Беркутов привел Пересветова в свой номер, запер на ключ дверь и зажег на столе лампу. Затем он достал из дорожного мешка туфли, скинул сапоги, надел туфли на ноги и заходил из угла в угол по комнате. Пересветов сел в кресло у окна.

— Как ты себя глупо ведешь, — наконец, заговорил Беркутов, останавливаясь перед Пересветовым, — ведь ты чуть-чуть себя не выдал!

— Да чем? — спросил Пересветов.

— И ты еще спрашиваешь? — покосился на него Беркутов с ненавистью. — Ну, будь в комнате становой в то время, как ты ко мне на грудку-то припал. Ведь тебе бы несдобровать тогда! Ведь ты тогда бы себя всего с головой выдал, телятина!

— Да в чем выдал-то?

— Как в чем? В трегубовском деле! Вот в чем. В трегубовском деле!

Беркутов нагнулся к самому лицу Пересветова.

Тот развел руками.

— Я, кажется, к трегубовскому делу не причастен. Это и обыск доказал. Ничего у меня не нашли. Я не знаю даже, о чем ты и говоришь?

Пересветов снова развел руками. Беркутов остановился перед ним.

— Ну, полно тебе огород-то городить, — усмехнулся он бритыми губами, — обманешь ты кого другого, да не меня. Да я не понимаю, чего тебе от меня скрываться-то. Я ведь не становой.

— Совсем, не понимаю, о чем ты говоришь, — снова повторил Пересветов, пожимая плечами.

Беркутов прошелся раза два по комнате.

— Вот что, Валерьян Сергеевич, — наконец, остановился он перед Пересветовым, — брось ты со мной в прятки-то играть. Мы ведь с тобой не мальчики и не дурачки. Я тебе свои условия говорю открыто. Дай мне тридцать тысяч. Слышишь? Тридцать тысяч! Из двухсот-то, я думаю, можно и побольше уделить, но я прошу только тридцать. Эти деньги мне вот как нужны! — Беркутов чиркнул себя пальцем по горлу. Он ждал ответа. — Эта сумма не для одного меня нужна, — добавил он, — а для многих! Дашь ты или нет?

Пересветов долго глядел в лицо Беркутова.

— Чудак, — наконец, усмехнулся он, — у человека через год с молотка все именье продадут, а он у него тридцать тысяч просит. Ты в себе ли, Михайло Николаич?

Беркутов позеленел от злобы.

— Я-то в себе, — запальчиво прошептал он, — да вот ты-то, верно, не в себе. Ты меня, милый, не дурачь, потому что если ты со мной воевать хочешь, так я тебя живехонько в яму столкну. Неужто ты думаешь, — понизил он голос, — что я не знаю, что ты убил Трегубова, и не догадываюсь, как это ты сделал?

— Ну, как? — прошептал Пересветов и побледнел.

— Как? Слушай, если хочешь. Трегубов был с твоей женой в угловой комнате. Поэтому там найден его пиджак и остатки ужина. Так?

— Ну?

— Когда он заснул, твоя жена отперла тебе окно кабинета, и ты влез туда, взломал ящик стола стамеской и ограбил деньги. И в эту минуту в кабинет вошел Трегубов. Он был в халате. Вероятно, его пробудил какой-нибудь неосторожный стук. Тогда ты бросился на него сзади и задушил.

— Чем? — спросил Перееветов с искривленным лицом.

— Чем? Этого я не знаю. Да мало ли чем! Веревкой, шнурком халата, руками!

— Нет, — качнул головой Пересветов. Его голова была чуть скошена на левый бок, а его колени дрожали… — Нет, — снова качнул он головой и добавил: — Ну, дальше, дальше…

— Потом вы с женою вытащили труп Трегубова через окно в сад и бросили его в Калдаис. Так?

— Ну, и что же? — спросил Пересветов.

— И теперь ты мне должен дать тридцать тысяч, — заключил Беркутов, измеряя его с головы до ног презрительным взглядом.

Пересветов покачал головой.

— Нет, я тебе их не дам, — наконец, сказал он.

— А если я на тебя донесу? — чуть не закричал Беркутов. Он начинал выходить из себя.

Пересветов повернул к нему усталое лицо.

— У тебя нет против меня никаких улик.

Беркутов схватил его за руку.

— Нет, есть, в том-то и дело, что есть. У меня та самая стамеска, которой ты взломал стол. Следствие ее проморгало, а я нашел в трегубовском саду, недалеко от берега реки.

— Она с тобой? — прошептал Пересветов.

Вместо ответа Беркутов вынул из бокового кармана своей куртки стамеску и показал ее Пересветову. Тот долго глядел на нее во все глаза.

— Если ты хочешь знать, — наконец, проговорил он с усталой усмешкой, — так это не ты, а я сейчас могу пойти к становому и донести на тебя. Стамеска-то ведь не у меня в кармане, а у тебя.

В свою очередь, Беркутов долго глядел в лицо Пересветова широкими глазами.

— Однако, ты далеко пошел, — наконец, злобно усмехнулся он.

— Подальше учителя, — поднял на него глаза Пересветов и после минутной паузы добавил: — И вот тебе мой наказ. Если ты через день не закинешь эту стамеску куда-нибудь в реку, так я на тебя донесу, может быть. Слышал? Так вот будь поосторожней.

— Слушаю-с, — усмехнулся уголками губ Беркутов и спрятал стамеску. И снова он заходил из угла в угол по комнате. — Так неужто ты мне не дашь денег? — через минуту снова остановился он перед Пересветовым. — Понимаешь ли, этими деньгами ты спасешь несколько человеческих жизней.

— Жизней? — переспросил его Пересветов. — А помнится мне, ты раньше говорил, что жизнь человеческая стоит грош. Помнится мне, говорил ты это!

— А по-твоему, сколько она стоит?

— Миллион миллионов, — отвечал Пересветов, вздрагивая плечами.

— Так вот и дай денег, если она так дорого стоит, — сказал Беркутов.

Пересветов молчал и глядел в окно.

— Заезжай ко мне дня через два, — наконец, проговорил он, — я подумаю.

— Нет, уж ты бы лучше наверное сказал, — тронул его плечо Беркутов, — мне-то ведь ждать некогда.

— Наверное не могу. — Пересветов встал на ноги и добавил: — Ты ко мне больше не приставай, я спать хочу. Где мне ложиться-то?

— На кровать ложись, а я лягу на диване.

Беркутов все еще ходил из угла в угол по комнате.

«Неужто я так-таки и не достану у него денег? — думал он, ероша курчавые волосы. — Но каков он гусь, каков гусь. Кто бы этого мог ожидать!»

Между тем Пересветов приготовил себе постель, разделся и залег под одеяло.

— А стамеску-то ты непременно завтра же забрось, — проговорил он, обращаясь к Беркутову, — а то я за себя не ручаюсь. Слышал?

— Слушаю-с, — насмешливо отвечал Беркутов и даже шаркнул ногами.

«Да не может же быть, чтобы моя игра была проиграна окончательно!» — думал он, ероша волосы. И он без конца ходил по комнате. Наконец, он погасил лампу, наскоро разделся и лег на диван, покрывшись пледом. Но ему долго не спалось. Он долго возился, переваливаясь с боку на бок, с одной и той же мыслью в голове. В гостинице было тихо. Из коридора доносилось чье-то громкое похрапывание. Кто-то бормотал во сне. Наконец, голова Беркутова отяжелела, в виски застучало, и он заснул. Но скоро он внезапно проснулся, точно его кто толкнул под бок. Он оглянулся. Пересветов скорчившись сидел на своей постели в углу, с искаженным лицом и широко открытыми тусклыми глазами. На его коленях лежала подушка, и, должно быть, его колени сильно вздрагивали, так как подушка слегка подскакивала на них. Вероятно, он кричал, и этот крик разбудил Беркутова. Он подошел к нему.

— Ты чего? — спросил он, присаживаясь к нему на постель. — Чего ты?

Пересветов молчал и смотрел на Беркутова тусклыми глазами.

— Ты чего не спишь? — повторил свой вопрос Беркутов.

— Выплыл, — прошептал Пересветов, вздрагивая.

Подушка сильней заколебалась на его коленях.

— Выплыл, — повторил он с тоскою. — Кровь-то человеческая за мной следом, видно, идет.

Беркутов встал и дал ему стакан воды. Тот выпил его весь до дна и благодарными глазами заглянул в глаза Беркутову. Затем он положил в изголовье подушку и улегся снова, натянув до шеи одеяло. Он выглядывал донельзя утомленным. Его борода слегка вздрагивала.

— Дашь ли ты мне денег? — спросил Беркутов.

— Н-не знаю, — отвечал Пересветов. И через минуту он с тоскою добавил: — Не надо было мне говорить о двух калачах, Михайло Николаич. Все это неправда, что ты говорил. Все неправда!

Беркутов улегся и скоро заснул.

На следующий же день он, утром, пока еще Пересветов спал, отправился домой. Его сильно беспокоило несколько предположений. По дороге он встретил столешниковского объездчика. Тот ехал верхом в Аляшино.

— Правда, что труп Трегубова всплыл против нашей усадьбы на перекате? — спросил он.

— Нет, — отвечал объездчик, — у нас, слава Богу, все благополучно. А кто вам сказывал?

— Да в городе болтают, — соврал Беркутов. «Ну, не собака ли, — подумал он о Пентефриеве, — ведь он нарочно это мне соврал, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет на меня это известие. В самом деле, как бы мне не влететь в это дело, как кур во щи!» Он пощупал в своем кармане стамеску и снова подумал: «Нынче же нужно бросить ее в Калдаис, а то, пожалуй, разлетятся и ко мне с обыском».

На минутку он завернул в усадьбу Пересветова и, привязав к воротам лошадь, вошел во двор. Настасья Петровна увидела его в окно и закивала головой. Она как будто даже обрадовалась ему. Он подошел к окну.

— Ну, что? Видели моего мужа? — спросила его Пересветова.

Беркутов глядел на ее хорошенькое личико.

— Видел, — отвечал он, — нехорошо он ведет себя, Настасья Петрова! Совсем нехорошо! — Беркутов покачал головой.

В глазах Пересветовой отразился испуг.

— А что? — спросила она.

— Да что, пьянствует он там, а пьяному, знаете ли, и море по колено. Пьяный язык болтлив. Того и гляди, проболтается он.

Настасья Петровна потупила глаза. Ее исхудавшие руки дрогнули.

— В чем он может проболтаться? — прошептала она, не поднимая глаз. — Ни в чем мы с ним не виноваты, зря вы нас обижаете, Михайло Николаич.

Беркутов коснулся ее руки.

— Зачем вы скрываете от меня? — заговорил он вполголоса. — Я ваш друг, я ваш искренний друг, и мне больно, что вы не искренни со мною.

— Ни в чем мы не виноваты, — шептала Настасья Петровна, — грех вам обижать нас.

— Ни в чем? — спросил Беркутов и тотчас же добавил: — Да я вас ни в чем и не виню. Я говорю вам только, что Валерьян Сергеич глупо себя ведет. Ужасно глупо! Он сам навлекает на себя подозрения. Поговорите-ка вы с ним на этот счет! Я только для этого вам все и сообщил. Для этого и к вам заехал. Из расположения к вам же, я совсем не желаю вас обижать, голубушка! Так до свидания, родная, — добавил он, — мне домой пора, и так прогулял много.

И, пожав руку молодой женщины, он пошел было к воротам, но, точно о чем-то вспомнив, снова поспешно вернулся к окну. Настасья Петровна сидела в глубокой задумчивости; она не слыхала его шагов.

— Настасья Петровна, — позвал ее Беркутов и тихо коснулся ее локтя.

Пересветова подняла на него глаза.

— Зачем вы скрываетесь от меня, Настасья Петровна? — заговорил Беркутов, подчеркивая каждое слово. — Ведь я же прекрасно знаю, что вы отворили мужу окно кабинета, а он ограбил и задушил Трегубова своими руками.

Пересветова глядела на Беркутова потемневшими полными ужаса глазами.

— Поверьте, я вас не выдам, — продолжал между тем Беркутов, — наоборот, я хочу сказать вам, что если вам будет очень тяжело, если вам понадобится помощь, приходите ко мне; может быть, я как-нибудь сумею выручить вас из опасности. До свидания, — добавил он, приподнимая с курчавой головы свою крошечную шапочку. — До свидания, голубушка.