Не так давно на страницах «Вестника Европы» г. З. Поляновский основательно говорил о крайне слабой у нас постановке изучения азиатского востока, – нужно ли повторить то же самое и относительно юго-востока? Там шла речь о Китае, Корее и Японии, здесь – об Индии и странах, ныне, после заключения памирского договора, отделенных от нас лишь узкой лентой нового «тампона», или «буфера» – Вахана, принадлежащего частью Афганистану, частью Китаю, но находящегося, тем не менее, в сфере британского влияния.

Как мало знаем мы крайний Восток, так же мало знакомы и с тем, что делается вокруг Памиров и за стеною Гиндукуша, откуда прекрасно видят и знают, что происходит в сфере нашего влияния.

Нам точно неизвестно даже то, как и чем живут, например, обитатели Каратегина и Дарвоза, стран, тяготеющих в Бухаре и, следовательно, находящихся под нашим протекторатом (часть Дарвоза по левый берег Пянджа, по последнему договору, отошла к Афганистану).

Об этих оригинальных и достойных глубокого внимания странах у нас имеется лишь записка г. Абрамова и очерк г. Арандаренки, составленные по расспросным сведениям, а иностранцы посещали Каратегин же и Дарвоз (F. de Rocca, например) и основательно знают их топографию, жизнь, нужды и богатства природные… Между тем «глаза всей России», как уверяют, направлены на этот далекий юго-восток, где так недавно закончены разграничительные работы, – все говорят о лежащих тотчас же за Гиндукушем: Читрале, Кашмире, Гунзе, Нагаре, Кафиристане и т. д., – но все это для gros public – пустые звуки, terra incognita. Памиры, – и Большой, и Малый – нам должны быть хорошо известны, – там работали во славу русской науки Северцев, Мушкетов, Иванов (Д. Л.), Ошанин и др.; труды их если и непопулярны, то не составляют и секрета. Быть может, у нас имеются сведения и о странах сопредельных с нами, но они составляют достояние специалистов дипломатии и стратегии. В минувшем декабре, в Лондоне, вернувшийся с Памиров, главный британский комиссар, генерал Жирард, рассказывал, что в первых числах сентября, на высшей точке разграничительной линии, когда был водружен последний, № 12, пограничный столб, генерал-маиор Повало-Швейковский, обращаясь к генералу Жирарду, будто бы сказал: «Под камнем сим – погребен памирский вопрос»!

Пусть так, – но кто поручится нам, что на смену погребенному памирскому не родятся новые вопросы – гиндукушский, читральский, ваханский и т. д., словом, вопросы по поводу областей нам совершенно незнакомых?

Не ожидая обнародования всех интересных для русского читающего общества оффициальных сведений, мы постараемся, пользуясь авторитетными источниками (преимущественно английскими), дать ряд очерков стран, облегающих Памир и лежащих за Гиндукушем, хотя бы во имя того девиза (в широком его значении), что – «la terre appartiendra à qui la connaîtra le mieux»!

I. Кафиристан

Мы выразили сомнение в том, что на смену вопроса памирского не явится какой-либо другой, по поводу областей за-памирских и при-памирских.

Такой вопрос ныне и народился, и хотя не получил значения международного (а вероятно и не получит), тем не менее на английской почве развивается так успешно, что правительство принуждено считаться с новым движением.

Если не непосредственно, то косвенно, вопрос этот естественно должен интересовать и Россию, и некоторые органы нашей печати посвятили ему уже несколько статей («С.-Петербургские Ведомости», «Туркест. Ведомости» и др.).

Не разделяя восточных увлечений кн. Ухтомского, и полагая, что у нас и на западе дела не мало, мы, тем не менее, не считаем возможным умолчать о том движении в пользу кафиров, которым объята в данную минуту известная часть английского общества, – движении, из которого нарождается вопрос об участи страны, почти непосредственно соседней с нами, а в этой участи, как будет видно дальше, Россия не может быть индифферентна по мотивам довольно серьезным.

Между Афганистаном и Читралем, а следовательно, непосредственно за Гиндукушем, менее чем в 150 верстах от новой границы, сферы нашего влияния, сжат в горах Кафиристан, населенный 300.000 кафиров, и не-мусульман, и не-буддистов. Судя по типам, формам домашней утвари и некоторым существенным следам культуры греческой, кафиры бесспорно принадлежат к арийцам, и предположение, что кафиры – именно потомки греческой колонии, оставленной на Гиндукуше Александром Великим, имеет вероятие, хотя и представляет вопрос, не решенный еще учеными, так как историк похода Александра Великого говорит, что завоеватель нашел уже у подножия Гиндукуша греческую колонию.

Так или иначе, эти соседи наши в Азии, как и абиссинцы в Африке, долгие столетия отстаивают свою хотя бы и несовершенную религию от мусульман, и свою независимость – от окружающих их горную страну, чуждых им и по вере и по характеру, народов, среди которых, в последнее время, особенным прозелитизмом отличаются афганцы.

Кафиристан – эта азиатская Черногория – давно уже вызывает симпатии ученых и христианских обществ Англии и протесты их против афганцев, грабящих страну и населяющих гаремы свои мальчиками и девушками Кафиристана.

В 1874 году «Анти-невольническое общество» подало меморию лорду Сольсбери, прося принять участие в судьбе белых, и получило от нынешнего премьера надлежащие обещания, и известия об афганских насилиях прекратились.

В ноябре 1895 года, в индийской печати стали упорно появляться слухи о решении эмира афганского покончит с Кафиристаном, что дало повод известному ориенталисту Лейтнеру, на страницах «Quarterly Review», напомнить Англии о том, что кафиры имеют право не только на симпатии, но и на поддержку Британии, которая в этом их постоянно убеждала.

Статья ученого в серьезном и мало популярном журнале не произвела должного впечатления, но индийская печать настолько упорно заговорила о скором порабощении кафиров афганцами, что правительство сочло себя вынужденным подать и свой голос, и во второй половине декабря министерский орган «Standard» (19-го дек.) заявил, что действительно «эмир, в качестве благочестивого мусульманина», надеется обратить в ислам страну «неверных» и что, рано или поздно, интересная страна эта несомненно перестанет быть независимою. Судя по словам сэра Дж. Робертсона, кафиры храбры до отчаяния, но… сильно предупреждены против огнестрельного оружия, и неспособны будут оказать серьезного сопротивления афганцам. До сих пор эмир сдерживался, без сомнения, вследствие нежелания охладить свои отношения к Англии; но когда сэр Мортимер Дьюранд в 1893 году посетил Кабул, для взаимного с эмиром обсуждения пограничных дел, то было, между прочим, решено, что Кафиристан не входит в сферу британского влияния, и что если афганцы пожелают завладеть этой страной, то индийское правительство этому не станет препятствовать. Поэтому было бы ошибкой считать, что индийское правительство только теперь узнало о планах Абдурахман-хана. Старая теория говорит, что кафиры представляют остатки греческой колонии, основанной в средней Азии Александром Великим, известным в восточных легендах под именем Зулькарнайна, или Александра Двурогого; но британский агент, единственный европеец, посетивший Кафиристан, убежден, что предположение это не имеет никаких оснований, и что если греческое влияние и может быть наблюдаемо в формах домашней утвари и в религиозных обычаях, то причину этого следует видеть в сношениях кафиров с бактрийцами, – в сношениях, происходивших ранее, чем кафиры заняли долину, в которой они живут в настоящее время.

Восточные писатели, как Бабер (монгол) и Мирза-Хайдар, придают очень широкое понятие термину «Кафиристан»; их примеру следовали позднейшие авторы, и, таким образом, кафирам приданы были качества и черты, принадлежащие племенам, населяющим верховья Оксуса. К завоеванию эмиром Кафиристана имеются препятствия лишь природные, и так как скалистые горные цепи, разделяющие долины, проходимы лишь весною, то немедленного движения афганцев в этом направлении ожидать нельзя. В то же время вовсе не преждевременно выразить сожаление о могущих возникнуть враждебных действиях между афганцами и кафирами: их насильственное обращение в ислам не может быть исполнено без причинения неповинному народу страшных страданий, и косвенно в этих страданиях ответственна будет Англия, ибо деньги на эту экспедицию и оружие будут исходить от нас, составляя часть платимой нами субсидии эмиру. Индийское правительство в праве дать афганцам понять, что Англия не будет довольна, если относительно кафиров они употребят те же меры, какие были употребляемы ими для подчинения хазарасов и гильзаев и для усмирения узбеков, присоединившихся к восстанию Исхак-хана.

Словом, министерский орган подтвердил распространенные в Индии слухи, и правительство умыло руки в будущих жертвах афганцев, опираясь лишь на мнение доктора-дипломата о том, что кафиры – не потомки греков…

В дополнение к этому полуоффициальному сообщению «Times» присовокупил, что «многие обстоятельства и размышления привели нас к перемене политики, и мы не можем охранять независимость Кафиристана, не оскорбляя нашего союзника эмира. Кафиристан, бесспорно, составляет часть Афганистана, и вмешательство в его попытку завоевать часть его владений может быть рассматриваемо как вмешательство в его внутренния дела».

Далее «Times» подробнейшим образом описывает сделанные эмиром приготовления военные, дислокацию войск афганских, и заканчивает статью так: «Плохо вооруженные кафиры представляют слабую защиту. Борьба будет настолько неравна, что лучше всего, что могут сделать кафиры, это немедля подчиниться афганцам, как только войска их вступят в горы Кафиристана». Через три дня «Times» сообщил о последнем сражении в долине Вирон, в котором убито было до 180 кафиров, и о том, что большая часть Кафиристана уже находится в руках афганских; эмир решил не ждать весны, и избиение белых, с соизволения британского правительства, началось.

Тем не менее холода и снега остановили до весны военные действия афганцев, а пользуясь этим временем, в Лондоне открыли кампанию в защиту кафиров, – а следовательно против афганцев и правительства, – члены «Exeter Hall'а»

Но прежде чем говорить о том, в каком положении находится в настоящую минуту вопрос о Кафиристане, или точнее движение в пользу кафиров, искренности которого не хотят, между прочим, верить дипломаты «С.-Петербургских Ведомостей», но которое само по себе интересно и для нас далеко не безразлично, мы скажем несколько слов о том, что такое Кафиристан и кто такие – кафиры.

До девятидесятых годов Кафиристан оставался страною совершенно неизследованною, а отчасти остается такою и теперь, хотя описаний Кафиристана имеется не мало; большею частью это компиляции, составленные по данным различных восточных путешественников, посетивших Кафиристан, или, по крайней мере, утверждающих это. Благодаря компиляциям этим, обществу известны живописные горы и долины Кафиристана и независимое племя, их населяющее, а известный писатель Ридиар Киплинг избрал Кафиристан даже местом действия одного из своих талантливых рассказов, где, конечно, главную роль играет воображение.

В 1892 году, Кафиристан посетил один из английских докторов-дипломатов, сэр Джорж Робертсон (ныне британский дипломатический агент в Читрале); он пробыл в Кафиристане более года и потому является почти единственным европейцем, исследовавшим этот таинственный край. Вследствие этого описание Кафиристана доктором Робертсоном должно, казалось бы, заслуживать безусловное доверие, исключая тех его мнений и выводов, в которых слишком прозрачна тенденция, и которые ныне успешно оспариваются, как мы это увидим дальше, людьми науки.

«Кафиристан» значит – «страна неверных», как Индустан и Афганистан обозначают страны индусов и афганцев.

В начале название это прилагалось стране, как упрек, окружающими ее кольцом магометанскими народами, а затем у людей науки получило такие права гражданства, что оспаривать его было бы неблагоразумно, хотя и имеются названия научно более точные. Тем более следует оставить название это, что народ, населяющий страну эту, признает себя кафирами и гордится званием «неверных». По уверению доктора Робертсона, ни один кафир не в состоянии произнести слово «кафир».

Таким образом, Кафиристан следует признать географическим названием, употребляемым для обозначения страны, изображаемой на наших картах белым пространством, граничащим с востока Читрадем и долиною Кунар, с юго-востока – той же долиною, с запада – Афганистаном и с севера – Бадахшаном и Гиндукушем. Политически же Кафиристан граничит на востоке с Читралем и спорной территорией долины Кунар, а со всех остальных сторон – владениями эмира афганского.

Вот в эти-то пределы и проник в 1892 году д-р Робертсон. Выше мы сказали, что он был почти единственным европейцем, посетившим страну кафиров; выражение это употребили мы не потому, что даем веру рассказам шовинистов о посещении, будто бы, Кафиристана, не так давно, русским офицером, довольно известным путешественником-изследователем, обвиняемым также и в посещении Читраля, – а потому, что в сентябре 1885 года из Читраля в верхнюю часть долины Башголь проникла миссия Локарта, хотя и пробыла в Кафиристане лишь несколько дней; отважный же Макнер лишь принял за принадлежащие кафирам, на самом же деле входящие в пределы Читраля, селения калашей.

Калаши – племя идолопоклонников и они давно состоят рабами Метара читральского и ни в каком случае их не следует смешивать с независимыми горцами Кафиристана, отличающимися от первых – языком, обычаями, костюмом, а в особенности характерно своими физическими и умственными способностями. Результаты путешествия своего доктор-дипломат напечатал, но… не опубликовал. «Report» его, отпечатанный в «Government printing» в Калькутте, предназначается в назидание правительству лишь, ибо, по замечанию «Standard'а», «нельзя кричать с крыш всему миру, а русским в особенности, то, что известно о стратегическом положении на северо-западной границе Индии». Тем не менее, «Report» Робертсона широко цитируется (в известных пределах, однако) прессою, и ряд цитат этих вместе с сообщением его, сделанным королевскому географическому обществу, 25-го июня 1894 года, представляет достаточный материал для составления более или менее точного понятия о Кафиристане, в особенности при сопоставлении материала этого с имеющимся отчетом миссии Локарта, работами Хольдиджа, Янг-Хесбенда и Бидульфа. Относительно же английских взглядов на политическое значение Кафиристана достаточно говорит последнее издание «Blue-Book» о Читрале («материал, который вызовет слишком много комментариев», замечает тот же «Standard»), да они понятны и из самого образа действий нынешнего правительства. Доктору Робертсону не пришлось, однако, исследовать весь Кафиристан, а ограничиться лишь частью его; он прошел долину Башголя и несколько выходящих в нее побочных долин, – правда, от их верховьев до устьев, – а из Башголя вступил в верхнюю часть долины Мннджан (Бадахшан).

Кроме того, им исследованы были долина Кунар с её побочными – от Мирканы до Гейлана; затем Робертсон проник в одну из значительнейших внутренних долин Кафиристана, называемую магометанами Вирон, а кафирами – Презун. Эта долина имеет священное для кафиров значение и бесспорно составляет интереснейший уголок страны. Если д-р Робертсон посетил не весь Кафиристан, то зато, потратив на изучение его ограниченной части более года, – изучил ее более или менее основательно. Дальнейшее исследование было немыслимо, – вражда мелких племен в особенности представляла затруднения, и вопрос заключался не в том, чтобы продолжать изучение края, а в личной свободе; одно из племен задержало Робертсона и хотело иметь его в плену до тех пор, пока индийское правительство не выкупит его ценою многих тысяч рупий и ружей.

Племя камов, с своей стороны, вежливо, но решительно, предложило Робертсону оставить Кафиристан и не пропустило путешественника в долину Башголь, к племени лютдов, которые приглашали Робертсона к себе вторично, с целью провести его в долину Бирон, в презунам.

К несчастью, в это время лютды совершили набег в долину Бирон и на другую территорию, которую Робертсон собирался посетить, что весьма осложнило обстоятельства, и когда Робертсону удалось проникнуть в Башголь окружными путями, к его великому огорчению он нашел любезность к нему лютдов весьма охладевшею… Находясь под сильным влиянием читралийцев, лютды также предложили Робертсону оставить страну, и ему пришлось вернуться к камам, с частью которых он нашел средство помириться и даже до такой степени, что когда прибыл в Кам-Даш, то застал племя, готовое взяться за оружие друг против друга в защиту его, Робертсона. Кровь не была пролита, и Робертсону с помощью камов удалось все-таки проникнуть во внутреннюю долину, – предмет его желаний, – но удалось с большими затруднениями.

Зскорт, данный Робертсону, состоял именно из его противников; это было sine qua non его путешествия, и телохранители шантажировали доктора-дипломата и не раз делали вид, что бросают его в самые критические моменты. В конце концов Робертсону пришлось бегством спасаться от своего эскорта.

При таких обстоятельствах, изучение страны и составление заметок если не невозможно, то весьма затруднительно; но д-р Робертсон в «Report'е» своем говорит, что к враждебным действиям кафиров и прочим затруднениям в путешествии он настолько привык, что смотрел на все это как на мелкие заботы цивилизованной жизни, и друзья кафиры, таким образом, разрушали лишь «монотонность» путешествия и заставляли ум доктора быть более деятельным.

«Если от наблюдения моего скрылось что-либо существенное, то это, следовательно, моя вина, а не друзей-кафиров», – прибавляет почтенный дипломат и уверяет, что в Кафиристане им оставлено много искренних друзей, к которым бы он охотно вернулся.

Несмотря на неоднократные волнения и столкновения, Робертсон не сражался с кафирами, – они сами дрались из-за него между собою; правда, раненых было не мало, но убитых не было;

Что им и было исполнено в 1895 году, но уже с английским эскортом, самые беспокойные противники Робертсона заявляли, что ровно ничего против доктора не имеют, ибо он никого из них не убил и не ранил даже; причиной же междуусобиц были подарки Робертсона некоторым кафирам, так как, по исключительным их понятиям о независимости, все милости Робертсона должны были делиться поровну между всеми.

Д-р Робертсон уверяет, что нет ничего легче, как управлять этими горячими, бешеными под час, горцами, – и приводит примеры, как он хладнокровием своим укрощал бледные от бешенства толпы кафиров; бывали критические моменты, но кризис всегда миновал, благодаря лишь тому, что Робертсон умел владеть собою.

«Нет ничего любопытнее факта, что действительный кризис совершенно успокоивает гнев англо-саксонца и просветляет разум его», – с истинной скромностью присовокупляет доктор-дипломат.

За все пребывание Робертсона в Кафиристане у него не было ничего украдено; у него не раз конфисковано было оружие, но каждый раз возвращалось без изъяна.

«Принимая во внимание, что кафиры – наследственные разбойники и убийцы, не надо удивляться, что я вполне расположен к ним за их доброе со мною обращение» – несколько противоречит себе самому д-р Робертсон, как и везде, где дает характеристику кафиров, желая представить их недостойными британского внимания…

Таковы были условия, при которых Робертсоном совершено было знакомство с краем.

Кафиристан состоит из серии главных, неправильной формы, долин – глубоких, узких и излучистых, и массы побочных, еще более глубоких и узких, по которым бешено стремятся горные потоки.

Вершины водоразделов достигают значительной высоты и очень скалисты, вследствие чего в зимнее время Кафиристан представляет значительное количество мелких областей, не имеющих между собою никакого сообщения. Так, например, пока горы находятся под снегом, единственным способом проникнуть в верхнюю часть долины Башголь является путь из долины Кунар, через территорию камов и затем по владениям племени мадуганов. Предположим, что одно из этих племен находится в войне с кафирами (кафиры, населяющие долину Башголь) – последние остаются отрезанными от всего мира и пленниками в своей долине до начала таяния снегов.

Жители долины Вирон, или Презун, таким же образом остаются изолированными от окружающих племен, ибо единственный вход в долину, когда закрыты горные проходы, представляет река, впадающая в Кунар при Чегар-Сере, по которой нужно подниматься, что немыслимо, ибо это – горный потов.

Все проходы, ведущие из Бадахшана в Кафиристан, имеют более 15.000 футов высоты; Робертсоном исследованы только два такие прохода, оказавшиеся значительно выше 15 тысяч футов; а кафиры уверяли его, что остальные еще выше. Со стороны Читраля горные дороги, хотя и не пролегают по таким высотам, тем не менее, зимою, благодаря обилию снега, совершенно непроходимы. Между селениями Утзум (калашей) в Читрале и селением кафиров – Гурдеш, расположен наиболее удобный горный проход в 8.000 футов высоты лишь, но и он в течение 2–3 зимних месяцев непроходим.

По словам д-ра Робертсона, горные пейзажи Кафиристана живописны и разнообразны, но на описании их мы не будем останавливаться.

Нижния части гор и вообще горы невысокие изобилуют фруктовыми деревьями (гранатовыми, преимущественно) и виноградниками, каштановыми и др. тенистыми деревьями и рослым вечно-зеленым дубом. Склоны гор, выше 5 и до 8 тысяч футов высоты, покрыты почти сплошь густыми лесами сосен и кедров; выше 8 тысяч футов сосна и кедр исчезают, горы скалисты, и на них попадаются лишь одиночные ивы и березы, можевельник и ревень. Выше 13.000 футов горы совершенно бесплодны.

Спускаясь по извилистым долинам и питаясь овражными ручьями и речками, горные реки, по мере спуска, быстро увеличиваются и наконец обращаются в грозные, пенящиеся потоки, сворачивающие на пути своем колоссальные камни с оглушительным шумом… Водопады очень часты… Все реки Кафиристана впадают в Кабул, или непосредственно, или сначала в Кунар, при селениях: Арундо, Палазгар и Чагар-Серай.

По предположению д-ра Робертсона, не имевшего возможности посетить западную часть Кафиристана, значительные потоки – Рамгулы и Кулам – соединяются между собою в Лугман (верхняя часть р. Какул). Воды восточной долины Кти, соединившись с водами долины Презун (Вирон), впадают в реку Ней, текущую в Кунар и впадающую в нее при селении Чагар-Серай. Воды долины Ашедн, по всей вероятности, ранее впадения в Кунар, соединяются с потоками Кти и Презуна. Река Башголь с её богатыми и многочисленными притоками, из коих главные суть – Скориголь, Начинголь и Питиголь, – впадает в Кунар, несколько выше селения Арундо (Гобар), как раз против культивированных полей Читраля (южной его части).

За исключением верхней части долины Башголь (выше Шабу) и долины Презун, все дороги Кафиристана, если они могут быть так названы, вследствие крутизны и узкости долин, следуют берегами реки и потоков, и хотя весьма разнообразны, но обладают одним общим качеством – непроходимостью. Если они несколько лучше в Презуне и в верхней части Башголя, зато в нижней части последнего и в долине Донгаль в особенности затруднительны.

Весь путь путешественнику приходится карабкаться со скалы на скалу; делать рискованные прыжки и пробираться по деревянным мосткам, переброшенным через глубокия пропасти, или по их отвесам… Мосты через потоки и реки выстроены замечательно искусно, но расположены очень высоко над водою и по средине своей никогда не бывают шире полутора фута, с парапетом в 3–6 дюймов, так что такого рода постройка напоминает скорее ирригационное сооружение, чем мост.

Часто роль моста играет переломившееся и упавшее через поток дерево, или просто две жерди, через поток переброшенные. Стать обычная в Гильгите и вообще в Читрале, переправа по канату, в Кафиристане не практикуется вовсе. Броды очень часты и хотя неглубоки, но опасны, благодаря стремительности потоков, в особенности в период таяния снегов.

Легко проходимых горных перевалов нет совсем, и при совершении перехода приходится принимать во внимание не только высоту перевала, но количество выпавшего снега, время года и час дня, в который перевал производится.

Прежде чем говорить о мнении д-ра Робертсона, относительно происхождения кафиров, мы позволим себе привести цитаты по этому вопросу из «The Origin of the Kafir of the Hindu-Kush», T. H. Holdich. T. Хольдидж говорит, что среди многочисленных и разнообразных гипотез о происхождении этого интересного народа, наиболее вероятная и последняя состоит в том, что кафиры – современные представители весьма смешанной расы, главным образом происхождения таджикского, занимавшей некоторое время плато Бадахшана, и которая постепенно была отодвинута в занимаемую кафирами ныне горную область теми племенами, которые и теперь их окружают, т.-е. Сафи, Нимша, Диган и др.

Весьма возможно, что эти племена сами того же происхождения, что и кафиры, но, вследствие постоянного общения с народами, их окружающими, они давно потеряли те физические качества, которые отличают кафиров, и сделались до такой степени фанатическими последователями Магомета, что между ними и кафирами, населяющими закрытые долины южного склона Гиндукуша, существует вражда смертельная.

По мнению Хольдиджа, начатый афганцами прозелитизм с помощью штыков и орудий Максима – окончится полным уничтожением неверных.

Религиозные формы кафиров до того смешаны, что в них видны следы и верований Зороастра, и браманизм, и чистейший паганизм, из чего можно предположить, что кафиры или располагают оригинальной формой религии старейшей, вдохновившей принципы формами более современными, – или же религию Брамы кафиры приобщили к своим древним мифологическим верованиям.

Кафиры не имеют письмен, ключ которых мог бы дать нам объяснение их происхождения; изучение же разговорного их языка не может нам объяснить ничего, так как многочисленные племена кафиров говорят на разных наречиях и зачастую не понимают друг друга.

Впрочем, не надо забывать, что Кафиристан далеко не весь исследован, и если известны его окраины, то внутренния долины остаются terra incognita.

Лучше всего мы знакомы с племенем камдеш (по Робертсону, камы; Камдеш же – селение их), населяющим нижнюю часть долины р. Башголь, большего притока р. Кунар. Относительно камов, их греческое или пелазгическое происхождение подтверждается весьма наглядно.

По этому поводу производятся ныне деятельные научные изыскания, и есть надежда, что этнографическая загадка эта будет скоро разрешена.

По внешности, камы бесспорно имеют резво выраженный арийский тип, – низкий лоб их и орлиный нос не имеют в себе ровно никаких монгольских или татарских черт, и вообще линии лица у них очень чисты; глаза кафиров, изредка темные, большею частью светло-серого цвета, цвет же лица ничем не отличается от такого же – южно-европейских народов.

В общем, фигуры камдешей-кафиров легки и указывают на их замечательную силу и подвижность; оконечности же могут служить моделями для этюдов скульптора. В быстроте и ловкости их движений в горах – кафиры не имеют соперников среди народов Гималал.

В настоящее время Кафиристан ограничивается на востоке долиною Кунар, но есть основания полагать, что в отдаленную эпоху кафиры занимали плодоносные долины Бажура, Свата и Дира, входившие в состав буддистской империи, до появления на сцену Юзафзея…

Знакомый с историей похода Александра Македонского на Индию, вспомнит, что главный интерес истории сосредоточивается именно на северо-западной границе Индии, и область эта, среди прочих областей Индии, была древним писателям лучше знакома, чем современным… Всем известная дорога из средней Азии в Индию шла через равнину Кабула, по долине р. Кабул в Лагман, или Ламган, а оттуда через Даштъи-Гомбаз в нижний Кунар. Из долины Кунара дорога эта, даже в эпоху нашествия Бабера (начало XVI ст.), пересекала хребет при входе в Бажур, оттуда шла в долины Панджкора и Свата, затем в Индию через те самые проходы, через которые англичане, 400 лет почти спустя, вошли в область Свата (Читральский поход 189 5 года). Известная нам дорога, «великий путь в Индию», исследована была в древности до того основательно, что географическое описание долин Кофинеса (ныне Кабул) и Коаснеса (ныне Кунар) у древних авторов точнее и детальнее современных гидрографических работ Индии.

В этой-то области Индии, на правом берегу Панджкора (в древности Гура), почти против слияния его с рекою Сват (Суастос), высится гора, контуры которой отчетливо видны из Пешавера. Гора эта ныне называется Ко-и-Мэр, а селение, разбросанное на её южном склоне – Нусар или Нузар. Склоны горы покрыты такими же лесами, как и горы Кафиристана, а внизу горы раскинулись джонгли и ростет дикий виноград и плющ. Когда Александр Македонский, по словам историка похода, Ариапа, приблизился к г., построенному, как говорит Ариан, Дионизосом, или Бахусом, во время завоевания им Индии, и расположенному, судя по точному описанию, там, где ныне стоит селение Нузар, к царю из города вышла депутация, имевшая во главе Акульфиста, со следующей петицией: «Низанцы молят царя во имя того, что и он чтит бога Дионизоса, – оставить город их в покое и мире, ибо основан он Бахусом для воинов, вследствие старости или ран, сделавшихся неспособными к войне. Бахус назвал город этот Низа, в честь кормилицы своей. Гору же, у подножия которой наш город стоит, он назвал Мерос (бедро), в память рождения своего от Юпитера. Как доказательство того, что наш город Бахусом основан, ты, царь, видишь цветущим на земле нашей плющ, которого нигде кругом в стране не найдешь».

Был ли этот Дионизос выходцем из Фив, или из Лидии – Ариан не упоминает.

Александр Македонский удовлетворил просьбу низанцев и, по словам историка, в честь Бахуса устроил воинам ряд празднеств – оргий – у подножия горы.

Низанцы, по мнению де-Сен-Мартэна, происхождения мидянского, или персидского, но Ариан называет их потомками тех, которые пришли в Индию с Дионизосом (т.-е. греков), и указывает на ясное различие низанцев от окружающих племен.

Птоломей почтя не упоминает о низанцах, зато об их происхождении говорит Мегас-Тенос, работы которого, собранные Шванбеком (д-р), перевел Мак-Криндель.

У Мегас-Теноса мы видим, что Дионизос был завоеватель, принесший много блага Индии, – он научил индусов возделывать поля и культивировать виноград; им, между прочим, на горе Мерос (близ г. Нцза) учреждена была первая санитарная станция, на время летних жаров, для больных и слабых воинов.

Благодаря великим и добрым делам его, – потомки обоготворили Дионизоса. О горе Мерос и г. Низа, об их виноградниках и плюще упоминает и Страбон. Нолиенос, описывая похода Дионизоса на Индию, говорит, что он приказывал воинам своим маскировать оружие плющом, а побежденных угощал вином… Все эти легенды говорят об одном, – о завоевании Индии, в незапамятные времена, западною расою, скорее всего греческого происхождения, до нашествия на Индию мидян и персов, т.-е. значительно ранее VI столетия до P. X.

Низанцы, город которых пощадил Александр Македонский, были потомками этих завоевателей, которые остались здесь у горы Мерос, не желая спускаться далее – в более жаркия страны, – вот почему они встретили Великого Александра, как человека и царя их расы и веры.

Шли столетия, и долины Свата и Дира сделались главным очагом буддизма, а сохранившиеся, найденные в монастырях буддистских, реликвии – статуи и др. изваяния – носят на себе несомненные следы греческого и римского влияния. Признать реликвии эти за буддистские нельзя, однако, – ибо знаки надписей бесспорно греческие – архаического типа, а камни с ними находятся в долине Кунар, куда буддизм не проникал.

Такой авторитет, как Сенар, находит, что надписи эти сделаны, во время нашествия на Индию, скифами, или монголами, но в то же время передает, что в Лувре хранится изваяние с надписями тождественного характера, т. е. архаического греческого типа, причем изваяние изображает процессию Бахуса; – если это так, то мы находимся перед забытыми низанцами их письменами.

Ф. Хольдиджу пришлось познакомиться с несколькими кафирами в долине Бунар, видеть их религиозную пляску и слышать их военный гимне Бэгу-Гишу… Этот гимне, в переводе приводимый автором – по истине гимне Бахусу… В нем упоминается г. Низа, гора Мерос и другие собственные имена, встречающиеся в истории Ариана, где он говорит о низанцах.

Кафиристан изобилует виноградом и плющом; вином своим он славится издревле, – летописец XVI столетия говорит, что основавший в Дэли могущественную династию авантюрист Бабер, проходя Кафиристаном, хорошо познакомился с его вином и устраивал настоящие оргии в долине Яндола, ныне ставшей известной, благодаря другому авантюристу УмраХану (овладевшему в начале 1895 года престолом читральским).

В заключение, Ф. Хольдидж приходит к убеждению, что кафиры несомненно представляют потомков древних низанцев, – древних настолько, что уже историк Александра говорит об их происхождении, как о мифе.

Д-р Робертсон мнения совершенно противоположного: кафиры, – говорит он, – потомки древнего индийского народа, населявшего восточный Афганистан, отказавшиеся в XI столетии принять ислам и бежавшие в непроходимые горы, где нашли туземцев, которых отчасти уничтожили, отчасти же с ними ассимилировались. Остатки этих горных аборигенов д-р Робертсон видит в племенах презунов, джазис и арамс, которых, однако, именует кафирами же. Британскому агенту удалось познакомиться с представителями всех племен кафиров, кроме таинственного племени ашхунов, находящихся в постоянной вражде с прочими племенами; кафиры так же мало знают ашхунов, как и д-р Робертсон. Ашхуны населяют область между Рамгулем и Булумом, с одной стороны, и областью веев – с другой. От кафиров Рамгула и Кулума ашхунов отделяет горная цепь (судя по расспросам); река же, орошающая область их, впадает в реку, составляющуюся из Презуна и Эти. Большая часть ашхунов, как и веев (нижней части долины Ней) исповедывают магометанство, чем и следует объяснить вражду к ним прочих племен. Помимо многих наречий, в Кафиристане употребляются три различные языка, из коих самый употребительный язык сиа-пошей (Siah-Posh), называемых так по их темным одеждам. Сиа-Поши не составляют отдельного племени, входя в состав разных племен, они понимают все друг, и язык их может считаться наиболее корректным из употребляемых в Кафиристане.

Ориенталисты Англии и признают cia-пошей истинными кафирами-аборигенами. Следующие два языка – презунов и веев, отличны как друг от друга, так и от языка сиа-пошей. – Кафиры Башголя говорили д-ру Робертсону, что научиться языку веев можно только с детства поселившись среди них; языку же презунов совсем нельзя научиться.

Презуны отличаются резко от прочих кафиров не одним только языком, почему д-р Робертсон и хочет видеть в них только аборигенов страны. Он присутствовал при их жертвоприношениях и религиозных служениях, и называя пение жрецов музыкальным мяуканьем, говорит, что при всем желании он не был в состоянии повторить ни одного слова, ни одного звука…

Распределяя племена по их языку; д-р Робертсон, во-первых, отмечает сиа-пошей, затем – веев и родственных им, вероятно, ашхунов, и наконец – презунов. Большая часть кафиров принадлежит, в этом отношении, к сиа-пошам, племена которых населяют северные долины Кафиристана, хотя и разделенные между собою долиною Презун.

Среди тех, кого д-р Робертсон называет сиа-пошами, главное племя составляют катиры, населяющие западную долину, граничащую с Афганистаном. К этой долине (по расспросам) имеется от 20 до 30 селений катаров, которые здесь известны более под именем ракгуль-кафиров, или габариков. К востоку от Рамгуля расположена долина Кулам (с четырьмя селениями), главная река которой соединяется с такою же – долины Рамгуль и впадает в р. Кабул, через Лугман. К востоку от долины Кулам живет ветвь племени катаров – кти (два небольших селения). Верхняя часть долины Башголя, вплоть до области кафиров-мадугалей, также населена ветвью племени катаров, которые в общем более многочисленны, чем все жители долины прочих племен. В нижней части долины Башголь живет довольно значительное племя вамов, имеющее непосредственно на севере соседями племя мадугалей, а на западе – маленькое племя каштанов. Ветви катаров, о которых говорит Робертсон, составляют на самом деле совершенно отличные и независимые общины, но внутренняя их организация та же, что и у всех племен и общин. Каждое племя Кафиристана разделяется на семейства, или кланы, и индивидуальное значение каждого кафира зависит от численности того семейства, в которому он принадлежит, и того положения, которое он в клане занимает. Дела племени номинально управляются советами старшин, называемых джастами, но фактически находятся обыкновенно в руках 3–5 из этих джастов, отличающихся от своих товарищей мудростью и, в особенности, богатством; вообще, в Кафиристане богатству придается громадное значение. Робертсон на обстоятельстве этом особенно останавливается; но, кратко резюмируя, можно сказать, что кафир, будь он хоть семи пядей во лбу, высокого значения в народе не добьется, если он не богат, или если он не оратор: красноречие в Кафиристане – тот же капитал.

Чтобы сделаться джастом, кафир должен пройти через длинный ряд обычаями установленных церемоний, продолжающихся у племени камов, например, около трех лет, у других – несколько меньше. Кандидат должен, между прочим, в разных случаях дать одиннадцать банкетов всему племени и, кроме того, десять пиров для джастов, причем пиры и банкеты эти устраиваются при участии женщины, его жены, или посторонней, но играющей в деле этом важную роль. Чаше всего, хозяйкой пиров, или ассосиаторшей кандидата является именно женщина посторонняя, – жена другого будущего кандидата в джасты. Расходы по выборам, т.-е. на пиры, так велики, что редкий кафир может произвести их одновременно и самостоятельно, и вот половину их принимает на себя другой кафир, впоследствии намеревающийся пройти через эти же церемонии, и, помимо следуемой суммы денег, дает в помощь первому свою жену; через 2–3 года, когда настает очередь второго кандидата, первый заплатит ему тем же.

Впрочем, вся честь достается устроителю пира; компаньонка же его пользуется лишь правом присутствовать на некоторых танцах, причем носит особенную, отороченную мехом, почетную обувь…

Остальные церемонии для получения звания джаста чрезвычайно сложны и утомительны для передачи, но среди них есть весьма оригинальные: так например, кандидат, в глухую зиму, в доме своем должен на земляном полу засеять хлебом миниатюрное поле и выходить его; церемония эта тем более оригинальная, что представляет единственный случай, когда сын племени камов занимается земледелием. Сделавшись джастом, кафир, однако, не освобождается от этих сложных и дорогих церемоний: периодически он, или сыновья его, должны вновь проходить через их цикл, дабы поддержать свое влияние в народе.

Вообще законы роскоши в Кафиристане чрезвычайно требовательны: надеть на праздник яркое платье, или блестящий тюрбан, может только джаст, или воин, приглашенный на праздник знати, причем ему даются украшения, уравнивающие его с прочими благородными и знатными джастами. В известных пределах, однако, франтовство разрешается каждому кафиру, но за это он должен платить селению, или племени, налог, а каждое новаторство в костюме обходится очень дорого; так например, при д-ре Робертсоне один кафир, за право ношения красных панталон, уплатил общине шесть коров…

«Мы все равны, – говорят кафиры, – а кто хочет тем или другим выделиться из толпы, видя в этом преимущество, должен платить за это остальным, которые преимуществом этим не пользуются»…

Среди джастов имеется особый небольшой кружок высшей аристократии, члены которого, за особо-многочисленные пиршества народу, получают почти царскую привилегию – вне дома сидеть на четыреногих табуретках. У камов этой привилегией пользуются только пять мужчин и одна женщина.

В общем, правительство в Кафиристане демократическое, и все вопросы политики внешней и внутренней обсуждаются публично депутатами-джастами в местных парламентах каждого племени, хотя в обыкновенных случаях все исходит от нескольких седых бород, составляющих нечто в роде министерства внутренних дел. «Парламент кафиров представляет оригинальный спектакль, – говорит д-р Робертсон; – почти всегда царствует здесь неумолчный шум, сразу говорят нередко до двенадцати человек, имеющих каждый свою группу слушателей, которые обыкновенно со вниманием слушают избранника своего; но если внимание это исчезает, оратор возвращает к нему слушателей громкими криками: „ай! ай!“ – а нередко и палкой»…

Если вопрос особенно интересен, сразу говорит весь парламент и никто не слушает, пока не выступит на трибуну популярный оратор… тогда смолкают все, и ассамблея с истинным вниманием выслушивает своего лидера, одобряя его криками и стуком и страстно выражая восторг свой…

Вообще кафиры очень любят диспуты, благодаря которым и приходят к точному выяснению будущего образа действий, но это только в парламенте; когда же они собираются на площадке, где происходят танцы, или где-нибудь у группы деревьев, и начинают страстные споры об общественных делах, никто не возьмется предсказать, к какому решению придут они.

Для управления второстепенными внутренними делами в каждом племени существует совет из тринадцати человек, избираемых ежегодно. Председателем совета этого является ур-джаст, личность всегда весьма значительная; остальные же не более как сателлитами его, избираемыми нередко даже из рабов. К числу обязанностей совета этого относится, между прочим, урегулирование отпуска воды на поля и наблюдение за тем, чтобы до времени не начинался населением сбор винограда и орехов; ур-джаст же обязан, в специальном для этого помещении, устраивать все необходимое для общественных танцев, имеющих религиозно-увеселительный характер и совершающихся по средам вечером, во время полевых работ, которыми заняты бывают только женщины.

Совет тринадцати играет роль и суда, карающего провинившихся в мелких преступлениях имущественными штрафами, поступающими в пользу судей. Ур-джаст при избрании своем, независимо от обычного, должен дать праздник всему селению и отдельно его старшинам, но вместе с тем им налагается и известная контрибуция на население в виде муки и прочего провианта.

В общем, впрочем, должность ур-джаста столько же почетна, сколько прибыльна; но почет в Кафиристане, какого бы рода он ни был, даром не дается никому: так например, одержавший победу в метании железного шара (диска?) – игра, имеющая священное значение, – не приз получает, а праздник селению устраивает. Удивлявшемуся поэтому д-ру Робертсону, в свою очередь, удивленные кафиры отвечали: «За что же давать ему вознаграждение? Бог Имра наградил его силою, которой у других нет, а за это и в честь бога он праздник должен дать нам».

Из виденных д-ром Робертсоном племен кафиров наименее смуглыми он считает веев, наиболее же темнокожими – презунов и катиров. В Пшовере, селении катиров, жители цветом лица напоминают негров, но они этим будто бы обязаны дыму от дров, употребляемых ими в топливо, и врожденному отвращению в омовению. Вообще, по мнению Робертсона. Кафиров белыми назвать нельзя, хотя они не могут быть причислены и в темным расам. Кафиры, во всяком случае, темнее жителей Бадахшана и Читраля, – их цвет лица такой же, как у обитателей Пенджаба.

Как цвет лица темнее, так и черты его значительно грубее у кафиров низших классов, но, в общем, несомненно арийский тип – красив, в особенности правилен нос. Рыжие и альбиносы встречаются у кафиров, но не составляют более 1 %. Типы смешанной расы значительно отличаются от чистой: носы, как нередко встречается это у невольников, сплюснуты, лба нет почти, волосы начинают рости у бровей, и все это производит отталкивающее впечатление, совершенно противоположное тому, которое получается при взгляде на мужчин высших классов Кафиристана, головы которых замечательно правильно сложены, – так и кажется, что эти полудикари могли бы, без особого напряжения стать и учеными, и государственными людьми.

Женщины по большей части некрасивы; девушки же могли бы быть привлекательными и бывают иногда такими, но тяжелые работы на воздухе делают их лица слишком смуглыми и грубыми, грязь же их зачастую отвратительна. Вид этих несчастных, почти без исключений, забитый, – они представляют в Кафиристане единственную рабочую силу, работа же их чрезвычайно тяжела, а потому неудивительна и ранняя старость женщин этой страны.

Сложены кафиры всегда прекрасно, – и видно, что они охотно предаются всевозможным физическим упражнениям; людей толстых здесь нельзя встретить; кафирами даже трудно усвоивается понятие о человеческой полноте…

Когда Робертсон заговорил однажды о полноте человеческой, его не могли понять, и лишь главный жрец заметил, что он понял, о чем путешественник речь ведет, он – жрец, однажды, на Асмарской границе убил такого упитанного мусульманина…

Средний рост кафиров – пять футов и шесть дюймов; кафиры же племени камов достигают нередко 6 футов и одного дюйма; но самые выносливые и сильные, лучшие скороходы по горам и борцы – это люди среднего роста.

Женщины, за некоторыми исключениями, малы ростом, слабы на вид, но на самом деле чрезвычайно выносливы и делают громадные переходы с большими тяжестями на голове и плечах. Обыкновенный костюм cia-пошей состоит из невыделанной козлиной кожи, стянутой у пояса ремнем, на котором держится неизбежный кинжал. Этот костюм наиболее распространен в стране, ибо носится бедняками, составляющими большинство населения; но надо заметить, что женщины его не носят никогда. Любимый костюм достаточного кафира из восточных долин состоит из рубахи и панталон грубой шерсти, коричневого читралийского или черного минджанийского халата, мягких кожаных черных сапог и шерстяных чулок (без носков), но национальный костюм, носимый всеми, без исключения, женщинами и почти всеми мужчинами – это туника, из сукна темно-коричневого цвета, падающая до колен, оставляющая открытою, на спине и груди, часть тела в форме клина (как обыкновенный халат на груди). Туника эта, не имеющая рукавов, стягивается женщинами у пояса широким, красного цвета, шарфом с кистями на концах; красными же шнурами отделаны борты туники. Мужчины носят тунику эту в накидку, как и презуны свои серые обширные покрывала, заменяющие им туники. Яркие цвета в большой чести только у веев.

Женщины cia-пошей, замужния, носят на затылках род четыреугольных беретов; девушки же двойным кольцом стягивают волосы вокруг головы, ничем не покрытой. В торжественных случаях женщины надевают высокий, рогатый, головной убор, среди украшений которого главную роль играют металлические наперстки; на одной из этих драгоценностей д-р Робертсон прочел выбитыми слова: «for а good girl», единственные следы печатного искусства, виденные путешественником в Кафиристане. Впрочем, красные и белые бусы у женщин Кафиристана, как украшения, в большом ходу.

Дети в Кафиристане не появляются на Божий свет под кровлей родительского дома; для этого за оградой каждого селения имеется специальный дом, куда и отправляются заблаговременно роженицы. Оригинален выбор имени для новорожденного: как только ребенок появляется на свет, специально выбранная для этой церемонии старуха древняя скороговоркой начинает перечислять имена всех предков новорожденного, и чтение синодика этого продолжается до тех пор, пока ребенок не потянется в груди матери: имя, произнесенное старухой в тот момент, когда ребенок возьмет грудь, дается ему; благодаря такой случайности, в одной семье нередки дети, носящие одно и то же имя и отличающиеся прилагательным: старший, второй, младший.

Кафиры, мужчины и женщины, носят кроме имен – и отчество; так например, Чанглу-Астан – значит Астан, сын Чанглу; если же и имя, и отчество, слишком популярны, то для отличия прибавляется и имя деда: например, Лёткам-Чанглу-Мерив, значит – Мерив, сын Чанглу, внук Лёткама. Иногда к имени отца прибавляется и имя матери: так, например, Башив-Сумри-Шиак, значит – Шиак, сын Башика и Сумри. Вообще на востоке сыновья никогда не носят имен отцов своих, но в Кафиристане очень часто встречается: Мерик-Мерива, Чанглу-Чанглу и т. д.

«Характернейшие черты кафиров – это их алчность, чрезвычайная друг в другу зависть и постоянство ненависти одного племени в другому», – говорит доктор Робертсон, выводя заключение об алчности и зависти из ссор кафиров по поводу его подарков, но не объясняя, какая цель была и какую цель видели в этих дарах кафиры, у которых, по выражению Робертсона, «исключительные понятия о независимости» (равенстве?) таковы, что дары должны делиться поровну между всеми, что уже если не исключает, то ослабляет понятие об алчности и зависти. «Ненависть племенная у кафиров такова, – продолжает Робертсон, – что, одно из враждующих племен всегда готово призвать на свою территорию соседей мусульман, дабы уничтожить другое ненавистное», но… фактов, подтверждающих это положение, британский агент не приводит, и решив, что «кафиры вообще страдают излишней веротерпимостью», далее говорит, что «вся история кафиров состоит из борьбы с исламом»; что «между племенами кафиров не существует той смертельной вражды, которая наблюдается у соседей их афганцев». Наказание за убийство соотечественника у кафиров чрезвычайно строго. Вследствие живого темперамента, кафиры очень часто ссорятся, причем жены их и дети всегда готовы броситься разнимать дерущихся, считая такое вмешательство добродетелью. Чаще всего удары кинжалов и достаются не противникам, а желающим водворить мир женам и дочерям.

Кафир-убийца изгоняется из родного селения на всю жизнь, дом его сжигается кланом или семьей убитого, а имущество его конфискуется мстителями, перед которыми убийца никогда не смеет показаться. Из таких убийц-изгнанников составляются целые селения в Кафиристане, но кафир может, однако, избежать изгнания, заплатив родным убитого вознаграждение; последнее бывает обыкновенно так велико, что такие случаи весьма редки.

Убийство, совершенное при самообороне, кафирами не оправдывается: «человек должен защищать свою жизнь, не убивая другого», говорят кафиры.

Вступая в страну кафиров, д-р Робертсон думал, что будет иметь дело с «дьяволами», но затем убедился, что если чистосердечие и откровенность не составляют характерных черт кафиров, то во всяком случае они много справедливее и честнее, чем их ненавистные соседи афганцы (упомянуто это д-ром Робертсоном, конечно, не в оффициальном рапорте). Привязанность к семье у кафиров очень развита, как развиты воинская доблесть и самопожертвование; высокие акты преданности родине, патриотизма, не удивляют кафиров.

Д-р Робертсон утверждает, однако, что все кафиры – жестокие хвастуны и любят пустить пыль в глаза иностранцу, но все эти недостатки бледнеют перед их достоинствами, перед храбростью, любовью к семье и независимости, перед доблестями великолепных воинов, девиз которых – «лучше смерть, чем вражеское иго».

Все это не мешает кафирам, по словам д-ра Робертсона, быть «интриганами и заговорщиками замечательно тонкими и хитрыми». В доказательство этого, автор приводит пространную историю, из которой видна лишь смертельная вражда кафиров к магометанам. Хорошо еще, что доктор-дипломат не отрицает смышлености у кафиров, весьма недюжинной, но о примере, им приводимом, он мог бы и умолчать.

Рассчитывая слугу своего, кафира, «особенной смышленостью не выдававшегося», д-р Робертсон уплатил ему по курсу индийскими рупиями, вместо рупий кабульских (более высоких). Произошел спор, – Робертсон доказывал верность своего рассчета вычислением на бумаге, «кафир считал по пальцам и рук и ног», и доказал, что британский дипломат ошибся. Другой пример лучше, – дипломат «долго практиковался» над производством какого-то фокуса, которым хотел подействовать на воображение полудиких кафиров, и когда, набив руку, фокус свой показал, немедленно один из присутствующих жрецов, с «обычными им приемами мистификации», сделал то же самое…

«Кафиры – идолопоклонники, – коротко решает д-р Робертсон, – но вместе с тем они и предков боготворят». Главный бог, создатель мира – Имра; за ним идут до двадцати богов второстепенных, мужского и женского пола, из которых Мони – самый древний, а Гиш, бог войны – самый популярный. Мелкие боги покровительствуют женщинам и детям. Известным богам приносятся в жертву и животные известные: так, для Имры закалывают коров, для Гиша – козлов, для богини Дизани – овец.

Гиша, бога войны, Имра создал чудесным образом. Гиш был великий воин и убил много людей, он убил и Гуссейна и, отрезав ему голову, играл ею в поле… Когда он умер или, точнее, оставил этот мир, последователи его разделились на две части, и если вы англичанин, например, то кафир вам скажет, что лучшая часть последователей Гиша ушла в Англию, а худшая осталась в Кафиристане.

В каждом селении обязательно имеется маленький храм (скорее – мавзолей) в честь Гиша, и по углам храма этого всегда размещены военные трофеи. Идолом Гиша является или простой, бесформенный камень, или условной формы фигура с головой, на которую жрец, во время жертвоприношения, сыплет муку и проливает жертвенную кровь.

Гиш – популярнейший бог кафиров, потому что война составляет жизнь их. Один из характернейших обычаев войны у кафиров состоит в том, что они посылают на неприятельскую территорию предварительно несколько пар молодых воинов, с целью тайного убийства и грабежа. Эти пары ночью, ползком, пробираются в ближайшее селение врагов, убивают сонных и спасаются бегством, часто преследуемые по пятам.

О возвращении с такой удачной экспедиции своих молодых воинов кафиры узнают по гимну богу Гишу, который они начинают громко петь, приближаясь к своему селению. Если герои эти возвратились вечером, то не входят в селение, а остаются на всю Ночь лагерем при входе в него, где всю ночь поют гимны и принимают поздравления односельчан; если же триумфаторы прибыли утром, то направляются к месту общественных танцев, где они и начинаются. Те, кому удалось убитых ими и ограбить, складывают перед идолами бога войны одежды убитых, а женщины, с которыми герои танцуют, осыпают их зерном. Танцы в этом случае производятся только под музыку барабанов, – флейты в честь Гиша не играют.

Если экскурсия была результатом междуусобицы, или если кто-либо из участников похода убит, – празднеств в честь бога войны не совершается.

Высшую любезность, которую можно оказать кафиру, это сказать, что «он на Гиша похож», а женщинам – «Гишпетри», т.-е. что она – «жена Гиша».

Кроме богов, кафиры веруют в многочисленных добрых и злых духов, фей, гениев и чертей, которых нужно умилостивлять, дабы не была уничтожена жатва. О злых духах и об Юше, главном из них, кафиры не любят говорить. Д-ру Робертсону очень хотелось добиться сведений о внешности этих злых духов, но старания его были безуспешны до тех пор, пока он не спросил: «что же, внешностью этот чорт на меня похож»?

– «О, нет! – отвечали ему. – Он похож только на простого англо-индийского солдата»! Таким только образом Робертсон узнал, что черти кафиров красного цвета.

В мифологии кафиров много места отводится раю, для праведников, и аду, где горят и мучаются грешники. Ад этот помещается в недрах земли, и при входе в него стоит сторож Арамалик.

Религиозные истории, слышанные Робертсоном, напоминают детские сказки, но некоторые из них очень любопытны. Кашмир для кафиров представляется священнейшим местом мира, ибо с Кашмира началось мироздание. Первый человек Кашмира, Адам, имел с женою своею много сыновей и дочерей, и обширная семья жила вместе. В одну ночь в семье этой произошло смешение языков, но так, что каждый мужчина, не понимавший других, понимал одну из женщин, которые в свою очередь друг друга не понимали. Это заставило детей Адама оставить Кашмир и попарно разойтись во все четыре стороны населять землю.

Кафиры утверждают, что они не боготворят предков своих, но д-р Робертсон уверяет, что видеть, как кафиры кропят жертвенной кровью памятники (деревянные резные столбы, или монолиты) и ставят вокруг дома различные припасы для теней своих отцов и дедов. Человеческих жертв в Кафиристане никогда не приносят, но для успокоения духа умершего воина перед гробом его убивают иногда военного пленника.

Меланхоликов среди кафиров д-р Робертсон не встречал и утверждает, что им совершенно неизвестно самоубийство.

Кафиры не молятся богам, – молитвы заменяются священными танцами, пением гимнов и жертвоприношениями, совершаемыми ютами – жрецами. Помощниками последних при совершении церемоний являются делибалала, певцы хвалебных гимнов, и шпуры – вдохновенные, впадающие в транс.

Животные, для употребления в пищу, могут быть убиваемы каждым кафиром, но при соблюдении строго установленных священных обрядов.

Седьмой (и далее) жрец по прямой линии в роде своем представляется лицом весьма значительным у кафиров. Устраивает ли он, или нет, народу те пиры и банкеты, о которых шла речь, – он все-таки пользуется громадным влиянием, почетом и привилегиями миров, т.-е. правом сидеть вне дома на четыреногих табуретах…

Такой жрец является обыкновенно предводителем клана, человеком с большим, для кафиров, состоянием и большими доходами… Делибалала, также как и жрецы, хотя и в меньшей степени, пользуются почетом, и потому они не должны осквернять себя прохождением по дорогам нечистым (около кладбищ, вблизи домов, где есть мертвец; вообще жрец не смеет приближаться в покойникам).

Этого нельзя сказать о пшурах, экстаз которых во время церемоний становится иногда таким неудобным, что жрецы и старшины должны взывать к Имре об укрощении вдохновенного; кафиры к ним чувствуют нескрываемое презрение и хотя верят их вдохновению, тем не менее и лгунами их называют.

Кафиры не жгут своих покойников и не хоронят их в земле, а помещают в больших деревянных ящиках, в горах, за селением, причем иногда настолько близко от последнего, что в дни, когда ветер дует с кладбища, оттуда несется нестерпимый запах… Ящики эти очень большие и складывается туда столько трупов, сколько ящик выдержит; впрочем, людей, при жизни пользовавшихся почетом, помещают в отдельных ящиках. Украшения над этими могилами, в виде кусков ярких материй, очень редки; крышки же ящиков обыкновенно завалены простыми каменьями, ради тяжести.

С покойниками помещаются в ящиках их костюмы (только ярких цветов), украшения (серьги, кольца и т. д.) и деревянные миски с топленым маслом и хлебом. Если ящик от времени развалится и кости покойников окажутся на виду, – на это никто не обратит внимания, но зато похоронные церемонии, по степени почета, которым пользовался покойник при жизни, соблюдаются тщательно и совершаются более или менее торжественно, причем вереницы плакальщиц, музыка, религиозные танцы и хвалебные речи умершему лучших ораторов – неизбежны.

Похороны одновременно бывают и пиром, – продолжающимся целый день, или даже дни, – на котором вино льется обильно. Особенно торжественны церемонии при похоронах убитых на войне с афганцами… При известии о смерти сына, отец его наносит себе раны, нередко очень опасные. Друзья, на месте сражения, отрезывают убитым головы и отправляют их в родное селение, где к головам этим прикрепляются соломенные чучела, одетые в лучшие костюмы.

Фигуры эти располагаются в тех помещениях, а летом на площадках, где происходят общественные танцы и где пир продолжается 2–3 дня, после чего головы убитых относятся, с обычными ритуалами, в кладбищенские ящики, а вокруг чучел еще 2–3 дня продолжаются пир и церемонии.

Пение вопленниц и речи ораторов очень драматичны; последние, подойдя к телу и внимательно всмотревшись в лицо убитого, закрываются плащом, горько рыдают и сквозь слезы начинают патетическую речь, в которой славят покойного, предков и семью его…

Описывая похоронные обряды, д-р Робертсон не мало говорит о непрерывной, при похоронах производящейся, стрельбе из многочисленных ружей, что не мешает ему в другом месте сказать, что «кафиры питают страх и отвращение к огнестрельному оружию» и «однажды разбежались в паническом ужасе, когда я им вздумал показывать ружье. Как же решались эти трусы „не раз“ конфисковать оружие» у д-ра Робертсона? Все эти противоречия почтенного автора не заключаются, впрочем, в одном и том же документе, а замечаются из сопоставления сообщения, сделанного им «Королевскому географическому обществу», в июне 1894 года, и оффициального Report'а, предназначенного в назидание правительству, но прессою широко цитируемого и напечатанного в декабре 1895 года, когда политические соображения заставили автора в возможно несимпатичном свете представить кафиров, как недостойных британского внимания. Это тем более прискорбно, что д-р Робертсон – единственный европеец, основательно ознакомившийся с этим действительно интересным народом, – а это дает право ожидать от Робертсона правды и только правды. Впрочем, нам кажется, что благодаря этим противоречиям, в которых так прозрачна тенденция – правда выступает еще ярче.

Но закончим речь о Кафиристане.

Постановка памятника покойному кафиру весьма недешево обходится родным умершего; они должны сделать пир всему селению, и тем более продолжительный и богатый, чем величественнее ставится памятник. Принципы здесь опять те же: «ты хочешь возвысить покойного над общим уровнем, – возвышай, чествуй его, но – плати за это тем, над кем ты его возвышаешь»! говорит народ.

С пиром этим неразлучны и танцы; конечно, в них принимает участие и памятник покойному, привязанный к спине невольника (если только памятник деревянный, а не монолит), вокруг которого и происходят танцы…

Д-р Робертсон особенно оригинальным при всех этих церемониях находит то, что рыдающие, обливающиеся слезами родные в то же время танцуют энергичнейшим образом.

Если смерть дает повод в Кафиристане многочисленным церемониям, то браки почти совсем обходятся без них. Влюбленный, или просто желающий жениться, кафир отправляет друга своего к отцу невесты с предложением и вопросом о цене… Бедный кафир обыкновенно платит за жену 8 коров, побогаче – от 10 до 12; очень состоятельному кафиру жена новая обойдется в 16–20 воров. В случае утвердительного ответа отца и если цена оказывается для жениха подходящая, он немедля является в дом невесты, где и приносится в жертву воза; в этом заключается вся церемония. На молодых смотрят, после этого, как на супругов законных; но новая жена кафира остается в доме отца и работает только на него, до тех пор, пока муж не уплатит всего, что следует за жену. Мы повторили выражение новая жена, ибо в Кафиристане господствует полигамия, и 4–5 жен у кафира не редкость.

Разводы весьма незатруднительны, и если есть охотники на жену его, кафир продает ее, как купил – без всяких церемоний. В случае смерти мужа, жены его переходят по наследству к братьям покойного, которые или оставляют их в качестве жен, или продают. К этим не совсем лестным для кафиров сведениям об их брачной жизни д-р Робертсон в «Report'е» прибавляет, что адюльтер у кафиров чрезвычайно развит и составляет для мужей доходную статью, так как супруг согрешившей требует и получает материальное вознаграждение со стороны любовника. Этот упрек в безнравственности по адресу полудикого народа, по меньшей мере, странен в устах представителя англо-саксонцев, у которых судебные процессы в divorce-court'ах, где муж ищет денежное вознаграждение за убытки (damage) с любовника и этим путем восстановляет честь свою – явление совершенно обычное и никого в цивилизованной Англии не поражает.

«Цивилизация, несколько столетий тому назад заснувшая в Кафиристане, спит и теперь», – заканчивает свой оффициальный «Report» д-р Робертсон; «воинственная раса могла бы прогрессировать в искусствах и цивилизации, но не изолированная раса кафиров, выродившаяся до того, что главные её селения сделались разбойничьими гнездами… Независимость свою им удалось сохранить лишь благодаря таким средствам, как ложь, обман, бегство… В их способах ведения войны нет ничего рыцарского»..

С этими рыцарскими способами войны кафиров вероятно ознакомят войска эмира Абдурахман-хана, снаряженные и вооруженные на средства Англии и обученные её инструкторами.

Раса кафиров перестанет быть изолированною и начнет должным образом прогрессировать под эгидой афганской.

* * *

Вот против английской санкции этой-то эгиды и направлены протесты «Exeter Hall'а».

К первых числах января последовало воззвание о покровительстве «арийцам Гиндукуша», адресованное различным ученым и филантропическим обществам и подписанное именами, авторитетными в науке и обществе: Sayce'а (профессора в Оксфорде), графа Гобле д'Алвиеля, Л. де-Росни, А. Allen'а, В. Уадерберна и т. д.: на страницах «Times'а», «Morning Post» и др. органов ежедневно стали появляться письма, протестующие, полные негодования, образовывались митинги, подана была новая мемория маркизу Сольсбери и т. д. Правительство долго молчало, и наконец, во второй половине января, India Office заявила, что известие, будто эмир афганский овладел Кафиристаном, лишено вероятности, так как экспедиция должна отправиться лишь весною, а горные проходы завалены теперь снегом и льдом. С первой оттепелью поход станет возможным. Этим путем правительство санкционировало планы и намерения эмира и отвечало на полный негодования вопрос общественного мнения: «неужели Англия допустит этот постыдный акт»?

Заявление это не было такого характера, чтобы успокоить общество, и протесты с новой силой возобновились на страницах серьезных органов английской печати, даже консервативного лагеря.

Типом протестов этих может служить статья сэра Lepel Greffin'а в «The Saturday Review», от 18-го января, где в самой резвой форме автор статьи, когда-то объявивший Абдурахман-хана эмиром афганским, в качестве представителя Англии, обвиняет ее в том, что она продала кафиров за свою свободу действий в Читрале, и оправдывает эмира. Но договору Дьюранда, эмир отказался от претензий на Читраль, Дир и Баджаур, а Англия уступила (?) ему всю область кафиров до Читраля. Правда, Англия не имела права отдавать эмиру область, которая ей никоим образом не принадлежала, и над которой никогда не имелось и тени власти или контроля её, но эмир хорошо понял из этого, что Англия не окажет никакого противодействия его вторжению в Кафиристан.

Действия эмира были одобрены последним визитом доктора Робертсона (вторичным), которого в Кафиристан сопровождал солидный зскорт.

Кафиры в посещении этом увидели укрепление надежды их на покровительство Британии, что заставило эмира поторопиться с военными приготовлениями. «Доктора, как бы они храбры и решительны ни были, всегда плохие дипломаты, – говорит сер Гриффин, – будь они в южной Африке, или Читрале, и многие миллионы фунтов стерлингов оставались бы в казне, еслибы доктора эти занимались медициною, вместо впутывания нас в бесполезные распри и осложняющие положения, контролировать которые они неспособны… Еще не поздно. Горные перевалы будут до мая месяца покрыты снегом, и переговоры во-время могут остановить руку эмира… Мы взываем к патриотической партии, ныне у власти находящейся, да спасет она древний и рыцарский народ, да не допустит, чтобы британское оружие обагрилось кровью невинных»!

Прав ли сэр Л. Гриффин, говоря, что «еще не поздно»? Телеграммы собственного корреспондента «Times» говорят, что поздно. Афганцы владеют всей долиной Башголь и другими восточными долинами с 20–25 января. Но в чем состоят те «осложняющие положения», создаваемые докторами-дипломатами, на которые намекает сэр Л. Гриффин?

На это отвечает нам любопытная статья анонимного автора, в котором, однако, нельзя не видеть глубокого знатока востока, – в «Morning Post», от 14-го февраля.

«Походы в Читраль и Гунза-Нагар, увенчавшиеся успехом, не должны нас, однако, ослеплять до такой степени, чтобы мы воображали, что Барогильский и Малого Памира проходы защищают Индию от нашествия русских; упомянутые проходы исполняют задачу эту так же удачно, как защитил бы нас, в Лондоне, от высадки французов в Дувре, форт, построенный в Эдинбурге, или Инвернесе… Если договор Дьюранда заслуживает обвинения, то именно относительно того пути, о котором будет речь, – относительно пути, по необъяснимым причинам, скрытого от британского общества и лишь насмешливо названного – mervousness. Тем не менее, именно в том направлении, которое этим названием указывается, должны ожидать мы русских, и через нашу измену открытый ныне Кафиристан совершится нашествие русских; это было прежде возможностью, теперь мы в этом должны быть уверены.

По договору Гренвиль-Горчаков, 1872 года, Россия с сожалением уступила Афганистану Бадахшан; теперь она в праве считать себя свободною, овладеть вновь Бадахшаном, как quid pro quo за наше предполагаемое движение вперед и неисполнение нашего слова, выразившееся в предоставлении вассалу нашему, эмиру, независимого и изолированного Кафиристана».

Мы не будем приводить in extenso обширной статьи востоковеда; в ней он, бесспорно страдая mervousness'ом, доказывает, как дважды-два четыре, что легко теперь русским, чуть ли не на законном основании, вторгнуться в Индию, и для большей ясности доводов приводит детальнейший маршрут, которому будут следовать русские войска по Бадахшану, и за который, быть может, автора поблагодарит со временем русский генеральный штаб… Нас в данном случае это мало интересует, и мы отмечаем лишь ту окраску, которую придали вопросу защитники кафиров, – окраску, которая не поможет делу и не облегчит участи народа, обреченного на мусульманское иго, именно вследствие страха перед нашествием России, – страха, в последнее десятилетие ничем не оправдываемого.

Кафиристан является лишь звеном в длинной цепи действий британской политики и в то же время звеном, соединяющем ту железную цепь, которую протягивает против нас Англия на северо-западной границе Индии…

Тщетны протесты достопочтенных людей науки, друзей мира и гуманности; с одной стороны, правительство обходит молчанием эти протесты, с другой – русские по неволе остаются только зрителями разыгрывающейся в Кафиристане истории, составляющей одно из наиболее темных пятен европейского владычества в Азии. Протестанты обещают энергичную атаку на правительство при предстоящем обсуждении в парламенте вопроса об уничтожении невольничества в некоторых колониях и надеются – если не остановить мусульманскую руку совсем, то возможно облегчить участь кафиров. Нельзя не пожелать им успеха!