Тёмный вечер превратил улицы в длинные чёрные рукава, и казалось, дороге нет конца. Во дворах лаяли и рвались с цепей псы, и редкий огонёк пробивался из кое-где незакрытых ставнями окон.

Однако дома царила благодать. Вернувшись на привычное место, слуги с должным усердием взялись за дела. Из кухни доносился запах свежей стряпни. На столе всё было готово к вечернему чаю.

— А я бы что-нибудь поосновательнее скушал… на сон грядущий, — втянул в себя приятный запах Аким Евсеич.

— Так расстегай рыбный только-только из печи вынула. Ежели желаете… — улыбалась повариха.

— Накрывай. А ты, Натали? Талию блюсти будешь?

Натали, в ожидании трудного разговора с батюшкой, о еде не думала. Да и прав батюшка, с плюшек, да расстегаев — только в неглиже ходить, а не в модных платьях.

— Пусть мне чаю с чабрецом заварят.

Натали всё больше волновалась, глядя на батюшку. Она даже представить опасалась, что её ждёт, узнай батюшка о том, что это она укрыла Егора Петровича красным бархатным халатом, а уж про то, как она его из бани выталкивала, сама старалась не вспоминать. А батюшка рыбный расстегай кушает, и разговор заводить не торопится. Аким Евсеич и в самом деле не торопился, потому что не знал, как себя вести с дочерью? Он давно понял, что дочь его взрослая дама, вдова, столько пережившая всего за несколько лет, что и на две жизни хватило бы. С виду хрупкая и нежная, но ему-то было известно, как использовала Натали то самое успокоительное лекарство, о котором Марье Алексеевне рассказывала. Ему, отцу родному, ни словом не обмолвилась, всё в себе держала. Вот и подумаешь…

— Натальюшка, ты у меня одна единственная — свет в окне. Давно взрослая, вот уж и вдова. Да только для меня всё едино ребёнок мой. — Аким Евсеич замолчал, а Натали, ободрённая такими словами, заговорила спокойно и рассудительно. Рассказала, как неожиданно и без повода с её стороны пимокат в окно спальни влез, да всех слуг в доме перебудил. А когда выскакивал назад чрез окно, она халат этот на него и накинула, чтобы не узнал кто-нибудь ненароком.

— Кто бы, батюшка, поверил, что сам это он, без моего ведома? Слухи бы пошли — не отмоешься! Вот с тех пор этот халат то там, то тут вылезает на свет божий.

— Так что ж ты мне словом не обмолвилась? Не враг же я тебе!

— А что пользы было бы? Так были вы в неведении, люди глядя на вас, никакого сомнения в происходящем не имели. Да и что бы вы сделали? Неужели пошли бы тот халат отнимать? К чему? А так Егор Петрович пуще меня опасается, что прознаете про его проделки. Так что ничего вам про ту историю неизвестно, и вовсе мы об этом разговора не вели.

— Подумать только, я разговаривал с рыбным расстегаем?! Ну да ладно. Раз я знать ничего не знаю, то остаётся решить: что с тем халатом делать? Выходит, Егор Петрович зарыл его на могилке зятя не аккуратно, а земля усела от времени, вот и торчит халат наружу.

— Батюшка… это не всё.

— Что, что ещё я не знаю? — схватился за голову Аким Евсеич.

— Из того, что знать следует, я думаю, всё знаете. Но есть нечто такое, что я объяснить не могу и спросить до сего дня не решалась.

— Ну?

— Повозку, ехавшую на кладбище, с Кузьмой Федотычем в красном бархатном халате, околоточный надзиратель видел до того, как Егор Петрович из окна спальни в нём выскочил.

— Э… значит, когда халат лежал у тебя в спальне… как же мог кто бы то ни было в нём в повозке ехать?

— Это меня и пугает, батюшка. Нет объяснения сему происшествию. Так что страсти в нашем городке доподлинные творятся.

Аким Евсеич заикнулся было рассказать о том, как зять к нему ночью приходил, но передумал. К чему?

— И как же теперь с тем торчащим из могилы куском халата быть? — вслух подумал Аким Евсеич.

— А нам зачем голову ломать? Егор Петрович плохо закопал, пусть и поправляет сам, — спокойно и без тени волнения сказала Натали.

— Откуда же он узнает?

— Городской голова давно Озерки не проведывал. Не плохо бы надоумить, да чтоб вас с собой взял. Счета проверки требуют. Не самому же Петру Алексеевичу карпеть? А там расскажите Егору Петровичу, как кусок халата князей напугал. Я думаю, он вскорости приедет в Бирючинск, да и наведёт порядок… на могилке.

— Натали… Натали… — Аким Евсеич с удивлением смотрел на дочь. Эта рассудительная, жёсткая, а с виду нежная и хрупкая дама, его послушная и ласковая доченька Натали?

— А скажи-ка мне дочь моя, что ты о молодом князе думаешь?

— Больно хил и напыщен… этот юнец.

— Натали? — Брови Акима Евсеича от удивления поднялись вверх.

— Не при вас, батюшка, будь сказано, но… молодость моя проходит, а я так и не узнала женского счастья и удовольствия в супружеской постели. Молодой князь пахнет, будто букет в столовой, из себя хил и по возрасту… мальчик он ещё, не муж. Опять в супружескую постель ложиться без желания и… терпеть супружеские ласки?

— Но у него титул, дворец, а возраст? Не крепкий дуб, конечно, но и не молодая поросль. Самая пора семьёй обзаводится. Что фигурой не взял… так, где же взять в нашем городке такого жениха, чтобы всё при нём и совершенно без изъяна?

— Да уж тогда лучше за Алексея Петровича…

— Ох, нахлебаешься ты с ним горького до слёз!

— Вы бы и князя Самойлова проверили: нет ли на его имущество закладных? Уж, не на наши ли денежки зарятся?

— Натали…

— Пойдёмте, батюшка, спать. А то растревожили душу и себе, и мне. Попробуй теперь усни?

И в самом деле, Акиму Евсеичу не спалось. То ли плотный ужин мешал уснуть, то ли тревожные мысли одолевали? Натали тоже долго читала, но ни любовные страсти романа, ни мягкая тёплая постель не навевали долгожданного сна. И уснули отец и дочь, когда сквозь щелки ставней стал пробиваться рассвет.

Утро следующего дня давно наступило, а в доме Натали стояла сонная тишина. Аким Евсеич кликнул Федота и велел ставни в спальне открывать, да приготовить умыться. И тут услышал, как в дверь кто-то с силой барабанит. А Федот, вместо того, чтобы направиться открывать ставни, вернулся назад:

— Аким Евсеич?

— Ну чего ты растележился? И кто там барабанит?

— Акинфий это. Говорит срочно вам доложить надобно.

— Пусть входит. А ты иди, отвори ставни. Не толкись без дела.

Акинфий вошел к Акиму Евсеичу в рабочем брезентовом фартуке, видно как занимался дворовыми работами, так спешно и отправился.

— Марья Алексеевна утренним поездом пожаловала. Без чемоданов и какого-либо багажа вообще.

— Боже мой! Что случилось? Ничего не говорит?

— Нет. Но просила вас срочно и тайно, никому не сообщая о её приезде, пожаловать к нёй.

— Возвращайся, доложи, сей момент буду.