Утро было туманное. Пойло корове сварено. Молоко для матери в кринке оставлено. Всё, что можно заранее предусмотреть и сделать — сделано ещё с вечера.

Мать, которая, пока луна из окна не ушла, всё ворочалась и норовила о чём-нибудь спросить, теперь спала чутким тревожным сном.

Ворохнулась потревоженная корова. Стадо ещё не выгоняли. Еле слышный шорох на крыльце и тяжелая поступь босых ног в сенях, заставили Акулину бесшумной тенью метнуться к дверям. На пороге стояла соседка. Женщина грузная, тяжелая. Ноги её, похожие на две синюшных бесформенных чурки, с потрескавшимися в кровь пятками и черными то ли от грязи, то ли от запекшейся крови, ногтями, тяжело переступали по половицам сеней.

Акулина прикрыла ладонью свой рот, и жестом показала во двор. Соседка кивнула, и также грузно, переваливаясь с ноги на ногу, стала спускаться с крыльца. Долее тянуть было некуда. Перекрестившись на образа, глянула на мать, поправила на столе угол полотенца, под которым был оставлен для неё хлеб, хотела вздохнуть, но сама себя оборвала: "Чегой-то я? Как прощаюсь. Итить пора". И стараясь не шуметь, пусть мать поспит, вышла во двор.

— Ты, Наталья, хучь из утра, когда корову выгонять, да вечером, как подоишь, приглядывай за ней, — кивнула в сторону дома Акулина.

— Энто уж как говорено было. Не сумлевайся. А днем когда и малой забежит посмотреть как она.

Наталья грузно переступила с ноги на ногу: "Хучь и тяжело тебе, Кулинка, а моя жисть знай тяжельше. Этой ночью Антип дома не ночевал. Мне пятерых настрогал. Да и опять, думаю, понесла. А он знай своё, по бабам шастает".

— Да ить к ней все деревенские мужики шастають. Не один твой. Глядь, один огородами сигает, а другой уже на приступке. Ты особливо душой не болей, кому он нужон при таком-то выводке? Думай об детях. В них вся твоя дальнейшая жисть. Ну и покель оставайся тут, а мне пора уже…

Акулина повернулась к дому, перекрестилась, поправила на голове платок и открыла калитку.

— Пришёл домой с рыбалки, а дома одни мальцы. Дак итить твою в кандебобер, куды бы думаю Наталье моей уйтить? Може у тебя? Хучь и рань ещё, да ить ты вроде как сегодня собиралась уходить…

Прямо перед калиткой переминался с ноги на ногу щуплый русоволосый мужичок, в мятой ситцевой рубахе до колен, которую он старательно разглаживал на груди заскорузлыми пальцами.

— Не мово ума это дело, но ужо и прекратил бы ты, Антип, энту рыбку-то ловить, — Акулина вышла за ворота, оставив Антипа и Наталью самим решать склизкие рыбьи вопросы.

— Чего энто ты, Наталья, подбоченилась-то? Чего? Там на крыльце окуньки. Вот ушицу сварганим.

Мужичок вошел в ограду, обошел Наталью, принявшую воинственную позу, и, не дав ей и слова сказать, обхватил со спины.

— Намёрзся за ночь — страсть. Погрела б мужа-то свово.

— У-у-у-у, горюшко моё, — Наталья боднула мужа головой, вздохнула и оба о чем-то негромко переговариваясь, направились к своему дому.

Вдоль деревни навстречу им двигалось деревенское стадо.

— Ой, вихром тебя скати, корову-то Кулинкину не выгнали!

— Ты иди, Наталья, иди, я щас, я мигом…

Наталья с подозрением посмотрела на мужа.

— Да, ты чего, чего… Корову Кулинкину выгоню и догоню тебя. Иди, знай себе иди…

Антип шустрым живчиком кинулся назад.

Всё тем же тяжелым шагом Наталья шла к своему дому: "А вдруг и впрямь окуньки на крыльце? Чего бы зря болобонил? Ить дойду и увижу".

Уже подходя к дому, через редкие жерди старой ограды, Наталья, вытянув шею, старалась разглядеть окуньков.

— Ни окуньков, ни мокрого места от них…

Наталья вошла в дом и принялась шуровать почти прогоревшую печь, которую затопила перед уходом к Кулинке.

В чугунке уже успела свариться картоха, когда Антип вернулся домой. Как ни в чем не бывало погремел рукомойником и уселся за стол: "Ну, мать, чем бог послал…"

— Окуньки-то твои где? Окуньки-то?

— Дак ить на крыльце… Куды ж ты их дела-то?

— Не видала я никаких окуньков. Не было их и не было…

По щекам Натальи катились мелкие слезинки. Она размазывала их ладонью, но те упрямо продолжали катиться одна за другой.

— Вот ить напасть, котов на деревне развелось, что комарья по лесу. Куды ж им, окунькам, было деться-то? Могёт сама забыла куда подевала, положила, да и позабыла, а потом найдешь и будешь себя костерить: вот дура я, дура. Ну, а уж ежели какой кот изловчился, то тогда поминай как звали тех окуньков. Энто ж надо ночь из-за них мытарился, мытарился, а ты нет, что бы убрать, дак оставила котам на прокорм. Где ж теперь их сыщешь?

Наталья от такого поворота, сама не зная как уж и лучше — притвориться, что поверила, али уж…

"Куды ж я с этим выводком, куды? Да и ноги мои — страх", — мысли её как-то незаметно для неё самой стали выискивать в словах Антипа что-нибудь такое, что б самой поверилось.

Деревенский день разгорался. А в сельсовете Антипа уже ждала повестка. И хоть был он признан ограниченно годным, что, однако, не помешало его жене рожать каждый год по ребенку, подошла нужда и в нём.

Что ждало Наталью с пятерыми мал мала меньше, да шестым, которому ещё предстояло родиться, никому не было ведомо. И слава богу.