Глава первая

Холодны ночи в Ферравэле ранней осенью.

Здесь, на севере страны, в местах далеких от безмятежного юга и состоятельного центра, сумеречный мороз особенно суров. Не успел над изумрудными полями растаять запах лета, как наступила трескучая стужа, от которой забарабанит зубами самый толстокожий лесовод. От нее не спрятаться под теплым, пышным пледом, ее не обмануть жгучими отварами и настойками, не отогнать ярким пламенем камина. Она пустит свои знобкие щупальца всюду, в каждый маломальский зазор, неслышно заберется под дверь, заставив даже мышей поежиться от холода в черных зевах своих нор.

Впрочем, поселений здесь отнюдь не в избытке. Мелких хуторков нет вовсе — такие уже после первых серьезных заморозков рискуют обратиться погостами. А немногочисленные деревни ферравэльского севера вполне могли бы потягаться в раздолье с некоторыми городами сопредельных Каэльрона и Нумара. Правда, в отличие от тех белокаменных крепостей, в местных лачугах прозябали совсем не тузы. В основном — простые крестьяне: охотники, травники, кожевники, каменотесы, дровосеки, конюхи, пахари и прочие из тех, кого знать обвыкла называть «черным людом». Также в окрестностях нередко могли повстречаться сбежавшие из-под надзора преступники — близость форта Норгвальд, чьи залы с недавних пор были переоборудованы Его Величеством королем Абрианом Вторым в не самые первоклассные темничные камеры, делала северным деревням большую славу среди непокорных обывателей тамошних нар.

Однако стоял в этих морозных краях и настоящий город — должен же где-то просиживать свое чинное гузно Богами нареченный герцог севера. Звался сей град достойным сказов и песен именем Виланвель, и был он одним из богатейших во всем королевстве. По зиме к воротам единственной на тридцать лиг окрест крепости всегда стекался бурный людской поток. Кто-то, за год успевший нажить достаточное состояние, тщился спрятаться в его теплых тавернах от подступающих морозов, покинув свою скромную сельскую хижину до оттепели. Кто-то наоборот, стремился не оставить в этих стенах все свое имущество, а недурно его приумножить. «В сезон» цены во всем Виланвеле взлетали до невиданных высот, и, разумеется, находилось предостаточно одаренных коммерческой жилкой и обделенных совестью господ, что умудрялись за месяц-другой возыметь здесь немалую прибыль, приторговывая самым разным товаром: от аляповатой ткани и столовой утвари до неведомо как сохранивших свежесть теплолюбивых фруктов. А предсказать, насколько холодной будет наступающая зима, не силились даже всемогущие в устах простонародья Луговники. Поэтому каждый год деревенской черни приходилось выбирать: либо перезимовать в городе, осушив свои мошны до костей, кое-как перебиваясь дешевой (по виланвельским меркам) снедью, но зато с крепкой крышей над головой и теплой периной на кровати; либо запастись амбаром поленьев и надеяться на снисхождение матушки природы, чтобы та в ночи не наслала на хату снежную пургу… Правда, сложно назвать это выбором. На авось обычно надеялись лишь те, кто не мог позволить себе проплатить и двух седмиц в самой жалкой корчме Виланвеля.

Хотя говорить о такого рода заморозках еще рановато. Конец первого месяца осени — сравнительно теплое время, пускай с ночи и до первых петухов студеный ветер пробирал чуть ли не до костей. К вечеру мороз становился вполне ощутимым, и если от его грозного всепроникающего дыхания не всегда были способны защитить даже стены родной лачуги, то чего уж говорить о тех, кому посчастливилось встретить холодный дух на опушке захудалого соснового перелеска? Правда, светило кануло за горизонт меньше получаса назад, и холод еще не успел по-настоящему разгуляться на примостившемся здесь на ночную стоянку обозе. Впрочем, как обозе… Один-единственный, пускай и сопровождаемый вооруженной группой фургон едва ли мог позволить себе называться столь громким именем. Но так или иначе, в том, что эта телега имела именно торговое предназначение, сомневаться не приходилось — с иными целями такой отряд на дорогу выгонять не станут, к тому же в заморозки.

Некоторые, самые щуплые из конвоиров уже накидывали на плечи толстые шерстяные одеяла, поближе пододвигаясь к разгонявшему сгустившийся мрак костерку. Остальные же находили иные, более приятные душе способы согреться, предпочтя мохнатому пледу разлитое по флягам горячительное. Все приготовления для отхода ко сну были закончены: от сверкающего очага лучами отходили разложенные спальные мешки и свернутые под головы плащи. Над самим костром на буковой перекладине булькал, заливаясь плотным паром, чугунный котелок — пища, по всей видимости, все еще готовилась, заставляя животы путников, в минутах томительного ожидания, съеживаться до размеров сушеного миндаля. Сейчас все люди, разбившись на группки по интересам, как могли проводили досуг.

Сопроводительный отряд по численности своей не был внушительным, но и совсем худым назвать его не получалось. Всего — немногим больше дюжины мужей оплаченного конвоя. Но вряд ли от одного только вида таких наемников искатели легкой наживы, сиречь разбойники, тут же разбежались бы, как тараканы от внезапно разгоревшегося канделябра. Возможно издалека эти легкие железные кирасы, кольчуги, морионы и притороченные к поясам бастарды еще силились отпугнуть. Но стоило приглядеться чуть пристальнее, заглянуть в лица носивших на себе все это безобразие — взору представали гладкощекие юноши, все не старше двадцати, может двадцати трех лет, которые, верно, едва уяснили, с какой стороны следует браться за меч. На охране голова торговой партии явно решил сэкономить. А зря…

Мой наметанный глаз быстро оценил обстановку, пробежался по каждому покрытому ночным лагерем камню, кустику и травинке, детально рассмотрел каждый силуэт, каждый клинок и каждую суму на поясе. И все это за две сотни ярдов, с поросшего высокой зеленью пологого холма. Не без помощи моего дивного монокуляра, конечно, но все же…

Стоянка занимала, по большей мере, пятнадцать шагов вдоль и около двадцати поперек. С северной стороны подпирает молег — туда путь к отступлению отрезан, если только они не решатся бежать, бросив в бивуаке весь груз. Все остальные ходы же, думается, я без проблем перекрою, учитывая степень опытности моих соперников. Ближе остальных ко мне стоял одинокий, усердно боровшийся со сном часовой, то и дело, утомленно закрыв глаза, припадавший к упертому в землю древку собственной пики и, при каждом касании острой скулой оружия, лихорадочно от него отстранявшийся.

Вдобавок, как я мог разглядеть, в отряде не числилось стрелков — тем лучше. Эта детвора словно умышленно облегчала мне задачу.

К редняку с восточной его части, поближе к тракту, подвязана гнедая кобыла, запряженная в фургон — вопрос: есть ли кто внутри? Вроде пара от дыхания не видать, а значит на своем месте кучер не присутствует точно. Но вот в самой повозке… К сожалению, сквозь полотнище я зреть пока не научился.

Что же, пора начинать. Осталось последнее — оборудовать прикрытие.

Я убрал монокуляр в поясную сумку, привстал с промозглой земли и аккуратно, стараясь не шуршать стоявшими практически сплошной стеной высокорослыми травяными стеблями, стал медленно пробираться назад, к противоположному от стоянки склону. Там-то и притаился, уютно устроившись под одиноко стоявшей полуголой осиной, мой набитый до треска баул.

Щелкнув нехитрым замочком, я отворил широкую пасть сумки, откуда на меня сразу выглянули притесняемые друг дружкой разнообразные предметы. Первыми внимание на себя обращали конечно арбалетные станки и дуги, которые буквально рвались наружу, напоминая с трудом вынырнувших из водной пучины, хищно глотающих воздух пловцов. Вслед за ними я извлек «козью ногу», спусковые рычаги, несколько треног, маленькие восковые свечи и котомку с множеством иных, более мелких материалов, навроде штырей и шнуров. Некоторые из них в общей куче смотрелись самое малое неуместно, впрочем, и сооружать я собирался уникальную, пускай и относительно несуразную конструкцию.

Внешне мои устройства представляли собой поставленные на гибкие треноги арбалеты, которые хоть и были довольно примитивными, зато собирались за считанные секунды из уже готовых и подогнанных друг под друга заготовок. Однако я все это дело немного модифицировал. В первую очередь, изменил саму структуру стрелометов. Я назвал такой механизм «самострел с обратным спуском». То есть для того, чтобы произвести выстрел, необходимо было не надавить на курок, а, наоборот, отпустить его. На практике подобный подход показался бы бесполезным, так как стрелку придется удерживать спуск в постоянном напряжении. Но для меня данная конструкция подходила как нельзя лучше, так как помогала реализовать вторую особенность устройств.

Кажется, я назвал их самострелами? Это не совсем так. Вернее, даже наоборот: мои машины оправдывали такое наименование гораздо больше привычных ручных арбалетов. Так как стреляли они, по сути, практически сами.

Спусковые крючки взведенного орудия плотно приматывались к станку специальной нитью. В прядильных кругах она получила прозвище «голая паутина». Паутина потому, что, несмотря на свою ничтожную толщину, была невероятно прочной. А голая, так как создавалась путем переплетения очень дешевых компонентов, в основном крапивы. Бедняки, не осознавая всех прелестей материала, зачастую шили из него простенькие рубахи и штаны — те же, кто был побогаче и помудренее использовали такие нити для более щепетильных задач. Например, большим спросом пользовалась голая паутина у наемных убийц, поскольку, сколь силы не прикладывай и какую шею не обвивай, она не разрывалась, душила быстро, а главное без крови, пускай была не толще скрипичной квинты. В придачу приобреталась у любой деревенской швеи практически задаром.

Под установленный на треногу самострел помещалась свеча с пропитанным специальным раствором фитилем, не позволявшим пламени угаснуть даже в самую суровую метель. Именно огонь и служил в моем устройстве спусковым механизмом. Но нет, дабы пустить в полет болт мне не придется ждать, покуда нудный рыжий язычок разъест толстый, напоминающий кокон узел на нити. Все произойдет намного… быстрее и не совсем само собой. В этом-то и заключался главный фокус.

Всего таких стрелковых установок было четыре — для той желторотой мелюзги даже через чур. Но лучше больше, чем меньше.

Остался последний штрих — огонь. Я провел открытой ладонью над свечными фитилями — и тут же на их черных головках, по магическому велению, заплясали тонкие золотистые светлячки. По руке, будто не соглашаясь с источаемым пламенем жаром, пробежали мурашки — становилось холоднее.

«А еще ведь Моросящая Декада не прошла, — мелькнуло вдруг в мыслях. — Что же придет после?..»

Огоньки получились маленькими. Настолько маленькими, что своими кончиками даже не тщились облизывать паутину. Но я все равно бережливо примял траву вокруг свечек. Ветру будет не по силам потушить колдовской пламень, однако же его резкий порыв вполне мог устроить здесь знатный пожар, быстро превратив мои ловушки в никчемные тлеющие палки.

Теперь-то все… Откалибровав самострелы так, чтобы они нацелились в нужные мне точки торгового лагеря, закинув на плечо опустевшую (лишь на время) котомку и поправив на голове капюшон, я чуть отполз назад, став медленно спускаться вниз по холму. Нет, разумеется, не напрямую к стоянке — это сразу приманит глаза сопроводителей. Некий одетый во все темное парень решил сойти с холма прямо на примостившийся на ночлег отряд — как же тут не заподозрить чего недоброго? Горячные, того и гляди, за клинки похватаются и остальных на уши поднимут. А я не для того вел этих ребят с самого полудня. Мы ведь хотим решить все мирно, не так ли?

Обойдя холм, я спокойным и неспешным шагом, не поднимая головы, направился к сторожу. Праздные меня не замечали — мой наряд прекрасно сливался с воцарившимся окрест мраком, позволяя мне безбурно плыть в охватившем поляну серо-черном, холодящем кожу даже сквозь не самую тонкую одежду море. Часовой заметил приближающегося незнакомца, лишь когда я подбрел к нему на расстояние вытянутого меча. Разумеется, для подобного неумехи, к тому же отуманенного некстати подступившей дремой, должным образом среагировать в такой ситуации не представлялось возможным. Он только и успел, что хрюкнуть от неожиданности, попытавшись перехватить пику и силясь попутно пробулькать что-то вроде: «кто такой?». Но уже через мгновенье наемник застыл, точно изваяние — я резко сблизился с ним, на ходу изъяв из-за пояса короткий кинжал, приставил острую сталь к промежности парня.

— Брось, — негромко и как можно более грозно проговорил я.

Повторять не пришлось. Пика словно сама собой выпала из рук.

Я толкнул парня плечом в грудь и он, неуклюже попятившись пару шагов, рухнул гузном в грязь. Тут же прочухавшись, часовой, не теряя времени понапрасну, принялся спиной вперед отползать к остальному отряду.

Только теперь моей скромной персоне решили уделить интерес. Ровной волной стих гомон и в мою сторону постепенно повернулись все без исключения обыватели стоянки. Опустились руки с флягами.

Я плавно нагнулся в бок, подобрал пику, выпрямился, вальяжно вбив древко обухом в почву.

— Господа! Прошу вашего внимания! — я старался говорить чисто и самоуверенно, чтобы у этой шпаны ком в горле встал, а задний проход сжался до размеров песчинки. — Смею просить вас быть паиньками и сложить оружие, если не желаете неприятностей!

Наемники принялись растерянно, правда без ужаса в глазах, оглядываться друг на друга, но заговорить не дерзали. Даже клинка, по-прежнему, никто не доставал.

— Ты чего это, грабишь нас, что ли? — вдруг послышался чей-то не молодой сухой голосенок. Вперед подался низкий, бочкообразной фигуры лысый мужчина, с узенькими крысиными глазенками. Он был явно не из конвоя — об этом, помимо комплекции и вихлястой походки, также ярко свидетельствовала его одежда: расшитый золотой тесьмой темно-фиолетовый бархатный кафтан и теплые серые рейтузы, самыми краями заправленные в тесноватые чеботы. Также при себе он не носил никакого оружия, либо же попросту не держал оного на виду. По всей видимости этот рохля как раз и являлся непосредственным главой всего шествия, купцом. — Неужто в одиночку?

Он залился поросячьим смехом-визгом, а за ним, неохотно и вяло, подхватили остальные.

…Взъярившееся под магическим гнетом пламя резво вытянулось вверх, в момент, точно раскаленным ножом, разорвав узел на нити…

Нараставший гул вмиг захлебнулся, едва болт вонзился в дюйме от вострого носа башмака торговца (надо же было столь удачно нацелить самострел!). На его лбу, словно хлыстом, выбило испарину. Купец несколько мгновений стоял, округлившимися глазами глядя на наполовину утонувший в земле снаряд, но все же пришел в себя и вскрикнул:

— Да вы что, олухи?! Это же арбалетный болт! Вы ли не знаете, сколько требуется времени, чтобы перезарядить арба…

Бурную тираду прервала вторая стрела, со свистом пробившая навылет пыхтевший котелок и глухо ударившая в основание соснового ствола. В бешенстве зашипел, негодуя от льющихся на него струй воды, яркий костер, но стухнуть даже не стремился.

Теперь у предводителя отряда не нашлось нужных слов для своих подчиненных. Он словно сшил свои только-только сеявшие ярые речи губы и беспомощно окаменел, как все прочие. Кроме меня, разумеется.

— Один, говорите? — иронично заметил я, медленно подступая к купцу. — Неужели вы думаете, будто я настолько глуп, что решился в одиночку напасть на такую группу?

Мой вопрос пропал втуне. Впрочем, ответа и не ожидалось.

— А теперь, — продолжил я, встав на расстоянии трех шагов от лысого торговца, — оружие на землю…

Неожиданно, пронзая устоявшуюся тишину, вдалеке у молега зычно заржала и рванулась с места кобыла, увлекая за собой прохрустевшую, чудом не слетевшую с осей повозку.

Бесы! Как я мог забыть о самом главном?! Кто?! Когда успели отвязать лошадь?! Тут вся стоянка на ладони — как же я не уследил?! Неужели старею?..

Теперь действовать придется быстро, к горгульям осторожность. Я постарался наскоро, в уме, просчитать расстояние до повозки, сделать скидку на время, что понадобится мне для сплетения чар, представить завитки магической фигуры — и это оказалось до безумия сложно! Еще никогда мне не приходилось вот так, без заранее поставленного плана, наобум колдовать подобные заклятья. В голове проносились яркие, режущие сознание росчерки, кровь стучала в висках. Сейчас все мое естество будто ушло в пятки, подмораживая изнутри пальцы ног. Для наблюдавших со стороны воинов прошло не более пары секунд, в то время как для меня эти самые секунды обратились почти целой вечностью.

Соткав нужное заклинание, я вскинул правую руку вперед, изломив напряженные пальцы на манер лапы какой-нибудь хищной птицы — земля перед мчавшейся кобылой вспыхнула тонкой дугой, заставив животное почти моментально остановиться, устрашено вспрыгнув на дыбы. Испуганная животинка будто пыталась неуклюжими движениями передних ног отпугнуть нежданно возникшую на пути бушующую жаром преграду, но та совсем не страшилась ее угроз. Повозка чуть приподнялась передом — внутри возникла малоприятная уху какофония, начиная от стеклянного треска и оканчивая несуразным томным звуком, точно в амбаре, с верхних полок на дощатый пол, рухнул полный мешок картошки. И уже в следующий миг из фургона, смешно перевалившись боком через заднюю стенку, выпал пухлый, простецки одетый мужчина, в обнимку с каким-то непонятным тусклым тряпьем. Только теперь лошадь присмирела и сочла нужным встать обратно на четыре ноги, негодующе тряхнув головой.

Я позволил себе выдохнуть, слегка припав плечом к древку — разумеется, незаметно, чтобы никто и помыслить не мог, будто такой трюк дался мне тяжело. Сколько себя помню, с магией у меня всегда складывались не самые любовные отношения. Каждое заклинание словно вонзалось клыками в артерию, принимаясь справно высасывать из нее кровь и отяжеляя секунду назад буквально излучавшее бодрость тело. Поэтому я никогда не стремился применять серьезную волшбу, особенно «на деле», но сейчас в мою голову банально не успело прийти иного решения.

Я плавно повернулся одной головой к разинувшей от удивления рты толпе.

— Кстати, воспламенять я горазд не только траву, — ровным и властным голосом, предварительно набрав в легкие побольше воздуха, промолвил я, негромко, но чтобы все услышали.

Теперь-то они смотрели на меня совсем другими глазами. Если вначале нашего знакомства на лицах молодых наемников читался разве что легкий испуг, то сейчас это был благоговейный ужас. Даже самоуверенный купец, казалось, обомлел перед «могущественным чудодеем».

Где-то внутри людского скопища заслышался скрип и лязг рухнувшего на землю клинка. Ему тут же вторил еще один, затем еще и еще. На несколько секунд среди молчаливых рядов загулял малоприятный уху грохот.

— Теперь пояса, — отбил мой голос, точно церковный колокол.

Гораздо организованнее, даже с некоей вышколенностью, воины принялись расстегивать пряжки, сбрасывать обшитые разнообразными мешочками и кармашками ремни.

— И ботинки.

— А это-то зачем? — после небольшой паузы, сопровождавшейся беспонятными озираниями среди молодняка, робко поинтересовался лысый торговец.

Резвым, практически не уловимым глазом движением пика, мимолетно просвистев, разрезала воздух и, вытянувшись в моей взметнувшейся вперед руке, остановилась острием в дюйме от шеи купца. Если играть роль коварного, бескомпромиссного разбойника, тогда уж до конца.

— Я сказал, ботинки.

По гладким вискам маленького человека побежали струйки пота. Непонимающая толпа в немом ужасе воззрилась на отливавшую лунной лазурью сталь листовидного наконечника.

— Делайте, что он говорит, — наконец, выдохнув, сказал хозяин. Наемники, чуть ли не вприпрыжку, принялись стаскивать с ног обувь — на землю гулко посыпались засапожные ножи.

Я слегка коснулся острием едва выпиравшего, подрагивавшего кадыка торговца.

— Что, и мне тоже? — последовал глупый вопрос, на который торговец и без того знал ответ.

Не дождавшись от меня никакой реакции, если не брать в расчет укоризненного взгляда, он, тихонько прицокнув, слегка наклонился, сдергивая чеботы за пяту и вынимая из них толстенькие ножки в полосатых гольфах. Как ни странно, никакого потаенного оружия за голенищем спрятано не было.

— Ты, — указал я пикой в сторону случайного наемника, — сходи, проверь, что там с кучером. И повозку возврати… Ах да, и не забывай! — Уже готовившийся уйти парень остановился на оклик, его обеленное страхом лицо обернулось на меня. Нос моего оружия показательно ткнул в сторону холма. — У меня много глаз.

* * *

Присмиревший конвой удалось повязать с легкостью, без каких-либо инцидентов. Используя уже отработанный за многие годы моей «карьеры» навык, мне не пришлось прикладывать свои руки напрямую: сброшенные ремни сами, по моей указке, взмывали в воздух, застегивались и, для пущей надежности, крепко-накрепко заплетались в узлы на отведенных за спины запястьях. Неугомонный купец, правда, при сем процессе принимался шипеть и бубнить что-то вроде: «ты не знаешь, с кем связался», «я это так не оставлю», «скоро твоя голова окажется в корзине палача» и прочее бла-бла-бла, которое могло бы оказать должное влияние только на мальчика-карманника. Но когда я слегка перетянул узел на его пухлых ручонках, торговец-таки прикусил язык, и до сих пор сидел ровно вместе с остальными, так же бесхитростно глядя в землю.

Покончив с ритуалом обезвреживания, моя персона приступила к самой приятной части рутины налетчика — сбору наживы. Первым делом я решил прошуршать мошны, коими были обшиты узы моих пленников. Добыча оказалась невелика: среди монет редко попадалось серебро, в основном мелкономинальная бронза, которая тут же падала на дно моей прихваченной с холма котомки. Разумеется, ни о каком золоте речи не шло — откуда у простых и явно не самых востребованных наемников взялось бы такое добро? Также, бывало, мои пальцы натыкались на разные диковинные, но довольно безвкусные колечки, броши, амулеты, статуэтки… Наверняка они служили своим владельцам банальными оберегами, и на подобную собственность мне не позволяла позариться моя еще не вконец сгнившая воровская совесть. Впрочем, этот защитный фетиш был явно бракованный, иначе бы его владельцы не сидели сейчас, связанные по рукам на какой-то неизвестной опушке, а бесстыдный налетчик не копался в их вещах.

Одна из таких игрушек, восьмидюймовая облупившаяся бронзовая фигурка Дорегара, от которой исходил приятный, но не навязчивый аромат сирени, заметно тяготила мою руку, отчего где-то внутри возникало неприятное ощущение стянутости, окаменелости сухожилий. Чего и говорить, недавний магический трюк не прошел безнаказанно для организма. Я чувствовал небольшую усталость, напряженность и дрожь в мышцах. Больше остального мне сейчас хотелось беззаботно улечься на источавшую легкий морозец траву и придаться непродолжительной восстановительной дреме. Однако, в связи с творившимися вокруг меня обстоятельствами, позволить себе подобную вольность я, само собой, не мог. К тому же голову отяжеляли опасения по поводу сотворенной мною волшбы — кабы ее не учуяли в Певчих Лугах. За подобные неразрешенные акты колдовства, тем более не входящему в луговничью братию магу, грозило серьезное разбирательство, по итогу которого провинившегося ждала самое малое сырая темница где-нибудь под Малласом на ближайшие лет двадцать. Впрочем, в моем случае столь мягкого решения ожидать не стоило, так как магия творилась преднамеренно и отнюдь не во благо человечества. Оставалось лишь надеяться, что этот жалкий инцидент пройдет мимо остроносых Луговников, как всевечно происходило с более мелкими моими пакостями, навроде того же воспламенения свеч.

Пробираясь меж поникших головами конвоиров, попутно подбирая малодушно брошенные ими мечи и копья, я двигался к, пожалуй, главной своей добыче. Свалив перед фургоном оружие — кстати, не столь плохой выделки, каким оно показалось мне поначалу — и котомку с остальными прикарманенными трофеями, я опустил скрипучую перегородку, взобрался на дырявое дощатое дно, под низкие брезентовые своды.

Момент с подъемом испуганной лошадью носовой части повозки не пошел на пользу внутреннему убранству. Всюду неухоженными комьями валялись различные ткани, в углы забились потрескавшиеся бутыли с жидкостями, пол усеивала выпавшая из раскрывшихся мешков провизия: картошка, головки чеснока, яблоки, груши, мясо, пряности. Однако, личные вещи сопровождавших фургон, как мне уже довелось заметить, хранились снаружи, подвязываясь мешками по бокам повозки, словно балласт на воздушном шаре. Вероятно, не хотели ненароком повредить товар своим барахлом. Что же, теперь за сохранность груза придется беспокоиться мне.

Фургон явно снаряжался в долгую дорогу. Хотя, как иначе? Ближайший город в трех десятках лиг к югу. Впрочем, будь он даже за этим молегом, все одно, пускаясь путешествовать на север не стоит пренебрегать излишним провиантом и одеждой. Кто знает, что может произойти в пути? Бывало, природа даже ранней осенью умудрялась преподносить скитальцам неприятные сюрпризы, вроде затяжных дождей, от которых немудрено промокнуть до нитки и недюжинно замерзнуть, что потом рискуешь, самое малое, месяц у знахаря отхаживаться.

Основным, если не единственным товаром в повозке был всевозможный текстиль. Шелк, хлопок, атлас, сукно, бархат, фанза, ситец, даже флер, который подходил, разве что, на пошив наплечных платков для красавиц-южанок да на тюли в особняки их ухажеров. Вся ткань весьма недурственного качества, но… откуда она? Тракт, по которому шел фургон, вел в старые и дюже далекие шахты, что уже с десяток лет как заброшены. Товарные повозки не езживали по этим колдобинам незнамо сколько лет… Стало быть, лысый пройдоха решил не идти на риск, пуская свой фургон по основной дороге, особенно с такой-то охраной, а променял скорый путь напрямик на более многовременную поездку и условную безопасность? Что же, обмен более чем равноценный, учитывая поднявшийся в эти предзимние месяцы ажиотаж среди представителей моей профессии к трактам, ведущим из центра в Виланвель. А в том, что этот торговый ход брал свой исток именно в пристоличных городах, я уже нисколько не сомневался. Ведь мастерских, что работают с таким материалом здесь, в наших морозных землях, нет. Тем паче, что второй и последний город области, Достен, стоял северо-западнее, в то время как фургон пришел с востока. Совершать подобный крюк было бы бессмысленно даже для самого трусливого купца королевства. А из южных городов сюда испокон веков ни один обоз не захаживал. Все держали путь исключительно в центр и ни лигой выше.

В общем, рыбка мне на удочку попалась явно не маленькая. Осталось только выяснить, насколько. Я мягко соскочил с днища на мягкую почву и стал обходить фургон, кропотливо выискивая на ней какие-либо опознавательные знаки. Ничего. Полотнище, каркас, перекладины, скреплявшие хомут и кузов, колеса и спицы — все было чисто. Но ни одна торговая повозка не имела права разгуливать по Ферравэлу голышом, даже частные конторы — к которым едва ли, судя по подобранности, можно хоть предположительно отнести попавшийся экземпляр — обязывались носить территориальные или личные штампы… Тогда оставалось только одно место, с моей точки зрения, где могло находиться отличительное клеймо.

Я присел на корточки, решительно схватил лошадь за переднюю ногу, согнул в колене, являя на лунный свет толстую чуть проржавевшую подкову. И действительно — на железе, переливаясь тусклым свечением ночного светила, обнаружилась чеканная городская печать. Пуще того — коронованная. А это значит… Корвиаль! Фургон следовал от самой столицы! Я даже несколько раз перепроверил знак, и в каждый же раз убеждался в своей первоначальной правоте. Крылатая лиса с нимбом в виде короны — все сходится.

Мои губы сами собой сложились в трубочку, раздался тихий присвист.

— Ты даже не представляешь, во что вляпался, — снова завел старую песню купец.

Он, по всей видимости, с самого начала наблюдал за моими рысканьями по фургону и прекрасно понимал, что я желал отыскать и таки отыскал. При этом толстяк смиренно сидел связанным в нескольких шагах от меня, чуть поодаль остальной братии, рядом с возницей. Последний, кстати, оказался недюжинно пьян и плохо разбирал творившееся вокруг, поклевывая воздух своим красным, как томат, носом-картошкой. Сейчас рыжий кучер находился где-то на грани сна и начала нелицеприятного процесса вывода выпитого из организма, посредством… э-э-э, входного канала. Бедняга то готов был рухнуть лицом в землю, то дергался, точно ошпаренный, надувая румяные щеки.

Набольший поерзал на земле, распрямил и протянул вперед ноги в изрядно выпачканных грязью гольфах.

— Тебе это так просто с рук не сойдет.

Я молча обернулся, посмотрел на торговца, с несколько напускной ироничностью ухмыльнулся. Теперь мне действительно стоило с большей осторожностью относиться к его личности. Раз он из самой столицы, значит, какие-никакие связи у него имелись. Правда, взяв в расчет его команду, опрятность повозки, обширность товара… Вряд ли они были настолько велики, чтобы мне следовало опасаться ужасающей и неминуемой кары за свои деяния.

Не уделив особого внимания скупым угрозам со стороны купца, я поднялся, обошел повозку к задней ее части и принялся подбирать оставшееся лежать нетронутым оружие, закидывать его в кузов. За осмотром товара миновало не слишком много времени, так что вряд ли кто-то, даже при должном желании, успел бы незаметно схватить один из лежавших клинков и устроить мне маленькую засаду, прежде еще умудрившись освободиться от пут.

— Я до сих пор не пойму, как ты это сделал, — вдруг тихо, размыкая пересохшие губы проговорил купец.

— Сделал что? — не отвлекаясь от дела, спросил я.

— Это. — Он кивком головы указал в сторону холма, на вершине которого таились мои самострелы.

Я, забросив в фургон очередную порцию разлившегося звоном острейшего железа, стряхнул руки и глянул на невысокую травянистую возвышенность, что вскочила здесь, точно прыщ на гладком лике поляны. Несколько мгновений деланно всматривался в едва колыхавшуюся на ветру высокую и прямую траву. Мерцание горящих свеч даже мельком не продиралось сквозь это беспросветное зеленое море. Казалось, будто смотришь не на простую, бесхитростную растительность, а вглядываешься в самое дно океанской пучины.

— Не понимаю, — пожал плечами я.

— Ладно тебе, не прикидывайся. Я уже долго наблюдаю за тем местом и до сих пор не увидел ни малейших колебаний, окромя легких прогулок ветра. После арбалетного выстрела твой стрелок не поднялся, чтобы перезарядить орудие, а даже я знаю, что лежа взвести тетиву невозможно. Существуют, конечно, специальные механизмы, но при их употреблении в дело требуется достаточно широкий размах руки, что непременно приведет к шевелению травы, даже если бы этим занимался беспозвоночный карлик… У тебя там нет людей, ведь так, разбойник? Мне лишь дико любопытно, как ты смог такое провернуть?

А купец-то, как оказалось, не столь плосколоб. За этой смехотворной мишурной одежкой и неказистой внешностью скрывалась весьма наблюдательная, способная разумно и логически мыслить личность. Явно нечета его молчаливым юнцам-охранникам.

— Но если стрелков несколько? — В кузове громыхнула запущенная в него полупустая котомка с монетами, венчавшая мой сегодняшний улов. — Зачем тогда каждому, после проведенного выстрела, вставать, раскрывать свое укрытие и перезаряжать оружие?

— Что-то мне подсказывает, нет там ни одного, ни нескольких.

— Даже если так, чему ты дивишься? Я могу воспламенить землю одним мановением. Вероятно, мне бы не стоило большого труда научить арбалеты стрелять без жмущих на их курки перстов.

Купец готов был что-то сказать, как вдруг закусил губу и понурил голову, видно предавшись раздумьям на столь зацепившую его тему моих несуразных способностей.

Мой мельком скользнувший по торговцу взгляд неожиданно выхватил из его фигуры деталь, которую до этого, отчего-то, умудрялся обойти стороной. Плотно облегавший фигуру остроглазого сквалыги кафтан, отчего еще сильнее выделялось солидное брюхо, так же отметил и небольшую выпуклость на уровне пояса, ближе к левому боку. Неужели это именно то, что первым пришло мне в голову?..

Я быстро подступил к сидевшему купцу. Присел, ощупал заинтересовавшее меня место. О да, оно самое! Я вздернул заправленный край кафтана, выудил заткнутый за пояс пухленький кошель. Встал, одним движением развязал тесьму… Вот здесь-то серебра было более чем достаточно, иногда даже проскальзывало золото, которое я тут же брался проверять на зуб, проворачивать, поднимать к темному звездному небу, где бледные лунные лучи скользили по тонкому, свежевычеканенному профилю нового короля. Это уже куда серьезней тех грошей, что удалось собрать с конвоиров.

Наверное, я мог бы бесконечно стоять и пересчитывать ценную добычу, если бы только мошна вдруг сама собой не взмыла в воздух, блестящими брызгами расплескивая монеты во все стороны. Вдогонку за кошелем ринулся короткий кинжал, что во взмахе вскинул оставленный сидеть у моих ног совершенно без надзора купец. Десницу между средним и указательным пальцами обожгла боль — клинку не хватило совсем немного, чтобы разрубить мне ладонь напополам. Я едва успел отскочить, лишив острие возможности оцарапать мою грудь.

Глаза воспрянувшего на ноги торговца горели ярым, безрассудным пламенем. Вмиг покрывшаяся испариной лысина блестела, словно полуденная речная рябь. А клинок в руке человека, несмотря на свое бойкое движение, заметно подрагивал, норовя вот-вот выскользнуть из взмокшей ладони.

Только я сдюжил увернуться от стремительного удара, как за ним последовал второй. Набольший, пускай и смотрелся внешне грузным и неуклюжим, смог ловко, точно змея, извернуться, резкой подсечкой, практически уткнувшись мне лбом в живот, сблизился со мной и выбросил сталь острием точно вверх. На этот раз моей сноровки не хватило, чтобы отстраниться назад — кинжал зацепил капюшон за нос, мигом скидывая его с головы. Вперед тут же взметнулись мои отброшенные резким движением тела темно-русые волосы. Ореховыми росчерками в отражении пронесшегося в считанных дюймах лезвия мелькнули ошеломленные глаза.

Похоже, купец сам не был готов к такому развитию событий, а потому замешкался, позабыв об атаке. Он тщательно всматривался в мое лицо, словно пытаясь запомнить каждую его черту. Это стало для него фатальной ошибкой. Откинув в сторону потрясение и пользуясь временной заминкой противника, я нанес ответный удар. Правой рукой схватил вооруженную десницу торговца, дернул вниз, а левой заломил запястье, вынуждая ладонь от болевого шока раскрыться и выплюнуть прочь смертоубийственную сталь. Мгновенным движением завел схваченную конечность за дальнее плечо, провернул совсем потерявшее боевую концентрацию тело спиной к себе, стопой в тяжелом сапоге ударил по сгибу ноги, опуская купца на колени. Тут же выхватил из-за поясницы нож, свободной рукой запрокинул лысую голову за подбородок, приставил холодную сталь к открытой шее… И едва успел остановить вошедший в раж рассудок на мысли вспороть дерзкому человеку глотку, точно хряку на забивке.

«Ты не варвар с Пепельных степей, чтобы так запросто резать безоружного!» — твердил я себе, остужая пыл и смягчая давление лезвия на уже пустившую скудный алый сок плоть.

Купец, наверное, даже не успел ничего толком понять, как вмиг оказался повержен — настолько быстро все произошло. Я невольно кинул встревоженный взгляд на валявшийся неподалеку кинжал, тот самый, что мгновение назад испил моей крови. Он его что, в панталонах прятал?! Или… Дубина! Наверняка, это не его оружие, а кучера, которому моя премного занятая обиранием бойцов персона так и не догадалась прощупать бока… Если бы только у меня оказалась свободна хоть одна рука, то я бы отвесил себе смачную оплеуху. Бесы, как можно было так просчитаться?!

Оторвав от тяжело вздыхавшего человека лезвие, я вскинул оружие и сразу, рьяным движением, ударил купца набалдашником-гирей по шее. Разум купца вмиг погас, опрокидывая обмякшее бессознательное тело ничком на землю. Я тут же поспешил скорее надернуть капюшон обратно на голову, дабы больше никто из моих невольников не имел возможности разглядеть лицо своего пленителя. Впрочем, едва ли кто-то из этой запуганной практически до заикания шпаны позволял себе взгляд хотя бы вполглаза в мою сторону, даже когда завязалась наша короткая перебранка.

Покрытая теперь голова повернулась, глянув на повесивших носы наемников, разбитых мною на три группки-круга, что сидели плечом к плечу. Они, смиренно посапывая и, наверняка, нутряно взывая кто к Богам, а кто к любимой матушке, даже не думали поднимать своих черепов или, тем паче, кидать хоть короткий взор на мою персону. Правильный выбор — тем только лучше как для меня, так и для них.

Но все одно, моя личина раскрыта. Некто мог избрать самым верным решением в подобной ситуаций — придушить живовидца и дело с концом. Однако я уже раз остановил клинок в шаге от расправы и менять своей позиции не собирался. Марать руки в чужой крови в мои сегодняшние планы не входило, а других способов заставить кого-то навек замолчать не существовало. Либо же я просто не был о них осведомлен. Да и что сделает мне скупой торговец, пущай и из самой столицы, не имеющий ни чинов, ни, по всей видимости, большого достатка? Поднять на мои поиски гвардию ему удастся едва ли — погонят взашей с подобной просьбой. Подумаешь, очередной разбойник грабанул какой-то безызвестный фургон — сколько уже купцов-бедолаг обращались с такого рода невзгодами. Кроме королевских стражей мне опасаться некого, а за работу, не угрожающую всеобщей безопасности, они браться не станут. Ну а решится прибегнуть к помощи очередных дешевых наемников — флаг ему в руки. Мало ли ограбленных грозили мне плахой, эшафотом, четвертованием… Но я по-прежнему цел и невредим, а они, меж тем, продолжают вести личные дела, наверняка, уже совсем запамятовав о нашем кратковременном свидании. Засим, пусть живет. Быть может, этот поступок нельзя назвать целиком и полностью рациональным, но разве можно счесть таковым убийство безоружного, к тому же, считай, спящего?

Обойдя лежавшего без чувств торговца, я присел на согнутых ногах рядом с тем местом, где он, будучи связанным, не так давно восседал, подобрал с почвы разрубленный в спешке ремень. Да, такие путы уже никуда не годятся, придется найти замену. Хотя, стоит ли? Когда купец очнется, я уже, стоит предположить, буду менее чем на полпути к Виланвелю. Хоть достань этот скряга из-за пазухи грифона и оседлай его — едва ли умудрится нагнать меня до городских ворот. Так что, к чему мне лишняя морока?

Я встал, подобрав валявшийся неподалеку окровавленный кинжал возницы и наполовину опустошенный кошель. Так и быть, утруждать себя подбиранием выпавшего из него добра не стану, надо же хоть что-то оставить этим господам на обратную дорогу. На ходу кое-как завязав в узел распоротую ткань и тесемку с другой стороны, закинул мошну и кинжал в кузов, ко всей остальной добыче, в обмен забрав один из множества сваленных там в кучу мечей. Повесил покоившийся в дешевых ножнах бастард на самый далекий древесный сук до которого только смог дотянуться — при моем росте вышло весьма высоко над землей. Захотят скинуть оковы — попрыгают.

Осталось только собрать все так же смотревшие на меня с холма самострелы, пристроенный к ним баул да худую суму с моими личными вещами. В ней было небогато: еда, питье, немного денег, точильные камни, кремнии, кресала, всяческие травы и прочий мелкий скарб. Весьма скудно, но разве нужно представителю моего ремесла что-то большее?

Запрыгнув на извозчицкий облучок, я взял в руки поводья и, отвесив наконец осмелившимся поднять взоры узникам короткий кивок, покрепче хлестнул кобылу. Фургон, скрипя колесами, устремился по тракту.

 

Глава вторая

Виланвель встретил меня треском раздвигаемых сонным караулом огромных крепостных створ. Солнце едва оторвало брюхо от горизонта, а это значит, что городу тоже настала пора продрать глаза с ночного оцепенения, вновь с головой окунувшись в суету мирской жизни. Однако пока что Виланвель оставался нем, не слышалось ни топота спешащего в цеха люда, ни горлопанских запеваний покидавших кабаки с первыми лучами забулдыг, ни возгласов завлекавших в свои лавки торгашей. Если, конечно, не брать в расчет бурчание заспанной стражи, негодующей от факта именно своей сегодняшней смены. Впрочем, для чего воинам наказывали вставать в столь ранний час, я понять не мог. Разве что отворить город, дабы немногочисленные в незимние месяцы путешественники имели возможность попасть за стены. Но в остальном стража была вынуждена лишь смирно простаивать сапоги, разодевшись в доспехи довольно внушительного веса и всячески стараясь не задубеть в первые часы нового солнца. Какой бы то ни было мзды за въезд в Виланвеле не брали, потому защитники всеобщего порядка находились здесь исключительно во благо спокойствия горожан. Пуще того, не проводилось даже мелкого, проформы ради досмотра — явление поистине невиданное для остальных городов королевства. Но это случалось не от хваленого северного гостеприимства. По зиме, само собой разумеется, Виланвель обзаводился и отнюдь не маленькими пошлинами, и в очереди перед вратами, в ожидании осмотра на предмет чего запрещенного, можно было потерять порядка половины дня. За эти морозные седмицы город собирал добра, на которое, не затягивая поясов, мог кормиться целый год. В оставшиеся же восемь-девять месяцев герцог позволял страже не утруждать себя подобной бессмысленной рутиной, ввиду того, что в это время большого количества гостей они заиметь не могли, пожалуй, только приблудышей каких да путников мимоходных. Но, видимо, и без защиты он город оставлять не собирался, хотя в округе уже многие годы царил мир и процветание. Авось какая шайка головорезов-суицидников решится штурмовать эти стены?

При этом, из-за столь невиданных охранных вольностей, в Виланвеле мог найти пристанище любой преступник: убийца, вор, конокрад, мародер, налетчик. Особенно часто заглядывали беглецы из Норгвальда. Другое дело, что преступности как таковой на улицах города было совсем не много. Многие лиходеи здесь лишь пересиживали, координировались, и все сводилось только к наличию огромного количества всевозможных картелей и притонов. Не лишним будет добавить и то, что в столице севера находился второй по величине черный рынок королевства, после столицы полноправной. Только вот, если в Корвиале старались искоренить заразу или хотя бы умело создавали видимость ведущейся в этом направлении работы, то управленцы Виланвеля, могло показаться, совсем не подозревали о сей злосчастной опухоли. На самом же деле, все обстояло иначе. Герцог, безусловно, прекрасно обо всем знал и, в свою очередь, имел с торговли краденным недюжинный навар, выменивая грязное золото на свое благоволение. Оттого Виланвель с незапамятных времен являлся, по большей части, домом для значительного числа профессиональных, как они сами себя величали, и не очень воров любой масти, начиная от мелких щипачей и кончая грабителями с большой буквы, успевавшими за ночь обнести особняк-другой.

Впрочем, помимо Шельма-града этот город имел и другое, более официозное и благозвучное прозвище, что успело прирасти к нему поистине второй кожей. Твердыня Сизой Ночи — именно такое определение северной столицы встречалось во множестве сказаний и баллад. Виланвель был мерзлым, но богатым, оттого владельцы домов, особенно в элитных районах, не чурались ставить в своих имениях сразу несколько больших и теплых каминов. Таким очагом, пускай и не столь роскошным, как у знати, полнилась каждая виланвельская лачуга, а пламя в них, с наступлением холодного времени года, не гасло круглые сутки. Над крышами не переставая курились валившие из краснокаменных труб клубы сизого дыма, к сумеркам, под гнетом тяжелого морозного воздуха, целиком погружавшие потемневшие улицы в плотный голубоватый туман, не сходивший до самого рассвета. Зрелище, стоит отметить, весьма необычное. Даже сейчас я ехал по тонким городским переулкам и мог мельком учуять запах гари, глаз едва заметно мутила светло-графитовая дымка, а в горле ощутимо оседал песок. Хотя зима еще ступала по этим землям далеко не самыми томными шагами, люд уже сейчас начинал потихоньку протапливать.

Моя кобыла, миновав несколько пустынных, пахнущих грязью, хмелем и мочой закоулков, остановилась у неприметного, огороженного неказистым заборчиком дома о двух этажах. Он особо не выделялся из когорты прочих жилищ этого отнюдь не самого престижного района Виланвеля. Сложен из серого камня, на дорогу выглядывает неровно сбитый дощатый балкон с покосившимся навесом. Окна задернуты темными занавесями, дабы паршивые лучи восходящей звезды не имели чести пробудить ото сна хозяина дома. На чуть высившееся над землей крыльцо ведет небольшая, в четыре ступени деревянная лестница.

Я соскочил с повозки, грянувшись сапогами в коричневатую, расплескавшуюся от моего приземления жижу размытых дорог. Подступил к дому, в два прыжка преодолел подъем к порогу, и постучал в крепко сбитую лакированную дверь. За ней, пускай и не сразу, а когда я уже, вознеся кулак, собирался вновь возвестить хозяина о своем визите, послышалось шебуршание, какой-то треск, шелест, неразборчивый говор, а затем и шаркающие шаги. Лязгнули многочисленные засовы и створка, приятно поскрипывая, отворилась. Из раскрывшейся, стянутой дверной цепочкой неширокой щели пахнуло едким хмельным смрадом, а следом наружу подалась голова с заметно выделявшимися на щеке следами-вмятинами от неспокойного сна. Растрепанные пепельные локоны спадали на лицо, скрывая под собой целую его половину и являя свету полуоткрытый, льдисто-голубого цвета глаз, ровный нос, тонкую линию губ.

— Кого там бес притащил в такую рань? — прозвучал низкий, задушенный дремой голос. Мужчина, едва не упираясь носом мне в грудь, стал медленно поднимать щемотный взор, вскоре уцепив им мою физиономию, устало выдохнул. — А, это ты.

— Я тоже рад тебя видеть, Ив, — усмехнулся я, шутливо приклонив голову.

— Тоже? Не думал, что моя рожа сейчас излучает радушный восторг.

— Кончай паясничать. Я тебе кое-что привез.

— В жерновах Омутских видал я твои привозы в экий час… — Он устало уронил голову, но, немного погодя, словно собираясь с силами, вновь ее вскинул. — Впрочем, по другому поводу ты бы и не пожаловал. Что на этот раз?

— Нечто… необычное.

Ивиан хотел было продолжить преддверные расспросы, но, видно уяснив своим еще не всецело пробудившимся разумом, что будет лучше один раз увидеть, втянул голову обратно внутрь. Дверь захлопнулась, но лишь для того, чтобы спустя мгновение, опосля звонко соскочившей с нее цепочки, распахнуться на всю ширину, заставив меня, ведомым желанием не получить отомкнувшейся настежь створкой по носу, попятиться парой шагов. Глазам открылись недра жилища скупщика: неширокий, но довольно длинный, скупо обставленный всяческими вазами, столиками да дешевыми картинами коридор, упиравшийся в тянувшуюся наверх поворотную лестницу. От него по бокам отходило несколько ведущих в прочие комнаты проемов, которые были завалены целыми грудами тряпья, зачерствелой пищи, столовой утвари, но более всего — пустых бутылок. Чего ни говори, а о внутреннем убранстве Ивиан никогда не беспокоился. Всюду валялись самые разные вещи, начиная от медяков, и заканчивая дамским нижним бельем, каким-то неведомым образом сбивавшиеся в кучи именно у дверных порталов.

Скупщик ступил за порог босиком, в одних панталонах, являя миру свое исхудалое согбенное тело. Единственным, помимо исподнего, что могло скрыть под собой его наготу, являлась практически начисто покрывавшая левую руку татуировка: пять переплетавшихся меж собой змей, по кончику хвоста на каждую костяшку на кисти. Они увивали конечность от запястья до самого плеча, чуть заползая на шею, и там всего одна добравшаяся до верха, походя заглотившая всех своих собратьев уродливая черепушка застывала, мерзко разинув пасть с двумя клыками в несбыточной попытке укусить человека за самое ухо.

Ивиан слегка притолкнул меня в грудь, призывая отойти, сделал несколько шагов, вплотную приблизившись к сходившим вниз ступеням.

— Что-то я пока не наблюдаю ничего «необычного». — Он упер руки в бока, воззрившись на приставленный к невысокому забору фургон. — Что там?

— Подобного тебе еще никто не предлагал.

— Да что ты… — Ивиан уже вознес ногу, готовясь сойти с крыльца, но приметив свою совершенно голую стопу тут же развернулся, направившись обратно в дом, мимоходом продолжая дознания: — Ужель целый кузов элитных дармовых куртизанок?

Он прянул в первый отходивший от прихожего коридора поворот влево, и не успел я изъявить ответа на его каверзный вопрос, как из той комнаты вдруг заслышался зычный бас скупщика:

— А ну пшли прочь отсюда, лярвы! Вас еще по ночи должен был сам след простыть! Чего разлеглись, живо турманом отсюда дали!

Раздались непонятные глухие звуки, точно некто принялся перекатывать по погребу щемящиеся от назема мешки, и из прохода, сверкая голизной, стремглав выбежали две девицы легкого поведенья, не слишком переживавшие за сокрытие своих прелестей от праздных взоров. Они без оглядки кинулись из дому, едва не сбив меня с ног, и отправились по улицам лишь в им ведомом направлении.

— Я посмотрю, такого рода товар тебе уже кто-то до меня доставил? — усмехнулся я, проводив дам взглядом за угол.

Ивиан, скривив как можно более язвительную мину, одной головой показался из комнаты:

— Очень остроумно, ерник. А сам чего встал на пороге? Ступай, загони свою «особенную» рухлядь на задворки. Калитка не заперта.

* * *

— Дай поглядим, по какому поводу ты меня взбудоражил, — сказал накинувший на плечи шерстяной балахон Ивиан, опуская заднюю перегородку и вскидывая ниспадавший на нее брезент.

Его двор являл собой мелкий, поросший высокой травой — на радость уминавшей ее теперь за обе щеки упряженной кобылы — пустырь, с двух сторон подпираемый обителью скупщика, а от остальных ограждаемый высоким, слегка покосившимся забором «елочкой» так, чтобы никто из ступающих мимо путников не мог за него заглянуть и ненароком уцепить взглядом то, чего не требовалось. Даже поставленный посреди участка фургон не тщился потягаться высотой с плотной хвойной оградой, чего уж говорить о прохожем люде.

— Боги, ты ее что, с холма кубарем скатывал?! — негодовал Ивиан, взобравшись в кузов и приметив не самую опрятную внутреннюю обстановку.

— Кто бы говорил, — отвечал я, облокотившись на повозку.

— Знаешь, одно дело — раскардаш в доме, но совсем другое — непорядок с товаром. Мне это еще сбывать придется, не забывай. Вдруг ты испортил чего… Что за дела? — послышался из повозки резко сменивший возмущение на недоумение голос. Я, окончив оглядывать ничем не примечательный простор, заглянул внутрь. Скупщик стоял, озадаченно раскинув руки и широко раскрытыми глазами скользя по разваленным по углам тканям. — Это и есть твое «нечто необычное»? Феллайя, я барышник, а не ткач, и лавка моя — отнюдь не прядильня.

— Брось, Ив, — махнул рукой я. — Неужели среди твоих клиентов не найдется тех, кто заинтересуется текстилем такого качества?

— Скажем, эдаким? — скупщик, с нескрываемым пренебрежением, двумя пальцами поднял ровный прямоугольник переливавшегося перламутром атласа. — Да такие лоскуты только слабозадым скопцам на галифе сгодятся. Изволь, с подобными накусниками дел не вожу. Интересно, кому в Виланвеле вдруг пришла мысль закупиться тряпьем?.. — Он гнусно откинул ткань в сторону, упер руки в бока. — А, ну конечно! Живольер, болтунец свинячий! Он просто в экстазе бьется от таких блестяшек… Право, несмотря ни на что, этот мерзавец знает толк в рыночном деле. Если фургон следовал до него, в чем лично у меня никаких сомнений нет, значит и верно, покупатель отыскаться должен… Ладно, бери по одному экземпляру каждой материи и заноси ко мне в мастерскую. Посмотрим, на что оно пойдет. И железки с собой прихвати. На них спрос никогда не снижается.

Ивиан спрыгнул на укрытую пышным травяным ковром землю, заставив чуть покачнуться зыбкий фургон, поплотнее укутался в балахон и быстрыми шагам пустился в сторону единственной выходившей во двор домовой двери. Я, в свою очередь, как и было наказано, принялся сгребать в руки по каждому виду материала и уже готовился, увенчав текстильный сугроб конвоирским клинком, сойти с повозки и двинуться следом за скупщиком, как вдруг глаз выцепил из царствовавшего в кузове переполоха один-единственный крохотный кусочек ярко-алой ткани. Отчего-то этот броский, точно пламенный, язычок крепко пленил мой взор и никак не соглашался его отпускать. Было в нем нечто… необычное, хотя внешне ничего особенного не выделялось. Однако разум, незнамо почему, недвусмысленно подталкивал меня к ткани.

По итогу пришлось сдаться и я, бережно положив мягкую груду на днище, подступил к примеченному платку. Присел на корточки, взял его в руку. Это оказалась туаль, гладкая и тонкая, но далеко не пряжа привлекла мое внимание. Внутрь явно что-то зашили — это было заметно по выпячивавшимся на поверхности выпуклинам. Мои пальцы принялись плавно разглаживать ткань, тщась на ощупь понять, что же под ней скрыто. Но вскоре я бросил эти нелепые потуги, извлек из-за пояса короткий нож и, больше не в силах сдерживать свое любопытство и не чураясь сиволапостного обращения, бесцеремонно вспорол платок. На дощатое дно звонко упал ключик с ажурной, напоминавшей крендель бородкой, и, судя по размеру, силящийся отпереть разве что миниатюрную дамскую шкатулку.

Я отбросил рассеченную ткань в сторону, с опаской подобрал выпавшую из нее находку. Но не успел должным образом рассмотреть припрятанную кем-то вещицу, как в уши ворвался зычный возглас Ивиана:

— Фел, бес тебя дери! Ты там в траве завяз что ли?! Тащи сюда свое гузно с моим товаром!

От такого крика меня малость передернуло. Вложив ключ в карман, я встал и, подбирая опрятно возложенный подле навал, сошел на землю. Пинком отворил оставленную приоткрытой створку, тут же вывалив весь груз на очищенный скупщиком одним движением руки низкий стол.

Он называл эту комнату «мастерской», однако больше она походила на склад. Причем общий и весьма безобразный. Если творившееся в жилищных холлах уже вполне подобало величать бардаком, то слово, способное наипаче лапидарно описать здешний антураж, еще явно не сочинили. Поначалу, Ивиан задумывал каморку не иначе как хмельное хранилище, однако вылакав за одну праздничную седмицу все свои столь ревностно оберегаемые запасы, решил отказаться от этого умышления. Нативная леность и неумение держать себя в руках при виде полного бутыля или, пуще того, целой бочки горячительного не позволяли ему воплотить свою идею в жизнь. Оттого скупщик больше не стал строить планов, как бы получше обставить данную комнату, и превратил ее в скромную, погребенную под горами хлама домашнюю кладовую, в которой держал большую часть своих товаров.

Откопав где-то под ногами полупустой бутыль вина, Ивиан легко откупорил зубами пробку, выплюнул, жадно приложился к горлышку.

— Во имя мира, когда ты уже перестанешь заливать в глотку эту дрянь? — покривившись от алчно, большими глотками осушавшего сосуд с пойлом скупщика, изрек я.

Он, испив последнюю каплю, не глядя откинул опустошенную бутылку в сторону, тяжело уперся ладонями в столешницу:

— Когда мемозина для меня ножки расставит.

— Тебе в горячке и не такое привидеться может.

— Тут правда твоя. Впрочем, я был бы не против такого миража. — Ивиан, прицокнув, сжал глазом монокль и принялся разглядывать принесенную продукцию. Вначале изъял из ножен меч одного из горе-наемников, покрутил в руке, ползая взглядом по остро заточенному, блестевшему на пробивавшемся сквозь косящатое окно свете лезвию.

— У кого ты стащил такое диво? — не переставая изумленно вращать клинок, спросил скупщик.

— Фургон сопровождало несколько необученных щенков, — пожал плечами я.

— И много их там было?

— Штук двенадцать-четырнадцать. Точно не считал.

— Ничего себе, «несколько», — коротко повел головой Ивиан. — Как они тебя не посекли там? Навалились бы всем скопом и пиши пропало. Особенно с таким-то оружием.

— Не всегда изящные железки в руках гарантируют победу.

— И в этом я тоже вынужден с тобой согласиться. — Скупщик вонзил мягко лязгнувший клинок обратно в ножны и принялся за основное — ткани.

Какие-то, обдав коротким, взыскательным взглядом, он отшвыривал за спину, другие же, меньшинство, аккуратно откладывал на край стола. За осмотром последних Ивиан проводил немало времени, проглядывая каждую ворсинку на предмет лезущих ниток и прочих маломальских шероховатостей. Товар должен быть безупречным, и даже почти незаметный дюймовый порез способен веско сказаться на его стоимости.

— Ну… — протянул Ивиан, когда с процедурой оценки было покончено, почесав затылок. — Даю тебе двадцать золотых ферравэльских марок за все это «добро».

— Двадцатку?! — возмутился я. — Это жалкие гроши за такие изделия!

— Феллайя, уясни, ко мне приходят за оружием, ядами, драгоценностями, но никак не за сырьем для шалей. Не устраивает мое предложение — подыщи иного мешка.

— Иного мешка? Ты лучше меня знаешь, что на много лиг окрест не найти достойного шибая.

— Посему тебе лучше не диктовать мне условий, — гордо промолвил Ивиан, выпрямив спину. Его довод про отсутствие близ Виланвеля приличного черного рынка срабатывал всегда. Я сейчас не в том положении, чтобы набивать цену. Но двадцать монет — это уж совсем бесчестно!

— Некоторые из этих тканей представляют не меньшую ценность, чем твои сверкающие гранями подделки. В крайность могут на свертки под них пойти. Или перепродашь своему приятелю Живольеру. Он-то явно сегодня своей поставки не дождется. А вообще на этом текстиле можно срубить в разы больше озвученной цены. Даже больше, чем ты рассчитываешь.

— Тебе почем ведомо? — удивленно поднял бровь скупщик.

— Случалось мне обитать среди похожих тканей. По малолетству. Не спрашивай.

— И не собирался. Мне, мягко говоря, чхать на твое былое… — Он приклонил голову, забарабанив пальцами по столу. — Бесовы нумарцы, вам лишь бы поторговаться. Ладно, даю двадцать пять и не монетой больше. Тебе все равно не в Виланвеле зимовать, так что преспокойно на эти деньги полсезона протянешь. Три седмицы и возвращайся за платой.

— Так не пойдет. Две — предел. Дольше моей ноги здесь не будет.

— Условья диктую я, не забывай…

— Ивиан, неужели ты не согласишься на крохотное послабления ради одного из своих совсем немногочисленных друзей? — жалобно, словно прожженный сирота-попрошайка, пролепетал я. Впрочем, это был лишь пустой фарс. Проще растрогать безжалостного омутского беса, нежели пепельноволосого скупщика.

— В моем деле друзей лучше не иметь, Фел — тогда и врагов меньше будет… Но так и быть, я согласен на две. А пока на вот, держи. — Он хлопнул ладонью по столу, поднял тощую кисть — на давно потрескавшемся дереве засверкало пять ровных, чеканных золотых кружков. — Загодя. Пойди, выпей чего-нибудь, увеселений сыщи. Ночи у нас все длиннее.

Вняв совету скупщика, я сгреб со столешницы деньги, вложил за пазуху и только собирался покинуть его скромную обитель, как Ивиан неожиданно решил меня остановить:

— Что с рукой?

— А? — не сразу понял, о чем идет речь я. Но стоило торговцу указать взглядом на мою упрятавшую задаток десницу, как все сразу прояснилось. — Ах, это! Повздорил вчера с одним из торговой партии.

— Вчера? — смерил глазами мою рану скупщик. Действительно, она уже совсем не выглядела свежей. Кровь я смыл сразу после отчаливания с поляны, и с той поры живительный сок ни разу не дерзнул просочиться наружу. Более того, порез успел полностью затянуться, являя собой лишь длинный и бледный рубец между пальцами.

Именно последнее и подчеркнул Ивиан, сказав, мол, что за ночь такое не заживает. Я же в своем ответе был краток:

— На мне, как на собаке, Ив.

И выступил обратно на задворье. Забрав из повозки свою холщевую суму и увесистый баул, я закинул первую на плечо и двинулся на поиски подходящего трактира.

* * *

Виланвель нехотя пробуждался. На улицы с каждой минутой высыпало все больше угрюмого, поспешавшего по делам насущным народа. Поскрипывая, отворялись створки подорожных лавчушек, лениво прогуливались по мостовым навьюченные тюками, столь же сонные, как и их хозяева ломовые лошади. Благодаря немногим особо ответственным работникам, из ремесленного района уже послышались, подобные грому для едва очнувшихся от дремы ушей, звонкие удары молота по раскаленной стали, ощущался запах томившейся в жару выпечки и пойманной на заре в окрестных мелководных речушках рыбы. Вместе с утренним туманом редело и господствовавшее в городе сумеречное безмолвие.

Я ступал сквозь эту нараставшую с каждым мгновением суету терзаемый ворохом нагрянувших в единый момент мыслей. Их виновником выступал задумчиво потираемый мною в кармане маленький, кем-то заботливо припрятанный внутри платка ключ. Разум отказывался понимать: неужто во имя доставки одного не дюже громоздкого крючка в дорогу снаряжали целый фургон с конвоем? Или, быть может, посредник сам не предполагал, что средь его груза утаили подобный презент? Но тогда, если кому-то был столь необходим этот ключ, почему не послать простого гонца? Вышло бы много быстрее, чем вести его сложенной пластами текстиля повозкой, да еще и запряженной в единственную, не самого богатырского вида кобылу. Либо, если снабженец или сам адресат чурались доверять людям, на худой конец можно и голубя отправить. Навряд ли легкая, точно монета среднего достоинства, железка не позволила бы птице оторваться от земли. Чего они опасались? Сколько сей вопрос не ударял в моей голове, ничего разумного в ответ так и не вспыхивало.

Впрочем, учитывая то, что мне было ведомо имя предполагаемого заказчика, я мог наведаться к нему за разъяснениями. Но едва ли Живольер станет открывать свои подноготные человеку, разграбившему его фургон и стащившему втайне провозимую, явно весьма дорогую сердцу ткача вещицу. Скорее он, если я пожалую с подобной просьбой, при первой возможности вгонит мне кинжал под лопатку. Тем паче, что к своему грузу текстильщик совсем не хотел привлекать лишнее внимание, иначе не повелел бы убрать с повозки все видимые опознавательные знаки. На подковах клеймо принималось располагать в последнюю очередь, ведь это могло выйти в кругленькую сумму. Мало только выплавить форму с таким знаком, надо еще получить дозволение на подобное размещение корвиальского герба свыше: от короля или приближенных. Иными словами, отвалить правительствующей братии целую гору добра, вдобавок приправив ее очень убедительными причинами своего прошения. В общем, ткачу пришлось неслабо поишачиться, дабы сдуть со своего фургона все пылинки столичной представительности и выдать его за самую обычную повозку, на которую не вознамерятся тратить время даже подыхающие с голода разбойники. Однако моего воровского чутья ему обмануть не удалось.

Ближе к вечеру, думаю, Живольер сам кинется на поиски, быть может даже с кем-то встретится — тут моя затаившаяся неподалеку персона и прознает, что за замок отпирает этот таинственный ключ. А пока следует выбросить из головы тупиковые раздумья и основательно отъестся. В животе, временами, начинало урчать и бурлить, точно в жерле проснувшегося вулкана, унять который мне представлялось очень не простой задачей. Впрочем, к выданному Ивианом авансу и моим личным сбережениям теперь прибавлялись еще и сравнительно скромные средства ограбленного на опушке отряда, которые я заблаговременно переложил в свою сумку. Посему, сегодня мой желудок ожидал настоящий праздник чревоугодия.

Я повернул за угол на улицу, в конце которой меня с распростертыми объятиями ожидала вуматная корчма, уже готовясь вкусить заливавшегося паром, хлопотливо обжаренного жаркого. От одной только мысли о томившемся на сковороде мясе, мои ноги готовы были со всей прытью ринуться вперед, тщась поскорей преступить порог таверны, но тут я приметил творившуюся за сотню ярдов впереди сумятицу и сбавил шаг. Там, сверкая отполированными шлемами-капеллинами, выделялась окружившая кого-то плотным кольцом городская стража.

Неужто воришку словили? — подумалось мне поначалу. Пущай Виланвельские верхи и сотрудничали с преступными группировками, но лазать по карманам средь бела дня, конечно, не позволяли. Да и сами группировки по этому поводу не возникали. Попался — так попался, от них не убудет. Другой вопрос, если дело касалось воровской элиты. Тогда блатарское сословие всеми правдами и неправдами — больше неправдами — старалось выдернуть «знать» из лап правосудия (к слову, только этого и ожидавшего). Впрочем, подобное случалось крайне редко, а в последнее время и совсем перевелось. Оттого невольно возникал вопрос: не многовато ли охраны для простого щипача?

Когда стража более-менее расступилась и появилась мелкая возможность лицезреть собравшего вокруг себя подобную свиту человека, я ошарашено застыл на месте. Возникшее внутри меня чувство нельзя было назвать простым удивлением, рождавшимся при виде какого-либо прославленного артиста. Это ощущалось больше страхом помешанным с крайней степенью смятения, словно мне за свершение мелкого хулиганства приговором вынесли смертную казнь.

Среди расположившегося в восьми десятках шагов от меня полкового скопища глаза усмотрели того самого взлизистого, приземистого купца, коего я прошлой ночью оставил без сознания лежать на озябшей осенней почве в компании повязанных наемников. Но, как он смог настоль скоро оказаться в Виланвеле?! Поди, мимо их бивуака пролегал дозорный маршрут, вот патруль и решился сопроводить попавших впросак бедолаг до ближайшего города, прибыв сюда совсем недавно, буквально только что. Иных объяснений я измыслить не мог.

Не берусь посудить, как долго мой закостенелый взгляд не мог оторваться от фигуры внезапно нагрянувшего торговца. Видно, завтрак придется отложить. От этих мысленно произнесенных слов живот несогласно заурчал.

Наши с купцом глаза на мгновение встретились, и я тут же развернулся на месте, накинул капюшон на голову, и, попытавшись затеряться в малочисленном люде, скоро пустился в обратном направлении. Но не успел ступить и пяти шагов, как из-за спины послышался вскрик знакомого сухого голоска:

— Вот он! — Вероятно, того легкого мига, который купец с довольно приличного расстояния наблюдал мое лицо, ему хватило сполна, дабы опознать своего обидчика. Впрочем, собственной высокой и темной фигурой я и без того выделялся среди нескольких хмуро шагавших по улице горожан. — Хватайте его!

Я, стараясь не подавать вида, на ходу обернулся, однако увидев тычущего в мою сторону пальцем торговца и несущихся со всех ног по его указке стражников, тут же сорвался с места, скидывая с плеч сумку и отпуская баул. Я прекрасно понимал, что в них лежали все, абсолютно все мои вещи, но сейчас такой груз мог стоить мне жизни. Так что пришлось, скрепя зубами, бросить имущество на вымощенной разбитыми камнями улице, надеясь, что наша разлука не затянется слишком надолго.

Я вильнул на перепутье влево, стремглав кинувшись вдоль нового, как две капли воды похожего на предыдущий проспекта. Больше бросать беглые взгляды за плечо, чтобы понять, как далеко погоня, не приходилось. Звуки громыхающих доспехов и истошные призывы о помощи бравым блюстителям порядка в поимке подлого преступника весьма ясно давали понять, какое расстояние разделяет меня и гонителей. И сейчас скорее я отрывался от них, нежели они нагоняли меня.

Мои намерения свернуть на очередном перекрестке разбились о вынырнувших из него, видно прослышавших зов товарищей стражников, вынудив меня, чуть замешкавшись, кинуться дальше по улице. Я нырнул в образованный двумя белокаменными домами узкий переулок, пробежал насквозь, не сбавляя темпа легко перепрыгнул через покосившуюся изгородь, оказавшись в чьем-то огороде. Не чураясь похоронить под сапогами небогатый урожай, опрометью кинулся сквозь участок. Едва не влетев на полном ходу во внезапно открывшуюся перед носом дверь дома, вновь ловко перемахнул через ограду. Бежать дальше было невозможно — впереди широкими плечами разошлось трехэтажное, сложенное красным кирпичом здание, оставив лишь два пути для продолжения бегства. Но тут же справа, вынырнув из-за кожевенной мастерской, показались вооруженные алебардами бойцы градоохраны, и я не глядя кинулся влево, но, недолго промчавший по хлюпавшей под ногами грязи, заприметил также вывернувших навстречу в паре десятков шагов впереди стражников.

Деваться было некуда. С обеих сторон меня теснил противник, и хочешь — не хочешь где-то придется этот строй прорывать. По бокам беззазорно сошлись каменные коробки зданий — туда не пробиться. Разве что… По краю дороги неохотно ступала запряженная в пустую повозку гнедая кобыла с клевавшим носом возницей. В голову закралась удалая мыслишка, и прогнать ее я был уже не в состоянии. Иного пути нет. Придется малость удивить этих взявших меня в тиски, уже верно праздновавших победу остолопов.

На широком шаге подбежав к телеге, я запрыгнул в проскрипевший кузов, мощно оттолкнулся и взмыл в воздух. Пальцы, точно крюки-кошки, вцепились в края черепичной кровли невысокого домика, руки на надрыв подтянулись. Стараясь не свалиться с откоса, я, балансируя точно эквилибрист на тросе, быстрыми короткими шажками принялся переступать по звонко хрустевшему под ногами осклизлому покрытию. Неуклюже перемахнул на соседнее, увенчанное более крутой полувальмовой крышей строение, на четвереньках взбежал на тонкий конек. Чуть оступаясь, спустился на противоположный скат, настраиваясь, едва подступлю к карнизному свесу, вновь пуститься в непродолжительный полет к новому зданию. Однако, когда я уже приближался к краю крыши, из-под него наверх вынырнула венчавшая чью-то непоседливую голову капеллина. Среди стражей, видно, тоже нашлись любители полазать по крышам. Но остановиться мне было уже не под силу. Ступив на попавший под ногу шлем, я, чуть не поскальзываясь на стальной глади, нелепо оттолкнулся, взметнувшись к стоявшему на противоположной стороне проулка высокому дому. Но силы прыжка мне не хватило. Приближавшийся было бортик крыши неожиданно резко ушел вверх, а перед моими глазами на миг предстало большое двустворчатое окно второго этажа.

Раздался громкий, переливчатый треск. Я, вместе с мириадами острых сверкающих осколков, влетел внутрь дома, больно ударяясь спиной и плечом о пол. Но не успел мой разум осознать произошедшее, а в ушах поникнуть звон сокрушающегося стекла, как в них шквалом ворвался отчаянный дамский визг.

Привстав на карачки, я встряхнул и без того гудевшей головой, поднял взор. Возле кровати стояла молодая рыжеволосая девушка, старавшаяся изо всех сил прикрыть белоснежным одеялом свою наготу. Из ее глотки уже несколько секунд неутомимо рвался пронзительный верезг. У дамочки явно были задатки оперной певицы.

С трудом оторвав глаза от оголенных лилейных плечиков и стройных ножек горланки, я поднялся, целомудренно спрятал глаза за ладонью, отвесил девушке короткий поклон:

— Прошу меня простить, миледи.

И вновь что есть мочи рванул вперед, в раскрытую дверь опочивальни. Крик, стоит отметить, угас лишь когда я уже спустился, точнее — слетел вниз по лестнице. Оказавшись на первом этаже, некоторое время простоял, стреляя глазами в поисках выхода. Приметив вожделенную створку с вырезанным над ней широким овальным окном, уже готовился кинуться в ее направлении, как вдруг, нарушая устоявшуюся на миг тишину, в дверь, бесцеремонно повалив стоявшую на пути преграду, буквально ввалилась стража.

— Он здесь! — кричал кто-то из придавленных товарищами бойцов, в забавных попытках пытаясь, точно черепаха, на панцирь которой водрузили тяжелый булыжник, выбраться из-под сваленных грудой людей.

Больше не медля, я кинулся обратно наверх. Со словами: «Еще раз прошу прощения!», снова пробежал сквозь покои едва не схватившей сердечный приступ девушки и невозмутимо сиганул в разверзнутый оконный проем. Мгновение полета — и ноги жестко встречаются с мостовой, подгибаются и, дабы хоть немного погасить болезненный удар, вынуждают тело неприятно перекатиться через плечо.

Вскидываю голову — пока вроде никого. Но это «пока» продлилось слишком недолго. Только успел подняться на ноги, как уши схватили очередной клич стражников. Я ломанулся в сторону противоположную той, откуда донесся этот зов, завернув на перекрестке вправо. Перед глазами раскинулись покрывавшие вдоль и поперек всю широкую площадь базарные шатры, навесы, лавочки. Отличное место, чтобы затеряться. Тем более, пускай сейчас и значилось раннее утро, народу было предостаточно, в основном брюзгливые бабки да подготавливавшие свои участки торгаши. Впрочем, состав толпы не имел особого значения, главное, она была достаточно плотной, дабы прослеживался хоть малейший шанс сгинуть в ее гуще.

Меж рядами оказалось порядком сутолочно. Я успел в них вторгнуться, покуда из-за угла еще не показалось даже носов гнавшейся стражи. Однако это их не смутило при выборе направления поисков, и вскоре нагрянувшие с нескольких сторон отряды сразу кинулись к рынку. Стоит признать, мне с моим отнюдь не самым малым ростом довольно сложно удавалось прятаться за сутулыми, дородными силуэтами облеплявших прилавки старушек, и, как того следовало ожидать, долго эти кошки-мышки не продлились. Один из стражников засек меня из-за спины, решив в своем скрежетавшем каждым дюймом доспехе ко мне подкрасться, дабы без шума и пыли повязать занозистого беглеца. Но, разумеется, слух меня не подвел, и я уличил мерно, с медвежьей грацией подступавшего стражника примерно в пяти ярдах от себя. На землю тут же упала смахнутая мною со стола полная корзина алых яблок, разбросав плоды под ноги злополучного преследователя. Больше скрываться не было смысла, да и получалось это у меня, прямо говоря, не слишком хорошо.

Расталкивая осыпавших меня вслед проклятьями преклонных покупательниц, я ринулся через торговые ряды, походя, без краснения, продолжая сметать с развалов товары. Проходы были тесными, оттого перекрыть мне воздух страже особого труда не составило, и когда их строй сомкнулся практически у меня перед носом, я перемахнул вбок, через запруженный рыбой прилавок. Оказался на параллельном ряду, встретив кинувшегося на меня охранителя закона ударом подхваченного со стола пудового леща по неприкрытой шлемом щеке. Получив столь мощный шлепок, стражник на некоторое время потерял ориентацию, припав спиной к натягивавшей навес стойке. Сразу за ним расположился его сослуживец, тщившийся взмахом обуха алебарды приложить меня по шее. Но я оказался проворней. Подсев под пронесшимся по воздуху древком, я, точно косой дикий сорняк, уцепил противника носком сапога за щиколотку, продолжив движение вверх, покуда его нога, поднявшись до уровня груди, не вынудила растерявшее опору тело завалиться на землю. Переступив через стражника, моя персона бросилась дальше по базару, вскоре покинув его пределы.

Впереди завиднелся неширокий темный проулок. Пройдя по нему я, наверняка, вплотную подойду к Изножью — беднейшему району Виланвеля. Там все уставлено мелкими неотесанными лачужками, вереницей раскинувшимися на сотни ярдов окрест. Придется изрядно пропетлять, однако лучшего места, где можно было скинуть докучливый хвост, в столице севера не сыскать. Недолго думая, я ринулся туда.

Проход оказался тесным, всего два шага вширь. Сходившиеся свесами высоко над головой крыши двух зданий, меж которыми и тянулся переулок, не позволяли солнечным лучам озарить ни дюйма этой узкой, мрачной щели. Посему я решил сбавить шаг. Того и глядишь споткнусь о скрытую во тьме колдобину или мусор какой. Ладно споткнусь, на что упаду — вот это беспокоило меня гораздо больше. Благо еще, если под рожу подвернутся помои — отмоюсь, не смертельно. Но вот битые стекла, штыри, колья… Такая встреча может окончиться для меня довольно плачевно. Поэтому я неспешно, переступая с пятки на носок, точно прощупывая стопами расположившуюся под ногами почву, продвигался к светлевшему недалеко впереди выходу.

За спиной послышалась тяжелая трусца пробегавшей мимо стражи — для них мой маневр остался необнаруженным. В таком случае, казалось бы, сиди, пережидай, пока все не уляжется. Да вот только едва ли розыск решат так просто прекратить, раз за мной увязалась, по меньшей мере, половина виланвельских защитников. Тем паче, что эта кишка имела лишь два выхода — для укрытия не самый подходящий вариант. Заметят, зажмут — никуда не денешься. Так что пока тешиться мыслями о собственной победе бессмысленно. Для начала следовало подыскать более надежный приют.

Видно, придется покинуть столицу севера чуть раньше, чем мне думалось. Я невольно запустил руку в карман, потер покоящийся там ключ. Не слишком ли много проблем из-за одной крохотной вещицы? Впрочем, даже знать не хочу. Нужно уходить, пока дают. Правда, мое любопытство не на шутку разозлилось, когда услышало такое заявление. Но теперь инстинкт самосохранения смог привести крайне весомые доводы: если сейчас по мою голову спустили несколько десятков стражников, то что же будет, решись я копнуть поглубже? Гвардия? Луговники? Древнее Зло? К бесам. Не хочу испустить из персей жизнь по вине какой-то загадочной игрушки. Как только все уляжется, сразу выброшу этот ключ в первую попавшуюся яму. Или лучше верну туда, откуда взял. Шитью я, увы, не обучен, а потому просто вложу его обратно в распоротый платок, будь он трижды неладен. А дальше уже стану думать о том, как выбраться из города, который, наверняка, обязуют запереть на все засовы.

Вдруг я увидел странное поблескивание. Буквально из ниоткуда во тьме возникли две слабо мерцающие золотом пуговицы, что, на равном расстоянии друг от друга, принялись то подниматься, то опускаться, грозно сужаясь. Но вскоре эти чуть заметные отблески замертво зависли в воздухе, а черные диски-зрачки уперлись в мои наполнившиеся испугом глаза. Заслышался тихий, утробный рык. Бесы, только этого не хватало!

Я остановился, стараясь не делать резких движений в сторону внезапно объявившейся дворняги. Она была настроена явно недружелюбно, да и в темноте зрела получше моего, оттого напирать я не решился. Лишь медленно, не сводя взгляда с плававших впотьмах буркал, стал пятиться назад.

— Тише, дружок, — мягким тоном произнес я, поднимая руки в направлении собаки. — Не серчай.

Резко пространство вокруг сотряс яростный взлай, заставив меня невольно содрогнуться. Но дальше этих гортанных предупреждений со стороны животного дело, благо, не пошло. Коротко побрехав, собака умолкла, опуская блестящие зенки все ниже. Мои же глаза быстро привыкали к царствовавшему в переулке мраку, и вот в его черноте им наконец удалось различить вытянутую, со свисавшими с нее грязными патлами шерсти морду, подрагивавший на собачьей пасти оскал.

Рычанье стало отчетливей. Несмотря на то, что я отступал от животного все дальше, его это явно не успокаивало. Дворняга, припав к земле, не производила ни единого, даже самого мелкого движения — лишь блестевшие во тьме зенки плавно сопровождали каждый мой шаг. В больших золотистых глазах ни на мгновение не ослабевала пламеневшая внутри тревога. И вскоре пес не выдержал ее бурного, палящего разум натиска.

Он выгнул спину, вонзив когти в почву, опустил грудь еще ближе к земле, точно готовясь для прыжка, и залился гулким лаем. Я окаменел, положив ладонь на притороченный к поясу клинок и готовясь в любое последующее мгновение отразить назревавшую атаку животного. За спиной вновь раздалось бряцание доспехов стражи. Один из бойцов, видно уловивший в собачьем лае нечто неладное, остановился у переулка и, дотошно щурясь, неспешно преступил его «порог», явно тщась высмотреть в охватившем кишку густом мраке мою темную фигуру. Я лишь кинул беглый взгляд за плечо, дабы прикинуть хотя бы примерное расстояние до вышедшего на след стражника, но полностью оборачиваться не решался — не стоило оставлять без внимания взъярившего хищника. А стоявшая в нескольких шагах от меня плешивая дворняга, пускай и смотрелась совсем неотесанной, являлась именно хищником, причем весьма опасным. Кто знает, на какие свершения готова пойти побитая жизнью истощалая собака-одиночка, дабы избавиться от некстати вторгшегося в ее владения и нарушившего бесценный покой гостя?

Наконец, спустя несколько секунд полуслепых вынюхиваний, жмурившееся лицо стражника исказилось гримасой удивления, глаза широко разошлись, а губы расхлопнулись в отчаянном крике:

— Он здесь! Все сюда!

Теперь оборонительно стоять без движений я себе позволить не мог. Сыщик в капеллине, а следом и его остававшиеся до поры на свету товарищи, кинулись в мою сторону. Пробежать мимо лаявшей собаки я не решался. Во-первых, неизвестно, как она на это отреагирует, авось и в ногу клыками вопьется; во-вторых, впереди, с другого конца заулка также показалась группа со всех ног спешивших по мою душу стражей, многие с взведенными и готовыми к бою арбалетами. Но и двинуться обратно не выйдет — сколь бы юрким я себя не считал, продраться через такое количество рук в столь узком проходе являлось невыполнимой задачей. Посему, оставался лишь один путь — наверх.

Я выхватил из-за пояса коротко свистнувший кинжал, оттолкнулся от стены и с прыжка, изворачиваясь в воздухе, вонзил обоюдоострую сталь в кладку. Подтянулся, цепляясь свободной рукой за чуть выступавший наружу серый кирпич, с хрупом вытащил из камня клинок и уже готовился воткнуть его на ярд выше, как стопу разразил ураган боли. Шавка все же пошла в атаку, вогнав свои зубы мне под щиколотку, и, упираясь, изо всех сил пыталась стащить меня обратно на землю. Я, оторвав вооруженную десницу от стены, уже собирался полоснуть наглую тварь кинжалом по морде, как вдруг меня настигла вторая вспышка боли, на этот раз в правом плече. Особо сноровистый арбалетчик, едва я повис на одной руке, уличил подходящий для атаки момент и незамедлительно сдавил курок, дав болту, без риска смертельного исхода, впиться мне под ключицу. И тут я уже был не в силах сопротивляться.

Пальцы сами собой соскользнули с камня, и моя безропотная, точно тряпичная кукла, пронзенная фигура сверглась со стены, звонко роняя кинжал. Прежде чем ко мне подступили стражники, я, вняв вспыхнувшему в помутненной от удара голове приказу, успел-таки достать из кармана ключ и кое-как, незаметно для них, точно прячущий заначку вор (хотя, в сущности, так и было), впихнул его в зазоры стенной кладки. Едва изысканная железная оголовка, подталкиваемая моим указательным пальцем, утонула между кирпичами, как рядом со мной оказались сразу несколько стражников, один из которых грубо двинул готовившуюся скакнуть на поваленную жертву собаку обухом алебарды по ребрам. Скулящего пса тут же и след простыл.

Меня без особой любезности взяли под руки, отчего раненое плечо вновь издало слышимый лишь мне крик боли, подняли, ставя на полуватные ноги. Вдвоем вывели на ударивший по глазам шипастым бичом свет, где нас ждала целая когорта облаченной в сверкающие доспехи стражи. При большом желании и будучи хоть при толике сил, я бы мог попробовать что-то наколдовать, однако не знаю, насколько это удачная идея. Ворота уже наверняка перекрыли, так что сейчас бежать из города не удастся, да и слишком много ненужной крови пришлось бы пролить. Даже думать об этом противно. Меня схватили, беготня окончена, пускай итог не совсем тот, которого я желал. Остается лишь повиноваться.

Где-то позади толпы стражников раздалось грубое шарканье. Расталкивая на своем пути воинов, вперед выступил мой старый знакомый купец. Вид у него был весьма упыхавшийся. Чья-то рука в кожаной с стальными пластинками поверх перчатке не самым деликатным образом стащила с меня капюшон, схватила за волосы, точно дешевую шаболду, и дернула на себя, заставляя понурую голову вскинуться, дабы пришедший смог опознать перекосившееся от боли лицо.

— Он? — прохрипел голос за спиной.

— Он… — жадно хватая ртом воздух, промямлил полусогнувшийся купец. Выгибая буквально трещавшую от напряжения спину, он вдохнул поглубже, подошел ко мне, встав практически нос к носу. — Я же говорил… что тебе… это с рук не сойдет.

— А дружки твои где, интересно? — поднимая освобожденную стражником голову, едко спросил я. — На опушке оставил?

— Отпустил… — торговец немного замешкался, подбирая слова, — за ненадобностью.

— Небось, с дырой в кармане? Не очень-то благородно.

— Не разбойнику меня учить.

Последний слог купец буквально прошипел, и неожиданно мне в живот врезался его вознесенный из последних сил кулак, выбивая из легких томившийся в них воздух, подгибая ноги и вновь опрокидывая голову. Со словами: «Задержанного не трогать!», позволившего себе лишнего купца оттащили назад. Впрочем, он особо не сопротивлялся, уступающее вскинув руки и позволив блюстителям закона бесцеремонно отволочь его обратно в гущу собравшейся стражи. Меня же, с горем пополам поставив на ноги, принялись неспешным, почти маршировочным шагом уводить по улице.

* * *

Моя обряженная в сталь свита остановилась у маленького грубо сложенного здания-ящика, приставленного к самой крепостной стене. Никак не прекращавший ликовать от торжества справедливости лысый и пузатый скряга проследовал за нами весь далеко не самый ближний путь, видно намереваясь собственными ушами услышать вынесенный своему обидчику приговор. Он ступал в хвосте и в кои-то веки перестал мозолить мне глаза, за что я был премного благодарен отлучившей его подальше страже.

Шедший в авангарде воин вольно толкнул ногой крепкую, окованную по контуру железными пластинами дверь, приглашая всех остальных, пригибаясь под притолокой, проследовать за собой внутрь. Там, в крохотной строго обставленной комнатушке, за массивным дубовым столом восседал консьерж в тугом, едва не разрывавшемся на руках шерстяном дублете под легкой кирасой. Его блестящая, с несколькими прослеживавшимися на затылке бледными волосками голова повернулась в нашу сторону, испещренный резцами лик взглянул на вошедшего первым стражника.

— Чего надобно? — низким, прокуренным голосом последовал малоприветливый вопрос.

— Капитана зови, — также неласково ответствовал наш переговорщик. — Подаренье у нас для него.

— С какой эт стати? Эт кто такой вообще?

— Не твое собачье дело. Я сказал, зови капитана.

— Слышь. — Придверник вскочил на ноги, да столь резко, что его стул свалился спинкой на пол. — За языком следи, вертухай. Ты мне не начальник, чтобы тут указывать.

— Если ты сейчас же не исполнишь мою просьбу, — стражник упер руки в стол, — то к заходу солнца над тобой начальствовать уже никто не будет. Вылетишь отсюда, как пробка из бутылки, никто и не припомнит, как звали.

Да уж, беседчик мне попался задиристый.

— Отставить прения. — Незаметно для всех из раскрывшейся у дальней стены двери, близ уходившей в подземелье лестницы, вышел мужчина.

На его тяжелом, с вычеканенным опиникусом панцире бегали пробивавшиеся через немногочисленные окна-бойницы лучи восходящего солнца. Гладкие покатые наплечники и длинные наручи зеркально отражали искривленные комнатные силуэты. Высокие стальные сапоги своими заостренными и чуть изогнутыми, точно соколиные клювы, носами смотрели точно в нашу сторону. На фоне этого обмундирования доспехи стражников выглядели жалкими выделками криворуких кузнецов-пропоиц.

Шлема человек не носил, представляя на всеобщее обозрение чернильные усы-шеврон и короткую, с мелкой проплешиной на темечке, кофейного цвета шевелюру.

Альрет Гамрольский! Какая честь…

Завидев в дверях командира, оба собеседника, точно по команде, вытянулись в струнку, захлебнувшись очередными нелицеприятными фразами.

— Капитан, капитан! — сквозь гул пожеланий доброго утра и крепкого здоровья продрался гадкий, скрипучий голосок.

Нахально распихивая скопившихся в проходе воинов, вперед, едва не заваливаясь, просочился купец. Он извлек из штанов свернутый в несколько раз квадратик бумаги, протянул капитану. Тот, не утруждая себя расспросами, принял подношение, ногтем подцепил красную сургучовую печатку (к сожалению, я не успел разобрать, какой герб на ней был изображен), развернул шелестящее послание и забегал глазами по написанному.

Купец ехидно взглянул на меня. Это что же, торговая грамота? Но они без надобности в Виланвеле. Здесь разрешен свободный обмен. Любой, без какой-либо доверенности, может спокойно толкать с прилавка все, что его душа пожелает. В рамках законного, разумеется. К тому же, подобные документы обычно излагают на въезде в город, а не в караулках. Купцы обязаны являться к капитану за заверением торговых лишь если их товар обязан к представлению городским верхам… Немыслимо! Хотите сказать, что эта едва не разваливавшаяся на каждой кочке повозка шла к самому герцогу?! Мне доводилось слышать, что груженные текстилем обозы два раза в год да следуют прямиком в управленческие хоромы. Ведь не в крестьянских лавках или прядильнях изыскивать дворянские лохмотья. Герцог имел своих собственных ткачей, что обязывались шить ему одеяния ровно впору, а сырье, самых разных сортов, летом, когда западные водные пути еще не успевал сковать лед, заказывал прямиком из-за морей, а по зиме — из столицы. Однако происходили сии закупки на месяц-полтора позже, нежели сейчас, да и посредниками выступали много более благодостаточные перевозчики с много более серьезным сопровождением и несколькими десятками набитых доверху фургонов, отчего на подобные обозы не смели нападать даже самые бесшабашные разбойники, довольствовавшиеся лишь жадным точением зубов.

Получается, зря мы клеветали на беднягу Живольера. Тот, наверняка, даже слыхом не слыхивал об идущей в Виланвель партии и сейчас преспокойно готовился открывать для посетителей двери своей лавки. Следовало тщательней обыскивать купца на предмет такой вот расписки. Но я даже предположить не мог, что эта развалюха заказана герцогом севера! Да и с какой стати поставку решили так сильно форсировать?! Неужели Его благочестивой заднице стало холодно восседать на троне в повязанных с летней получки кальсонах?

Наконец, опустившись глазами до нижних границ письма, Альрет Гамрольский подошел к столу, положил на него грамоту, взял стоявшее в чернильнице перо и что-то быстро черканул в углу. Мягко подул, осушая подпись, свернул, вручил обратно купцу.

— Я попрошу вас провести.

— Благодарствую. — Купец, приняв документ, льстиво поклонился.

Командующий кивнул нескольким стоявшим на входе бойцам и те, без слов, выступили на улицу, а за ними, обдав меня очередным колким взором, зашагал торговец.

— Вы что с ним сделали? — взглянув на торчавший из моего плеча болт, а затем переведя взгляд на нашего переговорщика, спросил сэр Альрет.

— Сопротивлялся, капитан, — выпрямив спину и возведя подбородок на уровень носа командира стражи, быстро ответствовал тот. — Вот и пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Гамрольский бросил взор на мое посеревшее лицо и, качнув головой, приказал:

— В застенок. Я сам его допрошу. И кликните лекаря. Не хватало еще, чтобы он кровью истек, языка не развязав.

Покрепче взяв меня под каждое плечо, двое стражников синхронно, как один, поклонились. Единовременно же рявкнули: «Пошел!», дерзко пихнули меня в спину, отчего непоколебимо вставший в плоти болт вновь дал о себе знать, и повели в сторону нырявшей во мрак лестницы.

* * *

Плотная сосновая дверь каталажки, гадко поскрипывая, отворилась. Внутри оказалось несколько светлее, чем в том сыром коридоре, которым меня вели к камере. В основном потому, что комнатушка была совсем маленькой, пять шагов вдоль и поперек, так что сияния, исходившего от одного-единственного настенного факела вполне хватало, дабы прогнать мрак из большинства углов.

Никаких окон, даже самой захудалой форточки. Посредине, на голой земле, стоит грубый, незашкуренный стол, с подставленными к нему по обеим сторонам стульями. Меня, предварительно сковав холодившими запястья браслетами, усадили на один из них. Процедура эта, стоит отметить, прошла не совсем гладко. Я, и без того немного прихрамывая на прогрызенную собачьими челюстями ногу, нарочно споткнулся, едва не повстречавшись лицом с низкой спинкой, но меня вовремя подхватил конвоир, внушительного вида детина, не позволив получить преждевременные увечья. В своеобразную «благодарность» за такую чуткость, я, быстро и без шума, вытянул из повязанных кожаными лентами к его бедру ножен короткий кинжал, спрятав сталь под ниспадавший чуть ниже запястья рукав. Благо, меня не удосужились раздеть догола, видно исключая с моей стороны саму возможность пронести нечто подобное, хотя поясные сумы содрать не поленились. Наверное, мое дело было слишком срочным, чтобы тратить вмиг ставшее ценнее всех злат мира время на экие условности. А я и не против.

Занятый моей усадкой стражник даже не заметил, как с ноги исчезла тяготившая ее сталь, по окончании лишь несильно пихнув меня ладонью в затылок, мол, поаккуратней, и, скрестив руки на груди, встал по левое от меня плечо. Я стиснул зубы. Спрятанный клинок острием уперся точно между загнутыми, удержавшими его от падения пальцами, начиная потихоньку выжимать из них скудные капельки крови. Как бы я, не выдержав этой рези, раньше времени не выпустил сокрытое оружие на волю — тогда моя уже разложенная в голове по нотам песенка будет спета, не дойдя даже до припева. А терпеть сверх меры, если допрос вдруг затянется, моя и без того потрепанная плоть явно не сможет. Потому как уже сейчас приходилось буквально сдерживать так и норовившее скривиться от боли лицо и мысленно журить требовавшую сбросить стального кровопийцу ладонь.

Тем не менее, смотревший на меня с нескрываемым призрением, грозно, на манер быка, вздувавший ноздри в глубоком дыхании верзила не замечал моего мелкого неудобства, а лишь молча продолжал, с высоты своих шести с половиной футов, буравить взглядом мой профиль. Однако наедине мы пробыли недолго. Оставленная чуть приоткрытой дверь широко распахнулась, впуская внутрь робкий ветерок, а следом и отворившего створку посетителя. Сжимая в заскорузлых руках пухлый саквояж, в камере возник одетый в дряхленький халатец человек, по-хозяйски поставил свою рабочую суму на стол, раскрыл и принялся, расположившись ко мне спиной, копошиться внутри, шепча под нос что-то неразборчивое. Наконец, после нескольких сопровождавшихся нелицеприятными лязгами перебираемых медицинских приборов секунд, лекарь повернулся. В одной руке у него расположилась округлая, обитая кожей фляга, в другой, между пальцами, я усмотрел тугой комок ниток и ложку для извлечения стрел из ран — от одного только вида застывших по краям черпала багровых пятен меня уже бросило в дрожь.

Я даже мельком не взглянул на лицо врача. Все мое внимание забрал на себя этот миниатюрный и безвредный, но в то же время пугавший почище любой описанной в бестиариях твари хирургический инструмент.

— Вам повезло, молодой человек, — хриплым голосом заговорил лекарь, чуть разрывая ткань моего плаща и рубашки на месте ранения, — неглубоко вошла. Однако все одно, сейчас вы почувствуете отнюдь не материнские поглаживания.

Он большим пальцем откупорил флягу, смочил сверток нитей, и, едва касаясь, стал прикладывать его по краям открывшегося увечья. Рана от этих прикосновений начинала слабо покалывать и, по ощущениям, пениться. Пока что терпимо.

— Неровно пришлась, — вновь стал приговаривать себе под нос целитель. — Благо, кость не задета. Изрядно вас покалечить стрелявший явно не желал. Хотя, арбалеты у нашей стражи далеко не первосортные, так что это может быть осечка оружия, нежели давившего на курок перста… А теперь… — Он оторвал комок ниток от раны, вложил обратной стороной мне в рот, вынудив стиснуть в челюстях дурно пахнувшую горькую пряжу. — Вооружитесь терпением.

Врачеватель поднес бутыль к моему разорванному плечу, аккуратно наклонил, позволяя жидкости тонкой стрункой политься на увечье — и тут все мое естество вспыхнуло ужасающей жгучей болью, словно внутри, сжигая ткани, кости и органы, запылала целая тысяча костров. Наружу, сквозь зажатый во рту сверток, прорвался глухой нутрянный вопль, сами собой забились в мучительных судорогах ноги. Струившаяся из горлышка вода обжигала похлеще расплавленного в кузнечном тигеле металла. Благо, эти страдания продолжались лишь пару мгновений. Пару мгновений, за которые я успел примерить на себя шкуру варимого в Омутских котлах грешника.

Моя голова, только последняя капля врачебного раствора испарилась с раны, беспомощно запрокинулась, грудь вздымалась в частых вдохах. Оставалось только дивиться, как моя скрывавшая под рукавом кинжал ладонь от такой боли измученно не распахнулась, сплевывая прочь рассекавшую кожу сталь.

Однако все это было лишь началом. Дальше, после нового оценочного взгляда и томного вздоха лекаря, моего плеча коснулось холодное железо вымоченной в протравленном растворе ложки для извлечения стрел, с каждой секундой, медленно и аккуратно, проникавшей все глубже в рану. Я почувствовал, как жесткое черпало, сея на своем пути мимолетные вспышки боли, скользнуло по застрявшему в мышцах наконечнику и сцепилось с ним, поймав кончик в специально сделанное для этого отверстие, потянуло наружу… По сравнению с возникавшими сейчас ощущениями, процесс обеззараживания показался мне легкой пяточной щекоткой. Острейшая сталь болтового оголовья рассекала облепившую снаряд плоть, возвращаясь по проторенной собой же дорожке обратно на волю. И это была невыносимая боль! Прикоснуться к открытой ране — уже мало приятного. Чего говорить о том, какие рождаются чувства, если поворочать в ней, скажем, идеально заточенным ножом.

Готовые крошиться от натуги зубы сжали вставший между челюстями мягкий комок, сквозь который вновь грянул оглушительный утробный крик. Я сейчас изо всех сил старался не делать лишних движений — не хватало только, чтобы хирургический инструмент соскочил, и этот малоприятный процесс извлекания стрелы из туловища затянулся еще на несколько мучительных секунд. Лишь сильнее вжался в стул, словно прибившись к нему гвоздями, и продолжал истошно вопить.

Наконец, влекомая врачебным арканом сталь покинула мое тело. От вмиг возникшего облегчения я практически лег на стуле, из напряженных мускулов в едином порыве выбило весь томившийся пар. Голова упала, проглатывая последние нотки крика и отпуская клубок ниток из бессильно разомкнувшихся челюстей.

Я едва держался в сознании. Виски яростно пульсировали, будто что-то пыталось прорвать череп изнутри, в ушах поселился смутный, глухой шум, а глаза готовы были выпрыгнуть из орбит. В плече одновременно чувствовались и несникающая, ноющая боль, и ворвавшийся в ранение холодный, словно лелеявший разорванную плоть воздух. Впрочем, одно я мог сказать точно — без чуждой иглы в теле существование мне ощущалось гораздо благостнее.

Лекарь, взяв окровавленный болт за древко и прокрутив его перед своим носом, оглядывая грубую сталь наконечника, выдохнул, положил снаряд в возникшую на столе невесть откуда оловянную плошку.

— Ну, вот и все. — Он завернул тарелку в грязную тряпицу, опустил в саквояж, следом упрятав в его недра хирургическую ложку и подобранный с пола комок.

Взял откупоренный бутыль, чуть подмочил уже новую, изъятую из кармана ветошку, аккуратно обработал резец по контуру. Крови, как я вскоре заметил по платку, было немного, а значит рана должна забыться быстро. После лекарь щедро перевязал плечо. Правда, раздевать меня никто не стремился и бинт пришлось накладывать прямо на рубашку, чуть приспустив плащ. Смотрелось это весьма аляповато, но рассчитывать на нечто более ухоженное не приходилось. Главная забота — обезопасить рану от заразы, причем наскоро, посему каким-то косметическим моментам лекарь, само собой, внимания не уделял.

— А вы сильны, молодой человек. Даже прижигать не нужно. Эк лихо оно у вас все подзатянулось. Такими темпами плечо меньше чем через седмицу как новенькое сделается, надо лишь ухаживать правильно, делать перевязки, обрабатывать… — лекарь хотел было продолжить свои наставления, но вдруг осекся.

Опекавший меня верзила кивнул ему на дверь, неучтиво указывая немедленно удалиться. Хирург, не решившись говорить наперекор, спешно встал, едва заметно кланяясь моей понурой голове, и проговорив: «ну, бывай, милсдарь» схватил саквояж и заторопился прочь.

Я по-прежнему не удосуживался поднять на него глаз, хотя кто знает, что могло со мной произойти, если бы этот человек вовремя не сделал своего дела. Когда же я нашел в себе силы задрать голову, целитель уже скрылся за дверью каталажки, впуская внутрь другого, желавшего мне явно меньшего здравия посетителя.

Послышалось бряцание и клацанье запираемого замка, а после, обойдя меня по правой стороне, гремя латами и связками ключей, напротив присел капитан стражи. Пододвинув стул поближе, наверное, дабы иметь возможность лучше разглядеть мою изнуренную физиономию, он сложил переплетенные пальцами руки на столешницу и начал:

— Итак. Я не намерен ходить вокруг да около, поэтому выпивки тебе не предлагаю и о личине не расспрашиваю. Скажи мне только, где она?

— Где кто? — с трудом расцепив ссохшиеся губы, начал играть в дурачка я, хотя голос в тяжелой голове и призывал меня не ломать комедию.

Переведя взор на сурово стоявшего у стены стражника, капитан вновь издал один из своих многозначительных кивков. Не церемонясь, детина вознес кулак-гирю и с душой саданул мне по лицу. Я, не ожидая настолько крепкого удара, едва не перевалился со стула набок.

— Повозка. Куда ты дел повозку?

— Какую еще повозку? — распрямившись, продолжал я, нагло глядя Гамрольскому в глаза.

И снова огромный кулачище повстречался с моей скулой, выбивая из разбитых щеки и губ первые капли алого сока.

— Слушай, — прицокнув языком, сказал капитан, — мы можем заниматься этим весь день до самого захода солнца, а если я буду в хорошем расположении духа, то и после оного. Коли надеешься, что затянув диалог, дашь возможность кому-то подоспеть к тебе на помощь — очень зря. Эти стены останутся глухи к твоим крикам, так что даже при большом желании скрывающую тебя камеру не вычислят. Впрочем, кому есть дело до жалкого разбойника?

— Вот оно что, — сплевывая на пол загустевшую, смешавшуюся с кровью слюну, проговорил я. — Что-то мне подсказывает, едва ли вы намерены торчать тут до заката. Ведь если бы это был случай рядового дорожного налета, то сам капитан стражи не стал бы утруждать себя выбиванием сведений из какого-то, как вы выразились, жалкого разбойника.

После этого меня застал третий, проведенный без видимой команды Альрета удар. Мне даже показалось, как в черепе, не выдержав очередного тумака, что-то коротко хрустнуло. Вся левая часть лица бушевала огненным океаном боли. Боюсь даже предположить, какой отпечаток наложили эти побои на мою физиономию.

— Полагаешь, ты самый умный, хм? Пойми, там, где ты сейчас находишься, условия ставлю я. Думаешь, твои хвостовиляния меня впечатлили? Ты сильно заблуждаешься. В соседних камерах восседает дюжина таких же, как ты, оченно смышленых языков, и если они отказываются развязываться «по-хорошему», то мы отправляем их на уровень ниже. И там, поверь, в ожидании клиентов томится отнюдь не простой кулак. Наши методы сойдут за детский лепет, в сравнение с обитающими внизу приборами.

— Да я бы и без того не назвал «ваши методы» особо поразительными, — осклабившись порозовевшими от попавшей на них крови зубами, съязвил я.

Завидев в очередной раз взметнувшийся чугунный кулак верзилы, капитан стражи останавливающе поднял ладонь:

— Нет. Давай, с другой стороны. А то чего это его вторая щека отдыхает?

Губы детины растянулись от уха до уха. Он тяжелыми неторопливыми шагами обошел мою побитую персону, оказавшись теперь справа, чуть потоптался на месте, словно располагаясь поудобнее, и со всего размаху огрел меня по нижней челюсти.

Вот в этот раз было по-настоящему больно! Я едва удержался от вскрика, вновь стискивая в разошедшихся на мгновение пальцах испивавший из них кровь кинжал. Мне даже показалось, что в момент удара мой рассудок впал в короткое забытье.

— Тебе что, нравится, когда тебя бьют? — с напускной заботой спросил усач, чуть сбавив тон.

— Знаешь, да. — Я поводил ушибленной челюстью. — Давненько не приходилось крепко по роже получать. Можно сказать, я по этому соскучился.

В последней фразе, к слову, была доля истины. Сие можно счесть за извращение, но меня премного забавляло получать тумаки от этой дылды и после смотреть в глаза понемногу начинавшего терять терпение Альрета Гамрольского.

— Что же, — он откинулся на спинку стула, — не стану лишать тебя удовольствия.

И снова кивок, и снова удар, за ним еще один и еще. Детина прям-таки вошел в раж, вновь и вновь взводя и обрушая на мой череп свою пудовую десницу, выбивая неиссякаемые капли крови, всхлипы и костяной треск. Опосля полдюжины таких ударов, стряхнув уставшей рукой в возникшей мимолетной паузе, он готов был продолжить это безжалостное пиршество, как последовала команда капитана:

— Достаточно. Мертвым он мне ни к чему. Пока что.

Я, покачиваясь из стороны в сторону, изо всех сил старался не рухнуть на столешницу. В голове трещало, гудело, звенело, не позволяя ни одной мысли пробиться через эту какофонию. Скулы начинали неметь, и за сим чувством мне даже показалось, что боль несколько сникла. На самом же деле это был лишь подлый обман одурманенного невыносимой мукой разума. Лицо по форме своей, наверняка, уже превратилось в почти аморфную алебастровую заготовку, пестревшую кровоточащими ранами и набухшими гематомами. Однако видел я все еще отчетливо, значит опухоли пока не подступили к глазам, а нос оставался той же прямой формы. Хоть какая-то отрада.

— Давай так, — немного помолчав, на выдохе сказал капитан и, дождавшись пока моя обработанная его псом физиономия глянет на него, продолжил: — ты поведаешь мне о местонахождении этой бесовой повозки и разойдемся полюбовно? Никаких темниц или взысканий. Я отпущу тебя, будто беспровинного, даю слово. Разумеется, в Виланвеле ты не останешься, но я лично обязуюсь подыскать твоей душе шикарную гостиницу где-нибудь в Руасе или Нимбраре. Найдешь целителя, он соберет твою морду в кучу, и пойдешь дальше вершить свои незаконные дельца. Только скажи уже наконец, тролль тебя сожри, то, что меня интересует!

— А если я уже продал товар? — Я начинал понемногу догадываться, в чем весь сыр-бор, и этим вопросом решил проверить свои предположения. — Ужель и имя покупателя вам раскрывать?

— Нет. Это неважно. Скажи лишь место, где спрятал фургон. Этого будет достаточно.

Вот оно, значит, что…

— Ну, как? — нарушив устоявшееся на несколько секунд молчание, спросил капитан. — Согласен?

— А как мы руки пожмем? — заюлил я. — Что же это за сделка-то, без рукопожатий?

— На это даже не надейся, — покачал головой капитан. — Я не настолько глуп, чтобы снимать с тебя кандалы. Придется поверить мне на слово. Иного тебе не дано.

Я прикусил рассеченную в нескольких местах губу, изображая тягостные раздумья. Лицо клюнувшего на это притворство командира стражи тронула едва заметная ухмылка.

— Хорошо, я согласен на ваши условия. Только обещайте, что я уеду из Виланвеля без хвоста и с мошной достаточной для того, чтобы справно перенести целую зиму.

— Даю слово Альрета Гамрольского, капитана стражи Виланвеля, — скрипнув зубами, поклонился мой собеседник. Несмотря на то, что он первым выступил с предложением о сотрудничестве, водить общих дел с преступниками Гамрольский явно не любил. — А теперь выкладывай, мы и так непозволительно долго с тобой провозились.

— Мне нужна карта.

— Что? — изумился капитан. — Хочешь сказать, ты не помнишь, где оставил здоровенный фургон?

— Там неприметная местность, никаких ориентиров. Я могу вспомнить, как ехал, но тропа туда довольно извилистая. К тому же, моя цель заключалась в сокрытии повозки, а не в выставлении ее на всеобщее обозрение. Потому мне будет несказанно проще показать все на большом плане, нежели пытаться объяснять на словах.

Альрет, некоторое время нерешительно побарабанив пальцами по столу, сдался и потянулся под него. Раздался дребезг выдвигаемого старого ящика, а за ним бумажный хруп. Спустя пару секунд передо мной уже лежала развернутая во всю столешницу карта северной столицы.

— Слишком темно, — проговорил я, мгновение безмолвно пощурившись. — Не могу разглядеть.

Оставшийся без толковой работы верзила, очевидно, устал от моих прихотей, нелюбезно положил десницу мне на голову, сильно надавил, вынуждая меня под этим натиском мягко упасть лицом на планы улиц.

— Так лучше видно? — не ослабляя давления, злорадно поинтересовался он низким, словно идущим из самой утробы голосом.

— Ну-ну, — покачав головой, не одобрил капитан. — Не стоит, Бьерн. Лучше подай нашему гостю светоч.

Великан, сердито нахмурившись, оторвал ладонь от моего темени, выхватил из скобы факел, резко поднес ко мне. Я даже немного отстранился от светила, дабы оно не подпалило мне кончики растрепанных волос. Впрочем, вскоре поймав на себе суровый взгляд командующего, детина смыл с лица глупую ухмылку и отстранил пламенник на приемлемое от моего лица расстояние.

— А отмечать я чем буду?

Начинавший вскипать капитан Гамрольский гневно отдернул многострадальный ящичек, достал кусочек угля, громко хлопнув дланью положил передо мной. Но вовремя сообразив, что взять мне его нечем, поднял и протянул, дав мне схватить зубами.

Клинок, прорезав в перстах довольно глубокие раны, едва ли не до костей, уже на четверть лезвия показался из рукава. Больше терпеть я был не в силах. Пора заканчивать это представление.

Я склонился над картой, забегав по ней глазами в лукавых попытках вспомнить маршрут. Следом за мной ближе к развернутому плану пододвинулся капитан стражи, позади согнулся детина, опуская светоч еще ниже. Они с немыслимым вниманием, точно я был не обычным разбойником, а величайшим артистом, пристально смотрели за каждым моим движением. Что же, самое время продемонстрировать мой фокус.

Вскинув голову, я резко откинулся на спинку стула, взывая к остаткам сил внутри. Не потребовалось даже банального мановения, лишь один тягостный, наполненный магией взор — и оголовье факела вмиг разгорелось во много крат сильнее, опаляя жаркими язычками лицо Альрета Гамрольского. Капитан стражи завизжал, точно вепрь, конвульсивно забился на стуле, пытаясь сбить ладонями пламя. Я повернул голову на верзилу. Его пламя толком не коснулось и он, казалось, даже не понял, что сейчас произошло, ошарашено взглянул на меня. Но в ответ получил лишь плевок в лицо кусочком угля, угодившим ему точно в глаз. Выронив факел, детина схватился за ушибленное око и хотел было уцепить меня второй рукой, но не успел. Я поднялся, закрутившись волчком и высвобождая спрятанный кинжал так, чтобы рукоять мягко соскользнула в израненную ладонь, пнул в верзилу стулом, что сразу после столкновения сонмом щепок разлетелся по комнате. Стражник неловко попятился, гулко ухнув спиной в стену, однако быстро пришел в себе. Пока я неловкими движениями переступал через скованные руки, дабы перевести их из-за спины к животу, надсмотрщик, прежде ощупав набедренные ножны и с большим удивлением обнаружив их пустоту, решил напасть на меня с голыми кулаками. Взмах огромной медвежьей лапы, метившей угодить мне в скулу, я, пригнувшись, пропустил над собой. Перекинул вторую ногу через вставшую у промежности цепь кандалов, наконец, заведя обе руки вперед. Второй мах — я, пластично изогнувшись, ухожу от атаки, оказываюсь за спиной противника и вскидываю вооруженную, скрепленную тесными узами с левой рукой десницу, прислонив самый кончик обоюдоострой стали к горлу противника. Его боевой раж вмиг улетучился, а массивное тело застыло, боясь пошевелить хоть единым мускулом.

Капитан стражи, покончив судорожно смахивать с лица жар, открыл глаза. Заприметив развернувшуюся перед ним картину, он, захлебнувшись болезненным шипением и бранью, также окаменел, холодно взирая на меня.

— И что теперь? — обескуражено спросил Гамрольский. От его частого дыхания то и дело вздымались подпаленные усы. — Теперь ты начнешь задавать вопросы?

— У меня нет вопросов, — честно ответил я. — Но я был бы не прочь избавиться от наручей. Уж дюже жмут.

Альрет, пренебрежительно дернув щекой, встал, сорвал с пояса связку ключей, положил на столешницу, толкнул вперед.

— Ты не мог бы… — Я несильно пихнул захваченного стражника в спину, подпуская его поближе к столу. Тот, недовольно фыркнув, сгреб звенящие железки, протянул за плечо.

— Позволь попросить тебя еще об одной услуге.

Я приподнял руки, укладывая соединявшую наручи цепь на ключицу стражнику. Он, вняв моей просьбе, чуть повернул голову, касаясь неровно выбритым подбородком лезвия упиравшегося в шею кинжала. Подобрав нужный ключ, верзила с неохотой вставил его в черневшую на железе скважину, провернул. Раздался щелчок. Затем то же самое совершил и со вторым браслетом, когда я перекинул оружие в освобожденную руку, — еще щелчок. Оковы тут же рухнули на землю, гулко зазвенев.

— Благодарю, — язвительно ухмыльнулся я и со всей силы двинул стражнику конусовидным набалдашником по шее.

Детина, тихо всхлипнув, повалился с вмиг сделавшихся ватными ног.

Я блаженно потер избавившиеся от оков покрасневшие запястья.

— Неужели ты думаешь, что так легко отсюда выберешься? — капитан стражи продолжал стоять подле стола, показно, в сдающемся жесте, разведя руки в стороны. Как я мог заметить, оружия он при себе не носил. Во всяком случае, когда Альрет Гамрольский читал принесенную грамоту, мои глаза, сколько не бегали по его скрывавшим тело почти полностью латам, так и не смогли высмотреть даже мелкого, припасенного на всякий случай ножичка. Видимо, ступая к моему застенку, командир также не нашел резона вооружаться. Ему, значится, хватало и единственного, владевшего лишь кинжалом телохранителя… Не столь проницательным оказался славный Альрет Гамрольский, каким его рисовали в рассказах. — Снаружи тебя ожидает больше десятка обученных воинов. Собираешься в одиночку пробиться через них, а, разбойник?

— Польщен твоей заботой. — Я подступил к нему, прижал лезвием горло, уперев попятившегося капитана спиной в стену.

Его лицо пострадало от пламени не так сильно, как я ожидал. Даже ожогов толком не было, одни покраснения и выжженные без остатка брови. Никогда еще не доводилось видеть безбровых людей — весьма глупое зрелище. На расстоянии, в полутьме, Альрет вообще казался абсолютно не уязвленным танцевавшим на коже несколько секунд огнем. Но теперь-то мои глаза могли в полной мере оценить пускай скупые, но все же плоды этой яростной пляски.

Я запустил руку ему за поясницу, сорвал с ремня томившуюся там вторую связку ключей, поднял:

— Не подскажешь, который от нашей?

Капитан стражи зло скрипнул зубами. Любой другой на его месте не почурался бы харкнуть мне в лицо, но, видимо, командующий Альрет был не так воспитан. Он лишь молчал, исходя немым гневным жаром.

— Ладно, сам найду. — Я опустил связку, оглянулся на затворенную сосновую створку. — Много ль в соседних камерах арестантов?

— А тебе какое дело? — выдавил из себя Гамрольский.

— Да никакого, просто спросил… Что ты там говорил?.. — Сталь еще сильнее придавила на кожу. — Эти стены глухи, верно?

Я оторвал кинжал от его горла, но только ради того, чтобы мгновение спустя вонзить клинок в раскрытую, приставленную на высоте плеч тыльной стороной к стене ладонь, буквально пригвоздив ее к толстому камню подземелья. Альрет надрывно вскричал, чуть опускаясь на обессилевших ногах.

— Паскуда… — издал он сквозь зубы.

— Да, слышал уже.

Я отпустил рукоять и, глядя на поникшего капитана стражи, отступил назад к темничной двери. Принялся перебирать закорючками на кольце — фортуна мне явно благоволила. Уже второй ключ подошел, как влитой. Несколько сопровождавшихся гулкими щелчками поворотов в тяжелом замке — и створка податливо отворилась.

Подобрал с пола уголек, недолго его поразглядывал, кинул быстрый взгляд на Альрета:

— На вот, — Я кинул черный камешек ему под ноги, — брови подрисуй. А то негоже капитану стражи без бровей расхаживать.

Подгоняемый тихой бранью пытавшегося освободиться Гамрольского, я выступил в полумрак отдававшего гнилью коридора и запер за собой дверь. В переходе было пусто и безмолвно. Слева, шагах в тридцати, коридор упирался в тупик, справа же, в нескольких ярдах от меня, расположилась лестница наверх. Стражи здесь не оказалось — к чему сторожить заключенных у камер? Выход отсель все равно был один — там-то, верно, и собиралась вся охрана.

Вдоль каждой стены, на равном друг от друга расстоянии, тянулись одноликие, освещаемые скупым светом пары коридорных факелов, створки многочисленных камер. Не теряя времени я принялся, перебирая пальцами ключи, отворять их одну за другой. Этот процесс оказался весьма долгим, отмычки, в завидном большинстве, подбирались отнюдь не сразу. Что примечательно, прослышав щелчки в замочных скважинах, никто из заключенных даже не решался высунуть носа из узилищ, все также продолжая безропотно сидеть на своих скрипучих койках. Приходилось самолично открывать каждую камеру — благо, заполнены оказались не все — и поторапливать тосковавший в них люд. Подтолкнуть заключенных к бунту большого труда не составило, хотя смотрелись они достаточно безобидными, словно загнанные в угол щенята, да и по возрасту были около моего. По итогу я насчитал около дюжины — вполне достаточно, чтобы поднять на уши всю сторожку.

Когда мои новоиспеченные единомышленники примерно уяснили сочиненный мною план, заключавшийся, по сути, в одном слове: «бежать!», мы неровной вереницей двинулись вверх по лестнице. Клацнула открытая мною толстенная дверь, и толпа заключенных, с орами и улюлюканьем, ринулась в раскрытый проход. Я же оставался в тени, наблюдая за тем, как, роняя на своем пути пытавшихся схватить их стражников, узники, один за другим, выбегали на улицу. Пришлось ненадолго спрятаться за распахнутой внутрь дверью, когда один из тюремщиков решился спуститься вниз, дабы проверить все ли удрали. После этого сторожка опустела — наполнявшая ее стража без остатка бросилась следом за беглецами. А я тем временем в гордом одиночестве, накинув на голову капюшон, ступил наружу. Блюстителей порядка даже на улице след простыл — от окоема до окоема я не наблюдал ни единой алебарды или арбалета.

Дорога до приснопамятного закоулка оказалась довольно долгой. Приходилось идти спокойным шагом, чтобы не привлекать ненужного сейчас внимания. Иногда сбить притаившаяся в засаде, то ли плюнувшая на погоню стража вынуждала меня искать обходные тропы, как назло перерезая путь напрямик. Мне думалось, конечно, прошагать мимо них, но кто знает, быть может среди группы перекрывших дорогу воинов нашелся бы тот, кто опознал бы меня даже в капюшоне. Потому, во благо собственной сохранности, пришлось принести в жертву невероятно драгоценное для меня ныне время.

Утонув во мраке переулка, я принялся лихорадочно ощупывать кладку в том месте, где, как мне помнилось, таился ключ. Собаки, к слову, было не видать.

«Какой же я глупец!» — нутряно журил себя я.

Воистину, как мог не додуматься до столь очевидных вещей! Целую делегацию не станут снаряжать, чтобы скрыть товар, способный уместиться на лапке почтовой птицы. На герцогском фургоне никогда не сокроют опознавательные знаки. Наоборот, постараются влепить как можно более жирное клеймо на самое видное место, еще и проводят чуть ли не с тем же торжеством, с каким отправляли солдат на поле брани. Впрочем, сопроводительного отряда для такого груза обычно хватало, дабы развязать маленькую победоносную войну.

Вдобавок сам капитан стражи не будет допрашивать грабителя по делу о рядовом налете. Грабителей вообще не пристало допрашивать, обычно сразу на плаху пускают или в темницу садят, в зависимости от статуса ограбленного. Вероятно, в том фургоне был груз, о котором не должны были прослышать праздные уши, и Альрет оказался одним из тех, наверняка, немногих, кому была ведома истинная цена перевозимого. И я сейчас говорю не столько о ключе, сколько о самой повозке. Разве принялись бы столь рьяно разыскивать затасканный, разваливающийся экипаж? Отнюдь, сколь королевским не считался бы его груз. Грабитель уже мог сотню раз сбыть полученную добычу, либо в этом бы старательно убеждали хозяина товара. Но они искали. Искали не текстиль, а саму повозку. Значит, замок ехал одним кузовом с ключом.

Кому могла прийти в голову подобная затея? И что может скрывать ларец, на поиски которого поднялся сам капитан городской стражи? Он всерьез думал, что я соглашусь на безбедную зиму в каком-то грошовом трактире, когда на кону стоит нечто столь солидное? Вероимный остолоп! Можете считать меня скупцом, — впрочем, доля истины в таком утверждении имелась, — но это был бы явно не равноценный обмен.

Право, чувство самосохранения призывало меня остановиться, так как, вероятно, я мог влипнуть в очень опасную авантюру, особенно учитывая то, что фургон шел прямиком к герцогу, но природное любопытство оказалось сильнее. Я попросту не мог бросить дело на полпути, когда головоломка уже целиком сложилась и ткнула меня носом к разгадке.

Наконец, палец нащупал отточенную железную поверхность, подцепил ногтями за завитки на бородке, и, вместе с каменной крошкой, изъял на волю припрятанный в кирпиче ключ.

* * *

Аккуратно приоткрыв калитку, я заглянул во двор. Ни души. Замечательно.

Плавно, ступая на носках, протиснулся в раскрывшийся зазор — не стоило выдавать Ивиану моего присутствия, дабы избежать череды излишних вопросов. Точно сайгак, я тихонько пропрыгал к по-прежнему сиротливо стоявшей на пустыре повозке, заскочил внутрь и принялся мягко обстукивать кулаком сбитое досками днище. Больше всего моя ползающая фигура сейчас походила на попавшую в освещенную комнату сколопендру, что от безысходности ворочалась туда-сюда, тщась высмотреть в этом океане света хотя бы дюйм спасительного мрака. Впрочем, в этом сравнении была доля истины. Я точно также, выискивая буквально одну-единственную интересующую меня точку, бегло, но негромко колотил по дну. Все глухо.

Тогда мое внимание перекинулось на отделявшую кузов от возничьей лавки невысокую пухлую перегородку. И — о чудо! — в ответ на один из моих многочисленных стуков, изнутри послышался звонкий отклик. Я, подобрав один из валявшихся под ногами бастардов, осторожно просунул лезвие в тонкую щель между досками, поддел, слегка придавил. Не выдержав напора, доска чуть выдвинулась вперед, удерживаясь навесу лишь кончиками гвоздей. Отложив в сторону обнаженный клинок, я легко, с едва различимым хрупом, выдернул ее. В открывшемся узком проеме сразу показалась стенка металлического куба, подобранного точно по размеру потайного хранилища. Я отколол еще несколько заслонявших обзор тесин, и взору предстал большой, локоть по диагонали, полированный ларь с видневшейся на квадратной дверце маленькой замочной скважиной.

Вот оно! Наконец-то!

Я запустил руку в карман, да настолько резко из-за нахлынувших вмиг эмоций, что едва его не разорвал. Мысли о хранящихся в ларце сокровищах моментально захлестнули голову. Золото? Украшения? Старинные реликвии? Нет, едва ли. Подобные дары не будут провозить столь тайно. Здесь обязано храниться нечто… уникальное. Настолько уникальное, что даже моя искушенная воровская фантазия не могла бы выдать ни единого хоть сколь соотнесенного с подобной ценностью предположения.

Дрожащая в предвкушении рука уже поднесла к скважине ключ, как вдруг он, то ли зацепившись за край замка, то ли не удержавшись в моей вспотевшей ладони, предательски выскользнул. Мое сознание оказалось настолько затуманено фанатичным желанием поскорее отпереть таинственный ларец, что я и не сразу заметил случившийся казус, буквально уперевшись стискивавшими невидимую отмычку пальцами в стальную дверцу. А когда-таки уразумел исчезновение ключа и опустил глаза, то узрел его даже не на тележном днище, а точно под ним. Крохотный крючок легко проскользнул в одну из небольших, исколовших доски гнилых дыр. В такую не то что кисть, палец мой пролезть не способен.

Поэтому мне пришлось отлучиться от манившего меня своей загадочностью, словно сирена заблудший не в те дали корабль, ларца, и как можно скорее, не щадя чистоты собственной одежды, влезть под фургон. Хищно схватив ключ, я уже готовился выползать наружу, как вдруг где-то внутри мастерской Ивиана раздался неразборчивый, поначалу, гомон.

— Я знаю, она у тебя! — донесся до моих ушей грубый мужской голос. — Советую поменьше вилять хвостом, а то рискуешь и вовсе без него остаться!

Дверь на улицу яростно распахнулась. На пороге, горделиво уперев руки в бока, возник сам Его Светлость герцог Севера Дориан Лас — мужчина средних лет, с мощным торсом и недлинной золотистой шевелюрой, впалыми карими глазами и выделявшейся горбинкой на носу. Он был одет так, словно готовился выступить в военный поход, для полного комплекта не хватало лишь шлема да наручей. Рукавов у кожаной, с вкраплениями стальных пластин стеганки не имелось, и свету являлись нагие, массивные руки, у плеч толщиной своей могущие поравняться с откормленным поросем.

Весьма смелая одежда для установившейся погоды. Хотя вряд ли утренний холод сильно донимал столь могучее, казавшееся сваянным из камня туловище. А коль на здоровье Его Светлости осмелится позариться нечто более осязаемое, чем морозный ветер, то Лас мог встретить такого миронарушителя длинным, нынче спавшим в притороченных к поясу дорогих ножнах, броардом с набалдашником в виде оскалившегося пышногривого льва.

Сразу за герцогом, в сопровождении двух разодетых в бронзового цвета латы и вооруженных арбалетами гвардейцев, выступил сутулистый человек в длинном белом платье-кюлоте и обшитом голубой тесьмой чепце. Его осунувшееся, с большими серыми мешками под блеклыми, янтарными глазами лицо выдавало в нем уже не молодого мужа, хотя обилие морщин или трясущиеся руки, несмотря на лета, успешно обошли мужчину стороной.

Фарес эль'Массарон, первый приближенный герцога, собственной персоной! Зуб даю, столь титулованную делегацию Ивиан отродясь в своем доме не принимал.

Я же, сжавшись в позе эмбриона, наблюдал за творившейся у мастерской картиной сквозь колесные спицы да узкие щели, образовавшиеся меж свисавших с бочины фургона вещмешков. Эти пустовавшие ныне дорожные сумы опускались практически до самой земли, прекрасно укрывая меня от лишних глаз.

— А говорил, что не знаешь… — произнес герцог Лас, окидывая взором примостившуюся у высокого забора крытую повозку, запряженную в смирно простаивавшую подковы кобылу.

— Почем вы решили, что это ваша повозка, милорд? — Скупщик, по-прежнему одетый в неприметный халат и меховые тапки, с бокалом красного, как кровь, вина выступил за порог.

— Это точно она, мой господин! — протиснувшись в дверной проем, заголосил уже порядком мне осточертевший купец.

Видно, подписанная капитаном стражи грамота все же помогла ему попасть во дворец и, более того, заиметь аудиенцию с самим герцогом. И теперь этот по-снобистски одетый боров, чей вид мог внушить лишь бесконтрольный глум, но никак не почет, стоял по левую руку от самого владыки севера. А я, тем временем, словно окруженная змеями мышь, забился в норку и молился Пятерым, в которых я хоть и не так истово верую, о спасении от взгляда его узеньких зенков… Еще вчерашней ночью мне бы и в самом страшном и нелепом сне не явился подобный поворот событий.

Дориан Лас быстрым кивком головы указал Фаресу на повозку, и старец, коротко поклонившись, мелкими шажками засеменил к цели. Меня обдало холодным потом. Если герцогский приближенный неожиданно решит заглянуть под кузов, то мне точно несдобровать. Мою персону даже к суду по обвинению в грабеже не пригласят, сразу на казнь отправят. Впрочем, учитывая, что сия повозка, по всей видимости, была очень дорога Дориану Ласу, раз он решился самолично прийти на задворье какого-то нечистого на руку скупщика, тогда вполне можно ожидать и чего пострашнее банального эшафота… Думается мне, у герцога припасена целая камера пыток для подобных случаев, чтобы посмевший перейти дорогу владыке севера проходимец помучился вдоволь, не имея радости отчалить от берегов жизни слишком быстро.

Надеюсь бес Фареса не дернет, и тот не вздумает согнуть свою больную спину, дабы посмотреть под днище. Все интересовавшее его находилось в кузове. Мне же оставалось лишь сделать так, чтобы ни у кого даже мысли не возникло, якобы под фургоном имеется что-либо, окромя голой почвы. Поэтому я буквально вжался в холодную утреннюю землю, стараясь не шевелиться и дышать как можно тише, хотя из-за пробиравшего тело морозца, особенно когда он заползал на нывшее плечо и прокушенную стопу, делать это было весьма непросто.

Приближенный подступил к кузову, заглянул внутрь и тут же отдернулся. Через россыпь мелких дырочек в днище я заметил, как одна из тканей, тот самый красный платочек, поползла из кузова. Видно Фарес мигом приметил распоротую вещицу, решив тут же явить находку на обозрение Его титулованному величеству.

— Где он?! — вмиг рассвирепевшими глазами вонзился в скупщика Лас.

— Я не понимаю, о чем вы глаголете, милорд, — спокойно пожал плечами Ивиан, поднося бокал к губам.

Герцог схватил торговца за грудки и принялся яростно сотрясать, видно тщась буквально вытрясти из пепельноволосого мужа информацию, словно гроши из карманов. Но ни слова северному владыке таким способом добыть не удалось, и он лишь расплескал из сосуда Ивиана добрую половину рубиновой жидкости на собственные ладони.

— Где он?! — повторил тогда Дориан Лас. — Куда ты его дел?!

Ответа не последовало. Тогда герцог, еще недолго побуравив скупщика недобрым взглядом, сцепил зубы, но распустил хватку.

— Для столь малоценной фигуры, ты слишком многое себе позволяешь, Ивиан. — переведя дух, сказал Лас, выдержав короткую паузу. — Никто из верхов, если я велю отправить тебя на плаху, не станет ратовать о твоем спасении. Ты ведешь себя непозволительно панибратски утаивая от меня искомое, и сейчас отказываешься отвечать, когда я уже схватил тебя за руку… Ты ведь знаешь, где находится то, о чем я вопрошаю?

Ивиан, бесстрастно смотря в выпученные от напряжения глаза владыки севера, отпил из наполовину опустошенного бокала и ровным голосом выдал:

— Не имею ни малейшего понятия.

Вдруг я услышал, как кто-то, быстро перебирая ногами, точно крыса, зашагал внутри повозки. Этот звук заставил меня еще сильнее прижаться к почве, затаить дыхание и тревожным взглядом впериться в располагавшуюся прямо надо мной маленькую дырочку. Практически сразу в ней промелькнула подошва Фареса. Стук шагов умолк. Однако, спустя пару секунд затишья, маленькие старческие стопы вновь звонко забегали по днищу, в этот раз уже в обратном направлении.

Фарес, кряхтя, слез с повозки, отчего та едва заметно покачнулась, отряхнулся и двинулся к герцогу Дориану. Тот, верно уловив от своего приближенного некий жест, несколько поубавил пыл, мягко переводя взгляд обратно на скупщика.

— Хорошо, предположим, ты действительно не понимаешь, о чем я веду разговор. Но верно имя того, кто доставил тебе этот груз, ты запамятовать не мог?

— Не в моих правилах раскрывать личины поставщиков. Это нарушает воровскую этику…

— Какую к бесам этику?! — вновь вспылил Лас. — Перед тобой сам герцог севера, а ты смеешь умалчивать запрашиваемые мною сведенья?! Да чего там сведенья, посмотри на себя. На кого ты похож? В чем встречаешь своего владыку? Замызганный вином старый балахон — это ль, по-твоему, то одеяние, что достойны видеть мои очи? Еще и воняешь, будто из выгреба вылез.

— Прошу меня великодушно простить, — язвительно поклонился Ивиан. — Пойду, растолкаю глашатая и достану красный шерстяной ковер…

— С меня довольно, — прерывая ехидства скупщика, изрек Дориан Лас. Положил руку на гарду висевшего у пояса клинка, резким движением выдернул оружие из ножен, высоко вскинул и одним легким мановением, попятившись шагом, рубанул. К его ногам рухнула подавившаяся фразой голова скупщика. Рядом, немного погодя, замертво упало и тело, сея кровавым фонтаном из разрубленной шеи. Разбился крупными осколками вылетевший из обмякшей руки бокал, выплескивая на изумрудную траву очередную порцию алой жидкости.

Я чуть не взвизгнул. Ах ты гнида! Паскуда! Тварь!!!

Фарес, чертыхнувшись, поспешил отскочить подальше от трупа.

— И верно, он не представлял большой цены, — обтерев острие клинка о ворот халата Ивиана, а затем вдев меч обратно в ножны, высказал герцог, смотря бешено выпученными глазами на заливавшуюся красным землю.

— Но, мой господин, — шелестящим голосом пролепетал старик, от видимой мерзости прикрывая рот сверкавшей золотыми перстнями ладонью. В отличие от герцога, которому, согласно молве, больше по душе приходилось любоваться своими богатствами в казне и претило носить их на себе, Фарес был обвешан драгоценностями. Несколько колец с разноцветными камнями, браслеты, броши, запонки, маленький кулон, являвший собой необтесанный аметист, и многочисленные серьги, коими были исколоты уши — всем этим великолепием немолодой муж мерцал в лучах разгоравшегося дня. Учитывая его истощалое тело удивительно, как такая тяжесть не тянула старика к Омуту. — А что ежели он ведал, где ключ?

— Быть может и ведал. Но не говорил. В любом случае, замок мы вскроем, с ключом или без. К тому же, этот проходимец уже слишком многое увидел и услышал. Всегда следует обрубать хвосты, сэр Фарес, покуда они одной неприметной ночью не придушили своего благолепного хозяина во сне… А что касается тебя. — Герцог перевел глаза на застывшего в дверном проеме купца. Наскоро сдернул с пояса пузатый мешочек, швырнул. Торговец едва уловчился словить деньги, в столь сильное смятение повергла его увиденная только что картина. — Ты доставил товар в город, еще и на полдня раньше. За это я тебе даже немного надбавил.

Дориан Лас усмехнулся. Губы лысого купца также, пускай и с натугой, растянулись в приветливой улыбке, и он поспешил спрятать полученную мошну за пазуху. Герцог севера отвернулся, вновь посмотрев на уже переставшее исторгать из себя живительные соки тело скупщика.

— С другой стороны… — неспешно начал владетель севера. — По пути тебя ограбили. То есть, я мог и не дождаться своего товара.

— Это лишь досадное недоразумение, милорд, — многократно кланяясь спине Ласа, затараторил купец. — Их было очень много, больше, чем моих людей. Но, значится, оная посылка предназначалась вам самой Судьбой, Ваше Величество, раз, несмотря ни на что, оказалась у вас.

— Я не могу полагаться на Судьбу.

Дориан Лас едва заметно качнул головой в сторону стоявшего подле дверной коробки гвардейца. Воин, в свою очередь, кивнул в ответ, развернулся на месте, вскидывая арбалет на начавшего было мельком пятиться купца, что оружие оказалось в считанных от него дюймах. Раздался щелчок тетивы. Болт, прерывая моления о снисхождении, вонзился лысому мужу точно в грудь. Он всхлипнул, глаза закатились, и вот второе тело безжизненно завалилось на пустырь, перегораживая проход в дом и вынуждая стрелявшего в упор гвардейца чуть отступить в бок, не позволяя трупу обрушится на него.

— Побойтесь Пантеона, милорд! — гадко возопил Фарес. — А вдруг он был из Купечества?..

— Нет, — отрезал герцог Дориан. — Купечество таких оборвышей у себя не держит, и экипажи у них посолидней. К тому же, я не видел купеческой нашивки на его камзоле, а значит тебе не о чем беспокоиться, мой дорогой друг… Да и сам посуди: герцог самолично прирезал торговца краденным и его посредника. Если весть об этом происшествии и подхватит народная молва, то она будет глаголить не мне в укор.

— Но ведь воровская шатия…

— А что мне сия шатия? Если их что-то не устраивает и они откажутся, коли занадобится, подыграть, тогда пускай ступают с моих владений и ищут себе иного прибежища. В Ферравэле же так много властедержателей, что только и грезят пристроить в своих градах притон-другой. Засим, оставь подобные думы, советник. Прижать меня к стенке способен разве что король да голова Луговничья, но никак не шайка обшмыг. А нам хватит прохолаживаться. Вы, — герцог пальцем указал на пару расположившихся по обе стороны от дверного проема гвардейцев, — лошадь под уздцы и во дворец. Вместе с фургоном, разумеется… Как пребудем, следует доложить слугам, чтобы ванную готовили, — отрешенно проговорил он себе под нос. — Я весь измарался…

Податливо поклонившись, бойцы быстрыми шагами двинулись в мою сторону.

Бесы! Это уже переходит все границы! Если попытаюсь убежать — постигнет участь Ивиана и торговца. Но и оставаться здесь лежать я не могу — если не переедут, то банально заметят и схватят. Нужно что-то решать, причем быстро!

Я кое-как просунул палец в отверстие в днище, ногтем подволок первую попавшуюся ткань, вытащил. Подвязал заиметым фиолетовым платком ноги за щиколотки к скреплявшему, точно позвоночник, между собой все четыре колеса брусу, и поспешил ухватиться за ось, чуть подтягиваясь и отрывая спину от земли. Благо, посадка у повозки была относительно высокой — с иной по нашим ухабам рискуешь себе весь кузов отбить.

Послышался гулкий хлопок железной перчаткой по лошадиной шее, и животное, коротко заржав, ведомое за поводья, принялось разворачиваться в сторону выводившей на улицу приотворенной калитки. Я сразу, за скрипом колес, шатанием спиц и дребезжанием корпуса ощутил на себе, насколько «на коленке» был собран фургон. Но придется терпеть. Путь до дворца не близкий, к тому же ведет он, пускай в отлогую, но все же гору. Вот бы только ось не треснула под моим весом…

 

Глава третья

Кто бы мог подумать, что тропа к гнезду самого герцога будет пролегать по эдаким трущобам! Правда, поначалу все складывалось довольно неплохо. Повозка, ласково и как-то убаюкивающе подрагивая на ровной мостовой, не спеша продвигалась вперед по улицам. От покачиваний меня в один момент даже едва не одолела дрема, как вдруг, точно черт из коробочки, выскочили истинные виланвельские дороги. В итоге большая часть пути прошла по испещренным выбоинами да щербинами грязным переулкам бедных районов, отчего мое плечо с каждым мигом негодовало все громче, промачивая и без того мерзко налипшую на резец рубаху, бинт и плащ новыми каплями выжимаемой из туловища крови.

Ухавший по рытвинам фургон, казалось, с минуты на минуту должен развалиться. Меня мотало из стороны в сторону, затекающие пальцы нет-нет да соскальзывали с дроги, и приходилось призывать на помощь деревенеющие мышцы, дабы не рухнуть и ненароком не отбить чего-нибудь. Так и обнаружить себя недолго. Тем паче, что свисавший подол плаща частенько облизывал пыльную дорогу. Благо, за фургоном особо не следили, да и смысла в этом не было. Такая махина не требовала пристального внимания.

Но больше остального меня беспокоил ключ. Он то и дело мелкой дребезжащей украдкой подступал к краю кармана, норовя выпасть и навсегда поселиться в одной из множества «украшавших» тропу ложбин. Хотя, для чего мне теперь сдалась эта безделушка? Если удастся скрытно дойти до конца пути, тогда надо будет, не задумываясь, рвать когти при первой возможности, а не ключи в скважины совать. Сейчас на кону стояла моя жизнь, и не очень бы хотелось оканчивать ее так глупо. Коли заметят в замке постороннее лицо, то могут без колебаний болт в лоб пустить, никто даже не охнет. Посему не знаю, что на меня нашло. Только маета лишняя, каждый раз засовывать выскакивающий из кармана ключ все глубже. Не хватало еще, чтобы рука с оси сорвалась, пока тянуться к нему будешь. При этом отданные мне стариной Ивианом, светлая ему память, авансом золотые марки одна за другой выпрыгивали из-за пазухи, оставаясь мирно лежать в лужицах, покуда какой-нибудь особо удачливый гражданин не обнаружит на тропе сие бесхозное богатство. И, странное дело, о монетах я совсем не беспокоился, несмотря на то, что все мои сбережения ныне хранились на одной из центральных Виланвельских улиц. Отчего-то мне даже в голову не пришло вернуться за котомкой. Теперь, можно сказать, что сыпавшиеся из меня деньги являлись моим единственным состоянием, которое с каждой дорожной язвиной таяло все стремительней.

В такие моменты я не уставал восхвалять себя за то, что догадался повязать ноги тканью. Если ладоням не всегда удавалось удерживать меня на весу, то стопы и вовсе соскочили бы на первом же ухабе. Особенно это касалось правой, укушенной псом ноги, что частенько принималась, после очередной рытвины, заливаться нытьем от давящей боли.

Раз меня даже посетила мысль развязаться, рухнуть на землю и, если госпожа удача соблаговолит, прокатиться меж задних колес, после чего скрыться за первым попавшимся углом, а там уж как-нибудь нанести герцогу визит и взять с него причитающееся за убийство Ива. Однако эти думы всевечно прерывала пара мерно шагавших позади оседланных гвардейцами меринов. Если решусь на подобное — выскочу точно в лапы герцогским охранителям. А это в будущем способно иметь куда более тяжелые для меня последствия, нежели отбитые под повозкой конечности. Ладно уж, доберусь, а там — будь что будет.

Третий боец, который не заходил на задворье скупщика, оставшись, вероятно, приглядывать за ездовыми, взял в руки поводья и ступал впереди, ведя сразу и запряженную в фургон лошадь, и своего, точно такого же, как у товарищей, вороного коня. Ну а в авангарде, кто бы сомневался, седлав собственных жеребцов, шествием руководили герцог Дориан Лас и первый приближенный Фарес эль'Массарон, о чем-то мирно перебалтываясь. Грохотавшие на расстоянии вытянутой руки колеса заглушали все прочие тщившиеся подступить к моим ушам звуки, оттого речь этой титулованной парочки не доходила до меня хотя бы членораздельными урывками, сливаясь в одно сплошное, едва различимое на границе слуха бормотание.

Так или иначе, к намеченной цели мы подбирались, причем даже скорее, чем я предполагал, и без вынужденных остановок — видно, герцог обеспокоился какой-никакой маскировкой, дабы его не опознал первый попавшийся прохожий, и спустя несколько минут толпа ротозеев не наводнила и без того узкую тропу. Право, людей встречалось немного, а те, кому в поле зрения попадал сопровождаемый гвардией фургон, стремились как можно скорее удалиться подальше.

За несколько сотен ярдов до врат виланвельской крепости постройки, жилые и мастерские, закончились, открылось широкое пространство зеленой эспланады, и дорога вновь обрела опрятный вид, став тянуться наизволок. Приходилось даже несколько сильнее подтягиваться, практически прилегая щекой к колесной оси, дабы не грянуться затылком о мощеную бледно-желтой замшелой плиткой тропу. Однако макушка все равно продолжала вилять на весьма опасном от земли расстоянии, кончиками волос-таки уцепляя грязь. Я боялся представить, что бы было, если бы мы начали восхождение, ступая по прежнему, разбитому тракту. Оглянуться не успеешь, как при подобной тряске, ненароком, ударом о мерзлую почву раскроишь себе череп, потеряешь сознание, и поволочешься по бурвам следом за повозкой, будучи все так же привязанным к ней за щиколотки. И тут уже придется печься не за свое раскрытое укрытие, а за то, чтобы эта краткосрочная бесчувственность не стала вечной, и ты смог от нее, рано или поздно, очнуться хоть в маломальском здравии. Проще говоря: не двинуть кони под днищем раздолбанного фургона.

Толстые дубовые створки шумно разошлись, за ними под арочные своды заскрежетала поднимаемая на цепях герса, и экипаж, пройдя насквозь широкие стены, преступил внутренний двор замка. Сейчас я с остервенелостью принимался ворочать головой из стороны в сторону, надеясь запоминать хоть какие-то ориентиры для обратного пути. Из моего положения проглядеть что-то более-менее ясное выходило сложно, однако некоторые примечательные места в моей памяти все же отпечатывались. Небольшой, стоявший на цветущей поляне белый фонтан, в облачках брызг которого играли золотистые солнечные лучи. Дальше — сплошная ограда из подстриженных кустов, сквозь которую иногда мелькали ажурные беседки и лавочки, в этот час пустовавшие. Все близкие герцогу люди — советники, слуги, избранные ремесленные мастера и военные командующие, сокольники и сенешали — проживали во дворце вместе с ним. Оттого, наверняка, именно они по вечерам запруживали это богатое раздолье, сея здесь интеллигентный (и не очень) гомон, а также сверкая кто бесценными безделушками, а кто рабочими мозолями. Вряд ли сам герцог мог выделить хотя бы минутку на подобное времяпрепровождение.

Когда я говорил «пустовали», то относил это, разумеется, к придворникам. Гвардия же, даже спозаранку, была всюду, куда не кинь взгляд. Особенно по дороге — через каждые шесть-семь ярдов с обеих сторон мощеной тропы свои дражайшие бронзовые сапоги простаивали вышколенные, готовые в любой момент ринуться в горнило боя воины. Уверен, что столь пышные меры применялись лишь при встрече и проводах герцога. Едва ли гвардейцам наказано вот так, вытянувшись по струнке, да еще и при эком числе охранять пустующую тропу от заката до заката. Наверняка, после того, как наша делегация минует двор, бойцов распустят кого по постам, а кого в казармы — ожидать своей смены. В любом случае, даже если судить по выведенным на прием воинам, стражи здесь хватало. Пробираться мимо такого количества при свете солнца — затея весьма сомнительная. Видно, придется где-то притаиться до сумерек, а там пытаться выбраться за пределы дворца. Хотя, в Омут, не буду строить далеко идущих планов. Сколько их уже успело кануть за последний час? Пока что все задуманные мною на сегодняшний день ходы не свершались, оборачиваясь просто форменным безумием. Я и в горячном сне бы не помыслил, что, едва прибыв в Виланвель, стану тайно, без своей воли, проникать в крепость герцога Дориана Ласа. С какой стати вообще?! Я заехал лишь сбыть товар да схарчить пару плошек супа в трактире, позже метя завалиться на пуховую перину и прохрапеть до следующего утра. Какого лешего моя туша оказалась под торговой повозкой посреди герцогского двора?!

Послышался протяжный и трещащий скрип раскрываемых врат конюшни. Оставив повозку посреди широкого и в меру смердевшего кобылой помещения (мне доводилось бывать и в гораздо более «благовонных»), лошадь отвязали, уводя в огражденные стойла, походя укрывая ее попоной. После, взяв в руки по крепящемуся к хомуту брусу, гвардейцы развернули повозку, подвезли ее передом к стене и привязали канатами за один из поддерживавших своды, колоннадой тянувшихся вдоль всего хлева, деревянных столбов.

Я распустил пальцы на дроге, мягко припал лопатками на почву. Тихо, стараясь не шоркать спиной по земле, подволок туловище к согнутым ногам, за несколько секунд развязал витиеватый узел на платке, высвобождая конечности на свободу. Благо, герцог со свитой располагались ко мне затылками, что-то негромко обсуждая, так что моей особе не составило труда чуть отползти к носу фургона и затаиться, подтянув под себя колени и стараясь занимать как можно меньше места. Здесь меня, без целенаправленного поиска, заметят едва ли — по бокам окружали копны, по запаху, свежескошенного сена и бочки — вероятно, с водой и крупой для конского потчевания. Вдобавок, повозку приставили к стене практически вплотную, и я не думаю, что снаружи, в той части, под которой я расположился, их глаза что-либо заинтересует. То, за что герцог Дориан так пекся, находилось внутри кузова.

Вылезать сейчас не имело смысла, мое укрытие было в определенной степени надежным. К тому же, створки конюшни дисциплинированные гвардейцы за собой плотно прикрыли, и путь к ним пролегал через озаренную светом подпотолочных окошек территорию, как любили говорить в таких случаях: простреливаемую со всех сторон.

Убо, обождем. Спешка мне сейчас ни к чему. Как разбредутся из хлева — так, быть может, и высуну свой нос, осмотрюсь, прикину пути к отступлению. А пока, думается мне, до ночи это вполне прилежный для меня приют. И питье под боком, и снедь. Пускай, зерном сыт не будешь, но заткнуть урчащий желудок и им вполне сгодится. Большего я не просил. Единственное — почву поутру нельзя было назвать особо приветливой. Горевшие на конюшенных стенах немногочисленные, еще не затушенные с ночи факела поднимали жаркий воздух вверх, к крыше, вовсе обделяя теплом землю. Оттого лежбище на ней ощущалось не слишком комфортным. Однако, выбирать не приходится.

Мои несколько отвлеченные размышления развеял скрип фургона. Видно, кто-то решил забраться внутрь. Раздались уже знакомые быстрые, словно поганый осенний ситничек, шажки над головой. Затем затишье. Недолгое.

— Я, вестимо, вовсе не вор, милорд, — послышался шуршащий глас эль'Массарона. — Однако могу заверить, что запор тут непростой. Опять-таки, станутся ли на эдаком ларце простой запор ставить? Если рассудите ключника или взломщика кликать, то тут работы до конца дня, не менее.

— Слишком долго, — решительно отрезал Дориан Лас. — Нужно найти более скорый способ. Мы и так достаточно томились в ожидании. И теперь, когда вожделенное богатство уже в практически моих руках, меня снова заставляют ждать? Не позволю.

«Он сказал, богатство?» — вмиг навострилась моя разбойничья сущность. Я немного оживился, перегруппировался, уперев голову щекой в прохладную землю близ колеса и сосредотачивая все свое внимания на виденных впереди лишь чуть выше пояса персонажах. Обзор создавался не ахти какой, зато и быть обнаруженным я не рисковал.

Фарес причмокнул.

— Есть одна метода. — Он пошаркал обратно к заду кузова. Медленно, свешивая отдельно каждую ногу, опустился на грубую почву. — Я могу… попытаться вскрыть его волшбой. Но не ручаюсь, что сие нас беспременно выручит.

— Не важно. Попробовать стоит… А, коли не выйдет, тогда, что поделать, будем взламывать более привычными методами. Можешь приступать.

Старик, почесав одной обутой в белоснежные полусапоги стопой другую, засеменил к герцогу.

Маг, значит? Не знал, что северный герцог держит подле себя колдуна. Я-то наивно полагал, что все находящие на службе у правителей волшебники прозябают в башнях Певчих Лугов, близ Корвиаля. Что же, как оказалось, я ошибался. Мне сегодня вообще пристало частенько ошибаться. Хотя, судя по виду эль'Массарона, он был человеком уже весьма преклонных лет, оттого смею предположить, что расположился этот муж при дворе Виланвеля уже на пенсии, ввиду своей маловостребованности в столичной колдовской колыбели. Впрочем, сбрасывать со счетов прошедшего Луга чародея не стоило даже после его кончины.

— Извольте просить вас расступиться, — встав рядом с Дорианом Ласом обратился к тройке гвардейцев Фарес. Те поначалу никак не отреагировали, но, заметив проведенный герцогом от пояса отмахивающий жест, отошли на несколько шагов в сторону. Верно — никто, кроме правителя, которому присягнула на верность гвардия, не смеет ею повелевать.

— Вас этот призыв тоже затрагивает, милорд, — выждав паузу, тихо прошуршал маг, заискивающе не поднимая глаз на своего владыку.

Дориан сначала помедлил, точно удивившись подобному заявлению, но по итогу, заведя руки за спину, отступил на пару шагов, оставляя Фареса эль'Массарона наедине с самим собой.

Это как же он замок вскрывать собрался?! Взорвать? Расплавить? Испепелить? Я тяжело сглотнул. При любом из вышеупомянутых приемов мне несдобровать, в большей или меньшей степени. Самое простое — отделаюсь парой ожогов и царапин. В худшем случае — мои кишки станут частью внутреннего убранства герцогской конюшни. Это звучало, в некоторой мере, даже почетно, но отчего-то мне совсем не хотелось подобного исхода.

Я плотнее поджал под себя колени, пряча меж ними голову и закрывая ее руками.

Фарес сбросил с плеч неказистую дорожную накидку и властно раскинул руки в стороны. Затаив дыхание, он свел их у живота в молебном жесте, где-то наверху, вероятно в глазах, засиял отражавшийся даже от сухой почвы голубоватый свет. И в следующий миг с выброшенных вперед дланей сорвался бирюзовый комок трещащих молний, с рвущим воздух «Вум!» ринувшись на повозку. Однако не успело заклятье пролететь и трех ярдов над землей, как вдруг стало меркнуть, неуверенно срываясь вниз и, едва соприкоснувшись с землей, распалось сонмом вмиг истаявших искр.

— Это… — отнюдь не сразу собравшись с мыслями, недоуменно начал герцог Лас, обращаясь к ошеломленно поднявшему ладони колдуну. — Это все?

— Верно, моя нутряная купель с годами истощилась, милорд, — негромко и угрюмо проговорил Фарес, но быстро встрепенулся, повернувшись к северному владыке и, несколько приободрившись, изрек: — Извольте удалиться за посохом.

Не дождавшись ответного герцогского позволения, маг подхватил с земли свою накидку и скорым шагом двинулся к дальней стене конюшни, где, словно вырезанная в дереве, расположилась одинокая дверь.

— А я, пожалуй, пригублю бокал вина. В глотке словно выростняк тлеет, — проводив приближенного взглядом, себе под нос высказал Дориан Лас, направившись следом к незакрытой створке. За ним, в едином порыве, ступили и гвардейцы, но, заметив это, герцог обернулся, ткнул указательным пальцем. — Вы двое — оставайтесь здесь. Если забредет конюх, скажите, что завтрак для его питомцев откладывается.

— Как прикажете, милорд! — разом заголосили отмеченные северным владыкой бойцы.

Герцог одобрительно кивнул, толкнул незакрытую Фаресом дверь, отчего, подхваченная ворвавшимся порывом ветра, взметнулась пола его невзрачной аспидно-серой пенулы (вероятно, надетой герцогом как раз для отвода глаз), и выступил из хлева. За ним конюшню покинул один из гвардейцев, а пара его товарищей, шаг в шаг, подступила к заду повозки, став ровно по углам.

Блеск! Судьба сама подкидывает мне шанс на спасение. Конечно, все могло сложиться еще удачней, если бы Лас не решил забыть здесь двух своих бойцов. Однако, они располагались ко мне спинами, и я мог, пускай немного попотев, попытаться выбраться, поколь не обратился мокрым местом от здешних методов взлома. Долой сомнения, времени в обрез.

Я тихонько отполз назад, медленно привстал, едва вместившись в зазор между фургоном и стеной, плотно припал спиной к последней. Здесь мое худощавое тело пришлось очень кстати, так как поднимаясь оно даже кончиками волос не задело ничего способного породить предательский шум, и стоявшие впереди, точно бронзовые изваяния, гвардейцы не разобрали моего маневра даже краем уха. Я, расположившись поудобнее, уже собирался двигаться вдоль стены, к высоким створкам конюшни, как вдруг в кармане стало чуть припекать. Не кипеть, обжигая кожу, а именно легонько греть, словно очередная подсказка проказницы Судьбы.

Ключ. И тут азарт захлестнул мой разум. А что, если попробовать отпереть ларец прямо сейчас? Утянуть таящиеся в нем сокровища прямо из-под носа самого герцога севера? Это было пакостной, подлой и, не побоюсь этого слова, свинской затеей, но именно от этого мои руки так и тянулись воплотить ее в жизнь. Буду потом рассказывать внукам, как околпачил самого Дориана Ласа, которому после еще кровь из шеи пустил и вышел из этого дела чистым, как первый снег. В то же время, глас рассудка твердил, что я ступаю по лезвию очень острого ножа, рискуя ни чем-то порожним, а своей шкурой, и внуков, коли решусь на подобную авантюру, могу и не дождаться. Сейчас у меня появилась реальная возможность выторговать свою душу у старухи Смерти, незаметно покинув конюшню, и, пренебреги я ею, иной, вероятно, не будет.

В итоге какое-то из этих двух воззрений должно было перевесить. Впрочем, я практически не колебался.

Слишком сладок вкус азарта.

Плавно подтянувшись на руках, стараясь не шаркать по стене, я взобрался на облучок, причем сделал это настолько быстро и мягко, что фургон даже мельком не покачнулся. Аккуратно перекинул ноги одну за другой через низкую, но пухлую перегородку, оказавшись внутри кузова.

Рано или поздно жажда наживы и обмана, наверняка, сведет меня в могилу. Но не с этим солнцем. Лишь заберу то, что по праву вора теперь принадлежит мне, и уйду своей дорогой. Ну или хотя бы попытаюсь уйти.

Присел на корточки, в очередной раз принявшись оглядывать расположившийся под досками кубовидный ларец, скользнул взглядом по замочной скважине. Приподнялся, запуская руку в карман и изымая на свет маленький ключик с витой бородкой, запустил зубчатый стержень в напоминавший по форме пешку зев темно-бирюзового сундучка. Раздался тихий, точно истомленный, щелчок.

Я осторожно, со слабо скрываемым испугом, повернулся. Но, как оказалось, стоявшие в нескольких ярдах позади гвардейцы не расслышали глухого звука отпираемого запора, продолжая все так же безучастно пронзать взглядом противоположную стену конюшни. Вероятно, бронзовые барбюты плотно закрывали уши, заметно ухудшая слух своих хозяев. А, возможно, этот щелк и вправду был почти неразличим, и я смог его расслышать лишь потому, что был целиком и полностью сосредоточен на замке.

Пальцы одними ногтями поддели едва заметно отслоившуюся дверцу, беззвучно отодвинули ее в сторону. Казавшееся на первый взгляд совсем крошечной шкатулкой узилище, на деле оказалось довольно глубоким стальным ящиком, внутри которого, поблескивая какими-то выбитыми на поверхности изумрудными закорючками, лежало несколько бесформенных каменных осколков.

Мои глаза озадаченно округлились. Руды? Герцог что, действительно так ратовал за имение каких-то валунов? Думаю, сказать, что я ожидал разительно другого — значит не сказать ничего. Моя фантазия уже успела обрисовать в голове золотые барханы, драгоценности, изощренные старинные реликвии или, на худой конец, роскошную одежду. Это Дориан Лас называл богатством? Груду аморфных булыг? Что же, герцога либо кто-то очень умело облапошил, либо он действительно был ярым поклонником скальных пород.

Но вдруг до меня донеслись чуть заметные уху странные звуки. Точно сами камни напевали тихим и скорым шепотом, что даже не удавалось разобрать. Их тусклое зеленоватое сияние стало притягательным, рука, повинуясь его зову и сбросив с себя бразды разума, потянулась внутрь ларца. А я, точно завороженный, уже не силился оторвать взгляда от таинственных, вычеканенных на грубой каменной поверхности рисунков. Только кончик моего пальца смог очарованно коснуться одного из них, как за спиной послышался малоприятный железный скрип, в момент вырвавший меня из сковавшего рассудок забытья.

Я, словно ошпарившись, резко обернулся. В дверном проеме, огорошено уронив челюсть на землю, застыл Фарес эль'Массарон, сжимая в сухопарой деснице древко упертого в почву витого посоха с грубым куском азурита на оголовье. Глубоко посаженные, опиравшиеся на объемные мешки глаза забегали по моему обмершему стану, переползли на руки, ларец. Но едва маг узрел выглядывавшие из сундучка камни, как его мимолетное замешательство тут же смело.

Даже не удосужившись оповестить взиравшую на колдуна гвардию об опасности, старик извернул магическое дерево в руке, согнул ее в локте, взяв посох на манер рыцарского лэнса. Туго отведя назад вооруженную десницу, словно оттягивая тетиву мощного лука, он в стремительном выпаде выбросил ее вперед. С зашедшегося на мгновение лазурным блеском азурита сорвался уже знакомый мне клубок молний, и, меча кругом горючими искрами, ринулся в мою сторону.

Сама собой в голове всплыла магическая фигура. Я не успел толком ничего понять — рефлексы все сделали самостоятельно. Ладони сложились запястьями, явив собой некое подобие раскрывающегося хризантемного бутона, и с них в полет устремился моментально соткавшийся яркий пламенный шар. На подступах к фургону, два магических сгустка, бирюзовый и янтарный, столкнулись.

Конюшню объял громогласный грохот, и на мгновение она озарилась ослепительно-белой вспышкой. Меня толкнуло в грудь, отметая назад и больно ударяя спиной о стену. По рукам, лицу и шее что-то неприятно полоснуло — кажется, щепки. Я в последний момент, на подсознательном уровне успев подвести под себя руки, рухнул на бок, покривившись от вдруг ставшей колючей земли. В объятые оглушительным писком уши ворвались звуки древесного треска и лошадиное ржанье. Веки натужно разошлись.

Перед глазами предстала картина полной разрухи. В воздухе витал сор, пол усеивали щепы, зерно, обгорелое сено, тлеющие факелы, упряжь, кнуты и клочки разноцветной ткани, лужами стояла вода. В загонах бесновались кони, подскакивали, вставали на дыбы, тщась выскочить на волю из вспыхнувшего в их доме хаоса. Фургона и след простыл — на его месте лежал лишь усыпанный кусками дерева, зиявший дырами брезент, рядом с которым на земле растянулись гвардейцы. Как я мог заметить, они дышали и даже мельком двигались. Видно, доспехи смогли взять большинство урона на себя, хотя воины оказались в самом эпицентре взрыва и полученные ими ожоги сойдут совсем не скоро. Однако, они выжили.

Фарес эль'Массарон стоял, тяжело припав к древку посоха. Он, вероятно, пострадал меньше остальных, если вообще пострадал, и ныне испытывал лишь магическую слабость. Слишком далеко от основных событий находилось Его Старейшество.

Я попытался подняться, взывая к дико болевшей спине, но лишь бессильно рухнул на колени. Раздался громкий топот приближающихся кованых ног. В открытую дверь, в сопровождении четверки гвардейцев, влетел Дориан Лас.

— Что стряслось?! — выкрикнул он, едва преступив порог конюшни, но, заметив творившийся внутри беспорядок, умолк, окидывая помещение огорошенным взглядом.

— Ничего гибельного, милорд, — прошелестел Фарес, выгибая спину. — Всего лишь очередной высокомерный воришка.

— Как очередной высокомерный воришка мог устроить такое?! — завелся герцог. — Сюда будто катапультный снаряд рухнул!

— Это, как видно, не самый заурядный грабитель, милорд.

Я поднял грузную голову, глянув на неотрывно буравившего меня взглядом колдуна.

— Вот как. — Северный владыка также перевел взор в мою сторону. — Гвардия, схватить наглеца! И отведите своих товарищей к лекарю. — Наказал герцог уже удалившимся по мою душу воинам.

Двое из них, крепко взяв меня под локти, поставили на практически ватные ноги, поволокли вперед. От разгоревшейся в потревоженном раненом плече боли сами собой сжались в животном оскале зубы.

Пленен второй раз за утро, теперь уже — герцогской гвардией… Что могу сказать, прогресс на лицо.

Пропуская мимо уводивших ущербных соратников гвардейцев, Дориан Лас подошел ко мне.

— Осторожней, милорд! — кричал ему в спину Фарес. — Этот малый умеет колдовать.

— Неужели? — Герцог указательным пальцем взял мою поникшую голову под подбородок, поднял, с прищуром всматриваясь в мои глаза. — И как же ты здесь оказался?

— Сие не шутки, милорд! — Моментально оказался сзади старик. — Он опасен, и я даже не берусь предполагать, насколько. Умело скрывает свой дар, а это признак сильного мага. Хотя, быть может, что это я с годами теряю хватку, ежели не могу почуять близ себя колдуна… Не искушайтесь тем, что его скрутили. Подчас, дабы сплести заклятье, не приходится и бровью повести.

Дориан Лас заглянул мне за спину, туда, где совсем недавно высился его фургон. Некоторое время он молчал, выискивая под простершейся рваной парусиной свой дражайший ларец. Заметив вскочивший, укрытый почерневшим от сажи покрывалом, кубообразный бугорок, герцог обратился к магу:

— Что с сундуком?

Эль'Массарон вначале и не понял, о чем ведет речь его господин, но вскоре, точно наступив на раскаленные угли, вздрогнул, метнувшись к подпаленному брезенту, казалось, только сейчас уличив утрату фургона. Присел, стащил с сундучка, оказавшегося практически не пострадавшим, разодранную ткань и онемел. Медленно протягивая руку, он коснулся мирно спавшего в замочной скважине витого ключа, заскользил пальцем по бородке. Но тут же, тряхнув головой, точно прогоняя нагрянувшее замешательство, обдал меня яростным взглядом.

— Этот проходимец стащил наш ключ! — брызжа слюной, грозно завопил он.

— Да ты что… — Герцог перевел взор обратно на меня, глянув в мои нервно забегавшие глаза, но мысли своей продолжения не дал. Я было подумал, что он немедля прикажет рубить мне голову или же сделает это самолично, благо навык у него, как я уже успел убедиться, имелся. Однако герцог всего лишь задумчиво потер подбородок и спустя несколько мгновений молчания произнес: — А что внутри?

Старик, не смывая с лица возмущенную мину, приотворил темно-сизую створку, запустил внутрь руку и изъял наружу небольшой, размером с его ладонь, кусочек чуть сиявшего зеленым камня.

— Они здесь… Я чувствую… как в них… клокочет сила, — часто сглатывая, зачарованно проговорил Фарес, уперевшись взглядом в булыжник. — Тот делец не обманул…

— Там все?

— Все… — через несколько секунд кивнул колдун, сосчитав осколки внутри ларца. — Тяжелая, зараза. — Он, не без натуги, вложил изъятый камень обратно к его собратьям.

— Славно, — отрешенно проговорил герцог, не отрывая от меня глаз. — Говоришь, он опасен?

— Еще как милорд! — Старик вскочил на ноги. — Колдун, право, не самый умелый, но с ним надо что-то решать, иначе может выдать чего похлеще… — эль'Массарон быстро проплыл взором по разворошенному убранству хлева, — этого.

— Но, почему до сих пор не выдал?

— Копит силы, милорд. Говорю же, он неискусный, точно ребенок с клеймором. Свершил один взмах — и выдохся. Но надолго ли?

— Тогда обезвредь его, Фарес. Не вверю, если скажешь, что тебе это непосильно.

— Посильно! Конечно посильно, милорд! — закивал маг. — Только мне нужно воротиться в келью. Все мое уснащение покоится там.

— Ступай, — отойдя на шаг, сказал герцог, не повернув головы.

— Только одна скромная условность, милорд. Я должен убедиться, что этот проходимец в мое отсутствие не набедокурит.

— Это как же?

— Дайте мне одно мгновение, милорд.

Старик чуть отступил, вскидывая свою треклятую палку в мою сторону. Грудь в момент сковало режущей болью, заставив в оскале заскрежетать зубы, а ноги подкоситься. Я не упал лишь благодаря надежно поддерживавшим меня гвардейцам. Впрочем, эта мучительная вспышка довольно скоро померкла, оставляя внутри лишь странную стесняющую тяжесть, словно по жилам разлили холодный металл.

— Вот так, — держа меня на прицеле посоха, проговорил Фарес, боком, точно речной краб, подступая к герцогу. — Возьмите, милорд.

Дориан Лас озадачено воззрился на собеседника.

— Не переживайте. Я влил заклятье внутрь, так что некоторое время оно сможет прожить само по себе. Вам необходимо лишь не сводить камня с его фигуры. Не спрашивайте, просто возьмите.

Владыка севера покороблено принял посох из рук старца, направляя чуть нырнувшее в сторону оголовье обратно на меня. Спавшие на мгновение нутряные оковы вновь сжались. Фарес улыбнулся сухими губами и затрещал башмаками в сторону выходу.

— Ужель, это твоих рук дело? — когда колдун скрылся из конюшни, обратился ко мне герцог, вскидывая подбородок.

Я промолчал, за что незамедлительно получил пинок под колено, заставивший меня едва не сесть на земле.

— Не смей безмолвствовать, когда к тебе обращается герцог, отрепыш! — гаркнул отвесивший удар, средних лет гвардеец с небритой трехдневной щетиной на выдававшемся вперед подбородке, распрямляя мою поникшую фигуру.

— Моих, — тихо пробурчал я без злобы, в этот момент думая лишь о пульсировавшей по телу боли.

И вновь бронзовый сапог жестко врезался в сгиб ноги.

— Не мямли! Ты перед герцогом, так и обращайся с герцогом, как подобает!

Я, скривившись от боли в колене, поднял голову, взглянув на невыдававшее эмоций, словно алебастровая маска, лицо Дориана Ласа.

— Моих… милорд.

— Ты из Певчих Лугов?

— Никак нет, милорд.

— А кто же тогда?

— Я… — От пульсировавшей по всему телу боли мои мысли перемешались, однако, едва я взглянул на выпученные от томящегося в них гнева глаза щетинистого гвардейца, как они вновь приобрели очертания прямой струны. Скрывать правду нет никакого смысла. Может себе дороже обойтись. — Я простой разбойник, милорд. Налетчик, бандит, преступник, называйте, как Вашему величеству угодно.

— Разбойник? Ты ограбил мою повозку? — Герцог качнул головой в сторону раскинувшегося неподалеку оборванного брезента.

— Так точно, милорд.

— В одиночку?

— Да, милорд.

Дориан Лас удивленно поджал губу:

— Это как же ты смог такое провернуть?

— Я всегда работаю один, милорд, так мороки меньше. А этот груз сопровождали не то чтобы умелые воины. Оттого провернуть такую авантюру для меня большого труда не составило.

— Даже так… — Герцог причмокнул, а затем, покачав головой, усмехнулся. — Подлый купчонка. Еще лгать мне вздумал? «Их было очень много», — сымитировал гнусный голос недавно пристреленного на дворе купца владыка севера, но быстро кончил гаерничать, вновь очертив на лице серьезную мину. — Впрочем, он получил по заслугам. Зуб даю, они превосходили тебя в числе… намного. Любопытно, какими путями тебе удалось с ними справиться?

— Теми же, которыми мне пришлось пойти здесь, милорд.

Дориан Лас с интересом окинул разворошенную конюшню.

— А с плечом что? Память от конвоя?

— От градской стражи. — Я сплюнул загустевшую во рту слюну, едва не угодив в бронзовый сапог державшего меня гвардейца. Тот, не стерпев покушения, чуть оттянул мою заломленную за спину руку вниз, отчего в примеченном Ласом плече возникло малоприятное ощущение рвущихся мышц. Я всхлипнул, туго сомкнул челюсти.

— Могли б хоть на голое тело перевязь наложить. Так кровь не остановишь.

— Выбирать не приходилось, — я, шипя сквозь зубы, взглянул на герцога исподлобья.

Тот, чинно выпрямившись и крепче перехватив посох, смотрел холодно и сдержано.

— Как ты попал сюда?

— Готово, милорд! — раздался приглушенный голос Фареса, а вслед за этим быстрый нарастающий топот. Колдун показался в конюшне, сжимая в деснице связанные между собой толстой пупыристой нитью стальные — судя по цвету — наручи. На их поверхности фиалковыми капельками виднелись два небольших граненых камня.

Старик подошел ко мне спереди, принявшись раздраженно хватать за руки и защелкивать на них браслеты. По запястьям пробежал холод стали. «Где-то я такое уже видел» — раздался в мыслях саркастический смешок. Впрочем, даже по тактильным ощущениям, эти оковы чувствовались иначе, нежели те, в которых мои многострадальные запястья побывали меньше часа назад. Лиловые каменья, как оказалось, были не просто вкраплениями, они пронизывали сталь насквозь, так что я даже почувствовал их гладкие, чуть выпирающие грани. И едва они коснулись моей кожи, как в висках вдруг заломило, к горлу подступил тошнотворный комок, на лбу выступили крупные гранулы испарины, а глаза словно готовились вывалиться из орбит. Ноги, и без того слабо меня державшие, теперь практически омертвели. Голова, со скривившимся от недомогания лицом, рухнула на грудь.

Покончив с актом обезвреживания, Фарес не без презрения бросил мои руки и вернулся к герцогу. Забрал обратно свой посох, опустил, позволяя стеснявшему мою грудь заклятью начать медленно угасать, посмотрел на меня.

— Что это с ним? — первым высказал назревающий вопрос Дориан Лас.

— Понятия не имею, милорд, — глядя своими янтарными, со скверной прищуринкой глазами, ответствовал маг. — Быть может, на нем впервые применяют усмиряющие путы… Но, воистину, подобной реакции мне за все годы деятельности наблюдать не приходилось.

— Надеюсь, эта реакция его не убьет, потому как с этого момента он в твоей походной когорте.

— Что?! — не поверив своим ушам, выпучился на повелителя старик.

Я же, больше от недопонимания, поднял на герцога тяжелый взгляд.

— А что такого? Ты же сам говорил, что тебе в экспедиции не достает чародеев. И тут он как снег на голову. Не следует игнорировать подобный реверанс Судьбы.

— Но… но… — замешкался приближенный, подбирая слова.

— Никаких «но», Фарес! Это приказ герцога! Или ты смеешь противиться моей воле?

— Никак нет, милорд, — захлебнувшись возмущением, покорно склонил голову старик.

— Вот и славно. А теперь ступай, накажи кравчему стол накрывать. У нас, все же, гость.

Этому заявлению придворный колдун, как показалось, удивился еще больше, однако слов поперек говаривать не стал. Лишь, скрепя зубами, откланялся, промямлив: «как прикажете, милорд», и первым удалился из конюшни. Сам герцог Дориан, движением головы велев гвардейцам следовать за собой, закрыл отомкнутый ларец, приподнял, аккуратно возложив на опаленный дырявый брезент, затем сгреб ткань, соорудив некое подобие сумки, взвалил на плечо и двинулся следом.

Силы северному владыке было явно не занимать. Этот сундучок сам по себе смотрелся весьма увесистой игрушкой, а с валунами внутри так и вовсе казался мне неподъемным — удивительно даже, как от такого груза окончательно не разорвалась испещренная прорехами ткань. Однако, оглядывая плечистую фигуру Ласа, можно было с уверенностью сказать, что столь дородный муж без труда коровью тушу на шею взвалит и не всхлипнет, чего там какой-то стальной ящик.

На тут же последовавшие предложения помощи со стороны гвардии, владыка уверенно-спокойным тоном отказал.

Щетинистый воин, слегка пихнув меня под лопатку и скомандовав идти, нога в ногу с товарищем повел мое, с трудом ворочавшее ногами от нагрянувшей хвори, тело наружу.

* * *

Дабы миновать раздольные герцогские владения, потребовалось немало времени. Вдобавок, сам Дориан Лас ступал неспешно, как-то по-отечески оглядывая роскошный простор. Иногда он останавливался, касался воды в фонтанах, нюхал яркие цветочные бутоны, прислушивался к доносившемуся невесть откуда глухому кукареканью и хрюканью, отряхивал от жухлой листвы выстриженные из кустов скульптуры. Несмотря на то, что на спине его висел весьма увесистый мешок, герцог, видно, отнюдь не смущался грузу и спешил его сбрасывать. Создавалось впечатление, будто Ласу было совсем не в тягость минуту-другую потаскать тяжеловесную груду камней и железа. Впрочем, и назвать владыку севера хилым язык совсем не поворачивался.

Неподалеку от конюшни расположился небольшой закрытый птичник с охотничьими соколами, что сейчас, вероятно, пробудившись от магического грохота, бесновались на жердочках, размахивали крыльями, горланили, тщась вырваться из клетки. Однако, даже если бы их узилище не покрывалось плотно переплетенными стальными прутьями, а лапки не были прикованы к перекладинам насестов, то хищники едва бы далеко улетели с покрывающими глаза клобучками.

Успокоить птиц удалось неожиданно легко. Достаточно было Дориану Ласу сдвинуть щеколду и распахнуть сотканную из железа, напоминающую по узору паутину, дверь вольера, и плотоядные сами собой присмирели, а едва герцог пригладил одного пернатого, как тот, показалось, и вовсе задремал. И подоспевший к этому моменту сокольничий, — одетый в красный суконный кафтан мужик лет тридцати, с острой козьей бородкой, — был уже без надобности.

Ко входу во дворец, огромным, увитым золотой росписью ярко-белым вратам, вела широкая белая лестница, балясины которой напоминали пузатые кувшины. У ее подножья высилась исполинская, в десять человеческих ростов, скульптура уже зримого мною на панцире Альрета Гамрольского опиникуса. Только здесь величественный сказочный зверь застыл, встав на дыбы, широко расправив крылья и устрашающе раззявив пасть-клюв. Чудовище было выточено из мрамора настолько детально, что позволяло разглядеть каждое перышко на массивном теле, ложбинку на морде и шерстинку на хвостовой кисточке. Пугающая и одновременно завораживающая работа.

У врат в монументальный, златокупольный и высокобашенный дворец нас встретил одетый по форме, в белоснежный, расшитый серебром камзол и светлые шелковые рейтузы лакей. Он отворил перед своим господином тяжелую створку и, кланяясь, недобрым взглядом покосился на меня. Чего и говорить, не каждый день герцог пускал к очагу скованного и скрученного гвардией оборванца.

Проведя через широченную, выложенную сверкающей от чистоты плиткой залу, само собой уставленную изысканными вазами, благоухающими цветами и статуями в нишах, меня повели в левое, овитое дивной аркой ответвление, плавно перетекавшее прямиком в трапезную. Сам герцог Дориан, ступая мимо бивших челом слуг, решил не сворачивать вместе с нами, а двинулся вверх по внушительной, укрытой алым ковром Т-образной трехмаршевой лестнице.

Я понемногу приходил в себя. Накативший недуг отступал, хотя, возможно, я просто к нему привык. Что это со мной? Не припомню, чтобы когда-либо происходило нечто подобное. Эти браслеты, следуя словам Фареса, сводили на нет все мои колдовские таланты. Единожды я, проверки ради, даже попытался к ним воззвать, но ответом послужила лишь ожидаемая нутряная немота. Никогда бы не помыслил, что процесс эдакого магического обезвреживания столь неприятен для организма.

Но что ни говори, нынче меня можно было резонно сравнивать с беспомощным, подхваченным бурным речным потоком котенком. Все, что мне оставалось — поддаться течению и стараться держать голову как можно выше над водой, потому как противодействовать ее яростному движению я оказывался абсолютно не в силах.

Особо не церемонясь, мою фигуру усадили в один конец длинного, персон на тридцать, вощеного стола черного дерева, заранее укрытого пышной, молочной скатертью. Три пары хрустальных кубков и тарелок, прибереженных для меня, герцога и, видимо, Фареса, пустовали, но это едва ли надолго. Только Его Величество Дориан Лас решит снизойти до фриштыка, как тут же из воздуха возникнет рой стольников, что, подобно муравьям, суетно забегают вдоль стола с знатными яствами на подносах. А пока я оставался наедине с уже полюбившимся мне щетинистым гвардейцем, который, отпустив товарища по делам, удерживал ровную вымуштрованную позу, гордо располагаясь по левое от меня плечо. Я даже позволил себе вполглаза взглянуть на его высящийся стан, слегка заерзав на высоком, с ажурной спинкой стуле. Он стоял прямо и бездвижно, точно изваянный скульптором-виртуозом памятник, ровно положив арбалет на руки, и каменными, столь же безбурными глазами взирая в одну лишь ему видимую точку на противоположной стене.

Право, посмотреть здесь и правда было на что. Всю западную (если отсчитывать по моему положению) стену занимали огромные окна, закрытые изысканным, как и все, что мне пока довелось видеть во дворце, белокипенным тюлем.

Север взял на себя роль картинной галереи. Здесь висело три массивных написанных пастелью портрета: посредине в анфас красовался Дориан Лас, а по обеим от него сторонам, вероятно, расположились незабвенные матушка и отец — к сожалению, не имел чести лицезреть их при жизни, оттого точно утверждать о личностях нарисованных здесь не могу. Впрочем, кто еще мог заиметь честь устроиться с герцогом в одном картинном ряду?

Также рядом выделялся аккуратно вырезанный, соединявший переднюю и столовую, дверной портал, практически примыкавший к восточной стене. Она, в свою очередь, приютила добытые на охоте, свисавшие от самого потолка шкуры животных, а также уставленные всякого рода драгоценностями полки, книжный шкаф, безжизненную, одетую в парадный доспех фигуру, разнообразные медали и почетные грамоты. По всей видимости, созерцание былых заслуг улучшало аппетит герцога.

Ну, а последнюю, южную стену — я позволил себе нагло развернуться на стуле, выглядывая назад — почти целиком занимал почтенный, сложенный из багрового камня, заливавшийся пламенем камин, от которого весьма ясно, несмотря на разделявшие нас несколько десятков шагов, доносился мягкий, ласковый жар. Пол выложен зеркальной, как и в прихожей зале плиткой, ровный потолок исписан поразительной по своему размаху фреской. Вкус у герцога Дориана явно имелся. Впрочем, наверняка, эту краску нанесли еще до его воцарения в Виланвеле.

Припомненный мною Лас вскоре появился, но уже без грузного брезентового мешка за спиной. Он успел переодеться: теперь его могучий торс покрывала небесная, с высоким воротником, котта, по плечам и на манжетах ушитая золотыми нитями, подвязанная аналогичного золотого оттенка шнурком на поясе. Легкие лазурные штаны были заправлены в мягкие тканевые туфли, что едва ли могли уберечь от холода пуще обычных носков. Гладкая подошва даже слегка поскрипывала на полированном полу, словно намекая на свою исключительную свежесть.

Мою же одежду, разумеется, никто менять не стал, и наше застолье смотрелось, самое малое, очень странно. С одной стороны — богато обряженный, манерный и излучающий чистоту и непорочность господин. С другой — я, потрепанный, разодетый в аляповатый и испачканный от воротника до подола темный плащ, с разбитой физиономией бродяга, от которого сейчас веяло отнюдь не великосветскими духами. Однако и не смердело, как от пьяницы-босяка.

За одним столом словно сошлись сановничьи верхи и работящие крестьянские низы, честь и грязь, ангел и бес.

— Ох, стоило мне искупнуться, прежде чем за стол восседать, — еще не успев примоститься на седалище, сказал герцог, сблизившись лицом с плечом своего пышного одеяния и съежив от запаха нос, но быстро перевел взгляд на меня, улыбнулся. — Впрочем, тогда я бы заставил гостя томиться в одиночестве.

Он отодвинул заскрежетавший по гладкому полу стул, отчего тут же возникло сильное протяжное эхо, чинно сел, положив руки на колени. Словно ожидая этого знака, в трапезную моментально вбежало полдюжины прислуги, принявшись уставлять пустовавшую скатерть едой на любой вкус, начиная от запеченных овощей и оканчивая дорогостоящими морепродуктами. Справились они довольно быстро. Спустя примерно двадцать секунд стол уже ломился от поданной снеди.

В чуть приподнятый герцогом бокал из поднесенного чашничьим прозрачного кувшина полилось бардовое вино. После служка, коим оказался молодой, одетый, как и все остальные стольники, в золотисто-лазурную котарди (на форму для прислуги герцог явно не скупился — в таком наряде впору даже дворянину на юге расхаживать) паренек быстро подступил ко мне, посмотрев вопрошающим взглядом.

— Вина? — вместо него поинтересовался Дориан Лас.

— Нет, благодарю, милорд, — последнее слово я сказал зло, прошипел сквозь зубы.

И буквально тут же, без предупреждения, гвардеец наступил своим кованым бронзовым сапогом мне на пальцы ноги.

— Не отказывай герцогу! — зычно издал охранник очередное поучение.

— Ну-ну. — Лас поднял ладонь. — Не стоит, Ольгерд. Мы, как-никак, за столом.

Воин, внемля словам повелителя, сразу оторвал от меня гневный взгляд и перестал давить на стопу, вновь спокойно воззрившись куда-то вперед.

— Зачем вы тогда его предлагаете, если я не имею права отказаться?

Краем глаза я заметил, как ладонь гвардейца сжалась на арбалетном станке, но после никакого угрожающего моему здоровью действия не последовало. Видно, воин умел исполнять приказы.

Лас улыбнулся, махами руки указывая чашничьему, как и всем прочим слугам, покинуть залу. Долго ждать пока они, с топотом, исчезнут из столовой не пришлось.

Герцог поставил обе руки локтями на столешницу, сплел пальцы в замок.

— Я посмотрю, этикету ты научен слабо, господин разбойник?

— До сего дня подобной практики у меня не было, милорд.

— Еще бы. — Его губы растянулись в еще более широкой улыбке, открытая ладонь недвусмысленно указала на пищу. — Прошу, угощайся.

Я оглядел захламленный съестным стол, с опаской взял узко скованными между собой руками закрученную, размером с мой средний палец, креветку за хвост, положил на пустующую тарелку.

— Однако, блюда выбирать умеешь, — заметил герцог.

— Глаза и нос меня редко подводят. — Я с хрустом отломил членистоногому голову.

— Приятное постоянство. — Дориан Лас также не отставал, принявшись крошить щедро усыпанную кунжутом сдобу. Мой полный ненависти взгляд и враждебный тон он будто не замечал. — Фарес присоединится к нам чуть позже. Решил отправить в Луга весточку, мол, сотворенный в моей конюшне акт боевой волшбы есть не более, чем простая случайность. А то тамошние магистры — еще те паникеры. Того и гляди вышлют к моему двору Ищеек, которые поднимут здесь ненужную суету, отняв у меня полдня на свои пустые дознания.

Не дождавшись от меня никакой ответной реакции на это сообщение, Лас ненадолго умолк, в два укуса поглотив пышный пирожок и запив его вином.

— Как величать тебя, разбойник?

— Феллайя, — не стал лгать я.

Все равно мое имя ему ничего не даст. Людей, которые его знали, можно было сосчитать по пальцам одной руки. А после случившегося на памятном задворье, их еще и поубавилось. И этот говнюк скоро ответит за его смерть.

— А фамилия? Род? Племя?

— Ничего подобного, милорд, — я покачал головой. — Можете звать Безродным, если вам так угодно.

— Хм, — выдохнул он, вновь отпивая из кубка. — Вероятно, у тебя было непростое детство, раз ты стал Безродным, Феллайя? Но буде с ним, не хочу заставлять тебя терзаться горькими воспоминаниям.

Какая забота! Обычно, когда кто-либо говаривал нечто подобное, значит у него к собеседнику имелись определенные дела. Однако, герцог был прав. Мое отрочество нельзя назвать особо сладостным.

— В конюшне ты так и не дал мне ответа, — продолжил Дориан Лас. — Как ты проник в мою обитель?

— Я приехал сюда вместе с вами, милорд.

От такого заявления его глаза поползли на лоб.

— В фургоне, — разъяснил я. — Вернее, под ним.

— Лихо, — прицокнул Дориан Лас. — И зачем же?

— Вы забрали мою добычу. А я подобрался к ней слишком близко и не мог так просто отпустить.

— Точно шакал, схвативший фазана. — Он резко сжал руку в кулак, словно поймав в полете невидимую муху. — Челюстей не ослабишь, как бы птица не била тебя по морде крыльями и не клевала глаза. Ты успел опробовать ее кровь — и она пришлась тебе по вкусу. Право, по итогу шакал оказался не на мирном пустыре, с полным брюхом непереваренной дичи, а в клетке более расторопного, нежели он сам, охотника.

На это сравнение я ничем не ответил, принявшись с охотой поедать очищенных водоплавающих, коих уже навалил в тарелку с добрый десяток. Но вдруг мои уши уловили знакомое быстроходное топанье. Глаза, досель почти вплотную упиравшиеся в усеянную полупрозрачными, бледно-алыми панцирями фарфоровую посуду, поднялись. В дверном проеме практически тут же появилась дряхленькая, чуть ссутуленная фигура придворного волшебника. Его скорый семенящий шаг, разносившийся шуршащим эхом под самыми сводами, разбавлялся звонкой «поступью» ударявшего о плитку посоха, на который старик едва заметно опирался.

Обойдя герцога сзади, Фарес отодвинул от стола невысокий, остававшийся досель незаметным для меня стул, сел, приставив свою колдовскую трость к подлокотнику. В отличие от Дориана Ласа, чародей сменять наряд не стал, только чепец снял, позволяя рвавшимся из окна позади бледным лучам взыграть на немногочисленных седых волосах на висках и затылке. Равно как не переменил он и надсадно-сердитой мины, всячески стараясь даже мельком не задеть меня взглядом своих глаз.

— Знаешь, а ведь ты сослужил мне полезную службу. — Словно и не заметив, как близ него воссел приближенный, продолжил герцог. Я же, после этих слов, лишь нелепо воззрился на владыку севера с полным ртом. Лас тут же принялся пояснять: — Ты сэкономил кучу моего времени, открыв этот ларец. И я просто обязан отплатить тебе, как полагается.

Герцог двумя пальцами, по-эстетски, взял с блюда аппетитное на вид канапе, театрально-медленно, одними губами, очистил шпажку от нанизанного на нее съестного, пережевал и продолжил:

— Однако, с другой стороны, ты украл у меня. Вдобавок уничтожил и превратил в бесполезную ветошь мои ткани, и как бы мне теперь не пришлось всю зиму голышом расхаживать. Получается, ты сотворил мне сразу и добро, и зло.

Он замолчал, улыбнулся, наблюдая за моими встревоженно забегавшими глазами.

— Впрочем, это не так важно. Придется перезаказать, что поделаешь. Это пущай и удар по моему кошельку, но отнюдь не самый серьезный, а сбереженное время я всегда ценил больше сбереженного золота. Однако, раз ты меня этого золота, как выходит, лишил, вынуждая заново потратиться на текстиль, то я не имею права тебе им же отплачивать. Рассчитаюсь с тобой несколько… иначе. — Он вновь отпил из бокала, оставляя терпкую багровую жидкость томиться почти на самом дне. — Ты готов меня слушать?

Я немного поколебался, но в итоге кивнул.

— Отлично. Тогда не будем затягивать. Обойдемся без всех этих великодушных прелюдий. — Дориан Лас чуть прокашлялся в кулак, вскользь взглянув на Фареса. Тот по-прежнему не прикасался к еде и практически не поднимал глаз. — Сегодня вечером я снаряжаю… экспедицию. Есть один слушок, — хотя, судя по отдельным… позициям, он имеет право на жизнь, — якобы в лесах близ Виланвеля есть подземный торговый путь. Старинный и, к сожалению, а может и к счастью, давно погребенный под многочисленными обвалами. И упоминая слово «старинный», я, в первую очередь, подразумеваю «богатый», Феллайя. Сведущие в подобных вопросах люди поговаривают, что встарь из месяца в месяц по нему проходило с десяток груженных ценностями обозов. Наверняка хоть один да попал под обрушившиеся в момент камни…

Эль'Массарон неожиданно подал голос, громко прокашлявшись и тем самым прервав речь герцога. Тот посмотрел на него с искренним любопытством.

— Не стоит излагать этому оборванцу все детали нашего похода, милорд, — укорил владыку севера колдун, заговорив тихим, угодливым тоном.

— Отчего же?

— Он точно такой же член группы, как и все остальные…

— Отнюдь не такой же, Фарес, — твердо отрезал герцог. — И ты это прекрасно знаешь.

— Но и излишних знаний ему давать не стоит. Неизвестно, во что сие может потом вылиться.

— Поверь, мой друг. Коли этот парень побывает там, где побывает, то и без того увидит слишком многое. В сравнении с этим мои рассказы окажутся лишь маловажной каплей в море.

— Как знаете, милорд, — не решив вдаваться в долгие споры, хотя было видно, что ему есть что сказать, кивнул чародей. — Но он все равно для нас никто.

— Этот, как ты выразился, «никто» необходим тебе, точно солнечный свет.

— Я бы не стал делать таких заявлений…

— Неужели?

Фарес выдохнул, закрыл глаза, собираясь с мыслями:

— А что потом, милорд? Когда мы вернемся? Вы можете поручиться, что этот разбойник так просто воротится с золотого дна и все забудет?

— На этот счет не переживай, Фарес. — Дориан Лас взглянул на меня исподлобья, широко улыбнулся, отчего мне стало еще более не по себе. — Мы с господином Феллайей все обговорим.

После этого заявления, я почувствовал, как по мне вдруг пробежала мелкая дрожь, ладони взмокли. Герцог еще некоторое время немигающе смотрел мне в глаза, то ли ожидая от меня некой реакции, вроде кивка, то ли просто о чем-то задумался.

— Что там Луга? — резко отдернулся он, вновь обращаясь к Фаресу. — Не слишком встревожились нашим маленьким недоразумением?

В этот момент приближенный эль'Массарон впервые за время наших посиделок перевел взгляд на меня. Право, в его глазах не читалось ни злобы, ни отчаяния. Лишь зрачки, окаймленные янтарной радужкой, бесстрастно ползали по моей физиономии, не выдавая никаких намерений своего хозяина.

— Все нормально. Они, можно сказать, ничего и не заметили.

— Вот и славно. — Приободрился герцог, сменяя в момент ставший хмурым тон беседы на прежний «приятельский». — На чем я остановился? Ах, да. Ты, Феллайя, как раз двинешь к подземелью вместе с моими людьми, поможешь, так сказать, расхитить. В этом деле, как я понимаю, ты знатный мастер. А дальше — получишь свою долю, и разойдемся. Работа, чего говорить, совсем не накладная. Сделаешь ее для меня и получишь, как причитается.

— Впервые слышу про этот торговый маршрут, — немного помолчав, промолвил я.

— Неудивительно. Это не какая-то там народная присказка. Тот путь скрывался, да и продолжает скрываться, уже много десятков лет. Тем занятней могут оказаться покоящиеся под завалами грузы.

— А зачем я вам так истово понадобился, милорд? — искоса глянув на Ласа и эль'Массарона, что тут же отвел взор, спросил я. — Со скованными руками я много не вынесу.

— Совсем не для этого. Фарес эль'Массарон, — герцог указал рукой на приближенного, — плакался мне, мол, ему недостает колдуна для этого дела. И отнюдь не за тем, чтобы плести чары. Скорее — чтобы их чувствовать. Понимаешь, Феллайя, годы… берут свое, и магическое нутро моего дорогого приближенного уже начинает его подводить. А то подземелье явно не такое простое, особенно учитывая, каким замком оно опечатано… — Дориан Лас неожиданно осекся, видно поняв, что начинает говаривать лишнего, покосился на эль'Массарона. — В любом случае, лишний маг в походе обузой не бывает, к тому же молодой и полный сил. Право, теперь Фарес, как мы смогли убедиться, старательно открещивается от этой затеи.

— Потому что мне необходим обученный колдун. Лучше всего — из Певчих Лугов. А не сей босомыжник-самоучка, — пробубнил приближенный.

— Но таких не так-то просто заполучить, — добавил герцог. — Понимаешь, старик опасается, кабы от тебя в итоге не явилось больше мороки, чем пользы. Но, так или иначе, несмотря на отсутствие богатств и чинов, ты единственный наделенный магией человек в Виланвеле, помимо самого Фареса. И матушка-Судьба словно сама благоволила нашему походу… Ты веришь в Судьбу, Феллайя?

— В общем, да… наверное, — от столь резкой смены темы я несколько растерялся, оттого и ответил с сомнением. — Смерть уже слишком часто настигала меня и всякий раз втягивала обратно готовые поцеловать морщинистые губы. Тут сложно не уверовать в Судьбу.

— Верно говоришь, дорогой гость, — качнув головой, ухмыльнулся герцог. — В общем, сегодня с сумерками выступаете. К утру воротитесь — и мы с тобой распростимся. Что скажешь?

— Памятуя недавний урок: герцог предлагает — отказываться нельзя, я, пожалуй, соглашусь. Впрочем, о каком бы то ни было выборе речи, как я понимаю, не идет.

От этих моих слов губы Ласа вновь, от уха до уха, растянулись в начинавшей меня раздражать улыбке. Смейся-смейся, паскуда, скоро я сотру эту лыбу с твоего лица. Последние несколько минут я думал не столько о его предложении, сколько о том, как бы с наименьшими для себя последствиями вогнать этому гордецу стилет под ребро. Причем сделать это как можно скорее после возвращения из похода.

— Чту деловых людей.

— А что это за камни? — обрывая готовившегося что-то сказать герцога, торопливо спросил я.

— Камни? — Он, точно не понимая, о чем идет речь, поднял бровь. Недолго помолчал, прожевывая кусок буженины и переглядываясь с придворным колдуном, всем своим видом показывая, что не может уловить сути вопроса. Но вскоре на Дориан Ласа снизошло осенение: — А, камни! Ты уж извини, Феллайя, но это дело верховодческих умов, а не разбойничьих. Ты бы еще какую-нибудь королевскую тайну с меня попробовал выпросить.

Я закусил губу, вновь уткнувшись в забитую очищенными креветками тарелку. Сказать, что ожидал иного ответа не могу, но попытаться стоило.

— Я отлучусь, милорд. — Фарес быстро встал со стула. — С вашего позволения.

— В чем дело?

— Надобно уладить некоторые вопросы магического характера, связанные с нашим походом.

— Ты же сказал, что с Лугами все схвачено?

— Я, право, запамятовал отдельные детали. — Метнул на меня косой взгляд маг. Было видно, что излишне распространяться при мне он не намерен. — Позвольте удалиться.

Дориан чуть поколебался, определенно не удовлетворившись ответом своего приближенного, но по итогу позволительно махнул рукой. Фарес, прихватив посох, спешно удалился из трапезной, после чего она ненадолго погрузилась в чавкающее молчанье.

— Откуда ты, Феллайя? — нарушил его Лас. — Ты ведь не уроженец Ферравэла, верно? Твой цвет глаз, овал лица. Точно нездешний.

— Нумар, милорд, — снова чистосердечно отвечал я. — Из небольшой северной деревушки, что именуется Запольем.

— И как же ты оказался здесь?

— Давно это было… Слишком долгая и скучная история, милорд. Да и мне бы не хотелось о ней излишне глаголить.

— Хм… Ну, настаивать не буду, дело твое… — Он сделал маленький глоток из только-только наполненного чашничьим кубка. — И как тебе здесь? В твою голову когда-нибудь закрадывались догадки о том, какой он, дворец герцога?

— Честно сказать, никогда, милорд. — Я покачал головой, заново принявшись окидывать взглядом трапезную с наигранным благоговением. — Тем более, никогда бы не помыслил, что доведется в нем побывать.

— Знаешь, я мог бы устроить тебе небольшую… экскурсию. Все одно, сейчас лишь утро, а выступаем мы вечером, и скоротать до него время как-то надо…

— Благодарю, милорд, но мне бы хотелось немного проспаться, — обрывая титулованную речь, сказал я.

Дориан Лас покачал головой. Как мне показалось, несколько огорченно.

— Как того пожелает гость. Я накажу слугам предоставить тебе лучшие покои. Наверное, начало дня выдалось тяжелым?

— Не то слово, — едко ухмыльнулся я и медленно поднялся.

Моему примеру последовал и герцог.

— Сайри! — крикнул он за плечо. Рядом тут же, словно дожидаясь у входа, появилась патлатая служанка лет пятнадцати. — Отведи нашего гостя в опочивальню.

Девушка поклонилась, быстрыми широкими шагами подступила ко мне.

— Прошу за мной, господин, — сказала она мягким, пряным голосом.

Я, покосившись на гвардейца, как и было сказано, двинулся следом за заспешившей из столовой служанкой, чуть прихрамывая на погрызенную собачьими зубами и вдобавок отекшую ногу. Ольгерд, чуть погодя, ступил за мной, сохраняя короткую дистанцию.

— Тебе бы не помешало обмыться, — сказал Дориан Лас, едва я с ним поравнялся, заставив и меня, и все остальное шествие задержаться. Он посмотрел на меня. — Не сочти за грубость, но несет от тебя почище, чем от уснувшего в собственной харкотине гуляки. И заодно переодеться. Твоей одежде определенно требуется чистка и штопка.

Я без слов поднял стесненные колдовскими наручами руки так, дабы виланвельский голова смог узреть их наиболее ясно.

— Ах, — то ли с издевкой, то ли и верно удивившись издал он, — я совсем про них запамятовал. Прошу меня простить. Отнюдь не все гости приходят за мой стол скованными. Что же, тогда могу предложить тебе, Феллайя, мой новоявленный партнер, пройти на ночлег. Хотя за окном лишь светает.

Герцог кивнул, адресовав свои последние слова уже зеркальному полу, а не моим глазам. Отвесив ему в ответ короткие поклоны, наша троица вышла в уже знакомую мне залу, двинувшись вверх по лестнице.

Комнату мне отвели на третьем этаже. Пройдясь по длинному, занятому дверьми коридору бессчетное количество шагов, мы остановились у почти что самой дальней. Интересно, к чему герцогу, во дворце которого, как известно, не проживает его родни — ввиду ее банального отсутствия (имеются лишь дальние родичи в других державах) — столько кроватей? Он что, селит здесь слуг? Высокородных господ, навроде советников или рыцарей, было недостаточно, чтобы облюбовать даже малую часть имеющихся комнат. Или снова наследие прошлого? Дворец, само собой, возводил не Дориан Лас, а его далекие предки, и раньше здесь, следуя историческим выпискам, каждую неделю все буквально по швам расходилось от заполонявшего чертоги народа. Однако сколько живу, не припомню, чтобы Лас встречал в своих владениях пышные делегации. Оттого почему бы не сделать тут перепланировку, оборудовав столь большое пространство для многочисленных герцогских нужд? Впрочем, я снова начинаю думать о том, о чем сейчас мне бы следовало думать в последнюю очередь.

Филенчатая, с квадратными узорами, блестящая от лака дверь распахнулась, впуская меня внутрь ясной комнаты. Внутри все выглядело много опрятней, чем во всех вместе взятых трактирах, в которых мне доводилось побывать. Светлые, занимавшие полностью одну из стен окна занавешивала виноградная портьера. Рядом, почти в самом углу, расположился резной кофейного цвета стол с обрамленным позолоченной рамой овальным зеркалом. К нему был приставлен низенький, но тучный пуф, подле стоял вместительный комод, платяной шкаф, а у противоположной стены в одиночестве устроилась застеленная чистейшей простыней кровать, с высокой витой спинкой черного дерева, у подножья которой раскинулся овчинный коврик.

Отвесив мне поклон и припомнив, что если что-то понадобится, она будет за дверью, девушка, вместе с гвардейцем — который, я не сомневаюсь, также от моих покоев далеко отходить не станет — вышла, закрыв за собой дверь. Дважды щелкнул запираемый снаружи замок.

Наверное, будь я в более свежем как физическом, так и моральном состоянии — сразу стал бы обдумывать план побега, особенно учитывая тот факт, что окна, по всей видимости, были замкнуты не слишком плотно. Однако довольно с меня подобных трюков. Сейчас мне стоило бы довериться теченью и молча пойти на поводу у герцога. Одно дело — и я свободен. Думаю, Лас не станет темнить. Он пускай и представлял из себя властолюбивого, жестокого правителя, но этот род всегда умел воздавать за работу. И воздавать щедро. Хватит беготни и нервотрепок на сегодня. Вечером просто пойду и сделаю то, что от меня требуют, хотя всей сути своей роли я так толком и не понял. А после — поминайте, как звали. С мошной на поясе, наконец, покину эти мерзлые края, пущусь ближе к центру. Там и погода тише, и тракты богаче. Авось даже работенка какая по пути попадется.

Но прежде, конечно, прирежу эту венценосную тварь.

А пока что все, чего я хотел — это завалиться спать. Мои вымотанные ноги отказывались ступать куда-либо в сторону от манившей своей белизной кровати. Не снимая ботинок, я так и рухнул на набитое пухом ложе. Кандалы, поначалу, создавали определенный неуют, но не прошло и полминуты, как он забылся, одоленное истомой тело стало неметь, а сознание потонуло в ласковом потоке неги.

 

Глава четвертая

Из блаженного тумана сна меня вырвал прорвавшийся сквозь его толщу томный стук. Я открыл свинцовые веки. Через зазор между портьерными занавесями прорывались алые краски заката, окрашивая саму ткань кружевной шторы в ядреный, ярко-рубиновый оттенок.

Дверь отворилась, и в опочивальню, при арбалете, ступил мой щетинистый друг в бронзовом барбюте.

— Пора, — только и сказал он, наблюдая как я, медлительно потягиваясь, приподнимаюсь с кровати.

Выданный за столом нагоняй от герцога заметно присмирил гвардейца Ольгерда. Воин стоял в паре шагов от меня и не предпринимал ни малейших попыток рукоприкладства, дабы подогнать мои сборы. Так что мне удалось спокойно, без окриков и тумаков, проснуться, сесть на матраце, прогоняя из головы последние следы дремы, даже немного размять кости, прохрустев пальцами и спиной. Плечо, как и покусанная щиколотка, уже практически не болело. Получилось даже более-менее свободно, дивясь столь скорой капитуляции хвори, подвигать левой рукой. Бинт, кстати, оказался свежим. Видно, я был настолько истомлен, что во сне и не заметил, как чьи-то участливые руки сменили перевязь.

После небольшой разминки я, полный сил, первым ступил в открывшийся проход. Впрочем, если заговорили о силах, то стоит упомянуть, что все их многообразие по-прежнему сковывали магические путы, из-за которых у меня не получилось даже плащ перед сном скинуть. В итоге я сильно пропрел, отчего ткань гадко налипла под загривком.

В мышцы и суставы понемногу возвращалась прежняя тяжесть, создаваемая глушившими мои способности кандалами, но это меня не особо волновало. Сон был весьма продуктивным, я неплохо отдохнул и по-настоящему выспался, впервые за многие годы. Возможно, этому поспособствовала дюже мягкая кровать, коих мое тело не знавало, наверное, никогда, постоянно ограничиваясь в меру жесткими трактирными ложами. А, быть может, виной тому полнейшая измотанность. Чего не говори, прошлая ночь и нынешнее утро выдались ударными и отдых, желательно долгий и комфортный, мне был необходим. Так и получилось. Оттого я чувствовал себя почти счастливцем и, ступая по ухоженным дворцовым коридорам, едва не затягивал песни.

Но долгим мое вечернее пребывание в герцогском обиталище не стало, и только мы с Ольгердом спустились на первый этаж, как он наказал двигать к выходу. Коротко стриженый привратник, строго держа ровную спину, взялся за золотистую ручку и легко распахнул передо мной высокую створку, впустив внутрь помещения разыгравшийся прохладный ветерок. Снаружи ждала целая делегация — пара десятков перебалтывавшихся городских стражников, большая часть которых уже сидела в двух мирно простаивавших колеса повозках, запряженных караковыми жеребцами. В небольшом отдалении от общей группы завели беседу Его Величество Дориан Лас, Его Волшебничество Фарес эль'Массарон, со своим дражайшим посохом, и Альрет Гамрольский. Последний одной ладонью крепко сжимал вторую, перевязанную белоснежным, с редкими багряными пятнами бинтом. Голова так же была перемотана тканью, причем почти до самой переносицы, отчего увидеть, внял ли командир моему совету по поводу угля и бровей, никак не получалось.

Ольгерд подвел меня к ним. Разговор троицы тут же стих. Правда, едва меня приметил капитан стражи, как его лицо окрасилось крайней степенью удивления. Широко раскрытые глаза лишь чудом не выпадали из орбит.

— Что… что он здесь делает?

— Так, вы знакомы? — бросая взгляд то на меня, то на Гамрольского, спросил Дориан Лас.

— Знакомы?! — ошеломление довольно быстро оставило Альрета, уступив место огненной ярости. Из глаз посыпались искры. — Этот собачий сын мне едва руку не отрубил! Что он тут забыл?!

— Он в моей команде.

— Что?! — завопил капитан, но сразу, оглядевшись, сбавил тон, перейдя на негодующий шепот. — Он же преступник, вор, разбойник! Его следует в камеру бросить, а не в поход снаряжать!

— Я способен сам решать, что мне следует делать, Альрет, — спокойно-властным тоном высказал владыка севера, сдерживающе укладывая руку ему на плечо. Выдержки герцогу было не занимать. — Он идет с нами и точка. Этот парень может быть полезным. А тебе следует поумерить свой пыл, иначе всю команду распугаешь своими выкриками.

Гамрольский бросил на меня полный гнева взор. Видно, лишь чинные манеры сейчас подавляли в нем желание прописать кулаком мне по лицу. Капитан так и исходил немым жаром, однако больше эмоциям волю не давал.

— Милорд, — выдохнув, кротко начал он, — вы даже не представляете, скольких моих подчиненных этот тип поднял на уши. Я опасаюсь, как бы по городу не поползли лишние сплетни, если кто-нибудь из походной группы его признает и придаст сие огласке.

— Альрет, ты, если мне не изменяет память, отрядил в наше скромное путешествие не бывалых шлемоносов, а неоперившихся птенцов из училища, что носа не кажут дальше аудиторий и писчих самшитовых цер?

— По большей части, да…

— Вот и славно, друг мой! Таким впору лишь кодекс зубрить да в мамкиной юбчонке путаться, а не улицы патрулировать и за преступниками гоняться. Я ведь все правильно понимаю? Ну, вот видишь. А прочих приструнить, если вдруг что, тебе труда, думаю, не составит? Иначе какой из тебя капитан?

Альрет Гамрольский, решив не вдаваться с владыкой в разногласия, лишь твердо кивнул. Попрощался с «милордами герцогом и первым приближенным», бросил взор на меня, сердито фыркнул и развернулся, принявшись скорыми и широкими шагами ступать в сторону открытых крепостных врат.

— Ты свободен. — Кивнул герцог стоявшему подле меня гвардейцу и тот, вернув поклон, ступил прочь. Вероятно, владетель севера решил не снаряжать в путешествие свою приближенную охрану. И я поймал себя на мысли, что мне даже несколько обидно расставаться с этим щетинистым арбалетчиком. Лас перевел взгляд на меня. — Как спалось?

— Превосходно, — сглотнув зевоту, ответил я и, чуть погодя, добавил: — …милорд.

Герцог осклабился. Фарес же молчал, украдкой, словно влюбленная семилетняя девчушка, поглядывая в мою сторону. Однако он, в отличие от вдохновленной высшим чувством отроковицы, когда наши взгляды встречались, не краснел, точно помидор, а наоборот, лишь еще больше хмурился и отрывал глаза, предаваясь глубоким думам.

— С этим отрядом ты отправишься в путь, — развеял наступившее молчание Дориан Лас, окидывая дланью людей за моей спиной. — Что скажешь?

Я развернулся, в очередной раз воззрившись на сверкавших стальными кирасами бойцов. Странно, что герцог решил послать в поход полк городской стражи. Пускай они были только курсантами, но обычно для подобных путешествий снаряжали команду наемников или гвардию. А здесь простые бойцы охраны, которым по долгу службы предписано не покидать стен Виланвеля. Интересно, отчего вдруг такой выбор? Впрочем, этот вопрос я решил оставить при себе. Все одно не дождусь от Ласа прямого ответа.

— Выглядят боеспособными, — сказал я, повернувшись обратно.

— Может и так, но, благо, не в бой посылаю. Здесь собраны пускай не самые сильные городские кадры, все равно управиться вы должны довольно быстро.

Тут не поспоришь. Ребятки были весьма молодыми, но, несмотря на это, многие выглядели настоящими бугаями. Один такой на себе всю эльсанийскую семью из полыхающей виллы вынесет — не сломается.

— Коли вся партия в сборе — можно выдвигаться, — высказался Дориан Лас, прихлопнув хмуро смотревшего на покрывавшуюся сумеречными красками землю Фареса. — Не подведите меня. Жду с первой зарей.

Это как же? Выходит, виланвельский верховод с нами не поедет? Хотя, чему я удивляюсь? Не герцогское это дело — где-то в лесных глубинах по ночам скитаться.

— Я остаюсь, — словно прочтя мои мысли, обратился ко мне Лас и добавил, подтверждая догадки: — У меня и без того достаточно головной боли. Даже на охоту поры не выделяется, чего там походы… Да пусть Боги простелют шелковое полотно под ваши песи.

Эль'Массарон в ответ откланялся.

— Благодарю вас, милорд.

И засеменил к одной из повозок, жестко опираясь на свой посох.

Я также, боле не задерживаясь, прощально поклонился и запрыгнул в постепенно заполнявшийся кузов, с выступавшими по краям, вдоль невысоких стенок, лавочками. Нарочно сел точно напротив колдуна (мне, отчего-то, захотелось немного потрепать старому брюзге нервишки), уже успевшего переложить, вернее, перекатить себе на колени одну из преспокойно лежавших рядом объемных сумок, разительно отличавшуюся от остальных особой опрятностью. В ней, не приходилось сомневаться, покоились те самые каменные осколки с изумрудными письменами на поверхности.

Едва я занял свое место, как сухие куриные ручонки еще трепетней обхватили завязанный ворот котомки. Колдун не скрывал своего недоверия к моей персоне. Впрочем, его трудно было за это винить.

* * *

Солнце все стремительней утопало за горизонтом, ныне показываясь над ним лишь лучистой макушкой, и скудно озаряло меркнувшую землю. Из-под угасающей небесной лазури застенчиво выглядывали горошины мерцающих созвездий, все более очерченные края приобретала проплывавшая средь них бледная луна. Наступало ее время. И вот она, словно юркая метла, по праву прогоняла прочь светлый и теплый день, возвещая об окончательном воцарении ночи.

Повозки, тихо скрипя и подскакивая на немногочисленных выбоинах, влекомые лошадиной тягой, уходили все дальше от Виланвеля. Эти деревянные ящики оказались сложены много лучше, чем я предполагал. По такому разбитому тракту их должно было мотать из стороны в сторону, точно жухлый березовый лист в ураган, но на деле же все вышло куда приятней. Меня лишь немного покачивало, и тогда я упирался в плечи дремавших, пока есть время, стражников. Одним из них, кстати, оказался старина Бьерн, чьи руки еще помнили вкус моей крови. Заметил я его, когда мы уже проехали под аркой виланвельских врат, сидящим рядом и, прикрыв глаза, мирно сопящим. Сказать, что я был удивлен, значит не сказать ничего. По словам герцога, в нашей партии собрался лишь зеленый молодняк. А Бьерн на такого не походил ни сальной морщинистой ряхой, ни занимаемым близ самого Альрета Гамрольского постом. Впрочем, этот малый был весьма силен — кому как не мне об этом знать. Возможно, для ворочания заваливших пещеру валунов, одних юных кадров герцогу не хватило, вот он и снарядил в путь этого детину. Но тогда какова вероятность для меня встретить здесь еще парочку-другую знакомых стражников? Я-то в пылу погони никак не мог запомнить каждого гнавшегося за мной бойца, а вот в их памяти моя рожа должна была отпечататься довольно отчетливо. Однако, сколько взоров на ехавших подле меня мужей я не бросал, ни одной пары особо встревоженных глаз так и не приметил. Думается мне, что коли бы кто-то из стражников меня действительно признал, то соответствующая реакция себя бы долго ждать не заставила. Может до кулаков бы дело и не дошло, но определенное волнение в рядах такая встреча определенно бы подняла. А там неизвестно, чем оно все могло кончиться.

Но пока что для всех я лишь простой колдун-подмастерья, или кто-то вроде того, взятый в пару к старику эль'Массарону. Благо, длинные рукава моего плаща спадали достаточно низко, полностью скрывая кандалы, и оттого такая легенда звучала более чем правдоподобно. При этом мою позу, из-за скованных между собой рук, разумеется, не получалось назвать особо свободной, но уж до нее видевшим ныне десятый сон стражникам было вообще, как до лампады.

Повозки остановились на опушке сосновой чащи, когда вся округа уже утонула в полумраке ранней ночи. На ознобшую почву соскочили растолканные бойцы, некоторые с сумками за спинами. Но главнейшую из походных котомок, хранившую таинственные каменные осколки, Фарес по иронии судьбы вручил именно Бьерну, медленно спустившись с повозки и подтащив к ее краю дражайший мешочек.

Я вместе с зевающими и продирающими глаза здоровяками двинулся в лес следом за Фаресом. Но заступить в самые дебри нам было не суждено. Телеги с пасшими их кучерами и парой оставшихся для пущей сохранности стражников еще не успели пропасть из виду, захлестнувшись вереницей частых сосен, как мы остановились у невысокого и неприметного на первый взгляд холма. Обвешанный сталью с головы до пят конвой, вняв стоянке, тут же принялся развязывать тесьмы на прихваченных котомках, изымая котелки, кремнии, грубые железные кружки и бутыли. Послышался сухой треск отламываемых веток и нарастающий с каждым мгновением гомон.

Фарес на пару со здоровяком Бьерном почти впритык подступил к холмику, что-то старательно выглядывая на его поверхности и проводя ладонью по укрывавшей бугор мелкой поросли. Перекинув с плеча суму, стражник-бугай поставил ее у ног колдуна, молчаливо ожидая приказаний, обернулся, жалобно, чуть не облизываясь, глянув на раскинувшийся бивуак и уже посасывавших из фляг горячительное товарищей. Маг вдруг отвлекся, посмотрел на Бьерна, затем перевел взгляд на так заинтересовавшую его картину, видно только сейчас уличив готовящуюся за спиной попойку.

Старик, меча глазами искры, засеменил к сидевшей в кругу троице стражников, один из которых тщательно раздувал только-только сложенный из хвороста костерок.

— Вы сюда бражничать приехали?! — бросая рассерженный взгляд от воина к воину, прошелестел колдун.

— Расслабься, старик, — ответил разжигатель, воззрившись на, наконец, взыгравшее на сухом дереве пламя. — Мы только с дороги. Перед отъездом нас даже ужином накормить не удосужились. Хоть бы буханку хлеба бросили, пустой желудок забить. Нам ведь нужны силы, чтобы твое барахло таскать.

— Сидеть здесь всю ночь, дожидаясь, покуда вы отожретесь и обопьетесь, я не намерен. — Фарес, проведя в воздухе легкое мановение, заставил разгоревшееся пламя в мгновение ока погаснуть, вызвав негодующие вздохи собравшихся вокруг костра бойцов.

После он, зычно заголосив, известил всех, что они тут не чаи гонять собрались, а делом заниматься. Многоголосный гул сменился унылыми бормотанием и тихой бранью, а еще толком не разложенную стоянку пришлось наспех сворачивать.

Колдун, кивнув самому себе, мол, воспитательный момент удался, прошел обратно к холму. Я подступил сзади и только теперь смог увидеть истинную суть заинтересовавшего старика холма. Под клочками травы и островками мха угадывались слабые, выбитые в голом камне очертания. Такие днем с огнем не заметишь, если не знаешь точного местоположения. Эти рисунки тянулись от самого подножья двумя параллельными линиями на большом расстоянии друг от друга, клином сходясь где-то наверху, точно стрельчатая арка. Я также заметил множество сколов и трещин на камне, где-то даже отсутствовали целые куски, оттого контур выточенных в породе «врат» был несколько поврежден. Впрочем, это быстро исправил Бьерн — я уже успел позабыть, что именно он стоял рядом с Фаресом, отчего сразу же, едва здоровяк потянулся расчехлять сваленную под ногами сумку, отступил на пару шагов назад, дабы не попасть в его поле зрения.

Стражник достал из котомки исписанный едва сверкавшими рисунками камень размером с грибное лукошко, вложил в подставленные ладони колдуна. Тот, едва слышно пыша от натуги, вставил в отвесный склон холма первую деталь мозаики. Затем на свое место поместился второй камень, уже меньших размеров, за ним третий и, наконец, четвертый, являвший собой ровный, потрескавшийся круг, расположился точно посередине очерченной арки.

Моего ума коснулась мысль: «странно запирать торговый путь на столь изощренный замок». Да и для чего вообще запирать торговые пути? Разве не достаточно того, что он проходит под землей, да еще и в столь неприметном месте? Также интересно, как груженные драгоценностями обозы, выйдя на поверхность, преодолевали раскинувшиеся тесной цепочкой ряды деревьев? Разумных ответов ни на один из вопросов я как не пытался, измыслить не мог. Оттого становилось, с одной стороны, крайне любопытно, а с другой, до мурашек жутко. Как-то странно это все.

Плотно вставший по центру арки круглый осколок, едва его отпустила сухая старческая рука, вдруг принялся, дребезжа и скобля по камню, поворачиваться в пазу. С его краев ядовито-зелеными змейками заскользили линии света, словно пущенная по желобам вода заполняя вырисованные на поверхности холма узоры. Занял этот процесс не более десяти секунд, и теперь, очертившись изумрудным мерцанием, пред нами предстал образ изысканной, сияющей, выбитой в холме створки. С глухим гудением дверь, разделившись вдоль на две ровные части, стала медленно распахиваться, вырывая в земле заметные борозды и являя взору чернеющий пещерный зев. Вмиг собравшиеся за моей спиной стражники, затаив дыхание, наблюдали за невиданной картиной.

Наконец, разверзшись на всю ширину, створки остановились, ручьями потекла вниз скопившаяся на них пыль. Фарес, чье лицо также излучало нескрываемую озадаченность, боязливо ступил к открывшемуся проходу. За ним никто не последовал — так и стояли, точно пустив корни в землю. Думаю, у большинства стражников в головах сейчас возникали самые крамольные мыслишки. Например, плюнуть на все да, сверкая пятками, убежать подальше от той невидальщины, что могла скрываться за магическими вратами. И чхать на выговоры с увольнениями.

Аналогичные идеи разделял и я, однако кого-кого, а меня Фарес так просто точно не отпустит. Но, воистину, уму непостижимо, чтобы торговый маршрут, каким бы тайным он ни был, запирался таким образом!

— Чего рты раззявили? — гаркнул маг, отрывая взор от манящего своей чернотой прохода и пристукивая посохом. Его голос, подобно ледяной воде, окатил меня с головы до ног, моментально вырывая из думных глубин. — Факела доставайте да приступим.

Не сразу отбросив сомнения, стражники все же подчинились воле герцогского приближенного. Над светочами даже не пришлось корпеть с кремниями в руках — Фарес самолично, позволив себе немного ворожбы, поджигал пакли, и не прошло даже минуты, как мы преступили объятый чернильным мраком ход.

Простая пещера, коих десятки во всем Ферравэле, холодная, сырая и неприветливая. Факельное пламя не сказать, что сильно разгоняло непроглядную темноту, позволяя видеть в лучшем случае на расстоянии вытянутой руки перед собой. А учитывая то, что лучины мне, само собой, не доверили, приходилось ступать близ одного из бойцов, и оттого мне не всегда удавалось отчетливо увидеть даже куда я наступлю следующим своим шагом. Впрочем, не мне одному. Все шли аккуратно, больше глядя под ноги, чем по сторонам. Камень был осклизлым. Некоторые бойцы, неудачно поставив стопу, в итоге едва не поскальзывались. И то на ногах удавалось устоять лишь благодаря шедшему близ товарищу, вовремя хватавшему незадачливого ходока под руки.

Вопреки ожиданиям, пока что никакой магии или ее отголосков я не ощущал. Лишь чистый, прохладный воздух, необремененный незримой чародейской силой. Правда, назвать себя хоть сколько опытным в этом плане колдуном я не мог. Единственное, на что моя персона пока была горазда, так это на создание небольших огоньков, и то испивавших из меня немало энергии. Однако, сблизившись с Фаресом в повозке, я что-то явственно почувствовал, словно от фигуры старика веяло легким, чуть дурманящим холодком, ощущавшимся мной не столько на коже, сколько под ней. И теперь я старался выискивать средь этого темного невзрачного камня нечто подобное. Но безрезультатно.

Первый завал застал нас, когда мрак за спинами едва успел проглотить свет выхода. Пара массивных, округлых валунов, вкупе с россыпью более мелких каменьев, своим строем заслонили проход от стены до стены. Впрочем, перебраться через эту ограду большого труда не составило. Булыги легли весьма удобно, явив собой несуразное подобие лестницы, с неровными, подбитыми и скользкими ступенями. Конечно, иногда приходилось прибегать к помощи рук, подтягиваться или скатывать вставшие тромбом на пути камни, однако все одно — завал большой проблемой не стал. Единственным, кому понадобилась посторонняя помощь в его преодолении, стал Фарес. Оно и неудивительно — старые, пускай и подпитываемые внутренним колдовским ядром кости не были горазды к скалолазанию. Так что маг, вначале, разумеется, недовольно поворчав, в конечном счете согласился на содействие стражников и, ведомый парой воинов, смог одолеть препятствие.

Здесь, за завалом, оказалось еще более темно и затхло. Яро пылавшие факельные оголовья, точно светлячки, плясали в разлившемся окрест мрачном море, слабо прорываясь сквозь его толщу. Очень насыщенная и будто вязкая тьма. Не раз мне доводилось слышать многоэтажную ругань кого-нибудь из незадачливых стражников, что за этой чернильной прослойкой не замечал выныривавшего наружу пещерного угла и с треском бился о него головой или чем-нибудь другим.

Вскоре мы всей партией буквально уперлись носами в очередной, второй по счету завал. Благо его преодоление также не стало серьезной задачей. Теперь не приходилось даже перелазить, достаточно было лишь, умело расположив корпус, протиснуться в создавшиеся меж валунами, довольно обширные даже для здоровяков вроде Бьерна зазоры.

Мы опускались все ниже по этим хмурым, неприветливым, наполненным мозглым и тяжелым воздухом нерукотворным залам, холодевшим с каждым новым нашим шагом в их глубины. Фарес, сколь ему позволяли осыпающиеся песком кости, старался держаться подле меня, обдавая мою спину охрипшим от усталости дыханием. Старик держался молодцом. Наш отряд, не сбавляя темпа, ступал под этими каменными сводами уже порядка десяти минут. Любой другой в столь же преклонных годах человек уже ни то что попросился бы остановиться на роздых, а просто-напросто свалился бы с ног, не в силах продолжать изнурительный для его бренного тела бросок. Но эль'Массарон ни словом не обмолвился о передышке, продолжая, громко пыша острым носом, с горделивым упрямством ступать в ногу со своими много более юными партнерами.

Правда, несмотря даже на строптивого мага, привал все-таки устроить пришлось. Случилось это после того, как один из стражников, в очередной раз сетуя на полученные во тьме увечья, скрестил руки на груди и, точно обиженный ребенок, сел на холодный пещерный пол, возвестив остальных о своем нежелании больше двигаться в глубину без малейшего отдыха. Спорить с его предложением не стал даже чопорный колдун — он, наверняка, только и ждал, когда кто-либо, наконец, предложит передышку. Однако и не выразить своего повелительного нрава Фарес, конечно же, не мог, с напускной неохотой приняв эту «недолгую остановку».

Стражники один за другим грузно оседали на прохладный пещерный камень, гремя доспехами и оружием, отчего у гулкого эха появилась возможность вдоволь разгуляться под мрачными сводами. Положив на землю заливавшие пламенем светочи, они принялись снимать с поясов фляги, с пробчатым скрежетом откупоривая сосуды. На подозрительный взгляд Фареса, брошенный на одну из таких манерок, державший ее в руке стражник со вздохом ответствовал:

— Это всего лишь вода. Алкоголь, знаешь ли, довольно ущербно утоляет жажду. Поэтому у меня сейчас нет резона заливать его себе в рот.

После услышанного, колдун безмолвно оторвал насупленный взгляд от фляжки и стал сосредоточенно разглядывать объявший пещеру мрак.

Отдых продлился всего ничего. Едва из ног отступил назойливый, давящий на мышцы камень, как партия вновь была вынуждена на них водрузиться. Сразу продолжить путь не позволил один из стражников, напоследок не преминувший отойти по нужде. Расположившись у огромного валуна неподалеку, он уже, расстегнув ширинку, готовился сделать свое дело, как вдруг заприметил внизу подле себя скудное поблескивание. Факельный свет доставал до пола весьма бедно, можно сказать, совсем не добирался, оттого воин не был способен различить в столь слепой темноте даже носок собственного сапога. А здесь довольно ясный, пускай и краткий взблеск. Как же не поддаться?

Стражник нагнулся, подобрав приковавший внимание предмет. Это оказалась монета — человек понял это не столько на глаз, сколько на ощупь. Маленькая, округлая, с четко выделявшимся с обеих сторон рельефным профилем и, судя по отблеску, золотая. Долго не мешкая и не решаясь сейчас, в кромешной тьме, занимать себя рассматриванием добытого трофея, воин спрятал его в карман. Точно позабыв, зачем явился в этот глухой и мрачный угол, он развернулся и заспешил обратно к отряду.

— Ты чего там так долго возился? — встретил его вопросом эль'Массарон.

— Ну дык, с обеда не ходил, — глупо заулыбался стражник, разведя руками — Вот и подзадержался.

— Эвоно как… — с прищуром глянул ему в глаза маг, и от этого взора по виску молодого воина скатилась струйка пота. — Ты, я так понимаю, ветром мочился?

— Ч-что? — заикнулся парень, не уловив сути высказывания. — В каком смысле?

— В смысле, когда жидкость изливается, то она, как правило, порождает звук. А уж здесь эхо бы каждую твою каплю разнесло на сотню ярдов.

— Я… эм… не знаю, — нервно пошел на попятную стражник, вытирая о штаны взмокшие руки.

Фарес, досадно выдохнув, протянул воину открытую ладонь. Но тот, ожидаемо, не понял, чего от него хочет старик, глупо уставившись на тощую десницу.

— Давай сюда, — развеяв возникшее молчание, прошелестел чародей, едва заметно махнув поднесенной дланью.

— Что давать? — дрожащими губами ухмыльнулся стражник.

— То, что там нашел.

Нелепой лыбы тут же и след простыл.

— О чем вы?

Фарес, грозно глядя на собеседника исподлобья, неожиданно резко вывернул пустую ладонь, скрючив два пальца. Правая рука молодого стражника сама собой взметнулась, изломившись в запястье. Послышался тихий хруст, а за ним краткий всхлип воина. Его загнутая под несколько неестественным углом десница указала куда-то в сторону.

— Выдай мне то, что сия рука подняла в том углу, — чеканя слова, промолвил маг.

Я чувствовал, как старик буквально воспылал незримой колдовской мощью. Подобного мне встречать еще не доводилось, впрочем, много ли я зрел на своем пути истинных чародеев? Столь могущественная сила опьяняла и одновременно сковывала, не позволяя ни единому мускулу дрогнуть на моем лице. Стражники так же остолбенели, точно вмиг обратившись мраморными скульптурами. Но произошло это отнюдь не от ощущения вырвавшейся из эль'Массарона силы — простые люди не способны чувствовать ее даже мельком. Многие из воинов, наверняка, впервые видели колдовство в действии, к тому же направлено это колдовство было против одного из их товарищей, отчего, с одной стороны, внутри разгоралось пламя гнева, рвение отомстить обидчику своего собрата, а с другой, просыпался благоговейный страх перед чем-то неизвестным, неподвластным и, с большой долей вероятности, губительным. Причем второе без остатка гасило первое.

Оголовье посоха Фареса слабо засветилось красным. Старик сильнее напряг искривленные и дрожавшие от натуги пальцы, заставляя длань воина, вновь издав сухой треск, скрючиться еще больше, а самого бойца припасть на колени. И теперь из его глотки вырвался не скудный всхлип, а настоящий мучительный крик.

— Я не обвык рыскать по чужим вещам, — монотонно заговорил маг. — А вот пыток за свою жизнь свершил порядком. Так что, мой тебе совет, кончай юлить, и исполни мою просьбу.

Стражник, корчась и шипя от боли, неловко запустил свободную руку в карман брюк, изъял ту самую найденную минутой ранее монету, швырнул вперед. Ровный золотой кругляшок, звонко ударяясь о грубый пещерный пол, подскочил к полусапогам Фареса. Старый колдун опустил тяжелую длань — корежившийся на коленях воин тут же рухнул набок, ревностно сжав наконец принявшую должное положение десницу.

Маг, скрипя спиной, нагнулся, худощавыми пальцами подобрав сверкавшую в полутьме монетку. Распрямился, поднося золото практически вплотную к своему острому носу, и принялся всячески крутить да вертеть монету, пристально осматривая каждую морщинку на рельефном профиле.

— Древняя… — тихим шепотом прошуршал Фарес. — Больше полувека… Но наша, не Имлусгайдская…

Так он простоял, негромко мямля какие-то положения, порядка полуминуты, и за это время никто из остального воинства не позволил себе издать ни единого звука. Разве что кидали короткие взгляды то на колдуна, то на корчившегося и тихо шипевшего сквозь зубы соратника. Многие держали руки на эфесах мечей, однако извлекать их сейчас не имело никакого смысла. Фарес пускай и был разгневан, но к бессмысленной сече явно не располагал. Да и, что-то подсказывало мне, несмотря на значительное численное преимущество стражников, придворный маг бы несомненно вышел победителем из этого поединка.

Наконец, Фарес эль'Массарон бросил изучение найденной ценности и взглянул на меня. Тараканьей поступью, громко ударяя пяткой посоха о пещерный камень, чародей вдруг целенаправленно посеменил в мою сторону, сопровождаемый напряженными взорами воинов.

— Чувствуешь что-нибудь? — Быстро преодолев несколько разделявших нас шагов, чуть ли не упер монету мне в грудь Фарес.

Я без слов покачал головой. В ответ на это маг закусил губу и отрешил взгляд, мелко закивав самому себе. Звонко отбросил монетку кому-то из стражников, что, без видимых трудностей, поймал золото одной рукою.

— Вот, милорды, признак того, что мы на верном пути, — громко возвестил собравшимся Фарес. — Монета довольно старая, счеканена порядка семидесяти-восьмидесяти лет тому назад. Надеюсь, теперь усталь в ваших ногах иссякла бесследно? Так как мы явно близки к цели. Ни к чему больше откладывать. Выступаем. И друга своего прихватите, — добавил маг, посмотрев на по-прежнему лежавшего на боку поджав колени стражника.

— Ты мне чуть запястье не сломал! — завопил тот, разметая слюну и слезы.

— Чуть, — сухо повторил старик. — За учиненную при походе кражу пристало ладони рубить, а не ломать. Так что ты еще легко отделался.

— Какую к бесам кражу?! Я нашел монету бесхозной! Это не воровство!

Вдруг раздался уже знакомый моим ушам хруст. Взвизгнув, воин поник головой обратно на землю, вновь мученически ухватившись за запястье.

— Не в моих порядках расплываться в оправданиях пред подобными тебе, солдат. — Для того, чтобы нанести стражнику новое увечье, Фаресу не пришлось даже поднимать руку, хватило одного лишь взгляда. — Ты получил свое, засим лучше бы тебе держать рот на замке, покуда я не захлопнул его навеки.

Поверженный боец тихо зарычал, однако, вняв гласу рассудка, не стал боле препираться с колдуном. Заметив это, Фарес позволил мелкой ухмылке коснуться его сурового старческого лика.

Под каменными сводами вновь взыграл стальной грохот доспехов зашевелившихся, готовившихся продолжить путь воинов; взор же янтарных глаз устремился куда-то вперед, в беспроглядный пещерный мрак. Что-то в этой черноте явно пленяло немолодого чародея, отчего он не мог оторваться от нее еще порядка десяти секунд.

— Там что-то есть, — вдруг произнес Фарес, привлекая на себя всеобщее внимание.

Стражники, равно как и я, тут же перекинули свои глаза туда, куда глядели его.

— Я ничего не вижу, — спустя некоторое время, послышалось чье-то признание.

— Верно, рассудком повредился старикан, — расслышал я отчетливый шепот в хвосте стоянки. — Сперва чуть Куля не искалечил, теперь это…

— Мейстер эль'Массарон прав, — вдруг забасил подавшийся вперед Бьерн. — Я тоже что-то вижу… Какой-то тусклый свет.

После слов богатыря все стали гораздо более ревностно вглядываться в чернильно-черную тьму. И право, присмотревшись получше, я и сам заметил мелкое, практически неразличимое из-за своей бледности желтоватое мерцание впереди. Оно оказалось слишком смутным, дабы можно было сходу разглядеть его невооруженным глазом, и слабо продиралось сквозь туго сплетенное полотнище мрака примерно в пятидесяти шагах от нас.

Один из стражников, осторожно изымая меч из ножен, двинулся во тьму, к сиянию, прихватив с собой факел. Вслед ему ступили и остальные, также положа длани на оружие. Я же оказался позади остальных, почти полностью сокрытый тьмой, и вспыхнувшее внутри малодушье ощутимо стегало меня пойти в противоположную сторону. Это чувство даже успело, на какой-то миг, победить, однако незамеченный мною, оказавшийся подле стражник легким хлопком по спине и вопросом: «ты куда собрался?» вынудил мою робко пятившуюся фигуру вновь последовать вперед.

С каждым шагом внутренности пещеры прояснялись все больше из-за приближавшегося и, соответственно, разгоравшегося желтоватого сияния. Его лоскутки срывали с окружения маски беспроглядного мрака, являя взору огромные, обвалившиеся, лежащие в беспорядке каменные глыбы. Однако по-прежнему не находилось ни единого следа златости сего тракта. Его и трактом-то не назвать. На пещерных стенах я не приметил даже мелкого подфакельного светца, а огромным, груженным драгоценностями обозам ступать по столь слепой дороге оказалось бы сродни самоубийству. Если носимые светочи не спасали от увечий шествующих на двух ногах людей, то чего уж говорить, чем подобная тропа могла сулить торговым повозкам. Я предполагал, что все до одного осветители могло смести взбушевавшимся здесь некогда землетрясением, но верилось в эту позицию с трудом. Пуще того, до сих пор нам не встретилось ни колесной спицы, ни полотняного лоскутка, ни обглоданного временем трупа какого-нибудь торгаша, наконец. Единственным, что пробуждало в стражниках интерес к сему предприятию, помимо герцогского указа, являлась найденная старинная монетка (которую, по большому счету, мог оставить здесь абсолютно кто угодно: хоть богатый купец, хоть забредший в пещеру голодранец). Для моей же персоны этого мелкого золотого кругляшка было недостаточно, чтобы целиком застлать рассудок, оттого с каждой новой секундой мое нутро скукоживалось все сильнее, предвещая не самые радужные перспективы. А нутро меня редко подводило.

Ступавший чуть впереди маг то и дело бросал беглые взгляды себе за спину, на меня, словно хулиган-подельник, с нетерпением ожидающий исполнения оговоренной нами заранее сумасбродной выходки. Причем, чем дольше мы шествовали по мерно заполнявшемуся желтым мерцанием обвалившемуся туннелю, тем чаще становились эти оглядки. Хотя, возможно, я завышаю, и объектом внимания герцогский советник значил вовсе не меня, а творившийся вокруг непорядок или же кого-нибудь другого из нашего отряда. Но слишком подозрительно-встревоженным виделся мне старик в эти моменты. Кто знает, какие мысли терзали его седую колдовскую голову. Однако я также, сам того не заметив, стал ступать несколько аккуратнее и вывереннее, стараясь пробегать глазами каждый дюйм раскинувшегося окрест камня. Если нечто в нем смутило самого придворного чародея, то не опасаться этого нам, простым смертным, было бы, по меньшей мере, глупо.

Заваленный валунами, трухой и устланный пылью пещерный коридор чуть вильнул влево, открывая взору своеобразную залу. Здесь туннель упирался в тупик — непреодолимое каменное нагромождение, разбирать которое пришлось бы не одну неделю. Даже привычного торного пола пещеры было не видать — его сплошь погребло под большими и малыми кусками пород, меж которых, где-то тусклее, где-то ярче, сочилось желтоватое сияние. На поиски его источника тут же выдвинулись несколько стражников-добровольцев, принимаясь ворочать бестрепетно пролежавшие здесь невесть сколько лет валуны. Однако заместо светочи их глаза вначале отыскали кое-что иное.

— Ничего себе! — оживленно вскричал один из сыщиков, изымая из-под неровной каменной плиты сверкающий златом перстень.

Видно памятуя о недавних событиях, стражник сразу решился показать находку мейстеру эль'Массарону. Тот принял кольцо двумя пальцами, недолго покрутил изящное, с огромным рубином изделие, осматривая красиво переплетенные между собой блестящие шнуры благородного металла, затем вновь оглянулся на меня. Но в этот раз Фарес, отчего-то, не стал донимать меня с расспросами о моих ощущениях, ограничившись лишь этим мимолетным взглядом. После маг положил перстень в карман своего ставшего от пыли серым кюлота.

— Еще что-нибудь нашли? — прошуршал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Да здесь экого добра немерено! — ответствовал чей-то взбудораженный голос. — Кольца, ожерелья, кинжалы, серьги…

— Серьги? — прервал эль'Массарон. — Какие серьги?

Один из копошившихся в камнях воинов встал с кортов, подошел к колдуну, протянув пару сияющих огромными гиацинтами воушесц. Фарес схватил подношение, точно дикий коршун преследуемую по полю мышь, поднес драгоценности к сосредоточенно сощурившимся глазам.

Пока чародей занимал себя трепетным разглядыванием находимой в пещере роскоши, я решил предоставить уже сводившим от бездействия ногам небольшую проминку, медленно зашагав к рыскавшему по полу, словно собака-ищейка, стражнику. После увенчавшихся успехом поисков его товарищей, этот малый обтирал буквально каждый дюйм, тщась не упустить ни единой спрятавшейся под сорным покровом дорогостоящей вещицы, припадая к камням чуть ли не кончиком носа.

Простояв позади парня с полминуты и успев за это время разочароваться в его розыскных способностях, я уже думал отлучиться, как вдруг стражник выудил из-под массивной булыги край придавленной камнями испыленной ткани. Чуть потер большим пальцем одевший материю бесцветный прах — и глазам явилась истлевшая, в некоторых местах зиявшая дырами, оттенка цветущей глицинии мантия. На лице молодого стражника нарисовалась гримаса уныния — он явно надеялся обнаружить далеко не это.

Сыщик повертел заткнутую под валун ткань, поскреб грязными ногтями ворсистую поверхность, дернул на себя, тщась выудить находку из узилища. Однако вместо этого лишь с сухим хрустом оторвал кусок текстиля, подняв облако серой, ударившей ему в лицо пыли, закашлялся и грянулся на гузно, стряхивая ладонями попавший в глаза сор. Но стоило вспыхнувшему в воздухе праху осесть, а взору стражника проясниться и упасть на то, что покоилось под изодранной мантией, как из глотки молодого воина вырвался обескураженный вскрик:

— Кости! — завопил он так, что эхо, наверняка, пронесло этот возглас до самого выхода из пещеры. — Здесь повсюду кости!

И верно, я сам, вглядевшись в полумрак у ног осевшего воина, обнаружил явившуюся из-под камней чуть пожелтевшую скелетную голень.

— Боги, чего ты так голосишь?! — негодовал возникший за спиной стражника товарищ, муж лет двадцати пяти, с легкой небритостью на щеках и здоровенным старым шрамом, проходившим от брови до самого кончика носа. — Испугался разложившихся останков? Тоже мне, герой.

— Какого беса тут чьи-то трупы?!

— А ты чего ожидал увидеть? — поднимая взволнованного юношу под руку, монотонно спросил боец. — Это обвалившийся торговый тракт. Наверняка, какой-то караван снискал здесь себе последнее пристанище, когда это место пошло под откос. И если ты не хочешь, чтобы мы к нему присоединились, то будь добр больше так не орать, иначе, того и гляди, остальные, пока что держащиеся под потолком каменюки повалятся нам на головы. Уяснил?

Юноша, захлебнувшись возмущением, поправил съехавшую на лоб капеллину и коротко кивнул.

— Славно. — Старший товарищ прихлопнул его по плечу. — Ступай, найди себе занятие.

Поникнув головой, молодой воин удалился к возившимся невдалеке товарищам. Его же небритый спутник остался на месте и, уперев руки в бока, глубокомысленно созерцал высохший костяк. Сзади подступил Фарес.

— Я надеюсь, мейстер, это и право был всего лишь некий злополучный купец? — не поворачивая головы, спросил воин колдуна.

— Я тоже на это надеюсь, — холодно прошуршал в ответ старческий голос.

Эль'Массарон по-прежнему не выпускал из десницы приглянувшиеся ему серьги с большими багровыми каменьями, потирая драгоценности подушечкой большого пальца.

— Не нравится мне все это, — перешел на шепот стражник. — Купцы не носят плащей в пол, к тому же таких ядовитых расцветок. Вдобавок никаких следов повозок, лошадей…

Он замолчал, видно ожидая услышать реакцию придворного мага. Но тот все так же безмолвствовал. Тогда стражник, брезгливо оторвав взгляд от останков, сплюнул себе под ноги.

— К бесам. Пора закругляться.

И ступил в сторону поблескивавшей доспехами на этом загадочном, лившемся не пойми откуда, желтоватом свечении когорты. Маг его примеру не последовал, натужно осев на корточки и принявшись ближе рассматривать многострадальный скелет. Жилистая длань потянулась к потресканной кости, и едва худые старческие пальцы коснулись ее поверхности, как в моей голове вдруг полыхнуло, вгрызаясь в виски мириадами острых игл. Ноги вмиг стали ватными, и от падения меня спасла лишь оказавшаяся за спиной пещерная стена. Вновь на кожу, вызывая тошноту и помутнение в глазах, надавили холодные, пронизывавшие мои наручи колдовские камни. Я думал, что это ощущение, после герцогских хлевов, навсегда осталось позади, и мой организм смог свыкнуться с слегка душащим запястья давлением оков. Мне почти удалось и вовсе о них запамятовать, как вызывающее слабость чувство решило нанести новый визит.

— Эй, здесь еще один скелет! — сквозь стоящий в ушах мерзкий писк прорвался чей-то раскатистый возглас.

Громко шмыгая носом и обливаясь моментально проступившей на лбу испариной, я сполз вниз по стене, безропотно осев на полу. Фарес эль'Массарон резко поднялся, бросая взгляд в сторону возвестившего об очередной находке стражника и после, точно услышав мои вздохи, обернулся. Едва он увидел меня полулежащего и изнывающего в горячке, как лицо его побледнело пуще прежнего.

— Нашел! — раздался вдруг восторженный крик.

Стражник с густой черной бородой и выглядывавшими из-под шлема патлами, расположившись на коленях, как и большая часть его товарищей, возился с усеивавшими пол валунами. Отодвинув каменную пластину, он приметил, как разливавшееся из-под осколков желтое свечение еще ярче ударило в глаза, о чем незамедлительно известил всех собравшихся. Воин принялся ворочать булыги с удвоенным рвением, и только он умудрялся отбросить новую тяжеленную каменюку в сторону, как свет разгорался все сильнее, начиная слепить глаза.

За спиной стражника уже собралась целая толпа товарищей-зевак, в их рядах не наблюдалось разве что меня да эль'Массарона. Я не мог присоединиться оттого, что сейчас мне собственную руку поднять являлось непосильной задачей, а маг же метался, бросая взгляд то на скучившихся ротозеев, то на страждущего во внезапно нагрянувшей лихорадке меня, не решаясь сделать выбор. И лишь когда стражник отвалил в сторону новый камень, отчего по пещере разлилась мощная вспышка практически ослепительного света, колдун отважился сорваться с места и быстро засеменил к бойцам. Этот порыв золотого сияния обдал меня четкой ощутимой волной, прижимая к стене и заползая под кожу, закружившись там в диковинном танце, от которого выступали мурашки и начинало сводить конечности. Я сжал зубы и тихо застонал, не в силах шевельнуть даже кончиком ноющего от ломки пальца.

Расталкивая с пути вставших дугой стражников, Фарес пробился в первые ряды, заглянул за плечо все так же сидевшему на коленях бородатому воину. То, что колдун узрел подле него, заставило старческие глаза поползти на лоб. Ясный желтый свет источал странный округлый предмет, размером с голову взрослого человека. Он состоял из полупрозрачной кристаллической породы шафранового цвета и, несколько запыленный, возлегал меж каменных осколков, распространяя окрест яркое, почти слепящее сияние.

Точно завороженный им, чернобородый стражник потянулся к непонятному минералу, взором замерев на его идеально отшлифованной поверхности. Заметив это движение, Фарес эль'Массарон громогласно возопил:

— Не тронь!!!

Но было слишком поздно.

Воин слегка коснулся указательным пальцем струившейся мягким золотистым свечением сферы, и тут же отдернулся, словно обжегшись. На подушечке перста выступила капелька крови.

— Зараза. — боец закусил порез.

Только стражник мыслил вновь протянуть руку в направлении кристалла, как тот вдруг взъярился, зайдясь пронзительным мерцающим светом. Внутри полупрозрачной породы вскипели непонятные золотые сгустки, принимаясь стучать по стенкам своего узилища, словно тщась выбраться наружу. Желтое сияние становился все резче и ядовитее, пещеру объяло доносившееся из шара режущее слух шипение, от которого воины в едином порыве скривили лица и похватались за уши.

— Все назад! — пронзил этот мерзкий гул зычный приказ Фареса. — В укрытие!

Однако его призыву никто не внял. Стражники стояли, точно застывшие изваяния, неспособные попятиться и шагом. Строптивый металл в их ногах смогла растворить лишь вырвавшаяся из глубин кристалла золотистая, расплескивавшая мириадами мелких искр молния, с треском ударившая в потолок. Теперь воины точно с цепи сорвались. Почуяв жаренное, они, сбивая товарищей с ног, кинулись кто куда. Большинство, разумеется, побежали в сторону выхода. Но потревоженная сфера была с этим не согласна. Новая ринувшаяся из ее недр блиставица ухнула в своды заворачивавшего вправо коридора, отколупывая огромный, тут же свергшийся валун. Исполинский камень упал точно в проходе, полностью его заслонив и едва не подмяв под себя несшегося впереди остальных воина, захлестнув того лишь облаком поднятой от падения пыли.

Теперь молнии стали срываться с поверхности округлого кристалла с завидным постоянством, мечась всюду без разбора. Воины кое-как успевали попрятаться за глыбами, но уберегло это отнюдь не всех. Легко, точно тонкую ткань, пробив на пути массивный камень, золотой разряд ударил в грудь совсем юному угрястому стражнику. Расплавив сталь кирасы, молния вмиг испепелила человека, оставив от него лишь взгремевшие после падения доспехи и обглоданные до снежной белизны, зашедшиеся паром кости. Находившийся подле него боец захлебнулся собственным криком и, большими глазами взирая на одномоментно обратившегося останками товарища, начал судорожно отползать к пещерной стене.

Несмотря на творившийся вокруг хаос, на призыв двигаться мое тело отвечало отказом. В горле растаял тошнотворный комок, но особо лучше от этого я себя ощущать не стал. В висках стучало, отдавая сильной болью по всему корпусу, а сознание отказывалось адекватно воспринимать происходящее. Впрочем, грохнувшая в дюймах от меня и оставившая в камне глубокую выбоину молния послужила неплохим импульсом к действию, и мне все же удалось, пускай и приложив недюжие усилия, опираясь рукой о стену, подняться на ноги.

Всполошенный кристалл сейчас, не смущаясь тяготением, парил в воздухе в ярде над землей, вращаясь и то и дело заходясь новыми золотыми вспышками. От сферы исходил поток такой невероятной мощи, что, казалось, стоит ей еще немного поднатужиться, как она сотрет мои кости в порошок. Эта незримая сила давила на меня, ударяла, подобно штормовым волнам, вынуждая мученически стенать суставы, закипать и колотить по черепу изнутри кровь, взбухать переполненные горячим паром вены. Кожа будто плавилась, изображение в готовых лопнуть от напряжения глазах то плыло и подергивалось, то вдруг прояснялось.

Вся пещера буквально светилась от разливавшегося сияния, на поверхностях стен мерцали водяные крошки и мелкие, неведомо как росшие вдали от солнца, зеленоватые побеги. Щели в камне то выцветали желтым, то вновь захлестывались чернильным мраком. Люди, забившись в углы и заведя молитвы всем ведомым Богам, надеялись избежать смертельной участи, но небесные владыки прислушивались далеко не ко всем. Молнии все равно настигали своих жертв, как бы далеко в камень те не зарывались, и либо выжигали их тела до скелета, либо обрушивали на головы несчастных очередные булыги.

Я же, выпрямившись во весь рост, стоял в полнейшей уязвимости, будто дразня неиствующий кристалл. Мол, вот он я! Направь на меня свой взор и услади глад еще одной беззащитной жертвой!.. На самом же деле, мне просто не хватало сил доковылять до ближайшего валуна. Да и к чему эта иллюзия прикрытия? Супротив такой мощи простой камень, как уже было неоднократно доказано, не мог стать верным щитом.

Вдруг своим опьяненным сознанием я ощутил, как в меня что-то врезалось, снося с ног и прижимая спиной к холодной земле. Это был один из стражников, не побоявшийся покинуть своего «убежища» и прийти на помощь незащищено стоящему, словно потерявшему рассудок, незнакомцу.

Он приподнялся, позволяя мне вдохнуть полной грудью.

Это лицо я знал.

— Ты?.. — Бьерн, с прищуром рассматривая меня несколько секунд, пораженно поднял брови.

Не успел он должным образом поверить в столь неожиданную встречу, как новая, исторгнутая из недр кристалла молния с хрупом ударила ему между лопаток. Дородный муж мимолетно вздрогнул, и, спустя миг, осыпался на меня смердящей гарью грудой стали и костей.

Я поспешно свалил с себя загромыхавшие останки. Жадно хватая ртом воздух, поднялся на локтях, ошеломленно взглянул на исходивший бледным чадом скелет еще секунду назад живого человека. Меня буквально трясло от только что увиденного. И как я сам до сих пор дышу? Почему разряд, пройдясь по телу Бьерна, не захватил в свои обжигающие объятия и меня? Когда молния ударила в него, то я сам на кончиках пальцев ощутил эту всеуничтожающую, пронзившую железо и плоть силу. Но при этом меня она не тронула, хотя должна была пройтись по цепи от Бьерна ко мне… Не знаю, что спасло мою шкуру, но я был этому безмерно благодарен!

Воины, видно окончательно разочаровавшись в небожителях, стали надрывно, сквозь слезы, взывать к помощи Его Волшебничества мейстера эль'Массарона. Мой взгляд сам собой перетек с тлеющих останков на лежавшего невдалеке, прислонившись затылком к громоздкому валуну, Фареса. Я, не взирая на холодившие изнутри смятение и страх, все же сдюжил поднять свое одурманенное непонятной хандрой тело на ноги. Однако они все так же ощущались практически ватными, и я томными, но широкими шагами, подгоняемый сверкающими окрест блиставицами, двинулся в направлении мага. Подступив к нему, как показалось, спустя целую вечность, упал подле, подползая за укрытие.

— Колдун! — Я принялся сотрясать его за плечи. Фарес выглядел точно во хмелю, беспристрастно глядя в одну точку над собой и не реагируя на мои призывы. — Колдун, горгулья тебя побери, очнись! Что здесь творится?!

— Я… должен был догадаться… — забубнил он тихо себе под нос, — раньше…

— О чем догадаться, мейстер?! Что это за бесовщина?..

Рядом с нами, подняв целый столб пыли, ухнул очередной подбитый молнией булыжник, и последние буквы моей речи поглотил возникший от удара грохот. Я сильно закашлялся из-за попавшего в нос и осевшего в горле праха.

— Никто не ускользнет, — также отрешенно продолжал бормотать придворный чародей. — Да это и к лучшему… После того, что мы натворили…

— Что натворили?! О чем ты говоришь?! — Я, уже не чураясь фамильярности, пытался вытрясти из эль'Массарона хотя бы частичку чего-то связного и понятного, но тщетно. Он не отвечал.

Я, отчаявшись, отпустил грудки его мантии, бессильно осев. Но вдруг худощавая, испещренная венами рука колдуна схватила меня за воротник и подтянула к себе, что я, от неожиданности, едва не вскрикнул. Его янтарные полузакрытые глаза глянули точно в мои.

— Звенье разрушено, — еле плетя языком, промолвил маг. — Свершилось…

Вдруг, отгрызая от закрывавшего нас валуна добротный кусок, над головой пронеслась золотистая молния, ударив в пещерную стену и после рассыпавшись сонмом мерцающих крупиц. Это место начинало серьезно потряхивать. Трещины уже сами по себе, без помощи кристаллической силы, табунами бегали по камням, стрекоча и выбивая из-под грубых безжизненных пород мелкий сор.

Я услышал над собой протяжный треск, на темя и плечи обильно посыпалась песчаная труха. Не успел мой разум толком ничего осознать, как тело само, повинуясь вышколенным в юности рефлексам, бросилось назад, и через мгновенье на место, где я только что восседал, рухнул увесистый булыжник, укутывая меня колким туманом пыли. Раздался хруст ломаемых старческих костей.

…Один за другим, без продыху, с потолка стали отваливаться глыбы, мелькали жалящие камень и людей блиставицы, гремели доспехи и кости, всюду стояла несникающая пелена подымавшегося все выше праха. Я сидел, жалко зажав уши от чудовищного грохота, и попросту ожидая неминуемой гибели. Отсюда не выбраться, вход завален, к тому же всюду рыскают алчущие моей смерти молнии, валятся на головы валуны, въедается в глаза пыль, не позволяя толком ничего разглядеть, а единственный человек, который мог бы мне хоть как-то помочь, ныне погребен под камнем. Где я? Что происходит? Неужели мне суждено погибнуть от какой-то безвестной силы в этой безвестной пещере, завалив свой труп горой сора и камня? Что я здесь вообще потерял, почему оказался? Чтобы умереть?! Какой вздор…

Рядом что-то зычно грохотнуло, отчего сама земля заходила ходуном, а меня, точно тряпичную куклу, ударной волной отбросило к стене. Спина болезненно столкнулась с твердой породой, из глаз брызнули слезы. Я припал на одно колено, рукой зажимая ушибленную поясницу, поднял тяжелую голову… и не поверил в увиденное.

Свод пещеры значительно обвалился, являя взору продиравшийся сквозь пелену праха, усыпанный мириадами сверкающих звезд небосвод и станы многолетних лысеющих ясеней. Я был готов списать все на повредившийся от творящегося вокруг рассудок, если бы только ветер, влажный, морозный и мягкий лилейно не обвеял щеки, взволновав мой покрытый пыльным налетом темный плащ.

Рухнувший потолок лег внушительным, пестрящим трещинами, сколами, прорехами и острыми каменными обломками взгорком, ведущим точно на поверхность. Однако похоронить под собой бесновавшуюся сферу ему не удалось. Магический кристалл чудом избежал гибели, оказавший в паре ярдов от обвала.

Больше медлить было нельзя. Я, призывая на помощь все оставшиеся силы, рванул вверх по разрушенным каменным плитам, то и дело припадая на четвереньки и спотыкаясь на неровностях. С рвущим воздух треском, у самой головы пронеслась золотая молния, ухнув в многострадальный, полуразвалившийся потолок и отхватив от него очередной кусок камня.

Глядя лишь вперед, на столь желанное ночное небо, я несся, не разбирая собственного шага. Помогавшие при подъеме руки сбились в кровь о выступавшие осколки породы, напрягаемое раненое плечо буквально кипело от рези, но это меня мало волновало. Я еле держался в сознании. Бедра начинали отекать, щиколотки сводило, а глаза так и норовили захлопнуться под тяготой боли и истомы. И единственным, что водворилось сейчас в моей голове, была мольба всем предкам — сохранить разум. Не впасть на полпути в пучину беспамятства, когда свобода и спасение оказались так близки. Это было бы слишком жестокой насмешкой Судьбы.

Страдальческие крики стражников затихли — вероятно, сфера пожрала всех до единого. Теперь в этом смертоубийственном оркестре звучали лишь громогласные раскаты треска, грохот, взвизги молний и доносившееся из недр кристалла неистовое шипение. Правда, для меня сею какофонию приглушал стоявший в ушах звон, шум собственного дыхания и буйное биение сердца. И как оно только не разорвалось от виденных мной сегодня картин?

Наконец, преодолев бесовски долгий подъем, я коснулся мерзлой, чуть влажной, но такой дорогой и родной земли. Блиставица, напоследок, ударила мне под самую пятку, оседая на ней россыпью вскоре померкших золотистых искр. Вытянув наверх скорченные от мышечного утомления ноги, я оступился и, раскинув руки, упал навзничь на расстеленное одеяло зеленого луга. Грудь вздымалась в частых и жадных вздохах, по расслабленным мускулам забегали колючие змейки. Студеный воздух бережно ласкал покрытый липким прахом и испариной лоб, по животу разливался приятный жар. Все мое тело буквально утопало в охватившем его изнеможении.

И здесь я был уже не в силах сдержаться. Наполненные сталью веки захлопнулись, и, под приглушенные звуки свирепствовавшего в пещере кристалла, мой разум погас.

 

Глава пятая

— Тати, милорд, подчистую слямзили последнюю капусту, — нервно тараторил, глотая окончания и заливаясь тремя потами, одетый в мешковину крестьянин лет сорока.

Он находился в обширной тронной зале герцога Дориана Ласа, располагаясь в паре десятков шагов от самого восседавшего на высоком белокаменном троне, устало подперев кулаком висок, виланвельского набольшего. По обе руки от него, на креслах поменьше, находились два советника: справа — колдун Фарес эль'Массарон, слева — Хардваль Керсин, крупный вельможа, городской казначей и знатный кутила.

Крестьянин стоял, покорно преклонив голову и теребя в ладонях снятую при входе потрепанную шерстяную шапку. Он боялся даже глаз оторвать от выложенного ровной плиткой снежного пола, теснимый под гнетом упавшего на него взора правителя севера и приближенных сановников, а также обступавших залу по краям гвардейцев.

Переминаясь с ноги на ногу перед невысокой, о пяти ступенях, ведшей к трону лестницей, мужик тяжело сглотнул и продолжил:

— И это не в первый раз, милорд. Давеча они и свеклу, и картошку заграбастали. Всякий раз амбар запираю, и всякий же раз он взломанным оказывается. Я уже и так, и этак, и собаку на охранение оставлял, и сам глаз не смыкал, и замочищу вот такенную вешал. Все без толку. Коль эти вредители продолжат у меня таскать, так я детей да скотину вовсе без еды оставлю. А своеручно ворюг прогнать мне не в подъем…

— В какой час они обычно заявляются? — обрывая вергасившего поселенца, спросил его Лас.

— Точно не скажу, милорд. Верно, ночной порой, милорд, — живо ответствовал крестьянин, мелко кивая.

— Ожидай мой отряд к заходу солнца.

— … Благодарю, милорд, — спустя несколько секунд неловкого молчания еще чаще закивал головой мужик, начав пятиться, однако глаз по-прежнему не поднимал. — Я вам непомерно признателен. Покорнейше благодарю вас, милорд.

Едва крестьянин, ударяя челом чуть ли не о пол, скрылся за приоткрытыми дверьми залы, как Дориан Лас позволил себе, измученно выдохнув, откинуться на жесткую тронную спинку.

— Как же мне опостылели все эти слушания, — проводя ладонью по лицу, высказался северный владыка. — Всечасно одно и тоже: разбойники, паразиты, заморозки, дряхлые клячи, искореженные плуга…

— У селян не так много проблем, — вполголоса подметил советник-вельможа. — И носят они не столь глубокий характер. Ваша задача — лишь выслушивать и принимать решение…

— Я знаю, в чем состоит моя задача, Хардваль, — сердито прервал его Лас. — Не тебе меня учить.

— Прекрасно это осознаю, милорд, — так же не повышая тона, сказал казначей. — Я клоню лишь к тому, что работа хоть и рутинна, но пустякова. Все же, это ваши люди, подданные, и их нужно выслушивать, как бы вы к этому не относились. Всего-то раз в сезон можно уделить внимание вопросам толпы.

— В Омут их вопросы. Это была абсолютно полоумная идея, давать крестьянам возможность вести диалог с правителем. Домашняя скотина не курсирует к своим хозяевам по темам недокорма или излишне морящей пахоты. Я смыслю трудности того селянина. Если дело заходит о грабеже, то, безусловно, в моих интересах все разрешить, но вспомни, дорогой Хардваль, как много таких «достойных» проблем нам доводится слышать за весь процесс? Одну? Две? Не более. Достаточно просто грамоту с прошением принести, коли помощь занадобится, но устраивать эти хлеборобские разбирательства, да к тому же тратить на них целый день, самое малое, неразумно.

— Будь оно настолько неразумно, как вы глаголете, то разве ваш мудрый дедушка, да озарит его путь свет Пятерых, принял бы решение о введении слушаний?

— Проблемы у подданных появляются лишь тогда, когда власть припускает тугие узды самовластия, — ушел от ответа Лас. Впрочем, упрекнуть его в этом, само собой, никто не осмелился. — Если не давать им возможности преступать порог дворца и сбрасывать на чужие плечи свои житейские трудности, то никаких трудностей и не возникнет. Народ ленив, Хардваль. Хотя лень, как известно, способна торить самые короткие тропы — это может произойти лишь в умелых руках и при дельной голове. А у наших недалеких деревенских невеж, лень даже не тщится выйти за грани банального алырства. И выходит, что мы только поощряем это алырство, позволяя людям жаловаться мне по всяким пустякам. Большую часть из всего высказанного здесь они сильны решить самостоятельно. Однако, раз дана возможность стряхнуть этот донимающий комок своих прозаичных проблем на чужие плечи, то почему бы не воспользоваться таким шансом?

— Разум людей подвижен, милорд, — подключился к прениям эль'Массарон. — Ныне их воззрение сместилось в сторону имения определенных прав…

— Потому что мы допустили это смещение, — снова прервал уже другого собеседника герцог, зло ударяя кулаком по подлокотнику. — Держи волка на привязи — и он не посмеет откусить кормящую руку. Лишь благодаря ей вольготный зверь сможет выжить взаперти, и здесь инстинкт самосохранения вынужденно возобладает над спесью и жаждой возмездия. Но только дай ему почувствовать запах воли, дай выбор и какие-либо привилегии — перегрызет тебе шею при первой подвернувшейся возможности. Кто-то спрашивает ведомого на забивку барана, стремится ли он стать ужином? Нет, мы лишь делаем то, что угодно нам, не отвлекаясь на надуманные права. Свобода — самая глупая и бесполезная идея, лишь тормозящая рост цивилизации. Она разобщает умы. Только в кулаке сурового правителя народ можно держать совокупно, единым целым, способным противостоять любой напасти. А созданием прав мы чуть ли не подталкиваем людей к бунту, к свержению нас самих.

— Я не в силах вас переубеждать, милорд, — кивнул колдун. — Однако едва ли этот процесс обратим. Мы с каждым днем движемся к новому обществу, хочется нам того или нет. Так, видно, распорядилась Судьба. Вы весьма вольнодумны, герцог Дориан, и всегда таковым являлись. Но не думаю, что это позволит обратить поступь прогресса вспять. Над некоторыми вещами наш ум не властен.

Эти слова эль'Массарона заметно расхолодили владыку. Былую бунтарскую страсть в глазах сменило отрешенное равнодушие, заставившее герцога на некоторое время, сжав губы, замолчать.

— На сем окончим этот напрасный диспут. Иначе до полуночи здесь проторчим, выслушивая народные роптания. — Лас недовольно взмахнул головой, выдохнул, возводя повыше властный подбородок, и звучно приказал: — Пусти следующего!

Неподвижно стоявший у дверей, точно бронзовое изваяние, гвардеец дернулся, быстрым громыхающим шагом выступив за полуоткрытую створку. И спустя несколько секунд в тронной зале появился новый гость. Внешне он разительно отличался от предыдущего посетителя: высокий, около шести с половиной футов, широкоплечий, одетый в черный, точно сама ночь, плащ в пол, из-под которого выглядывали лишь неестественно мелкоразмерные для такого бизона сапоги, и с наглухо покрытой тесным капюшоном головой. Особенно выдавалась массивная спина — казалось, будто за ней, под тканью, прятался еще один человек.

Держа руки в замке на уровне пояса, пришелец широкой и томной, отдававшейся эхом по всем углам поступью, направился к герцогу. Тот, увидев необычного визитера, весь подобрался на троне.

— Что-то он не похож на обычного селянина, — перегнувшись через подлокотник поближе к герцогу, шепотом приметил Хардваль.

Дориан Лас промолчал, продолжая осматривать с каждым мигом все приближавшуюся к нему темную фигуру. Каких-либо великосветских встреч он на сегодня не назначал. Оттого рука сама собой, неспешно, потянулась к устроившемуся на подставке за троном взведенному арбалету.

— Вы как всегда правы, милорды, — вдруг забасил гость, остановившись у подножия лестницы. Видно, со слухом у него все было более чем прекрасно, раз он смог расслышать шушуканья казначея. — Я не с ваших весей. И это тоже ни к чему. — Человек указал одетой в антрацитового цвета перчатку рукой на мирно стоявший подле Ласа самострел. — Я прибыл не по вашу душу.

Северный владыка замер, еще более пристально, сощурившись, посмотрев на пришельца. Но, спустя пару мгновений, уступил, возложив обе руки на трон.

— Тогда, кто же ты? Откуда явился и зачем пожаловал к моему двору? И почем стоишь перед правителем с укрытой головой и не преклонив колена?

— Правителем? — гость, как показалось, коротко усмехнулся. — Я из тех, над кем не высятся правители.

Услышав эти слова, Лас недоуменно переглянулся с советниками. Отчего Гильдия решила нанести ему столь неожиданный визит? Она не подсылала переговорщиков уже несколько лет, а теперь, даже не уведомив самого герцога заранее, вдруг объявилась.

— Вот как. — Владыка севера ничуть не смутился этого заявления. — Чем ты можешь подкрепить свои слова?

— Верно, — подключился Хардваль. — Да и не богат ли туловищем для такой профессии?

Визитер, недовольно покачав головой, выдохнул и скинул капюшон. Однако наблюдать его лицо полностью по-прежнему не представлялось возможным — часть от носа и до самой шеи скрывала тканевая полумаска. Единственной примечательной чертой, которую можно было подчеркнуть, оказались узкие рубиновые глаза, что словно мерцали в пробивавшихся сквозь высокие окна тронной залы солнечных лучах. А также светлые, с соломенным отливом, ниспадавшие на плечи волосы.

Гость чуть приспустил воротник, выставляя на всеобщее обозрение выбитую над левой ключицей небольшую татуировку: спящая гиена, позвонки которой венчали недлинные шипы, и застывшие над каждым ее ухом изображения лучистой звезды и полумесяца. Рисунок занимал, самое большее, две фаланги в диаметре, однако, если хорошенько приглядеться, на нем можно было заметить даже приоткрытый глаз дремлющего хищника. Поистине, виртуозная работа.

— Извольте, письменной грамоты при себе не имею, — заговорил вор, накидывая обратно свой капюшон. — Слишком неотложным оказалось дело, так что на ее написание время решили не выделять.

— Пустое. Этого вполне достаточно, — кивнул Дориан Лас, мельком глянув на своих советников. — Говори.

— У Гильдии есть к Вашему Высочеству деловое предложение.

Герцог озадаченно поднял бровь. Чтобы воры заявлялись к кому-то стороннему с подобными изречениями, тем более без предупреждения и обсуждали все не в сугубо интимной обстановке — сие смотрелось форменной несообразностью. Видно, дело было и впрямь весьма спешным.

— До нас дошли сведенья, — меж тем продолжал гость, — что близ Виланвеля есть тайник. Мертвый канал, если быть точным. Подземный торговый путь, следовавший из бывшего Имлусгайда в северную столицу.

— И причем здесь я?

— Дело в том, что путь этот был секретным и обращали по нему отнюдь не самые рядовые грузы. А именно разного рода артефакты, кои приобретались Певчими Лугами для изучения и… — гильдиец помедлил, повернув голову в сторону Фареса, — иных целей.

В ответ на это, колдун лишь недоверчиво сощурил глаза, не решаясь ничего комментировать.

— Но вот незадача, — причмокнул визитер, — много лет назад туннель постиг обвал, заточивший под собой последний следовавший по нему обоз. Получив соответствующее сообщение от своего представителя, сопровождавшего груз, Луговники тут же выдвинулись к подземелью. Однако и здесь колдунам сопутствовало невезение. Высланную группу, по публичной версии, схватила какая-то разбойничья шайка, обчистила, вырезала, а учитывая то, что среди магов имелись дамы, еще и… — гильдиец из этичных соображений опустил последнюю и без того всем ясную деталь. — Помимо горсти монет, нескольких трупов и лошадей в руки бандитов попал также отворяющий подземелье «ключ». После долгих, но, увы, тщетных поисков грабителей и молчания попавшего под завал товарища, колдуны пошли на довольно… тяжелый шаг. Дабы те, кто завладел их ключом, не имели даже мнимой возможности раскрыть секрет следовавшего по каналу обоза, Луговники решили разрушить печать ведших в подземелье врат. Я же ничего не спутал, господин Фарес?

И вновь маг решил лишь промолчать, презрительно отвернувшись от гостя.

— Ближе к делу, вор, — поторопил того герцог Дориан. — Историй я за сегодня и так наслушался сполна.

— Но, благодаря нашему всенезабвенному братству, наконец, появился способ отворить створы, — немного помолчав, точно подбирая слова, высокомерно продолжил гость. — Нам удалось сделать то, что многие годы не покорялось столичным колдунам — отыскать утерянный ключ. Оставшиеся же осколки печати хранятся в Певчих Лугах, и без них врата в движение не привести. Посему, Гильдия предлагает сделку. Мы предоставим вам как ключ, так и эти самые осколки — ваша же сторона выполнит оставшуюся часть работы: прибудет на место и извлечет на свет покоящийся в подземелье груз. Добычу разделим пополам.

— А отчего вам не сделать все самим? — вступил с вопросом Хардваль. — Почему вы обращаетесь со столь незатейливыми условиями к кому-то третьему?

— У Гильдии есть дела поважнее, нежели посылать своих членов расхищать древние завалы, — качнув головой, пояснил визитер. — Мы — воры, а не горнорабочие. Вдобавок у нас нет волшебников, а шанс встретиться в канале с магической угрозой есть. Вы же располагаете и тысячами крепких воинов, готовых по вашей указке лезть хоть в самую пучину Омута, и каким-никаким… — он сделал паузу, — колдуном. Оттого выполнение этой задачи вам костью поперек горла не встанет.

Выслушав вора, герцог задумчиво потер подбородок. Предложение выглядело очень заманчивым, даже слишком, и потому Ласа терзали сомнения. Не слишком ли все просто? В особенности если брать в расчет то, что сделку ему предлагало настолько скрытное и прагматичное братство?

— Не знаю, милорд, — прошептал над ухом Фарес. — Очень странным видится мне как этот визит, так и сам договор. Ужель Гильдии и верно больше не к кому обратиться?..

— Так оно и есть, милорд советник, — вместо герцога, ответил вор. — Ваш город лежит меньше чем в полудне езды от цели. Тем паче, что у Виланвеля и Гильдии с незапамятных времен складываются довольно… тесные отношения.

— О какой сумме идет речь? — вдруг выступил с вопросом Дориан Лас, тут же собрав на себе недоуменные взгляды советников.

— Милорд… — негромко начал Хардваль, но его оборвал зычный ответ гостя:

— Содержимое обоза оценивается в более чем пятьсот тысяч золотых ферравэльских марок.

Вняв этой цифре, герцог вновь, молча и отрешенно, потупил взор.

— Ваше Высочество, не стоит принимать столь рискованные решения, не уделив должного времени совету, — зашептал казначей.

Фарес подхватил:

— Господин Керсин прав, милорд. Необходимо собрать совет и обсудить все детали сделки. Кто знает, каким местом оно по итогу может нам выйти…

— Гильдия не будет ждать, — вступил в прения вор. — Ведь совсем скоро в Лугах проведут инстроляцию. Я прав, господин эль'Массарон?

Маг, явно не ожидая услышать от гостя подобных знаний, несколько растерянно кивнул. На вопросительный взгляд герцога, Фарес ответствовал:

— Это такая процедура, милорд. Хранящиеся в Певчих Лугах артефакты испускают довольно опасное, а главное не растворяющееся само по себе, как привычная магия, излучение. Оно буквально впитывается в окружающий воздух, оседает на стенах, полу, потолке, вследствие чего могут образоваться губительные для человеческого организма пары. Поэтому подобные реликвии содержатся в специальных изоляторах, которые, раз в полвека, дабы, так сказать, обеззаразить, обрабатывают особым раствором…

— При этом все артефакты извлекают наружу, — дополнил колдуна представитель Гильдии. — Сам по себе изолятор абсолютно неприступен. Во всяком случае, для простых смертных, вроде нас. — Он усмехнулся. — Теперь же, когда осколки вынесут подышать свежим воздухом, у нас появится осязаемый шанс завладеть ими, открыв путь к настоящей сокровищнице. Впервые за пятьдесят лет. Большая удача, не находите?

— Да уж, удача… — прицокнув, сказал герцог, не дав возможности высказаться рвавшимся чародею и казначею. — Но под завалами, как я понимаю, так же лежат магические артефакты? И раз они способны «заразить» даже специальные изоляторы, то чего говорить о простом подземелье, верно?

— Верно, — поняв, к чему клонит Дориан Лас, согласился вор. — Однако вероятность того, что пара артефактов смогла зачумить огромный подземный коридор крайне мала. Вашим людям нечего опасаться. Вернутся целыми и невредимыми. Самое страшное — почихают седмицу, поприкладывают припарки ко всем горячим местам. И то скорее от морозного пещерного воздуха, а не от магического излучения.

Фарес эль'Массарон машинально кивнул, словно соглашаясь с доводами гильдийца.

— Но этот тракт принадлежал Певчим Лугам, так? И именно по нему чародеи получали ценные раритеты? Так отчего же они оставили их лежать погребенными под обвалившимся камнем? Неужто не существует иного способа отворить секретный ход?

— Никаким дубликатом ключа, как мне ведомо, Луговники не располагают. А по поводу окольных путей открытия запечатанных волшбой врат вам, верно, получше меня разъяснит господин эль'Массарон.

— Фарес! — вдруг озарено возгласил герцог, поворачиваясь к старику. — Ты ведь числился в общине Певчих Лугов. Неужто тебе совсем ничего не известно о подземелье?

— Нет, милорд, — обреченно покачал головой маг. — К приближенным архимагистра я никогда не относился. Когда я покидал стены Лугов, то добился лишь степени мейстера, коих в те годы бродило по залам академии более сотни. Оттого в самые сокровенные чертоги колдовского братства меня впускать отнюдь не намеревались. Но могу сказать, что подобные секретные пути сообщения у нас действительно имелись. А раз по ним перевозили столь ценные и опасные грузы, то, могу предположить, что и запирались они на весьма изощренный замок, к которому, по соображениям безопасности, имелся всего лишь один ключ.

Вняв этому, герцог заметно помрачнел. Появившейся на его лице взволнованности тут же и след простыл.

— Но, тогда получается, что они запирали людей под каменной толщей? — высказал не обращенный ни к кому конкретно вопрос герцог.

— Именно так, — кивнул гильдиец. — И людей, и имлусов, и прочих, кто сопровождал обоз. Луговники — народ довольно мнительный и несказанно жадный, не имеющий полного доверия даже к самому королю. А грузы из Имлусгайда шли очень драгоценные. Потому они и отправляли в эту закупоренную с обеих сторон трубу своего отнюдь не самого ведущего представителя, которому было бы по силам разве что магическую депешу им отослать, не более. Ведь своды того туннеля давно ходили ходуном. Оттого потерять там, если вдруг что, какого-нибудь захудалого подмастерью для луговничьих верхушек серьезным ударом по кадровому резерву бы не стало. Гораздо страшнее представлялось то, если бы обоз, наплевав на согласованный график и поддавшись корыстолюбию, решил несколько раньше покинуть стены подземелья, направившись с магическим добром отнюдь не в сторону Корвиаля. Дабы избежать подобного самоуправства и было решено не предоставлять торговой группе ключ от тайного подземного канала. Вдобавок маги самолично встречали обозы, чтобы после, расплатившись за товар и забрав его, пустить караван в обратном направлении.

— Однако откуда Гильдии может быть известно, что артефакт по-прежнему покоится под завалом? — не стерпел и вмешался в разговор Хардваль. — Что его не разбило в пыль упавшими камнями?

— Вы недооцениваете наших осведомителей…

— Они что же сильны видеть сквозь камень?

— В том числе.

Казначей всплеснул руками. Его лицо исказила едкая ухмылка.

— Вы не считаете, что ваше предложение звучит крайне тревожно? — обратился Лас к гостю.

— Мните, что Гильдии взбрело в голову вас подставить? — вопросом на вопрос ответил вор. — Во имя чего? Коли бы нам действительно занадобилось вам подгадить, то, уверяю вас, мы бы сделали это абсолютно безмолвно. Гильдия лично преступает порог вашей обители, вынося на обсуждение обоюдовыгодное дело, а вы думаете усомниться в нашей честности?

— Именно, «моей обители», — грозно вымолвил герцог. — Законы здесь властвуют так же мои, и вопрос, раз уж он был мною изъявлен, не должен пропасть втуне. Посему я должен знать, все ли нюансы данной операции учла Гильдия? Быть может, вы просто недоговариваете каких-либо деталей, порешив, что это не моего ума дело.

— Все нюансы учтены… — помедлив, присмиревшим голосом издал вор. — Вашему Величеству не за что опасаться. Мы никогда не принимаемся за не всецело чистые дела.

— Охотно этому верю.

— Мне эта затея по-прежнему видится не самой благопотребной, милорд, — зашептал Фарес. — Но, если Ваше Величество действительно заинтересовалось данным предложением, то вновь призову вынести его обсуждение на полный совет…

— Решайте, герцог, да поскорее, — резко сказал вор и поднял голову, стягивая накидку мрака со скрывавшей рот полумаски. На миг рубиновым отсветом сквозь поселившуюся под капюшоном тьму блеснули глаза гильдийца. — Эти переговоры и без того продолжались дольше, чем им было изначально отведено. Под вашим боком возлегает целый золотой бархан. Не желаете им завладеть — воля ваша. Гильдия найдет другого подельника. Ваша кандидатура казалась нам наиболее выгодной, потому как не пришлось бы снаряжать в долгую дорогу целую экспедицию, а потребовалась бы лишь небольшая группа, что воротится взад уже к следующему солнцу. Настала пора дать окончательный ответ, герцог, и более не сотрясать понапрасну воздух. Сейчас время нам обоим дорого.

Но Лас молчал, опустив глаза. В его голове боролись два извечных противника: инстинкт самосохранения, подпитанный мнительностью к нежданно пожаловавшему гостю, и страстное любопытство, жажда познания и наживы. Точно виртуозные фехтовальщики, они кружились вихрем, изредка прорывая искусно выстроенную оборону соперника и мельком жаля того своими тонкими шпагами. Однако, это были слишком легкие уколы, точно комариные укусы. Никто из соперников не мог нанести сокрушающего, ставящего точку в битве удара, сразившего бы наповал. В такой ситуации принято бросать жребий, однако род Ласов славился своей рассудительностью. Впрочем, это отнюдь не означало, что все принимаемые этой семьей решенья имели исключительную всеобщую пользу и не претерпевали зубодробительного фиаско. Оттого герцог продолжал метаться, безмолвно глядя в одну точку. Молчали и расположившиеся подле советники. Свой суд они произнесли, и, зная своевольство Дориана Ласа, просить и убеждать его сверх уже высказанного им представлялось полнейшей бессмыслицей. Тем паче, что слова старого придворного колдуна и склонного повесничать казначея едва ли возымели на разум герцога хоть какой-то вес.

— И все же… — негромко развеял Лас объявшую зал немоту, поднимая тяжелый взор на загадочного визитера, словно тщась прорваться сквозь укрывавшую его лицо пелену мрака. — Гильдия не принимает невзвешенных решений.

Услышав это, советники с еще большим трепетом посмотрели на своего владыку, но говорить не дерзали. Гость мельком зашаркал по полу, переставляя начинавшие ныть от неподвижной позы ноги. Под полумаской сейчас, наверняка, растянулась широкая горделивая ухмылка.

— Милорд, — негромко начал колдун, приблизившись к Ласу на расстояние локтя, — нам все одно доподлинно неизвестно, что именно скрывается под завалами. Возможно, те артефакты опасны. Вы можете напрасно угробить с десяток своих подданных.

— Дорогой мой Фарес, — еще тише, переходя на шепот, отвечал герцог, — не мне объяснять тебе устройство магических артефактов. Хочешь сказать, что, коли запахнет жаренным, ты этого не почуешь?

— Маловероятно. Да и если моего нюха и коснется подобный запах… Постойте, — вдруг прервал сам себя Фарес, исподлобья воззрившись на владыку севера, — вы что, хотите послать меня к подземелью?

— Именно, друг мой, — без тени сомнения ответствовал тот.

— Но, милорд… Я уже в летах. Мой нос утратил былую остроту…

— Неужели он не способен учуять даже всесветную угрозу? — то ли всерьез, то ли наоборот в насмешку спросил Лас. — Подумай сам, Фарес, на что способна парочка пролежавших под камнем невесть сколько лет артефактов?

— Если они были угодны Певчим Лугам — то на многое.

— Так ли угодны, раз чародеи не приложили и толики усилий, дабы его возыметь?

— Нам не ведома ситуация изнутри…

— Брось, Фарес, — отсек явно уставший от сомнений придворного колдуна герцог. — Даже если вы и разбудите в недрах туннеля древнее зло, то тебе все одно терять особо нечего. И так живешь неприлично долго.

Чародей шутки не оценил, продолжая так же хмуро смотреть на зажегшегося искрой азарта повелителя. Заметив это, тот несколько посерьезнел:

— Вдобавок мне нужен свой человек, который сможет проследить, чтобы отряд не сразила падучая от лицезрения покоящихся в подземелье благ. А там, я уверен, не одними только артефактами удастся поживиться. Ведь не зря имлусов за любовь к украшениям называли сороками. В этом вы, кстати, похожи… Я переговорю с Альретом, попрошу предоставить пару десятков крепких юнцов из академии.

— Поймите, милорд, раз сама Гильдия боится соваться в то подземелье, то нам и подавно стоит поостеречься.

— Фарес, повторяю, коли запахнет чем-то чрезвычайным, ты тут же пригонишь эту отару обратно. Но если все пройдет гладко… Тебе придется закупать сотню-другую новых кошелей, — игриво ощерился герцог.

— Как прикажете, милорд, — спустя несколько немых секунд, томно выдохнув, повиновался придворный маг.

Дориан Лас одобрительно кивнул и тут же переключил все свое внимание на гильдийца:

— Что от меня требуется?

— Самая малость, — моментально ответствовал вор, явно предвкушавший такой вопрос. — Как только мы заполучим осколки, то всенепременно известим вас, после чего Вашему Высочеству нужно будет лишь послать своему столичному текстильщику депешу о срочном заказе зимней ткани. В его пущенном на Виланвель фургоне мы и спрячем ключ и осколки. Они, насколько нам известно, немалы и довольно увесисты. К тому же транспортировать такой груз голым не получится, потребуется особый, гасящий чары сундук, дабы ценные артефакты, едва они покинут стены академии, не смогли унюхать самые верные луговничьи Ищейки. Этим также займется Гильдия. Мы запрем ларец, а ключ от него, для пущей надежности, вошьем в одну их сырьевых тканей.

— Но у Купечества все расписано, — сомнительно проговорил Лас. — Они будут не готовы выполнить срочный заказ.

— Мы не станем пользоваться услугами Купечества, — деловито возразил визитер. — Думаю, на доставку груза самому герцогу севера добровольцы найдутся. Впрочем, так будет даже лучше. Одинокая безликая повозка явно привлечет меньше внимания, нежели пестрый купеческий караван.

Герцог ответом удовлетворился.

— Однако получается, что, когда мы извлечем осколки из сундука, они вновь станут видимыми для Луговников?

— Не совсем так. Даже после этого отворяющие камни надолго сохранят свою «безароматность». За это время ваши люди успеют обнести подземный тракт вдоль и поперек, воротиться, обзавестись потомством и, возможно, только тогда осколки вновь начнут подавать признаки жизни… По завершении работы пустите камни в обратном направлении любым удобным для вас способом, а там, в Корвиале, мы обо всем позаботимся. Магики никогда и не прознают о наших шалостях.

— А если они уличат пропажу прежде, чем вы возвратите артефакты обратно в академию?

— Исключено, — уверенно отрезал гость. — Мы заменим осколки копиями.

— Как оно у вас все гладко получается, — настороженно вступил в диалог Фарес. — Это где же живет такой мастер, что способен изготовить столь безукоризненную подделку магического артефакта?

— Если бы мы были сильны создать «безукоризненную подделку», то нам оказался бы без проку оригинал. Досконально сымитировать артефакт невозможно, да и это не имеет никакого смысла, ведь отдельные элементы смогут легко затеряться в царящей в Лугах «какофонии» запахов. Мне ли вам об этом говорить, благочтимый мейстер эль'Массарон?

Колдун не ответил, с косым прищуром глянув на вора.

— А как быть с нашей находкой? — переключил внимание гильдийца обратно на себя Дориан Лас. — Ей тоже полагается подобный сундук?

— Сомневаюсь. Артефакт пассивно пролежал под камнем несколько десятилетий, за которые большая часть его запаха должна была выветриться. Впрочем, даже если он и будет испускать легкие импульсы, то Луговники едва ли сочтут их за проявление чрезвычайной магической активности. А когда в их головы-таки закрадутся подозрения, артефакт уже давно будет возлегать в сокровищнице какого-нибудь восточного султана.

Гильдиец вновь поднял голову на Фареса, но тот лишь отвел взор, открыто не желая продолжать с ним беседу.

— Конечно, без охраны Певчие Луга не обходятся, но Гильдия и не таких умудрялась оставлять с носом. Впрочем, даже если мы оплошаем, что исключено, и нас поймают за руку, то вы все равно останетесь ни к чему не причастны. Ведь нас никто не нанимал, никаких письменных соглашений заключено не было.

— Верно, — это дополнение еще больше приободрило герцога. Он выпрямился, возложив руки на тесаные подлокотники, и, наконец, заключил: — Да будет так. Я принимаю ваше предложение.

Советники, в ответ на это, казалось, должны были вспыхнуть яростной переуверяющей тирадой, принимаясь снова с пеной у рта доказывать сомнительность данного предприятия. Но они молчали, томно, даже как-то траурно, закатывали и прикрывали глаза, откидывались на спинки кресел. После произнесенного владыкой севера вердикта, их слова теряли всякий смысл. Если они дотоле вообще имели таковой.

Дориан Лас встал, медленно, сохраняя приемлемое высокому положению достоинство, спустился по лестнице, и, в скрепление сделки, пожал протянутую первой, покрытую перчаткой ладонь визитера. После, не задерживаясь у подножия, герцог, с не меньшей чинностью в походке, вернулся к своему трону.

— Прелестно, — с плохо скрываемым удовлетворением в голосе кивнул гость. — Я немедленно сообщу Гильдии о вашем решении и мы приступим к действию. Отправьте голубя текстильщику через два дня, на заре, и в письме велите фургону отправляться на следующее утро. К этому моменту наши люди как раз успеют осуществить свою часть работы. Благодарю за ваше внимание, добрый герцог, почтенные советники, — кланяясь каждому, произносил вор, начиная пятиться. — С вами приятно иметь дело.

Едва последний уголок плаща внезапно объявившегося делового партнера покинул тронную залу, как по ней, вдогонку, раздался басовитый приказ:

— Следующий!

* * *

Пробуждение далось нелегко. Разум еще некоторое время пребывал в состоянии полусна, отчего я толком не чувствовал ни рук, ни ног, ни тверди под собой. Тяжело разомкнулись веки, и глаза, заместо ожидаемого синего, далекого неба, узрели распростершийся над ними плоский, составленный из молодого дерева потолок, с линиями застоявшейся пыли между досок. Сказать, что я удивился такой картине — значит не сказать ничего, однако затуманенная голова не позволяла мне сейчас о чем-то помыслить. Это окутавшее рассудок смятение удалось рассеять, лишь когда, спустя десяток секунд моего бестолкового взирания в дощатый потолок, по нему бесстрастно прошуршала, словно ведомая незримым подметальщиком, небольшая щетка для мытья посуды. После этого слабость в теле вмиг растаяла, а ошеломленные глаза широко раскрылись.

Я аккуратно приподнялся на локтях, перевалившись набок, и попытался оглядеться своим слегка плывущим взглядом. Как оказалось, все это время моя плоть возлегала на приставленной к стене и укрытой белоснежной периной кровати, внутри не самой просторной, сколоченной из очищенных древесных стволов лачуги. По правую руку расположилась лакированная дверь, под которой, у самого порога, виднелся окантованный железом люк, ведший, по всей видимости, в погреб. На нем, столь же невозмутимо, как и виденная мною несколькими секундами ранее щетка на потолке, сама по себе трудилась швабра, изредка забредая на приставленную рядом тумбу с полной вазой ромашек.

К противоположной, украшенной узорчатым красно-черным гобеленом стене был приторочен высокий сливочного цвета сервант, просторный комод и напольное овальное зеркало-псише. Также, заметно выделяясь чернильно-черным силуэтом, мутно полыхал небольшой камин, от которого, несмотря на его сравнительно скромные размеры, исходил весьма ощутимый жар. На железной перекладине над пламенем висел покрытый сажей чайник.

Что же касается стены напротив меня, то ее практически полностью занимало панорамное окно с парой форточек, под которым разместился массивный бурый стол на пухлых витых ножках. За ним, спиной ко мне, сгорбившись восседал седой человек в невзрачной кофейного цвета пенуле, что-то усердно вычерчивавший гусиным пером. И, вероятно, не ведавший о моем пробуждении.

Но мне отнюдь не хотелось его окликивать, вопрошать, кто он такой и где я очутился. Отчего-то больше прочего я сейчас желал как можно скорее покинуть стены этой лачуги и впредь никогда не встречаться с сидевшим впереди писарем. Неизвестно, для каких целей я ему вдруг занадобился. Едва ли кто-то исключительно из благодушных побуждений решился бы приютить в своем доме ободранного, окровавленного, возлегающего на груде камня, пепла и костей незнакомца. Во всяком случае, я бы точно не решился. А вот если моя персона втихую исчезнет из его дома, то такое развитие событий едва ли послужит мне во вред. Какого-нибудь мальчишку-слащавца за подобный поступок бы точно съела совесть, но не меня. И ежу понятно, что после творившегося в подземелье кровавого пиршества, гудевшего и грохотавшего, наверняка, на лигу окрест, проявлять участливое отношение к выползшему из этого Омута лохмотнику простой человек не станет. В таком случае следует ожидать пристального внимания скорее со стороны короны или Лугов. А о подобном знакомстве я сейчас мечтал в последнюю очередь… Да, недавняя встреча с самой Смертью сделала меня еще более осмотрительным.

Я осторожно осел на постели. Благо, лежбище не стало предательски скрипеть или шуршать покрытием. Однако случился иной, менее ожидаемый мною эпизод, от которого чуть не затрещали в момент сжавшиеся в оскале зубы. Совершенно позабытое раненое плечо не преминуло напомнить о себе в самый неподходящий момент, вспыхнув режущей болью от локтя до самой шеи. Мне едва удалось проглотить так и норовивший выскочить из глотки мучительный всхлип.

Плащ с меня, как оказалось, сняли, равно как и рубашку, и на голом теле красовался ладно обмотавший плечо и часть груди полотняный бинт с обширным багряным пятном. Впрочем, перевязи подверглась не только рана от арбалетного болта. Правое предплечье и живот от нижних ребер до самого таза также были увиты белыми лентами — видно, случай в пещере не дался мне совсем без увечий. Хотя особой боли от этого я не ощущал, а посему могу предположить, что бинт наложили, скорее, ради профилактики. Видно, этому человеку я был нужен живьем. Но для чего? — ответ на этот вопрос мне решительно не хотелось узнавать.

Похоже, бежать придется практически нагим, а учитывая, что солнце, если судить по пробивавшимся сквозь окно косым лучам, поднялось еще не слишком высоко, такой поход вряд ли окажется приятным. Но не страшно, и не такое миновали. День разгорится, потеплеет, а уж одежду мне найти труда не составит.

Я тягуче встал — обнаженные стопы повстречались с мохнатой овечьей подстилкой, но спустя шаг уже оказались на холодном и гладком паркете. Дверь, если меня не обманывали глаза, не была заперта ни на щеколду, ни на повисшую с рамы цепочку. И данному событию я был несказанно рад. Не придется возиться с замками, что едва ли, при всей моей сноровке, явилось бы абсолютно бесшумным процессом. Мне оставалось лишь приоткрыть створку и ступить за порог, а там уже нестись со всех ног, желательно в какую-нибудь чащу или болото. Главное, чтобы мой пленитель не прознал о бегстве раньше времени и не застал мою полуголую фигуру мчащейся по открытому полю.

Но, разумеется, все прошло совсем не так, как бы мне того хотелось. Когда до спасительной створки оставалось чуть больше шага, швабра, досель мирно сметавшая с угла паутину, резко двинулась вбок, за секунду протиснувшись под дверную ручку и наглухо подперев выход. Я растерянно врос в землю. Мой план за мгновение рассыпался прахом.

— Ты куда-то спешишь? — раздался из-за спины спокойный чистый голос.

— Слушайте, — я моментально обернулся, нервно забормотав в ответ, — я не знаю, кто вы…

— Вильфред Форестер, — старик перебил меня, перегнувшись локтем через спинку стула. Большими молочными камнями сверкнули раздувавшие мочку уха широкие серьги. Белая, равно как и сжимаемое в деснице перо, окладистая борода старика кончиком ниспадала на плечо. Нос, спинка которого была прямым продолжением линии лба, являлся истоком для двух выбегавших из ноздрей седых ручейков-усов. Серебристые глаза смотрели холодно, словно пронзая меня насквозь. — Будем знакомы.

— Милорд Форестер, я вам бесконечно благодарен за врачевание и приют. Но мне нужно идти. Вы можете этого не понимать, — или понимать, что еще хуже, — но я, верно, сотворил нечто… ужасное. И если меня найдут под крышей вашего дома, то несдобровать нам обоим.

— За меня можешь не беспокоиться, — выдержано кивнул старец. — А что касается тебя… По твою душу уже являлись вчерашним утром. Но я тебя не выдал. И да, ты действительно сотворил не самое доброе деяние, которое я бы хотел с тобой обсудить. Поэтому, будь так любезен, присядь.

Он протянул морщинистую ладонь, указывая на кровать.

— То есть, как это, «вчерашним утром»? — искренне изумился я. — Как долго я здесь нахожусь?

— Присядь, — повторил мой собеседник. — Все обсудим.

Больше упираться я смысла не видел и смиренно повиновался. Только мне стоило усесться обратно на кровать, как Вильфред Форестер поднялся со стула, выдвинул тихонько скрипнувший комодный ящик, изъял тюк бинтов.

— Но сначала сменим перевязь.

Он подошел ко мне, опустился на корточки, принявшись с хирургической тщательностью неспешно разматывать покрывавшую мое плечо ткань. Стоит отдать старику должное, особого неуюта от этой процедуры я не почувствовал. Разве только, когда налипшая от застывшей крови перевязь отказывалась покоряться по-хорошему, с трудом отслаиваясь, практически отрываясь от моего тела, ранение давало о себе знать, но все одно — эта боль была практически неощутима. Спустя несколько секунд использованный и чуть отдававший смрадом бинт комком улегся у постельной ножки.

— Восстановление идет даже скорее, чем я того ожидал, — причмокнул Вильфред Форестер, с прищуром осматривая розоватую рану. — Даже удивительно. А еще более удивительно, как под твою первую перевязь не забралась какая-нибудь гадость и не сгноила плечо ко всем бесам. Целитель тебе попался явно не самый стоящий.

— На более тщательное лечение мне времени не выделили.

Старик ухмыльнулся, приступив к накладыванию свежего бинта. Я же продолжил с не меньшей дивой осматривать трудившиеся сами по себе в разных частях комнаты швабры, веники, щетки, совки да тряпицы. Поразительно, как этот человек, Вильфред Форестер, умудрялся контролировать так много предметов разом, при этом уделяя внимание совсем иному занятию. На вид — утварь, как утварь, самая обычная, чего-то особенного или тем паче волшебного в ее строении я не приметил. Мне впритрудь давалось наскоро соткать хотя бы один-единственный пламенный лоскуток, а старик управлял таким количеством вещей и внешне даже не выказывал от этого какой-либо усталости или напряженности. Я вовсе не удивлюсь, если за пределами дома еще самосильно собирается урожай с грядок, а овец пасет летающее пугало.

— Ты тоже на такое способен, — вдруг заговорил старик.

— То есть? На что способен?

— Заставить разного рода вещи парить по твоей указке. И отнюдь не только это. Ты ведь не лишен магической силы, верно?

Я нерешительно промолчал. Впрочем, чародею едва ли был важен мой ответ.

— Я понял это, лишь когда учуял твою кровь. Если не считать за доказательство сковывавшие твои руки магические кандалы.

Только сейчас я обратил внимание на чуть поалевшие от продолжительно сжимавшей их стали свободные запястья.

— Снять браслеты удалось в два счета, так как нечто разрушило блокирующие волшбу каменья. Не знаешь, к слову, что именно?

Его вопрос не встретил в ответ ничего, окромя моей недогадливой немоты.

— Я предполагаю, — меж тем продолжал старик, — что это было колдовство. Причем, вероятнее всего, разряд молнии. Более того, ты не был прямым адресатом. Удар пришелся во что-то иное, в тебя же либо отскочило, либо прошло по цепи.

После этих «догадок» меня чуть ли не кинуло в холодный пот. В воспоминаниях сразу всплыл озадаченный лик Бьерна, за секунду до того, как вылетевшая из сферы блиставица обратила стражника в пепел… Теперь я проникся к этому Вильфреду Форестеру еще большим недоверием, почти граничившим со страхом.

— Ты умело таишь свой дар, юноша, — вновь заговорил старый маг, не стирая с лица невозмутимой всезнающей мины. — Но, когда прояснилась твоя истинная сущность, дело заиграло новыми красками.

Жилистые руки повязали узел, слегка дернув за полоски бинта. Старик поднялся, отошел, присел обратно на свой крепкий деревянный стул. Я безмолвствовал, ожидая новых, затрагивающих мою персону реплик, при этом ощущал себя, словно после знатной, напрочь отшибшей память попойки, вынуждавшей наутро выслушивать обо всех сотворенных мною в хмельном состоянии деяниях. Только вот чутье мне подсказывало, что масштаб эти деяния имели весьма немалый, раз оказаться мне довелось в доме подобного человека.

— И да, если тебе так интересно, у меня ты пролежал чуть более суток. А вчера, спустя пару часов после восхода, мой дом посетила дюжина виланвельских гвардейцев с расспросами о произошедшем. Скрыть от их взоров твое смиренно почивавшее тело было не так сложно. — Он с довольным видом потер руки, и от этого жеста мне стало совсем не по себе.

— Зачем? — выдавил из глотки вопрос я.

— Что «зачем»?

— Зачем вы спрятали меня? Раз явилась сама гвардия, значит действительно случилось нечто серьезное.

— Верно, — утвердительно кивнул старик. — Однако их мужицкие умы даже не представляют, насколько… Посему мне было много выгоднее оставить тебя здесь и самолично все выведать, чем отдавать такой кадр в руки несведущих.

Он, одной рукой поймав подлетевшую невесть откуда жестяную кружку, отпил, поставив сосуд на гладкую столешницу.

— Итак, — начал колдун, — как же получилось, что я ночью наткнулся на твое полуобморочное тело в глухом лесу, подле сравненного с землей холма? Обрушить целый холм… — Он вдруг снизил тон, встряхнув головой. — Немыслимо… Мне нужно знать все, что ты видел, слышал, чуял и ощущал в том подземелье. Все.

Поначалу я хотел было спросить, откуда старику известно о моем пребывании в приснопамятной пещере, и что именно там разыгралось смертоубийственное представление, однако быстро проглотил свой вопрос. Несмотря на то, что я не знал об этом старике абсолютное ничего, помимо имени и наличия у него весьма незаурядных способностей, мне Вильфред Форестер виделся персонажем с отнюдь не заурядным складом ума. И уж явно способным распознать любую ложь. Посему я не таясь решил выпалить ему абсолютно все, причем в самых пестрых красках. Хуже от этого мне станет едва ли.

Точно не скажу, как долго продлился мой рассказ. Пришлось начать с диалога за завтраком в герцогской обители, общо поведав и о моем славном ограблении, а окончить уже, непосредственно, разящими все на своем пути блиставицами. С особым интересном, как я заметил, Вильфред вслушивался, когда речь заходила о Фаресе эль'Массароне.

— Почти потерял чутье? — поразился услышанному колдун, усмехнувшись. — Да мейстер эль'Массарон уже десять лет, как полностью «утратил нос». Видно, решил солгать, дабы Лас не прогнал взашей такого безусловно полезного мага и не нашел ему более молодую и способную замену.

Это, впрочем, был единственный комментарий, который чародей позволил себе за время моего повествования. По его окончании, Вильфред задумчиво откинулся на спинку стула.

— Это все?

— Все, — кивнул я.

Маг хмыкнул, приложив указательный палец к щеке.

— То есть тебя даже не посвятили в суть? Просто нагрузили возом вздора и недоговорок, одели ошейник да пустили вместе с остальными? Занятно. Нешто они действительно не ведали об истинной природе места, которое спешили разграбить? Хотя да, возможно. Фареса никогда особо не ценили в Лугах, он точно ни о чем не мог знать. А герцог и прочие — подавно… Где они могли достать ключ?.. Гильдия? Смешно. У них нет ресурсов для поиска подобных вещей. И осколки! Выкрасть из-под носа столичников? Сомнительно и нерезонно даже для самых отчаянных воров…

Вильфред не смущаясь общался сам с собой, потупившись и с каждым новым предложением все сильнее сбавляя голос. Наконец, он замолчал, продолжая так же пристально вглядываться в пол.

— Откуда, говоришь, шел фургон? — вдруг вскинул голову колдун, да так резко, что я мельком вздрогнул от неожиданности.

— Из Корвиаля, — быстро ответствовал я. — Без сомнений.

— Из Корвиаля… — тихо пробурчал старик. И вновь умолк, поникая взглядом и застывая бездвижным изваянием.

Не сказать, чтобы от этих его размышлений мне становилось легче или хотя бы на толику прояснялась случившаяся ситуация. Во что я вляпался на этот раз? Куда влез, чье гнездо разворошил? Что-то мне подсказывало, колдун знал правильные ответы или, по крайней мере, о них догадывался. Но делиться явно не стремился. Во всяком случае, пока.

— Что-то я совсем пропал в своих мыслях, — неожиданно-бойко вскочил на ноги старик, подходя к камину и голыми руками снимая с перекладины чайник.

— Я рассказал вам все, что знал, — негромко заговорил я, когда колдун снова многозначительно примолк. — Теперь вы позволите мне уйти?

— Уйти?! — засмеялся Вильфред Форестер. — Побойся Богов, юноша. Ты ранен, да к тому же заляпан разящим за лигу магическим знаком. За него будь благодарен той пещерной сфере. Вдобавок всюду рыскают Ищейки Певчих Лугов, что учуют твой запах, едва ты отдалишься отселе на пару сотен ярдов. Поэтому лучше тебе пересидеть у меня, пока этот след не сойдет. Снимать его собственноручно я не стану — вмиг навлеку на нас нежелательных столичных гостей. Так что я бы на твоем месте носа из моей обители высовывать не стал. Чувствуй себя, как дома.

— Тогда вы, быть может, хотя бы посвятите меня в суть дела? — в лоб спросил я, потеряв терпение от закомуристых рассуждений мага. — Что произошло той ночью?

— Этого я и сам пока до конца не сознаю, — несколько насупившись проговорил он, откупорив протяжно лязгнувшую крышку чайника. Заглянул внутрь. — Слишком все запутанно в твоих рассказах… И вообще, чем вопросами меня допытывать, поди, лучше, воды с колодца наноси. А то и впрямь чай заваривать не на чем.

— Но вы же сами минуту назад сказали, что мне не следует ступать за порог этого дома.

— Не переживай, — махнул рукой старик. — Эту долину давно покрывает сотканный мною купол, под которым тухнет запах любой ворожбы. Вплоть до леса ты можешь гулять спокойно, но вот что дальше — забудь. И хватит уже препираться! Кадки снаружи на пороге. Колодец прямо от двери, шагов восемьдесят. В поле не заблудишься. И поспеши, утра здесь холодные, а нутро согревать чем-то надо. В шкафу найдешь меховую куртку, сапоги и свою рубаху. Ее я, кстати, любезно постирал, выгладил и заштопал. Равно как и тебя. Не хватало еще, чтобы простыня пропахла твоим потом и измаралась кровью… Не стоит благодарности.

— А вдруг мне придет в голову сбежать? — поднявшись с кровати, спросил я стоявшего ко мне спиной колдуна.

Он неспешно обернулся, взглянув на меня с сардоническим укором:

— Если ты так мечтаешь попасть в гниющую корвиальскую темницу, а на следующий день, спозаранку, уронить голову в корзину палача, то я тебя не держу.

* * *

Наполнить ведра водой оказалось не так просто, как мне думалось. Вертелу и лебедке явно давно не обеспечивали должного ухода. Провернуть проржавевший механизм удалось лишь после нескольких жестких рывков, когда он, с хрустом и скрипом, наконец, сдался, принявшись спускать в туннель закрепленную на индевелом канате бадью. Благо, мороз еще не зашагал по этим краям в полную силу, и вода под землей не успела замерзнуть. Если бы такое случилось, то я, конечно, мог бы приложить немного волшбы и растопить сковавший жидкость лед. Но колдовать в сложившихся обстоятельствах мне хотелось в последнюю очередь. Впрочем, возможно, магическая долина Вильфреда Форестера никогда и не знавала ни серьезных заморозков, ни засухи, ни грозовых ливней.

Интересно, раз уж старик настолько силен, то неужто не мог велеть ведрам самостоятельно нагрести влаги из колодца? Отчего послал водоносом меня, израненного юношу, которому, к тому же, совсем не желательно покидать его лачугу? Инстинкт начальника что ли взыграл? Готов поспорить, гостей хибарка Форестера не принимала давненько. Но неужели его радушье настолько запылилось и обросло плесенью, что он абсолютно бесцеремонно решился выгнать нездорового гостя на сырой холод по водицу? Ох, неспроста это все. А еще говорил мне про «воз вздора и недоговорок», когда сам отнюдь не чурается умалчиваний. Впрочем, быть может, оно и к лучшему. Безусловно, я хочу и, наверное, должен знать, что произошло в подземелье той ночью. Но Вильфред Форестер явно не дурак и получше меня представляет, что и когда следует мне поведать. Однако, это не означает, что я намерен сидеть, словно кролик в шляпе, безропотно ожидая, когда же меня вытащат-таки за уши на свет. Я ведь не клубнику на соседнем огороде потоптал. Неизвестно, к чему приведет (или уже привело) произошедшее в пещере. Пускай и не моя рука пробудила и взъярила дремавший артефакт, но я состоял в походной группе, а значит, так или иначе, буду считаться пособником, взломавшим тайный луговничий путь и пытавшимся выкрасть магическую реликвию. Возможно, какую-то малую часть обвинений с себя смыть и удастся, но полностью избежать наказания, если меня схватят, не получится. Впрочем, в этом случае хотя бы было понятно, чего мне стоило ожидать: от суда и темницы, до плахи. А вот для чего я понадобился старику Вильфреду Форестеру — загадка, узнать решение которой мой разум одновременно и горячо желал, и отчаянно страшился.

Когда я со взваленной на шею жердью и парой полных ледяной воды ведер подступал к двери приютившего меня дома, то уже практически не чувствовал собственных пальцев. Во всем ворохе теплых вещей, занимавших порядка половины огромного шкафа, Вильфред Форестер не смог отыскать хотя бы рваной пары перчаток. Поэтому сейчас кружка крепкого обжигающе горячего чая была бы как раз кстати. Тем более на ту воду, которую я натаскал, впору напоить целую когорту.

Я поставил бадьи на порог, вытер ноги о входной половик, и уже готовился открыть исходившую теплом от пламеневшего в доме камина дверь, как моего слуха коснулся приглушенный голос мага. Он доносился изнутри, речь была ясной и четкой, пускай и тихой из-за разделявшей нас створки. Так что это не походило на, как я уже успел уяснить, присущие колдуну рассуждения вслух. Старик явно вел с кем-то диалог.

Украдкой отступив от двери, я обошел дом, подойдя к широкому панорамному окну. Что-то мне подсказывало, этот визитер наведался к магу не просто так, по старой дружбе. Наверняка снова пришли с вопросами о произошедшем, поиском причастных или свидетелей. Заявляться в дом при таком разговоре у меня не было ни малейшего желания.

Я осторожно заглянул в окно. Однако, кого бы то ни было, окромя самого старика Форестера, мне углядеть не удалось. Он стоял чуть согбенно, глядя во вдруг сильно разгоревшийся камин, в одной руке сжимая высокий посох. Витое дерево с оплетенным ветвями навершием, коим служила жемчужного цвета сфера. По видневшимся на стволе прожилкам то и дело пробегали мерцающие оранжевые змейки, точно пульсом расходясь от теснящей их старческой десницы. Посох достопамятного Фареса эль'Массарона в сравнение со столь изящной работой смотрелся лишь неказистой детской поделкой.

— Так или иначе, мы оба понимаем, к чему это приведет, Рагораль, — говорил колдун в очаг. — Этот момент должен был когда-то настать.

— Должен? — вдруг донесся из камина гулкий глас. Огненные язычки колыхнулись в такт слову. Пламя, как мне показалось, словно соткало смутное, с едва различимыми чертами лицо. Впрочем, возможно, это был лишь плод моего воображения. — Ты же знаешь, я никогда не верил во все эти предписания.

— Не о предписаниях речь. Цепь с момента своего сотворения была хрупкой. И вот теперь, когда одно звено разрушено, разорвется и весь остальной ряд. Это лишь вопрос времени. Однако кому-то, видимо, опостылело ждать, и он решил приблизить исход.

— Вероятно, ты прав, — отозвалось пламя, вновь заколыхавшись, точно на суровом ветру. — Все наши попытки восстановить поток пропали втуне.

— Мы и не способны на это, — хмуро покачал головой маг.

— А кто тогда способен, Вильфред?

— Тот, кому велено, согласно прорицанию Чтеца.

— Брось это, — мощно всколыхнулось пламя. — Снова ты за свое. Коли верить словам Чтеца, тогда, как ты помнишь, это должен быть потомок Трелона, если не физически, то нутряно, согласно приписываемым ему талантам. Подобного просто так не отыщешь.

— Все предсказания довольно туманны…

— Именно поэтому я им не доверяю.

— Но ничего другого нам не остается. Только верить. Ибо мы бессильны оказать сопротивление грядущему хаосу.

— Кончим тему немощи, Вильфред. И так довольно о ней наслушался. Тебя только не хватало… — исходивший из камина голос затих, на некоторое время совсем замолчав. — Удалось что-то узнать?

— Удалось, — кивнул колдун и огонь, будто предвкушая грядущую речь Вильфреда, разгорелся еще ярче. Видневшиеся в свечении темные пятна, точно глаза, чуть поднялись, выжидательно уставившись на мага. — Я нашел… мальчика.

— Мальчика? — непонимающе проговорило пламя. — Какого еще мальчика? Он замешан в произошедшем?

— Возможно, — не стал скрывать старик. — Я ясно ощутил на нем сильное пятно силы, по своему происхождению напоминающее Соборную Звезду. Если я не ошибаюсь, именно она дремала под Виланвелем?

— Не ошибаешься. И что дальше? Он знает того, кто за всем стоит? Кто выкрал осколки? И с какой целью?

— Нет, — отрезал Вильфред, и огонь поник воображаемой головой. — При моменте разработки плана он не присутствовал. Мальчик, можно сказать, сам того не ведая, невольно оказался в сердце событий. Поразительно, как он смог пережить подобный магический выплеск… Однако, по его словам, среди тех, кто проник в Жилу, присутствовал также Фарес эль'Массарон.

— Аред эль'Массарон?.. — в задумчивости понизил голос огонь, но спустя несколько мгновений вдруг взвился: — Помню! Он не так давно связывался со мной, докладывал о случайном выбросе силы. Якобы один из герцогских холуев не нарочно уронил его посох, после чего на стволе выступила трещина, через которую и просочилась вырвавшаяся из узилища магия. Что старый маг забыл в Жиле?

— Он предводительствовал экспедицией.

— И что с того? Как это нам поможет?

— Вероятно, колдун знает об истоках кампании не меньше, чем сам герцог Лас или сир Гамрольский, отпустивший на свидание со Смертью два десятка своих подчиненных.

— Ничего удивительного. Где Дориан, там и его обожаемый капитан Альрет. Но ты сказал, что Фарес «знает»? Неужели он тоже выжил?

— Нет.

— И как ты собираешься… — начал голос из камина, но вдруг, захлебнувшись вопросом, умолк.

— Именно так, Рагораль, — поняв, о чем собиралось спросить пламя, подтвердил старый маг. — Если мы хотим выведать о заказчике, то иного пути у нас нет. Развязывание языков герцога и капитана стражи займет несравнимо больше времени. К тому же, я уверен, что они уже давно сидят в седлах, гоня коней к границе королевства.

— Вильфред, ты, видно, забыл, почему тебя отстранили и едва не вздернули? Если в Лугах кто-либо узнает, что ты взялся за старое…

— Не узнает, — прервал колдун. — Я тщательно сокрою следы магии так, что самый носастый из ваших псов не учует.

— На это ты способен, верно… В таком случае поступай, как считаешь нужным. Не мне тобой командовать.

Неожиданно колдун обернулся, впившись глазами точно в то место, где мгновение назад находилась моя развесившая уши голова. Мне стоило больших усилий оторвать словно примерзшее к стеклу лицо. Только теперь я понял, что от холода уже практически не чувствую даже собственного языка. Столь долгое и бездвижное пребывание на морозе, пускай и не самом лютом, сковало мое тело от макушки до пят. Я с трудом шевелил пальцами. Оставалось надеяться, что моя отслоившаяся от окна туша не слишком громко рухнула гузном на землю. Внимать этому разговору мне определенно положено не было.

— Переговорим позже, — быстро буркнул колдун.

Пламенный отсвет на стекле потускнел, и я, взывая к одеревеневшим конечностям, вскочил на ноги. Схватил мирно стывшие на пороге бадьи, отцепил их от плечистой жерди, после зажав ее подмышкой, и ногой толкнул входную дверь.

— Чего так долго? — обернулся Вильфред Форестер, закрывая дверцы шкафа.

— Ваш колодец, знаете ли, не самой первой свежести, — как можно более непринужденно ответствовал я. — Мне понадобилось вложить немало усилий, прежде чем он по-человечески заработал. Куда ставить?

Колдун кивнул в сторону ближайшего угла.

— А чего же ты не использовал магию, дабы привести его в порядок?

— Я подумал, что это может привлечь чьи-нибудь глаза, — пожал плечами я, опуская ведра на пол.

Форестер ухмыльнулся.

— Нет, едва ли. О творящейся в этой долине ворожбе могу прочуять только я и никто более… Как твое имя? — вдруг спросил маг после недолгого молчания, когда я принялся расчехлять куртку.

— Феллайя.

— Скажи мне, Феллайя, — медленно начал Вильфред Форестер, короткими шагами подступая к столу, — после случившего в лесу с твоим разумом не происходило никаких… сбоев?

— Не понял, — покривился я, присаживаясь на кровать.

— Твоя голова не рождала каких-нибудь видений, галлюцинаций? Или, быть может, необычных снов?

У меня моментально перехватило дух. Сон. Тот самый, что я видел сегодня. В нем и верно содержалась толика… необычного. Он был каким-то настоящим. Слишком настоящим для простой ночной фантазии. Но откуда колдун мог о нем прознать? Я уже и сам успел позабыть о сновидении… Впрочем, чему удивляться? Не исключаю, что этот колдун и мысли читать способен.

Приметив мой ошеломленный лик, Вильфред Форестер выдал очередную выразительную ухмылку.

— А это важно? — только и смог выдавить из себя я, косясь на колдуна.

— Видеть сны, описывающие былое или грядущее, смертным не дано. Посему грезы, зачастую принимаемые людьми за вещие, на самом деле таковыми не являются. Однако накануне ты соприкоснулся с мощной древней силой, и кто знает, как оно могло отдать тебе в голову. Такие встречи никогда не проходят бесследно. Значит, ты все же что-то видел, так?

Я несмело кивнул.

— Рассказывай, — не смея больше затягивать, сказал маг, присаживаясь рядом.

И я пустился в очередное затяжное повествование. Причем теперь Вильфред Форестер гораздо чаще останавливал мой поток речи, уточняя некоторые детали, либо дополняя их. К сожалению, я не помнил дословно весь диалог Ласа с неожиданно пожаловавшим гостем. Такие тонкости сна всегда практически полностью вымываются из памяти после пробуждения. Однако в моем разуме четко отложился образ вора, и сам колдун нередко заострял свое внимание именно на этом персонаже, вынуждая меня конкретизировать абсолютно все: от деталей одежды до точнейшего описания клейма и голоса визитера. А также как можно более емко воспроизводить его деловое предложение.

— Интересно… — проговорил Форестер, когда я кончил свой рассказ, и вновь погрузился в безмолвные раздумья. Вскоре мне стало совсем невмоготу терпеть эти недомолвки, и я думал выступить с прямым вопросом о разъяснении сложившейся ситуации, как колдун вскинул голову: — Говоришь, ты расположен к магии?

— Не мастер, — чуть оторопев от неожиданности, ответил я, запинаясь, — но некоторые азы знаю.

— Азы?.. — негромко пробурчал Форестер, потирая бороду. Встал, громко топоча подошел к комоду. Открыл нижний ящик, достав из его глубин огарок свечи. Воротился, протянул мне. — Зажги.

— Для чего? — непонимающе покривился я.

— Хочу оценить твои способности.

— По свечке?

— Да, — без смущения ответил маг.

Я осторожно принял восковой цилиндр в руку, принявшись оглядывать его со всех сторон. В чем каверза, господин Вильфред? Вы просите меня просто возжечь пламя на фитиле, пускай и не используя кремня с кресалом? Создать один маленький магический язычок огня? На этом все?

— Ну, ладно, — не скрывая своего сомнения, проговорил я.

— Только один последний штрих, — останавливая движение моей уже поднимавшейся руки, сказал чародей. Он легко взмахнул ладонью — и заливавшийся невысоким пламенем камин вмиг затух, оставив плясать в темном зеве портала лишь бледный остаточный чад и едва различимые красные искорки. — Вот теперь приступай.

Старик присел на корточки и с неподдельным любопытством, будто он ребенок, а я — ярморочный артист, схватил взглядом черный крючок фитиля. Однако сколько я не призывал на помощь свое магическое естество, оно отвечало гробовым молчанием. Моя рука напряженно изламывала пальцы, вращаясь вокруг свечи, но желаемый пламенный язычок так и не появлялся.

Что за дела?! Я делал все ровно то же самое, что в допросной камере или на той сосновой опушке. Однако безрезультатно. Неужели моя сила до сих пор не успела восстановиться? Нет, не может быть! Немыслимо!

— Понятно, — наблюдая за моими тщетными попытками сплести простейшее заклинание, на выдохе произнес Вильфред Форестер. Снова взмахнул рукой — камин как ни в чем не бывало разошелся ярким жаром, затрещали черные морщинистые поленья. — А теперь?

Я недоверчиво взглянул на колдуна, но тот лишь кивнул, указывая на свечку. Моя рука произвела пасс, ничем не отличающийся от проделанных вхолостую несколько секунд назад — и на фитильной головке, без тени сопротивления, взыграл маленький рыжий лоскуток.

Колдун ехидно ухмыльнулся, взирая то на огонь, то на мою озадаченную физиономию.

— Ты, как мне понимается, даже не подозревал, что твоя магия является всего лишь составной? — деловито поинтересовался чародей, но, приметив мое еще больше исказившееся от недоумения лицо, пояснил: — Ты лишь вбираешь нужную тебе силу извне, пропускаешь через себя, разлагаешь и преобразуешь ее. Иными словами, чтобы сотворить пламя, тебе требуется поглотить энергию уже имеющегося неподалеку пламени. Хотя, если бы ты был хорошим составным магом, то мог бы без проблем зачерпнуть необходимые элементы из оставшегося после угасания камина дыма или, например, из солнечных лучей… Бедно, чего и говорить. Я бы, наверное, мог обучить тебя этому искусству, однако от подобной практики я давно отошел, а вспоминать былые годы нет ни сил, ни желания. Да и для недалеких караванщиков подобных трюков должно быть более чем достаточно, дабы уверовать в твою безусловную непобедимость и всемогущество.

Маг, облизав два пальца, затушил плясавший язычок, встал.

— Хотя не скажу, что ожидал увидеть иной уровень твоих способностей…

Он вдруг осекся, застыв на месте. Поднял только погасившие пламя перста, с сомнительным прищуром посмотрел на оставшиеся на подушечках едва заметные следы сажи, потер друг о друга. Перекинул глаза на меня. От этого взгляда все мое нутро вмиг сжалось, забившись мелкой дрожью. Что за подозрения вдруг взяли этого старика?

Вильфред Форестер вновь присел на полусогнутых, качнув головой на по-прежнему сжимаемую мной в руке свечу.

— Еще раз, — тихо и спокойно промолвил он.

Я, не осмелившись задавать каких-либо вопросов, повторил действие. На черном шнурке фитиля вновь воспрянул яркий живой лоскуток.

Маг уперся руками в пол, пододвигаясь поближе к огоньку. Глаза взволнованно забегали по язычку, уделяя внимание каждой точке на его рыжем тельце. Форестер открытой ладонью прошелся сначала высоко над свечкой, точно пытаясь ощутить ее жар, а после уже касаясь верхушки сплетенной моими силами яркой субстанции. Продлился сей осмотр порядка минуты, после чего колдун погасил фитиль, снова удивленно уставившись на свои пальцы.

Внезапно он вскочил на ноги. Открыл скрипучий ящик стола, извлекая несколько свернутых в свитки бумаг, уголек, широкий циркуль, линейки и иные, впервые увиденные мной приспособления, разложил на столешнице. Принялся с ученой остервенелостью что-то вымерять и вычерчивать, поглядывая то на бумагу, то кидая беглый взор сквозь окно на небеса. А также едва слышно и невнятно бормоча, что я был не в силах разобрать даже отдельных слов.

— Милорд Форестер, — боязливо начал я, — в чем дело?

Но маг в ответ лишь вскинул указательный палец, пришикнув. Я мог, конечно, зайтись бурной тирадой, повелев чародею немедленно обо всем рассказать, но не стал, понимая, что это ни к чему не приведет. Поэтому мне оставалось лишь смиренно сидеть в ожидании каких-либо реплик старика. Впрочем, они не заставили себя долго ждать. Опосля полминуты, Форестер оперся руками на края исчерченной им бумаги, пробегая взглядом по каждой линии, словно перепроверяя самого себя. Затем решительно обернулся, посмотрев на меня из-за плеча:

— Я передумал, — громко сказал он, начав ступать в направлении шкафа. Отворил расположенную над ним антресоль, одну за другой являя на свет старые, с пожелтевшими страницами, пухлые книги. Подступил ко мне, вручил внушительную гору чтива в подставленные руки. — Завтра начнем обучение. Все равно надо чем-то заниматься, пока с тебя не сойдет магический след. А пока, вот тебе литература. Прочти до завтра сколько сможешь. Читать, я надеюсь, научен?

Я кое-как кивнул, подпирая подбородком переплет верхней книжки, и опешившими глазами смотря на чародея.

— Прекрасно. Спать будешь в мансарде. — Из-за шкафа, паря невысоко над полом, показалась грубосколоченная сучковатая лестница, приставившись к открывшемуся на потолке дощатому люку. — А то меня измучило влезать под крышу, пока ты возлегал без сознания на моей кровати. Взбирайся. Я поставлю чайник.

— Вильфред, — встряхнув головой, обратился к старику я. — Кто… вы такой?

— Теперь я твой учитель. Этого тебе пока должно быть достаточно. А сейчас — вверх по лестнице. Солнце еще высоко, поэтому ничто не должно помешать плодотворному чтению. Но на всякий случай. — Вдруг не пойми откуда вынырнул стакан со свечой, воспарив вверх и скрывшись в объявшем чердак полумраке.

Вильфред повернулся, отходя к своему столу. По всей видимости, что-либо объяснять он решительно не собирался, и мне, как бы не хотелось обратного, пришлось прикусить язык. В конце концов, сейчас только его дом мог стать для меня приютом. И, если я правильно оценил местность, совершая поход к колодцу, стены лачуги отдалены от большого города примерно на десяток лиг, исходя из характера и глухоты местности. Вероятно, коли мне взбредет в голову уйти, то скорее меня учуют луговничьи Ищейки, чем я набреду на крепостные врата. Так что, желал я того или нет, придется мириться со всеми выходками этого несколько полоумного старика, покуда он позволяет мне задарма греться и питаться в его обители.

Восход на мансарду оказался не из легких. Когда идешь по узким, хрустящим под твоим весом ступеням, толком ничего не видя перед собой из-за стопки тяжеленных книг, то меньше всего внимания уделяешь скорости своей поступи. Однако, несмотря ни на что, подняться удалось без калечащих происшествий, и я, едва ноги коснулись половиц, несколько непочтительно сбросил с себя бумажные труды, давая отдохнуть начинавшим тихонько постанывать рукам.

Чердак был невысок, поэтому приходилось не только преклонять голову, но и значительно гнуть спину. Пяток шагов в длину, а в ширину ровно столько, сколько требуется для более или менее свободной лежки. Комнату освещало одно-единственное, снаружи располагавшееся точно над входной дверью, треугольное окошко. Подле него, зажатым меж клином уходившими вверх стропилами, раскинулся неубранный и слегка пыльный, как и все вокруг, спальник с стоявшей на нем, любезно поданной «учителем» Форестером, свечой. Другим вещам под острым и низким сводом места не нашлось.

Не теряя времени понапрасну, я завалился на оказавшийся к большому удивлению довольно-таки мягким спальный мешок, раскрыл первую попавшуюся из сваленной рядом кучи книгу. И погрузился в чтение.

 

Глава шестая

Я изучал литературу, покуда окно за головой не закоптилось ночью. Несмотря на обилие всяческих формул, теорем, рецептов, терминов и тезисов, от проникновение вглубь которых в висках отдавало болезненной дробью (никогда бы не подумал, что магия настолько наука), бросать чтиво мне претило. Возможно, я просто изголодался по книгам, при этом совсем позабыв про голод естественный, оттого, даже когда ко мне в полдень прилетела плошка грибного супа и ватрушка, я и носом не повел в сторону еды. От долгого пребывания без достойной к прочтению литературы мозг стремился восполнить многочисленные пробелы, услаждаясь даже такими сложными к восприятию учениями. Да и подоспевшая как раз вовремя кружка чая, воспарившая прямо к моему лицу, отвлекая от скольжения по опрятно выписанным строчкам, заметно приободрила уже клонившийся в сон организм. Мне даже не пришлось разжигать свечу — лунного света с лихвой хватало для достаточного освещения страниц.

Как было мною замечено, авторство всех книг (я специально осмотрел титульные листы каждой) принадлежало самому Вильфреду. Чего и говорить, подобная осведомленность в магических делах поражала. Старик, вероятно, решил провести осень жизни за пером, изливая на бумагу все свои обширные знания. И это делало ему честь в моих глазах. Форестер смотрелся человеком не просто преклонного, а скорее сыплющегося песком возраста. В таких летах утруждать себя письмом, когда Смерть уже стучится косой в окошко, было для меня занятием весьма странным. Впрочем, этим словом сейчас можно охарактеризовать все творящееся вокруг меня. Да и неизвестно, сколько на самом деле прожил на этом свете маг. Быть может, года, неподъемные для простого человека, для колдуна составляли лишь половину жизненного пути. Или и того меньше.

Когда затуманенное потоком высокоученых сведений сознание было уже практически не в силах ничего усваивать и недвусмысленно намекало на подушку, внизу, на первом этаже, раздался странный беспокойный шорох. Поначалу я списывал это как раз-таки на выдумки своего сонного рассудка, однако, когда коротко скрипнула дверь, и снаружи показался сам Вильфред Форестер, то всяческие сомнения улетучились. Из маленького чердачного окна открывался отличный вид на распростершуюся перед домом просторную долину, с трех сторон окруженную только-только начинавшим оголяться лесом, словно полуостров — морем.

Как показалось, колдун был одет довольно легко для сопротивления сухой ночной стуже: все та же неприглядная пенула да широкие, волнами развивавшиеся на ветру штаны. Правда, зная его выдающиеся способности, мерзнуть Вильфреду Форестеру придется едва ли. Закинув на плечо пухлую котомку, а в руке сжимая свой витой посох, он сомнительно осмотрелся. Право, это выглядело не более чем простой формальностью, привычкой. Вряд ли в таком захолустье, даже на лигу окрест, решился бы проживать кто-либо еще. Обитать в волчьем углу для простого человека, учитывая близящуюся зиму, вдалеке от больших деревень или городов, означало обречь себя на холодную и голодную смерть. Никто в здравом уме не решился бы на подобный поступок. Впрочем, сумасшедших в Ферравэле хватало во все времена.

Покрыв голову легким капюшоном и поправив ворот своей пенулы, колдун заспешил на запад, в сторону показывавшегося на краю зримого мною пространства леса. Я же, больше не позволяя себе терять напрасные секунды, решил отправиться следом.

Не уделив внимания поиску одеяний «по погоде», отворил оказавшуюся не запертой дверь. Под ногой что-то слабо хлопнуло — люк в погреб был прикрыт не то чтобы очень плотно. Меня так и тянуло заглянуть, что же старый колдун хранит под землей, однако еще больше мое любопытство жаждало прознать, куда он, изъяв что-то из-под полы, ночным делом решил направиться. Поэтому, нехотя оторвав ступню от подвальной дверцы, я шагнул за порог.

Пришлось немного подождать, покуда темная, опирающаяся на высокий посох фигура не скрылась в чаще, и только тогда, не опасаясь быть замеченным, выдвигаться по следу. Едва преступив границу леса, я вдруг ощутил странную тяжесть, словно вмиг поправившись на несколько десятков фунтов. Воздух давил на все туловище, становясь более густым и морозным, в глазах заплясали зеленоватые круги. Я было подумал, что это колдун, уличив за собой хвост, решил наказать самовольно увязавшегося за ним юнца, однако нигде рядом, в окружавшем вереницы одинаковых кленов полумраке, приметить чародея не удавалось. Неужели это тот самый купол, о котором с неподдельной гордостью упоминал Вильфред? Он говорил, что мне позволено ступать лишь до лесных пределов. Похоже, здесь покров объявшей долину незримой магической накидки спадал, что и породило столь неприятные ощущения. А еще это означало, что я открыл свой магический след всем тем Ищейкам, коих милорд Форестер так сторонился. Бесы, как я мог запамятовать подобное?! Теперь обо мне, вероятно, прознают все те, кому не следовало бы. Выходит, я не только навлек на себя свору столичных псов, но и подставил приютившего меня под своей крышей колдуна. И кто знает, к чему это приведет.

Но идти назад теперь поздно. От того, что я поспешу обратно в долину, след мой сотрется едва ли. Интересно, а сам Вильфред уже почуял преследование? Если да, то мне явно несдобровать за столь наплевательское отношение к его запретам. Тем более что это было не простое родительское воспрещение, за нарушение коего непослушному ребенку могла бы последовать от силы трепка за уши. Здесь последствия, наверняка, окажутся куда более далекоидущими.

Впрочем, они настигнут мою персону в любом случае, поймает ли меня Вильфред сейчас или выскажет все по возвращению. Так что терять уже точно было нечего. На душе не переставали скрести кошки, но я продолжал свой путь, стараясь привыкнуть к этой простой, мирской среде. Вероятно, я успел слишком тесно сжиться с пропитанным магией воздухом долины, отчего обычная атмосфера ощущалась теперь чуждой, неприветливой и тягостной.

Пока мне доводилось брести по вырисовывающимся на слегка вязкой, подмытой почве следам чародея прошло порядка часа. И за это время я успел не раз пожалеть по поводу равнодушно проигнорированной мной теплой одежде. Все возникавшие мысли о волшебном тепле приходилось сразу же гнать взашей. Колдовать теперь было бы просто форменным свинством. И так уже сорвал свою личину перед всем магическим сообществом. Наглости, чтобы в такой ситуации еще и заклятья плести, мне не хватило. Посему приходилось идти и мерзнуть, стараясь в почти непроглядной, особенно под древесными сенями, ночи не растерять ниточку преследования.

Нагнать мага мне было положено на широкой, от лунного света мерцавшей голубым прогалине. Я не сразу понял, где очутился. Только подступив к границе лесной лужайки и спрятавшись за объемистым ясеневым стволом, мне удалось наиболее полно окинуть взглядом простор. И сколь же сильным оказалось мое удивление, когда я разглядел выломанные, под тупым углом уходящие вниз осколки земной коры, что, вместе с поваленными древами, образовывали неровную, нырявшую на несколько ярдов вниз котловину.

Это же та самая пещера, тот самый холм, обрушенный под мощным натиском непонятного разбушевавшегося артефакта-сферы. От картины столь ужасающего разрушения у меня перехватило дух. И для чего сюда явился Форестер?

Он, кстати, припав на колени поодаль от грандиозного обвала, один за другим доставал из развязанной котомки цветки, семена, коренья, бутыли с жидкостями и порошками, металлическую ступу, плошку, пест, раскладывая их перед собой в одной лишь ему ведомой последовательности. Впереди, в паре шагов от сгорбленно перебиравшей ингредиенты фигуры, виднелся изящно вычерченный на почве круг, сочетавший в своем замкнутом кольце четырехконечную звезду, а также различные, неведомые мне иероглифы.

Маг изъял из сумки маленькую белую тряпицу и вдруг застыл, приковавшись к нему взглядом. Томно вздохнул, подбирая лежавший подле посох, поднялся с колен и направился к разрушенному холму, принявшись спускаться в низину и полностью скрываясь от моего взора. Раздался каменный хруп и треск, будто старик стал переваливать тяжеленные каменные глыбы, но продолжался он совсем недолго.

Не прошло и двух минут, как из глубокой ямы показалась макушка капюшона Вильфреда Форестера. Платок в ладони теперь имел пропитанный багряно-красный оттенок. Мне было даже страшно помыслить, при каком процессе он покрылся кровью — а в том, что это именно кровь, я ничуть не сомневался.

Колдун вновь припал на колени ровно в том же месте. Опустил окровавленную ткань в плошку, однако в руки взял не ее, а расположившуюся рядом ступу, второй ладонью принимаясь выбирать нужные для действа компоненты. Первым в сосуд для размалывания канул стебель вереска, за ним загадочный, незнакомый мне корень темно-алого цвета и горсть семян, больше всего напоминавших арбузные, но более пухлые, словно раздутые.

Старик поставил чашу на землю, снова запуская руку в котомку. Вдруг, кратко блеснув в лунном свете, из нее показался кинжал с широким лезвием. Не тратя мгновений на подготовку, маг приложил холодную сталь к открытой ладони и размашисто полоснул. От столь резкого движения меня даже пошатнуло. Сжав порезанную руку в кулак, Форестер возвел ее над сосудом. С ладони сорвалось несколько алых капель, с чуть слышным хлюпаньем погружаясь в чашу.

Весь этот состав колдун разбавил слегка желтоватой жидкостью, приступая, при помощи песта, измельчать собранную в ступу массу. Несколько натужных толчков — и чародей отставил железный кубок прочь, пододвигая поближе плошку с одиноко покоившимся в ней багряным платком. Добавил к нему ложку темно-серого, чуть блестящего порошка, затем красно-коричневого и ложку белого с мелкими гранулами. Позже туда же отправились цветки мирта и герани, голова рыбы (кажется, ставрида), светло-серая пудра, напоминавшая пресловутую золу, и последней — вода.

Процесс смешения субстанций занял несколько минут, и, покончив с плошкой, маг перелил в нее вязкое, пунцового цвета вещество из ступки, после поставив наполненную до краев посуду точно в центр нарисованной на земле звезды. Встал, уверенно разведя ноги на ширину плеч, упер перед собой посох, погружая его пятку в чуть топкую почву. И, обхватив древко обеими ладонями, громко забасил слова на неведомом мне, грубом языке, заставляя их эхом забродить по прогалине. Сфера навершия замерцала бежево-лимонным, с каждым громогласным, лившимся из уст колдуна слогом разгораясь все ярче и все дальше отгоняя воцарившуюся в чаще тьму. Закачались, потрескивая, кроны исполинских деревьев, вихрем закружились поднятые с земли либо сорванные с ветвей листья и мелкая пыльца. Наполнившая плошку масса вдруг загорелась синим пламенем, что миг за мигом все разрасталось, вытягивалось, сея вокруг ослепительно-белый свет. И когда мои глаза были уже не в силах противоборствовать его натиску, когда начинали сходиться тяжелеющие веки, а поднявшийся ветер бил в грудь похлеще всякого молота, огонь точно разорвался изнутри, на некоторое время осветив чащу поразительным, ярчайшим сиянием, что испепеляло всякую тьму на десятки ярдов окрест. Но только эта белесая пелена поредела, рассеявшись во вновь подступившем со всех сторон мраке, на месте, где пару секунд назад красовался изящно вычерченный магический знак, от которого остался лишь обрамлявший рисунок обруч, возле пустой теперь плошки возник силуэт. Мутная янтарная дымка, слегка подергиваясь, окружала полупроницаемую человеческую фигуру. Она стояла чуть сгорбленно, выдавая вперед покрытую смешным чепцом голову. Подол длинного платья облизывал гладкую землю. Пустые, слегка чадившие молочным паром глаза, холодно смотрели на колдуна.

— Архимагистр, — пораженно прошуршало приведение, резко опускаясь на одно колено.

— Пустое, — махом руки приказывая сущности подняться, сказал колдун, и его призрачный собеседник мигом встал на ноги. — Я уже давно не архимагистр, Фарес. Ты больше не обязан служить ни мне, ни кому бы то ни было из смертных.

Фантом, обреченно понурив голову, принялся рассматривать свои полупрозрачные руки, ноги, объятый невысоко курящимся паром стан.

Фарес?! И верно, в этой тщедушной мутной фигуре я с трудом, но все же различал недавно почившего придворного колдуна. Получается, старик Форестер только что на моих глазах призвал умершего волшебника? Но тут же, легко перебивая этот вопрос и породившее его замешательство, в моей голове ударило: «Архимагистр?!». Душа вмиг ушла в пятки. Я даже и не подозревал, к насколько большой фигуре, оказывается, приблудился. Вот это новости.

— Вы снова за старое, архимагистр Вильфред? — несколько укорительно произнес призрак. — Священнослужители, как и само человеческое естество, запрещают творить подобные обряды.

— В этом обряде имеется крайняя необходимость, мейстер. Можно сказать, что я ворожу с одобрения Певчих Лугов. Не воззвать к тебе означало бы долгие скитания в поисках ответа на слишком важный и не терпящий отлагательств вопрос.

— Так вот к чему это все… — пасмурно проговорило приведение. Обернулось, осматривая свое новое пристанище. Взгляд пустых глаз сразу уцепил объемную разворошенную впадину, и призрак еще более угрюмо продолжил: — Несосветимо… Что могло сотворить подобное?..

— За ответом на этот вопрос я и явился, мейстер эль'Массарон, — деловито кивнул Вильфред.

Привидение придворного мага попыталось сделать шаг в сторону котловины, но словно уперлось в незримую стену, чуть пошатнувшись. Поставило ногу обратно на землю.

— Разумеется, — приметив вычерченный круг, хмыкнул призрак, но тут же вскинул голову, принимаясь, через длительные, точно стыдливые паузы, говорить: — Если в двух словах, то… Мы… наткнулись на Жилу… И… пробудили ее.

— Как это произошло?

— Один из воинов. Он коснулся некой сферы, вероятно, служившей концентратором. Причем не просто коснулся — обагрил кровью, и опьяненный живительным соком артефакт вскипел, требуя больше… Но, пока не стало слишком поздно, я даже не силился предположить, что сие есть Жила. Хотя, чем глубже мы проникали в ее недра, тем жестче блокировалась моя магия. В один момент поймал себя на мысли, что не могу элементарно усилить факельное пламя, дабы разогнать все сгущавшуюся тьму. Однако я и допустить не мог, что виной всему именно Жила… что в этой пещере дремлет столь могущественная сила, — вновь кинув быстрый взгляд на обрушенный холм, негромко довершил призрак Фареса.

Таких подробностей я Форестеру не изложил. Впрочем, и сам о них не ведал. Когда в пещере разыгралась та бесовщина, я очутился в холодных и давящих объятиях непонятной хвори, практически потеряв связь с реальностью.

Вильфред покачал головой:

— В данной ситуации мы и сами способны разобраться… — аккуратно начал он. — Не столько за этими подробностями я к тебе воззвал, мейстер.

— А за какими же, архимагистр?

— Мне нужно знать, кто был заказчиком этого мероприятия? Кто подтолкнул тебя и остальных к столь рискованному походу?..

— Говорил я герцогу Дориану, что нельзя доверять этому предложению, — как-то безучастно глянув на полное мерцающих звезд ночное небо и словно не дослушав архимагистра до конца, тихо заговорил эль'Массарон, коротко усмехнувшись. — И вот к чему это привело. Честолюбивый простофиля… Сам же, наверняка, осознавал непрозрачность затеи, оставшись с гвардией во дворце, а мне в дорогу снарядив узколобых птенцов из стражи. Коли бы он и впрямь мыслил сие предприятие совершенно неопасным, то сам галопом бы понесся к этому бесовскому подземелью…

— Фарес, — прерывая сетующие россказни призрака, отрезал Вильфред Форестер. — Нить, что удерживает тебя по эту сторону, нестабильна. И удерживать ее слишком долго мне не удастся. Посему кончай выть и переходи к сути.

Придворный колдун, томно вздохнув и извинившись за свой скулеж, начал рассказ… И мне едва удалось устоять на ногах от смятения, когда я, один в один, услышал в речи призрака сюжет своего сна. Правда, он повествовал второпях, не уделяя внимания деталям, но и сам Вильфред не взывал к пояснению какого-либо момента. Бывший архимагистр и без того знал эту историю, однако слушал внимательно, точно пытаясь выцепить из нее хотя бы одну неупомянутую мной ниточку. Но, как я сам мог посудить, внемля всей переданной призрачными устами фабуле, таковых не явилось.

— А тот мальчик?.. — по окончании рассказа, выступил с вопросом Форестер.

Приведение недоуменно покачало головой:

— Какой мальчик?

— Которого герцог Лас поручил тебе в компаньоны. Молодой маг.

И тут мои уши навострились.

— Вам откуда о нем ведомо? — истово удивился призрак.

— Я нашел его на этой самой прогалине вскоре после произошедшего. Он был без сознания, в крови, пыли и саже, а лоб горел, словно солнце в летний полдень.

— Он выжил?! — после ответа Форестера, еще пуще изумился Фарес.

— И пребывает в достаточном здравии, — кивнул колдун.

— Что же вы хотите о нем услышать?

— В первую очередь мне необходимо знать, как он ощущал себя в Жиле? Особенно, когда вы приблизились к ее сердцу, той желтой сфере?

— Тяжело… Из него вмиг словно вся кровь вышла. Побледнел, осунулся и практически потерял способность к движению. Жалкое зрелище… А! — вдруг вскликнул призрак. — Есть еще кое-что. Я заметил у него необычную реакцию на усмиряющие путы.

Вильфред сощурился:

— В каком смысле «необычную»?

— Едва я застегнул браслеты на его запястьях, как мальчишке не на шутку подурнело. Ослаб, позеленел.

Форестер задумчиво потер бороду.

Вдруг изображение приведения стало мутнеть, выцветать и подергиваться, точно супротив суровой вьюги. Раздалось странное шипение.

— Связь слабеет, — сказал архимагистр и, на выдохе, с явным разочарованием довершил: — В таком случае, не смею тебя больше задерживать, дорогой друг. Ступай восвояси.

Он пристукнул посохом. Сферическое оголовье коротко, но мощно сверкнуло.

— Прощайте, милорд Форестер.

Лицо Фареса исказила скудная улыбка, и в следующий миг оно, как и все остальное тело, принялось распадаться на брезжущие тусклым свечением крупицы. Сначала мелкими частичками обратилась голова, затем плечи, грудь… Не прошло и десяти секунд, как приведение полностью разложилось на мерцающую, быстро истлевающую в воздухе пыльцу, окончательно исчезая из нашего мира.

Вильфред Форестер еще недолго постоял, опершись на посох и мрачно смотря на разлетавшиеся окрест тающие крупицы, а после, сев на колени, подобрал плошку и принялся собирать непонятный, оставшийся от приведения порошок, что лежал в центре круга маленьким чуть сияющим курганом. Я же, отлепившись от букового ствола, осмотрительно, но скоро отправился прочь.

Вероятно, мое пребывание на прогалине осталось для колдуна незамеченным. Либо же он отчего-то решил не подавать вида, позволив мне выслушать этот необычный и оставивший в голове ощутимый осадок диалог. Впрочем, каких-либо внятных ответов он мне не дал. Скорее наоборот, сформулировал новые. И, пожалуй, главный из них — какова моя роль во всем творящемся вокруг хаосе? Кого во мне пытается увидеть старик Вильфред? Чувствую, на наискорейшие объяснения надеяться не стоит, хотя разум и требовал, буквально жаждал разгадок. Но получу я их, вероятно, лишь «когда придет время». Форестер — личность весьма и весьма закомуристая, и он едва ли станет делиться со мной хоть какими-нибудь соображениями, покуда сам в них не убедится. Да и после того не факт, что бывший архимагистр вынесет на свет абсолютно все. И, получается, пока у меня просто нет иного выбора, кроме как безвылазно сидеть в колдовской конуре, позволяя «учителю» и дальше пудрить мою голову туманными действиями и разговорами. Сюжет для меня, прямо скажем, не самый желанный, но поделать что-то удастся едва ли. Это, конечно, не означает, что я безропотно забьюсь в угол, ожидая, когда колдун сам решит бросить мне кусок мяса. Но и свирепо вырывать это мясо из его рук не стану.

Покинуть пределы леса удалось довольно быстро. И вновь меня объяла странная энергетика, любезно освободившая плечи от водруженного на них бремени, растворившая воздух и укутавшая нутро мягким пледом. Несмотря на то, что мороз с каждой минутой свирепел все больше, мне он казался каким-то гладким, шелковистым, скользящим по коже маслом, но отнюдь не лютым, вынуждавшим каждую точку на теле дрожать от озноба. Впрочем, какому бы то ни было согреванию подобная атмосфера все-таки не способствовала, и я быстрым шагом двинулся в сторону маячившего невдалеке дома, с тянущейся из дымохода к чистому черному небу сизой спиралью дыма.

Однако, спешка, как оказалось, была излишней. Забравшись на мансарду, я еще около получаса ожидал появления колдуна, борясь с подступавшей дремой, чьи шаги, с каждым мгновением, становились все тяжелее. Странно, что могло его так задержать? Но дать хоть сколь вразумительный ответ на этот вопрос мое усталое сознание было не в состоянии, все громче твердя лишь одно, гасящее под собой любые иные мысли слово: «сон».

Глаза, тщетно пытавшиеся высмотреть в ночной тьме знакомый старческий силуэт, меркли, поддаваясь перекрывающим взор, налитым сталью векам. Мгновение — и они наглухо захлопнулись, а мое лицо вдруг утонуло в мягкой, разившей беззлобной прохладой подушке.

* * *

Первые, еще совсем тусклые лучи восходящего солнца, беззастенчиво пробившись сквозь треугольное окно чердака, заплясали на моих закрытых веках, вынуждая меня, кривясь и ворочаясь, очнуться ото сна. Несколько последующих минут я все же пытался хоть сколь уютно улечься на спальнике, закрывая лицо то руками, то раскрытыми книгами, то зарываясь носом в манящую думочку. Но впустую. Пробужденное единожды сознание отказывалось вновь впадать в спячку, как бы того не желало все остальное тело. В словно залепленные воском уши стали пробиваться тихие и туманные звуки творившейся на этаж ниже сумятицы. Неужели старый колдун уже проснулся?

Как выяснилось, не только проснулся, а, более того, успел подать пускай скудный, но завтрак из жаренных яиц, ломоти хлеба да кружки исходившего паром чая. Вопросов о прошедшей ночи я задавать не решился. Авось пронесло, и маг не заметил моего присутствия в лесу той ночью. Хотя тем для обсуждений после увиденного у меня появилось предостаточно. Однако раскрывать себя сейчас, на пустом месте и спросонья, я намерен не был, ожидая более подходящего момента.

Праздновать после фриштыка мне Вильфред не позволил, выгнав на улицу и, как и было обещано, с этого момента начав мое магическое обучение. Правда, вести стандартные заунывные лекции колдун не стал, перейдя сразу к практике. Так как на улице было довольно холодно, то на команду: «ну, сотвори чего-нибудь», я не измыслил ничего лучше, как сплести пламя, благо подобная техника отрабатывалась мною пуще прочих в последнее время. Спустя нескольких явившихся из ниоткуда пожаров и обильный участков сожженной дотла травы, стоявший в отдалении старый архимагистр даже вскользь похвалил меня, отказавшись от своих первоначальных высказываний о моей магической немощи.

— Но все одно этого недостаточно, — поспешил добавить он. — Составная магия — это вообще не магия. Она больше походит на алхимию, когда для создания чего-либо нового требуется черпать ресурсы извне. Однако нельзя не признать, потенциал у тебя имеется. Спрашивать, где ты учился, не стану. И так вижу, что самоучка. Потому как твоя магия грубовата, пускай и сильна, а во всех академиях в первую очередь оттачивают технику и только после повышают уровень заклятий. Чем же ты промышлял с подобными талантами, Феллайя?

— Ну… — задумчиво протянул я. — Вольный заработок. Зачастую мои «работодатели» даже не подозревают о том, что они мои «работодатели». Странствуют себе мирно по трактам, покуривают трубки, попивают можжевеловую водку. И вдруг неожиданно заявляюсь я… За жалованием.

— То есть разбой?

— Именно.

— Колдун-грабитель, — насмешливо хмыкнул Форестер, поглаживая бороду. — Непривычное сочетание.

— А уж какой эффект производит. Торговцы, как правило, такой дивы даются, что без слов отдают мне все свои сбереженья.

— Эффект, говоришь… Может для простых торговцев, что на своем веку ни разу не зрели магии и ротозействовали каждому странствующему фокуснику, достававшему кролика из шляпы, оного и достаточно. Но это не показатель, Феллайя. Давай я расскажу тебе, что есть истинное колдовство.

Вильфред Форестер взмахом ладони подавил полыхавший невдалеке костер, служивший источником моей демонстрационной волшбы. И, ударяя посохом в такт шагу, стал медленно подступать ко мне.

— Истинное колдовство, — продолжал он походя, — не зависит от окружающей тебя среды. Правда, вопреки расхожему мнению, невозможно сотворить что-либо из пустоты. Основным ресурсом магии служит непосредственно сам маг. Ведь жар для огня впору добыть не только с зажженной лучины, его можно почерпнуть из себя.

Старик остановился в нескольких шагах от меня. На его выставленной вперед ладони заплясал маленький светящийся лоскуток пламени.

— То же самое, например, с водой. Чтобы наполнить чашу, магу незачем иметь под боком бушующий океан.

Огненный язычок в мгновение ока, вопреки всем законам природы, покрылся толстой ледяной коркой, застывая в своем танце. Но уже спустя миг рассыпался мелкой водяной крупой, еще больше утяжеляя плечи и без того клонившейся под росой травы.

— Зачем же тогда вы приказали мне идти до колодца? — осуждающе посмотрел я на колдуна. — Могли же сами залить ведра доверху лишь по щелчку перстов.

— В этом и заключается главный бич магии, ученик, — впервые Вильфред Форестер назвал меня сим благонравным словцом. — Она не способна сплести точную копию, богатый всеми элементами и не отличимый от сотворенного природой продукт. Если брать пресловутый огонь, то, как правило, созидается лишь его озаряющая и согревающая части. Хочешь, пойди к камину и засунь в него руку. Пламя не опалит и волоска. Более того, избранные колдуном начала можно регулировать: усилить свет от одного-единственного язычка так, чтобы он осветил целую залу; или расширить боевую мощь пламени так, чтобы оно за мгновение, встретившись с человеческим лицом, превратило его в месиво из кости, мяса, запекшейся крови и расплавленной кожи. Возвращаясь к твоему вопросу — аналогично и с водой. Напитать ее минералами и прочими элементами живой воды невозможно, оттого влитие колдовской влаги в глотку будет ощущаться сродни питью ледяного ветра.

— А если элементов не хватает? Если внутри мага их недостаточно, что тогда?

— Большая часть всех колдовских составляющих присутствует либо в человеке, либо в окружающих нас повсеместно земле и воздухе. Коли и они не могут выполнить требований чародея… Тогда приходится прибегать к разного рода обрядам с использованием определенного фетиша. Но такое практикуется редко. Магов, как правило, вполне устраивает многообразие породившей нас природы. А некоторые и того пуще, посвящают определенной ее части все свое искусство. Однако Стихийниками становятся только отъявленные фанатики, испытывающие странную любовь к огню, земле, воздуху или чему бы то ни было другому. Конечно, в последнем итоге они способны развить свои знания так, что одной лишь мыслью смогут взращивать горы из равнин, но обучение, ведущее к такому могуществу, переносят немногие… Что-то мы отвлеклись. Вернемся к тебе. По-хорошему, мне следовало бы для начала развить твои составные способности, прежде чем переходить к полноценной «муштровке», но делать этого я не стану. У тебя, я уверен, в данном направлении опыта более чем достаточно, так что учение истинной магии ты сможешь постичь вполне безболезненно. Впрочем, сразу оговорюсь — еще не написано таких книг, которые за пару месяцев могут обучить идеальному, чистому колдовству. Немалую роль в освоении нашей науки играют практика и самопознание.

— Самопознание? — непонимающе скривился я.

Вильфред Форестер ухмыльнулся, подошел ко мне, встав плечом к плечу.

— Медитация.

— Меди… — не успел я договорить, как почувствовал неприятный удар древком посоха по икре, вынудивший меня, с всхлипом, припасть к земле.

— Меньше болтовни, — начальствовал колдун, обходя меня со спины и изредка постукивая своей магической тростью по разным частям моего тела. — Сядь. Ноги согни в колене и расправь в стороны, точно крылья бабочки. Стопы под себя. Руки возложи локтями на бедра. Подушечки пальцев сведи воедино, чтобы кисти являли собой ранний бутон лотоса.

— И что теперь? — спросил я, когда с принятием позы было покончено, и моя скрюченная персона сидела на пробиравшей до мурашек почве, подобно восточному монаху.

— А теперь, мой ученик, закрой глаза. И попробуй… уснуть. Такое положение не позволит твоему разуму провалиться в забытье и заставит его дрейфовать где-то на границе яви и сна. Это и называется трансом. Только через транс ты сможешь проникнуть на задворки своей души, изучить собственное колдовское нутро… Что-нибудь видишь?

— Нет, — односложно ответствовал я, прикрыв глаза.

— Ладно, продолжай.

Старик замолчал, а я, следуя его совету, постарался усмирить учащенное дыхание, расслабляя напряженные мышцы. Со временем просачивавшийся сквозь сомкнутые веки свет мерк, звуки становились мутными, а запахи — практически неощутимыми. Кожа ощущала каждое, даже самое слабое дуновение прохладного утреннего ветра, отзываясь приятным покалыванием в местах его прикосновений. Я почти не осязал земли под собой, точно воспарив. Казалось, что мою восседавшую в диковинном положении фигуру слегка колыхало из стороны в сторону. Не могу даже предположить, как долго мой рассудок находился в этом мягком, безбурном состоянии покоя. Каждая минута здесь теряла свой вес, словно в дремоте.

— А теперь? — набатным колоколом в голове ударил голос мага, заставляя все мое тело в едином порыве вздрогнуть, сердце забарабанить, а дух перехватиться.

— Пантеон! — вскрикнул я от неожиданности, раскрывая глаза. — Нет же! Ничего. Темнота да и только.

Вильфред Форестер мудрено хмыкнул, поглаживая бороду.

— Да, вероятно, к медитациям ты пока не готов. Слишком мало знаний получил, чтобы начинать осваивать их в трансе… Ну тогда вставай, отряхивайся. Продолжим практику.

Вильфред преподавал мне «урок» до самого заката. Едва долину окутал полумрак ранней ночи, как по ней перестали метаться, расплескивая горючие слезы, пламенные шары, кружить рукотворные вихри и метели, сиять переплетающиеся нити молний, вздыматься земляные насыпи. Львиную долю всей творимой волшбы ткал старый колдун, заставляя меня лишь запоминать пошаговые наставления и зачастую отражать пускаемые по мою душу заклинания. Впрочем, справиться с мчащимся на тебя клубком смертоносных чар удавалось отнюдь не всегда. Бывало боевая магия встречалась не с поставленным мною супротив ее барьером, а с голыми руками или грудью, рассыпаясь мириадами искр и не нанося большого урона. Вильфред, вероятно, предполагал, что противостоять его колдовству в полной мере мне пока непосильно, оттого плел исключительно «холостые» заряды. Но, даже несмотря на это, длившаяся весь день почти без перерывов тренировка серьезно меня измотала, и я, едва представилась такая возможность, обессиленно рухнул в свой, казавшийся сейчас самой важной и милейшей вещью на всем белом свете, спальник.

На следующее утро занятия вновь пошли в полную силу.

— Воздух — наиболее бесполезная с военной точки зрения субстанция, — в наступившей короткой передышке, глаголил лекцию Вильфред. Он не выказывал ни малейшей усталости, в то время как я, от длившейся спозаранку до полудня практики, вымученно сидел на траве, вздымая грудь в частых вдохах и обливаясь семью потами. — Из него невозможно соткать мощного боевого заклятья. По сути, окромя локального урагана или ветряного щита, ничего пригодного для сражения. Находятся, конечно, фанатики, которые перелопачивают состав воздуха, делают из него отравляющий или легко воспламеняющийся газ. Однако, чтобы овладеть подобными навыками, нужно на протяжении века денно и нощно штудировать литературу и постоянно практиковаться. Как ты понимаешь, это не для нас. Чаще же воздух используется как созидатель. Помимо простого наполнения им своих легких, для длительного бега или нахождения под водой, существует еще несколько возможностей. Я расскажу тебе лишь об одном, самом простом и действенном варианте использования воздуха в ближнем бою.

На моих глазах поднятая рука колдуна вдруг, от локтя до кончиков пальцев, запылала ярким пламенем.

— Воздухом, немного изменив его свойства, можно обволакивать собственное тело, дабы созданное боевое заклинание не нанесло тебе вреда. Если враг подступил слишком близко, то нет никакого толка в использовании дальнобойных атак. Их сплетение отнимает непозволительно много времени, тем более, соприкоснувшись с целью, разряд наносит ущерб в определенном радиусе. Посему лучшим средством, как и в простой потасовке, здесь выступают кулаки, пускай, — старик посмотрел на свою объятую огнем руку, — и не совсем обычные… Чего расселся? Поднимайся. Проведем небольшой спарринг. Только теперь не ты будешь отражать мои атаки, а я — твои. В стойку.

Сказать, что за этот короткий перерыв я успел хоть немного отдохнуть — значит выступить самым подлым из лжецов. Пришлось взывать к истомленным ногам, мышцы на которых, казалось, одеревенели, приводить в движение огрузневшее туловище. Благо хоть дыхание успел восстановить, а то, наверняка, даже встать бы не сдюжил.

Вильфред Форестер отошел на два десятка шагов, выпрямился и упер посох в землю, ожидая моего хода. Однако долго томиться в предвкушении ему не пришлось. Я, томно выдохнув и решив не откладывать дело в долгий ящик, воздел руки к груди, сведя открытые ладони на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Каких-либо источников силы на окоеме мой глаз не зрел — колдун позаботился о том, чтобы моя разбойничья натура даже не пыталась сжулить против него. Так что придется использовать лишь знания, полученные в ходе не столь долгого наставничества Форестера.

Почерпнув из себя, как и учил колдун, толику жара, мне удалось соткать между дланей кроткий пламенный язычок, что с каждым мгновением, с каждой новой вливаемой в него частичкой силы разрастался все больше. Когда сияющая огнем сфера разбухла настолько, что заполнила разделявшее ладони пространство, я, немного отведя их к себе, словно замахиваясь, метнул шар в сторону мирно стоявшего старика. Роняя по пути мерцающие лоскутки пламени, заклинание за секунду рвущего воздух полета успело покрыть всю дистанцию, готовясь врезаться в противника. Однако Вильфред, с напускной легкостью, лишь взмахнул рукой в свою защиту. Огненный шар, отразившись от тыльной стороны ладони, упорхнул прочь, за пару мгновений испарившись в пространстве.

— Мало, — только и сказал маг в комментарий к моему приему.

От этой короткой фразы я задето сцепил зубы. Нужно нечто более серьезное.

Отведя в сторону левую руку, вновь воззвал к томящейся внутри силе. Миг — и от плеча до перстов забегали, заплясали и застрекотали брезжущие лазурным сиянием змейки, собираясь в единый клубок на ладони. Сверкающий сноп молний раздался, напоминая теперь сжавшуюся до размеров катапультного ядра звезду, и я вскинул руку в направление учителя. Из лазурного комка рванулся слепяще-белый луч света, оплетенный трещащими голубыми нитями, но и ему не было суждено задеть свою мишень. Жемчужное оголовьем взброшенного старым колдуном посоха точно притянуло заклинание, бесследно поглотив волшбу. Несколько мгновений — и молния исчезла, а внутри венчавшей колдовскую трость сферы замерцало бледное сияние.

— Не то, — вновь лаконично высказался Вильфред, принявшись медленно и томно ступать в мою сторону.

Во мне еще ярче разгорелась ярость от ущемленного самолюбия. Ты хочешь чего-то неординарного, маг? Что же, ты это получишь!

Мои руки заплясали в воздухе, выводя замысловатые пассы. Разрезаемое ими пространство холоднело, за плавно жестикулирующими ладонями начал просматриваться блекло-молочный шлейф, с каждой секундой становившийся все заметней. Вокруг закружили крупные хлопья снега — их практически сразу стала покрывать тонкая ледяная корка, нарастая все более заметными слоями и превращая безвредные морозные пушинки в длинные и грубые ледяные шипы. И вот, когда за моей спиной образовался целый сонм зависших в воздухе обледенелых пик, я отпустил заклятие. Сорвавшись с невидимых нитей, стылые иглы со свистом устремились на тихим ходом подступавшего все ближе чародея. Как показалось, среагировал он не сразу. Лишь едва шипы приблизились на расстояние вытянутой руки, Вильфред Форестер ударил посохом оземь. Вокруг него вмиг возник подергивающийся, заплывший странными перламутровыми разводами шар, походивший на простой мыльный пузырь. Только пущенные мной ледяные клинки касались его поверхности, как тут же, объятые сочным рубиновым пламенем, таяли, опадая на почву немощной влагой.

— Уже лучше, — лица старика коснулась мелкая улыбка. — Но все равно недостаточно.

Он, остановившись лишь на пару секунд, дабы отразить мои атакующие потуги, продолжил свое мерное наступление.

Меня чуть пошатнуло на становившихся ватными ногах. Зная себя, я уже давно должен был рухнуть от объема выплеснутой силы, однако что-то до сих пор поддерживало во мне дух и сознание, несмотря на нывшие повсеместно мышцы. Вероятно, это был гнев, что бурлящей купелью ярился в груди, вновь воздевая готовые сплести новое, более мощное и смертоносное заклятие руки. И противиться этому гневу я уже не мог.

Поднялся суровый ветер. Он рьяно колыхал траву, поднимал пыль и листья, ураганом кружа их в нескольких ярдах впереди меня. В самом центре зарождавшегося рукотворного торнадо виднелась прозрачная сфера, которую обтекал вихрившийся песок. Все то великое множество завертевшегося в свирепом танце земного праха, листвы, сломанных веток, камней и цветов стало словно затягивать внутрь этого шара. Замелькали ломанные линии белых молний, беспорядочно бегавших по запыленной поверхности повисшей в воздухе сферы. Вдруг она резко и бесследно поглотила все окружавшее ее марево, зло ударяя о землю яркими молочными змейками. Мои удерживавшие эту мощь руки начинало сводить судорогой, пот ливнем катился по лицу и спине, ноги на целую стопу утонули в земле. Оставался последний маневр — пустить скопившееся внутри дымного шара магическое буйство в опасливо сбавившего шаг противника. И на это мне духа хватило.

Кашляющая молниями, гремящая и трещащая глобула ударила в цель. Раздался рвущий воздух «вум!», а вспышка от столкновения не только озарила долину на сотни ярдов вокруг, но еще и отдала в меня ударной волной, вынудив попятиться несколькими шагами. А также этот взрыв породил пышное облако пыли, полностью поглотившее колдуна. Едва оно рассеялось, как взору предстала колея взрыхленной земли, длиной в несколько шагов. В ее окончании на полусогнутых стоял, прикрыв поникшую голову рукой, старый колдун, тяжело опираясь о посох и громко откашливаясь.

— Другое… кхе-кхе… дело!

Но стоило магу поднять взор, как тут же пришлось уворачиваться от удара моего пылающего кулака, прошедшего в считанных дюймах от длинного носа Вильфреда Форестера. Теперь меня было не остановить. Ярость полностью охватила мое тело. Я себя практически не контролировал, атакуя старика с огнем не только на руках, но и в глазах. Он же проявлял недюжинную для своих лет грацию, изящно уходя от мелькавших в опасной близости пламенных гирь, иногда останавливая их мановениями голых ладоней, отчего возникали едва заметные вспышки света.

И вот сверкнул очередной такой блик, после чего маг, пластично развернувшись, за секунду оказался у меня за спиной. Я почувствовал мощный толчок, кувалдой ударивший между лопаток. Пламя на руках погасло, а мое тело, точно тряпичную куклу, швырнуло на несколько ярдов вперед. За мгновением полета последовала болезненная встреча с холодной и неприветливой землей, после чего я еще немного покатался кубарем, отбив себе все, что только можно.

— Умерь свой пыл, ученик, — раздалось спокойное поучение. — Раж — худший союзник в бою с превосходящим тебя по мастерству противником.

Но я не слушал. Не мог. Упомянутый магом раж застлал уши, заняв разум подбиранием в голове другого, более действенного способа удивить старика Вильфреда, доказать, что я способен на большее — одолеть его!

Я перекатился через спину назад, встав на одно колено. В правой руке сам собой возник сгусток жаркой, сияющей ярко-оранжевым энергии. В левой — холодный, обжигающий прохладой лазурный, чадящий белым паром комок. Поддавшись странному наитию, я принялся сводить две несущие на себе контрастные силы ладони перед грудью. Давалось это невероятно тяжело. Энергии, будто однополярные магниты, наотрез отказывались смыкаться, упираясь в плоть, точно стараясь прорваться сквозь длани и вырваться с другой стороны, дабы больше не встречаться с оказавшейся на пути чуждой мощью. Но все одно я продолжал упорно сокращать разделявшее кисти расстояние, хотя от каждой йоты этого движения плечевые мышцы готовы были разорваться, а руки выпрыгнуть из суставов.

Сгустки уже начали тянуться друг к другу, теряя изначальные шаровидные формы, замерцало ослепительно-белое сияние, раздалось громогласное шипение, как вдруг меня застал новый, в этот раз гораздо более сильный толчок в живот. Он разорвал энергетическую связь, опрокидывая меня спиной на землю и прижимая, словно прессом. Руки раскинулись на всю длину. Над моим падшим навзничь телом навис Вильфред Форестер, навершием посоха едва не упирая мне в лицо.

— Ты что замыслил, мальчишка?! — Его глаза метали искры, а голос срывался.

— Я… — От давящей на каждую точку тела силы и вмиг нахлынувшей усталости язык отказывался сплести и пару хоть сколь связных слов.

— Нет! Ты даже не представляешь, что пытался сделать! Нельзя совокуплять противоположные энергии! От такого столкновения ты, неумелый мальчуган, не только сравнял бы с землей все на лигу окрест, но и сам разлетелся бы на мелкие кусочки! Научись контролировать собственный гнев, ученик, иначе долго ты не протянешь. И боле не смей выкидывать подобное! Как тебе вообще взбрело в голову сотворить такое соитие? Как удалось почерпнуть чистую силу, да еще и в столь грандиозном количестве?!

Вдруг позади, обрывая тираду Форестера, послышался топот копыт. Я приподнялся на локтях, обернулся. По долине, ярдах в пятистах впереди, выныривая головами из низины, показались всадники. Трое людей, облаченных в темно-синие плащи и верхом на разномастных меринах, рысью вели животных в нашу сторону. Вид путников внушал странный трепет, хотя ни сверкающих доспехов, ни знатной боевой хоругви при себе ездоки не имели. Не было заметно даже какого бы то ни было вооружения.

Неожиданно лошади, доселе спокойно семенившие по долине, вскочили на дыбы, громко заржав и замотав головами, стараясь вырвать поводья из рук всадников. Недолго, но яростно побрыкавшись, животные все же успокоились, опустившись обратно на четыре ноги, однако идти дальше, несмотря на призывы и похлопывания по шее, отказывались. Удивительно, чего это они?

— Лошади не переносят магической атмосферы, — словно прочтя мои мысли, ответствовал колдун. — Как и остальная живность, впрочем… Не сходи с этого места.

Он взмахнул открытой ладонью над моей осевшей на земле фигурой, а сам, не спеша, направился в сторону гостей. Я же поначалу и не понял, что произошло, но когда опустил глаза, желая оглядеть нывшие от ушибов конечности… То не узрел ничего. Я ворочал руками из стороны в сторону, взмахивал, трогал одной другую, но все одно — чувствовать чувствовал, а увидеть не мог. Также и с остальным телом. Эк лихо старый колдун накинул на меня мантию невидимости. Лишь одно простое мановение — и я скрыт как от своих, так и от чужих глаз.

Отказывавшихся ступать дальше коней двое ездоков, спешившись, взяли под уздцы и повели фыркающих животных в обратном направлении. Единственный же оставшийся из визитеров, отдав какие-то указания и проводив своих товарищей взглядом, поспешил к тихо приближавшемуся колдуну.

— С добрым утром тебя, Вильфред. — Гость, едва приблизился к старику на расстояние вытянутой руки, снял капюшон, с широкой улыбкой уставившись на мага. На вид ему было лет сорок. Острые черты лица. Оттопыренные уши сверкали десятками крупных и мелких драгоценных камней, сломанный нос широким вопросительным знаком опускался практически до самых губ. Глаза, несмотря на то, что имели ярко-зеленый оттенок, смотрели с холодом и хитрецой. Волосы же человека были черны, точно ночь, своеобразным вторым «капюшоном» скрываясь кончиками под воротником плаща.

— Что тебе нужно, Ульрик? — с нескрываемым презрением спросил маг.

— Я тоже рад тебя видеть. — Улыбка гостя разошлась еще шире. — Я и мои спутники были посланы сюда проведать о случившемся несколько дней назад… происшествии.

— Вернее, «пронюхать», — тихо, с укором промолвил Форестер.

— Насколько я знаю, до нас здесь уже побывала гвардия Виланвеля? — не обратив внимания на колкость собеседника, продолжил гость. — Однако она могла полагаться лишь на низшее зрение, а такой подход нам большой пищи для размышления не даст. Мы собирались прибыть лишь завтра, под вечер. Но мой нос неожиданно почуял странный след. Прямо тут, в этом лесу. Настолько сильный и терпкий, что я было подумал, что тот артефакт вновь раззадорился, подняв вторую волну своей жатвы. Так что пришлось пришпорить лошадей, дабы поскорее досюда добраться. А к тебе я пожаловал за расспросами. Авось и подскажешь, что это могло быть?

Вильфред Форестер вскользь, через плечо, покосился на меня.

— Не понимаю, о чем ты. — Маг вернул взгляд визитеру.

— Не понимаешь? Хм… — глянув в небо, всем своим видом выказывая крайнее замешательство, протянул человек. — Интересное дело. Знаешь, несмотря на то, что ты опутал эту долину весьма изощренной «крышей», профессиональный нюх все равно не провести. Здесь творилась магия, причем совсем недавно и… мощная. Рискну даже предположить, что боевая.

— Видно, твой нос тебя подводит, Ульрик, — сохраняя на лице безмятежную мину, пожал плечами маг.

Визитер хмыкнул:

— Нешто и глаза тоже? — Палец гостя, которого старик назвал Ульриком, указал на выжженный дотла овал травы подле меня.

— Солнце в моей долине чудит еще и не так. Преломляясь через купол, способно и лес поджечь, не то что мелкую растительность.

— Даже будучи за облаками? — Ульрик качнул головой вверх, указывая на собиравшиеся в объемную отару свинцовые тучи.

— В том числе.

— Кончай игрища, Вильфред, — визитер мало-помалу начинал терять терпение. — Что ты скрываешь?

— Раз скрываю — значит не твоего ума дело, — сухо отрезал колдун.

— Верно… Но если это касается взрыва на Жиле…

— Все, что стоило рассказать, я уже рассказал Рагоралю. Тебе повторяться не намерен. Если архимагистр решит, что простой Ищейка достоин этого знания, то сам тебя во все и посвятит.

— Вильфред, — гость устало выдохнул, стиснув кулаки. Глаза зло глянули на мага. — Тот запах, что заставил нас пустить коней галопом, был слишком четким, чтобы сомневаться в его происхождении. И след его обрывается в твоей долине. Если выяснится, что ты таишь нечто, связанное с Жилой…

— Ты мне угрожаешь, мальчишка? — прерывая Ульрика, спросил Вильфред, высоко возводя подбородок и шагнув в сторону человека.

— Форестер, — гость вторил магу, также чуть ступив навстречу, — за мной Луга. Если что-либо случится, помощь не заставит себя ждать. Моему обидчику будет уготована едва ли добрая участь… А кто теперь за твоей спиной, чернокнижник?

— Ты пришел в мою обитель, Ульрик. Потому будь так добр, веди себя согласно этикету и не смей разбрасываться стращаниями.

Ищейка, ухмыльнувшись, закусил губу.

— Как пожелаешь, — тряхнув головой, быстро проговорил он.

Чуть не толкнув Вильфреда плечом в плечо, Ульрик уверенно зашагал в мою сторону. Остановился у просторного клочка покрытой золой земли, присел на корточки, принявшись водить руками по обожженной траве. Приложил длинные персты к носу, глубоко вдохнул, прикрывая глаза.

Я лицезрел все это действо на расстоянии локтя от себя. Сердце отбивало частую дробь, дыхание перехватило, а широко раскрытые глаза могли сейчас разглядеть каждую испещрявшую лицо гостя морщину и порез. Вдруг сожмуренные глаза Ищейки резко разомкнулись, глянув точно в мои. Душа вмиг провалилась в пятки, холодными шипами покалывая изнутри пальцы ног. От переполнявшего меня страха нервно задергались щеки и брови. Несколько мгновений четко, хотя и с неким отрешением, смотря на меня, Ульрик вдруг выгнул шею, и зеленые зенки принялись с той же тщательностью изучать расположившийся за моей спиной простор — дом старого колдуна.

Ищейка медленно поднялся.

— Смотри, Форестер, — глянув за плечо, молвил он. — Коли узнаю, что ты действительно имеешь какое-то отношение к той ночи…

— Что же ты сделаешь, пес? — вновь не дав гостю договорить, грубо бросил маг. — Арестуешь меня? Девяностопятилетнего старика?

— На жалость по поводу своего возраста можешь давить несведущей страже или гвардии. Мне-то ведомо, что для вашего племени девяносто пять — это не срок… Знаешь, — Ульрик причмокнул, — капитана виланвельской стражи уже взяли и бросили в яму за сопричастность к преступлению. И палач, в свою очередь, понемногу точит топор под его шею. Сам же герцог Дориан Лас пустился в бега, страшась своего рока. Но едва ли ему удастся долго скрываться от правосудия… Так что, боюсь, одним арестом ты не отделаешься.

— Право, боишься? — иронично заметил старик.

Ульрик мерзко ощерился.

— Бывай, старый колдун, — вместо ответа сказал он. — Изволь, на чашечку чая не останусь. Дела. Да и меня отчего-то начинает тревога глодать, как только представлю, что пью в твоем доме.

Предусмотрительно глядя под ноги, гость двинулся вперед, лишь на несколько дюймов разминувшись с моей сидящей под прикрытием заклятья фигурой.

— На сегодня занятия окончены, — сказал Вильфред, подойдя ко мне, едва Ульрик скрылся в прилежащих лесных дебрях. Вновь одно легкое мановение — и колдовское одеяние спало, позволяя мне лицезреть собственное тело, а солнцу отбрасывать его темный силуэт на зеленое полотнище. — Ступай в мансарду и займись медитацией.

Я встал, отряхнулся, мельком глянув на колдуна. Его суровый профиль, что было бы не зазорно изобразить на оборотной стороне монеты самого высшего достоинства, угрюмо и сосредоточенно смотрел в сторону пущи. У меня даже пропало всякое желание расспрашивать его о личине гостя, и я лишь повиновался, принявшись ступать к дому.

— И еще кое-что, ученик, — окликнул меня маг, только мне удалось отойти на пару шагов. Я обернулся. Холодный взор чародея перекинулся на меня. — Контролируй свой гнев. — Он глазами указал на мои руки.

Бестолково пощурившись, я опустил взгляд и чуть не испустил крик от возникшего в душе смятения. Кожа ладоней обуглилась, выступили мерзкие белесые пузыри, костяшки приобрели грязно-красный оттенок. В некоторых местах можно было заметить куски поджаренного мяса. Мои длани словно совсем недавно вытащили из бушующего костра. Но при этом я абсолютно не чувствовал боли.

Я вскинул ошеломленные глаза на Вильфреда, но тот лишь кивнул в сторону своей лачуги. Вероятно, ему было не до моих вопросов. Впрочем, от паники я бы сейчас не связал и двух слов. Мне ничего не оставалось, как, быстро развернувшись, заспешить к дому старого колдуна, держа опаленные кисти перед самым носом.

Бесы, что со мной произошло?! Ярость… Она вновь возымела верх над гласом рассудка. Тот демон, которого я сторонился больше всего, которого всеми силами старался в себе усыпить и, как показалось, усыпил, вырвался наружу, причем настолько легко, что становилось поистине страшно. К концу тренировки я почти себя не контролировал, руки сами вытворяли пассы, а сознание плело заклинания, которые мне теперь, в трезвом уме, даже разуметь не получится, не то что воспроизвести. Эта сила… Она захлестнула меня, взбурлила, завертелась внутри кошмарным вихрем, сокрушившим все возводимые мною на протяжении стольких лет барьеры. Животные инстинкты снова вышли в авангард моего сознания, как тогда, на опушке молега. Однако в тот момент я смог остановить готовый распороть глотку купца кинжал (теперь может действительно показаться, что зря). Сейчас же… Порыв моего гнева удалось унять лишь грубой силой.

Я в очередной раз посмотрел на обгоревшие руки. Помнится, когда на меня в прошлый раз напало звериное исступление, и ни мне, ни кому бы то ни было еще не удалось его вовремя потушить, дело окончилось куда более… плачевно.

Расслабиться получилось не сразу. Думы метались в голове, все время подкидывая новую пищу для размышлений о случившемся на тренировке и не только, к тому же истощенное физически и морально тело, вкупе с начинавшими побаливать обгоревшими ладонями, долго сопротивлялось предаваться даже легкому отдыху в позе для медитации. Но все же упорство победило, и едва в сознании разлилось морозное, но тихое море, погружая меня в транс, гася все внешнее и успокаивая внутреннее, как в объятые полудремой уши стали врываться новые диалоги старого колдуна и Ищейки. Они беседовали, вероятно, у самого входа в лачугу. Впрочем, мне удавалось разобрать лишь отдельные слоги, реже — слова. Составить из всего того сумбура доносившихся до слуха звуков хоть сколько внятные реплики не выходило, да и мне не особо этого хотелось. Пускай общаются. Слушай, не слушай, а все одно — не поймешь. Слишком много туманного в разговорах Вильфреда и Ульрика. Как и в том диалоге Вильфреда с каминным пламенем, впрочем. И в толках старого мага с самим собой…

В этот раз медитация оказалась ко мне благовольна. Стали приходить какие-то образы, разноцветные круги, линии, квадраты, а также более сложные, хаотичные фигуры, напоминавшие пресловутые, вспыхивавшие яркими зарницами на обратной стороне век кляксы. Связать это в ясные образы никак не получалось. Однако на каждую такую вспышку мое тело откликалось чудными реакциями. Когда забурлит где-нибудь в ноге, когда защиплет или защекочет, когда уколет или придавит. Эти ощущения, казалось бы, знакомы, но переживались они совсем по-иному. Словно все непонятные отзывы давала не моя телесная оболочка, а другая, спрятанная внутри, неосязаемая. Магическая.

Такие чувства сложно описать. Точно тебя уязвляют иглой, но при этом ты не чувствуешь боли, а испытывая лишь, как тонкая прохладная сталь медленно погружается тебе под кожу, пронзает мышцы, острым кончиком скоблит по кости. Ощущаешь, как лопаются давящие на плоть изнутри пузыри, но, опять же, безболезненно, сея где-то в недрах твоего тела лелеющую свежесть… Невозможно передать.

Под вечер, когда было решено покончить с обрядом медитации, ввиду того, что так долго посещавшие меня видения вдруг бесследно исчезли, я решил рассказать обо всем Вильфреду.

— Интересно, — высказался он и отхлебнул из грубой металлической кружки свежезаваренного чаю. — Ты определенно делаешь успехи. А за то, что тебя пока посещают малопонятные образы — не переживай. Поверь, не столь важно их осознание, сколь важно само их наличие. Право, я не думал, что ты дашь вот так сразу, с места в карьер. Чтобы такие чистые фигуры приходили при первых контактах, да еще и так заигрывали с твоим организмом… Редкость. Впрочем, лишь за сегодня ты успел изумить меня уже не раз.

Колдун, вероятно, имел в виду наше утреннее занятие, но, к моему удивлению, развивать эту тему не стал. Вильфред замолчал, поглядывая на плясавшее в камине по почерневшим поленьям пламя.

— А тот человек, — решился нарушить неожиданно возникшую тишину я, поставив осушенную от пряного чая кружку на пол, близ приютившей меня кровати. — Ульрик…

— Ты что же, не понял, кто он такой? — перебил меня маг, удивленно воззрившись на меня большими глазами. — Мне казалось, здесь все довольно очевидно.

— Я не об этом, — отрезал я и ненадолго умолк, собираясь с мыслями. — Почему… он назвал вас чернокнижником?

От этого вопроса лицо колдуна вмиг посерело, мелкая улыбка спала с уст, а взгляд вновь вернулся к заливавшемуся огнем очагу.

— Милорд Вильфред, — так и не дождавшись ответа, продолжил я, — Судьба распорядилась так, что ваш дом, вероятно, еще надолго станет моим приютом, и я вам беспредельно за это благодарен. Однако мне уже не по силам терпеть эти недомолвки. Многие из них связаны со мной, я уверен. Рано или поздно все скрываемое придется открыть, вы и сами это понимаете. Поэтому, быты может, начнете сейчас? Моя голова уже кипит от скопившихся в ней вопросов, и с каждым днем они все множатся. Нам с вами предстоит большая работа, оттого мне не хочется, чтобы вы таили что-либо. Тем более, если это касается меня.

— Ты прав, — недолго помолчав, проговорил колдун, чуть поерзав на стуле. — Держать тебя всевечно в неведении я бы не смог. И, что же, если тебе не терпится внять некоторым ответам сейчас, то пусть будет так. Рассказ обещает затянуться надолго… — Он хмуро отхлебнул из чашки, зашелестев чаем, и томно, тихо, начал: — Чернокнижник… Да, Феллайя, в своей жизни я познал многие аспекты магического ремесла. В том числе и его темную грань.

— В каком смысле, «темную»? — едва учитель завел повествование, как я тут же напрягся, услышав это слово.

— Темную — сиречь запрещенную, святотатственную, использование которой возбраняется всеми колдовскими и духовными заповедями. Подобного рода знание мнилось утерянным, но… Существовали маги, которые владели темным навыком. Они именовались трелонцами.

Я скривил непонимающую мину. Мне доводилось слышать про одну старую, заброшенную башню на северо-востоке страны, называемую Трелонской. Однако о ее происхождении или, тем паче, предназначении я слыхом не слыхивал.

— Свое прозвище они получили по имени отца-основателя учения — Трелона, — вняв моему недоумению, пояснил Вильфред. — Такие чародеи рождались с уникальным… даром, что играючи рушил практически все колдовские законы. Одним из таких законов было оккультное искусство: умение заглядывать на обратную сторону нашего мира, взывать к призракам или даже, в теории, оживлять мертвых. Сами трелонцы величали сею технику «некромантией». Но несмотря на то, что возник новый-старый магический раздел, Церковь не позволила Трелону открыть кафедру при Певчих Лугах, сославшись на Божьи заповеди, и, по сути, изгнав его с тогда еще немногочисленной братией приспешников на край страны, зажав новую школу между бурными Вечным Штилем и Ледовой Бороздой с одной стороны и непроходимыми топями Грон-ро с обрывистыми утесами Драконьих Клыков с другой, подальше от обитаемыхземель Ферравэла.

— Для чего? — спросил я, вызвав на себя озадаченный взгляд мага. — Вернее, почему они не могли попросту запретить некромантию? Ведь такие учения противоречат «Слову».

— Верно, они идут с ним в прямой укор. Однако, как ты, вероятно, знаешь, в королевстве испокон веков существовало три формально независимых ветви — Корона, Луга и Церковь, и ни одна не смела выставлять другой уничижительных требований. Поэтому было решено поступить именно так. Но суть не в этом… Я, тогда будучи еще главой Певчих Лугов, решился на бескомпромиссный поступок, который до сих пор не могу для себя оправдать…

Форестер вдруг замолчал. Его кулаки сжались, да с такой натугой, что руки забила мелкая судорога и обелились костяшки. Глаза тяжело зажмурились. Несколько мгновений маг просидел так, не роняя ни слова и точно пытаясь погасить в себе волну нахлынувших воспоминаний.

— А знаешь, что, — заговорил он тихо, не размыкая век, — к чему эти сухие слова? Лучше тебе будет самому все увидеть.

Колдун неожиданно резко поднялся, отчего моя стоявшая подле чашка едва не опрокинулась, зашатавшись. Широко шагая, старик подошел к своему столу, дернул за рукоять шуфлядки. Та плавно выдвинулась, позволяя колдовской деснице погрузиться внутрь ящика и изъять из него небольшую обитую красной кожей книжицу. Томик осторожно и любовно лег на столешницу.

Далее учитель выхватил из чернильницы перо, подтащил из сваленной на краю неровной кипы пустой желтый листок, согнулся над ним, что-то стремительно почеркал. Момент — и маг уже откидывает погребной люк, принимаясь, с хрустом прогибающихся под ногами ступеней, спускаться вниз. От поднявшейся вдруг суеты, в моем горле комом встал вопрос: «что происходит?», и выдать его я не мог то ли от быстрой смены действий, то ли от крывшегося где-то в глубине разума осознания того, что ответа все одно не получу.

Как бы то ни было, покуда макушка учителя не явилась, я, чуть приподнявшись на кровати, успел-таки осмотреть лежавший на столе листок. На бумаге весьма аккуратно, несмотря на скорые движения колдовской руки, был выведен чернильный круг с заключенным в него треугольником, а по центру расположилось лучистое око без зрачка и лишь с контурным намеком на радужку.

Вильфред Форестер, едва слышно кряхтя, выбрался из погреба, хлопнул люком. В одной руке колдун держал пухлую трехлитровую банку, стенки которой покрывали непонятные черные, точно налипшие, точки, а внутри горлышко подпирала прозрачная жидкость; в другой, между пальцами, он сжимал три слабо засушенных стебелька: облепиха, алтей и…

— Белладонна? — огорошенно взглянул я на вручаемые мне «гостинцы». — Неужели у вас столь неспокойный сон, что вы бешеной вишней балуетесь, учитель?

— Это для науки, умник, — пихая мне в грудь баночку, стальным тоном произнес колдун.

— Да, как же, — ухмыльнулся я, но решил не продолжать язвить. Судя по сосредоточенному лицу Форестера, сейчас было явно не время. — А это что?

Я натужно открыл банку и из нее тут же дыхнуло резким едким ароматом.

— Муравьиный спирт, — ответил маг, буквально вырвав из моих рук крышку и накрыв ею горлышко.

— И для чего мне все это богатство?

— У меня сейчас нет времени плести долгие рассказы о собственном прошлом. Поэтому… — учитель в два широких шага подошел к столу, взял красную книжицу и лист, на котором минуту назад нарисовал странный знак, протянул мне, — сам до всего дойдешь.

Я не нашел у себя лишних конечностей, чтобы принять очередные дары, поэтому чародей решил, открыв и недолго полистав книгу, вложить бумажку на страницу и водрузить том на обнятую мной банку.

— Вы… не ответили на вопрос… — Кое-как перехватив подношения, я, медленно и слегка покачиваясь, встал на ноги. — Как я понял, все, что меня интересует, отражено здесь. — Мои глаза опустились на потрепанную красную книжицу с узорным тиснением, что то и дело пыталась соскользнуть с банки. — А для чего остальное?

— Для обряда. Многие письмена в моем дневнике, под гнетом времени и сырости, поистерлись. Вдобавок написано оно на едва ли знакомом тебе староферравэльском…

— Зачем вести дневник на мертвом языке? — прервав Форестера, обратился с резонным вопросом я.

— Когда я был еще прэтом, мне на два года поручили вести хронику Певчих Лугов, — пожал плечами учитель. — А ее, как и многие иные документы, было заведено записывать на староферравэльском. Я тогда до глубины души проникся этим языком, его конструкциями, фразами. Красивый, бес… В общем, должность ушла, а привычка осталась.

— Иначе говоря, — не вверив в эти явно выдуманные только что россказни, заявил я, — вы так писали, просто чтобы никто лишний не смог прочесть ничего лишнего?

— Скорее, — наверняка, не ожидая от меня подобной дерзости, вскинув подбородок, пробасил Вильфред, — чтобы, пока кто-то лишний расшифровывал эти строки, у меня была возможность уйти как можно дальше.

Я хмыкнул и опустил голову, не выдержав ледяного взгляда этих серебряных глаз. Чуть не выронив сосуд со спиртом из вдруг вспотевших ладоней, с трудом, помогая себе коленом, сумел-таки поплотнее обхватить банку.

— Поднимайся на мансарду и начерти на полу знак, что я вложил в книгу, — убрав из голоса стальные нотки, по-учительски принялся пояснять колдун, выудив из кармана небольшой уголек и поместив его сверху на переплет дневника. — По углам фигуры расставь травы, подожги верхушки; по ее центру же возложи мой открытый дневник. Я сделал закладку в нужном месте. Далее, как только почувствуешь туман в голове, опустись перед книгой на колени, набери в рот спирт и быстро сплюнь на страницы.

— К чему столько хлопот? — нашел в себе силы поднять взор я. — Неужели вы не можете просто все рассказать?

— Не могу, — как показалось, несколько опустошенно произнес маг. — Моя память уже вовсе не та, что раньше. А читать тебе со страниц, точно дитю перед сном, я не собираюсь. У меня и без того дело по горло. Ступай.

Показывая, что разговор окончен, Вильфред Форестер первым сдвинулся с места, зашагав к своему письменному столу и выглядывая через окно наружу. Я хотел было возразить, но это едва ли к чему-то привело бы. Учитель явно не желал ворошить, видно, не самое радужное прошлое. Потому я смирился и, стараясь ничего не выронить, стал аккуратно подниматься на мансарду.

* * *

Забрался я, прямо скажу, с превеликим трудом. Сколько бы мои глаза не смотрели под ноги, ступени все одно возникали как-то неожиданно, отчего я извечно о них спотыкался. Банка со спиртом тянула мою сгорбившуюся фигуру вниз, лежавшие сверху дневник и уголек так и норовили соскользнуть, а зажатые в руке травы неприятно покалывали кожу.

Но как бы то ни было, на мансарде я оказался без происшествий. Тут же поставил все вещи на пол, сам опустился на спальник и устало выдохнул. К чему столько мороки? Прихоти этого старика уже начинают меня понемногу раздражать. Что вдруг случилось с Форестером? Он был чудовищно растерян. И то, что учитель не стал рассказывать мне все сам, едва ли связано с памятью или излишней занятостью, как бы колдун не утверждал об обратном. Вероятно, воспоминания, которые я дерзнул затронуть, отдавали слишком болезненно в его душу. Впрочем, дожить до седин и чина учителя без темных историй вряд ли возможно. Но неужели, с этим «чернокнижником» все настолько плохо?

Хотя, чего гадать? Ответ у меня, в буквальном смысле, на руках. Осталось лишь исполнить то, что мне наказал учитель — и все откроется. Хватит терять время, пора за дело.

Я взял уголек, открыл дневник на закладке, сложил спальник, постаравшись запихнуть его подальше, тем самым освободив как можно больше пространства, и старательно перечертил фигуру с листа на пол. Настолько старательно, что повторял даже казавшиеся мне ошибочными неровные линии, потертости. Когда же с рисунком было покончено, взял сухие стебли. Два из них, белладонну и алтей, воткнул в щели между досками. В уготованном же облепихе месте таковой не нашлось, поэтому я решил, настолько ровно, насколько получилось, поставить ее в чашку с черневшей на дне чайной жижей.

Раскрытый на необходимом моменте дневник занял свою позицию по центру выведенного углем необычного глаза. Я вскользь взглянул на письмена. Действительно, эти знаки были иноязычные, ничуть мне не знакомые. Поддавшись искушению, я, не знаю, на что надеясь, аккуратно перевернул страницу назад, но не успел даже толком всмотреться в слова, как они полыхнули яркой вспышкой. Мои глаза хлыстнуло болью, точно я вдруг взглянул на солнце после недельного прозябания в глубоком, темном подземелье. Снизу тут же послышался поучительный, без тени агрессии, возглас Вильфреда:

— Не стоит искать нужной страницы, ученик, — иронично говорил бывший архимагистр. — Я уже сделал это за тебя. Читай то, что я тебе определил.

После раздался тихий, чуть заметный смешок Вильфреда. Он, верно, предвидел такое развитие событий.

Я стряхнул головой, прогоняя последние отголоски боли, проморгался. Невольно помянув про себя учителя недобрым словом, опасливо перевернул страницу обратно и одним мановением ладони подпалил верхушки растений. Они резко вспыхнули, однако уже через миг огонь исчез, а стебли стали лишь тлеть, пуская плотные ниточки дыма.

— Люк затвори, чтобы сюда не несло! — вдруг раздалось очередное наставление от старого колдуна.

Просьба была исполнена, и я, припав на колени у вычерченного треугольника, стал смиренно ждать. Прикрыв глаза, постарался погрузиться в медитацию, однако запах тления не позволял целиком отвлечься от плотского мира. Не знаю, сколько мне довелось просидеть вот так, в тщетных попытках нырнуть в глубины собственного сознания, но последнего достичь так и не удалось. Рассердившись этому факту, я отворил веки, попробовал подняться на ноги, как вдруг меня повело в сторону, повалив на бок и едва не грянув головой о стропилу. Разум вмиг наполнил вязкий туман. Изображение в глазах медленно, но неумолимо сужалось к одной маленькой точке, все тело горело, горло душило, а конечностями удавалось перебирать с большим трудом.

С трудом сообразив, что нужный эффект, вероятно, достигнут, я кое-как подполз к банке с муравьиным спиртом. Вспотевшая десница сама упала на сосуд и сбросила, благо, незакрученную крышку. Подобрав под себя ноги и сев, я двумя руками поднял банку, приложился к горлышку, опрокинул, да так, что едко пахнущая прозрачная жидкость стала стекать по подбородку. Набрав полный рот кислючей, вяжущей жижи, сплюнул вдруг ставшую паром влагу на раскрытую книгу.

Буквы, слова, предложения словно воспламенились смутным желтым огнем и взорвались. Меня мощно толкнуло в грудь, отбрасывая в стену. С этим ударом все посещавшие мои уши звуки моментально исчезли, сменившись гробовой, звенящей тишиной. Стоило лицу упасть на обжигающе прохладный пол, как аналогичная участь постигла и запахи. Я лежал ниц, ощущая, как из рук, ног, туловища, головы тонкими ручейками утекает что-то лилейное, нежное, заставляющее мурашки волнами бегать по телу.

Перевернулся, открыл стальные веки, но… ничего не увидел. Перед глазами стояла чернейшая, непроницаемая завеса. Несколько раз сморгнул, однако все без толку. Почувствовал, как рот сам собой разверзся в крике. Немом, но отчаянном крике.

Вдруг все тело основательно тряхнуло, точно ударило зарядом молнии, и…

Темная пелена вмиг сменилась чистейшей белизной. Это произошло быстро, точно по щелчку пальцев, не породив в моем теле какого бы то ни было физического отклика, а в разуме — вопросов. Я снова мог видеть, слышать, чуять. Боль, еще мгновение назад терзавшую каждую точку моего естества, сдуло до последней песчинки. Более того, пропала всякая тяжесть: не только мыслей, но и собственных рук, ног, головы, мышц, костей. Ничего не отягчало мое существование. Я был невесом. Никто посреди Нигде.

Но продлилось это ощущение недолго. Неожиданно белизна померкла, стала более липкой, осязаемой, плотной. Меня легко опустило на возникшую под ногами невидимую твердь, из которой вскоре стала вырастать неровно выложенная, сбитая брусчатка. Камни резко выскакивали из подножной темноты, складываясь в неширокую, извилистую тропинку, что змейкой убегала далеко вперед. По ее краям также, только намного медленнее, стали подниматься массивные конструкции, напоминавшие скрытые под огромными чернильными одеялами дома. И даже возникавшие из ниоткуда фонарные столбы не тщились продраться сквозь эту таинственную черноту.

Едва эти своеобразные декорации устоялись, как мрак подле меня вдруг начал сгущаться, клубиться, вытягиваясь от земли все выше, остановившись лишь тогда, когда в высоту достиг моего плеча. И тут вся эта масса, точно глиняная заготовка, стала обретать форму. Вначале появились две чуть вытянутые сферы, как позже выяснилось — головы, далее шеи, туловища, руки… Все это напоминало работу скульптора виртуоза, что сверху вниз превращал некую аморфную массу во что-то узнаваемое, оформленное. Впрочем, пока что это были лишь безликие серые куклы мужчины и женщины, что, взявшись за руки, застыли на полушаге.

Исправилась сея недоработка довольно скоро. Вначале на парне возникла белая с коричневым воротом, поясом и крупной золотой пуговицей ряса, затем голову покрыла недлинная каштановая шевелюра с почти незаметной проседью на висках, встопорщилась такого же оттенка многодневная щетина. Лицо его выглядело молодо, с большими сверкавшими в ночи иссера-серебристыми глазами и ровным носом.

Но если внешность мужчины сложилась за несколько секунд, то вот женщине, чтобы явить себя полностью, потребовалось около минуты. Первоначально ее стройную фигуру укрыло блио цвета морской волны, на плечи упали кроваво-красные завитые волосы. Далее отдельными чертами начало покрываться лицо: вот появились красивые малиновые глаза с вздернутыми внешними уголками, вот над ними возникли тонкие, напоминающие птичье крыло брови, вот между прорезался тонкий нос, под которым в широкой улыбке разошлись едва заметно подведенные губы, чуть выступил аккуратный подбородок. Тонкая, но длинная шея была подчеркнута серебряной подвеской с овальным молочным камнем.

И вот предо мной замерли две, наконец, полностью обретшие образ фигуры. В нос ударил нежный аромат маттиолы — как я понял, доносившийся от волос дамы. Но не успел этот запах окончательно меня очаровать, как пара вдруг двинулась вперед. Занесенные для шага ноги, наконец, опустились на брусчатку, мерно зашагав дальше, в бескрайнюю черноту.

По ночной тишине разлился звонкий смех:

— А помнишь, как по весне мы решили к озеру сходить, на закате? — придыхая от усмешек, говорил мужчина, и его голос казался мне до жути знакомым.

Девушка игриво закивала, выжидательно взглянув на своего ухажера, как бы намекая ему, чтобы продолжал. Парень не заставил себя долго ждать:

— Ты тогда еще в волосы цветок какой-то заплела, чей запах за лигу окрест слыхать было. И, как выяснилось, его аромат не только убивал мух, но и привлекал пчел.

— Такое забудешь! — заговорила, словно пропела дама. — Я там от испуга чуть в воду не кинулась! Но ты оказался быстрее меня. — На ее лице появилась кокетливая улыбка.

— Я пытался тебя спасти, защитить!..

— А в заплыв зачем ушел?

— Как будто это было преднамеренно! — всплеснул свободной рукой кавалер. — Отгонял пчел, увлекся, ну и… не заметил, как под ногой булыжник вырос.

— И потом вылез такой весь в тине и начал: «Я баламутень злой-презлой! Утащу тебя в свою обитель! Иди ко мне, красавица!». Губы еще так выпятил и целоваться лезет.

— Подумать только, — отхохотав добрый десяток секунд, сказал мужчина, — двадцать лет прошло…

— Двадцать два года, — поправила девушка и, встретив недоуменный взгляд спутника, добавила: — Ну, если отсчитывать от вечера с пчелами.

— Я же не о том…

— Да поняла я, поняла, — ее лицо вновь расцвело в пленительной улыбке. — И не говори. Вроде такая дата, а пролетела почти незаметно.

— Не скажи. За эти годы моя ряса успела не раз сменить цвет, в волосах появилась седина, да и борода начала нормально расти, а не теми клочками, которыми я пытался соблазнить тебя почти четверть века назад.

И тут меня, наконец, осенило. Передо мной был Вильфред Форестер, собственной персоной! Только в летах сбросил лет этак пятьдесят. А девушка, верно, его супруга? Я невольно присмотрелся к ее правой ладони. Действительно, безымянный палец опоясывало сплетенное из тонких золотых нитей кольцо. Такое же украшало и десницу молодого архимагистра.

Также я приметил, что пара ступала, в буквальном смысле, на месте. По ощущениям, двигались именно окружавшие их тенистые декорации, дома, лавочки, кустики, мелькали фонарные столбы, под ногами вилась брусчатка. Но сами люди, несмотря на скользившие по тропинке шаги, оставались на одной позиции. Такая мысль стрельнула мне в голову тогда, когда я осознал, что, несмотря на движение пары, сам я стою на месте. Пространство представало предо мною скорее театральной сценой, нежели реальной улицей.

— Знаешь, что! — с наигранной суровостью вскипела девушка. — Я тоже, между прочим, сложа руки не сидела! Очаг обогрела, сад засеяла, тебе помогла с голоду не помереть…

— Не самый внушительный багаж достижений за двадцать лет совместной жизни.

— Дурак, — она шутливо дернула головой, отворачиваясь от Вильфреда. Впрочем, эта «обида» быстро прошла, а лицо дамы неожиданно помрачнело. — Жаль лишь, что мы до сих пор прогуливаемся вдвоем.

— Боги, Син, не начинай. Только не в такой день.

— Не могу, Вилли. Ты должен понимать мои чувства. Женские.

— Мне ненамного легче, — поник головой архимагистр. — Но, прости, с этим ничего не поделать. Ты знаешь. Здесь даже магия бессильна.

— Знаешь, я давно об этом думала, но все боялась сказать… Вилли, может, нам стоит… Взять из приюта?

Архимагистр, как показалось, нахмурился еще пуще.

— Думаешь, стоит? — спросил он скорее просто ради того, чтобы не молчать, хотя, наверняка, прекрасно осознавал, каким будет ответ его спутницы.

— А что нам остается?

— Верно… Что же, решено, — вскинул голову колдун, глянув в большие, сверкавшие то ли от надежды, то ли от выступающих слез глаза супруги, — завтра же посетим приют.

Подобная решительность, как показалось, чрезмерно удивила девушку. Она старалась всячески сдержать собственный восторг, однако порозовевшее лицо и невольно растянувшиеся в улыбке подрагивавшие губы вскрыли ее чувства.

— Вилли… — только и нашла в себе силы сказать она, покрепче сжав руку Форестера.

— А пока, — чародей вдруг остановился, — давай зайдем в таверну? Пропустим по глоточку, отметим нашу дату.

— Я не пью, ты же знаешь.

— Я тоже. Но от одного чисто символического бокала твои принципы существенно не пострадают.

— Сдается мне, здесь никакие не бокалы, а так, дырявые коновки, не более.

Син взглянула на одну из примыкавших к тропе построек и с той тут же слетела накидка непроглядного мрака. Многочисленные окна двухэтажного здания засияли лукавым рыжим светом. Сам фасад был исполнен из простенького дерева без какой-либо облицовки. Просторный закрытый балкон поддерживала обступавшая крыльцо незатейливая балюстрада, а над дверью даже обнаруживалось некое глуповатое и катастрофически неровное подобие вимперга. Вероятно, хозяин заведения был большим, но не самым творчески одаренным любителем всяческих архитектурных изысков. Да и район для подобной мишурности он выбрал явно не тот. Впрочем, появись такое чудо зодческой мысли в преуспевающей части города, ни о каких клиентах трактирщик бы и мечтать не мог. Все бы проходили мимо, осыпали здание хохотом, и шли в какие-нибудь более благовидные питейные заведения.

Последней обратила на себя внимание покачивавшаяся вывеска: пенящийся наклоненный кубок, жидкость из которого обильно изливалась на бушующее пламя. Чуть ниже надпись, видно, название таверны: «Затуши перехмур».

— Выглядит не слишком авантажно, — дернув щекой, проговорила Син.

— С каких это пор ты стала такой избирательной?

— Может, лучше прогуляемся? — пропустив мимо ушей укол Вильфреда, чуть ли не взмолилась девушка. — Тут ведь недалеко.

— Я бы так не сказал. И потом, на улице стремительно холодает. А ты не удосужилась даже немного утеплиться. — Архимагистр погладил супругу по скрытому под тонкой тканью плечу. — Да и этот бледный диск тебя в пути не согреет.

Они оба, словно по команде, подняли взоры ввысь. Там, из окутавшей небеса черноты, неожиданно выплыла бело-голубая луна, мерно засияв в этом океане мрака.

— Надо хоть как-то согреться, прежде чем продолжать путь, — продолжил Вильфред Форестер.

— А ты разве не можешь согреть нас магией?

— Син, перестань. Ты же прекрасно знаешь, что мне запрещено колдовать в… нерабочее время. Да еще и за пределами академии.

— Нельзя сотворить даже такую мелочь?

— Нельзя.

— А почему архимагистру вообще что-то запрещено?

— Син, — грозный взгляд Форестера недвусмысленно намекал, что этот спор пора прекращать.

— Ладно-ладно, — подняла руки девушка, словно сдаваясь.

Она прислушалась к вытекавшему из заведения шуму: неразборчивому гомону, смеху, чавканью и продиравшимся сквозь эту какофонию стукотне кружек и топоту.

— Ну, — неуверенно продолжила Син, выждав паузу, — если только на один глоток.

— Как соизволите, госпожа жена.

Улыбнувшись, Вильфред указал открытой ладонью на дверь. Син же, придерживая платье скорее из привычки и отчасти брезгливости, поднялась по ступенькам на крыльцо. Архимагистр тут же взлетел следом, оказавшись перед своей спутницей, и распахнул дверь. Шутливо поклонился, приглашая даму войти. Та, произведя столь же потешный книксен, просьбой не пренебрегла.

Лоснящаяся до блеска, словно впервые надетая туфелька переступила порог, встав на маленький придверный коврик. По середине, среди ощетинившихся волокон, была заметна мелкая, тисненная надпись. Син поддалась любопытству, чуть согнулась и с трудом, но смогла-таки различить выдавленные в ковре строки:

— «Если ты это читаешь, значит тебе пора домой». — Девушка усмехнулась. — Забавно.

— Вот видишь, ты еще толком не успела войти, а уже забавляешься. Зря только боялась.

— Ничего я не боялась, — чуть ли не притопнув ножкой, парировала девушка, и резко повернула голову от архимагистра, что волосы ненадолго стали напоминать вскружившуюся в танце алую юбку.

Оказавшись в помещении полностью, Син и Вильфред сразу почувствовали, как их окружили плотные запахи хмеля, тушеной рыбы, перца и гари, вкупе с царившей внутри, но не сильно заботившей немногочисленных посетителей, духотой. Зал был заполнен примерно наполовину, однако от стоявшего хохота и гогота казалось, что под крышей таверны собрался весь город.

Вдалеке у дальнего угла виднелась уходившая наверх лестница. Помимо привычных постоялому двору комнат для ночлега, она также вела к своеобразным ложам — длинному, поделенному на секции, никак не украшенному балкону, что нависал над основным залом так и норовя вот-вот обрушиться.

— Может, сядем там? — шутки ради спросил Вильфред.

— Нет. Готова поспорить, там настоящая парилка. Да и пахнет еще сквернее, — Син отнеслась к этому предложению со всей серьезностью. Она оглядела комнату и, из всего многообразия свободных мест приметив самое глухое, указала на него пальцем, сопроводив короткой репликой: — Туда.

Они прошли к двухместному угловому столику, стоявшему вдали от основной, заполонившей зал ближе к центру гулянки. В сторону новоприбывших, к слову, никто и ухом не повел.

Первым делом, Вильфред смахнул с местами липкой, пахнувшей хмелем столешницы крошки и мелкие рыбные косточки. Помог занять место за столом сначала своей даме, а после присел и сам.

— Да-а, — протянула девушка, с кислой миной еще раз осмотрев место их пребывания. — Реши ты повести меня в подобное заведение на весь вечер, боюсь, наши отношения тут же и закончились бы.

— Если тебе так уж не нравится, мы можем и уйти. Нас здесь никто в цепях не держит.

— Ладно, — прицыкнула Син, — одну кружку можно и пропустить. Надеюсь, за то время, которое мы здесь проведем, я не подхвачу оспу или что-то вроде того.

— Ну что ты, милая жена, какая оспа? Может, лишь чесотку, но не более.

Ее глаза, стрельнувшие в его сторону, были полны неодобрения. Вильфред же лишь усмехнулся, кивком встречая подходящего к ним трактирщика: худощавого, почти наголо бритого мужика лет сорока, тщедушный стан которого охватывал подвисавший запятнанный фартук. Глубоко посаженные глаза человека не излучали ни малейших эмоций. Неестественно большие и румяные щеки подрагивали при каждом шаге.

— Добрый вечер, — стальным голосом выдал трактирщик, на одном дыхании затараторив выученное наизусть фирменное приветствие: — я рад приветствовать вас в таверне «Затуши перехмур». Здесь вы можете заказать холодное к горячему, горячее к холодному, холодное к ледяному и горячее к горячительному. Мы исполним любой ваш каприз, если только он не касается изысканных морепродуктов или борьбы за передел власти. Мы в «Затуши перехмур» за крепкие брачные узы, поэтому всегда готовы вам подыграть. Затуши перехмур, отчитайся перед женой и снова приходи в «Затуши перехмур». Мое имя Ленло, что будете заказывать?

— Я бы выпила, — опередив Вильфреда, мечтательно приложив пальцы к подбородку и глядя в потолок, заговорила Син, — скажем… Белый ром. У вас есть белый ром?

— Нет, — отрезал трактирщик, жевнув.

— Ну, тогда… — такой ответ заметно обескуражил даму, хотя архимагистр понимал, что все эти эмоции у его жены наиграны. — Тогда, может, бренди? Яблочный.

— Нет.

— Послушайте, что у вас вообще есть? Вино есть?

— Вам какого?

— Предположим, красного полусладкого. Желательно — местного. От иностранщины у меня во рту вяжет.

— Такого нет.

— А какое тогда есть?

— Никакого.

— Можно нам, — взяв за руку не на шутку разозлившуюся от этих забав трактирщика супругу, спокойно заговорил Вильфред, — эля? Лучшего, что у вас есть.

— Темного, — дернув головой и отвернувшись от мужика в фартуке, уточнила Син.

— Другого не подаем.

— Две пинты, пожалуйста, — добавил архимагистр, приостанавливая готового уходить трактирщика.

Тот смерил его безучастным взглядом и равнодушно, как и всегда, сказал:

— Разумеется. Ради вас даже кружки помою.

И широким шагом двинулся обратно.

— Ну и дыра, — откинувшись на спинку стула, на выдохе отметила Син.

— Ты слишком избалована. Вон, — Вильфред кивнул в сторону толпы, — они себя вполне неплохо чувствуют.

— Я что, похожа на жирного лысеющего дровосека-забулдыгу, между ног у которого холоднее, чем на дне Вечного Штиля?

— Вовсе нет, — архимагистр сильнее сжал ее руку, пододвигаясь поближе. — Ты у меня самая стройная, пышногривая, благоразумная и… с настоящей печкой между ног.

Последнее Форестер сказал с небольшим опасением, и поначалу холодный, смущенный, непонимающий взгляд супруги полностью оправдывал его страх, мол, сболтнул лишка. Однако не прошло и двух секунд, как Син сменила угрюмую мину на мимолетную ухмылку и громко рассмеялась.

— Спасибо хоть, что здесь доски под ногами, а не голая земля, — продолжая сиять улыбкой, решила сменить тему девушка.

— Это же тебе не село какое-нибудь, — дернув плечами, взглянул на свою жену маг. — Почти центр столицы.

— В центре ваша столица как была деревней, так ею и осталась. Вся цивилизация разрослась на окраины, ближе к стенам. Здесь же…

— Прошу, — как-то совсем незаметно рядом с ними вновь возник трактирщик, поставил на стол две полные, с объемными пенными шапками каньки.

— Благодарим, — пододвигая к себе сосуд, кивнул Вильфред.

Хозяин постоялого дома произвел в ответ неуклюжий поклон и немедленно удалился.

— И все же… — Син чуть опустила голову к кружке, вдыхая запах пены. — Мы здесь, как цветы на пепелище.

— Расслабься, мы уже уходим. — Он легонько коснулся своей канькой ее так и не поднятой, коротко проговорил: — За нас. — И, сдув пену, приложился к краю сосуда.

Девушка также не заставила себя долго ждать. За несколько секунд с какой-то опаской во взгляде осмотрев кружку со всех сторон, все же опробовала эль на вкус. Причем она вовсе не отдернулась после первого же глотка, как ожидал архимагистр, а довольно жадно и со смаком выпила за раз даже больше, чем он сам — почти половину пинты.

Син отлипла от каньки, довольно ахнула. Вильфред улыбнулся, пальцем стирая с носа супруги облачко пены.

— Неужели полюбилось холуйское пойло?

— Ну, скажем так… Оно не настолько плохо, каким мне представлялось.

Она снова, совсем буднично опрокинула кружку, на этот раз осушив ее уже до дна и по итогу громко ударив сосудом по столешнице.

— Ух! — выдохнула девушка, блаженно улыбнувшись. — Я прямо-таки чувствую, как внутри разливается тепло.

— За тем мы и пожаловали. Может, возьмем еще? Тебе, как я посмотрю, это дело понравилось?

— Нет-нет, с меня достаточно, — отмахнулась она. — Я лучше выйду на свежий воздух. А то тут вовсе дышать нечем. Да и этот хмельной смрад, исходящий от всякой грошовой бурды… — Син невольно вздрогнула.

— Как скажешь, — кивнул Вильфред. — Тогда я допиваю, рассчитываюсь и подхожу.

— Буду ждать.

Девушка встала, одернула платье и, кинув мимолетный взгляд на супруга, направилась к выходу. Вильфред же, несколькими большими глотками прикончив свой эль, вскоре тоже вышел из-за стола, подошел к трактирной стойке. Стоявший подле мужик, почувствовав чье-то плечо, тут же встрепыхнулся, словно опалившись, повернулся на архимагистра. Лица завсегдатая колдун различить не смог — его закрывали грязные, налипшие патлы, да и к тому же голова того была чуть опущена. Более-менее ясно в царившей здесь полутьме получалось различить лишь неухоженную шкиперскую бороду. Зато очень даже разборчивыми были исходившие от мужика запахи: пот вперемешку с перегаром.

Посетитель резко отвернулся от мага, посмотрев куда-то в зал, хлопнул по стойке ладонью, под которой оказалась пара серебряных и восемь бронзовых марок, и спешно покинул общество Вильфреда.

— Сколько мы должны? — обратился колдун к трактирщику, несколько мгновений побуравив уходящего взглядом в спину.

— Четыре. Серебром.

От такой цифры глаза архимагистра округлились, но торговаться он не стал. Не то время и место. Запустил руку запазуху, загремев монетами где-то внутри рясы.

— Ну-ну, — пригрозил хозяин таверны, взглядом заставив Вильфреда замереть, — ты потише будь. Для этих парней такой звук — сродни пению сирены.

Архимагистр совету внял, принявшись более аккуратно перебирать деньги в кошеле. Вскоре четыре серебряных кругляшка легли перед худым трактирщиком.

— А что, думаешь, решатся на меня напасть?

— Тут никто в колдовских чинах не разбирается. Хотя прекрасно знают, какие рясы вы носите. Посему, будь ты хоть трижды архимагистр — или кто у вас там самый главный? — под этой крышей все равно найдется лихач, голодный до твоей мошны. И, возможно, не только до нее. Для здешних ты и тебе подобные — самые обычные, но чудовищно богатые выродки. А с такими персонажами у вооруженного пьянчуги разговор короткий.

— Неужели тебе доводилось видеть нападения на служителей Лугов?

— Доводилось, — коротко кивнул трактирщик, покосившись Вильфреду за плечо. — Правда, больше я ни одного из нападавших не видел. В последнее время народ вроде образумился, даже не студентиков ваших не нападает.

— Что, боятся получить молнией под зад?

— Боятся связей. — Мужик смачно харкнул на столешницу, принявшись отдраивать очередное пятно. — Убийство столичного колдуна в любом случае откроется, как бы ты не пытался замести следы. А уж какая расправа ждет покусившегося на жизнь Луговника, можно только догадываться.

Архимагистр в ответ лишь закивал. Трактирщик, поняв, что разговор себя исчерпал, отвернулся от посетителя, принявшись переставлять тарелки на полке. Больше Вильфред в таверне решил не задерживаться, двинувшись к выходу.

— Ты не заскучала? — заговорил он, едва выйдя на улицу и захлопнув за собой дверь. Однако тут же понял, что обращается лишь к темноте. Девушки нигде не было. — Син?

Он упер руки в бока, попытавшись с крыльца разглядеть хоть что-то в этом сплошном ночном мраке. Глаза ничего примечательного обнаружить так и не смогли, но вот уши… Архимагистр услышал тихие всхлипы. Судя по всему, недалеко. Вильфред тут же сорвался с места, ринувшись в направление звука. Тот привел его за таверну, к обширным зарослям черной смородины. Под прикрытием бесчисленных зеленых листьев, он разглядел лежавшую на земле, испачканную в грязи туфельку с маленьким, сломанным каблуком. Только вмиг покрывшийся холодной испариной колдун потянулся к ней, как его глаза узрели и саму хозяйку брошенной обуви.

— Син!

Он бросился к лежавшей ничком девушке и хотел было поднять ее резким рывком, как приметил на талии жены багровые следы.

— Нет, нет, нет! — запричитал колдун, аккуратно переворачивая супругу на спину.

Лицо Син стало бледнее луны, прикрытые малиновые глаза безучастно глядели сквозь Вильфреда. Рукой девушка закрывала бок. Между тонких пальцев струилась кровь, вмиг обратившая прекрасное синее платье в красно-коричневое отрепье.

— Син! — сквозь слезы кричал архимагистр на пребывавшую в полузабытье девушку. — Син! Что произошло, Син?! Ты меня слышишь?!

Он несильно потряхивал ее за плечи, пытаясь хоть как-то привести в чувства. Однако во взгляде девушки не возникало ни малейшей искры.

— Боги, нет. Только не это. Син, не уходи! Прошу! Скажи что-нибудь!!! — От горя Вильфред потерял последние частички самообладания, начав сотрясать супругу бурно и беспрестанно, позабыв обо всякой осторожности. — Кто это сделал? Кто?! Ответь мне! За что?!

Но все одно, ответом ему были лишь короткие, жалобные, доносившиеся сквозь казавшиеся сомкнутыми уста всхлипы. Однако в какой-то миг, затихли и они. Рука, из последних сил сжимавшая окровавленный бок в тщетных попытках встать на пути у утекавшей из раны жизни, сползла на землю. Поддерживаемую Вильфредом голову девушки стало неустанно тянуть вниз.

Архимагистр положил стремительно холодевшее тело на черную от ночи и крови почву. Его округлившиеся от страха влажные глаза смотрели в ее, теперь напоминавшие пару заледенелых озер. Колдовская ладонь скользнула по векам девушки, закрывая больше не способные узреть радости мира очи. Затем его рука сама по себе поползла ниже, прикоснувшись к глубокому, продолжавшему исторгать кровь ранению под ребром. Трясущиеся пальцы испуганно отдернулись, а сам Вильфред увидел, как они, точно губки, пропитались кровью. Ее кровью.

И в этот момент весь мир буквально рухнул, вновь погрузившись в кромешный мрак…

— В этой ситуации мы можем не больше, чем градская стража, — вдруг донесся из ниоткуда грубый мужской голос.

Его владелец явился вскорости, вынырнув из тьмы. Это был мужчина лет двадцати пяти, гладко выбритый, с длинной, зачесанной назад черной шевелюрой. Одеянием его выступал темно-синий плащ, подобный тому, что носил пожаловавший не так давно к учителю Ищейка. Только этот был с серебристой тесьмой по манжетам и воротнику, а также, как мне показалось, несколько блескучий.

На шее у мужчины висел внушительный латунный амулет с гротескной, ощерившейся собачьей мордой, на которой практически не были заметны глаза, зато нос занимал добрую половину талисмана. Человек продолжил:

— Сколько раз еще повторить? Не трать свое время на бесплодные поиски.

— Бесплодные?! — зазвучал возмущенный голос Вильфреда, и тут же архимагистр возник напротив собеседника. — Эти подонки убили мою жену! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

— Я… понимаю, прости, — поник головой мужчина, — не так выразился. Но факт в том, что мы не способны отыскать убийц. Мои ребята чуют только магических созданий. В твоем же случае известно, что никто из нападавших не нес в себе и капли нашего дара. И Син так же не была склонна к волшбе, поэтому поймать их по ее… запаху, — последнее слово он произнес с невиданной осторожностью, украдкой глянув на архимагистра, — тоже не выйдет.

После этих слов, Форестер умерил свой пыл, разжал доселе стиснутые и дрожавшие от напряжения кулаки. Понуро закивал.

— Остаются лишь старые добрые методы, — присмиряющим голосом заговорил человек.

— Да я уж их все перепробовал. Искал улики, опрашивал. Только пустое все. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

— А сам ты кого-нибудь подозреваешь?

— Нет, — обреченно покачал головой архимагистр. — У нее не было врагов. А если и были, то не заявляли об этом открыто.

— Знаешь, чтобы возжелать чьей-либо смерти, могут понадобиться считанные секунды. Необязательно бесчисленные годы сгорать от ненависти к человеку.

— К чему ты клонишь?

— Вильфред, существует очень много фанатиков, желающих нашей смерти. — Мужчина положил руку на плечо архимагистру. — Однако отнюдь не все решаются напасть. Зато, ничто не мешает им выместить свою злобу на наших близких. Особенно, если дело касается жен. Ведь они могут носить под сердцем еще одного потенциального колдуна.

— Только эти фанатики, видно, не в курсе, что большая часть посвятивших себя магии лишается возможности иметь детей.

— Конечно, откуда им такое знать? Этого вообще никто не знает. Ты же не ходишь по улицам и не заявляешь во всеуслышание о собственной неспособности?

— То есть, ты хочешь сказать, что ее могли убить из-за… этого? Из-за исступленного отвращения к нашему народу?

— Ты же заявляешь, что у нее не было никаких врагов? Да и подвеску с нее не сняли — значит, не наживы ради нападали. В таком случае, иной версии у меня не возникает. — Мужчина отошел, присел в невидимое кресло, оказавшись в так и тщившемся затянуть его целиком полумраке. — Проблема лишь в том, что нам не известно ни единой подобной банды. И каждый случай расправы, — а они случались и ранее, причем не раз — отнюдь не спланированная акция. Вероятно, мысль оборвать чью-то жизнь возникает спонтанно, когда убийца и жертва оказываются наедине в темном, безлюдном месте. Син, случаем, не могла забрести в такое?

Вильфред не ответил. Но его глаза, вдруг округлившиеся и забегавшие по темноте, выдали в нем вдруг вспыхнувшую растерянность. Собеседник вмиг раскусил этот взгляд.

— Ты запомнил их лица? — в лоб спросил он.

— Н… нет, — словно перебарывая самого себя, с трудом вымолвил архимагистр. — Он… Он… Я не присматривался. Обычный мужик. Совсем неприметный пьяница.

— Попытайся о нем хоть что-то вспомнить. Как выглядел, во что был одет. Может, в чьем-то разговоре ты ненароком подслушал его имя или род занятий?

Колдун молчал, так же бессмысленно водя взглядом в пустоте.

— Мы предадим его суду. Справедливому суду. Будь уверен, он получит сполна за совершенное деяние.

— Да уж… — оскалившись и практически не шевеля губами, процедил Вильфред. — Сполна…

И в его досель растерянном взоре блеснул озорной огонек.

Вновь пространство захлестнула тьма. Я стал озираться, крутиться на месте, в попытках выцепить из этой черноты хоть маленькую частичку движения. Но все было бесполезно. События сами нашли меня.

— Вы не опасаетесь, что ваш замысел откроется? — заговорил вдруг возникший перед моим носом высокий человек в темном плаще. Его голова была покрыта широким капюшоном, под которым разлился чернейший мрак, не позволявший увидеть ни дюйма лица человека.

— Меня сейчас мало что волнует, — отрезал стоявший от него в нескольких ярдах Вильфред. — Кроме моей… цели.

— Однако, вы представитель Певчих Лугов. Да еще и какой…

— Не переживайте, — прервал его архимагистр. — По документам наша встреча носит вполне себе официальный характер.

Как показалось, эта деталь несколько обеспокоила темного человека. Она чуть опустил голову, переступил с ноги на ногу и скрестил руки на груди.

— Хорошо. Ваши мотивы — это ваше дело. Я не собираюсь переубеждать самого архимагистра. Но вы должны осознавать цену того, что просите…

— Все, что угодно, — кивнул Форестер, вновь недослушав собеседника. — Любая сумма, услуга…

— Нам не нужно ваше золото. Тем более ни к чему ваши услуги. Ведь вы призываете нас выдернуть душу с той стороны. Взамен мы требуем другую душу. Свежую.

— Я… не понимаю, — подобное заявление заметно обескуражило Вильфреда, даже напугало.

Собеседник рванул руку в сторону, подзывая кого-то открытой ладонью. Тут же из мрака позади него появился средних размеров укрытый черной материей куб. Он спокойно плыл по воздуху, мерно приближаясь к архимагистру.

— Как я понимаю, — заговорил человек, едва предмет занял позицию между ним и колдуном, — вы этому парню не нотации читать собираетесь?

— Какому еще парню? — непонимающе встряхнул головой Форестер, отрывая взгляд от парившей в паре шагов от него скрытой вещи.

— Тому, чье имя собираетесь выведать.

— Но… я ничего такого вам не говорил…

— От нас невозможно что-либо скрыть. Тем более, если это касается таинства.

Пораженный Форестер понурил голову, коротко и молчаливо кивнув.

— Так вот, — тут же продолжил собеседник. — Посему, нам необходимо, чтобы его душа, после смерти телесной оболочки, не ушла в иной мир, а стала нашей. Такова цена за необходимую вам помощь.

Только человек довершил свою речь, как с куба слетел покров, и глазам архимагистра предстал стеклянный ларь, внутри которого на белой подушке возлегал вытянутый кристалл фиалкового цвета. Но если с одного конца камень был груб и туп, то с противоположного — остро заточен, причем явно не природной дланью.

— Последний удар, после которого ваша цель испустит дух, должен быть нанесен именно этим предметом. Думаю, объяснять, что это — не стоит?

Форестер помотал головой, продолжая изучать глазами каждый дюйм кристалла.

— То есть, — сглотнув, начал он, — вы хотите, чтобы я вогнал ему Эош точно в… сердце?

— Что за предрассудки, — усмехнулся собеседник. — Почему сразу в сердце? Сердце, живот, нога — без разницы. Главное, чтобы встреча с камнем стала для вашей жертвы последним, что она испытает в этой жизни.

Вильфред поколебался. В его планы явно не входило такое развитие событий. Вернее, он, конечно, не собирался оставлять убийцу своей жены в живых, но… делать это таким образом? Кристаллом, что не только кончит мирское существование его жертвы, но еще и выпьет из него душу, лишив права на посмертный покой?

Впрочем, эта мимолетная нотка сострадания к человеку, которого он теперь ненавидел больше жизни, быстро улетучилась, затмившись вновь нахлынувшей на архимагистра яростью.

— Идет, — крепко произнес он, поднимая взгляд на собеседника.

И вновь все рухнуло во мрак, чтобы, спустя мгновение, восстать в уже новом обличии. Правда, предо мной предстали все те же лица — разве что Вильфред сменил служебную рясу на легкий походный камзол.

Сквозь сковавшие ночное небо серые облака с трудом прорывался расплывчатый лунный силуэт. Ветер качал из стороны в сторону кроны больших черных деревьев, кругом обступивших приютившую архимагистра и человека в темном поляну. На земле меж стоявшими друг напротив друга людьми виднелся вычерченный знак — точно такой же, что тогда использовал сам учитель Форестер, взывая к духу Фареса эль'Массарона. Посредине круга, как и положено, заняла свое место плошка с бесцветной массой.

Человек подошел, протянул к архимагистру открытую ладонь. Ладонь, которую он всего несколько секунд назад широко полоснул ножом, и на которой теперь розовел лишь слегка заметный рубец.

— Милорд Вильфред, — пытаясь развеять охватившее колдуна оцепенение, проговорил человек, подгоняя.

— Д-да… — дернулся архимагистр.

Он с трудом оторвал взгляд от моментально затянувшегося глубокого пореза на ладони собеседника, запустил кулак в карман, изъяв на свет испачканный в чем-то темно-багровом платок. На миг задержал вдруг наполнившиеся тоской глаза на этих засохших пятнах, и рывком вложил ткань в поданную руку.

— Вот, — голос Форестера вздрогнул, осекся. Пересохшее горло получило глоток холодной, вязкой слюны.

Человек в темном молча принял платок, на открытой ладони, точно святыню, поднес его к вычерченному кругу, припал на колени. Ткань опустилась в пиалу с раствором. Сам же мужчина забасил невнятное для моего уха заклятие. Яростно затрещали окружившие пару чародеев деревья, запылали в небе разноцветные зарницы, пыльным вихрем закружился ветер, что в итоге сбросил скрывавший лицо творившего таинство капюшон. Взвились длинные каштановые волосы, заплясала на урагане тонкая, заплетенная на затылке косичка. Холодные голубые глаза смотрели в землю, словно пытаясь пронзить ее насквозь, узкие губы широко и страстно глаголили громом ударявшие под небосвод слова на неизвестном мне языке.

Окончив заклинание, темный маг ударил руками по нижней дуге нарисованного на земле знака. От места соприкосновения по нему быстро, подобно бурному речному потоку, стал разливаться ослепительный свет, и, всего за несколько секунд наполнив собою символ, вдруг вспыхнул, грянул, взорвался, освещая ночь пронзительной белизной.

Едва эта слепящая пелена осела, как в центре нарисованного круга, из границ которого стерлась и четырехконечная звезда, и непонятные письмена, возникла малиновая дымка, в которой поначалу с трудом угадывались человеческие черты. Но не прошло и пары секунд, как туман оформился в тонкую, девичью фигуру.

— Вилли… — ее голос не изменился, хотя заметно дрожал и был несколько приглушен от ошеломления. Син предстала перед ним все в том же платье, в котором они гуляли несколькими днями ранее, только без… кровоточащей раны под ребром. Фантом передавал все ее черты, вплоть до тщательно замазываемых кремами, но все равно чуть выделявшихся носогубных морщин. Разве что ее полупроницаемый образ и пустые провалы глаз неустанно напоминали Вильфреду о том, что это не совсем его супруга, а лишь ее призванный с той стороны дух.

Форестер ничего не говорил, только неотрывно смотрел на мерцающую, чадящую белым паром девушку. Он хотел было оторвать от нее взор, дабы спрятать выступившие в уголках глаз зерна слез, но не смог.

— Вилли, это ты?

— Да, — тяжело сглотнув и возведя подбородок повыше, ответствовал архимагистр.

Она простерла к нему свою прозрачную, обрисованную лишь светло-малиновым контуром руку, попыталась погладить по щеке… Но ладонь прошла сквозь и кожу, и кость, не сумев прикоснуться к существу из этого, плотского мира.

— Что… — Син взглянула на свою руку, попыталась еще раз задеть супруга, но все было тщетно. Архимагистр сделал шаг назад, даже не заметив, как преступил порог выведенного на земле круга. — Что такое? Почему я… почему я не могу дотронуться тебя?

— Потому что ты… — маг хотел было выдать все на одном дыхании, но не смог, скривился, понурил голову, сдерживаясь. Но все же нашел в себе силы довершить: — Ты умерла, Син.

— Брось. — Она растянула дрожащие губы в искусственной улыбке. — Что ты такое говоришь, Вилли? Что за вздор? Перестань.

Но посмотрев в его холодные, не излучавшие ни тени забавы глаза, девушка поняла, что никакого розыгрыша в словах ее супруга нет. Она изумленно посмотрела на свои руки, подняла их к глазам, попыталась ощупать свою голову, плечи. Но по все мрачневшему выражению ее лица было понятно, что никаких тактильных чувств от этого она совсем не испытывает.

Призрачные ноги не сдержали девушку. Она упала на колени и, ударившись головой в возведенную магическим кругом невидимую преграду, опрокинулась на спину. Оказавшись на земле, Син даже не попыталась подняться. Она лишь перевернулась на бок, зажимая руками лицо, и горько заплакала.

Вильфред было потянулся к ней, хотел положить руку на плечо, попытаться успокоить, как бывало раньше, но остановил движение, опустил голову.

— Что это такое? — всхлипывая, сдавленным плачем голосом спросила Син.

— Барьер, — коротко ответил архимагистр, выпрямляясь. — Тебе не удастся выйти за пределы этого круга.

— Я… не… понимаю, — хныча, повернулась она к нему, и колдун увидел, что на ее призрачных щеках нет ни следа от слез.

— Тебя убили, Син, — крепко сказал колдун. — В день нашей годовщины.

Но она словно не слушала его. Села, продолжая всхлипывать и осматривать свое полупрозрачное тело, лишь украдкой бросая взгляд на Вильфреда.

— Вспомни тот вечер. Мы зашли в трактир немного согреться, выпили по пинте, ты вышла на улицу. Что было дальше? Кого ты там встретила?

— К-когда? — подняла она на него пустые, казавшиеся совсем потерянными глаза.

— Это нормально, — вдруг включился в их беседу человек в темном, — не переживай. Дай ей время, она все вспомнит.

Вильфред коротко кивнул. Син же, как показалось, даже не услышала этого короткого совета.

— Да, — неуверенно заговорила уже вставшая на ноги девушка, морщась, — я, кажется, что-то припоминаю…

— Кто это был? — прервал ее архимагистр прямым вопросом.

— Я… я…

— Син, пойми, у нас очень мало времени. Мне нужно знать.

— Это… был мужчина, — глубоко вдохнув и зажмурившись, нетвердо сказала Син. — Нет, несколько мужчин.

— Ты можешь сказать точно, сколько?

— Трое, — уже более смело кивнула она. — Во всяком случае, видела я лишь троих. Ну, как видела… Было темно. Очень. Рассмотреть их в деталях мне не удалось.

— Но хоть что-то ты приметила? — подгонял ее Вильфред, хотя ему, конечно, хотелось, чтобы их разговор не оканчивался, и она от него больше никогда не уходила.

— Хорошо помню одного. — Девушка вдруг взволнованно заходила взад-вперед по своему узилищу. — Он поймал меня. Вышел на улицу вскоре после меня. Схватил… за волосы. Оттащил за трактир. Смотрел прямо в глаза своими карими, с красными прожилками и желтыми белками пропойцы буркалами. Такой весь патлатый. Бородатый. Вонючий… — Она стиснула кулаки, остановилась, замялась. Вильфред же молча ожидал, не решаясь торопить супругу. Хотя в его взгляде и поселилось чрезвычайное смятение. Он понял, о ком говорит Син. — Потом мне скрутили руки. Сзади. Он отступил и… последовал удар. — Девушка машинально схватилась за бок. — В живот. Кажется, каким-то оружием. Точно не голыми руками. Потом еще. Туда же. И еще. Я не видела лица того, кто наносил удар, хотя он стоял в локте от меня. Патлатый попытался его оттащить, говорил что-то вроде «с нее достаточно», «оставь эту… Луговничью подстилку». Но тот не слушал его, лишь гаркнул, приказывая не подходить. Назвал его… Гленом, кажется.

— Гленом? — только теперь Форестер решился перебить девушку, но сделал это тихим, почти шепчущим голосом, наблюдая, как губы Син вновь начинают истерически дрожать. — Ты уверена? Ничего не путаешь?

Она отрицательно помотала головой.

— Точно Глен. Я хорошо это запомнила, пускай в тот момент уже практически ничего не чувствовала. Лишь ставшие практически безболезненными удары под ребро и перегарный смрад.

— Ты помнишь, как выглядел этот Глен?

— Говорю же, патлатый, бородатый, с безумными карими глазами.

— Ты должна понимать, что это не самые уникальные приметы. Под такое описание подойдет половина рабочего квартала Корвиаля…

— Помню руки, — оборвала Син Вильфреда, совсем его не слушая. — На них были рубцы и взбухшие ожоги. Свежие. И еще рубаха. Старая, ветхая, с прогарами и черными пятнами.

— Значит, Глен, — пробубнил себе под нос колдун, поняв, что девушке больше нечего добавить.

— Вилли! — вдруг пронзительно выкрикнула она, вскидывая на супруга взгляд. — Что ты задумал?

Архимагистр уже хотел сказать что-то туманное и не самое честное в ответ, как осекся. Связь с Син стала слабеть, ее полупроницаемая фиолетовая фигура зарябила и задергалась.

— Вильфред! — Ее голос стал видоизменяться: от низкого гортанного до режущего ухо визга. — Что ты хочешь с ним сделать?

Но он по-прежнему молчал, бессмысленно буравя взором магический круг-клетку его возлюбленной. Кулаки затряслись от натуги.

— Вилли, не глупи!..

Внезапно фантом лопнул мириадами сверкающих крупиц, не оставив после себя даже следов на почве. Но молящий голос возлюбленной еще долгое время эхом бился в ушах Вильфреда Форестера.

Он застыл, в то время как окрестности затянуло обратно в пучину мрака. Сверху хлынул ливень. Над вдруг облачившимся в длинный плащ с капюшоном Вильфредом возник кривой козырек, в щели которого легко проникала собиравшаяся сверху вода, струйками спускавшаяся на плечи архимагистра. Но его сии неудобства беспокоили мало.

Колдун стоял, спиной опершись на дощатую стену какого-то здания с черными, безжизненными окнами, и не спускал глаз с трудившегося через дорогу человека. Под длинным покатым навесом расположилась небольшая кузница с наковальней, горном, бочкой с водой да станком для зажима, в которой тяжело стучал молотом по раскаленному пруту мужчина средних лет: патлатый, бородатый и с множественными порезами и ожогами на руках. Он был невысок, облачен в рубаху с короткими рукавами и грязным от гари фартуком. Слипшиеся каштановые космы широко раскачивались от каждого удара крепко сжимавшей молот руки по железу.

Мужчина взял щипцы, погрузил огненно-красную часть заготовки в бочку с водой, отчего возникло гулкое шипение, устало вытер заливавший глаза пот со лба. Он поднял свои карие, полуприкрытые веками глаза на Вильфреда. Вернее, в сторону того, так как сам архимагистр стоял в глухой тени, и едва ли утомленный работящий взор мог сквозь нее продраться. А если ему это и удалось, то мужчина, видно, не признал мимолетно встреченного им с неделю назад в таверне человека.

Взгляд этих глаз подействовал на архимагистра подобно подгоняющему лошадь кнуту. Перестав терзать себя все масштабнее разгоравшимся внутри пламенем ярости, Вильфред, едва человек опустил взгляд и отвернулся, выступил из мрака. В переулке не было ни души, а уличная кузница примыкала к низенькой, старенькой лачуге, в которой, судя по закрытым ставням и тишине, также никого не было. Либо находившиеся внутри видели уже десятый сон.

Патлатый свалил железный прут в ящик к остальным подобным изделиям, проскрипел распрямляемой спиной. К этому моменту Вильфред, быстро прохлюпав по набухавшим лужам, успел подступить к нему вплотную. Кузнец обернулся, но, не успев издать ни звука, получил сильный удар кулаком в висок. Его ноги вмиг подкосились, и человек рухнул, грянувшись головой о наковальню.

Точно такой же удар и привел его в чувство. Только теперь мужчина сидел на стуле, связанный по рукам и ногам. Вильфред же избавился от уличного одеяния и предстал перед своим пленником в дубленом жилете поверх темной рубашки.

Второй тумак рука архимагистра пережила уже не так безболезненно, отчего Форестер, чуть отступив от кузнеца и повернувшись к нему спиной, решил опустить кулак в стоявший на длинном столе тазик с водой. Позади послышались всхлипы и тихие стоны. Прийти в себя после пары мощных ударов по черепу даже такому здоровяку, как Глен, было непросто.

— Ч… что? — с трудом расплетя язык, пробормотал он, тяжело вздыхая. — Где я?

Вильфред ничего не ответил. Лишь встряхнул влажную руку, мельком протер полотенцем, на котором тут же появилось несколько кровавых пятен, и стал перебирать расположившиеся на столешнице предметы. Сейчас пара людей находилась в погребе архимагистра, оборудованном им под некое подобие мастерской. Здесь вам и напильники, и молотки, и просто голые лезвия, и чего только нет. Все эти вещи, любовно разложенные в ряд, Вильфред сейчас и проверял, поправлял, просто проводил ладонью, стирая пыль и испытывая на остроту.

— Ты… ты кто такой, бес тебя забери? — со слабо угадывавшимся в измученном голосе гневом спросил Глен расположившегося перед ним человека, видно, только сейчас приметив его своим плывущим взглядом.

— Я-то? — обернулся Вильфред и подошел к пленнику, сойдясь с ним лицом к лицу. — Неужто ты меня не помнишь?

Тот не ответил, сглотнув и громко шмыгнув носом. Он смотрел на колдуна прохладно, еще не до конце придя в себя. Вильфред же не стал допытываться, трясти за плечи, стучать по и без того сейчас слабо соображающей голове кузнеца. Архимагистр лишь хмыкнул, отошел назад, возвращаясь к своим делам с рабочими инструментами, и спокойно стал пояснять:

— В таверне. Шесть дней назад. Мы пересеклись с тобой на секунду за стойкой.

— И что? Что с того? Какого хрена я тут делаю?!

Он поерзал на скрипучем стуле, несколько раз резко дернул руками, пытаясь разорвать связывавшие их с подлокотниками толстые веревки. Но, конечно, у него ничего не вышло.

— Так ты помнишь меня? — бросил за плечо колдун.

— Никого я не помню, мать твою за ногу! — уже более бурно стал вырываться кузнец, едва ли не прискакивая на седалище.

— Угу… — закивал Вильфред. — Ясно.

Архимагистр резко развернулся. Послышался звонкий удар. В мгновение ока связанный человек опрокинулся на бок, скривившись, оскалившись и зашипев. В руке Форестера сверкал отполированный до блеска молоток.

Несколько секунд Вильфред так и простоял, смотря на кузнеца полными крови глазами и глубоко вздыхая, подобно быку, желая лишь подойти и добить скулящую от боли жертву. Но в итоге усмирил свой гнев, легким мановением руки вернув стул с привязанным к нему пленником в правильное положение.

Кузнец встряхнул головой, щурясь, взглянул на покачивавшуюся под потолком свечную лампу, потом опустил взгляд на Вильфреда, огляделся.

— Ты… — проговорил Глен, облизывая губы. — Ты… Да… Ты тот колдунишка… — Он безумно хохотнул, тут же закашлявшись. — Я… помню тебя, помню.

— Вот видишь, — развел руками Форестер. — А только что говорил обратное. Никогда бы не подумал, что молоток обладает таким отрезвляющим действием. — Архимагистр прокрутил инструмент в руках, взяв его обратным хватом, подошел к кузнецу, присел на корточки. — Тогда, быть может, тебе вспомнилась и девушка, что была со мной?

— Д… девушка?

— Да. Такая стройная, красные волосы, платье. Хм?

Глен бессильно поник головой, быстро закачав ею из стороны в сторону. Часто дыша, поднял глаза обратно на Вильфреда. Тот отвел взгляд, ухмыльнулся.

Широкий размах — и блестящая головка молота вновь встречается с лицом кузнеца, теперь уже сталкиваясь с другой скулой. Удар порождает лязг, хруст и короткий вскрик. Глен вновь оказывается поваленным на бок.

Вильфред отбросил молот в сторону, отчего по погребу разлился протяжный металлический гул. Встал, отошел к столу, уперся в него руками. Закусил губу. В сердце буквально бурлил гнев, и ему давно пора было дать волю: либо через руки, забив, придушив, уничтожив эту лживую повязанную тварь; либо через глотку, возопив что есть мочи и хоть как-то разгрузив взвинченный организм. Но последнего он не мог себе позволить, боясь привлечь чьи-либо уши, а для первого было еще рановато.

Поэтому архимагистр вновь взял свое готовое лопнуть терпение в кулак, выдохнул, снова магией подняв стул с Гленом на ножки. Кузнец бурчал, хрипел, тихо бранился, однако заговорить с чародеем долго не решался. Только когда заметил, как его пленитель в очередной раз стал перебирать свои инструменты, человек-таки издал аккуратную фразу:

— Слушай, мужик. Что за пытку ты устроил? Мы же можем с тобой спокойно сесть, все обсудить, прийти… к решению. Что тебе нужно? Я расскажу все, что знаю, только… — он неожиданно разревелся, продолжая говорить уже сквозь слезы и всхлипы. — Только… прошу, хватит. Перестань. Я… я скажу все, клянусь.

— Я тебя уже спросил, — сквозь зубы процедил архимагистр, по-прежнему не поворачиваясь к Глену.

— Девушка? — осенило вдруг того, и он быстро закивал. — Да. Да, была. С тобой была, помню, точно. Вы сидели за дальним столом. В углу.

— Что ты с ней сделал?! — устав от этих хождений вокруг да около, закричал Форестер, хватая кузнеца за горло. — Что?! Отвечай!

— Я… — тому с трудом удавалось издавать какие-либо звуки, так сильно колдун сдавливал глотку. Впрочем, Форестер быстро понял, что переусердствовал, и отпустил пленного, вынудив того сухо закашляться. Придя в себя и увидев выжидательные глаза архимагистра, Глен продолжил: — Послушай, в тот вечер я… был не в самом благоразумном состоянии. Я даже не помню, как дома-то оказался.

Вильфред расстроено поник головой, скрестив руки на груди. И вернулся к своему столу, загремев железками.

— Серьезно, — меж тем тараторил Глен, — я и сейчас-то с трудом соображаю. Дай мне… время. Развяжи. Я, я все вспомню, все расскажу. Но сейчас я банально не в состоянии. А еще эти веревки… — Он чуть придернул рукой. — Стесняют, колются.

— А что, — заговорил архимагистр, не отвлекаясь от своих дел, — сильно жмут?

— Сильно. Я уже ниже запястий ничего не чувствую.

— Исправим.

Вильфред Форестер повернулся, держа в руке поднятую повыше пилу, дабы тусклое пламя свечи смогло наиболее ярко осветить ее чуть ржавые, но острые резцы. Некоторое время наигранно полюбовавшись на инструмент, архимагистр подошел к пленнику, опустился на колено, прикладывая зубастую металлическую пластину чуть ниже локтя кузнеца.

— Эй-эй-эй! — забился в страхе тот. — Стой! Подожди! Не надо! Я все скажу, скажу!

— Так говори! — гаркнул в ответ колдун. — Не заставляй меня ждать.

Кузнец заметался, пытаясь подобрать слова, бегал глазами по погребу, то и дело облизывая губы, но так и не мог начать.

— Девушка, — холодно напомнил ему Форестер.

— Ах да! — озарено воскликнул Глен. — Девушка. Да, она была, я же сказал. Но, клянусь, я даже пальцем ее не тронул…

— Ложь, — прерывая эту тарабарщину, коротко сказал архимагистр, покрепче сжав рукоять пилы.

Резцы рьяно забегали по плоти взад-вперед, быстро взрезав кожу и заставив кровь выхлестнуться наружу. Погреб объял страшный, надрывный ор. Но архимагистр на эти секунды словно оглох, не обращая внимание ни на крики, ни на страстные мольбы. Пила продолжала скрежетать по обливавшимся алым соком мясу, костям. Кузнец бился в истерике, вереща от боли, но вскоре его бессмысленный вой сменился вполне себе ясными словами:

— Это Рокстель! Он убил ее! Он!!! Я не убива-а-ал!!!

Вильфред остановился, изъял окровавленную пилу из прорезанной на дюйм руки, отбросил инструмент прочь. Кузнец же вновь взвыл, рыдая и вопя одновременно.

— Заткнись, — твердо схватил его за шкирку колдун, — иначе я вырву тебе язык и заставлю сожрать.

Угроза подействовала моментально. Глен стиснул зубы, теперь лишь тихо рыча и поскуливая от боли. Архимагистр запустил руку в плошку с каким-то бесцветным порошком, бросил горсть на рану кузнеца. Та тут же вспенилась, громко зашипев и, судя по выражению лица пленного, доставив ему тем самым немало неприятных ощущений. Зато страшный разрез у локтя теперь покрывала гнойного цвета рыхлая корка, не позволявшая пробиться через себя ни капельки крови.

— Рокстель… — часто дыша и временами кривясь, заговорил кузнец. — Он… он убил ее.

— Ну, — Вильфред принялся протирать окровавленные руки платком, — о роли твоих товарищей я планировал узнать чуть позже. Но раз начал, то довершай. Кто такой этот Рокстель, где его найти, и кто был третьим?

— Рокстель — он… ты мог встретить его на рынке. Он обычно стоит там в начале недели, торгует всяким барахлом.

— Каким барахлом?

— Ну там, поделки из дерева, металла, стеклышки.

— Как он выглядит? — заметно торопил кузнеца маг, отвернувшись и коротко прогремев инструментами на столе.

— Высокий. Плечистый такой. Бритоголовый. С шрамом, — в уголке губ Глена показался кончик языка, — вот здесь. Бледный такой, рваный. Я про шрам. А сам Рокстель загорелый. Урожденный синевартец.

— А второй?

— Вторым был Холгер, — тяжело вздыхая и кривясь от боли, продолжал кузнец, да рассказывал с такой охотой, что, казалось, ему это доставляет удовольствие. — Северянин. Длинные светлые волосы. Борода до кадыка. Тощий. Он содержит лошадей в городских конюшнях. Кормит, чистит копыта. На побегушках у отца-старика, Роальда.

— И какова была его роль?

— Роль? — истинно непонимающе вскинул глаза на Вильфреда Глен.

— В убийстве той девушки.

— А! Да, он там был! Держал ей руки, пока Рокстель… ну…

— Я понял, — вскинул открытую ладонь архимагистр. Медленным шагом, держа руки за спиной, приблизился к пленному, склонился. — А что там делал ты?

— Ну… — потупил взгляд патлатый, — я… Я…

— Все-таки тронул ее пальцем?

Глен растеряно посмотрел на Вильфреда и, увидев в глазах того неподдельную серьезность, кивнул.

— Каким? — распрямился колдун. — Покажи.

Некоторое время поколебавшись, мужчина опасливо, дергано распрямил указательный палец правой руки. Чародей бросил на него короткий взор, поджал подбородок и вдруг быстро размахнулся выхваченным из-за спины топором. Мгновение — и отрезанный по фалангу палец кузнеца оказался на земле, исторгая тонкие ручейки крови. И снова погреб сотряс крик боли. Но в этот раз Вильфред не стал ни ничего говорить, требуя тишины, ни тем более посыпать свежую рану целительным порошком. Он просто стоял, большими глазами смотря на бившегося в припадке человека.

— Отпусти меня! — возопил Глен. — Пожалуйста, прошу-у! Я сказал тебе все! Все!

— Откуда мне знать, что ты не соврал? — положив топор на стол, вернулся к пленнику архимагистр.

— Я клянусь! Всю правду сказал!

— Ты уже клялся! — неожиданно громко укорил его колдун. — Клялся, что не трогал ее! Было?!

— Да, да, да, — тихонько соглашался мужчина, кивая.

— И почему, — Вильфред одним шагом сблизился с ним, оказавшись практически нос к носу, — я теперь должен тебе верить?

Глен поднял полные слез глаза на пышущего злобой колдуна, трясущимися губами промямлил:

— Я… клянусь. Это правда. Все правда-а-а. — И разрыдался, опуская голову.

Форестер смерил это ничтожное создание взглядом, медленно обошел за спину. Кузнец сопроводил его своими робкими, опухшими от слез розовых глазами.

— Ты… — заговорил архимагистр безбурно. — Держал ее за волосы?

Глен едва заметно закивал.

— Вот так?

Вильфред, не смывая с лица безэмоциональную алебастровую маску, схватил грязные патлы, оттянул.

— Да, — хрипнул кузнец, не по своей воле запрокинув голову.

Колдун приклонился к уху мужчины.

— Скажи мне, — почти шепотом промолвил архимагистр, облизнув губы, — что ты чувствовал, оказавшись на таком расстоянии от нее?

Глен не отвечал. Лишь склабился от боли и громко шмыгал забитым носом.

— Тебе… нравился ее запах? Маттиола. Нежная, сладкая. Ты ощущал его?

Вильфред говорил, как умалишенный, глупо улыбаясь и немигающими глазами смотря на кузнеца.

— Да. Да, — потакал Глен. — Ощущал.

— Он тебе нравился?

— Нравился.

— И ты что же, не решился срезать ни одного ее ароматного локона? — Архимагистр сорвал с пояса мужчины кинжал, приложил острием точно к его глазу.

Кузнец вмиг умолк, перестав даже болезненно всхлипывать, безумно уставился на расположившуюся в ногте от зрачка сталь.

— Нет? — продолжал Форестер. — Хочешь сказать, на этом клинке нет ни волоска? Ни капельки крови или пота Син? Нет?!

Маг вдруг оторвал кинжал от щеки человека, оттянул его посильнее за лохмы, приложил лезвие ко лбу. И, скривив рот от усилия, стал резать, вспарывая кожу кузнеца, оголяя окровавленный череп. Глена заколотило, он кричал, но Вильфред не слышал ни единого вырывавшегося из глотки мужчины звука. Все, что тревожило его уши в данный момент — это треск взрезаемой дюйм за дюймом и отрываемой плоти.

Отбросив скальп, Форестер вскинул руку в сторону. Из тьмы в его открытую ладонь прыгнул тот самый фиолетовый камень, который архимагистр тут же, острым концом, с размаху вогнал в голову кузнеца. Трепыхания Глена моментально прекратились.

* * *

— Я удовлетворил твое любопытство? — спросил старик Вильфред, едва отворился чердачный люк, и мои ноги показались на лестнице.

Ответить мне не получилось. Слишком крупным и тошнотворным оказался подступивший к горлу комок. Я боялся лишний раз даже вздохнуть, чтобы меня не вывернуло наизнанку. То ли меня так мутило от миг назад наблюдаемой картины пытки, то ли это был побочный эффект заклятия, не знаю. Однако колотило меня серьезно, ноги были практически ватными, а по спине бежали струйки холодного пота.

Спустившись, я нашел в себе силы лишь на короткий кивок. Учитель развернулся на своем стуле. В руке у него была длинная курительная трубка, из чашки которой вверх струился ровный поток белого дыма. Занятно, досель я не то что не ловил Вильфреда за курением, а даже легкого запаха табака в его доме не ощущал. Теперь же комнату практически объял бледный, пахнущий паленой травой туман.

Я тяжело рухнул на кровать, сжав руками голову в попытках усмирить застучавшую в висках кровь.

— На чем оборвалось твое видение? — невозмутимо, даже не озаботившись моим состоянием, спросил бывший архимагистр.

Объяснить ему словесно я не смог — губы не слушались. Пришлось жестикулировать казавшимися бескостными руками, показывая, как молодой колдун вонзил кристалл в голову того кузнеца.

— Ясно. — Вильфред уплотнил тампером табак, чуть подпалил его зажженным на кончике пальца пламенем, принялся раскуривать. Пустив несколько дымных колец, колдун ровным голосом продолжил: — Его дружков постигла та же участь. Представляешь, какого было удивление трелонцев, когда вместо одного заполненного духом кристалла я принес им три?

Он усмехнулся, серебристые глаза скользнули по моей сгорбившейся фигуре. Видно, под пеленой времени Вильфред стал воспринимать содеянное тогда если не как шутку, то как довольно занимательную историю. Мне же, видевшему все эти изуверства только что, от лишнего упоминания их становилось еще дурнее.

— Что… — нашел в себе силы открыть рот я. — Что случилось после? И когда содеянное вами открылось Лугам?

— Относительно недавно. — Форестер подошел, вручил мне стакан воды, сел рядом. — Около восьми лет назад. Это была очередная экспедиция в Трелонию. Мы проводили ее ежегодно. Когда их сила иссякла, и пораженных темным даром не стало вовсе, академия сама собой закрылась. Наши чародеи посещали обезлюдившую колдовскую башню с одной лишь целью — узнать, какие воспрещенные эксперименты проводили там трелонские птенцы. Одного из преподобных Певчих Лугов вечно преследовала идея о том, что, если там творится непохожая ни на что иное магия, значит она должна обязательно использоваться для чего-то дурного, неправильного, богомерзкого — он был довольно набожной персоной. Впрочем, в его догадках была доля истины. Но другое дело, что всякий раз наши посланцы возвращались ни с чем… — Он закурил, быстро выдохнув бесформенный поток дыма, хмыкнул. — Их оттуда гнала какая-то… неведомая сила. После того, как темные покинули эту сторону Гронтэма, следы их колдовской деятельности вовсе не растворились в воздухе, как это, говоря формально, случается с обычной магией. Нет, брошенная без присмотра Трелония распорядилась своим «наследием» иначе.

Архимагистр вдруг замолчал, затянулся, с наслаждением прикрыв глаза.

— В общем, — продолжил он, одновременно со словами выпуская изо рта плотный дым, — сила там одичала и не принимала чужаков. Но в этот раз она была более… благосклонной. Или просто дремала. Если ранее магическое буйство выгоняло взашей любого, едва тот приближался к башне на расстояние плевка, то теперь же позволила не просто войти, а даже немного поворошить древние писания в библиотеке. Недолго, правда, но достаточно для того, чтобы найти один-единственный листок из хроники исследований трелонцами общения между этой стороной мира и противоположной. Догадайся, запись чьего контакта с духами там была описана? Этого доказательства было достаточно.

Вдруг яростно засвистел, исторгая потоки пара, вскипевший чайник. Я даже не заметил, когда Вильфред успел его поставить. Впрочем, за окном уже светало, в то время как погрузился в чтение я еще вечером… Только сейчас мой не до конца отрезвевший от заклинания разум понял, как же много времени провел в пучине воспоминаний архимагистра.

— Далее они привлекли какого-то паренька, который якобы видел, как я раскапывал могилу собственной жены, — разливая кипяток по металлическим кружкам, продолжал рассказ Форестер. — Для ритуала нужна была ее кровь, которая к тому моменту еще полнила вены. В общем, меня довольно быстро сняли с должности и, дабы не придавать огласке порочащее доброе имя Лугов происшествие, выслали из города, наказав жить в отдалении от больших поселений. Никакой предусмотренной при подобных инцидентах казни и, следовательно, продиктованных Церковью вечных посмертных мук. Королю, как и общественности, набрехали, мол, со здоровьем беда, все такое. На мое место пришел давний друг, бывший глава поискового корпуса, который уговорил верхушку не придумывать для меня какой-то публичный повод взамен этого, чтобы все-таки вздернуть по заслугам. И все в Певчих Лугах зажили, как ни в чем не бывало.

Учитель протянул мне кружку с развариваемыми в кипятке травами. Горячий металлический сосуд занял свое место на полу, рядом с нетронутым стаканом с водой.

— Забавно, — ухмыльнулся Вильфред, вновь усаживаясь на скрипучую кровать, — всегда думал, что если меня что-то и сдаст, то этот дневник. Одно время, после совершения таинства, я даже подумывал его сжечь, но после как-то забылось. — Он отхлебнул из поистине дымившей белесым паром кружки. — Ну, тебе вдосыть?

— Не понял? — впервые за долгое время разлепил губы я.

— Историй на сегодня? Если у тебя еще остались какие-то требующие безотлагательных ответов вопросы, то задавай, коли завели такой разговор.

— Пожалуй, нет, — подумав, ответил я. Конечно, хотелось узнать и больше, вопросов оставалось действительно много, однако голова и без того была слишком тяжела.

— Прелестно… А теперь позволишь мне спросить тебя?

— Конечно.

— Прошлой ночью, в лесу, — неспешно, чеканя слова заговорил маг, — когда я вновь совершил таинство… Ты видел призрак?

От этого вопроса внутри у меня все сжалось. Серебристые глаза старика смотрели спокойно, холодно вонзаясь в мои, но без какой-либо злобы. Пришлось обождать некоторое время, пока я умерил волнение и смог выдавить из себя короткий ответ:

— Видел.

Вильфред, потупив взгляд, чуть кивнул.

Вскоре мы распрощались до обеда. Я решил наградить изможденное тело сном, а учитель, забив трубку свежим табаком, снова закурил, усевшись на свой развернутый к камину стул.

* * *

С каждым солнцем колдун уделял все меньше внимания практической части, и все больше — медитативной. И это возымело свои плоды. Если поначалу мои видения, хоть Форестер и называл их весьма четкими, для меня выглядели непонятно и мутно, то теперь они приобретали конкретные фигуры. Самыми частыми были глаза — один холодно-лазурный и второй кроваво-алый. Двумя разноцветными огоньками они беспорядочно сверкали в сознании, черные вертикальные зрачки неизменно смотрели на меня. От этого взгляда бросало в дрожь. Причем трепетала не столько моя телесная оболочка, сколько скукоживалось магическое нутро, отдавая в груди тревожным морозцем. И каждый раз, точно назойливый ночной кошмар, очи преследовали меня в трансе, нарушая душевное спокойствие. Вильфред толком не комментировал этот образ, ограничиваясь лишь хвалебными отзывами в мой адрес, мол, я невероятно быстро обуздывал свое строптивое колдовское нутро.

Так проходили дни, переводя счет на недели. Боль, часто терзавшая меня после изнурительных магических тренировок, становилась все менее заметной (либо я просто к ней привыкал). Ожоги, полученные мною тогда, на спарринге, бесследно сошли всего через четверо суток, хотя обычно после подобного руки заживают месяцами. Больше таких чрезвычайных колдовских вольностей я себе, благо, не позволял.

Каких-либо обширных, выходящих за рамки моего курса познаний Форестер практически не давал. Да и я сам, отчего-то, не стремился о них вопрошать. Поразительно, ведь в голове дремало столько вопросов, которыми ранее я бы, наверняка, жестоко и беспощадно истерзал сведущего. Однако они постоянно отходили на второй план под натиском необходимых для обучения знаний. Всякий раз, истощаясь после тренировок, я без сил падал в сон, решая отложить расспросы на потом. Но это самое «потом» так и не наступало.

Вскоре, разум совсем оставил досель свербевшие в нем вопросы, полностью отдавая себя новому, ученическому бытью. Забывалась прошлая, разбойничья жизнь, тот поход с Фаресом и компанией в пещеру, об истинном происхождении которой я до сих пор не ведал, и та исторгавшая смертоубийственную силу сфера… Складывалось впечатление, что ничего этого никогда и не было. Тем паче, что и сам Вильфред ни разу не упомянул о событиях тех далеких дней.

…Тренировка, медитация, сон — эта повседневная рутина мало-помалу начинала мне докучать. К тому же, если поначалу можно было говорить о моих удивительных успехах, то спустя чуть более двух недель дело стало продвигаться уже не так победоносно. В конце концов, обучение, можно сказать, зашло в тупик, учитель даже перестал давать мне практические задания, все больше упирая на самообучающий транс. Однако и в медитации вскоре все подвижки сошли на нет.

Едва второй месяц осени вступил в свои права, а тускнеющее солнце мандариновым пузом коснулось горизонта, как у нас с Вильфредом состоялся очередной, но, как оказалось, в корне отличающийся от былых разговор:

— Тебе следует уйти, — посадив меня напротив и выдержав паузу, промолвил учитель, томно выдохнув.

— То… то есть? — от столь неожиданного заявления я едва смог подобрать слова.

— Мне больше нечему тебя учить, — обескураженно пожал плечами старик. — Ты достиг своего пика. К тому же твой след давно стерся. Я даже несколько передержал тебя в этих стенах.

— Но куда мне податься? И почему так скоро? Так… внезапно скоро? Вы и месяца меня не проучили, а уже отпускаете. Ведь в тех же Лугах обучение длится больше десяти лет. Неужели я так быстро исчерпал себя?

— Дело не в этом, — скрепя сердце сказал учитель, понурил голову. — Ты… не совсем простой колдун, Феллайя. Я долго сомневался, однако последние дни вымели все оставшиеся крупицы моего скепсиса. Сколь бы мне не хотелось искать новые факты, опровергающие эти домыслы… — Он скрепил руки в замок, поднес ко рту, нахмурился. — Больше оттягивать не за чем. Помнишь, когда я попросил тебя зажечь фитиль? В самый первый день нашего знакомства?

— Да, — робко ответствовал я, не понимая, к чему клонит колдун.

Старик неожиданно встал со стула, выудил из стола ту самую свечу, вновь протянул мне.

— Повтори.

Я сомнительно глянул на учителя, машинально отстраняясь от огарка.

— Для чего?

— Сам все поймешь. Делай.

Некоторое время поколебавшись, косясь то на старика, то на наполовину расплавленный восковой ствол, я все же подчинился. Легко провел рукой над фитилем, приказывая маленькому желтому огоньку заплясать на его оголовье.

— А теперь коснись его. — Маг как-то нервно кивнул на возникший пламенный лоскуток.

— За…

— Коснись, — грубо оборвал меня Вильфред, — его.

Поняв, что расспросы в данной ситуации бессмысленны, я аккуратно тронул черный фитиль… и тут же, больно опалившись, отдернул руку.

— Теперь сознаешь, к чему я клоню? — Вильфред выхватил свечу, задул, поставил на пол. — Ты, сам того не ведая, создал истинное пламя: яркое, жаркое, — он бросил короткий взор на зажимаемые мною покрасневшие пальцы, — обжигающее. Ни больше, ни меньше. Причем впервые ты соткал его, вобрав в себя энергию рукотворного огня из моего камина, что не был способен причинить вреда даже мухе. Тогда я предположил, что ты просто по неумению абсолютно невольно разложил формулу того пламени, добавил ему другие свойства взамен существующих, но и для того нужна сноровка, коей ты обладать никак не мог.

Колдун, разогнув спину, стал быстрым шагом отступать к столу. Я же с каждым его словом все больше впадал в смятение.

— Случайность, подумал я. — Вильфред поднял со столешницы свою курительную трубку, зашерстив по ящикам в поисках табака и прочих принадлежностей. — Однако толика сомнения-таки закралась в мое сознание. Тем более, мне, бывалому магу, видывавшему на своем веку многое, не удалось сразу почувствовать в тебе силу. Обычно присутствие рядом колдунов я ощущаю сразу и без проблем. Лишь кровь выдала твою тайну. Эта рана… — Архимагистр отвлекся, вперился взглядом в мое плечо, к этому моменту уже давно полностью зажившее. — Она затягивалась быстро. Слишком быстро… Для простого человека.

Учитель захлопнул шуфлядку, уселся на стул напротив меня.

— Создание посредством магии истинных веществ, сокрытие дара, быстрое заживление ран… Подобным набором талантов обладали лишь одни существа за всю ведомую мне историю Гронтэма. Ты, верно, понимаешь, о ком я веду речь?

Глаза колдуна взметнулись на меня, холодным кинжалом отразившись где-то внутри моего живота. Я заметался, но все же посыл чародея осознавал прекрасно.

— Трелонцы…

— Верно, мой ученик, — утвердительно кивнул Форестер, принявшись забивать трубку выуженным из маленькой коробчонки табаком. — Только они… Однако я все равно сомневался. Доказательства хоть и казались существенными, но их было недостаточно. В процессе обучения я надеялся глубже проникнуть в твой магический ген, попытаться отыскать скорее опровержение моим догадкам, нежели их подтверждение. Просто… мне было страшно. — Он поджег утрамбованное курево дрожащим пальцем, быстро запыхтев. — Маги с даром Трелона не рождались уже порядка двух десятков лет. А те, что появлялись на закате существования темной силы, несли в себе лишь скудную толику былого могущества некромантов. Но ты… Ты силен, Феллайя. Необычайно. Пускай твоя мощь и схоронена глубоко, в самых недрах твоего естества, и представляет собой один необузданный хаос — не почуять ее напора невозможно.

Вильфред мельком сплюнул что-то с языка, наскоро утоптал тампером табак в чаше, глубоко и блаженно затянулся.

— Именно наличием темной жилки объясняется та реакция, которую вызвали в тебе усмиряющие путы Фареса, — выпустив кустистое облако дыма, продолжил архимагистр. — Камень, являющийся сердцевиной всего их фокуса по глушению магического потенциала пленника — Эош, тот самый, ярко-фиолетовый. У трелонцев была на него необъяснимая аллергия. Простому чародею Эош мог нанести вред лишь если дать минералу вкусить его крови. Тогда кристалл медленно высасывал из жертвы магическую энергию и не останавливался, пока не выпивал все досуха. За чем, естественно, следовала смерть. Но при простом приложении камня к коже, он лишь блокировал ген волшбы.

С трелонцами несколько иная история. По касанию плоти Эош вызывал у них небольшое, довольно быстро затухающее недомогание, которое было следствием того, что, по неизвестным причинам, кристалл не гасил способность к колдовству, а, как в случае с кровью простого чародея, вытягивал из некромантов дар. Причем именно уникальный дар, темные свойства магии. По этой причине они всегда хранили Эош, который, по иронии Судьбы, был необходим для большинства их экспериментов, в специальных магических ларцах. Впрочем, процесс «высасывания жизни» занимал слишком много времени, оттого ни про один случай летального исхода мне прослышать не довелось…

Далее, — вздохнув и прикрыв глаза, точно собираясь с мыслями, проговорил старик. — Призрак Фареса. По законам магии простым людям не дано видеть призраков. Что касается колдунов, то привидение способен узреть либо вызвавший его чародей, либо маг, которого вызовщик собственноручно подключил к обряду. Трелонцы обошли и этот запрет. Они могли вторгаться в чужое таинство, даже если на то была одна лишь их воля, причем без ущерба для потока — сиречь, незаметно. Потому-то ты и увидел Фареса. Сам того не ведая, поддавшись любопытству, ты прорвался в мой обряд, в очередной раз подтверждая самоуправство своего дара. Как тогда на поляне, при попытке свести две противоположные стихии… И вот теперь. Ты быстро учился, усваивая все с неимоверной скоростью, но не прошло и месяца, как ты истощил себя. Но истощил лишь в плане обычной магии. Трелонский ген норовист. Он… не терпит конкурентов, если можно так выразиться. Вот и не позволяет привычному, земному дару развиться больше него самого. Верно, боится, что излишне разросшийся зверь поглотит его, не даст управлять… тобой. — Вильфред указал мундштуком в мою сторону. Меня поразило, что старик говорил о текущем в моих жилах даре, как о живом существе. — Твой пик в волшебстве был достигнут всего за две с небольшим недели обучения — срок, прямо сказать, ничтожный. Мне тебя учить больше нечему.

— Но… — оробело заговорил я, нарушая опустившееся на комнату гнетущее молчание. Вильфред безучастно глядел в стену, то и дело выпуская мелкие облачка дыма. В моей голове бушевал настоящий океан, мысли, точно волны при шторме, яростно накатывали одна на другую. Столь резкого раскрытия карт я никак не ожидал, а уж того, что мне вдруг будет велено уйти — тем более. — Куда же мне податься, учитель?

— Останавливаться на достигнутом нельзя. — Одними губами заговорил Форестер. — Обучение, если оно начато, должно быть обязательно завершено. Особенно, когда дело касается некромантии… И есть только одно место, в котором ты сможешь почерпнуть необходимые знания.

— Трелонская башня, — поняв, к чему клонит учитель, довершил я.

— Именно. Там тихо, и едва ли кто-то дерзнет залезть в годами стоящую черной пикой на горизонте твердыню. Слишком много сложено глупых, но страшных легенд. Посему и мешать тебе изучать затаившуюся в чертогах науку никто не будет. Однако даже не вздумай выносить те книги за пределы башни. Остальному миру не должно внимать темному искусству.

— Но если вы ошиблись? Если я не тот, за кого вы меня принимаете?

— Ты поймешь это, едва ступишь на территорию башни, — кивнул маг. — Как я уже говорил, воцарившаяся там сила не терпит чужаков. Причем отнюдь не двусмысленно намекает им об этом. Впрочем, — закусил трубку он, — я не ошибся. Уверяю тебя, Феллайя. И не о проблеме магической среды вокруг Трелонской башни тебе следует беспокоиться, а о пути к ее вратам. Я говорю даже не столько о топях Грон-ро, каким бы жутким не слыло сие место в бардовских байках. Дело в другом. Земли близ башни не хожены уже много лет, оттого природа там, вероятно, вышла из-под всяческого контроля. А зная, какое влияние может оказывать темная сила на флору, я уверен, что подступы к твердыне, равно как и вход успели зарасти какой-нибудь дрянью. Причем дрянью не самой обычной.

— И что же? — подгонял я вновь умолкшего собеседника. — Как мне туда пробиться. Или скажете, что лишь истинному трелонцу под силу открыть врата?

— Не неси чепухи, — фыркнул Вильфред. — Такое бывает лишь в детских сказках: чудо-герой, которому Судьбой предначертано войти в таинственные, магические чертоги… В нашем случае все много прозаичнее. Знаю я парочку алхимиков-шалопаев. Они живут неподалеку и могут сварить все, чего твоя душа пожелает. Талантливые вертопрахи. Скажешь им, что от меня, передашь гостинцы, объяснишь ситуацию — они не откажут.

— Где мне их искать? — с неожиданной для себя самого решительностью, спросил я.

— Деревушка идет южнее, меньше дня пути. Там они и проживают. Спросишь у местных, те скажут точнее. Только есть одно «но»… Эта парочка. С чего бы начать… Как и все прилежные алхимики, они в свое время занимались поисками философского камня — той самой вещицы, толкового описания которой даже не сохранилось в летах. Однако вскоре, осознав бессмысленность своих потуг, бросили эти глупые хлопоты и решили занять себя более приятным нутру делом. Одним словом: запили. Причем практически беспробудно. И вот однажды Васак — так зовут одного из алхимиков и, по большому счету, лишь с ним я знаком, — в хмельной горячке сработал чудотворный эликсир, нескольких глотков которого хватало, чтобы вмиг отбить всякое опьянение. Кое-как протрезвев, он-таки смог восстановить эту невероятную формулу, и после их с товарищем будто с цепи сорвало. Всегда, когда эти двое не работают, — а это, как правило, шесть дней в седмицу, — они устраивают попойки до поросячьего визга. Оттого, если тебе откроет дверь пьяный в стельку алхимик — не удивляйся, это нормально.

— Приму к сведенью, — моих губ, после такого рассказа, коснулась легкая улыбка.

— Прекрасно. — Вильфред медленно, по-стариковски опираясь на подлокотники, поднялся. — Что же, остальное расскажу тебе напутствием перед отходом. А теперь ступай, тебе необходимо выспаться. Спозаранку двинешься в путь.

 

Глава седьмая

Ночь далась непросто. Чего и говорить, после валом свалившихся на голову откровений и в один момент ставшего непомерно важным завтра, осмыслить все это представлялось задачей не из легких. Свирепствовавший разум долго не позволял предаться сну.

Я то и дело размыкал глаза, принимаясь оглядывать то темноту, то собственные руки, то рассматривал через треугольное окошко охваченную ночным мраком поляну. Трелонцы?.. Вероятно, тому факту, что я никогда даже вполуха не слышал об этих людях, удивляться не стоило. Но… неужели сказанное Вильфредом — правда, и я действительно несу в своей крови каплю могущества столь загадочного, давно исчезнувшего рода? Все это представлялось в определенном смысле слишком «сказочно». О своей исключительности мне думать никогда не доводилось, да и особых предпосылок к подобным рассуждениям не возникало. Однако, несмотря на столь убедительный рассказ со стороны учителя, едва ли он поведал мне совсем уж обо всем. Впрочем, в подлинности сказанного я, как бы не пытался себя в этом переубедить, на самом деле нимало не сомневался. Зачем старому колдуну, приютившему меня под собственной крышей и взявшемуся обучать искусству магии, лгать? Недоговаривать он еще мог — все же существуют определенные тайны, которые принято хранить лишь определенному кругу лиц. Я это прекрасно понимал, хотя принять было сложно — ведь многое из невысказанного, наверняка, касалось меня, причем самым непосредственным образом. И здесь мой ум начинали терзать резко вспыхивавшие, но быстро стиравшиеся из памяти догадки, от которых временами пухла голова.

Несколько раз я даже зачем-то возжигал на собственной ладони пламенный язычок, принимаясь его досконально изучать, словно это могло дать мне какие-то новые разъяснения или помочь осознать уже полученные… Странно, вроде огонь — как огонь. Яркий, рыжий, жаркий, с едва заметно вившейся над ним волнистой полоской темно-серого дымка… Но, как говорил Вильфред, в этой самой «обычности» сотворенных мною чар и таилась их исключительности. И данный факт не давал мне покоя. Я всегда думал наоборот: чем могущественней колдун, тем изощренней должны быть его эксперименты по усовершенствованию того же огня. Он обязан всячески совершенствовать созданное природой, а не наоборот, пытаться ей подражать. Зачем копировать существующее, если можно развивать, удалять изъяны, обращать в свою пользу?.. Странный народ эти маги.

И все же, после моих долгих ворочаний на лежбище, сон-таки одолел утомленное тело и жаждущее разумений сознание. Впрочем, только я прикрыл веки, как в них, казалось, сразу же ударили лучи вмиг выпрыгнувшего из-за горизонта солнца, приказывая вновь распахнуться. Утро наступило стремительно, положив начало дню, в который мне придется, вероятно навсегда, покинуть свое ставшее всего за полмесяца почти родным пристанище.

Долгих сборов, как и ожидалось, не последовало, и только я сошел с мансарды, как спустя несколько минут уже стоял на пороге дома старого колдуна, разодетый в свой постиранный, чуть заметно пахнувший щелоком черный плащ и с котомкой теплой одежды, дорожных припасов, а также «небольшого», по словам мага, количества денег за спиной.

— Иди ровно на юг и вскоре выйдешь на тракт, а дальше уже по нему. К вечеру доберешься до деревушки, — назидал мне Вильфред, опершись о посох. — Там спросишь об алхимиках. Думаю, не найдется средь тамошнего люда тех, кто не слыхал о Васаке и его подельнике. И тогда уже с новым солнцем двинешься к ним. Передашь вот это. — Старик изъял из кармана платья небольшой, но тучный кисет, вложил в мою подставленную руку. — Скажешь, что от меня. Васак поймет и предоставит тебе все необходимое. Думаю, объяснить ему суть дела тебе труда не составит. И еще кое-что…

Вильфред вдруг сделал шаг за приоткрытую дверь дома, с трудом выволок за порог спрятанный в невзрачные ножны фальчион с чуть изогнутой гардой и рубиновым набалдашником.

— Тебе он пригодится явно больше, чем мне, — чуть ухмыльнувшись, проговорил чародей, передавая мне меч.

Я, спрятав кисет под плащ, вытянул протяжно лязгнувшее оружие из чехла, несколько раз прокрутил в руке, осмотрел лезвие, что, к моему большому удивлению, оказалось практически идеальным: острое, без сколов, царапин или налета. Казалось, только-только заточенное, причем не вручную, оселком, а на специальном станке. Оружие знатное, с таким и на парад выйти незазорно, чего уж о ристалище говорить.

— Не беспокойся, чего-то особенного клинок в себе не таит. — промолвил Вильфред, едва я повесил фальчион на пояс. — Это тебе не посох. За оружие ближнего боя маги берутся лишь в крайних случаях, оттого и на его волшебную закалку, как правило, времени не тратят… Итак, — быстро осмотрел он меня, — вроде ничего не забыл. Если у тебя есть вопросы — задавай пока есть возможность.

Я задумчиво хмыкнул.

— Спрошу лишь одно, учитель: что я учинил? Из-за чего погибли люди, рухнул огромный холм, а по мою душу являлись то гвардия, то Ищейки?

— Ты, — чуть помедлив, потирая одной рукой другую, отвечал маг, — вернее — вы, вся та экспедиция… Вы пробудили мощное место силы. Так называемую Жилу. Это одна из тех точек, что наполняют Гронтэм магической энергией, точно деревья — свежим воздухом. Та Жила уже семь десятков лет считалась дремлющей — то есть… как бы выразиться… она пребывала в несколько раздраженном состоянии. Из-за постоянных колебаний магической силы такое случается, правда, очень редко. Жила на время словно «закупоривается» — мощь, которую она вбирает, продолжает в нее поступать, но не изливается наружу. Точно копится. Рано или поздно такой волшебный пузырь лопается, не принося каких-то разрушительных последствий, а лишь перенасыщая атмосферу излишками силы, что все одно за пару лет, если соблюдать определенные «процедуры», рассасываются. Но в случае внезапного пробуждения Жилы, вернее, если бы ее потревожили, она могла нанести непоправимый урон всему мирозданию. Именно поэтому Луга запечатывают дремлющие Жилы, как запечатали и эту.

— Могла? — недоверчиво посмотрел на Вильфреда я. — Или уже нанесла?

— Это нам еще предстоит выяснить, — загадочно проговорил колдун.

— Но кому подобное могло быть выгодно? Почему нас обманом заманили туда и заставили… сделать то, что мы сделали?

— Ответами на эти вопросы я также пока не располагаю.

— Учитель, — вдруг вспомнил я, нарушив повисшее на мгновение молчание. — Там, в той пещере. В Жиле. Помимо нескольких драгоценностей, мы нашли… трупы.

— Трупы? — старик воззрился на меня широко раскрытыми глазами. — Какие еще трупы? Чьи?

— Не знаю. Но они совсем не были похожи на купцов. Их облачали мантии…

— Цвет? — быстро перебил меня колдун.

— Лиловые.

Услышав это, Вильфред Форестер смутился настолько, что его лицо вмиг побелело, а взор отрешенно забегал по земле.

— Вам знакомы эти мантии? — не стал медлить с повисшим в воздухе вопросом я.

— Некроманты, — коротко ответил колдун, с трудом разлепив губы. — Лиловый — их цвет.

— Но… Что они там делали?

— Вероятно, эта тайна может открыться тебе в самой Трелонии. — Вильфред Форестер поднял на меня полные ошеломления глаза. — Мне она неведома.

— Вы… — медленно начал я, наблюдая за впавшим в глубокие думы учителем, — рассказали все, что мне следует знать?

— Все, — несмело ответил маг. — Далее сопровождать тебя на пути я не смогу, и укрощать твой строптивый нрав придется другим. Я же дал тебе все, что должен был, и даже несколько больше.

— В таком случае, — с натугой издал я, поправляя путевую котомку, — больше не смею задерживаться в вашем доме. Благодарю вас за все полученное в этих стенах: кров, пищу, знания. Неизвестно, что бы со мной сталось без вашего участия.

— Прощай, ученик.

— Прощайте, учитель, — в ответ на кивок колдуна, поклонился в пояс я.

Развернулся и, щурясь от выраставшего все выше над кронами памятного леса солнца, двинулся в указанном Вильфредом Форестером направлении.

…Тракт обозначился довольно скоро, едва хижина архимагистра скрылась за моей спиной. Вновь на плечи свалился груз «обычной», непереполненной магией атмосферы, а легкие наполнил с одной стороны легкий, а с другой — уже совсем не привычный воздух. Местность вокруг была сырой и пустынной, сплошные луга, перелески, невысокие холмики и зиявшие под ними зевы заросших нор. Ни единой человеческой души. Из прямых признаков жизни лишь белки и дубровники в ветвях, да божьи коровки, мягкотелки и мохнатые гусеницы на травинках. Однако после полудня, до которого мне удалось миновать несколько перекрестков, ситуация чуть изменилась. У горизонта замаячили возделанные поля, на земле четко угадывались очертания оставленных колесами колдобин. Далее удалось узреть и повозки, неспешно влекомые угрюмо повесившими морды кобылами. Откуда не возьмись появились пахари, скотоводы, бортники, рыболовы, грибники. А к вечеру, как мне и было обещано, вынырнув из-за мелкого пролеска, возникла обнесенная кривым, но высоким частоколом раздольная деревенька.

Неуклюже сбитые из дырявых замшелых досок ворота оказались приоткрыты, а сам вход никто не стерег, так что ничего не помешало мне сразу преступить границы селенья и начать поиски ночлега. Он, впрочем, отыскался довольно быстро — едва мне, под гнетом показавшихся недоброжелательными взоров селян, стоило оглядеть занятый небогатыми лачужками простор, как глаз приметил двухэтажную корчму с чуть покачивавшейся на ветру скрипучей вывеской. Изображение серьезно поистерлось, однако на нем четко угадывались очертания пивной бочки. Но названия заведения разобрать так и не удалось.

Из открывшейся двери наружу подалось приятное тепло пламеневшего в трактире камина вкупе с лившейся из лютни неумелого барда мелодией и запахом выпечки, рыбы, мяса и хмеля — особенно хмеля. Взгляды посетителей, как я и ожидал, вмиг переметнулись на мою показавшуюся у порога темную фигуру. Физиономии, которые до моего прихода наверняка украшала широченная лыба, резко помутнели, делая из и без того не самых симпатичных мужей подобия каких-то побитых жизнью задир с многочисленными царапинами, шрамами и синяками на щетинистых лицах.

Под одинокий лютный мотив заметно фальшивившего музыканта я, прикрыв за собой проскрипевшую створку, двинулся к находившейся по другую сторону комнаты стойке. Только мне довелось подступить к ней, оказавшись спиной к скопищу восседавших за столами шалманщиков, как вновь, нарастающим гулом, заслышались шумные разговоры, глухой стук ударяющихся кружек и шелест испиваемого из них пенного напитка.

— Свободные комнаты имеются? — обратился я к стоявшему напротив взлизистому дородному трактирщику в песочном, заляпанном чем-то темным фартуке.

Он вначале даже не уделил мне внимания, продолжая вытирать рваной тряпицей и без того смотревшийся кристально-чистым стеклянный стакан, но, когда я уже готовился повторить свой вопрос, кабатчик, наконец, поднял на меня свои зеленые глаза.

— Имеются, — коротко пробасил здоровяк. — Три серебряных марки за ночь.

От озвученной цены мое горло даже свело коротким спазмом. Но спорить за лишнюю монетку в мои планы сейчас не входило.

— Беру. И подай мне кружку ледяного эля. Дорога была утомительна. — Я договорил и перекинул котомку на столешницу, развязал тесьму. Достал пухленькую мошну, заглянул внутрь… И это Вильфред назвал «небольшим количеством денег»?! Да такой суммы мне бы хватило, чтобы весь месяц кутить в самых элитных борделях столицы!

Проглотив удивление, я принялся, гремя монетами, возиться пальцами в кошеле. И тут же вновь почувствовал на себе тяжесть многочисленных взоров, буквально обжигавших меня со всех сторон. Даже кабатчик, подставив кружку под лившийся из крана пухлой настольной бочки пивной поток, нагло таращился на сверкавший золотом и серебром денежный ворох в мошне.

— Вот. — Я возложил на прилавок пяток серебряных монет, убирая кошель обратно в котомку. — Мне же хватит этого до утра?

— Вполне, — не задерживаясь, хозяин трактира сгреб плату, взамен ставя перед моим носом дурманно пахнущий эль и, только я сделал глоток, обратился со стандартным вопросом: — Откуда путь держишь?

— Не столь важно откуда, сколь важно куда, — стерев с губ пену и причмокнув, ответил я. — Ищу одного мужичка, звать Васак. Поговаривают, он где-то поблизости прозябает. Вы, случаем, его не знаете?

— О да, как же не знать милорда Васака, — улыбнулся трактирщик, ставя огромные локти на столешницу. — Знатный бородач, не чета большинству этих тщеславных рудокопов: щедр, добр, приветлив. Правда вот, покоя от него нет. Чуть ли не каждую ночь из его дома доносится какой-то гром-погром, гул стоит, вспышки сверкают. Хоть и отселился он уж несколько лет как с пределов деревни — тут, недалече, на лысый холм, — все равно шум его кутежа слышен. Да еще как слышен! Псы аж до полуночи успокоиться не могут. Впрочем, в последнее время он что-то совсем нелюдим стал. Раньше постоянно навещал нас. Праздник какой — так все семьи за его счет гуляют. А сейчас даже товар не желает самостоятельно подвозить, все посыльных шлет.

— Что еще за товар?

— Так все, что ты здесь наблюдаешь и от чего щемится подвал — все Васаково пойло. За умеренную плату он варит такой эль, что, воистину, хоть на королевский стол подавай. Этим они с братцем — имя его, если не ошибаюсь, Курло — и зарабатывают, уже который год поставляя эль, вино, водку, наливки и даже духи во все уголки Ферравэла. Наверняка, ты хоть раз-то и пробовал его товар, может просто этикетку не читал.

— И пробовал, и читал, — не моргнув глазом, врал я, покивывая. — И остался очень доволен.

— Кстати, а тебе милорд Васак почем, собственно, занадобился?

— Ну как же, давно хотел познакомиться с таким мастером пивоварения, а, быть может, и прикупить чего редкого для личной коллекции.

— Хм, занятно… — протянул трактирщик, выставив подбородок. — Впрочем, от человека столь состоятельного на вид, иного услышать я и не ожидал. Делец, сразу видно. И одежда опрятная, и шмель упитанный. Последним, кстати, ты бы лучше не светил. Деревенский народ хоть и беден, зато удал. Тем более, тебя здесь никто не знает.

Я коротко кивнул, глазами покосившись вбок. Там, за угловым столиком, мой глаз приметил двух пристально на меня глазевших и что-то тихо обсуждавших мужиков. Переметнул взор в другую сторону — и еще троица, то и дело украдкой зыркая в мою сторону, наигранно буднично попивала из глиняных кружек. Встретить здесь, в северной деревушке, иной контингент я и не надеялся. Местные селения полнились преступниками. Особенно их прибавлялось ближе к снегам, ведь зима в Норгвальде будет пострашнее некоторых пандемий. Временами, из сотен выживали единицы — три холодных месяца собирали богатую жатву. Думаю, не стоит объяснять причину такого повального рвения заключенных сбежать из тисков тех морозных стен. Но мчать внаготку до больших городов далеко и опасно. Поэтому лихой народ и останавливался в деревеньках. А старосты и просто те, в чьих домах, хлевах и сараях укрывались сбежавшие, имели с этого как минимум лишнюю пару рабочих рук. Впрочем, нечасто преступники задерживались слишком надолго. Едва сходил первый снег — пускались прочь из страны, чаще всего, примыкали к караванам. Но многих власти отыскивали всего спустя пару дней после побега.

Видно, эти ребята были одними из первых. Либо уже давно оседлыми.

— Гнать я тебя не стану — стынь уже довольно крепко сковывает улицу, особенно ближе к сумеркам. Так что переночевать лучше у меня, — продолжал кабатчик в полтона. — Но и заступаться, если вдруг что, не вздумаю. Надеюсь, спишь ты чутко и мечом владеешь исправно. Такие парни, если выражаться мягко… недолюбливают чужаков. Не подумай, никаких угроз. Просто будь настороже…

И в этот момент я почувствовал чью-то тяжелую горячую ладонь, грубо опустившуюся на мое плечо.

— Как посмотрю, у нас высокий гость — В нос ударил едкий смрад перегара.

Я повернул голову. Надо мной навис высокий широкоплечий детина, с выбритыми висками и тонкой, заплетенной у самого затылка и ниспадавшей на грудь косичкой, а также темно-русой бородой бальбо. Во рту виднелись черные пробоины нескольких отсутствовавших зубов.

Я глянул на трактирщика, но тот лишь отвел глаза, принявшись молчком протирать столешницу.

— Ну, чего умолк? Вы вроде так мило переговаривались. Или я вам помешал? Хотя, право скажу, от тебя я такого не ожидал, Брозеф, — обратился верзила к кабатчику. — Якшаться со всякими градскими купчишками.

— Это моя работа, Геллир, — не поднимая взгляда, холодно отвечал хозяин трактира. — Не буянь…

— Хочу и буяню, мой друг. Я пьян и не могу себе позволить просто сидеть на гузне и лупоглазить на этого вылощенного чужанина.

— Я не чужанин, — высказался я и поймал на себе насупленный взгляд одурманенных алкоголем красноватых глаз.

— Неужто?! И как же это понимать? Я тебя не знаю, да и на селянина ты слабо походишь.

— Дело в другом. Как и вы, я тоже зарабатываю на жизнь не самым… законным способом.

После этой моей фразы здоровяк безудержно рассмеялся, и хохот его подхватили многие другие наблюдавшие за нами посетители.

— Да что ты говоришь! И чем же ты, чужак, «зарабатываешь на жизнь»? — решил передразнивать меня названный Геллиром верзила.

— Разбоем.

— О-хо-хо! — еще громче расхохотался он. — Я, Геллир Громила, голова банды Снежные Аспиды, ведаю обо всех лиходеях севера, но тебя что-то не припоминаю.

— Хорошего разбойника не должны знать в лицо, — пожал плечами я.

Детина многозначительно ухмыльнулся, шмыгнув носом.

— Что-то не верю я тебе, пришелец. Но ты можешь попробовать меня убедить.

— Как же?

— Я еще не придумал, — устало облокотился на прилавок дылда. — Дай мне минутку… Но никуда не уходи.

Он, по-прежнему не убирая жаркой ладони с моего плеча, запрокинул голову и прикрыл глаза, точно и вправду погружаясь в глубокие думы. В этот момент в мой разум забрела мятежная мыслишка, и противиться ее воплощению у меня никак не получалось. Выждав несколько секунд, дабы убедиться, что закрытые очи не есть какая-то уловка (хотя, о каких уловках можно говорить применительно к нетрезвой голове?), я, не сводя глаз с Геллира, аккуратно потянулся к нему, сопровождая свою руку настороженными взглядами посетителей и трактирщика. Легонько уцепил за горлышко притороченного к поясу кошеля, в мгновение ока парой простых движений пальцев отцепил его, увлекая к себе не слишком увесистый мешочек.

— Нет! — вдруг воскликнул детина, расхлопывая глаза и ударяя кулаком по столешнице. Я едва успел спрятать добычу за спину. — Не умею я думать насухо. Эй, Броз, плесни-ка мне чего-нибудь, да покрепче.

Геллир потянулся к поясу, но, не уличив собственного кошеля, стал лихорадочно обшаривать штаны и рубаху. Глаза его расширились, наливаясь кровью. Верзила резко встал, свистнул сквозь зубы кому-то из посетителей:

— Эй! Трюггви! Где мои деньги?!

— А мне почем знать? — ответил немолодой на вид, косматый и светлобородый муж, жевавший табак.

— Да что ты говоришь?! — бойко, походкой хромого, но очень недовольного медведя, двинулся Геллир к подельнику. Схватил его за грудки, поднимая из-за стола. — Мне вот кажется, что очень даже знаешь.

— Осади, воронка! — Скинул тот с себя руки детины. — Совсем из ума выжил? Небось сам потерял под кустом каким-нибудь, пока мочился… Или не потерял, — последние слова человека прозвучали совсем тихо, ведь его глаза приметили выставленный мною на всеобщее обозрение кошель.

Вслед за вонзившимся взглядом ему за спину Трюггви, Геллир и сам обернулся.

— Лихо, — прицокнул он, подходя ко мне и принимая обратно свою денежную суму. — Хотя, тоже мне достижение — ощипать пьянчугу. — Детина сделал жадный глоток поднесенного трактирщиком напитка, покривился, вытер с усов пену и вдруг громко утробно промычал: — Придумал! Садись.

Геллир указал мясистой ладонью на маленький круглый столик.

— Богот, тащи сюда самую большую бочку, что найдешь под полой! — приказал верзила, когда мы уселись друг напротив друга.

Стоявший рядом и по виду весьма поддатый мужик, чей глаз сверху вниз рассекал старый, молочно-белый шрам, а по голове к плечам стекали седые прямые волосы, потешно раскланялся, развернулся и, нелепо переставляя ноги, двинулся выполнять поручение.

— Я слышал, нумарцы знают толк в искусстве выпивать?

— С чего ты взял, что я из Нумара? — удивленно глянул я на косого верзилу.

— На своем веку я повидал много путешественников, и уж нумарца от ферравэльца отличить смогу. Даже если буду в зюзю. Больше прочего ваш народец выдают глаза. Они вечно какого-то… — детина чревно икнул, — дебиловатого оттенка. У тебя вот вроде и зеленые, но по ободу — голубые, а у зрачка — вообще карие…

Вдруг, наглым образом оборвав рассказ Геллира, посланный им не так давно человек, кряхтя от натуги, водрузил на стол пухлый деревянный бочонок. Тут же чьи-то руки подали две высокие глиняные кружки.

Это что же, спор придется разрешать именно так? Попойкой? Мол, кто кого перепьет? Странно. Учитывая род деятельности большинства собравшихся под этой крышей, я ожидал более прямолобного решения: клинок против клинка. Так испокон веков было заведено устранять всяческие разногласия в преступной среде. Право, я был только рад, что сегодня не придется проливать кровь.

— Ты, наверное, ожидал, что я предложу тебе поединок? — точно прочтя мои мысли, спросил Геллир. — Нет. Я не настолько глуп, чтобы во хмелю вставать на бой против трезвого оппонента. А при эдаком споре мое нынешнее состояние может пойти мне даже впрок.

Кружки вмиг до краев наполнились темной, отдающей пакостным дурманом жидкостью, покрывшись игривыми пенными шапками и встав под нашими с Геллиром носами. Последний принялся широко размахивать руками, призывая собравшихся вокруг зевак к действию. Долго ожидать ответной реакции не пришлось. В такт его махам, нарастающей волной заслышался мощный топот, от которого в один момент даже начала припрыгивать на столе бочка, греметь посуда, а скромные звуки бренчавшей лютни моментально утонули в окутавшем зал шуме.

— Свалишься первым, чужанин — в тот же миг покинешь эту деревню, и считай, что еще легко отделался. Коли не выдержу я, тогда, так и быть, останешься на ночлег. Тебя никто не тронет, хоть и велик соблазн обобрать столь состоятельного «разбойника». И деньжат у тебя вдосталь, и меч изящен. А у моих ребят всякий раз руки чешутся, как только завидят подобного тебе персонажа. За соперничество! — Он охотно стукнул своей кружкой о мою, оросив стол потоком пролившегося эля.

Мы синхронно приложились к пиву. Сделав пару загребистых глотков, я, скривившись, тяжело грохнул глиняным сосудом по столу. Пойло оказалось крепким, горьким, с чуть ощущавшимся сладковатым послевкусием. Меня так и тянуло вернуть все выпитое обратно, но пришлось сдержаться. Мой соперник же был в явном восторге от этой бурды, даже довольно прорычал, вытирая усы.

— Всегда одобрял твой выбор, Богот! — Геллир тряхнул головой, смачно дыхнул и уверенно поднял только опустившийся сосуд для нового тоста: — Чтоб сталь наша была всевечно крепка и остра!

И вновь ударил по моей едва оторванной от столешницы кружке. Дурманящее питье пакостно заскользило по глотке. Вкус, равно как и запах эля, сходу крепко ударили по голове, в глазах мутнело, звуки становились расплывчатей, а заливавшая пойло рука казалась все легче. В этом, вероятно, была серьезная заслуга моей малотренированности. Брать в рот что-либо крепче чая мне не приходилось довольно давно. Муравьиный спирт не в счет.

Вдруг Геллир, оторвавшись от эля, шикнул и поднял указательный палец вверх, призывая топочущих и галдящих товарищей приумолкнуть.

— За дам, — притихшим голосом проговорил детина, пройдясь по окружившей нас толпе лукавым взглядом и расплывшись в улыбке. Народ ответил гулким и протяжным «О-о-о!».

Удар глиняных кружек. Несколько глотков. Все уплотняющийся туман в глазах. Геллир приказывает Боготу наполнить опустевшие чаши. Темная жидкость, отдавая резким ароматом, захлестывает сосуды доверху, зашипев подобно змее. Оказывается у меня под носом и в очередной раз изливается в глотку.

Я быстро потерял счет выпитому. Дрейфовавший где-то в черепе мозг отказывался вести какие-либо вычисления. Все, на что он теперь был способен, это поднимать и опрокидывать кружку, заставляя меня вкушать с каждым разом казавшуюся все более пресной жидкость. Изображение плыло, возгласы ротозеев доходили до ушей невнятным гулом, плечи уже практически не ощущали на себе одобрительных похлопываний. Долго измышлявший новый тост Геллир, в конце концов, не найдя подходящих слов, махнул рукой на разглагольствования, и дальше мы пили уже практически безмолвно. Лишь победоносный рык, томные вздохи, отрыжка и икота после очередного глотка теперь составляли наш диалог. Немеющие губы только и могли, что издавать животные звуки.

Топот и гам становились все громче. Неунывающий Богот разлил очередные пинты. Я, пошатываясь, не с первой попытки ухватил кружку. Мозг сейчас еле цеплялся за ниточки сознания, с трудом сдерживая давно готовые захлопнуться веки. Мышцы в один момент даже отказались поднимать сжимавшую сосуд руку, и я только и мог, что полусонным взглядом глазеть на припавшего к пойлу, раздваивавшегося Геллира. Он, залпом выхлебав все до дна, вяло опустил кружку на самый край стола, отчего та, не долго думая, низринулась на пол, расплескав последние капли эля. Геллир мотнул головой в сторону чаши и уже готовился к ней потянуться, как вдруг, едва не свалившись со стула, уперся ладонями в покрытую влажными пятнами столешницу, распрямился, поднял на меня раскосые глаза.

— Ну в Омут, — только и успел промямлить он, прежде чем с грохотом рухнул грузной головой на стол, едва не пустив трещину по дереву. И сразу же громовым раскатом заслышался утробный храп.

Я, не сразу осознав произошедшее, продолжал с тяжелыми веками взирать на вмиг провалившегося в блаженный сон детину. До ушей, прорываясь сквозь устоявшийся в них гудящий шум, донеслись зычные разноголосые призывы: «Пей! Пей! Пей!». Верно, по правилам «пьяного спора» я для победы был обязан выпить хотя бы столько же, сколько и мой соперник. Главное — не свалиться после. И сейчас нас разделяла всего одна пинта. Странно, что в этот момент моя голова вообще сподобилась преподнести мне такие сведенья.

Тяжело выдохнув и воззвав к последним оставшимся в изнуренном алкоголем теле силам, я воздел кружку к губам, принявшись, гадливо жмурясь, глотать безвкусную, но отчего-то невероятно тошнотворную жидкость. Не чураясь залить себе весь ворот плаща, не отрываясь и подавляя рвотный рефлекс, осушил кружку, громыхнул ею подле головы Геллира и торжествующе вскинул руки кверху, едва не опрокинувшись назад вместе со стулом. Благо, вовремя подсуетившиеся зрители успели подхватить мою пьяную тушу, не позволив ей оказаться у них под ногами.

По трактиру загуляло гремучее «Ура!». Меня одобрительно затрясли, стали трепать за волосы, что-то кричали прямо в лицо. Люди вокруг истово радовались этому моему «триумфу», в то время как мне самому было вовсе не до веселья. Голову кидало из горячего в холодное, глаза сдавливало в тиски, руки и ноги онемели. Мне одновременно хотелось и петь, и плясать, и рвать, хотя мое нынешнее состояние позволяло рассчитывать лишь на последнее. Ко рту постоянно курсировало что-то жидкое, острое, жгучее, мерзкое, но всякий раз ненадолго отступало, пережимая горло судорогой.

За охватившей меня ликующей толпой я даже не смог разглядеть, как порог гостиницы преступили новые посетители. Незаметно прошагав мимо торжествующего люда, они остановились у барной стойки, и только тогда мое рассеянное, плывущее зрение смогло уличить новоприбывших. Шестеро снаряженных в легкие панцири, кольчуги, либо простые кожаные доспехи мужей разных возрастов, с навязанными на пояса спатами вольготно расположились у стойки. Их разговору с трактирщиком мне внять не удалось, да и, если честно, я не особо стремился вслушаться. Возможно, будь я трезвее, а окружавший меня народ тише, то еще навострил бы уши. А так… Да и какая разница, какой новый люд решил провести ночь под крышей этого трактира? Меня их пребывание здесь коснуться вряд ли должно.

Впрочем, я ошибался. Один из путников повернулся, решив, видимо, поглазеть, по какому поводу торжество. Его глаза быстро пробежались по вставшей кольцом вокруг стола толпе, затем перекинулись на меня и вдруг остановились. Улыбка вмиг спала с уст пришельца, остекленевший взор мертвой хваткой вцепился в мою тепленькую физиономию. Вдруг человек, резко развернувшись, что-то поспешно шепнул стоявшему рядом товарищу, и теперь и его зенки, прищурившись, покосились на меня. Было сложно разобрать черты лиц визитеров (моему опьяненному зрению сейчас вообще мало что поддавалось), однако прочитать разом сменившееся на них настроение большого труда не составило.

— Эй! — Один из подошедших к нашей компании гостей прихлопнул вставшего на пути Богота по спине. Приятель все так же беззаботного дремавшего Геллера обернулся, взглянув на потревожившего его человека свысока. Помимо невыдающегося роста, пришельца среди остальных партнеров выделяла небритая черная щетина, столь же темные глубокие зенки, и проходивший по носу старый рваный шрам. — Какого беса этот разбойник тут делает?

— А ты сам… — Богот икнул, стараясь заплетающимся языком подобрать внятные слова, — кем… будешь?

— Это тебя не касается, — резко отрезал обряженный в кольчугу воин. — У меня есть определенные счеты с этим человеком.

— Тогда… я тебе не завидую. Понимаешь, по результату только что закончившегося обряда инцисы… — пьяный преступник сам себя прервал на полуслове, высокозначительно вскинув указательный палец, а затем, расплетя язык, по слогам продолжил: — и-ни-циа-ции, «этот человек» теперь под защитой братства Снежного Аспида. И коли тебе хочется иметь дело с ним, придется вначале замарать руки о нас.

— Не чуди, зюзя. Лучше выдай его по-хорошему…

Мне пришлось долго всматриваться в лица и одежду подступивших к нам людей, прежде чем моему залитому элем разуму удалось их распознать. Я, конечно, не помнил физиономий всех членов того конвоя, сопровождавшего достопамятный фургон, однако одного парня среди этих шестерых узнать-таки сумел. Юноша чуть младше меня, около двадцати лет, тот самый, что стоял часовым тогда на опушке. Он расположился позади остальных и, едва сойдясь со мной взглядами, тут же малодушно отвел глаза. Можно предположить, что оставшиеся пятеро тоже составляли свиту везшего в Виланвель осколки торговца. Вероятно, они, пущенные купцом, как он тогда выразился, «на вольные хлеба», быстро отыскали себе работенку, и сейчас решили обмыть удачно завершенное дело, а, возможно, даже не одно… Такой встречи я никак не ждал, чего и говорить.

— Или что? — распетушился Богот, вздымая широкую, обтянутую пышным кожаным жилетом грудь.

Вдруг толковавший с ним наемник резко сделал широкий шаг назад, одновременно с этим извлекая из ножен протяжно лязгнувший клинок. Не успел я и глазом моргнуть, как в дюйме от заметно выпиравшего кадыка седого преступника, угрожающе сверкая, оказалось острие обнаженной спаты.

— Вот что, — высокомерно бросил приземистый воин, вскидывая подбородок.

Губы Богота расползлись в глумливой усмешке.

— Ответ неверный, — произнес бандит.

Улыбка мигом стерлась с его лица, а руки, с казавшейся невероятной для охмеленного мозга скоростью, взметнулись. Десница ударила по запястью наемника, вынуждая меч моментально выпасть из распахнувшегося кулака. Левая же ладонь, ухватив конвоира под локоть, грубо потянула на себя. Богот с громким треском ударил подволоченного противника лоб в лоб, отчего наемник, точно подкошенный, тут же рухнул на пол, схватившись за лицо.

Этот момент словно послужил отмашкой для остальных, досель смиренно стоявших подле меня трактирных посетителей. С восторженными вскриками они, широко размахивая кулаками, полезли на пятерку оставшихся воинов. Моя же нетрезвая туша, точно игрушка-неваляшка, лишь нелепо колотилась о разгоряченных, лезших в драку бандитов, мотыляясь из стороны в сторону. Как итог — меня мощно отшатнуло, и я, потеряв наконец равновесие, грянулся ниц где-то в углу залы. Поднял тяжелую голову, вглядываясь в рябящее и плывущее скопление раздававших друг другу тумаки людей. Вся таверна сейчас поднялась на потеху. Если во время нашей с Геллиром попойки еще можно было наблюдать праздно сидевших и что-то отрешенно обсуждавших посетителей, то теперь такое чувство, что на ногах оказались абсолютно все. Разве что сам детина все так же как ни в чем не бывало дремал на столе, никакого внимания не обращая на творящийся вокруг него хаос.

Вдруг до моих ушей донесся какой-то приглушенный говор, вынудив меня машинально повернуть голову в сторону источника. И только теперь я заметил одного-единственного во всем этом бардаке безучастно сидевшего за столиком в отдалении человека. Им оказался старик: бледный, осунувшийся, с бездной усеивавших лицо морщин и серебристо-седыми, редкими волосами. Но самая необычная черта внешности крылась в его глазах. Их покрывала плотная иссиня-черная повязка, сквозь которую, вероятно, не прорывался ни единый лучик света.

Облаченный в темную мантию слепец сидел, сжав поставленную на столешницу кружку двумя тощими ладонями, на одной из которых тускло поблескивал пухлый бронзовый перстень с васильковым камнем. Губы старика едва заметно шевелились. Однако, несмотря на разделявший нас десяток шагов и тихий голос слепого, слова доносились до меня весьма отчетливо. Более того, они громовыми раскатами звучали в голове, становясь все громче и громче, сливались с вплывавшими в уши гулом, криками, треском, хряском. Проблема лишь в том, что, даже прислушавшись, внять смыслу речей старика я не мог, ведь молвил он на неизвестном мне языке. Скорее всего, на эльфийском, но утверждать не стану.

Слепец говорил очень быстро, неразборчиво, постоянно меня тембр и проглатывая паузы. Но несмотря на это, уши буквально пленились речами старика, и я с каждым мигом не слышал и не замечал ничего и никого, кроме его темной фигуры и сыпавшихся с сухих потрескавшихся губ звуков. Даже когда он начал повторять уже единожды сказанное, мне не сразу удалось это понять. Я был словно заворожен, скован по рукам и ногам, а глаза не тщились оторваться от тихо тараторившего человека.

Тем временем подле меня то и дело валились очередные перебиравшие затрещин выпивохи. Слепец продолжал мирно глаголить, но слова его вдруг стали затухать, темнота в глазах понемногу рассеивалась, а сам старик будто растворялся, удаляясь от меня все дальше и дальше, сливаясь со стенами и мелькавшими между нами буянами. С трудом, но я смог вырваться из этого словесного, окутавшего меня подобно какому-то древнему заклинанию плена. Тогда моим глазам удалось, наконец, заметить, что сейчас все наемники, прикрывая различные части тела, скрючившись и плюясь кровью, уже валялись в разных частях залы, а посетители, довольно быстро потерявшие общего врага, принялись друг за друга, организовав самую что ни на есть типовую пьяную свалку. Трактирщик же оставался равнодушным к творившемуся под его крышей беспределу — видно, подобное давно стало для этого заведения обыденностью.

Я встряхнул головой, оторвал пузо от пола и, нерасторопно обходя разгоряченных элем драчунов и переступая через уже вышедших из сражения, попутно, ненароком, отвесив одному из полезших на меня дебоширов кулаком в живот, подковылял к стойке.

— Тебе что, добавки захотелось?! — расхохотался Брозеф, окидывая взглядом мою косо вставшую перед ним фигуру.

— Нет. — Немеющие губы практически отказывались раскрываться и твердо произносить буквы. — Мне бы… ключи… от комнаты.

— Ах да, ты же на ночлег. Я совсем запамятовал. Вот, держи. — Он, чуть повозившись, достал из-под столешницы грубый стальной ключ, вложил в мои потные ладони. — Второй этаж. Предпоследняя дверь по левую руку. Лестница там.

Трактирщик мотнул головой, указывая на утопленную в арке и дотоль не замечаемую мной узкую поворотную лестницу с пухлыми балясинами.

Я крепко сжал в кулаке возыметый ключ и, благодарственно, пускай несколько недотеписто, кивнув кабатчику, поковылял в названном курсе, не расставаясь со стенкой.

* * *

Не помню, как мне удалось добраться до двери опочивальни и пуще того попасть ключом в замочную скважину. Казалось, только я прикрыл истомленные глаза, погружая опьянелое сознание в сон, как тут же вырвался из его нежных объятий. Солнце едва обрисовалось красноватым диском над горизонтом, и мне было бы в радость продолжить сонно посапывать на подушке в крепком уморении, однако доносившийся с первого этажа хлопотный шум не позволил вновь провалиться в беспамятство.

Только удалось сесть на укрытой мягкой периной кровати, как в висках раскаленным кузнечным молотом рванула резкая боль, от которой я едва не вскричал. С каждой секундой мигрень нарастала все больше, и не было от этой пытки спасения ни в лежании, ни в покрывании головы холодной подушкой, ни в нутряных лжемольбах всем ведомым Богам. Видно, прошлый вечер удался на славу.

Поняв, что безделье меня явно не исцелит, я, сцепив от боли зубы, встал с постели. В несколько шагов преодолев небольшую, скудно обставленную, но хранящую в своей простоте некий шарм комнатушку, толкнул неплотно прикрытую дверь. Створка тихо и коротко скрипнула, правда этот казавшийся невинным звук ударил в моем черепе титаническим кимвалом.

Каждый шаг вниз по тесным ступеням болезненными толчками отдавался в висках. Удивляюсь, как от такой пытки я еще не забился в угол, принимаясь мученически вопить и звать на помощь. Даже разорвавший мне плечо арбалетный болт — и тот причинял меньше боли. В один момент в мою страдающую голову все же закралась мысль остановиться, осесть, передохнуть, а еще лучше — раскроить проклятый череп о сферическое навершие балясины. Однако она тут же отступила, когда я, ступив на лестничную площадку, смог узреть, отчего в таверне поутру поднялись разбудившие меня суетные звуки.

В полуразрушенной после вчерашнего веселья трактирной зале находилось несколько человек. Из знакомых мне — только трактирщик Брозеф, что, расположившись спиной ко мне и скрестив руки на груди, хмуро глядел под ноги. Я даже не сразу смог понять, что за большой и вытянутый, подобно кокону, сверток невзрачной ткани раскинулся на полу, но, когда четверка обступивших его людей, пригнувшись, схватилась за жерди оказавшегося под материей паланкина, осознание ледяным бичом ударило в сознании.

— Взяли! — с натугой поднимая носилки, зыкнул один из мужей.

Едва паланкин оторвался от пола, как из-под выцветшей ткани, в которой угадывалась простая простыня и которая теперь служила покойнику саваном, вывалилась и повисла бледная истощалая рука. А на одном из пальцев коротко сверкнул бронзовый перстень с васильковым камнем.

— Подбери, — угрюмо обратился хозяин таверны к державшему носилки у изножья мужу. Тот, приметив явившуюся на свет конечность, тут же поспешил вновь вернуть ее под прикрытие посмертного покрова.

Поудобнее перехватив древка, траурная процессия двинулась наружу, сопровождаемая мрачными взглядами кабатчика и еще нескольких молчаливо стоявших рядом с ним людей.

— Что стряслось? — дождавшись, пока носильщики скроются из помещения, подступил я к трактирщику.

— Сам ума не приложу, — насуплено ответствовал он. — Этот старец приблудился к нам не так давно. Мне стало его жаль: пожилой да еще и слепой напрочь, вот я и приютил его в своей гостинице. Он многого не требовал, спал в каморке, ел мало, перед глазами не мельтешил… Вот и сейчас проснулся, я завтрака ему предложил, но только он хлебной корки закусил, как вдруг схватился за горло, свалил поднос со стола, а затем и сам рухнул замертво. Причем не кашлял, не бился, не хрипов. Просто упал и… все. Помер. Это произошло настолько мгновенно, что я до сих пор не могу ничего понять… И никакой болезни за ним не замечал, вроде жив был, здоров. Ну, за исключением. — Трактирщик указал пальцем себе на глаза.

— Может, сердце схватило?

— Может и сердце, — горько вздохнув, промолвил Брозеф и махнул рукой. — Буде с ним. Мира его могиле.

— Мира… — вторил я тихо.

— Прости, но… разглагольствования лишь усугубляют мою скорбь. Извини.

Он, быстро развернувшись и закрыв лицо рукой, отошел за стойку.

…Утреннее происшествие совсем выбило меня из колеи. Мало ужасной мигрени, так еще и Смерть внезапно подкралась под самый бок. Долго я в трактире не задерживался. Аппетит отбило напрочь, потому мною было решено просто подняться в комнату за котомкой и, попрощавшись со стоявшим хмурой тучей кабатчиком, покинуть заведение. Но прежде я, разумеется, выспросил у Брозефа путь к жилищу алхимиков. Тот хоть и пребывал в ужасном расположении духа, поведал мне все предельно ясно и спокойно, отчего тропа легко разложилась в моей голове, пускай я ни разу не бывал в этих краях.

Миновав южные врата, хотя вратами это назвать получалось с большой натяжкой, я двинулся по бездорожью. Уединенно стоявший на лысом холме высокий, богатый на вид, с черепичной вальмовой крышей и большими окнами дом показался на окоеме, едва мне довелось отойти от деревенского палисада на пару десятков шагов. Рядом, дугой огибая поместье, раскинулся хвойный редняк, отбрасывавший на здание длинные тени.

Доковыляв-таки до плотной, с изящным рельефом, двери я, с трудом подняв руку — не унимавшаяся мигрень продолжала долбить по голове, отчего последнюю так и хотелось размозжить о какую-нибудь каменюку — и постучал. Ответом мне послужила глухая тишина. Выждав некоторое время, вновь принялся колотить по створке, в этот раз с несколько большим рвением. По ту сторону, наконец, послышались признаки жизни.

— Иду-иду, — прозвучал слабый заспанный голос.

Дюжина секунд ожидания — и раздался щелчок отпираемого замка. Дверь вяло отворилась, являя моему взору низкого, кряжистого мужа. Такой встречи я, признаться, не ожидал, оттого несколько смущенно опустил глаза на хозяина дома. Гном стоял, полусонно опершись на дверную раму и глядя на меня одним открытым, правда, грозившимся вот-вот захлопнуться глазом. Растрепанные бурая борода и волосы, измятая одежда и запах перегара изо рта недвусмысленно намекали на то, что эту ночь представитель горной расы провел не полезнее меня.

— Доброе… — осоловело буркнул он, икнув, и тут же осекся. Ступил шаг на улицу, лениво вскидывая голову к небу, и, спустя мгновение немого созерцания облаков, вернулся обратно под крышу, — день.

— Здравствуйте, милорд гном. — Несмотря на не лучшее состояние, я попытался остаться при манерах. — Я ищу милорда Васака. Поговаривают, он здесь проживает?

— О-о, — протянул бородач, глупо улыбнувшись и прикрыв зенки. Чуть покачнулся, едва не свалившись с ног, но быстро встрепенулся, поймал равновесие, сделав вид, что ничего не было. Вероятно, виновником подобного его самочувствия все же выступала не только сонливость, но и по-прежнему не отступившее действие хмеля. Гном, смыв с лица дурную лыбу и снова икнув, развернулся, подзывающе махнув мне рукой. — Входи.

Затворив за собой дверь, я, шагая сразу за собиравшим все стенки гномом, быстро миновал небольшую, обклеенную карминово-красными обоями прихожую и ступил в обширный зал. Здесь в очаровательной гармонии собрались большой кирпичный камин, ныне полыхавший, несколько высоких и укрытых пышными ажурными занавесями окон, объемная в коричнево-белую полоску тахта, напротив которой располагался небольшой круглый столик, белая медвежья шкура на полу, а также многообразные кресла, стулья, вазы, зеркала, горшки с цветами и кустами, тумбы, всевозможные шкафы и шкафчики. К самой стене была притороченная широкая разворотная лестница с изысканными резными перилами.

Сопровождавший меня гном остановился и, приложив ладони к уголкам губ, во весь голос закричал на второй этаж:

— Васа-а-ак!

В ответ, вскоре, донеслось лишь неразборчивое бурчание.

— Васа-ак, гремлин тебя раздери! Очнись, питок сенильный!

— Чего? — наконец, вяло отозвались сверху.

— К тебе пришли! Какой-то… — гном быстро смерил меня взглядом.

— Мое имя Феллайя.

— Какой-то Фел… — Икота не дала ему закончить мое имя. — Фел… — И снова. — Ой, пацан какой-то, короче. Ходи сюда уже, а то почем мы как бабки на базаре перекрикиваемся?!

— Дай мне минуту, — вздохнув, тихо и нехотя проговорил голос так, что эти слова еле коснулись моих ушей.

На втором этаже заслышалось смутное шебаршение, треск и малопонятная ругань. Под самой притолокой показалась чья-то неторопливо ступившая на верхнюю ступень оголенная волосатая нога. Однако уже вторым шагом стопа неловко повстречалась с самым краем лестничного выступа, соскользнула, и невысокая коренастая туша, сея вокруг брань и грохот, кубарем покатилась вниз. Лишь достигнув площадки и гулко влетев спиной в стену, гном остановил свой колесообразный спуск. Тряхнув седой бородой, тяжело привстал, попытавшись поставить-таки ступни на лестничную платформу, однако и здесь задурманенное тело дало о себе знать. Нога, споткнувшись, отправила только-только пришедшего в себя гнома в очередное, на этот раз менее долгосрочное путешествие вниз по ступеням. Но в итоге, гремя костями и досками, он все же оказался у цели.

— Ух! — только и смог мученически выдавить из себя седобородый, распластавшись на паркете.

Второй гном, подле меня наблюдавший за спуском своего сожителя, вразвалку подступил к лежачему, присел.

— Ничего себе не сломал, фетюк?

— Вроде, нет, — чуть помедлив, буркнул Васак, едва разомкнув губы.

Буробородый гном поднялся, спорой и кривой походкой двинувшись в сторону небольшой, державшей на себе куст сирени тумбы. Его же товарищ, перевалившись набок, устало повернул голову в мою сторону.

— Мое почтение, — произнес он, привставая на локте.

Решив не оставлять своего товарища слишком надолго, молодой гном вскоре воротился, сжимая в руке фигурный бутыль темно-зеленого стекла. Откупорил, пригнулся, дав сидевшему в чудной позе седобородому вкусить содержимого. Сделав несколько глотков, Васак скорчил мину, что-то буркнул и, спустя несколько мгновений, без памяти рухнул навзничь, закатив глаза.

Его сожитель как ни в чем не бывало выпрямился, стал отступать назад, походя запрокинув бутыль в глотку. Только оторвав зеленое горлышко от губ, протяжно икнул, захлопнул веки и, точно подрубленное под самый корень дерево, завалился спиной на маленький чайный столик, с треском развалив искусную мебель на две половинки.

Я же, разинув рот от недоумения, стоял посреди огромной залы в компании двух резко впавших в казавшуюся беспробудной спячку гномов. Выждав какое-то время, начал ходить взад-вперед, не понимая, что нужно предпринимать в такой ситуации. И что вообще, бесы, только что произошло?! Подошел, поднял лежавший в расхлопнутой гномьей ладони зеленый флакон, поднес к носу, резко отдернулся, почуяв выходившую из горлышка резкую тошнотворную вонь. Поставил бутылочку на пол, и решил носком сапога проверить, не отошел ли Васак вообще в мир иной. Как вдруг седой гном решительно подорвался, что я от неожиданности даже взвизгнул. Он осел на полу, посмотрел на меня вмиг прояснившимся взор, тягуче встал, отряхнулся.

— Пожалуйста, присаживайся, — указав ладонью на стоявшее подле тахты бержер, вежливо сказал алхимик, и стал мерно отступать в сторону камина.

Я, от смятения так и не сумев развязать язык, внял просьбе гнома. Оглянулся, приметил маленькое бархатное с золотой тесьмой кресло, сел, перекинув из-за спины котомку и опустив ее на пол. Васак в свою очередь, распахнув стеклянные дверцы примостившегося подле пылающего очага буфета, взял с одной из полок небольшой лазурный пузырек.

— Прошу меня простить за подобный прием, — отходя к все так же бессознательно лежавшему на груде разломанных досок товарищу, говорил Васак. — У нас с братом была веселая ночка, и мы лишь недавно решили отойти ко сну. Да и посещений сегодня совсем не ждали…

Вдруг лежавший неподвижно гном, разинув рот в тяжелых вздохах, очнулся, и Васак, точно пустышку расхныкавшемуся младенцу, молниеносным отточенным движением вдел откупоренный пузырек в губы товарищу. Тяжело сглотнув, буробородый отстранился от питья.

— Мерз… ость… — закашлялся он.

— Знаю. Но я не виноват, что ты не умеешь пить.

— Это кто еще тут не умеет?!

— Уймись, Курло, — грозно взглянув на брата, сказал Васак. — У нас все же гость.

Буробородый, завидев меня словно в первый раз, как ошпаренный вскочил на ноги, обтер ладони о штаны.

— Курло Бломскогг.

— Феллайя. — Пожал я протянутую десницу.

— Рад знакомству. А это мой брат, Васак, — указывая большим пальцем на вставшего рядом седого гнома, быстро проговорил бурый. — Из того же рода.

Мы обменялись короткими приветственными кивками.

— Дальнейшую беседу позволь вести мне, Курло. Как-никак Феллайя пожаловал к моему имени.

— Безусловно, брат, — чрезмерно учтиво согласился Курло. — Оставлю вас наедине.

И, быстро развернувшись, засеменил в один из отходивших от залы проемов.

Васак же только хотел что-то сказать, как вдруг осекся и поджал губы, принимаясь пристально разглядывать мою физиономию.

— У-у, — затянул он, — как посмотрю, ты минувший вечер тоже не за книгами провел? Не удивляйся, мне, как знатному любителю хмельного, хватит одного взгляда, чтобы понять, что именно человек пил и какие в итоге возымел побочные эффекты. Я вижу нечто крепкое, но не слишком, быть может, наливка какая или темный эль. Хм… У меня есть для тебя кое-что.

Васак быстрым шагом подступил к все тому же незакрытому буфету, вытянул из его недр новую микстуру, на этот раз ядовито-желтую.

— Вот. — Он открутил ракушкообразную крышечку. — Выпей.

— Что это? — недоверчиво покосился на флакон я.

— Лекарство. Держи.

Гном поднес бутылочку мне практически под самый нос. Я осторожно, двумя пальцами принял пузырек, нюхнул горлышко.

— Что за народ пошел? — сокрушался гном, всплеснув руками. — Ну чего ты нюхаешь, чего? Думаешь, отравить тебя решил? Так зачем оно мне, я тебя даже не знаю? Да и потом еще от твоего тела избавляться, канаву подходящую искать или яму рыть. А если рыть, то не здесь. Неча мне землю портить. Далече придется отойти, причем лучше всего ночью. А сейчас только утро, к сумеркам труп может и завонять. Хотя, сейчас не так уж и тепло, так что, скорее всего, не завоняет… Но все равно не оставлять же труп в доме, весь интерьер попортит… — Он говорил это таким голосом и с такой миной, словно мысль о том, куда деть мои останки, взаправду крепко взяла его ум. Впрочем, Васак тут же расхохотался. — Давай уже, пей. Полегчает.

Я, ухмыльнувшись и отбросив сомнения, приложился к горлышку. Сделал глоток и мигом, сдерживая тошноту, оторвался, скривившись от кислючего привкуса.

— Да-да, пакость, — принимая флакон из моей подрагивавшей десницы, спокойно проговорил гном. — Зато пакость чудотворная.

Стараясь унять рвотный рефлекс, я еще несколько секунд просидел, инстинктивно зажимая рот ладонью. Однако вскоре, намного быстрее, чем я предполагал, давящая на череп изнутри боль начала отступать, а разум — светлеть. По голове разливалась приятная, заглатывавшая мучительные барабаны прохлада.

Не веря в столь моментальное исцеление, я принялся бесцельно ощупывал виски и лоб, ошеломленно крутил глазами. Васак же, смотря на эти мои действия, лишь довольно ухмылялся.

— Итак, — начал он, убрав зелье обратно, закрыв дверцы и воссев на расположившийся напротив точно такой же, как и у меня бержер, — что привело тебя в мой дом, Феллайя?

— Совет одного доброго колдуна.

— Колдуна? — Густые седые брови удивленно поползли вверх. — Давненько я не встречался ни с кем из этого народа.

— Может, это освежит вам память.

Я запустил руку за пазуху, извлекая припрятанный во внутреннем кармане плаща кисет. Васак, любопытно сощурившись, протянул руку, принял подношение. Быстро растянул сжимавший шею мешочка шнурок и, заглянув, пораженно присвистнул, сунув внутрь едва протиснувшуюся ладонь.

— Старина Вильфред! Я уж и правда подзабыл о его долге. Вот дурак старый, мог же этим воспользоваться. Ан нет! Ну, постарался он, конечно, на славу! Собрал все необходимое… и даже сверх того!

Гном вытянул из кисета корень темно-красного цвета, сродни тому, что архимаг использовал при сотворении таинства той самой ночью, в лесу.

— Глазам своим не верю! — Он поднес растение практически вплотную к своему засаленному, блестевшему на свету алому носу-картошке. — Экий чертяка, даже фибрис отыскал! Ты не можешь себе представить, как тяжело раздобыть такой корешок, Феллайя. Фибрис сам по себе низкорослый, вечно прячется в кустах или травах побольше, да и произрастает к тому же в не самом доступном месте — Пепельных степях. Одна такая маленькая штучка, если ее правильно приготовить, способна в кратчайшие сроки заживить любую рану. Но раздобыть фибрис, как я уже обмолвился, совсем не просто. Все из-за запрудивших Степи троглодитов. Мало того, что расплодились, точно кролики, заполонив своими твердолобыми отпрысками землю бывшего Имлусгайда, так еще и весь фибрис под себя подмяли. Рвут с корнем, едва завидев. А все знаешь, для чего? Не поверишь, для производства оружия. Наложенная на рану фибрисовая мазь сворачивает кровь буквально в мгновение ока. Отсюда и простонародное название фибриса — «кровянка». Варвары отлавливают и пленят особо неугодливых врагов или просто неудачливых путников, четвертуют их, предварительно накачав снотворным маком для болеутоления, смазывают раны этим чудотворным «лекарством», и оно не позволяет жертве умереть от потери крови. А потом привязывают или прибивают расчлененных к щитам и, когда действие мака заканчивается, а бедолаг начинает терзать дикая боль, от которой они принимаются вопить во всю глотку, вооружаются этими «живыми щитами» на бой во устрашение противника. Эффект, говорят, подобный прием производит грандиозный…

— Васак? — вдруг раздался откуда-то из-за стены озадаченный голос Курло, прервав повествование алхимика.

— Что опять? — недовольно вздохнув и прикрыв глаза, отозвался седобородый.

— С каких пор в нашем доме живет козел?

— Козел?.. — Васак отложил кисет, встал, недоуменно глянув на медленно выходящего из проема брата. — Какой в Омут козел?

— Вот этот. — Курло, с нескрываемой натугой, за рога втащил в комнату упиравшееся и негромко, но сердито блеявшее бородатое парнокопытное.

— Вот чертяка! — Седобородый хлопнул себя ладонью по лбу. — А я почем знаю, откуда он тут взялся?

— И что теперь мне с ним прикажешь делать?!

— Я не знаю! Выведи, привяжи снаружи. Если у этой скотины есть хозяин, то, что-то мне подсказывает, на поиски он первым делом отправится именно к нашему дому.

— Хочешь сказать, мы… — Курло едва устоял на ногах, когда козел яростными махами головы попытался сбросить его руки с рогов. — Мы могли его спереть?

— Тебя удивляет такой сценарий? — иронично развел руками Васак. — Напомнить, что ты притащил сюда на прошлой неделе? А кого — на позапрошлой?

— Ладно-ладно. Я понял.

— Вот и замечательно. Надеюсь, мы его именно украли, а не купили. А то я тебя знаю, любишь ты спьяна золотом разбрасываться.

Курло, тихо выругавшись и продолжая бороться с брыкавшимся и царапавшим копытами лакированный паркет козлом, рывками поволок животное к двери. Когда гном-таки с горем пополам добрался до выхода, то лицо его уже приобрело ярко-помидорный оттенок, покрывшись крупными каплями испарины, а скотина, по-прежнему не поддаваясь, чуть ли не взрыхлила пол, оставив на покрытии после себя заметный след из бледных черт, сколов, щепок и, местами, выдранных досок.

— Что-то мы отвлеклись, — едва захлопнулась входная дверь, продолжил Васак, уперев руки в бока. — Чем могу служить, милорд Феллайя?

— Мне нужна одна кислота. Господин Форестер сказал, что спрашивать ее стоит именно у вас.

— Помогу, чем смогу! Друг Вильфреда — мой друг. Итак, — он сел обратно на бержер, сплел пальцы, — что интересует?

— Сложно сказать. Точным названием я не владею. Но она должна помочь мне проникнуть в Трелонскую башню.

После таких подробностей, кустистые брови гнома встали домиком.

— Вот оно что… — аккуратно начал он, потерев пальцами переносицу. — Растворить какой-нибудь Сумеречный мох мои эликсиры еще сподобятся… Но побороть другие охраняющие то место чары им, увы, не под силу.

— Это совсем не требуется. На магию я управу найду.

— Ну… Как скажешь, — проговорил Васак, поведя головой. Встал со скрипнувшего от облегчения кресла, направившись к ряду расположившихся под потолком навесных шкафчиков, взобрался на стул, отворил створки. — Я этой штукой вообще посуду мою… Но и для мха должна сойти.

Он добыл небольшой, напоминавший колбу темный флакон. Вручил мне, после вновь воссев напротив.

— Позволь поинтересоваться, — неуверенно начал гном, выдержав паузу, — что ты там ищешь?

— Извините, милорд Васак, но не позволю, — отрезал я, убирая пузырек в подтащенную котомку. — Это лишь между мной и архимагистром.

— Ясно, — ничуть не обидевшись, сказал гном. — Очередные колдовские интрижки. Ох и натерпелся я от них в свое время. Впрочем, Вильфред должен получше моего сознавать суть вашего дела. Вряд ли старик станет предпринимать необдуманные решения, тем более когда заходит вопрос о подобных местах.

Я лишь кивнул, молча согласившись.

— Но смотри, Феллайя, Трелонская башня — место гиблое. И коли тебя не пугает разбушевавшаяся там сила, то позволь предупредить о дороге. Путь к башне тернист и опасен. Одни Грон-ро чего стоят. Ходят толки, что там скверна какая-то обитает. Кто такая, как выглядит — не знаю. Немногие возвращались после вояжей к топям, а те, кого Судьба все же пощадила, внятного описания существа так и не выдали. Кто-то говорит о человекоподобной фигуре, кто-то об огромных лапах, а чей-то поврежденный ум и вовсе ссылается на покрывающий спину твари черепаший панцирь. Так что будь на чеку и не вздумай разбивать посреди Грон-ро ночной бивуак. А если все же наткнешься на нечто опасное, то лучше затаись. Сражаться с неизвестным всегда тяжело, особенно на его территории, да и бежать по болотам дело не из легких. Один неверный шаг — и рискуешь навеки остаться под сенями тамошних кипарисов.

— Вильфред меня ни о чем подобном не предупреждал.

— Как же? — истово удивился Васак. — Не мог же он и словом о Грон-ро не обмолвиться?

— Обмолвиться-то обмолвился, но сказал, что это все бардовские байки — не более.

— Байки — не байки, а люди все одно пропадают. И невидальщину всякую болтают. Дыма без огня не бывает, Феллайя. А Форестер давненько в глуши живет. Быть может, многие происшествия на Грон-ро банально не дошли до его ушей.

— Быть может… Благодарю, — покорно поклонился я. — Я учту ваши советы.

— И еще: поперед Грон-ро поля дикие легли, высокотравные. О них тоже в последнее время уйма побасок ходит. Знатоки бестиариев поговаривают, мол, там ырки завелись. Твари, отмечу, не из приятных. Хотя в эти-то россказни я верую уже куда менее охотно. Серьезных подтверждений гнездам ырок в той местности нет. Но все равно гляди в оба. Возможно, опасность встретит тебя раньше, чем ты будешь того ожидать.

— Если на кого и наткнусь, то у меня найдется, чем их встретить. — Я погладил рубиновый набалдашник притороченного к поясу фальчиона.

— Не может быть! — В очередной раз глаза гнома пораженно округлились. Он встал, неспешно подступил ко мне, не сводя взгляда с моего клинка. — Это тот самый меч?.. Ты позволишь?

Я, не найдя резонов противиться, изъял оружие из ножен, вкладывая рукоять в тучную гномью десницу. Васак завороженно заскользил взором по стали, провел по ней пальцем, прокрутил меч в кисти. Казалось, что в руках он держит не смертоносное оружие, а настоящее произведение искусства.

— Борода всемилостивого Берима, до сих пор хранил, пройдоха обветшалый. Знаешь, Феллайя, кто выковал этот фальчион? Я. Моя последняя и, воистину, лучшая работа. Право, недолго я варился в кузнечном ремесле. Алхимия быстро пленила мой тогда еще юный ум своими мифами и легендами. Хотя, наковальня, горн, клещи и все прочие атрибуты по сей день пылятся в подвале этого поместья. Не знаю, зачем я их перевез. Тяжелые ведь, заразы. Наверное, память… Тогда Вильфред был против того, чтобы я добавлял этому клинку даже щепотку уникальности. Он настаивал на самом простом мече, коим в боевой горячке можно было бы скоро овладеть, легко взмахнуть и молниеносно поразить. Однако, вопреки желанию заказчика, я не мог позволить своим жадным до изысков рукам выковать нечто совсем заурядное. Посему и добавил к стали несколько щепоток чистой серебряной пыли, чтобы нечисти неповадно было. Мало ли с чем этому оружию пришлось бы столкнуться. И видишь, как оно сложилось, тебе подсобил. В предстоящем походе серебро может прийтись как раз кстати. Одной более-менее глубокой раны всякой нелюдине хватит, чтобы сгноить органы изнутри, подарив твари скоротечную, но мучительную смерть.

Гном, в последний раз провернув фальчион, вернул его мне.

Внезапно входная дверь распахнулась, гулко грянувшись о стену и вновь захлопнувшись. Испачканный грязью с головы до ног Курло быстрой походкой, чертыхаясь, прошествовал сквозь залу.

— Клятый козел, клятое утро, клятый эль, — тихо бурчал он себе под нос, зажимая затылок ладонью. — Чтобы я еще хоть раз так нажрал…

Но не успел гном закончить, как позади него раздался оглушительный треск, а уже в следующее мгновение слетевшая с петель входная дверь ударила ему в спину, опрокидывая на пол и придавливая сверху. В разверзнутом проеме, гордо блея, стоял тот самый только-только выволоченный Курло на улицу козел. Правда, выглядело животное совсем неважно: шерсть потемнела, местами и вовсе оплешивев, морда осунулась, став угловатой, а буркала налились кровью. И, сдавалось мне, подобная метаморфоза — вовсе не гномьих рук дело.

Выждав короткую паузу, пока Курло сбрасывал с себя створку и приседал, парнокопытное сорвалось с места. Лишь в самый последний миг, когда рога козла и лицо алхимика разделяло порядка локтя, мои руки сами собой инстинктивно сплели заклятие, отшвырнув животину в стену. Гулко грянувшись о перегородку, козел рухнул набок, забив ногами и беспомощно забекав.

Не прошло и пары секунд, как вскочивший на ноги и невесть откуда выхвативший топор Курло занес оружие над трепыхающимся парнокопытным, но вовремя подоспевший брат успел его остановить:

— Отойди! — схватив буробородого за взброшенные руки, крикнул ему в лицо Васак.

Молодой алхимик спорить не стал, хотя его округлившиеся от гнева глаза буквально испепеляли козла взглядом. Курло начал пятиться, однако топор даже не думал убирать.

— Успокойся, — мягко говорил ему брат, — это простая скотина. Тупое животное…

— Простая?! Туп… тупое?! — от взявшей его ярости буробородому с трудом покорялись слова, он постоянно путался, запинался, зато активно жестикулировал. — Ты видишь? Видишь это, Васак?! Она… оно вынесло к… чертям собачьим дверь! Хочешь сказать, «простая скотина» способна на такое?!

— Еще раз повторяю, Курло, успокойся, — седой, казалось, вовсе его не слушал. — Положи топор, присядь, закури трубку.

Брат вновь хотел ему что-то сердито возразить, но вдруг захлебнулся словами. Красноречивы были лишь его глаза, которые по-прежнему смотрели на козла, и в которых теперь заместо лютого возмущения внезапно пробудился настоящий животный страх. Васак не решился оборачиваться сразу, видно, сочтя этот взгляд за некую уловку, но едва его ушей коснулись доносившиеся из-за спины хруст, хрипы и отвратительное бульканье, как сомнения тут же сошли на нет.

Козел все так же лежал на боку, бодая копытами воздух и блея. Но если раньше мне думалось, что он ведет себя так из-за боли от столкновения со стеной, то теперь я понял, в чем заключалась суть его брыканий. Под темной козлиной шерсткой что-то вдруг зашевелилось, заползало, забегало. У шеи взбухали и сдувались подкожные пузыри, конечности чуть заметно изламывались в непривычных местах, ребра словно выдавливались изнутри. Казалось, это действо должно доставлять животному чрезвычайные мучения, однако из его глотки с каждой секундой доносились все более тихие и редкие звуки. Зато тело козла шумело еще как: гудело, скрипело, гремело, хлюпало.

— Держи его! — громко рявкнул Васак брату, указывая пальцем на парнокопытное.

Курло без лишних слов сразу же навалился на мутирующее животное. Седой же гном выскочил на улицу, недолго там порыскал, что-то громко, но неразборчиво бурча, тяжелыми шагами воротился, сокрушенно схватившись за голову.

— Там… там. — Его глаза бегали по придавленному алхимиком козлу. — Там столько…

— Че… го? — борясь с вырывавшейся скотиной, проскрипел буробородый.

— Да чего только нет! Спирт, кирказон, плесень желтая. Куча других эссенций. Все разбитое, все вытекшее.

— И… что теперь?

— Как что, дурень?! Тебе водка все мозги к чертям спалила?! Эта тварь налакалась из лужи! Из лужи со всей этой дрянью! Вместе смешанной! Ты хоть можешь себе представить, чем это может обернуться?

— Знаешь… мне сейчас… сложно что-либо представить…

Курло привстал, секундно размялся и вновь повалился на козла всем весом.

— Ты… — заговорил он, приметив взявшие замолчавшего брата думы, — ты можешь что-нибудь… сделать?

— Я… — Васак потер затылок, нерешительно озираясь по сторонам. — Я могу попробовать.

— Давай только резче, хорошо? Кажется… из бока этой твари начинает… что-то лезть.

Надрывно прохрипев, Курло обхватил козла руками, словно пытаясь вдавить его в пол. Васак же, недолго пометавшись, широкими шагами устремился в другую комнату. Заслышались скрип створок, лязг петель, переливчатый звон стекла вкупе со спорым бурчанием и то и дело возникавшим топотом.

Я стоял, слабо понимая, что мне следует делать в сложившейся ситуации. Впрочем, покрывшийся ярким багрянцем буробородый алхимик вскоре нашел для меня занятие. Правда, не сказать, что оно требовало исключительных знаний, недюжинной силы или прямых рук. Хотя последнее все же было желательно, дабы помочь мне не расплескать до краев наполненный можжевеловой водкой граненый стакан на долгом пути от прикаминного серванта до, собственно, губ боровшегося с мутировавшим парнокопытным гнома. На мгновение ослабив хватку, в наслаждении глотая питье, алхимик благодарственно кивнул и навалился на тварь с возросшей силой. На несколько секунд Курло даже удалось полностью обездвижить животное — другое дело, что вскоре после этого он вдруг сдался, лихорадочно отпрыгнул от козла, болезненно припал на одно колено, держась за грудь и шипя сквозь зубы.

— Зараза! — проворчал он, оторвав окровавленную ладонь от торса и взглянув на протянувшуюся от ключицы до самого живота глубокую рванную рану.

Только гном хотел, сжав кулаки, броситься на уязвившую его тварь, как, подняв глаза на козла, неожиданно для самого себя остановился, утопив собственное исступление в возникшей внутри пучине страха. Уже не издававшее никаких звуков парнокопытное практически покойно возлегало на полу, иногда лишь судорожно придергивая ногами и головой. Зато бесновалось вырвавшееся из его бока гладкое вострое щупальце, изгибаясь и мотыляясь из стороны в сторону, разбрызгивая сгустки крови вкупе с полупрозрачной слизью. С каждым ударом сердца новая конечность вылезала наружу все больше, хрустя козлиными ребрами, мышцами, сухожилиями, гнусно треща и чавкая.

— Васа-а-а-к!!! — пронзительно завопил Курло, схватив меня за руку и пятясь.

Но седобородый гном появился в комнате еще за секунду до этого призыва.

— Drui mig lyng! — живо вскрикнул он — вероятно, ругнулся, — вздрогнув, отшатнувшись и ухнув спиной в стену, да так, что едва не выронил из рук кухонную воронку и банку с какой-то мутной жидкостью.

Впрочем, ошеломление быстро оставило Васака, и он в пару прыжков подскочил к твари. Правда, совсем близко к себе она его не пустила — щупальце извернулось, попытавшись резким выпадом уколоть гнома, но тот успел вовремя замедлиться и увернуться. Вытянувшись подобно потревоженной змее, омерзительная конечность словно следила за Васаком, поворачиваясь соответственно его передвижениям. Гном в свою очередь пытался обойти козла с головы, но и там щупальце не позволило ему подойти слишком близко.

— Чтоб меня! — спасовал седой, встав рядом со мной. — Я должен залить эту дрянь ему в глотку. — Он кивнул на сжимаемую в руке банку. — И желательно как можно скорее. Иначе, кто знает, что и с какой стороны у него еще вылезет.

— Я могу поп… — вдруг скривился Курло, прерывая себя на полуслове и крепче сжимая грудь. — Могу попробовать его обездвижить.

— Еще чего не хватало, — наблюдая за пляской скверной бескостной конечности, отвечал Васак, до сих пор не уличив ранение брата. — А мне прикажешь потом на похоронах рассказывать, как тебя насмерть пронзило козлиное щупальце? Так себе идейка.

— Я скручу его, — вступил я. — Мне для того к этой твари подходить не нужно. А ты делай, что необходимо.

Старый алхимик глянул на меня снизу вверх, недолго помолчал, словно просчитывая в голове план действий, и согласно кивнул:

— Будь по-твоему. Надеюсь, сдюжишь с его брыканиями. А ты. — Васак повернул голову в сторону брата и, заметив-таки огромное кровавое пятно и рану на груди последнего, тут же переменился в лице. — Преславный Берим, это еще что такое?!

— Ничего особенного, — махнул головой Курло.

— Да я вижу, так, царапка мелкая. Смотри мне тут кровью не истеки…

— Я на ногах, Васак, — перебил брата буробородый. — Все нормально. О лечении подумаем позже.

— Хорошо, — с трудом оторвав взгляд от Курло, решительно глянул вперед старший алхимик. — Тогда не будем больше откладывать.

Я счел эту фразу за отмашку. Рука взметнулась вперед, бросая в козла простейшим сковывающим заклинанием, кулак стиснулся, фиксируя попадание в цель. Неподвижно лежавшее животное чуть вздрогнуло, а щупальце прижало к телу невидимым прессом, бороться с которым конечности было, как видно, абсолютно не под силу. Поначалу я думал и вовсе отрубить лишний член, однако было неизвестно, как бы это отразилось на мутации. Возможно, все бы прекратилось, а возможно, козел бы тут же обзавелся новыми щупальцами, крыльями, клешнями, жвалами. К сожалению, о факторах мутагенеза мне не приходилось слышать и краем уха, оттого и последствий я предугадать не мог.

Увидев окончательно парализованное парнокопытное, гномы бросились к туше. Присели, Курло запрокинул голову козла, открыл пасть, вставил воронку. Васак же, со скрипом открутив крышку, чуть наклонил банку, заставив мутноватую бледно-желтую жидкость излиться в глотку животного.

— Без толку, — вскоре обнаружив, как весь раствор вытекает из пасти кашляющего животного, прервался старший брат, ставя сосуд на пол.

— И что прикажешь делать? — Курло выудил воронку.

— Ну, — с наигранной задумчивостью почесал затылок седобородый, — есть еще один способ…

— Во имя Берима, говори уже прямо, Васак!

— Как правило, существует два варианта напрямую попасть в желудок живого существа…

— Клистир я этому козлу в жопу совать не буду!

— А тебя и не спрашивают, — отрезал Васак. — Где лежит — знаешь. Неси давай.

Курло попытался возразить, но суровый взгляд брата не позволил ни одному протестному слову слететь с его губ. Буробородый прорычал, ругнулся сквозь зубы, всплеснул руками да поднялся, широким шагом уйдя из комнаты. Вернулся он довольно скоро, не прошло и десятка секунд. Я тем временем, не разжимая кулака и не сводя взгляда с животного, присел на маленькую тахту, давая отдых ногам. Мое же колдовское естество до сих пор, как не странно, не выдало ни малейшего признака усталости.

Коснувшись двумя пальцами лба и прошептав что-то с закрытыми глазами, точно помолившись и вызвав тем самым ухмылку на лице Васака, Курло с размаха, словно кол в сердце вампира, вонзил медицинскую трубку в задний проход козла. Животное от такой процедуры даже не ойкнуло, а вот буробородый наскоро отскочил, став брезгливо отряхивать и обтирать руки.

— Ох, деятель, — покачал головой Васак и начал медленно и аккуратно вводить раствор.

Всего мероприятие по «излечению» парнокопытного заняло чуть более нескольких минут, после которых Курло пришлось выволочь окончательно присмиревшее животное наружу. Васак же, пригласив меня обратно на бержер, вновь уселся напротив, прежде ополоснув руки в тазике.

— Чего только в этих стенах не приключается, Феллайя, — улыбнулся он, подобрав уроненный в суете фальчион. — Прости, что он оказался на полу.

— Ничего. — Я спрятал протянутый меч обратно в ножны.

— Странное дело, — гном откинулся на спинку стула, мечтательно-отрешенным взглядом уставившись в потолок. — Я всегда осуждал тех, чьи чертоги ты решил посетить. А сейчас… сейчас меня самого словно посетил трелонский дух. Все этот треклятый козел. Знаешь, поговаривают, хотя правды никто и не знает, что некроманты проводили в своей башни самые разнообразные опыты. В том числе и над животными. Кормили их смесями разных токсичных трав, кореньев, плодов и смотрели, что приключится. Зачем оно им было нужно — загадка, которую ты, возможно, скоро разгадаешь. А, возможно, и нет, — совсем буднично пожал плечами Васак, опуская на меня глаза. — Вот и я теперь. Ох, знал бы ты, как хотелось мне оставить все как есть, посмотреть, что случиться с этим козликом дальше, все исследовать. Но… Я все сделал правильно. Нельзя насиловать природу, какой бы силой ты не обладал. Она все одно сильнее, и месть ее может быть во стократ страшнее любых войн… Не знаю, зачем я вообще тебе все это рассказываю. Итак, на чем мы остановились?

— Вы, кажется, потчевали меня напутствиями и предупреждали о возможной угрозе…

— Ах, да-да, верно. В общем, будь на чеку, мой юный друг. Меч у тебя знатный, но сам по себе он — лишь кусок обычного, пускай искусно вылитого, филигранно выкованного и вообще шедеврального металла, какой еще поди поищи, — седой гном не упустил возможности еще раз похвалить самого себя за созданный когда-то давно клинок, расплывшись в игривой лыбе. — Здесь нужна твердая рука и острый глаз. Впрочем, важнее всего быстрые ноги и отсутствующее чувство собственного достоинства. Они лучше остального способны вытянуть тебя из любой передряги.

— Обязательно учту, — ухмыльнулся я, вставая на ноги. — Что же, я благодарен вашим советам и радушью, милорд Васак. Но мне пора в путь, мы и без того с вами засиделись.

— Зато будет что вспомнить… Постой. — Он поднялся и быстро засеменил к устроившемуся подле камина буфету, извлек округлый, овитый толстой сетью бутыль. — Быть может, на дорожку?

— Нет, извольте, — даже не задумавшись над предложением алхимика, отказался я. — Этой ночи мне хватило с лихвой.

— Смотри сам, дорогой друг. Путь до Трелонской башни неблизкий, самоходом — около недели. И поселений по пути ты больше не встретишь. Оседать еще северней не станет даже отпетый полоумец.

— Благодарен за вашу заботу, я справлюсь…

— Хоть яблок захвати! — окрикнул меня Васак, когда я повернулся в сторону выхода. — Из-за Мадрусовой Росстани приплыли. Редкий сорт. Один такой вкусишь — и целый день сыт будешь. Просто я уже не знаю, куда деть экое добро. Еще целый мешок гниет лежит. Скотина не жрет — видно, слишком изысканное для них блюдо. Либо просто осенних фруктов не любят. А Курло от одного их вида скоро и вовсе мутить начнет.

Я томно вздохнул.

— Ладно, — поняв, что от гномьего гостеприимства с пустыми руками не уйдешь, сдался я. — Пожалуй, возьму парочку.

 

Глава восьмая

Местность скудела. С каждым уводившим меня все дальше на северо-восток шагом окружающая среда теряла признаки человеческой освоенности. Пропадали взрыхленные пашни, исчезали утруждавшие себя разного рода сельской рутиной люди, растворялся тянувшийся над домишками сизый каминный дымок. Спустя лишь сутки я очутился в глухой, безлюдной местности в практически полном одиночестве. Зверье, поначалу, не дерзало подступать к моим бивуакам, отчего даже удавалось выделять достаточно времени для вечерней медитации. Но волочились дни и ночи, земля и воздух становились холоднее, а животные — смелее. Из-за этого мне иногда даже приходилось пробуждаться от раздававшегося близ лежбища шороха и отгонять нежелательных гостей от покоившихся в котомке-подушке съестных припасов. Несмотря на то, что я просил у милорда Васака лишь «парочку» его хвалимых яблок, добрая гномья рука загрузила мой и без того не самый легкий багаж целой дюжиной румяных, сладко благоухающих, размером с голову младенца плодов. Но стоит отдать обещанию алхимика должное, фрукты прекрасно утоляли голод. Одно съеденное спозаранку яблоко усыпляло алчбу до самого вечера, и тогда в ход шла уже собранная учителем Вильфредом провизия: сушеное мясо, сухари, картофель, разные овощи, сыры. Все это вкупе с любезно отданным мне старым магом небольшим котелком позволяло соорудить вполне сносный ужин под разгоравшимися звездами.

Всякий новый день ощущался много холоднее предыдущего, и уже на третий день пути ударили серьезные заморозки, отчего мне даже пришлось сменить свой излюбленный темный плащ на теплую, пускай и смотревшуюся несколько аляповато, меховую куртку. А спустя пять солнц под ногами и того пуще захрустел снег, тонкой кромкой припорошивший быстро коченевшую осеннюю почву.

Ступал я по абсолютно дикой местности — тракт даже не думал сопровождать меня в походе, еще от самой деревни уйдя одним ответвлением на юг, к Руасу, вторым на восток, к старым шахтам, а третьим на запад, до Виланвеля.

Отмеченное Васаком поле вынырнуло из густого тумана на седьмой день пути, ближе к закату. Длинные желтоватого оттенка стебли, точно плотоядные каэльронские лианы, охватили мое тело, погружая в прохладное и мягкое, волнующееся на ветру море. Поднимавшийся до самого носа частокол дикой травы окутал меня со всех сторон, не позволяя толком ничего разглядеть и вынуждая практически на ощупь пробираться вглубь, то и дело дергаясь от коловших незащищенные части тела травинок. Главное сейчас — не сбиться с курса. Топи должны показаться ровно впереди, если идти точно на северо-запад. А учитывая одноликость окружавшей меня природы и упорно стоявший туман, сделать это будет непросто. Важно не терять концентрацию и слепо, не сбиваясь, следовать по намеченному пути.

Когда я уже потерял счет шагам и в голову закралась каверзная мысль о моем возможном плутании, неподалеку раздался звонкий шорох. Ноги сами собой остановились, точно вросли в землю. Я настороженно навострил уши. Через несколько мгновений звук повторился, но уже в другом месте и куда более четко. Непонятный протяжный шорох, словно кто-то быстрыми и короткими перебежками шнырял вокруг. Глаза ухватили отчетливое шевеление травы, будто змея или полевая мышь скитались под защитой стеблей. Только вот учитывая размер этих стеблей я боялся даже представить, какого размера должны быть такие змейки с мышками.

Вдруг в траве живо промелькнули две маленькие светящиеся сферы, заставив желтое море заметно всколыхнуться. Рука сама собой потянулась к поясу, выдернула из ножен фальчион и выставила вперед блестящий в бледно-алых солнечных лучах клинок. Вновь два шарика, прошуршав, скользнули на самой границе зрения. Я насторожено повернулся, острием меча указав на отчего-то не решившиеся скрыться, мерцавшие серебром средь плотной травяной стены сферы. Это были глаза. Близко посаженные друг к другу зенки с вертикальными зрачками медленно плавали в жухлом море. Ниспадавшая от стеблей тень и стоявший туман не позволяли разглядеть иных черт приблизившегося ко мне создания.

Однако это существо было не единственным. Я явственно ощущал еще самое малое одну пару глаз, алчно буравивших мою спину. Теперь приходилось следить уже за двумя направлениями потенциального нападения. Мне не думается, что эти твари всего лишь мирно проходили мимо. И то, что одна из них располагалась точно позади, отнюдь не внушало оптимизма.

Ненадолго померкший шорох внезапно разгорелся с новой силой. Трава за спиной яростно зашелестела, и стоит отдать должное моей реакции, которая не подвела и вовремя толкнула тело вбок, выкручивая пируэт. Мимо, в считанных дюймах, пролетела мерзко хрипящая туша и, не достигнув цели своего прыжка, впорхнула обратно в траву, вновь скрывшись из виду и даже не позволив толком себя разглядеть. Едва я остановил вращение, как уже спереди обрушилась новая атака. Опережая саму мысль, руки вскинули меч и на него, раззявив пакостную пасть, с отвратным хрустом нанизалось скакнувшее из-за стеблей существо. Фальчион под тяжестью обмякшего тела бессильно накренился, уперевшись острием в землю. По клинку с омерзительной медлительностью, оставляя на стали кровяной след, соскользнуло и глухо упало на почву тело, раскинув тощие ручонки. Пальцы и некоторые мышцы еще бились в посмертных судорогах, лупатые буркала остекленели, а из большой, походившей на обезьянью, носившей острейшие пикообразные клыки пасти стекала тонкая рубиновая струйка.

Ырка. Именно то создание, о котором меня и предупреждал Васак. Что же, вероятно, слухи о их здешнем обиталище более чем правдивы. Эти мелкие, в четыре фута ростом, тщедушные и до тошноты мерзкие на вид твари всегда любили заросшие поля. Учитывая манеру их передвижения — чаще всего на четвереньках — такое окружение служило для и без того приземистых кровососов отличным укрытием. Тем паче, что ырки обычно охотятся на сусликов, мышей, хомяков, зайцев, змей — такой живности в безлюдном степном поле хоть отбавляй. На человека же нападают редко — попросту боятся крупного противника. Но теперь решились. То ли оголодали совсем, то ли решили, что толпой меня уж точно завалят. Что же, проверим.

Я вновь поднял на момент опущенный фальчион. Впрочем, новых нападений не последовало. Серебристые пары глаз, загораясь одна за другой, аккуратно бродили, медленно, но верно окружая меня. Стараясь отогнать тварей и создать себе хоть небольшую видимость, я принялся несколько безрассудно размахивать мечом, обрубая стебли примерно наполовину, закружившись остро разящей юлой. Отпугнуть ырок труда не составило — существа, негодующе шипя при виде пляшущего в опасной близости фальчиона, все-таки отступали, их сверкающие буркала углублялись в заросли, — однако серьезного подспорья для меня этот маневр не создал. Трава, пускай и вполовину укороченная, все равно с головой проглатывала ползавших на карачках нелюдей.

Стоило мне покончить с остриганием растительности и взять короткую паузу, стараясь поймать равновесие и покрепче встать на ноги, как грянула атака. Ырка выпрыгнул слева, на самой границе зрения, но я застал его скачок в самом зачатке, так что мне удалось довольно легко увернуться от страждущих плоти когтей и клыков, пропуская тварь мимо. Буквально тут же, не дав передышки, спереди грянул второй прыжок, и теперь руке уже пришлось вскинуть клинок. Ырка, не боясь пораниться, вцепился лапами в острую сталь, словно это был надежный древесный сук, пасть, протяжно заверещав, хищно защелкала в надежде добраться до моего лица. Я, серьезно растеряв равновесие от тяжести повисшей на клинке туши, отбросил костлявое существо обратно в траву, с трудом удержав оружие.

Встряхнул фальчионом, прогоняя с рук усталость и переводя дух. Но большой паузы мне не дали. На спину, впиваясь в плечи острейшими когтями, взлетел очередной враг. Этот удар едва не свалил меня с ног. Загнувшись и сделав несколько неловких шагов, я все же смог устоять, схватил клацающую челюстями возле шеи тварь за шкирку, швырнул через плечо. Подгибая под собой траву и гремя костями, ырка покатился по земле.

Не успел я должным образом распрямиться, как в бок громыхнула новая тварь, выбивая из рук фальчион. После этого столкновения мои ноги уже не сдюжили устоять. Вместе с обхватившим меня существом, я отлетел на несколько ярдов, больно рухнув навзничь. Не теряя времени даром, ырка сразу залез мне на грудь. Клыкастое рыло распахнулось в надежде прокусить мою шею, но мне, несмотря на возникшее после удара темечком оземь помутнение в глазах, удалось вовремя сориентироваться. Останавливая пасть всего в мизинце от моего носа, я схватил тварь руками за голову, чуть ли не оплетя ее пальцами. С натугой, кривясь от усилий и смердящего падалью дыханья кровососа, дернул в сторону — раздался гнусный хруст, и ырка, с вывернутым под неестественным углом черепом, рухнул замертво.

Быстро свалив с себя зловонную тушу, я схватил взглядом лежавший примерно в пяти ярдах фальчион. Не позволив себе и маломальского перерыва, принялся перекатываться через бок, вскоре вернув клинок обратно в десницу и вскочив на ноги. Но очередного нападения, как ни странно, не последовало. Ырки, показываясь уже не только глазами, но и мордами, внимательно блуждали вокруг меня, шипели, стрекотали, хрустели травой. Видно, их ущербный разум все-таки уяснил, что жертва не так проста и даже в одиночку способна дать солидный отпор. Нахрапом такую не взять.

Твари бродили медленно, мелькая на расстоянии вытянутого меча и вынуждая меня выжидательно крутиться на месте. Острие фальчиона плавало в воздухе, ноги мерно топтались, глаза стреляли из стороны в сторону. Атаковать я не стремился. Они, вероятно, только на это и надеялись. Замахнусь на одного — упущу из виду остальных, и тогда меня настигнет удар со спины, которому сложно будет противостоять, особенно если существа решат навалиться всем скопом. Теперь ырки явно прониклись ко мне страхом, а вместе с ним и неким «почтением», и сдуру точно не полезут.

Внезапно под сапогом что-то глухо хрупнуло, вмиг выметая из разума воцарившееся в нем сосредоточение. Носа коснулся легкий пряный аромат. Ырки все, точно по команде, застыли, глянув мне под ноги, вслед за ними взгляд опустил и я. Глаза уличили под сапогом раздавленное яблоко, что белой мякотью расплескалось на несколько дюймов вокруг, задев также мои штаны и обувь. Второй пухлый красный плод лежал рядом, и лишь чудо избавило его от участи собрата — стопа на дюйм разминулась с округлым плодом. Как ни странно, я только сейчас ощутил появившуюся на плечах легкость. Котомка на них уже не повисала, скорее всего соскочив, когда меня опрокинула та тварь. Сама сума валялась неподалеку, развязавшаяся, с выглядывавшими изнутри припасами.

Поняв, что уделяю созерцанию размозженного фрукта непозволительно много времени, я вскинул глаза, ожидая увидеть готовящихся атаковать отвлекшуюся жертву противников… Но ырки стояли все так же недвижно, бестолково смотря на примостившееся у моего сапога налитое яблоко.

Я хмыкнул, нанизал спело хрустнувший плод на острие фальчиона, поднял. За движением яблока проследовали и завороженные взгляды существ.

— Хотите? — ехидно поинтересовался я, тряхнув мечом с красным фруктом на конце.

Ответа, как и ожидалось, не последовало. Ни угуканья, ни кивков Впрочем, это было и ни к чему. Я осознавал, отчего внимание тварей так пленил созрелый плод. Ырки — никто иные, как пораженные вампиризмом дети. Несмотря на то, что большая часть их человеческой памяти и привычек после обращения была утеряна, а остались лишь первичные животные инстинкты, некая часть ребяческой натуры все же прорывалась сквозь отмерший мозг. И теперь, завидев большое, сочное, красное яблоко, подобное которому они, наверняка, частенько уминали за обе щеки будучи живыми, ырки не могли оторвать глаз от блестящей фруктовой кожицы. В голове у них сейчас был лишь один призыв: заполучить! Однако учитывая то, что вожделенным плодом владело существо, внушавшее им большой страх, твари не дерзали нападать.

Я снял яблоко с клинка, чуть покрутил, любуясь смутно игравшим на кожуре солнцем, и, широко размахнувшись, швырнул что было мочи. Реакция кровососов не заставила себя долго ждать. Сорвавшись с мест, ырки, едва не сбивая друг друга с ног, ломанулись вслед за улетевшим невесть куда плодом, и спустя считанные мгновения я стоял в гордом одиночестве среди обрубленной и во многих местах примятой травы. Терять по чем зря эти драгоценные мгновения в мои намерения не входило — быстро сориентировавшись по пробивавшемуся сквозь туман заходящему солнцу, я подхватил с земли котомку и стремглав бросился на северо-восток.

Бежал я недолго и относительно спокойно — погони за плечами не наблюдалось. Высокие жухлые стебли постепенно поникали, уменьшаясь до привычных размеров, земля под ногами становилась водянистее, превращаясь в грязное вязкое месиво, тут и там мелькали жалкие буреломы, страшненькие пеньки и гнусно булькавшие жижей непонятного происхождения лужи. Вдруг из моментально опустившегося мрака вынырнули сухие кустарники и огромные болотные кипарисы. В нос ворвалась кисловатая вонь.

Топи Грон-ро явились внезапно.

* * *

Первое, чем следует обзавестись на болотах — достаточно длинный шест. Благо, деревьев здесь, как крепко впившихся корнями в землю и уходивших вершинами под хмурые облака, так и поваленных было в достатке. Вскоре в моей руке оказалась трость длиной практически в фут, что тут же принялась прощупывать трясину на предмет затаившихся под грязью и готовых увлечь путника в свои недра пучин.

Идти приходилось медленно. Заиндевевшая болотная вязь с большой неохотой отпускала ступившие в нее ноги и их приходилось в буквальном смысле выдирать из липкой хляби. А еще этот туман. В топях он казался не столь густым, однако куда более едким. Терпкое марево заползало в нос и рот и словно оседало там мелкой, холодной, гадкой пыльцой, отчего дышать становилось по-настоящему тяжело. Вдобавок эти непередаваемые болотные ароматы сырости, гнили, тухлятины… Впрочем, какой смысл жаловаться? Ведь иного выбора, как, несмотря на все неудобства, пройти Грон-ро насквозь, мне не оставалось.

В один момент тяжелые условия вкупе с накопившейся усталостью и голодом все-таки одолели меня, и, приметив небольшую прогалину, я решил позволить себе привал. Расчехлив котомку и перебрав оставшуюся в ней снедь, которой мне должно хватить на день-другой, моя персона принялась за обед. Светило уже полностью завалилось за горизонт, что было отнюдь не самой отрадной новостью — брести по топям в кромешном мраке мне совсем не хотелось. Пока что из живности я, благо, встретил лишь несколько ворон, что, едва мне довелось подступить к облюбованному ими кипарису, тут же вспорхнули с веток и, громко хлопоча крыльями, скрылись в тумане. И я очень надеялся, что мне и далее не будет попадаться ничего здоровее и страшнее подобного зверя.

Впрочем, то, с какой скоростью мои ноги двигались по болотам, настораживало. Черное небесное полотно уже вовсю сверкало мириадами звезд, а я, по ощущениям, не отошел от поля ырок и на две сотни ярдов. Единожды мне даже, окинув взглядом болотный пейзаж, еле удалось побороть в себе рвение плюнуть на все и двинуться в обратном направлении. Но нельзя — обучение должно быть закончено. Во всяком случае, так утверждал учитель. Хотя с каждым днем в моей голове все четче звучала мысль, что это не единственная причина, по которой Форестер, изменив собственным принципам, взялся меня обучать, а после отправил в Трелонскую башню. Причем именно в тот день. Впрочем, ответами на многочисленные «почему?» я, увы, не владел. Но вполне возможно, что разгадки уже давно ожидают меня в конце пути. Осталось лишь одно — добраться. А пока мне вряд ли выпадет шанс заглянуть за театральную ширму.

Когда я, уняв голод и малость отдохнув, готовился продолжить путешествие, неподалеку раздалось едва слышное бульканье. В стороне, на глади болотной лужи мои глаза приметили взбухающие и тут же лопающиеся пузыри. Такие разящие вонью и словно кипящие водостои уже не раз встречались мне в топях. Однако эта мочажина, казалось, на что-то сильно разозлилась — она практически бурлила. Вспучивавшихся на ее поверхности водяных мозолей с каждой секундой становилось все больше, булькотня слышалась все отчетливее. А когда сонм пузырей вдруг с пугающей быстротой побежал в мою сторону, сомнения о их происхождении вмиг улетучились.

Из лужи выскочило большое, размером с отъевшегося волка, покрытое тиной существо, однако я успел, пускай несколько неловко, отстраниться. Тварь пронеслась мимо, едва не задев мою грудь острыми когтями, и приземлилась на четвереньки через три ярда. Оказавшись ко мне покрытой большим мутным панцирем спиной, сразу развернулась, чуть припадая к земле и погружая пальцы в почву. Из раззявленного черепашьего клюва раздалась срывающаяся на писк стрекотня. Морща лоб, тварь зло уставилась на меня, прищурив и без того узкие, целиком белесые зенки. Сзади, вздымаясь над панцирем, показался длинный, принявшийся медленно и плавно водить в воздухе чешуйчатый хвост. Темно-оливковая пупырчатая кожа в царившем вокруг мареве и тени казалась серой, практически черной.

Название этой твари мне было неведомо. Я мнил себя осведомленным обо всей населявшей Гронтэм фауне, однако теперь понял, что ошибался. О подобном существе не было сказано ни в одной прочитанной мною в былые годы энциклопедии. Поэтому как с ней бороться я и подавно не ведал. Меня тут же охватило чувство катастрофической беспомощности.

Длинная палка выпала из руки, уступив место свистнувшему из ножен фальчиону, стальное острие уставилось точно на противника. Видимо, теперь мне не остается ничего иного, как понадеяться на грубую силу. Бежать нет никакого смысла — хоть существо казалось грузным и малоподвижным, оно эти болота знало получше моего и могло легко загнать меня, куда следует. Да и нестись без разбора по топям — затея довольно сомнительная. Всюду коряги, овраги, трясины. Иными словами, такая погоня не могла нести для меня ничего, кроме погибели. Так что придется принять бой, хоть Васак и говорил о, считай, полнейшей тщетности противоборства этой твари.

Тварь нутряно заклокотала, принявшись взрыхлять передней лапой землю. Чуть отстранилась назад и, вырывая клочки грязи, ринулась на меня. Несколько стремительных шагов, высокий прыжок — прокрутившись на месте, я в последний миг ушел вбок, рубанув мечом наотмашь. Клинок, высекая бледные искры, лишь скользнул по панцирю, отдавая в руку болезненной дрожью.

Только мы встретились с приземлившейся неподалеку тварью взглядами, как она решилась на новый скачок. В этот раз, не успев толком увернуться, мне удалось лишь неловко вскинуть фальчион, наотмашь саданув подлетевшее существо плашмя по черепушке. Зверь упал, меня же самого от такого удара сильно пошатнуло, заставив, сбиваясь с шага, попятиться.

Как ни удивительно, после такого удара тварь быстро поднялась, встав уже, подобно медведю, на задние лапы и практически сравнявшись со мной в росте. На укрытой плоским желтоватым панцирем груди я заметил большой вырезанный символ. Круг, в который была заточена шестилучевая тупоконечная звезда, разнообразные линии: прямые, волнистые и ломанные, письмена. Знак смотрелся довольно старым, успел покрыться тиной и щербинами, однако ни один изгиб рисунка до сих пор не стерся и не зарос. Интересно, какой нож смог прорезать столь плотную, почти каменную пластину?

Существо атаковало, в ход пошли длинные зеленые лапищи. Продолжая отступать, я блокировал два мощных размашистых удара, подсел, пропуская над собой третий, и что есть мочи пнул черепахоподобного в хитиновую грудь. От пинка, как показалось, больше натерпелся я, нежели тварь. В суставах возникла свербящая, малоприятная вибрация, от которой ногу чуть ли не сводило. Стараясь поймать равновесие, я неуклюже ступил назад. Сапог, мерзко хлюпнув, по самую щиколотку погрузился во что-то холодное и липкое. Я постарался выдернуть ногу из мшистого болотного капкана, но тщетно. Поднял голову. Слегка пошатнувшееся от удара существо вскорости пришло в себя. Из черепашьей глотки вырвался режущий ухо визг. Приметив увязшую жертву, тварь тут же косолапой походкой подступила ко мне. Я подсел, широкий мах пупырчатой лапищи прогудел чуть выше — в ответ мой локоть отвесил существу глухой удар в бок. Руку вмиг охватил ураган давящей на мышцы и суставы боли, но и черепахоподобному пришлось несладко. Остро взвизгнув и согнувшись, зажимая лапой место удара, он неловко отступил в сторону. Возникшей форы мне вполне хватило, чтобы в пару махов клинком освободить стопу из заарканившего ее мха.

Хотя бы мимолетной передышки не последовало. Тварь развернулась и снова со всего плеча принялась поочередно отправлять по мою душу свои рвущие воздух лапы-молоты. С трудом отразив несколько могучих ударов, еле удерживаясь на ногах, мне все же удалось укорить монстра. Клинок самым своим кончиком полоснул существо по лодыжке, высекая из раны темную вязкую жидкость. Противный визг раскатился по прогалине. Я невольно сгорбился, попытался закрыть уши руками, зажмурился на миг, и в итоге не уследил за чудищем. Огромный кулак ядром влетел мне в грудь, продавливая ее, сотрясая внутренние органы и отбрасывая мою тушу далеко назад.

Тяжело хватая ртом воздух, я из последних сил поднялся, вырывая тело из клейкой ледяной грязи, чуть вновь не падая навзничь. В глазах заплясали разноцветные круги, голова и конечности потяжелели, точно их залили железом, а внутренности, вопя от муки, чуть не разрывались. Более-менее крепко встав на ноги, я поднял свинцовый взор — и тут же, благодаря опередившей мысль реакции, дернул торс вправо, едва успев увернуться от нового удара зеленого кулака. Однако от следующего маневра твари не спасли даже натренированные рефлексы. Длинные когти полоснули по предплечью, разрывая обитый мехом рукав и плоть. Боль вспыхнула громовым раскатом. Разум поплыл, и я едва не рухнул на землю, еле устояв на подкашивающихся ногах. Впрочем, ненадолго.

Существо влетело мне черепушкой в грудь, мигом заваливая покорное, словно тряпичное, тело на лопатки. Сильно померкшим после удара взглядом я увидел разверзшийся, с мелкими зубами клюв, готовившуюся уже в следующую секунду покончить с моим мирским существованием.

Но неожиданно тварь остановилась. Пасть, с мерзко протягивавшимися между челюстями ниточками слюны, захлопнулась, узкие ноздри, часто вдыхая, засопели. Зверь, быстро перебирая лапами и обнюхивая поваленную дичь, пополз по моему телу вниз, от головы до груди, затем клюв коснулся живота. Вдруг я почувствовал, как холодная морда достигла горевшего от боли, расцарапанного предплечья. Глубоко вдохнув, существо, скуля, будто псина, которой наступили на хвост, внезапно резко соскочило с моей поваленной туши. Быстро пятясь назад и как-то виновато понурив голову, черепахоподобный отступил к той самой большой и смердящей луже, из которой не так давно вылез, и, булькая, в мгновение ока погрузился под воду, оставив после себя лишь немногочисленные, вздымающиеся на глади грязные пузыри.

Не сразу поняв, что тварь исчезла, я, перебарывая боль и истому, сел, покрепче сжав так и норовивший выпасть из ослабелых пальцев фальчион. Не приметив существа, еще долго оглядывался, прислушивался и принюхивался, однако ничего, окромя мертвой болотной растительности не различил. И тогда уже позволил себе, опустив плечи и практически заваливаясь обратно на вязкую почву, перевести дух. Сердце, больно ударяя о грудную клетку, рвалось наружу, в глотке словно выросли колючие осколки, и от глубоких вдохов я то и дело морщился, испытывая неприятную резь. Что сейчас произошло? Куда делась эта тварь и почему отступила? К чему пасовать, таиться, когда беспомощно поваленную жертву и твои зубы разделяют считанные дюймы? Ведь ничто не мешало существу прикончить меня. По какой причине оно вдруг решило уйти?..

А, к бесам! Даже думать об этом не хочу! Судьба предоставила мне шанс на спасение, надо им воспользоваться. Забивать себе голову и искать ответы буду после, а сейчас нужно уходить, причем быстро. Кто знает, быть может, чудовище еще вернется. А сражаться с ним, как я теперь убедился на собственном опыте, и право — дело роковое.

Подняв болевший каждой точкой стан на деревянные ноги и подхватив котомку, я спорым шагом двинуться дальше. Шест, которым досель прощупывалась болотная почва, забытый остался лежать в грязи, оттого ступать следовало пускай и живо, но аккуратно, дабы зыбучая трясина не проглотила меня по макушку. Хотя несколько раз ноги-таки увядали в лужах и приходилось буквально вырезать их из моментально каменевшей грязи.

Предплечье рвало от боли. Казалось, будто внутрь вшили раскаленные спицы, что при каждом повороте или сгибе руки тут же впивались в плоть. Вдобавок лоскуты разорванного рукава постоянно налипали на увечье, вызывая новые порывы рези. Когти твари растерзали предплечье хоть и неглубоко, однако сами раны вышли широкими. Три красные линии неровно проходили от локтя и почти до запястья, но кровоточили мало.

Впрочем, несмотря на боль и усталость, мне все одно приходилось упорно следовать вперед, не забывая при этом крутить головой. Но, благо, больше мне на пути не повстречалось ни души.

Ближе к маячившему тусклым светом краю топей, явившемуся примерно через час, кипарисы стали редчать, вскоре сойдя на нет. Гнилой смрад смешался с лелеющим, прохладным ветерком, и в один момент я ступил на твердую, усеянную чуть пожухлой травой, ромашками, лютиками и вереском почву, оставив темные пахучие болота позади. Погони за мной так и не назрело, чему я был несказанно рад. Хотя не думаю, что та черепахоподобная тварь могла столь легко со мной расстаться. Наверняка, следила, притаившись в очередной смрадной лужице, но нападать, почему-то, больше не решалась. Ну и бес с ней!

Я очутился на просторной цветущей лужайке, порядка ста пятидесяти ярдов в ширину и около трехсот в длину, которую обступала скудная лиственная рожица. Справа, на востоке, над кронами виднелись снежные шапки Драконьих Клыков, с запада же, играючи минуя вставшие на пути деревья, прорывался прохладный, наполненный морской свежестью ветерок вкупе с глухим шумом прибоя. А впереди, шагах в двухстах, высилась огромная, сужающаяся к верху и имевшая длинный иглообразный шпиль, выложенная темным камнем башня. Правда, внешний вид ее оставлял желать много лучшего. Даже в ночном мраке можно было легко различить разбитые стрельчатые окна и зиявшие толстыми щелями стены, обрушившиеся балконы, расколовшиеся карнизы, но самое заметное — масштабные заросли плюща, что зеленоватыми лианами оплетал строение от подножья до самой головы. По обе стороны от башни полудугами отходили невысокие, огражденные колоннадами галереи с множеством дверей — вероятно, жилые помещения. Подле, на самой поляне, располагались беседки, обветренные статуи, высохшие замшелые фонтанчики, облетевшие кустарники, изящный мраморный колодец, а также мелодично журчавший, насквозь пронзавший лужайку своей лазурной нитью ручей.

Я ступил второй шаг по осеннему лугу, и тут мое тело словно окутал незримый морозный плащ. Это чувство было схоже с тем, что посещало меня на поляне Вильфреда, но казалось каким-то более… родным. Я словно бы вернулся в материнскую утробу, настолько все вдруг показалось милым и привычным. Ласковый прохладный ветерок нежно лелеял лицо, чуть вздымая волосы, однако даже не пытался жестоко выбивать на коже мурашки, пробирать до костей, заставлять мышцы сокращаться под гнетом стужи, как обычно бывало на севере осенними ночами.

Новые шаги ощущались все легче. В один момент мне даже показалось, что я, поступившись всякими природными законами, воспарил над невысокой муравой. Впрочем, опустив глаза, понял, что по-прежнему, как любой человек, ступаю по твердой почве. Все отягчающие плоть недуги: усталость, боль, резь, ломота в костях и прочее в одночасье бесследно сгинули, а голова, словно только-только очнувшись от бархатной дремы, была девственно чиста. Мысли больше не представляли из себя суровую бурю, а являлись скорее уложенными в стопки бумажными страницами. Поддавшись охватившему меня вдохновению, я даже на заметил, как вплотную подступил к вратам башни.

Как и предполагал учитель, высокие, сливавшиеся с окантовывавшей их обсидиановой аркой створки почти во весь рост поросли медного цвета пышным мхом. Я с долей опаски прикоснулся к растению. Шершавая, немного колючая поверхность сразу вызвала в пальцах неприятные, но вполне естественные, без толики колдовства, ощущения, оставив на подушечках коричневатые пятна, впрочем, легко оттершиеся.

Я достал из котомки врученный мне Васаком темный флакон. Правда, сопоставив размеры мха и количество призванной побороть его жидкости, в голову, невольно, закрались сомнения в состоятельности зелья. Пузырек был размером чуть больше моего среднего пальца, в то время как захватившей врата порослью можно было заполнить небольшую телегу.

Из откупоренного флакона ударил кислый, пробиравший до самого мозга запах. Отступив от врат на несколько шагов я, широко размахнувшись, швырнул сосуд. Повстречавшееся с твердой, пускай и покрытой мягким слоем мха поверхностью, стекло вмиг лопнуло, разлетевшись каскадом мелких блестящих осколков. Выплеснувшаяся темно-вишневая жидкость быстро впиталась в медную поросль, послышалось тихое шипение. Треск плавящегося мха, казавшийся каким-то агоническим шепотом, нарастал, становясь все громче, неприятно резал слух. Спустя несколько мгновений над растением закурилась плотная бледная дымка, а сам мох, запенившись, принялся гадкими, слизистыми, отслаивавшимися от основной массы комьями сползать на землю. С каждой секундой охватываемая кислотной пеной область ширилась, расходясь белым шипучим кольцом, и оставляя после себя торную деревянную поверхность. И вот не прошло и полминуты, как казавшиеся крепкими узы медной поросли, осклизлой, чуть заметно чадящей молочным паром жижей, расплылись под изукрашенными резьбой, уходившими далеко ввысь черными воротами.

Настолько стремительного эффекта я, воистину, никак не ожидал! Чтобы такое малое количество кислоты сдюжило за несколько секунд растворить такую объемную материю… Чего и говорить, виртуозная алхимия творит чудеса. Особенно если она сотворена гномьими руками.

Створки оказались сколь громадны, столь и тяжелы. Попытки отворить их грубой силой, взявшись за предназначенные для того кольца, я бросил быстро, по ощущениям чуть не заработав себе паховую грыжу. Здесь требовалось самое малое с полдюжины крепких, мускулистых мужей. Хотя вряд ли сами трелонцы отпирали эти врата таким прозаическим способом.

Только поймав себе на данной мысли, я немного отступил, вскидывая руки впереди и призывая на помощь дремавшую внутри моего тела магию. Однако ее потребовалось много больше, чем предполагалось. На лбу быстро выступила испарина, мышцы затрещали, а искривленные в напряжении пальцы заныли давящей болью. Но как бы то ни было, после десятка секунд упорного сопротивления врата все же сдались. Взрыхляя под собой почву, приминая траву и сбрасывая многолетний, застоявшийся в щелях налет пыли, одна из створ, гудя и потрескивая, принялась медленно открываться. Распахивать ее настежь я не стал — попросту не хватило бы сил. Создать зазор достаточный, чтобы в него смогла протиснуться моя не самая пухлая туша, уже оказалось задачей на грани возможностей. Посему, едва зазиял неширокий, шириной менее шага проход, как я оборвал заклинание. Руки повисли бескостными, изможденными плетьми, ссутулив плечи, воздух рьяно рвался из легких. От быстрого и глубокого дыхания понемногу начинала кружиться голова, тяжелели ноги. Я даже представить не мог, что отворение врат дастся мне так непросто. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что месяц назад я бы, наверняка, и на йоту не подвинул столь грандиозные створки.

Решительно выдохнув и постаравшись совладать с вмиг свалившейся на организм слабостью, я подошел к вратам, еле-еле продрался в отверзшуюся щель. Внутри оказалось ожидаемо темно. Каких-либо окон здесь не имелось, а освещением должны были служить многочисленные покоившиеся в настенных светцах факела, ныне, разумеется, погасшие. Практически наощупь подобравшись к одному из таких, я выдрал словно пустившую в камень корни светоч, практически через «не могу» магией возжег оголовье, обтянутое черной от сажи тканью.

Холл оказался невелик, и пламени не составило труда объять его светом от края до края. Комната шла полукругом и сверху смотрелась неким подобием чаши, на дне которой я сейчас находился. Небогато обставленная — лишь у стен виднелись ниши с изящными фарфоровыми горшками, в которых росли давно засохшие деревца. В остальном, крохотное пространство было свободным.

В прочие комнаты приглашали четыре, правда, наглухо запертые двери, а также расположившаяся точно передо мной массивная лестница из черного мрамора, что опускалась в холл двумя ровными рукавами. Вела она в большую открытую залу на втором этаже, что оказалась доверху заставлена щемящимися от книг, свитков и бумажных листов стеллажами. Свет выхватывал из кромешного мрака лишь пару ближайших ко мне шкафов, но сомневаться в том, что читальня в Трелонии была отнюдь не маленьких размеров, не приходилось.

И действительно — поднявшись по истертым, облупившимся, запыленным и заваленным всяким мусором ступеням, я оказался в настоящем книжном царстве. Несмотря на то, что факел светил вполне исправно, позволяя мне спокойно видеть на десяток шагов окрест, конца и края библиотеке было не видать. Интересно, с какого же чтива мне следовало бы начать? Я словно очутился посреди глухой чащи не зная, в каком направлении нужно ступать, дабы как можно скорее выбраться. Грандиозные широкоплечие стеллажи стояли беззазорно, подобно крепким стенам, образуя длинный коридор и подпирая высоченный, утопавший в полутьме потолок. Также имелось несколько вычурных, заваленных книгами и кипами листов столиков. Отказавшись от идеи лезть на полки в поисках неизвестно чего, я решил в первую очередь проверить именно эти экземпляры.

Со скрипом вдел факел пяткой в одну из расщелин на столешнице, сбросил рядом давящую ремнем на плечо котомку и сдул с бумаг пыль, поднявшуюся едким облаком. Здесь имелся лишь один книжный том, однако возлегал он на целом ворохе отдельных писчих листов. Почерк на страницах был неразборчивым, впрочем, стоило закрыть переплетную крышку и внять вытисненному на ней названию, как мое расстройство вмиг улетучилось. «Зельеварение» — едва ли за подобным материалом посылал меня Вильфред Форестер. Хотя Васаку бы эта книженция явно пригодилась, если, конечно, гном согласится покорпеть над разбором очень своеобразного почерка писаря. Но учитель строго-настрого запретил выносить из этих стен любые тома. Обидно, ведь если поискать, то я уверен, здесь можно найти множество полезного и неизвестного даже самим Луговникам. Однако было высказано строгое «нет» — значит в карманы и котомку что-либо, окромя собственных рук, мне складывать крайне возбраняется.

Отодвинув книгу в сторону, я принялся рассматривать скрывавшуюся под ней кипу листов. Но и здесь в большинстве своем попадались предельно неудобочитаемые тексты. Вдобавок на некоторых страницах и бумага пребывала в не самом лучшем состоянии: засаленная, грязная, истертая, порванная, опаленная. Изредка попадались угольные рисунки, причем весьма недурного качества — чертить трелонским авторам удавалось много лучше, чем писать. Но опять же, большинство картинок были испорченными из-за обветшавшей бумаги. Мой глаз заинтересовался лишь двумя, более-менее неповрежденными. На первой — распятое человеческое тело, изображенное в виде переплетающихся между собой тонких и толстых линий. Иллюстрация была невредима, точно только-только нарисованная, и поражала своей детальностью, воссоздавая человека, если быть точным — мужчину, вплоть до самых откровенных частей. Изображение было помещено в ровный круг и сопровождено несколькими пометками, опять-таки неразборчивыми. Поэтому понять, к чему художник показал тело именно так, я не смог.

Второй же рисунок оказался менее изощренным. На нарисованной черным углем картинке очертился необработанный минерал, словно только-только добытый из земных недр. Рядом художник крупно подписал: «Эош. Камень жизни». Нижняя половина листа осталась нетронутой ни чернилами, ни углем.

Эош? Тот самый минерал, с которым так плотно взаимодействовали трелонцы и на который у них и, стало быть, у меня есть нечто, вроде аллергии. Причем довольно суровой аллергии, если вспомнить мою реакцию на усмиряющие путы, чьим ядром служил именно Эош. Вопрос только, почему трелонский писарь назвал столь пагубную вещь «Камнем жизни»? Насколько мне ведомо, этот кристалл жизнь скорее отбирал, но никак ее не дарил. Достаточно лишь вспомнить, какую службу Эош сослужил тому же Вильфреду…

Решив не терзать себя бесплодными домыслами, я убрал бумагу в сторону, подбирая новую. Маленький в сравнение с остальными лоскуток был сплошь исписан темно-синими чернилами и, спасибо, эти буквы выводила знакомая с каллиграфией рука. Здесь шло перечисление компонентов: серебро, вода, соль, фосфор, киноварь, эфирное масло, кальций, фруктоза, а также некое «Исходное вещество», напротив которого стоял жирный знак вопроса. Все это давалось по убыванию с исчислением массы и в сумме, по моим подсчетам, образовывало ничтожный двадцать один грамм. Однако наименования конечной субстанции, которая должна была получиться из смешения указанных ингредиентов, я не приметил, равно как и пошагового описания процесса приготовления или каких-нибудь дающих разъяснения пометок.

С химией я был знаком совсем ничтожно, но все же пытался сопоставить представленные элементы во что-либо единоцелое. И лишь неожиданно загулявший по зале легкий ветерок прервал мои раздумья. Он тут же принялся шелестеть бумагой, роняя листы с полок и столов, смахивать с книг осевшую на переплетах пыль, аккуратно касался моих незащищенных тканью ладоней. Слабый, но в то же время до дрожи морозный воздух — откуда он мог исходить? Разве что из приотворенных мною врат. Однако этот вариант быстро отпал — дуновения доносились совсем с другого направления. При этом окон в библиотеке я не приметил. Зала представляла из себя простую, огражденную со всех сторон сплошным камнем коробку. Вдруг холодный воздушный язык уже более яро, словно призывая сильнее обратить на себя внимания, облизнул мою щеку. И теперь идея отыскать источник ветра полностью завладела моим рассудком. Я опустил маленький листок бумаги обратно на стол и вооружившись факелом двинулся на поиски.

Впрочем, мои розыски окончились весьма скоро. Воздушный поток тянулся незримой, но очень ощутимой ледяной ленточкой, окончание которой привело меня за ряды книжных стеллажей, прямо к сложенной грубым черно-серым камнем стене. Однако прорывался ветер вовсе не сквозь швы между блоками. Корни морозного дыхания уходили далеко под землю — воздух выползал из огромной, около двух ярдов в поперечнике, пробитой полу дыры. Сквозь нее прекрасно угадывались очертания расположившейся этажом ниже небольшой аудитории с одноместными партами, перевернутыми стульями и общим царившим в комнате бардаком. Но на лекционном классе пролом не прерывался, ныряя еще ниже, и уже на такой глубине его захватывал совсем непроглядный мрак.

Подобрав с пола один из сотен кафельных осколков, я отпустил его в чернильный зев. Тьма быстро проглотила принесенную ей жертву, а спустя пару секунд послышался приглушенный, подхваченный эхом звук удара плитки о камень. Высота была не сказать чтобы ничтожная, но и отнюдь не самая большая, оттого мне сразу захотелось спуститься на дно. Хотя я прекрасно понимал, что там меня могло ожидать абсолютно все, что угодно, причем едва ли нечто светлое и пушистое. Такую пробоину сподобилась бы сотворить либо очень мощная магия, либо обладающее титанической силой существо. И оно до сих пор могло дремать где-то там, под покровом мрака… Впрочем, нет, маловероятно. Кормиться здесь нечем, поэтому, скорее всего, я не отыщу там никого живого. Но что-то в подземелье явно обитало. А если вспомнить слова Вильфреда Форестера, говорившего, что простая живность не выносит магической атмосферы… Образовывались только новые загадки.

Троса или хотя бы маломальского подобия лестницы мой глаз поблизости не приметил. Одни книги и предназначенная для них мебель — чего еще ожидать от библиотеки? Поэтому мне не оставалось ничего, кроме как спускаться безо всякого снаряжения. Наверное, я мог бы сплести какое-никакое заклятие, но ни единого, способного помочь решить возникшую проблему, так и не измыслил.

Бросив вниз факел, что спустя несколько мгновений с зычным стуком грянулся о дно пролома, я впился пальцами в широкие щели между уцелевшими половыми плитами. Спустил в дыру сначала одну ногу, затем медленно и осторожно вторую. Повис, подождал, пока тело перестанет покачиваться и, едва удалось расположиться более-менее прямо, отпустил руки. Мгновение полета — и стопы повстречались с твердой поверхностью. Правда, принять хоть сколько устойчивое положение не вышло. По сути, я приземлился лишь на носки, пятками же нависнув над пропастью. Реакция тела не заставила себя долго ждать. Не успел я вздохнуть полной грудью, как, растеряв всяческое равновесие, точно арканом увлекаемый в оказавшуюся за спиной дыру, стал заваливаться назад. Рефлекторно выбросил торс вперед, отчего ноги тут же соскользнули с края, проваливаясь вниз. Лишь в самый последний момент, когда душа уже была готова от страха выскочить наружу, я успел, поравнявшись подбородком с паркетом, ухватиться за половую плитку. Однако надтреснутый кафель приказал долго жить, вмиг оторвавшись, не сдержав моего веса. Уже с головой ускользнув в пробоину, я таки ухитрился вцепиться в ножку стоявшей рядом парты, но и она отказалась послужить мне спасательной дланью, сорвалась с места и, царапая пол, устремилась в дыру вслед за мной. И вот, когда я уже был готов распрощаться со своим земным существованием, мое стремительное падение неожиданно оборвалось. По-прежнему державшуюся за парту руку резко рвануло вверх, чуть не разорвав в локтевом суставе, и я едва сдюжил не распустить пальцы, с трудом совладав с разразившейся болью. Мое тело жалко повисло над провалом.

Я поднял обескураженные, не верящие собственному счастью глаза. Для ученического стола дыра оказалась слишком узкой, и парта застряла, заглянув в пролом лишь одним углом столешницы. Мебель мучительно поскрипывала от моей тяжести, то и дело выцарапывала из земли сор и заставляла пыль, небольшими водопадами, слетать вниз. Но, благо, держалась.

Внизу же, ярдах в четырех, одиноко лежал мой факел, недалеко разгоняя обволакивавшую его со всех сторон тьму. Что же, видно, придется довериться воле случая. Высота была не слишком великой, хотя заработать себе трещину в кости после подобного падения — раз чихнуть. Но иного выхода для меня сейчас не имелось. В голову снова пришла мысль, что, коли бы я глубже знал магическое искусство, таких проблем бы не возникло, и какое-либо заклятие мой мозг, наверняка, в такой ситуации родил. А так остается лишь распустить пальцы и надеяться, что удастся приземлиться без увечий. И что парта не решит составить мне компанию в полете.

Нутряно прочтя все известные молитвы во спасение, я, неуверенно выдохнув, отпустил ножку стола, предавшись свободному падению. Несколько мгновений рвущегося вокруг воздуха, и ступни, взорвавшись резкой болью, повстречались с полом подземной залы. Молниями вспыхнувшая резь в мышцах, костях и суставах не позволила мне устоять, сразу подкашивая ноги и вынуждая тело свалиться оземь безропотным мешком. Но не успел я даже толком распластаться, как парта, залязгав каркасом по камню и осыпая сгустки шелупни, низринулась вдогонку. Осознать замутившимся от удара разумом, что на меня летит тяжеленая мебель, удалось лишь за секунду до нашей встречи, и я каким-то чудом успел, превозмогая боль, перекатиться вбок. Разразившись громогласным грохотом, парта рухнула плашмя на столешницу в нескольких дюймах от моей головы, вздымая облако хлестнувшей в уши и нос пыли и породив шумное, далеко расползшееся эхо.

Откашливаясь и продирая глаза от попавшего в них сора, я вяло сел, сразу ощерившись от вспыхнувшей в ногах боли. Впрочем, судя по ее характеру, надеяться на перелом не стоило — скорее всего, растяжение или банальный ушиб. Но мне все одно пришлось некоторое временя посидеть, растирая болевшие конечности и осматривая подземную залу, раз уж выдалась минутка. Рухнувшая парта отшвырнула факел к самой границе комнаты, вынуждая пламенные язычки коптить стенной камень, оттого положиться я мог исключительно на собственное, постепенно обвыкавшее к темноте зрение. Больше всего помещение напоминало обнесенную с трех сторон толстой решеткой тюремную камеру, причем без каких-либо «признаков жизни»: ни коек, ни спальных настилов, ни оков, ни плошек для еды, кружек для воды или хотя бы кадок для нужды. Ровным счетом здесь не было ничего для содержания заключенных. В камере обитали лишь тишина, тьма, холод, грязь, пыль и затхлый воздух. Подобная сиротливость подземелья пугала. Впрочем, так только лучше — кого-либо здесь встретить я вовсе не желал.

Я аккуратно встал, кривясь от по-прежнему давившей на ноги ломоты, подобрал факел и принялся за поиски двери. Впрочем, кованная, наглухо затворенная створка, притаившись в углу чугунной ограды, отыскалась скоро. Тяжелый замок висел снаружи, и моя не самая тучная рука не силилась даже запястьем протиснуться между прутьями. Выбора не оставалось — никаких отмычек при себе я не имел, да и сорвать замок мечом изнутри не выйдет. Придется прибегнуть к магии. Хотя не сказать, чтобы теперь я особо чурался ее использовать. Какой бы мощной не была моя ворожба, Ищейки едва ли учуют ее под этими сводами, тем более в подземелье.

Легкий взмах руки — и в замочной скважине что-то коротко вспыхнуло, а в следующее мгновение стальной корпус, лязгнув и зайдясь искрами, разорвался на две части. От не самого мощного хлопка по подземелью загуляло закладывающее уши эхо. Дверь, мерзко и отрывисто поскрипывая, отворилась. Едва приютившая меня камера оказалась за спиной, как факельный свет вырвал из тьмы напротив новое узилище. Однако если мою темницу еще можно было назвать вполне себе целой, то эту отнюдь. Решетка оказалась выгнута, словно изнутри в нее разъяренно долбили тараном. Но стоило мне пройтись чуть вдоль камеры, как глазам предстала куда более тревожная картина. В одном месте прутья были сильно искривлены, явив тем самым широкую дыру, словно кто-то могучими лапищами раздвинул стержни решетки. В поперечнике это отверстие оказалось даже больше той проходившей со второго этажа пробоины. Что за тварей содержали здесь трелонские чародеи? И, самое главное, для чего?

Прошагав дальше по оказавшемуся небольшим коридору, я насчитал, в общей сложности, пять камер, не считая «моей». Одна оказалась запертой, створка еще одной была настежь распахнута, оставшиеся же три имели серьезные дефекты. Видно, их узникам претил банальный выход через дверь, и они решили идти напролом. В первом случае, как я уже описал, в ход пошли сильные, могущие раздвинуть толстые прутья руки; во втором — прокусившие решетку и буквально выгрызшие лаз зубы; в третьем же существо сумело расплавить прочную сталь, отчего часть тюремной ограды попросту отвалилась, а на свисавших с потолка прутьях виднелись давно застывшие сгустки некогда жидкого сплава.

Разевать рот, глазея на эти повреждения и представляя наружность тварей, способных на подобное, я мог бы еще очень долго. Но задерживаться здесь совсем не хотелось. Неизвестно, вдруг сейчас кто-то из этих чудищ, окаменело притаившись в одном из овеянных паутиной мрака углов, тихонько наблюдает за моей блуждающей среди темниц фигурой, выжидая момент для нападения. Так и параноиком стать недолго. И хотя я понимал, что едва ли во всей башне нынче присутствует еще одна живая душа, все одно излишне задерживаться в подобных декорациях желания не было. Потому я, оторвав взгляд от искореженной стали, быстрым и подстегиваемым вдруг возникшим в ногах волнением шагом двинулся дальше. Спустя два десятка ярдов впереди показалась грубая металлическая дверь, которая также не избежала ярости вырвавшихся на свободу существ. Она являла собой погнутое, а в некоторых местах и того пуще, пробитое и прокусанное насквозь железное месиво. Соответственно, над замком корпеть не пришлось — лишь чуть подтолкнув дверь (хотя, «дверью» представший предо мной предмет можно было назвать с натяжкой), которая, накренившись и повиснув на одной верхней петле, едва не рухнула на пол, я вышел в новую залу.

Тьма здесь оказалась не столь густой, и факел, не встречая серьезного сопротивления, сдюжил охватить светом практически всю комнату. Она была чуть меньше темничного коридора, овальной формы и с низким потолком. Однако бардак здесь царил почище. Помещение оказалось чем-то вроде алхимической лаборатории, на подвешенных цепями и привинченных болтами к стенам полочках наблюдалось обилие баночек, склянок, бутылок и прочих сосудов с разнообразными порошками, цельными породами, жидкостями, лепестками, стручками, кореньями, плодами. Другое дело, что хранившее все это богатство стекло было либо вдрызг разбито, либо проломлено, либо надтреснуто, а осколки блестящей острой росой окропляли каменный пол.

Пододвинутый к стене гладкий белокаменный стол уставляли всяческие алембики, колбы, графины, циркуляторы и прочие алхимические приборы, зачастую, как и сосуды с ингредиентами, не сохранившие целостности. Также на пухлой столешнице вразброс валялось несколько книг. Недолго думая, я двинулся к ним, аккуратно обступая разбросанные предметы и лужи странных оттенков.

Первым мне в руки попался небольшой дневник. Вдев факел в треснувший у горлышка перегонный куб, я сдул с открытых страниц осевшую пыль и принялся разбирать написанное. Судя по рваному почерку, эти буквы чертила пораженная тремором старческая рука:

«8 апреля 1845 года от Сотворения Мира.

Все попытки извлечь из Исходного вещества псового катализирующий элемент либо иные, отвечающие за аспекты натуры и инстинкты основы не дали никаких результатов. У нововыведенной артхимеры наблюдаются перенятые у первоисточника особенности, в частности — благоговение перед хозяином. За несколько дней существования артхимеры не было зафиксировано ни одного случая нападения на надсмотрщика. Однако мы все так же не можем контролировать заимствуемые особью от первоисточника инстинкты. Я все больше убеждаюсь, что каждый новый эксперимент — это пустое топтание на месте.

Оторвать сущность от Исходного вещества все еще не удается. Создание идеальной химеры, а тем более гомункула по-прежнему невозможно.

Я предполагаю, что всему виной устоявшаяся, но в корне несбалансированная формула. И вместо того, чтобы порождать все новых и новых чудовищ, следовало бы занять себя мыслями именно на этот счет».

На этих словах текст обрывался. Я перелистнул несколько страниц назад, но там все написанное было еще более закомуристо и менее разборчиво. Вторая лежавшая на столе книга оказалась изданием повнушительнее, пухлая и обитая телячьей кожей с золотой тесьмой по контуру. Я развернул том лицевой стороной вверх, и меня встретило конгревное тиснение: «Бестиарий Химер». Распахнул увесистый труд, решив пойти с конца в начало. Последняя запись оказалась примерно в середине книги — весь оставшийся до оборотного форзаца объем занимали девственно чистые листы. Вкупе с богатым иллюстративным материалом, с разных сторон описывавшим существо до боли похожее на то, что напало на меня в Грон-ро, здесь имелось также несколько чисто энциклопедических заметок:

«Наименование: Каппа.

Вид: Артхимера.

Класс: Хищник.

Исходное вещество: Собака.

Внешневидовой комплекс: Земноводное-примат ».

Далее шли многочисленные, точно медицинские перечисления, навроде частоты дыхания, реакции на свет и другие раздражители, перенесение температур и так далее. Аналогично и на остальных разворотах книги. Каждые две страницы отдавались под описание новых причудливых существ, сочетавших в себе черты сразу нескольких известных мне «обычных» животных. Занятно, что, пролистав до начала тома, я приметил лишь одну травоядную особь. У большинства индивидов в самом углу листа стояла жирная подпись: «Издох». Из тех, кого обошел этот черный штамп, мне удалось насчитать всего восемь особей.

Закрыв книгу, я положил ее обратно на край стола. И тут мой глаз приметил на полу подле большую, прикрытую мокрой парусиной бугристую груду. Подталкиваемая любопытством рука сама собой потянулась к ней, ладонь схватила грязно-серый брезент, дернула, вынудив ткань соскочить с покрываемого ею нагромождения. Стоило покрову возлечь на полу, как открывшаяся взору картина заставила меня невольно отшатнуться, зажимая рот рукой. В объемных, сваленных кучей и наполненных бледно-желтой жидкостью банках плавали внутренние органы и части тел самых разных зверей, начиная от кролика и заканчивая медведем. Большая часть сосудов была побита, а вытекшая из щелей и дыр жидкость образовала под ними широкую лужу, в которой островками дрейфовала дурнопахнущая, сбитая в мелкие комки бесцветная масса.

Из желудка к горлу, ударяя в носоглотку едким запахом тошноты, стали рваться съеденные в полдень яблоки, однако мне все же удалось сдержать позыв исторгнуть их наружу и натянуть парусину обратно. Неожиданно моих ушей коснулся чей-то сильно приглушенный, исходивший откуда-то сверху голос:

— Пошевеливайся, фофан, неча по сторонам зыркать, — сказал низкий прокуренный бас.

— Пойдем отседа, Юриз, — вторил ему более молодой, полный животного страха голосенок. — Недаром в энто место никто не хаживал уже невесть сколько зим.

— Перестань строить из себя оробелую девку, Хори! Чем меньше будешь препираться, тем быстрее мы закончим и отвалим. Ты хоть представляешь, сколько богатств тут может лежать? Эти колдунишки, наверняка, были еще теми толстосумами. Главное — отыскать их покои. Вот если бы ты был волшебником, где бы ты устроился?

— Ну… верно, повыше.

— Почему?

— Не знаю… — голос парня стал совсем тихим, смущенным. — Просто… там выше и… может, связь лучше с этой, как ее… магией, вот.

— Связь лучше, говоришь?.. Да-а, Хори, боюсь, когда ты шапку снимешь, в голове извилин совсем не останется.

— Вот чо ты опять начинаешь?

— Да ничо, уймись. Шагай вон лучше. Я не хочу здесь до утра прошляться.

— Так давай домой повернем, а? Или думаешь, мы первые такие разумники, захотевшие золото чернокнижников свистнуть? Как-то не верится.

— Не забивай свой чайник подобными мыслями, Хори. Мы же быстро: зашли, взяли свое да вышли. Здесь никого нет, так что и опасаться нам некого. Если не станем задерживаться по чем зря, то быстро все провернем.

— А с чего по-твоему об этом месте столько черных толков ходит? И как ты объяснишь те вспышки на лугу? Я своими глазами видел, как они сжигали траву и оставляли после себя следы сажи. Кто-то нам тут точно не рад.

— Засохни. Брось трепать, еще навлечешь на нас чего недоброго. Ты бы ногами так же быстро, как языком работал. Это принесло бы куда больше пользы.

Дальше слов разобрать я уже не смог. Голоса отдалялись, становясь еще более глухими и словно возносясь надо мной. Незваные гости? Воры, которым хватило наглости и глупости преступить порог Трелонии ради наживы? Что, совсем умом рехнулось племя рукастое? Впрочем, когда пустой живот начинает пожирать сам себя, а финансы при этом поют романсы, то немудрено поступиться всяким здравым смыслом, чтобы обогатиться хотя бы на марку-другую. А уж если речь идет о несметных, мирно спящих в осиротевших чертогах богатствах — здесь непостыдно и собственную шкуру на кон поставить, лишь бы разжиться столь солидным капиталом. Все одно рано или поздно окочуришься либо с голодухи, либо от мороза. Чего и говорить, подобные перспективы явно стоят того, чтобы заспорить на них в игре с многомудрой барышней Судьбой и двинуть туда, куда боятся другие.

Несмотря на то, что дальше из комнаты вела еще одна, на этот раз крепко затворенная и перекрытая решеткой железная дверь, я решил окончить осмотр подземелья и попытаться как можно скорее выбраться на поверхность. От этого запаха уже начинало мутить. Да и увидеть новоприбывших в башню гостей мне хотелось куда больше, чем рыться в старых бумагах. Будет еще время.

Лестница разыскалась быстро — узкая, уходившая вглубь чернящей мертвой тьмой арки ступенчатая лента брала исток недалеко от ведшего в темничный коридор прохода. Вознеся перед собой ярко полыхающий факел, я, аккуратно ощупывая стены, принялся подниматься. По истечении порядка трех десятков тесных, отбитых ступеней, над головой замаячила тонкая полоска света, от которой явственно тянуло прохладой. Люк? Получается, эти темницы и лаборатория были тайными? Иначе какой смысл делать к ним подобный ход? Теперь покидаемое подземелье не нравилось мне еще пуще.

Запустив пальцы в потолочную расселину, я несильно рванул в сторону внушительную квадратную половицу, что, чуть прохрустев, покорно сдвинулась. Ступил наверх, очутившись в новой, на этот раз более ухоженной и явно предназначенной для обучения алхимической лаборатории, без огромного количества разнообразных приборов и частей тел. Здесь все выглядело много скромнее, а большую часть пространства занимали студенческие парты. Прорывавшийся сквозь разбитые, стоявшие в рядок и поднимавшиеся до самого потолка стрельчатые окна ветер колыхал лежавшие на кафедре чистые бумажные листы, то и дело принимаясь кружить некоторые из них в незатейливом, коротком вальсе. Ведший в подземную лабораторию «люк» располагался у самой стены, за широким и длинным преподавательским столом.

В кои-то веки не приметив в интерьере чего-либо странного, я быстро, но стараясь особо не топать, двинулся к находившейся в противоположной части аудитории двери. Едва мне удалось к ней приблизиться, как ушей вновь коснулись знакомые голоса:

— Это что, библиотека? — говорил молодой, причем голос по-прежнему доносился откуда-то сверху. — На коего беса мы идем в библиотеку?

— Неважно, что это, дурень! Библиотека ли, баня ли — главное, что мы поднялись на этаж выше. А чем выше мы, тем ближе к нам колдунячьи опочивальни.

— Почему ты так в этом уверен?

— В смысле? Ты же сам мне сказал, что они селятся повыше. Разве нет, Хори?

— Но… я же не знаю точно. Просто подумал.

— «Ты» и «подумал» — понятия несовместимые.

— Может хорэ уже, Юриз?!

— Цыц! — шикнул старший, переходя на шепот. — Ты чего орешь так? Пробудить кого захотел?

— А ты тогда перестань меня тупым вечно звать.

— Как только меня переубедишь, так сразу.

Молодой цокнул, но пререкаться перестал. Я же решил отлипнуть от двери и аккуратно подался наружу, выступив в длинный коридор с десятками створок по обе стороны. Шаги и голоса над головой не утихали:

— Так ты уверен, что они жили высоко?

— Во всяком случае, я слышал подобное о Луговниках. Думаю, эти колдунцы — не исключение. Сам представь, сидишь ты такой с девицами на каждом колене, поишь их чем покрепче, и тут к тебе вдруг студентик по ошибке заглядывает.

— Да, это, наверное, не слишком хорошо получилось бы, — усмехнулся молодой.

— Во-от. Поэтому, стало быть, они и устраивались как можно выше, чтобы доступ туда всем прочим закрыт был. Вдруг что. А уж архимагистр, говорят, и вовсе под самым шпилем оседал — там, вишь, и видно все, и, так сказать, к Богам поближе будет. Ведь откуда у колдунов сила? Пральна, от Богов. Потому чем к ним ближе, тем могущественней себя ощущаешь. Усек? Вот и молодец. Наверняка, маги и достаток свой в опочивальнях хранили. Так что чем выше поднимемся — тем больше шанс наткнуться на такую комнатку. Смотри в оба, не прогляди подъема какого.

Его собеседник задумчиво хмыкнул:

— А может тута не так просто все? Может, эти колдунишки сооружали какие лазы секретные, что к ним в покои вели? Или не только в покои… Знаешь, Юриз, а ведь частенько именно такие вот библиотеки таят в себе тайные проходы.

— Не мели чепухи. Сказок геройских, небось, начитался? Я пожил больше твоего и лучше знаю, что никто и никогда не будет сооружать тайных проходов в библиотеках. Рассказать, почему? А именно потому, что здесь будут искать в первую очередь. Нет уж, Хори, если некроманты и додумались провести лаз, то точно не через библиотеку. Это должно быть какое-нибудь абсолютно неожиданное место.

— Нужник, что ли?

— Какой в Омут нужник?! — неожиданно воскликнул обладатель прокуренного голоса, да так гулко, что эхо подхватило его слова, принимаясь разносить их дальше по башне. Затем он будто захлебнулся криком, продолжив уже куда более тихо, почти неслышно: — Кончай шутейничать, оболтус. Куда это твой былой страх вдруг улетучился?

— Да здесь же ни души. Чего бояться?

И тут, словно в усмешку, раздался непонятный треск, свист, а за этим легкий взрыв. Послышался шелест и грохот опадающих на пол книг и испуганные истошные выкрики:

— Какого беса?! — от громогласности зазвучавшего голоса мне даже не удалось понять, кому из товарищей-воров он принадлежал.

— Что, добазарился, дурень?! Никогда не смей подтрунивать над Судьбой!

— Что это было?! Кто это сделал?! Откуда?! — не унимался парень.

— Стихни, Хори, — пришикнул на него спутник. — Не голоси.

Я замер посреди коридора, оцепенело прислушиваясь и не решаясь идти дальше. Вскоре после взрыва до меня докатилась мощная магическая волна, от которой все мое колдовское естество испугано скукожилось. Столь мощного всплеска силы мне переносить еще не доводилось. И я представить не мог, что было способно его породить.

Вдруг неподалеку прозвучал очередной трескучий взрыв, на этот раз куда более гулкий и страшный. Я, кажется, даже услышал, как рухнул один из забитых книгами стеллажей.

— А вот это уже не смешно! — еще громче заголосил молодой вор. — Дергаем отсюда!

— Не паникуй, иначе я сейчас сам тебя на люстре вздерну! — также повышенным тоном вторил товарищ.

Теперь эти странные и, судя по звуку, не слишком дружелюбные взрывы начали возникать с завидной регулярностью. Хлопки проносились один за другим, вспыхивая то тише, то звонче. Я, недолго поколебавшись, наконец-таки решился двинуться с места. Быстро пройдя казавшийся куда более длинным коридор, выступил в обширную круглую залу, что практически полностью повторяла строение прихожей — те же два лестничных рукава, спускавшихся от открытой библиотечной залы, под которой я и ступал секунду назад, та же беднота обстановки. Напротив — массивные врата из красного дерева, по обе стороны от которых располагалась еще парочка дверей попроще. Комната скудно освещалась мутным, пробивавшимся сквозь подпотолочные окна лунным светом, но это не мешало всему вокруг буквально светиться серебром и синевой.

Вскоре, как я и ожидал, вприпрыжку и чуть не спотыкаясь со ступенек стали спускаться визитеры. Отчего-то они решили не поворачивать обратно, в сторону входных ворот — видно, разыгравшаяся магия преградила все пути к отступлению. Первым на украшенный резьбой пол, бестолково размахивая руками, сбежал молодой парень: на вид порядка двадцати пяти, облаченный в блеклые мешковинные одежды, валяную шапку, из-под которой выглядывали русые кудри, гладко выбритый и слегка лупастый от страха. Дальше, уже по другой, параллельной лестнице сошел и товарищ: муж лет пятидесяти, волосы которого сверкали серебром, а затылок — пролысиной. Темная кожаная куртка, едва не разрываясь по швам, обтягивала массивный, налитый мышцами стан.

Только воссоединившись, воры позволили себе несколько секунд передышки, остановившись и как-то обреченно вскинув головы вверх, в сторону библиотеки. Однако магическое, рвущее все на своем пути и ни на мгновение не умолкавшее преследование не заставило себя долго ждать. Близ верхних ступеней, разметая по полу бумажные листы, возник перламутровый всполох, обдав зал рвущим воздух гулом и стрекотом. Практически тут же ему вторил другой, на параллельной лестнице и уже на середине спуска. Осознав, что погоня совсем не думала их оставлять, товарищи-воры единовременно сорвались с места, ринувшись к расположившимся позади воротам красного дерева. Выбили плечами высокие створки, легко сорвав их с ржавых петель, и скрылись в темной арочной глотке прохода. Серебристо-розовые, напоминавшие водные всплески под ногами незримого великана взрывы, не умолкая и не убавляя в мощи, устремились следом.

Наверное, любой другой, имеющий в голове хоть толику благоразумия человек, после лицезрения подобного действа, сразу, не задумываясь, двинулся бы в направлении обратном тому, куда прошествовала незримая сила, но только не я. Любопытство, при одной только мысли о бегстве довлело на ноги, не позволяя им даже нацелиться на выход из башни, и оставляя для меня лишь одно возможное направление — вдогон. К тому же, как говорил Вильфред, меня охранные чары трогать не станут. И теперь вдруг выползшая невесть из каких закромов совесть не позволяла мне просто стоять и смотреть, как они уничтожат оказавшихся не в том месте заблудышей. Сейчас разум осознал всю опасность положения. Эти магические зарницы, чем бы они ни были, не остановятся, покуда не выполнят своей цели: изгнать чужаков из пределов Трелонии. И коли мне выпала честь, по убеждениям старика Форестера, нести в себе крупицу повелевающей здесь силы, то я, видно, единственный, кто ныне был способен помочь этой парочке. Право, мне даже мельком не представлялось, как провести подобное дело, как унять пробудившуюся под сводами башни энергию. Но ничего не остается — придется импровизировать. Не впервой.

Отлипнув от стены, я стремглав бросился следом за ворами, но, едва преступил порог новой залы, как тут же невольно застыл на месте. Это была трапезная: огромная, полусферическая, с высоким, украшенным пышными золотыми люстрами потолком. Большую часть площади занимал длинный, выглядевший почти бесконечным пиршественный стол, на котором ныне царил полнейший хаос: всюду валялась перевернутая, потрескавшаяся, разбитая утварь, очерствевшая и покрывшаяся плесенью пища, крошки, кости, стояла так и не высохшая мутная жидкость. Стулья были подстать — опрокинутые и укрытые вековым налетом пыли, местами поцарапанные, пробитые, поломанные. Трапезную обходила колоннада с изящными, но истершимися и отколотыми капителями, фризами, каннелюрой, а между стройными столпами, сияя разноцветной мозаикой, устроились большие окна — также не пощаженные временем. Свет серповидного, плывшего среди антрацитовых облаков месяца пробивался не только сквозь стекло, но вдобавок проползал, подобно густому сверкающему ручейку, в испещрявшие стены расщелины и дыры. Однако совсем не это искореженное благолепие заставило мой разум охладеть, а ноги пустить корни в мощеный пол.

Воры, разойдясь по обе стороны от стола и всполошено лупоглазя на подступавшие, разметавшие все на своем пути всполохи, не обращая абсолютно никакого внимания на влетевшего в комнату меня, быстро пятились назад, к смотревшейся поначалу тупиковой стене. Камень высокой ниши, что, будь она сквозной, вполне бы сподобилась пропустить лошадиную тройку, был девственно гладким, однако вдруг овившая его полутьма принялась сгущаться в комки, покрывая поверхность углубления чернейшими пятнами. Эти бесформенные кляксы разрастались, точно губка впитывая все больше окрестного мрака, кружились, подобно водовороту, сливались воедино, и вскоре арка окрасилась чадящей голубым паром, неправдоподобно густой и глубокой чернильной тьмой, а располагавшаяся за ней стена потеряла всяческие очертания. Впрочем, приближавшиеся к ней спинами воры не уличили эту метаморфозу даже вполглаза, полностью занимая свое внимание бушевавшей, мелькавшей зарницами силой. И когда один из них, старший, все также безоглядно отступая, попросту провалился в образовавшийся позади мрак, словно споткнувшись и рухнув в неожиданно подвернувшуюся под ноги яму, только тогда молодой товарищ, обернувшись на мимолетный вопль, узрел новоявленный «проход». Старый вор пропал в непроглядной тьме бесследно, из-за густой черной пелены не раздалось ни крика о помощи, ни хотя бы звука падения. В ином случае подобный путь, мало того, что сам по себе смотревшийся весьма жутко, так еще и невозмутимо проглотивший твоего товарища, оттолкнул бы любого, даже выжившего из ума искателя приключений. Однако когда спереди напирает разносящая все, сверкающая и грозно, гулко трещащая неизвестная сила, а такая зияющая мраком арка является единственной оставшейся тропой для бегства, тут уж выбирать не приходится. За чернильной завесой едва ли ожидала Смерть пострашнее той, коей наградит эта жуткая, грохочущая взрывами энергия. Посему молодой вор долго не метался. Только приметив в нише лаз, пускай темный и пугающий, он, даже мельком не озаботившись здоровьем старшего товарища, сразу бросился внутрь, вмиг затерявшись в беспросветном мраке.

Странно, но только тьма съела фигуру юного вора, как гневно сверкающие перламутровые всплески в мгновение ока исчезли, в последний раз зло вспыхнув в пяти шагах от арки и оставив после себя лишь легкий белесый дымок. Оказавшись в полном одиночестве, я еще некоторое время не мог прийти в себя, осознать увиденное, столь нежданно возникшее и так моментально пропавшее. Это потрясение сумело погасить лишь вновь разыгравшееся любопытство, что, только в моей душе стал поникать страх, потащило ноги к темной нише. Мрак казался слишком плотным — сквозь чернильный полог не тщились пробиться даже падавшие на него лунные лучи, равно как и пламя подносимого вплотную факела. Чернота точно поглощала каждую крупицу света.

В один момент я даже попытался схватить эту тьму рукой, настолько живой и сочной она смотрелась. Однако черное марево лишь бесстрастно протекло меж пальцами, обдав их чуть ощутимым холодком, но не оставив ни единого следа. Изнутри веяло непонятной, проникавшей в мое тело и теребившей нутро силой. Тогда я не смог совладать с собой. Устав изучающе созерцать манящую пелену, я запустил в нее десницу по самый локоть, в надежде нащупать под покровом хоть что-нибудь. Но в ответ тьма вцепилась в конечность мертвой хваткой. Пуще того — не успел мой разум толком осознать своего пленения, как рука, словно всасываемая, потянула во мрак остальное тело. И как бы я не сопротивлялся, моя физическая сила оказалась не в состоянии дать отпор. А когда мне в голову пришла мысль сплести какое-нибудь заклинание, мрак удвоил напор, в секунду поглотив остававшуюся на свету и продолжавшую тщетно бороться половину тела.

Дыхание перехватило, а в глаза, ноздри, уши и под ногти свежим, подобно утреннему летнему ветру потоком хлынула вязкая тьма, словно чашу наполняя нутро морозной пустотой.

* * *

Меня будто несло по бурной реке, с головой погрузив под воду. Попытки вынырнуть из потока, дабы глотнуть хотя бы капельку свежего воздуха, пропадали втуне. Завертевший меня неистовый ураган не позволял даже нормально продохнуть, мотая тело, точно капризный ребенок куклу. Я буквально тонул в неиствующем море из мрака, и, когда не получавшее должного количества воздуха сердце уже было готово замереть, навсегда оставив меня барахтаться в незримых темных то ли водах, то ли ветрах, чернота вкупе с кружившейся бурей вмиг растаяли.

Как ни странно, я стоял, пускай и не ощущал под ногами никакой твердой поверхности. Тьму по-прежнему не освещало ни единого лучика света, а факел в моей руке не просто потух — он попусту исчез, словно его никогда и не было. Однако глаза, успевшие худо-бедно привыкнуть к мраку, все же сдюжили, пускай не совсем детально, рассмотреть огромную, казавшуюся безграничной залу. Понизу стелилась кустистая тускло-молочная дымка, укрывавшая меня от пояса до пят. Причем был этот туман вполне осязаем и ощущался подобно колкой морской пене, проникавшей под кожу и впивавшейся в мышцы сотней мелких, безобидных иголочек.

Вдруг впереди, шагах в ста, что-то ярко вспыхнуло, рассеяв обволакивавшую пространство тьму и обдав меня едва ощутимой ударной волной. Световой порыв резанул по глазам, выбив бусинки слез, однако вскоре потух, позволяя мне лицезреть возникший на его месте объект. Это оказался кристалл: грубый, неотточенный, цветом один в один с теми, что были вкраплены в усмиряющие путы, только гораздо больше. Минерал словно парил в воздухе — во всяком случае, никакого подобия постамента мне отсюда разглядеть не удалось. Смутное фиалково-золотистое свечение, исходившее изнутри камня, ореолом опоясывало его, однако совсем не дюжило побороть заполонившую простор тьму.

Недолго простояв на месте, занимая себя осмотром возникшего из ниоткуда кристалла, я все же внял «желанию» залы и аккуратно, медленно двинулся в сторону сияющего предмета. Правда, если бы не свечение с каждым моим шагом все приближавшегося минерала, то я бы счел себя шествующим на месте. Никакого чувства твердой земли под ногами, лишь беззвучные шаги по бесплотной, окутанной низким бледным туманом поверхности, в сопровождении абсолютно немого окружения. Я словно оглох — даже биение собственного сердца или звук дыхания не добирались до моих ушей. Лишь рвавшийся из носа пар оповещал о том, что я по-прежнему живу.

Когда мне удалось миновать около половины пути, над головой неожиданно, встряхнув саму душу, что-то злобно захлопало. Я вмиг окаменел, вскинул глаза вверх. Впрочем, прорваться сквозь мрачную, практически непроглядную завесу мой взор был не в силах. Спустя несколько секунд, когда я уже готовился списать все на свое разыгравшееся воображение, звук повторился, возникнув, как показалось, чуть ближе. Щеки обдало легким ветерком. И вновь воцарилась тишина, впрочем, лишь на пару мгновений.

Шелестящее хлопанье явилось в третий раз, и теперь оно слышалось куда более яростным. Теперь звук не стал сразу исчезать, как в прошлые заходы, а наоборот, принялся нагнетать, словно издававший его предмет стремительно приближался ко мне откуда-то из мрака. Лишь мои опередившие чувства рефлексы, едва непонятное, стучавшее по воздуху крыльями создание подлетело ко мне со спины, сумели отшвырнуть тело в сторону, пропуская черную летучую тварь мимо уха. Инстинктивно же на ладони взыграл пламенный шар вмиг соткавшегося заклинания, тут же метнувшись вдогонку за напавшим существом. Трескуче щелкая, огонь в мгновение ока сократил расстояние, соприкоснулся с чернильно-черной кожей. Прозвучал короткий взрыв, воспламенивший длинное змееподобное тельце, крылья, две пары конечностей и небольшую голову с венчавшими ее кошачьими ушами. Раздался пакостный, врезавшийся в самый мозг визг. Охваченную пламенем тварь с чудовищной силой метнуло дальше, ввысь, и спустя несколько секунд верещащего полета ударило в пещерный потолок. И только тогда пламенеющая тушка перестала заливаться противной визготней, отскочив и мертвенно низринувшись обратно вниз, наградив каменные своды перекинувшимся на растительность огнем. Впрочем, как выяснилось уже в следующее мгновение, это оказалась отнюдь не растительность.

Залу охватила настоящая верезжащая буря, зарябили, ударяя по камню и воздуху, залитые пламенем крылья. Звук был настолько громким и мерзким, что я невольно схватился за уши. Скверный гул, казалось, объял всю безразмерную пещеру, взяв меня под своеобразный, давящий купол. Впрочем, недолго эта хлопающая, визжащая, булькающая и стрекочущая туча держалась у сводов. Быстро взмахивая огненными крыльями, злобно клокоча и щелкая, на меня одновременно ринулось несколько существ, а вскоре за ними, словно сдергиваемая за ниточку простыня, клином рванулись и прочие, неизвестные мне кошко-змее-птицеподобные твари.

Рука стихийно легла на рукоять фальчиона. Впрочем, разум тут же отдернул ее от рубинового набалдашника — с такой внушительной массой не справиться и парой таких клинков. Даже будь со мной десяток обученных матерых вояк, мы все равно едва ли сдюжили бы совладать с настолько превосходящим в числе противником. Потому, предпочтя заведомо проигранному бою слабодушное бегство, я сорвался с места, опрометью бросившись по неосязаемой земле к сиявшему в полусотне шагов впереди кристаллу. Однако к моему несчастью шорох и пакостный подвизг существ приближался много быстрее, чем парящий камень. Я, право, плохо понимал, чем в сложившейся ситуации мне поможет простой, пускай и висящий в воздухе минерал, но сейчас он был для меня единственной целью. Всюду окрест — непроглядный мрак, и бежать куда-либо в ином направлении показалось мне глупостью. Неизвестно, кто или что еще прячется во тьме. Да и эти твари, явно лучше меня попривыкшие к здешней темени, не дали бы мне ни единого шанса.

До кристалла оставалось порядка десятка ярдов, когда я стал ощущать скребущие по плечам когти, а хлоп крыльев, в буквальном смысле, забил по ушам, оглушая и сея в них гадкий писк. Пару раз даже пришлось отмахнуться, но не просто кулаком или клинком, разумеется. Обратив несколько существ в пепел, мне на мгновение удалось отбросить погоню чуть назад, однако до полной победы было, конечно, далеко.

Подбежав к кристаллу на расстояние порядка четырех шагов, я прыгнул, вытянувшись в струнку и выкинув вперед десницу. За краткий миг полета мне довелось прочувствовать на щиколотках, бедрах и пояснице режущую боль то ли от когтей, то ли от клыков. Казалось, еще несколько секунд — и твари бы попусту схватили меня всем скопом, унесли под своды и уже там довершили свою жатву. Однако они не успели.

Едва пальцы оплели сияющий полупрозрачный минерал, как ощущение впивающихся повсеместно шипов пропало, оставляя в разорванной плоти лишь болезненное послевкусие, а вся окружающая меня действительность вмиг обрушилась и выросла заново. Я, точно набитый крупой куль, гулко и с эхом рухнул на вдруг распростершуюся подо мной твердую землю. Тут же инстинктивно развернулся, ожидая увидеть перед носом алчно распростерших пасти тварей. Однако заместо них на меня глянули подернутые странной синеватой дымкой пустые своды, которые были уже намного ниже, чем мгновение назад. По обе стороны от меня встали стены, составленные из высоких и пухлых, пунцового цвета растений с белыми цветами, являя узкий коридор всего в пару-тройку шагов шириной. А росла вся эта казавшаяся живой, дышащей масса из самой настоящей, правда чуть обмерзлой почвы, покрытой тонким слоем поросли и мерцавшим на ней легким налетом льда. Никакого источника света, что позволял синеве под потолком, пускай несколько тускло, но все же сиять, вполне приемлемо освещая пространство, уличить мне так и не удалось.

Я неспешно встал, принявшись непонятливо озираться в поисках испарившихся существ. Это еще как произошло? Как я мог в мгновение ока переместиться в совершенно другое место? Это же не сон в конце концов. Хотя, кто знает. После всего виденного мной за последний месяц, удивляться чему бы то ни было невероятному, наверное, не стоило. Однако все одно, совсем уж буднично подобный скачок в пространстве я воспринимать не мог. Это уже явно не Трелония… Где и какого беса я очутился?!

В правой, сжимавшей кристалл руке вдруг возникла жгучая боль, и я непроизвольно выпустил камень из десницы, схватившись за запястье. Кожа на ладони зашлась едва заметным паром, взбухла, покрывшись небольшими бледными пузырями и сыпью. Впрочем, только фиалковый минерал покинул мою руку, как боль стала быстро угасать. Я взглянул на кристалл. Он, чуть утонув в маленьких зеленых колосьях травы, все так же мерно брезжил легким сиянием. Внутри, под кристаллической поверхностью, мои глаза приметили непонятные, перемежающиеся друг с другом и словно водящие замысловатый хоровод белые пятна. Любопытство было потянуло мою десницу к этим бликам, но вскоре отступило. После той боли, которую доставил камень, мне совсем расхотелось его касаться. Меня даже посетила идея оставить дурной минерал прямо здесь, в траве, ибо нечего носить с собой столь вредную штуку. Но и эта мысль быстро ушла, сменившись гласом рассудка — кристалл был определенно не простым. У него должна быть своя роль. Как-никак, он перенес меня сюда, и кто знает, какими еще талантами обладает. Да и без причины среди того мрака минерал бы не появился — мне явно неспроста его «выдали». Странно… я уже начал воспринимать происходящее, как некую игру…

Сдернув рукав на ладонь, я поднял камень с земли. Покрутил перед глазами, недолго поскользив взглядом по острым необточенным граням, наблюдая за вялой пляской оказавшихся внутри клякс света, положил в карман куртки. Что же, простаивать больше нет смысла, настала пора двигаться… Вот только, куда? Коридор, посреди которого я оказался, уходил в две стороны, и каких-либо опознавательных знаков или иных подсказок здесь не было. Идти туда — не знаю куда, тем более по совершенно неизвестной местности, глупо, но иного выбора мне сейчас не оставалось. Оттого, решив даже не пытаться выстраивать в голове какой-либо заведомо напрасный план и сообразуясь исключительно с собственной интуицией, я двинулся в первом указанном ею направлении.

Плутать приходилось изрядно. За одной развилкой следовали еще две, коридоры изгибались, перетекали один в другой, скрещивались. Не знаю, сколько минут (или, быть может, часов?) я потерял, скитаясь по единоликим перепутьям. Опостылела мне такая напрасная ходьба, лишь когда нога наступила в собственный же след. Я ходил кругами — теперь это стало очевидно. Никогда не думал, что идея лабиринта как такового может по-настоящему работать. И ведь у меня не было ни малейшего предположения, где же я свернул не туда, как замкнулось поле моих хождений. В голове вообще не кружилось ни единой мысли. Едва мне довелось пройти сквозь ту темную арку, как мозг словно окунули в чан с холодной водой и хорошенько прополоскали.

И теперь я только и смог, что обреченно рухнуть на землю. Все пустое. Без подробного плана или проводника мне отсюда во веки вечные не выбраться. Тишь и тьма. Ни единой наводки, одна интуиция. Но лишь на ней, как известно, далеко не ускачешь. Если ты, конечно, не женщина.

Я сокрушенно выдохнул, прислонившись затылком к мягкой пунцовой стене. Не зная, чем себя занять, мне вздумалось еще раз посмотреть на перенесший меня в лабиринт кристалл. Снова стянув рукав пониже, запустил руку в карман куртки, изъял все так же мерно распространявший вокруг себя мягкое сияние необтесанный камень.

— И как же ты должен мне помочь? — вновь возник мучавший меня вопрос. Только в этот раз я, словно ожидая услышать ответ, уже обращался к минералу вслух. Однако, как и следовало ожидать, он был не слишком многословным.

По-прежнему водили свои легкие и аккуратные танцы жившие под поверхностью кристалла пятнышки. Одно, второе, третье… Бессчетные, они кружились, соединялись воедино и снова расходились, пускаясь в очередное ленивое блуждание по своему узилищу. Такие безмятежные, точно пожилые, плавающие по давно известному водоему рыбы — никакого энтузиазма. Их легкие, мягкие движения говорили о некоем странном смирении, потери рвения к борьбе и жажде жизни, об осознании суетности своего существования…

Наблюдение за этими равнодушными шевелениями вгоняло в тоску и сонливость, но в то же время мне, отчего-то, не удавалось оторвать взора от перетекавших друг в друга светящихся клякс. И вот, когда в голове уже растекся холодный и мягкий туманец, губы слиплись, а глаза усеяло сонным песком, в уши ворвался истошный человеческий крик. От неожиданности я даже подскочил на месте, едва не выронив кристалл. Рев был гулким, навзрыд, и протяжным, что от него рефлекторно захотелось забиться в угол, обхватить колени руками и в страхе взмолиться о спасении. Вопль, впрочем, захлебнулся также внезапно, как и возник, оставив после себя лишь колотящиеся под сводами страшные отголоски.

После такой встряски я уже не смог восседать на земле в смиренном одиночестве. Словно ударенный по спине раскаленным бичом, вскочил на ноги, убирая кристалл обратно в карман. Уловить примерное направление крика мне, как показалось, все же удалось, и я сразу направился в ту сторону. Наверное, услышав подобный вой при любых других обстоятельствах, мне бы никогда даже не подумалось ступать ему на встречу, но не в данном случае. Живые все-таки есть. Право, насколько они «живые», судя по прошедшему крику, определить было сложно. Едва ли такой звук мог вырваться из человеческой глотки от каких-нибудь приятных зрелищ или ощущений. Но даже если так — это лучше, чем вообще ничего. Помереть я всегда успею и нет большой разницы: быстро, от чьих-либо зубов, рогов или когтей, самолично явившись в уготованный мне капкан, или медленно, продолжив напрасные хождения по переплетающимся коридорам и, в конце концов, почивши с жажды или голода. Это может прозвучать глупо, но одиночество и неопределенность для меня сейчас были пострашнее самой Смерти.

Коридоры оставались все такими же глухими, никакого писка или шороха, так что приходилось идти по бившему эхом в памяти воплю. Правда, не заблудиться в этих похожих друг на друга как близнецы-братья проходах стоило большой сосредоточенности. Но спустя время и огромное количество минованных перекрестков, в мою голову все же закралась тень сомнения. Ничего приметного на пути заметить так и не получилось. И вот, когда я уже был готов в очередной вспышке нагрянувшего, сменившего не так давно пылавший энтузиазм, отчаяния признать свое поражение, на земле вдруг возникли добротные, в человеческую стопу, углубления. Дабы удостовериться, что в этот раз следы оставлены не моей ногой, я упер сапог в оттиск на почве. Нет, точно не моя печатка. Однако человеческая, никаких сомнений.

Следы выныривали из-за очередного распутья, тянулись дальше по коридору, часто сменяя друг друга. Вероятно, их обладателю приходилось бежать, причем очень быстро. Но к чему он стремился?.. Или от кого спасался?

Ответ отыскался довольно быстро. Приглядевшись, я обнаружил другие следы. Они едва утапливались в почву, маленькие, точно собачьи, трехпалые. И еще — слишком частые. Создавалось впечатление, будто их обладатель был наделен не одной и даже не двумя парами конечностей. Следы тянулись витиевато, змейкой, перебегая от одной пунцовой стены к другой, иногда перескакивая через большие расстояния. Видно, тварь была весьма легконога. Скрыться от подобного, еще и, наверняка, освоившего лабиринт как свои три пальца зверя представлялось для простого человека нелегкой задачей. И, судя по не так давно разгулявшемуся по коридорам крику, свершить ее одному из воров так и не удалось. Хотя не стоит ничего утверждать. Очень не хотелось бы заранее обрекать кого-либо на гибель. Право и отрицать жалкие шансы вора на спасение — тоже неразумно. Противостоящую ему тварь я, конечно, не видел, однако что-то мне подсказывало, что шансов выйти из этой схватки победителем у нее имелось больше. Несравнимо больше.

Спустя несколько десятков шагов по следам, на земле стали прослеживаться мелкие темные кляксы, словно пропитавшие почву. Они шли хаотично, большими и маленькими пятнышками покрывая то саму землю, то забираясь на травяные стены. Я опустился на колени и, подобно охотничьему псу, приник носом к одной из отметин. Глубоко вдохнул, стараясь если не на глаз, то хотя бы по запаху определить наследившее вещество… Кровь. Это, вне всяческих сомнений, была именно кровь, человеческая или нет — я пока различать не научился. Кисловатый, сравнимый с запахом ржавого железа аромат ощущался прекрасно, свежо. Вероятно, капли были пролиты совсем недавно. Что же, я явно на верном пути.

Встав на ноги, быстрым шагом двинулся по следам сапог, трехпалых лап и редких темных пятен. Глухота окрест начинала понемногу таять. Вначале ухо улавливало лишь еле заметные шорохи, стуки. Далее обстановка прояснялась, звуки усиливались, становились четче, что мне удавалось разобрать отдельные шаркающие шаги, нутряные, задыхающиеся всхлипы, хрипы, а также скорый и мелкий топот, точно по земле стремительно перебирала гигантская сколопендра. В один момент даже почудилось, что источники этого шума скрываются за очередным коридорным поворотом, настолько ясными были звуки. Однако стоило еще изрядно побродить по извилистым тропам лабиринта, под конец и вовсе пустившись в забег, прежде чем удалось наткнуться на хозяев следов.

Топот впереди вдруг замолк, отчего я сам машинально сбавил темп. Вскоре захлебнулась и частая, едва слышная стукотня. Неужели хищник наконец-таки истомил свою жертву? Или же попросту загнал ее в тупик? Как выяснилось чуть позже, верным был именно второй вариант.

Перейдя на мелкую украдку, ступая на одних носках, я приблизился к коридорному повороту, прильнул спиной к шелковой, чуть колючей пунцовой стене, осторожно выглянул за угол. Новый, ничем не отличавшийся от предыдущих проход обрывался шагах в тридцати впереди, замыкаясь растянувшейся на пути алой перегородкой и запирая в ловушке свернувшего не туда человека. Это был старший член воровской пары, хотя признал я его скорее по одежде, нежели по внешности. От изнурительной и не предвещавшей для него ничего доброго погони лицо мужчины побледнело, исказившись выступившими во впалых щеках и под глазами красными пятнами и голубыми линиями вен. Кожа блестела от покрывавшей ее испарины, открытые губы смотрелись высохшими, изо рта рвались хриплые, утробные вздохи. Обреченно пятясь к вставшей поперек прохода стене, человек большими от страха глазами не мигая смотрел на медленно перебиравшую шестью лапами, с каждым шагом приближавшуюся все ближе тварь. Она была около двух футов в хохолке и имела вытянутое ящерообразное туловище, покрытое короткой темно-серой шерстью. Ушные раковины отсутствовали — вместо них по бокам широкой головы зияли черные, чуть прикрытые кожными складками углубления. Морды чудища, располагаясь позади него, я увидеть не мог, да и не сказать, что сильно об этом сожалел. Образ твари и без прочего внушал мне поистине панический ужас.

Медленно и плавно переступая с одной лапы на другую, существо, издавая утробный стрекот, отдаленно напоминавший кошачье мурчание, приближалось к своей жертве. Вор, не сводя глаз с чудища, продолжал пятиться, однако довольно быстро уперся спиной в травянистую стену. Округлившиеся, излучавшие душераздирающий ужас глаза стремительно бегали по твари, бросая взгляд то на вгрызавшиеся в почву трехпалые лапы, то на грациозно изгибавшийся корпус, то поднимаясь и в немом ужасе застывая на морде. Вор вдруг резко выхватил из притороченных к поясу ножен короткий кинжал, дрожащей рукой выставив оружие на существо и водя лезвием вслед за его движениями. Впрочем, человек прекрасно понимал, что этот маленький кусочек стали мало чем мог ему сейчас помочь. Сейчас вор походил на кролика, загнанного хитрой лисой в глубокую яму — без шанса на спасение. Можно, конечно, кусаться, царапаться, пускать пыль в глаза, пытаться, уличив подходящий момент, прошмыгнуть мимо хищника, но все это скорее приблизит твою гибель, нежели отсрочит или поможет ее вовсе избежать.

Но несмотря ни на что, мужчина все-таки попытался ухватиться за своей единственный, размером с песчинку шанс на спасение и, исторгнув отчаянный крик, решился атаковать. Широко размахнувшись клинком, он с короткого разбега прыгнул, рубанув наотмашь, но взрезал лишь коротко свистнувший воздух. Тварь ловко приклонила большую голову, чуть отступила назад, и молниеносно ответила. Челюсти вцепились в пронесшуюся над головой монстра руку чуть выше запястья и рванули ее в сторону. Сжимавшая кинжал кисть, мерзко прохрустев, нелепой культяпкой отлетела на несколько ярдов, извергая из перекушенного предплечья настоящий фонтан крови. Навзрыд завопив во всю глотку, старый вор рухнул как подкошенный, левой рукой ухватившись за огрызок десницы. Из глаз хлынули слезы. Жуткий крик эхом забился под сводами лабиринта, заставив мое сердце охладевшей льдиной рухнуть в пятки. Вздымая трепыхающимися ногами целые облака пыли, человек бился в истерике, перекатываясь, подскакивая, сгибаясь и разгибаясь. Существо же надменными, холодно-равнодушными движениями вышагивало вокруг раненой жертвы, будто ожидая, когда верещащее и обливающееся кровью мясо, наконец, умолкнет и видимо не желая больше марать о него клаки и когти.

Унялся же вор совсем нескоро. Мне показалось, что прежде чем он затих, сменив оглушительный крик на нутряной скулеж и громкое сопение, прошла целая вечность. Мой взор растерянно ползал то по корчившемуся от боли мужчине, то по его казавшейся окаменевшей, теперь поистине мертвой хваткой стеснявшей полированный кинжал, откушенной ладони, то перекидывался на горделиво перешагивавшее из стороны в сторону существо. Отлепив голову от земли, человек истомленными, но по-прежнему изливавшими благоговейный ужас глазами посмотрел на тварь, отчего та мигом остановилась, наклонив черепушку набок. Впрочем, игра в гляделки продолжилась недолго. Едва вор, все так же не отрывая взгляда от существа, приподнялся на локтях, чуть покривившись от вспыхнувшей боли, и привалился к пунцовой стене, как тварь, изогнув спину, как бы в ответ припала к земле. Утробно зарычала, взрыхлив почву крепко упершимися лапами, и, чуть поводив задом, более не задерживаясь, выпрыгнула. Человек попытался было отмахнуться здоровой рукой, однако оборвать прыжок существа это отнюдь не помогло. Вонзившись когтями передних лап в плечи жертве и вынудив ее издать свой последний прижизненный вздох, тварь впилась в шею вора. Раздался гадостный хруст. Глаза грабителя моментально остекленели, а ватные руки, еще миг назад хотевшие вцепиться в туловище существа, повисли.

Недолго повозившись зубами в прокушенной шее, чудовище резким движением выдрало из нее залитый кровью кусок мяса, с которого мерзко свисали остатки разорванных жил и кожи. Тогда я, наконец, смог узреть морду повернувшегося в профиль существа. Череп был приплюснут, подобно летучей мыши, чуть выпирали небольшие, прикрытые кожей ноздри, над которыми расположилась пара оранжевых фасетчатых глаз: один, побольше, близ носа, а второй выше, у виска. Пасть же была широкой, походившей на бегемотью. Из-под сжатого в челюстях куска мяса выглядывало лишь несколько белых, смотревшихся весьма острыми клыков. Нечто подобное я, кажется, видел в «Бестиарии Химер». Только названия не запомнил. Вроде именовалось эта тварь как-то на «Д».

Со смакующим урчанием пережевывая пищу, существо проглотило первую порцию и готовилось уже вырвать из обмякшей туши новую, как вдруг замерло. Темно-серая шерсть встопорщилась, передние, досель упиравшиеся в плечи мертвого вора, лапы сползли на землю. В возникшей вдруг тишине мне даже удалось отчетливо прослышать глубокие вдохи будто пытавшегося что-то учуять чудища. Неожиданно тварь решительно повернулась, глянув двумя парами фасетчатых глаз точно на меня, едва выглядывавшего из-за угла. Я почувствовал, как внутри словно что-то хрустнуло, леденящим кровь холодом разлившись по жилам и обволакивая морозом само сердце.

Исказив пасть и издав надрывистый то ли хрип, то ли визг существо одним прыжком развернулось в мою сторону. С оскалившейся пасти скверными потоками мутно-красной слизи потянулась вниз перемешанная с кровью слюна, большими каплями опадая на землю. Низко рыча, существо, чуть потоптавшись, поудобнее переставило конечности, склонило голову, вместе с тем подняв бесхвостый зад, и замерло. Точно позабыв о начинавшем пованивать угощении, тварь перекинула все свое внимание на меня. Она явно не собиралась просто так отпускать вдруг свалившееся на голову второе блюдо. Трапеза обещала немного растянуться.

Подгребая передней лапой землю, тварь продолжала выжидающе смотреть на меня, пока что не решаясь нападать. Я с трудом оторвал от пунцового угла вкогтившиеся в него, казавшиеся в этот момент гипсовыми, пальцы. Все движения сейчас отчего-то давались очень тяжело, даже фалангой удавалось шевельнуть с большим скрипом. Конечности превратились в неспособные гнуться бревна, мышцы оцепенели. Я едва смог оторвать от земли ногу, медленно шагнул назад, тут же злополучно наступив в хрустнувший от контакта островок поросли. Этот звук явился для существа призывающим к атаке горном.

Мощно оттолкнувшись лапами, тварь прыгнула. Несмотря на то, что нас разделяло порядка двух десятков ярдов, она изловчилась сократить его всего одним скачком. Однако до меня все же не добралась. Я едва-едва успел оторвать от земли одеревеневшие ноги и увернуться, пропуская существо в считанных дюймах от своего лица. Пролетев мимо, зверь шумно влетел в травянистую стену, погрузившись в нее головой по самые плечи. Уперев лапы в пунцовую ограду попытался резкими движениями высвободить череп из плотных объятий растения, но так легко сдаваться мой новообретенный ало-листовой союзник явно не собирался. Это был шанс.

Не разбирая дороги, я стремглав бросился прочь. Стараясь плутать как можно больше, сворачивая на каждом перепутье, мои ноги неслись, едва не спотыкаясь. Главное сейчас было не закружить и ненароком не упереться этой твари в спину. Впрочем, звуков погони мой слух не разбирал. Быть может, это все громко рвавшееся из носа дыхание, учащенная дробь колотящего в груди сердца или глухой топот ударяющих по земле сапог заглушали шаги несшегося по пятам шестиногого зверя. А, возможно, оно избрало иную тактику и заместо банального гонения решило обойти меня со стороны, выскочить навстречу. Эта тварь явно получше меня знала, где я окажусь через минуту-другую. Но то, что она даже не думала бросать преследование, я мог сказать с абсолютной уверенностью. Такой удачи Судьба бы мне не предоставила.

Так или иначе, после бессчетного числа распутий, я, истомленный длительным забегом, не удержался и сбавил шаг. От усталости буквально валило с ног. Голову словно обдало ледяной водой, грудная клетка горела изнутри, а щиколотки стиснули незримые, тяжеловесные оковы. Я хотел бы сейчас просто упасть, распростершись на твердой прохладной земле, даровав телу столь необходимый отдых. Но нельзя. Остановиться теперь — значит обречь себя на скорую гибель. Тварь, наверняка, вскорости отыщет блудную дичь. Это для меня все исполосовавшие лабиринт коридоры — лишь безликий набор одинаковых, хаотично расставленных стен. Для чудища же все это представляло собой давно изученную целостную систему. Надеяться на то, что мне удалось уйти, было бы форменной глупостью. Но из любого лабиринта должен быть выход, вдруг, я близко? Если мне не суждено скрыться от существа в этих стенах, то, возможно, посчастливится найти спасение вне их? Хотя, кто знает, я уже вполне мог и пробежать выводящий из лабиринта ход. Едва ли к нему будет вести десяток-другой указателей или табличек.

Я передвигался от угла к углу, каждый раз с замиранием сердца выглядывая в поисках существа. Никаких зрительных или звуковых признаков его присутствия. И этот факт меня отнюдь не успокаивал. По следам можно было бы хоть как-то сориентироваться, понять, в какую сторону тварь двинулась и откуда пришла. Однако мне долгое время не удавалось обнаружить ничего, что выдавало бы местонахождение чудовища.

Только когда стихийные порывы бушевавшего в душе страха чуть поистерлись временем, а я сам успел более-менее прийти в себя, некоторые следы мой глаз-таки приметил. Это были сгустки так и не впитавшейся в почву зловонной слюны, жирными ртутными каплями мерцавшие через каждые три-четыре ярда. Но более примечательным мне показалось то, что землю, помимо самой слюны, не покрывало ни единого отпечатка трехпалой лапы. Я долго не мог поверить своим глазам, принимаясь оглядывать каждый дюйм поросшей мелкой травой почвы. Но ничего. В это сложно было поверить, и пришлось списать все на обман уморенного беготней и паникой зрения.

Потеряв в этом коридоре много больше времени, чем в предыдущих, я совсем забылся, и в один момент меня все же дернул глас рассудка, призывая ступать дальше и не терять концентрации. Несмотря на так и не ушедшую из ног и груди утомленность, пришлось продолжить путь. Но неожиданно мои уши уловили непонятный, едва различимый каменный скрежет. Ворвавшийся извне звук вмиг смел едва устоявшуюся в душе успокоенность, вновь возбуждая панический трепет. Я тут же прильнул к стене, осторожно выглянул за угол. Некоторое время картина из пары незыблемых, уходящих вдаль пунцовых стен оставалась неизменной. Лишь слышавшийся с каждой секундой все отчетливей скрежет разбавлял воцарившееся здесь усыпляющее безмолвие.

Размеренно переступая с лапы на лапу, шестиконечная тварь мирно ступала по невысокому потолку, показавшись из смежного коридора. Зайдя на середину перекрестка, она вдруг остановилась и как ни в чем не бывало, подобно сурикату, встала на задние ноги, выпрямилась. На манер своеобразного маяка, чудище принялось поворачивать гадкую морду, двумя парами сиявших оранжевым фасетчатых глаз скользя по пунцовым стенам лабиринта.

Я успел втянуться за угол всего за секунду до того, как буркала коснулись моего укрытия. Стараясь присмирить биение взволнованного сердца и заглушить звук дыхания замер, не шевеля и пальцем. Переждав некоторое время, вновь, с преумноженной осторожностью и после короткой нутряной молитвы, потянулся за угол… Исчезла. Без единого шороха. Испарилась, оставив на потолке после себя лишь чуть заметные отметины трехпалых лап. Судя по этим следам, существо двинулось ровно вперед, в левое от меня ответвление.

Поняв, что теперь-то стоять на месте мне совсем запрещается и следует как можно скорее проследовать в противоположном от существа направлении, я отпрянул от стены и уже готовился двинуться в обозначенном курсе, как вдруг моих ушей вновь коснулся знакомый каменный скрежет. И доносился он точно из-за спины. Опережая саму мысль, тело рефлекторно повернулось. Но было слишком поздно.

Неожиданно вывернувшая из перекрестка и вскорости сползшая с потолка тварь, яростно топоча стремившимися по мою душу лапами, в мгновение ока сократила разделявший нас десяток ярдов, и, едва мне удалось понять что к чему, она уже широко расставив конечности скакнула на меня. Я только и успел, что, пригнувшись, рефлекторно отстраниться вбок, однако помог этот маневр несильно. Выросшие из мохнатых пальцев длинные когти оцарапали мою склонившуюся фигуру по лопаткам, вынуждая ноги, под натиском резко и яростно вспыхнувшей боли, подкоситься. Я неуклюжим мешком упал на спину. От столкновения с твердой землей резь в только нанесенных ранах вскипела с новой силой, выбивая из легких мученический стон.

Голова даже не успела толком осознать произошедшее, как существо, не теряя времени понапрасну, уже набросилось на мою лежавшую практически без чувств тушу. Однако кое-как среагировать на атаку я все же словчился: схватил руками раззявленную и звонко клацающую немногочисленными зубами пасть чудища, не позволяя ей оказаться слишком близко к моему лицу. Впрочем, смиряться с подобным положением монстр вовсе не желал, принявшись свирепо обдирать мне лапами куртку на груди, плечах, боках, вскоре прорвавшись сквозь меховую преграду и достигнув плоти. Когти скребли неглубоко, но все равно ощущения от их прикосновений нельзя было назвать хоть сколь приятными. Однако едва ли не тяжелее этой боли переносилась мерзко капающая на лицо, разившая гнилью слюна. Тем не менее, во спасение собственной жизни приходилось мириться и с такими, не самыми сладостными условиями поединка.

До покоящегося на бедре клинка я дотянуться не мог, да и орудовать столь длинной сталью в моем нынешнем положении было бы несподручно. Но так или иначе, силы таяли, и удерживать тварь голыми руками с каждой секундой становилось все сложнее. Запястья и пальцы затекли, мышцы чуть ли не рвались, вдобавок существо не забывало исцарапывать все, до чего дотягивалось. Щелкавшая и расплескивавшая во все стороны гнусную слюну пасть с каждым мгновением надвигалась все ближе. Потому мне нужно было как можно скорее придумать что-нибудь более действенное, нежели просто сдерживать чудище, лишь отсрочивая неминуемое.

Стараясь не ослаблять хватку, хотя немеющие руки так и норовили соскочить с рыла твари, я попытался хотя бы мельком осмотреться. И какого же было мое удивление, когда глаз уличил лежавший в объятиях поросли и слабо мерцавший фиалковый кристалл. Видно, он выпал из кармана несколькими секундами ранее, когда существо опрокинуло меня на землю. Камень лежал практически под самым носом и дотянуться до него для меня труда не составляло, но только как в таком случае удержать чудовище? Я-то обеими руками с этой проблемой справлялся еле-еле, а тут следовало и вовсе одну отпустить, пускай и на совсем короткое мгновение. Как бы это мгновение не стало для меня последним. Впрочем, деваться некуда. Если не достану кристалл, то тварь все одно в определенный миг пересилит изможденные мышцы и выгрызет своей поганой пастью мое столь свирепо бьющееся сейчас сердце.

Моя десница резким движением потянулась в сторону, а левая рука в этот же миг соскользнула с морды чудовища, но лишь для того, чтобы спустя мгновение предплечьем упереться ему в горло, встав неким барьером. После этого маневра зверь, почувствовав ослабевшую защиту, навалился еще мощнее, и теперь наши черепа отделяли считанные дюймы. Бивший из пасти смрад заставлял мои глаза слезиться, а брызгавшая на лицо густая слюна не позволяла их даже толком открыть. Наощупь подобравшись к кристаллу, я схватил его, ощерившись от обжегшей ладонь резкой боли, и быстро, не задумываясь, ударил тварь вбок. Однако смотревшиеся весьма острыми грани камня не причинили существу никакого урона. На эмоциях нанеся еще пару тщетных тычков, я, не в силах больше сдерживать чудище, уже готовился сдаться, как вдруг разум приказал деснице уйти вверх и заткнуть кристаллом лязгающую пасть существа. Минерал идеально подошел по размеру.

Зафыркав и замотав головой, тварь переключила все свое внимание на вставший между челюстями камень, слезла с меня и стала нелепо пятиться. Невзирая на терзавшую туловище жгучую боль и истому, я поднялся, чуть ли не вспрыгнул на ноги, выхватывая фальчион. Чудище продолжало, раздраженно тряся черепом, отступать, и когда в мою голову закралась мысль атаковать потерявшего концентрацию врага, оно вдруг, пересилив вставшую в пасти преграду, с гулким хрустом сомкнуло челюсти. В стороны разлетелись сверкающие осколки и мелкая кристаллическая пыльца, ударившая в нос монстра и вынудившая его произвести вполне человеческий чих.

Немного поплямкав, точно пытаясь получше распробовать минерал, тварь крепко встала на все шесть лап, глянула на меня оранжевыми зенками. Разинув усеянный блестками широкий рот, издала пронзительный хрип-вой, от которого у меня внутри все похолодело, а сжимавшая меч десница содрогнулась. Однако не успело существо прикрыть пасть, как его крик сам по себе захлебнулся, а где-то в животе раздалось мимолетное бульканье. И уже в следующую секунду мухоглазую, длиннотелую, шестиконечную тварь с глухим хлопком разорвало изнутри, обратив густым кровяным облаком и разметав останки далеко вокруг, измызгав меня с головы до ног. А на месте, где всего мгновение назад стояло неизвестное мне нечто, осталась лишь мокрая багровая клякса.

Мои, еще не успевшие отойти от шока после произошедшего, широко раскрытые глаза, едва осела кровавая туча, уличили впереди вдруг возникшие странные размытые очертания. Подобрав с земли челюсть, я пригляделся. Сквозь таявшее в воздухе багряное марево просочилось несколько высоких бледных силуэтов, как показалось на первый взгляд, человеческих. Всего три молочно-белых бесплотных фигуры. Они ступали плечом к плечу и взяв друг друга за руки ровно на меня, поникшие и безголосые. Тела их были настолько же похожи, насколько и различны. Две руки, две ноги, стан, голова — пожалуй, лишь эти элементы роднили строения неизвестных фигур.

Первый, шествовавший по центру дух был сложен словно из стали: гладкие формы, короткие лезвия вместо пальцев, ощетинившиеся копейными наконечниками плечи, щитоподобный корпус, шпоры на пятках и глухой шлем на голове. По левую руку шла изящная, полностью нагая дева. Худенькая, с тонкой талией, длинными ногами и упругой, целомудренно прикрытой спадавшими на нее жиденькими волосами грудью. Кисти являли собой подобия обстриженных веточек, а само оголенное, казавшееся идеальным, точно созданным для описания на холсте тело легонько поблескивало, будто слегка влажное. За десницу же стального духа держал наиболее причудливый персонаж. Слепленный из исписанных бумажных листов, он имел огромные, похожие на телескопные линзы зенки, которые, несмотря на опущенную лысую голову, различались весьма отчетливо, так как сильно выпирали из «черепа». Непропорционально большие вострые уши, дутые виски и лоб, тонкая шея. Пальцы напоминали гусиные перья, ноги — циркуль, а бумажное тело испещряли пухлые, похожие на жирных подкожных червей, складки.

Поступи фигур слышно не было, равно как и не видно оставляемых призрачными стопами следов.

Тяжело сглотнув и вперившись взором в немо подступающие бледные тени, я перехватил фальчион обеими руками, покривившись от возникшей в подранном стане боли, угрожающе возведя меч по направлению к противникам. Но неплотским фигурам было плевать как на оружие, так и на мое вставшее на их пути тело. Легко пропустив клинок, сжимавшие его руки, а за ними и остального меня сквозь свои невещественные силуэты, духи, даже не заметив преодоленной только что преграды, не замедляясь и не поднимая голов, продолжили свою мерную и неспешную поступь.

Озадаченный вдруг возникшим в груди странным, неописуемым ощущением, я еще некоторое время простоял, но вскоре, когда разум сумел вернуть власть над телом, обернулся. Фигуры, пройдя порядка пятнадцати ярдов, уже сворачивали в один из смежных коридоров и я, точно подталкиваемый в спину, двинулся следом. В голове сейчас не возникало ни единой мысли о том, кто или что это за фигуры, стоит ли мне им доверяться и вообще куда они могут держать путь. Ноги просто увлекали меня следом, а разум твердил лишь одно: «так надо». И я не мог ничего противопоставить. Создавалось впечатление, что некто решает все ходы за меня. Впрочем, в те минуты я ни о чем подобном даже не думал.

Стараясь держать дистанцию, но при этом не отходить от духов слишком далеко, я ступал в такт их шагам, тихонько всхлипывая от вспыхивавшей при каждом движении боли в растерзанной груди, плечах и спине. Блукали фигуры, стоит сказать, немало, частенько сворачивая на крутых и, казалось, ведших в обратную сторону поворотах. Однако наткнуться на свои следы нам было все же не суждено, а совсем наоборот: спустя долгие извилистые хождения, мы вышли в длинный коридор, в конце которого маячил тусклый свет. Едва первые его частички коснулись моих глаз, как осознание наконец отысканного, столь вожделенного выхода, сокрушительно ударило в голову, и я, позабыв обо всякой осторожности, сорвался с места, очертя голову кинувшись на огонь подобно бестолковому мотыльку. Обогнать раньше достигших выхода и вдруг, в мгновение ока, бесследно растворившихся духов, правда, не удалось, впрочем, это было не так важно.

Казавшаяся вначале ослепительной пелена света, чем ближе я к ней приближался, понемногу прояснялась, являя взору расположившуюся под ее покровом не слишком обширную круглую залу. О каком-либо изящном убранстве говорить не приходилось — это по-прежнему была сырая, практически пустая пещера, сводами поднимавшаяся чуть выше пределов лабиринта. Единственными цеплявшими глаз предметами интерьера служили сложенные из останков, от фаланг до черепов, поддерживавшие потолок колонны. Росли они из таких же костяных курганов, четырьмя горками обходивших залу по периметру. А на земле между ними красовалась ровно вычерченная гексаграмма, представлявшая собой пару — один потемней, второй посветлей и потолще — пересекавшихся треугольников, с дюжиной знаков и иероглифов вокруг.

Я заметил движение. Нечто высокое, порядка восьми футов, находилось в самом центре круга. Впрочем, более детальный осмотр существа я решил немного отложить, быстро переместившись от входа в залу к ближайшему костяному стопу и упершись в него спиной. Медленно выглянул.

Это был очередной дух, если судить по полупрозрачной, зависшей над землей и, к тому же, безногой фигуре. Ниспадавшие на плечи белые волосы обрамляли сухое, с выделявшимися острыми скулами лицо. Вместо рта — гладкая поверхность без намека на губы. Аккуратный маленький нос и расположившиеся по обе стороны от него узкие разноцветные глаза. Один — голубой, отливавший перламутром топаз, второй — кроваво-красный гранат. Белков видно не было, одна только радужка и кошачьи зеницы.

Мощные руки росли из широких плеч, но ниже торс представлял собой уже голую безреберную хребтину. Вместо ног — подернутая фиалковым туманом пустота, точно как у джинов из сказок. Овитая сиреневой дымкой, фигура парила над землей. Однако, она была не один. Вскинув кверху могучую десницу, дух крепко стискивал глотку тому самому молодому вору, о котором я уже успел позабыть. Человек был приподнят, чуть оторван от земли, и тщился лишь мельком касаться ее носками сапог.

Парень, безуспешно пытаясь обеими руками сорвать с себя удушающие тиски, кривился от муки. Его лицо налилось багрянцем, на висках и лбу выступили вены, а костяшки кулаков оказались сбиты в кровь. Впрочем, страдание не стало для него долгим. Дух произвел кистью едва заметное движение — и раздался пронзительный хруст, словно чья-то тяжелая нога наступила на сваленный кучей сухой хворост. Человек вмиг обмяк, точно отпущенная кукловодом марионетка, запрокинув голову назад, а руки тут же соскользнули с призрачной длани, повиснув безвольными хлыстами.

Дух раскрыл кисть-капкан, позволяя ватному телу рухнуть оземь и разметать вокруг поднятую от падения пыль. Несколько мгновений бессмысленно поглядев на труп, бесплотное существо вдруг взметнуло разноцветные глаза, вперившись взглядом точно в скрывавшую меня колонну. Благо, я успел вовремя втянуться обратно. Во всяком случае, мне очень хотелось верить в своевременность моего маневра.

«Чую. Чую» — отчетливо раздался у меня в голове чей-то металлический, тянувший слова голос, заставив все нутро застыть в испуге.

Я плотнее прижался к колонне, чуть заскрипев составлявшими ее костями и тщась стать с ней единым целым, исчезнуть, бесследно раствориться в груде останков. Но, к сожалению, подобной магией мои руки пока не владели.

«Истинную мощь чую, — продолжал говорить холодный голос. — У оного заблудыша не было и саженца. Здесь же… здесь я ощущаю неистовую купель, могущую сокрушить любого на своем пути… Выходи, от меня все равно не спрячешься…»

Стараясь издавать как можно меньше шума, я аккуратно подал нос из-за столпа, выглянув одним глазом. Духа не было. Во всяком случае, на том месте, где я лицезрел его в прошлый раз. Одна лишь голая гексаграмма, на которой в неестественной изломанной позе, с выгнутой за плечо головой, бездыханно лежал молодой вор. Тогда я выступил чуть сильнее, открывшись почти половиной туловища. И все одно — на всем открывшемся мне пространстве мои глаза не наблюдали парящей безногой фигуры. Ни малейшего шороха, скрипа или дуновения ветра. Казалось, словно мне померещилось то странное, бесплотное создание. Впрочем, едва ли тот парень мог самолично свернуть себе шею.

Вдруг я ощутил в области живота странный, возникший непонятно отчего холодок. Опустил голову — и тут же, словно обдавшись кипятком, отпрянул от стены, завалившись на землю пятой точкой и чуть вскрикивая от резанувшей раненный торс боли. Виновником той свежести, объявшей мое солнечное сплетение мгновение назад, был не кто иной, как сам дух, невозмутимо пронизавший своей бестелесной массой сначала костяной столп, а затем и меня, показавшись из моего брюха головой и шеей.

«Верно, — продолжал свой монолог голос внутри меня. Теперь я, наконец, понял, кто со мной общался — это был сам дух. Он, кстати, вынырнул-таки из столпа, перевернулся, плавно подлетев к моей неловко осевшей и испуганно глядевшей на него фигуре, надул ноздри, обнюхивая меня и попутно задумчиво глаголя: — Наднебесный ихор, животворная краска и… загробный токсин? Кто ты, смертный?»

Но обуявший меня, заткнувший глотку страх не позволил ответить. Чуть отстранившись от моей персоны, дух завис в воздухе на месте, лишь разноцветными глазами забегав по моему телу. Я же только и мог, что немо осматривать его полупрозрачный костлявый стан, мощные руки, безустое лицо да разноцветные глаза. Последние отчего-то зароняли в душе особенное беспокойство.

«Молчишь?.. — наконец, нарушил затишье дух. — Хм… интересно. Ко мне не хаживали уже очень, очень долгое время. А ныне я имею честь приветствовать второго гостя за считанные мгновения… При этом только в тебе я чую темную структуру. — Он громко втянул воздух носом, замычал, словно смакуя. — Да-а-а… Это именно она. Но одеждой ты совсем не походишь на тех юнцов, что посещали меня много времени назад. Да и уши твои, — привидение склонилось ближе к моей голове, — целы. Странно. Очень странно. А где твой kivi'ellamien? — Он кивнул в сторону лежавшего у подножья одного из столпов фиалкового кристалла, точно такого же, что я скормил той твари в лабиринте. Неужели и тот молодой вор заполучил подобный камень? — Или, быть может, решил, что это — нелепая безделица?»

Призрак сухо засмеялся. Я же по-прежнему был не в состоянии издать ответа. Тем паче, что не особо понимал сути изречений духа. Тогда он, точно потеряв терпение, резким движением приклонился, оказавшись в паре мизинцев от моего лица, и вперился в меня глазами. Пара безмолвных мгновений, и в голове, оглушительным громовым раскатом, гневно ударили раздраженные слова: «Ты ведь слышишь меня, Феллайя из Нумара?! Так ответь же! Что привело тебя в мои чертоги?!»

— Я… — только и сумела выдавить моя осипшая глотка.

«Твое место не здесь!» — продолжал чугунным молотом стучать в разуме голос.

— Я… пришел за знаниями… — выдавил из себя я, но тут же снова был перебит духом: «Ты их уже получил, Феллайя из Нумара! В полной мере. Или ты думаешь, что Судьба начертала тебе явиться в эти чертоги во имя груды истлевающих книг?!»

— Но… — мне даже не удавалось подобрать нужных слов. Благо, дух несколько поумерил пыл, больше не перебивая и позволяя мне собраться с мыслями. — О каких знаниях ты говоришь? Кто ты?

«Я тот, кто призван усмирить твой мрак и уравновесить единства», — поникшим голосом промолвил бестелесный, чуть отстранившись от меня.

Нельзя сказать, что этот ответ дал мне хоть какие-то разъяснения.

— Откуда тебе известно мое имя?

«Хм, — дух сморщил лоб. — Его шепнула одна моя… подруга. Но она поведала не только это».

Призрак взмахнул рукой, призывая меня подняться. Я покорно, давя в себе последние отзвуки испуга, подчинился.

«Что искал ты здесь, то, знай, нашел. — Дух принялся медленно плыть по воздуху в сторону начертанной гексаграммы».

— Что… — решился я заговорить, когда мой бесплотный собеседник умолк. — Что это за место?

«Это? — Фигура вдруг остановилась, оглядела своды. — Ничего. Всего лишь мое обиталище… И твое борьбище».

Дух спокойно, точно не заметив возлегавший на пути труп, миновал распростершегося в ломанной позе мертвеца, подобрал бесполезно валявшийся фиалковый минерал.

«Однако, проверять я тебя не стану, — оторвав глаза от кристалла, заговорил он. — Это не в моих правилах, но… Определено именно так. Излишне задерживать тебя здесь ради испытания, которое ты, известно, пройдешь играючи, нет ни малейшего смысла. Время ждать не станет. Посему, я выбрал для тебя менее тернистую тропу. Впрочем, — мой собеседник хмыкнул, — как, я выбрал… Да и вообще, этот выбор — лишь иллюзия, верно?»

Ожидая услышать ответ, он взыскательно посмотрел на меня, но я, так ничего и не измыслив, лишь молча отвел глаза.

«И откуда тебе такое знать? — несколько разочарованно проговорил дух. — Давненько ко мне не присылали птенцов. Впрочем, назвать птенцом его, — привидение кивнуло в сторону издохшего вора, — язык не повернется. А вот ты, Феллайя… Ты оказался здесь неслучайно. Случайностей вообще не существует. Но в моем чертоге все же более уместна твоя душа, нежели его».

Перестав крутить в руке камень, дух протянул его мне.

«Знаю, у тебя есть много вопросов, на которые я мог бы дать ответ, — опережая меня, первой заговорила сущность. — Но ныне мне строго наказано не задерживать твою душу сверх меры. Тебе следует поторапливаться».

— К-куда? — опешил я. — Для чего?

«На юг, в населенную высшими существами чащу. Там ты и услышишь столь вожделенные ответы. Здесь же твой путь окончен. — Он упорнее выставил вперед минерал, призывая меня забрать его. — Ступай по склонам — эта дорога короче и безопасней. Во всяком случае, мне так сказали».

— А что мне с этим делать? — кивнув на кристалл, спросил я.

«Достаточно просто взять его. Дальше дело за мной. Бери и возвращайся. Время не ждет».

Моя десница, несколько поколебавшись, все же потянулась к камню в бесплотной руке. Пальцы коснулись острых граней и тут же, обожженные, отдернулись.

«Ты должен снести эту боль» — исподлобья глянул дух, практически упирая минерал мне в грудь.

Открытая ладонь вновь направилась к кристаллу и боязливо застыла над ним. Внутри мерно кружили в танце уже знакомые мне три бледных светлячка. Чарующе и маняще струилось меж моих нависших над минералом пальцев тусклое, лучистое сияние.

Переборов ненадолго пленившее меня, смешанное с животным страхом боли очарование, я, подобно коршуну, резко выхватил светящийся кристалл с эфемерной длани. В ладони, десятками маленьких, но жарких костерков вспыхнула боль, с каждым мгновением распространяясь все выше по руке. К горлу подступила рвота, в глазах запульсировало, а в ногах словно растворялись кости, делая конечности совсем неустойчивыми, словно тканевыми.

«Терпи!» — Ударил в моей голове громогласный призыв. Призрак отплыл чуть назад, зависнув точно над центром гексаграммы, и завел быструю речь на неизвестном мне языке, чеканя слоги.

Каждое бившее раскаленным молотом в моей голове слово эхом разносилось по пещере, заставляя трещать и осыпаться сором своды, громыхать костьми колонны. Казалось, что потолок подземелья вот-вот, не выдержав натиска магического языка, обвалится. Земля ходила ходуном, отчего я с трудом держался на подкашивающихся ногах. Всюду по камню и почве забегали глубокие трещины, ширясь, подобно алчущим плоти зевам. В один из таких свалился, обмякшими конечностями словно пытаясь уцепиться за расходящуюся под ним твердь, труп юного вора. Стены уже готовились, словно сдутый карточный домик, рухнуть, навеки заточив под грудой булыг как меня, так и духа, но тут бесплотный вдруг кончил свою речь.

Едва в моей голове стихла последняя фраза, как жгущий руку кристалл воссиял с новой силой. Досель разрозненно плясавшие под его поверхностью пятнышки объединились, вспыхивая ослепительно-белым, выплеснувшимся наружу пламенем. Оно потянулось к смиренно ждавшему духу, осторожно коснулось его — и уже в следующий миг сущность исчезла, испарилась, а белый огонь воссиял с новой силой. Свет быстро поглотил меня, вынуждая глаза зажмуриться от невыносимой яркости. Мое тело вновь будто затянуло в бушующий океан, только теперь не липкой тьмы, а холодного молочного пламени. Вмиг пропали и боль, и страх, и мысли, и тяжесть собственной плоти. А в один момент меня словно разорвало изнутри, право, безболезненно, и, подхватив легким морозным течением, по кусочкам понесло куда-то ввысь.

 

Глава девятая

Казалось, меня только что окатили ледяной водой. Свет померк, резь в мышцах вернулась, а на плечи вновь водрузился тяжелый груз действительности. Щурясь точно спросонья, я открыл глаза. Снова предо мной предстала эта уже несколько поистершаяся в памяти трапезная. Все тот же длинный стол, высокий потолок и беспорядок. Не изменилось абсолютно ничего. Даже луна, словно вросшая в темное ночное полотнище, продолжала тускло мерцать на все том же месте.

Испускавший чернильные пары и магический аромат проход за спиной в мгновение ока затянулся, возвращая нише ее невинный вид. Я не мог поверить своим глазам. Колдовская створа исчезла, не оставив на сером камне ни пятнышка, ни трещинки. Ничего. И мне очень хотелось бы верить, что все произошедшее со мной по ту сторону мрачного перехода являлось не более чем разыгравшимся под дурманным влиянием здешней атмосферы воображением. Однако, к сожалению, все было не так. Об этом свидетельствовала и подранная куртка, под которой краснели раны, и окроплявшая одежду кровь, вперемешку с песком и грязью, и фиалковая пыльца, поблескивавшая на горевшей каждой точкой правой ладони. Ладони, которая всего секунду назад сжимала Эош.

Странно, но, когда я брался вращать рукой или сжимать пальцы, давалось это натужно, словно мне довелось лишь недавно очнуться ото сна. Та же истории постигла и остальное тело. Суставы, точно несмазанные петли, поскрипывая, с трудом приводили конечности в движение, громко хрустели выпрямляемые колени, локти, поворачиваемая шея, спина. Хотя ощущал я себя вполне бодро, даже после пережитых в лабиринте событий.

Носок сапога, едва я решил развернуться на месте, дабы получше оглядеть себя, ненароком стукнул по лежавшей подле, перевернутой и прикрытой тканью железной урне. Удар хоть и не получился сильным, гул посеял заметный, что я даже невольно содрогнулся. Звон эхом разнесся под самые своды залы.

Я присел на корточки, сдернул с сосуда ветхий покров. Внутри, рассыпавшись небольшой, едва выбиравшейся на пол кучкой, таилась груда одинаковых, напоминавших изюм, предметов. Я двумя пальцами подобрал один из них, поднес к глазам, покрутил, повертел, чуть сжал. Упругий. Размером чуть больше горошины. Бледный и сплющенный. Странная штука.

Мне уже хотелось попробовать эту штуку на зубок, однако взор вовремя выхватил следы старой, запекшейся, почерневшей крови. Причем находились эти следы на месте рваного сруба. Эту сморщенную, казавшуюся глиняной вещицу явно от чего-то отрезали, причем от живого, полного крови… И тут на меня снизошло озарение.

Чертыхнувшись, я бросил дрянь обратно в кучу, поднимаясь и обтирая руку о штаны. Ушные мочки! Целая урна отрезанных ушных мочек! Бесы! Кому могла прийти в голову идея срезать кусок уха?! Я инстинктивно схватился за собственные уши. К горлу подступила рвота, но удалось вовремя погасить рефлекс, отведя глаза и быстрым шагом принявшись удаляться из залы. Даже не хочу знать, что здесь происходило, и кто за всем этим стоит! Насмотрелся, довольно. Сначала дыра в полу, клетки, заброшенная лаборатория, сама по себе то появляющаяся, то исчезающая пещера с чудовищами, а теперь еще и это! Ну уж нет, извольте, больше я здесь не задержусь. В Омут! Даже вечно втягивавшее меня во всякие авантюры любопытство в этот раз капитулировало, поддавшись здравому смыслу. Нужно как можно скорее выбраться из этой треклятой башни.

Как ни странно, больше ничего диковинного мне на пути не попалось, либо я просто не обратил на это внимание. Пройдя через круглую залу, из которой вверх тянулась пара лестничных рукавов, я быстрым шагом поднялся, миновал читальню, захватив оставленную там некогда котомку, и вышел в холл. Большие створки, ожидаемо, были все так же слегка приоткрыты.

Дух сказал идти по склонам холмов. И почему я должен ему довериться? Ну, наверное, потому, что такая тварь едва ли будет лгать, — сам отвечал я на свой же вопрос. Конечно, духов мне раньше видеть не приходилось, и большим знатоком их манер назвать себя не могу, однако какой смысл ему давать ложные указания, отсылать меня куда-то? Не проще было бы покончить со мной, как с тем вором? Но он отпустил меня, а значит, сделал это зачем-то, вдобавок еще и старался излишне «не задерживать». Да и, думается мне, учитель Вильфред посылал меня именно к нему, а вовсе не к книгам, конспектам или чертежам. А раз так, значит мне необходимо довериться словам духа. Либо, через болота и поросшие поля, вернуться к архимагистру и лично спросить у него, что за бесовщина здесь происходила и куда мне теперь стоит двигаться.

Холмы, так холмы — все одно другого направления у меня нынче нет, а идти необходимо. Единственными наблюдаемыми мною на окоеме возвышенностями были Драконьи Клыки, но холмиками их отнюдь не назвать. Высокие, вонзавшиеся в облачную перину, с налетом снега на вершинах пики, на которых некогда обитали самые грозные и страшные создания Гронтэма. Впрочем, для драконов эти горы может и казались лишь мелкими холмиками.

Путь к растянувшейся на горизонте гряде пролегал через небольшой лиственный перелесок. Какого бы то ни было зверья я там не встретил, что было ожидаемо. В Трелонии властвует магическая сила, а живность такой атмосферы, как некогда отметил Вильфред, на дух не переносит. Посему начинавшие жухнуть исполины стояли безмолвными столпами: ни птиц на ветвях, ни белок в дуплах, ни лисиц под корнями. Все это навевало настроение некоей мертвенности, отчужденности. С одной стороны, хорошо, ведь можно смело ступать к намеченной цели, не боясь нападения какого-нибудь лесного хищника. С другой — та живность, что обычно наполняла всякую чащу, для меня всегда создавала некую иллюзию иной цивилизации. Приходя в их обиталище, я ощущал себя преступившим порог маленького лесного государства. Потому-то на душе моей долгое время не могло воцариться холодное спокойствие.

Впрочем, голова была необычайно чиста. Слишком чиста. Создавалось ощущение, что после визита в лабиринт мне очень тщательно прополоскали мозги. Я вообще мало что помнил. И пускай понимал, в какую чащу меня отослал дух, вспомнить ее названия или каких бы то ни было особенностей был отчего-то не в состоянии. Имя леса (единственного вообще имевшего честь носить имя в Ферравэле) вертелось на языке, однако упорно отказывалось являться. Я лишь помнил, что это отнюдь не обычная пуща, но ничего конкретного в голову не приходило. Впрочем, это еще что. Даже при попытках изъять из памяти сведения о моем последнем завтраке, сознание упорно отвечало отказом. Зато при первой мысли о еде весьма отчетливым урчанием отозвался пустующий желудок.

Пройти перелесок насквозь много времени не заняло. Едва последнее дерево, скинув с меня свою дырявую сень, уступило место растущей ввысь цветистой долине, прошло порядка получаса. Поначалу раздольный луг казался чуть ли не бесконечным, но вскоре его постепенно взяли в тиски высокие и голые каменные гребни, что с каждой сотней пройденных шагов все сильнее сужали путь и заставляли меня идти на все более крутой подъем. Возвращаться назад и искать иной, более комфортный путь я не решился — рисковал потерять несколько драгоценных часов, и еще не факт, что поиски бы увенчались успехом. Поэтому приходилось мириться с невзгодами, ведь обутые в предназначенную явно не для скалолазания обувь ноги с очень большим трудом преодолевали путь по склону. Вдобавок усилившийся ночной мороз так и норовил заковать конечности в ледяные цепи, отчего каждый новый шаг давался сложнее предыдущего. Единственным выходом для меня был ночлег, но обеспечить себе его я не мог. Во-первых, вокруг не имелось достаточно ровного плато; во-вторых, лежать на голых камнях или сырой траве, которой с очередным пройденным вверх ярдом становилось все меньше, даже в моем спальнике было чревато очень тяжелыми последствиями.

К середине ночи мои и без того околевшие ноги принялась облизывать снежная метель, кружившая пакостной поземкой. Зелень со склонов пропала напрочь — остались лишь все так же торчавшие из земли острые, собранные в безобразные ряды гребни, да изредка попадавшиеся отчасти ровные, гладкие равнинные проплешины. К тому же, все вокруг покрывала тонкая пелена снега, которая, впрочем, едва солнце в полную силу разгуляется над простором, практически бесследно растает. Но сейчас, в мерзлую горную ночь, хрустевшие под сапогами и бившие по голенищу хлопья представлялись серьезными противниками, особенно для моих одеревеневших конечностей и сонного разума. Простейшая потеря концентрации — и рискуешь познакомить свой красный нос с твердой неприветливой почвой. И тогда подняться прежде, чем теплые лучи растопят мои мышцы, оказалось бы весьма тяжелой задачкой.

Когда я позволил себе в очередной раз присесть, давая отдохнуть тяжелым ногам и изо всех сил стараясь не подпускать сон на опасное расстояние, в стороне крутые и нагие хребты сменил более-менее ровный, усыпанный белой крупой и пролегавший меж ощетинившимся острыми пиками камнем серпантин. К тому моменту пройденный несколько часов назад, увитый угрюмым туманцем перелесок уже смотрел на меня зеленоватой кляксой из далекой низины.

Неожиданно показавшаяся дорога настолько вдохновила меня, что я тут же подскочил, вмиг позабыв и об усталости, и о сне, направившись прямиком к протекавшей узкой ленточкой среди клыкастых каменюк нехоженой тропке. Вскоре она вынырнула к обрыву, принявшись виться по самому его краю, отчего мне пришлось сбавить шаг и ступать уже куда более. Обмороженные ноги еле передвигались — так и оступиться недолго. А там — долгий (или, быть может, короткий) полет, в финале которого моей голове будет суждено повстречаться с какой-нибудь булыгой. От этой мысли я невольно вздрогнул, едва не сорвавшись в пропасть и лишь чудом устояв на хоть и редком, но крайне скользком снегу.

Медленно, дюйм за дюймом ступая по застланной осклизлой крупой тропе, я успел проклясть все, что закрадывалось в голову. От морозного, сковывавшего тело и разум воздуха хотелось просто сесть и сдохнуть на этом месте, сдавшись и приняв бесславную смерть, подобно самому последнему трусу. Какая нелегкая занесла меня в эти горы, в ту непонятную башню, в хижину колдуна, в пещеру, с которой все и началось? По чьей указке я ныне ступаю и ради чего? Уже и не припомню, сколько раз меня посещали подобные мысли на протяжении последнего месяца. А ответа все нет. И я как марионетка безропотно подчиняюсь приказам своих кукловодов, которыми сначала были герцог Дориан Лас и Фарес эль'Массарон, затем Вильфред Форестер, а теперь этот таинственный, одним мановением руки убивший другого человека, но меня отчего-то отпустивший на волю дух. Впрочем, на волю ли? Скорее на очередную уготованную мне тропу, по которой я всякий раз ступаю, не находя сил остановиться и сойти.

Как же мне сейчас хотелось проснуться в кровати с одной лишь мыслью, что все случившееся за последние седмицы — не более, чем пустой сон. Однако я уже много раз засыпал и пробуждался, а этот кошмар все продолжался. И самое страшное то, что, коли я остановлюсь сейчас, на морозных склонах Драконьих Клыков, вдали от дома, без толковой пищи и крова, значит обреку себя на долгую и малоприятную гибель от холода и голода. Можно повернуть обратно, но… для чего? Покуда я отыщу тракт, пройдет несколько дней, да и идти к нему придется по не самым безопасным местам. Жить не на что, карманы пусты, а котомка стремительно худеет. Но даже если я решусь, поверну назад и успею выйти к ближайшей деревне прежде, чем мой желудок сожрет сам себя… Что тогда? Вновь побреду волочить никчемную жизнь дорожного налетчика? Поступь истинных заморозков уже слышна на крайнем севере страны, скоро она распространится и южнее. И тогда денег, что отдал мне в путь учитель, не хватит и на пару десятков ночей в Виланвеле или Достене. Выступать же на охоту по такой погоде не станет и самый отъявленный, с голодухи жрущий землю разбойник, да и ни один обоз до весны сюда не проследует. А на стезю мелкого карманника я больше вставать не намерен, мне руки дороги.

Получается, иного выбора, как в очередной раз подчиниться воле кукловода, у меня сейчас нет. Слишком глубоко я втянут в эти игрища. Хочу выжить — придется идти дальше. Хотя, по поводу выжить, сомнительно. Скорее, если я ищу легкой и быстрой смерти от лап какой-нибудь страшной твари или заклинания, а не долгой и мучительной, от природы и живота, то сходить с уготованной мне тропы не следует. А после, по теплу, посмотрим. Впрочем, никаких планов строить не возьмусь. Это слишком часто выходило мне боком.

Если склон, по которому я был вынужден ступать, покуда не нашел эту худо-бедно ровную дорожку, являл собой место исключительно девственное, давно не покорявшееся человеческой ноге, то на опасно вившейся близ обрыва ленточке серпантина вскоре обнаружились следы чьей-то жизни. Огороженные с трех сторон невысокой горной грядой, на плато раскинулись маленькая, составленная из обтесанных палок и очищенных шкур, разбитая палатка и потухший костер с примостившимся над ним на тонкой перекладине котелком. Я сразу замедлил шаг, пригнулся, практически припадая на четвереньки, и отступил за ближайший валун. Прислушался. Тихо. Лишь ветер, этот незримый путник, ныне разгуливал по бивуаку, потрескивая черным, сгоревшим хворостом, и со свистом пролетая сквозь дыры в шкурах. Ни человеческого голоса, ни храпа, сопенья или чавканья. Ничего. Из палатки не выныривало даже ни частички пара от дыхания. Видно, стоянка была покинута. С одной стороны, я мог безмерно радоваться, что лагерь безлюден и не придется встречаться с неизвестно как настроенными обитателями. С другой — эти воткнутые в землю и, безмолвно накренившись, поддерживавшие натянутую звериную шкуру шесты, черный холодный костер, проржавелый котелок, мерно поскрипывавший и покачивавшийся на штанге от слабых дуновений ветра… Подобная картина навевала уныние и некий страх, робость. И я бы, возможно, обошел стороной этот треклятый, пугающий своей отрешенностью бивуак, если бы только мой разум не сдался под натиском сжавшегося и недвусмысленно заурчавшего желудка. Никаких сил сопротивляться алчущему нормальной, приготовленной пищи животу я в себе не нашел.

Стараясь сохранять бдительность, я осмотрительно двинулся к лагерю. Под ногами сразу что-то лязгнуло. От неожиданности я едва не вскрикнул, а рефлексы вообще готовы были швырнуть меня обратно в укрытие. Но вспыхнувший порыв трусости все же удалось погасить. Взгляд упал вниз. Близ правого сапога, под тонкой кромкой снега, глаза уличили поблескивавшую в этой белизне сталь небольшого топорика. По виду — охотничьего. Знать, здесь обитал какой-то зверолов. Но что вынудило его оставить на стоянке свое оружие? Даже не просто оставить, а бросить. Топор покоился на земле относительно давно, раз его уже успело припорошить снежной пеленой. Обильных снегопадов за весь свой подъем я не наблюдал, лишь ничтожную крупу. А чтобы такая смогла скрыть под собой целый топор, потребовалось бы несколько часов.

Впрочем, уделять оружию излишнее внимания я не стал. Не за тем пришел — об этом мне напомнил с новой силой заурчавший желудок, заставивший на несколько мгновений мучительно заболеть верх живота. Я хладнокровно переступил через топор и, скрипя белой коркой под сапогами, подоспел к котелку, загребущей рукой сдвинул плоскую крышку, практически окуная голову в чан… Пусто. Лишь следы накипи на стенках. Ни намека на пищу, один только пряный, почти полностью выветрившийся, издевающийся над моей алчбой запах неизвестной похлебки. Вероятно, готовивший это охотник изголодался не меньше моего, коли вылизал все до последней капли.

Желудок сжался еще сильнее.

В надежде отыскать хоть какие-нибудь припасы, я ступил в сторону палатки. Отдернул шкуры, залез внутрь, опустившись на колени. Убежище по размерам своим было небольшим. Отдыхать на постеленном здесь, набитом соломой лежаке я бы смог только свернувшись клубком. Кроме спальника, мои глаза и жадно рыскавшие всюду ладони не смогли уловить под крохотным шатром ничего путного: ни медной марки, ни хлебной корки. Вероятно, хозяин обиталища придерживался правила «все свое ношу с собой». Либо же у него просто не имелось того, чем моя голодная разбойничья душа могла бы поживиться.

Еле-еле переборов нахлынувшее при виде лежака желание упасть на него без задних ног (все же не зря говорят, что без ужина подушка в головах вертится), я, окончательно расстроившись, выполз наружу. Еще раз окинул взглядом объятый полумраком бивуак, поежившись от пробиравшего даже сквозь плотную меховую куртку ветра. Неугомонный живот, уже заметно побаливавший, взывал еще раз все осмотреть, авось глаз упустил какой-нибудь припрятанный на «черный день» сверток со снедью. Но я прекрасно понимал, что такового здесь не отыщу, лишь зря время за поиском потеряю.

Судя по отсутствию припасов и лука со стрелами, зверолов отлучился на охоту. Можно было, конечно, притаиться в засаде, ожидая его возвращения с порцией свежего, еще даже не освежеванного мяса. Но что-то мне подсказывало, стоило моему изможденному, промерзшему телу сесть хотя бы на пару минут, как сон свирепой бурей ворвется в сознание, и тогда это будет уже не ловушка, а неизвестно что. Сложно описать, какие эмоции испытал бы я, придя с охоты в свой бивуак и обнаружив подле него впавшего в глубокую дрему человека. Может, кинулся бы помогать, а может… Мне доподлинно неизвестен нрав здешнего обитателя, склонен он к милосердию, либо же к коварству. Да и, бесы, о чем я толкую?! Обирать одинокого горного охотника?! Феллайя, ты ли это? Коли на сих склонах имеются звероловы, значит и дичь найдется. Право, якунить на какую-нибудь серну с фальчионом наперевес — то еще занятие, но иного не остается. Быть может, удастся отыскать следы, охотника или живности — не важно, и по ним уже пробраться к звериному логову. Подогретый этой мыслью, я поспешил вернуться на горный серпантин.

Но вдруг мои искания прервал снежный хруп. Я замер, кости вмиг словно обросли льдом. Этот звук, без сомнений, мог возникнуть лишь под чьей-то ногой или лапой. Ладонь сама по себе опустилась на поблескивавшую рубиновым оголовьем рукоять. На самой границе зрения что-то промелькнуло, и я тут же обернулся. Сорванные с навершия одного из остроконечных валунов, вниз по камню покатились крупицы потревоженного снега.

Глаза метались по бивуаку, стараясь высмотреть хоть малейшее шевеление. И, стоит отдать должное моему, пускай и затуманенному дремотой, но все же острому взору, высмотрели. Копытная, точно козья, лапа быстро соскользнула с булыги неподалеку, следом вниз, за укрытие рванулась и светлоперая голова. Видно, поняв, что обнаружила себя, тварь, некоторое время упрямо посидев за камнями, все же показалась. Вновь явилась большая орлиная голова, с налитыми красным глазами, вытянутыми ушами и сломанным на кончике клювом. Над ней возникли сложенные белоснежные с мелкими черными вкраплениями крылья. Подалась вперед пушистая, зиявшая уже знакомым мне круглым знаком, точно как у встреченной в Грон-ро обезьяночерепахи, грудь, зарываясь в мелкую кромку снега, выступили две копытные, так же белооперенные конечности. Выходить дальше, являя мне все свое диковинное тело, существо не решилось.

И такого я тоже, кажется, видел в «Бестиарии». Его звали «Альфин».

Понурив голову, словно в обиде, орлотигр застыл, не сводя с меня своих алых буркал. Недалеко унесли его эти смотревшиеся ущербными, с многочисленными проплешинами, крыла. Надеюсь, это не он пробил ту здоровенную, ведшую из темниц прямиком в библиотеку дыру. С таким противником мне сейчас повстречаться совсем не хотелось. Впрочем, существо смотрелось смирным и даже чуть боязливым. Но, как выяснилось чуть позже, все это оказалось полнейшим заблуждением.

Я позволил себе ступить мелкий шаг в направлении альфина, смиряюще подняв руки. Узрев это и, вероятно, сочтя мое движение за некую агрессию, существо мигом метнулось обратно за камни. Ночную тишину пронзил острый птичий крик, что сразу проглотило горное эхо, принявшись выплевывать его с разных сторон. Озадаченный такой реакцией, я уже готовился выдернуть фальчион из ножен, как вдруг только-только потерявшийся за булыгами альфин, выпрыгнув и взмыв в воздух с противоположного края стоянки, оказался у меня за спиной. Не успел я развернуться, заслышав позади шлепанье крыльев, как тварь, схватив меня за плечи задними когтистыми лапами, оторвав мое тело от земли. Стараясь вырваться из впившихся в плоть капканов, я тут же стал беспорядочно барахтаться, раскачивая в полете негодующе верещавшее существо, голыми руками пытался сорвать лапы, выдергивая перья и клочки соседствовавшей с ними шерсти, бил тварь кулаками во все, до чего дотягивался.

Свои плоды это сопротивление, вскоре, принесло. Устав бороться с неугомонной жертвой, альфин, взлетев над землей примерно на пятнадцать футов, распустил когти. Меня мигом рвануло вниз, придав короткому падению. Из распростершегося подомной снежного покрова наружу вдруг вынырнул гладкий валун. Не успев даже толком осознать произошедшее, я болезненно, посеяв в голове мимолетный гул и треск, повстречался лбом с ровной поверхностью камня. В сознание тут же ворвался всезаполняющий океан тьмы.

* * *

В чувства меня привела ворвавшаяся в нос и разжидившая мозг едкая затхлая вонь. Я разомкнул тяжелые веки, в плывущем перед глазами изображением попытавшись различить хоть сколько четкие очертания. Голова трещала, точно я вновь вернулся в то самое утро после трактирной попойки. Только теперь на лбу, ближе к виску, мои пальцы нащупали взбухшую, взрывавшуюся болью при самом легком прикосновении шишку. Да, а если бы удар пришелся чуть правее, то я мог и вовсе уснуть навеки.

Я старался шевелиться как можно меньше, хлопая глазами, стараясь скорее прояснить зрение. Из-под неразборчивого тумана вскоре вынырнули темные линии просторного грота и угрожающе глядевшие на меня со сводов остроконечные каменные наросты. Как ни странно, под собой я ощущал не твердый камень, а холодную мягкую поверхность, от которой, по всей видимости, и исходил тошнотворный смрад. Чуть приподнялся, перевалился набок, и, рассмотрев-таки собственное лежбище, тут же закрыл рот рукой, подавляя крик. Трупы. Огромный, поднимавшийся над землей на несколько ярдов мертвый курган, составленный из тушек снежных лис, антилоп, большерогих козлов, барсов и прочих животных. Мне привиделось, что где-то у подножья даже выглядывала бледная человеческая рука, по запястье скрытая рукавом мехового дублета (неужели, тот самый охотник?). А своеобразным венцом сей дохлой горы выступал именно я — вероятно, самая свежая добыча.

Само орлоподобное существо, склонившись над оленьей тушкой, сидело у входа в грот спиной ко мне и пировало, с треском вырывая из разорванного брюха все новые и новые куски кровавого мяса. Полосатый хвост мерно покачивался из стороны в сторону, выдавая явное наслаждение своего хозяина, лохматая кисточка облизывала кончики сложенных крыльев. Играла мускулами тигриная, но при этом покрытая недлинными черно-белыми перьями спина.

Я бегло ощупал себя. Как ни странно, фальчион оказался нетронут. Видно, тварь решила, что мертвецу меч уже вряд ли поможет, либо просто не имела представления о сути притороченной к поясу ее еды железки. Обморожение понемногу спадало, а вслед за этим вновь вылезали наружу мелкая резь в подранных плечах и клубок боли во взбухшей на голове шишке. Впрочем, эти недуги сейчас являлись меньшим из моих бед.

Стоило больших сил и терпения тихо спуститься с усеянного трупами кургана. Шерстка животных была гладкой, даже осклизлой, вдобавок тушки лежали сваленные друг на друга, поэтому малейшее неловкое движение — и тело какого-нибудь козла, гремя костями, покатится вниз, лавиной потянув за собой прочую падаль. И когда мои ноги, преодолев мучительно долгий спуск, наконец-таки коснулись земли, я с трудом сдержал радость. Альфин даже вполовину своего длинного уха не прослышал о моем движении, продолжая неотрывно поглощать пищу.

Спрятавшись за мертвой насыпью, я аккуратно выглянул. Странно, но мой глаз не увидел в пещере ни гнезда, ни потомства. Эта тварь собралась сама сожрать такую гору еды? При упоминании разумом последнего слова, в животе глухо заурчало, и я инстинктивно попытался заткнуть его ладонью. Надеюсь, желудок в самый неподходящий момент меня не предаст, во весь голос известив о себе альфина.

Вход в пещеру хоть и смотрелся широким, но почти целиком был перекрыт занимающейся завтраком птицей. И как мимо такой можно незаметно прошмыгнуть? Внутренности грота составляли одни лишь голые стены — никаких щелей, наслоений, торчавших из земли каменных зубьев, в общем, ничего из того, что могло бы сойти мне за укрытие. Выйди я из-за трупной свалки — и сразу стану как на ладони. Ждать, пока тварь улетит или уснет, тоже не вариант. Неизвестно, как долго альфин задержится в своем обиталище, а продолжительных пряток я не выдержу — звуки все больше снедающего меня изнутри голода рано или поздно вырвутся наружу, возвестив падальщику о моем присутствии. Да и кто знает, собранный в гнезде рацион альфин собрался растянуть на всю зиму, или это было лишь на разок перекусить? Судя по тому, как тварь жадно пожирала бедного, уже практически полностью опустошенного изнутри оленя, я больше склонялся ко второму варианту. А это значит, что совсем скоро мне может будет и вовсе негде прятаться…

Вконец разобравшись с олениной, оставив лишь рогатую голову да обглоданные кости, альфин, довольно поворчав, развернулся, заставив меня резко втянуться обратно за укрытие. Цокая копытами, тварь медлительно подступила к кургану, некоторое время беззвучно постояв, вероятно, выбирая следующее блюдо. Вдруг полный мертвечины курган чуть вздрогнул. Послышался пакостный хруп трескающихся костей. Несколько мгновений холм простоял все тем же неподвижным монолитом, однако вскоре, соскользнув с самой вершины, вниз покатилась тушка горностая, упав рядом с моей ногой. За ней, уже более резво, поспешили и иные «составные части» горы, валясь кто ближе, кто дальше. Высокая трупная насыпь на глазах рассыпалась беспорядочной кучей, громогласно ухая тушами о землю. Поначалу валящиеся трупы лишь мельком задевали меня, неприятно ударяя то по шее, то по ребрам, то по икрам. Но в конечном счете эти жалкие толчки переросли в настоящий навал, что мне иногда даже приходилось уворачиваться от сыпавшихся на голову тел. Однако в итоге реакция меня все же подвела.

Горный козел, полетев вниз вслед за собратом, тяжело ударил меня в бок, подкашивая и так с трудом державшиеся под падавшей падалью ноги, и бросая меня в сторону, прочь из-за разваливавшейся груды туш. Альфин стоял в нескольких ярдах от разгоревшегося беспредела, сжав в клюве повесившую ватные лапы антилопу, и непонятливо глядя красными буркалами на холм. Взгляд, впрочем, едва я вывалился из-за укрытия, тут же переметнулся на меня. Вероятно, внезапно ожившая туша ввела существо в немалое заблуждение, о чем свидетельствовал открывшийся, точно в изумлении, рот, из которого сразу вывалилось мертвое парнокопытное. Уши вновь резанул пронзительно-гадкий крик альфина.

Едва я успел, воззвав к деревенеющим ногам, подняться, как тотчас пришлось отпрыгивать в сторону, снова валясь оземь. Пролетевшая мимо тварь задела едва расправленными крыльями и без того рассыпавшийся навал, разметая мертвые туши и окончательно громя его. Альфин мощно грянулся в стену, заставив содрогнуться свисавшие с высоких сводов сталактиты, и повалился на землю.

Это был мой шанс.

Встав на едва слушавшихся ногах, я напропалую ринулся к маячившему в нескольких десятках ярдов впереди выходу. Едва спотыкающиеся шаги отбили примерно половину пути, как за спиной заслышался отчаянный рев, шорох, а за ними — быстрый цокот устремившегося вдогонку хищника. Чуть не оступившись об олений труп, я выскочил наружу, косясь от ударившей в глаза белизны. Остановиться пришлось раньше, чем я думал — грот, спустя считанные шаги от выхода, упирался в резко падавший вниз обрыв, у подножья которого виднелся покатый, укрытый полотном поблескивавшего наста склон. Я с трудом успел вовремя затормозить, носками сапог нависнув над пропастью. Впрочем, мой разум тут же, не смущаясь, отдал команду прыгать. Но едва подошвы оторвались от каменного плато, как вместо ожидаемого падения меня наоборот рвануло вверх. Куртку грубо стянуло меж лопаток, сдавливая рукавами подмышки, а воротом — горло. Лихая тварь-таки успела нагнать тщившуюся ускользнуть добычу, схватив клювом за одежду и подняв над землей. Правда, мой поддерживаемый альфином полет оказался весьма кратковременным. Только хищник отнес меня на безопасное от обрыва расстояние, как сразу, не чураясь грубостей, отшвырнул в сторону. Тяжело повстречавшись плечом с камнем плоскогорья, я, прокатившись кубарем пару ярдов, уткнулся в возникший на пути валун, бессильно распластавшись на мягком и обжигающе-холодном снегу.

Сведенные судорогой конечности оцепенели. Стоило тяжелых усилий даже сжать пальцы в кулак. Полыхавший в груди, обжигавший изнутри огонь вынуждал меня едва ли не стонать от мучительного жара. Глаза, казалось, вот-вот лопнут.

Превозмогая боль и онемение, я, свернувшись в комок, сел на колени. Легкие сразу опалило обдавшей лицо и ворвавшейся в ноздри пургой. Опершись левой рукой о согнутые ноги, я, покачиваясь, поднялся, тут же чуть не рухнув обратно. Десница не слушалась, повиснув бесхозным, одновременно разгоряченным болью и подмороженным воздухом щупальцем. Даже пальцы на призыв шевельнуться отвечали твердым отказом. Я толком не ощущал ни фаланги и казалось, что мне их вовсе отрубили.

Подняв сощуренный под натиском несущего мелкий снежок ветра взор, я, сквозь охватившую обрывистое плато метель, узрел лишь силуэт зависшего в воздухе ярдах в пятидесяти от меня альфина. Тварь мерно покачивала крыльями, удерживаясь на одном месте, и, едва завидела меня поднявшимся на ноги, в очередной раз издала свой душераздирающий боевой визг.

Фальчион, влекомый левой, непривычной рукой, с протяжным лязгом покинул ножны. Неловко перехватив клинок, я поднял его в сторону твари. Орудовать второй дланью меня не учили, а потому удерживать меч ровно, не давать острию плавать в пространстве сейчас встало довольно тяжелой задачей. Рука дрожала, дрожала и сталь, что так и норовила выскользнуть из неспособный совладать с нею пальцев. На нутряные призывы повиноваться десница отвечала решительным отказом. Или, вернее сказать, беспомощным молчанием. И альфин явно видел мою слабость. Он едва ли боялся эту согбенную, растрепанную, и, вдобавок, едва удерживавшую меч фигуру. Сейчас наши шансы были отнюдь не равны.

Размеренно сиял тусклым фиолетовым свечением вырезанный на перистой и полосатой, точно у белого тигра, груди твари круглый знак — словно маяк, своим спасительным для мореходов пламенем пытавшийся пробиться сквозь заливший океаническую гладь густой туман. Плавно колыхались крылья, придавая и без того сердито мчащемуся ветру еще большую силу. Изломанными, носящими на своих окончаниях длинные острые когти, пальцами хищно глядели возведенные по мою душу задние, орлиные лапы существа. Меж ними пленительно вихлял полосатый хвост. Звонким, нагоняющим страх перестуком звучали ударявшие друг о друга копыта передних конечностей. Из ноздревых точек на клюве рвался вскоре сливавшийся с белесой мглой пар, грозными алыми корундами горели кровожадные буркала.

Какое-то время повисев в воздухе, точно примеряясь, тварь, наконец, решилась атаковать. Мощный взмах крыльев поднял настоящую вьюгу, от чего меня мало того, что заметно качнуло, так еще и немного оттолкнуло назад. Впрочем, равновесия я не потерял. Но глаза, уязвленные бросаемыми в них хлопьями снега, на мгновение ослепли.

Пространство разразил грозный птичий крик, а вслед за ним раздался протяжный свист разрезаемого крыльями воздуха. Поняв, что альфин отважился на наступление, я, ступив короткий шаг в сторону, незряче, наотмашь рубанул клинком. И, как ни странно, лезвие встретило на своем пути не воздух, а весьма крепкую преграду. Прозвучал глухой хруст. Спустя миг фальчион легким перышком вынырнул из пронзенной плоти, завертев мое растерявшее концентрацию тело и едва не повалив меня на землю. Недалеко, шагах в пяти, что-то грузно рухнуло.

Кратковременный снежный шторм сник так же быстро, как и начался, позволяя моим глазам, наконец, раскрыться, без боязни поймать на зеницу пушинку-другую. Альфин, породив под собой быстро разливавшуюся алую лужу, судорожно сотрясая хвостом и лапами, лежал на чистом камне. От брюха до шеи зияла глубокая кровоточащая рана, вмиг обагрившая лилейные, подрагивавшие на мелком ветру перья. Из раскрытого клюва рвался вполне человеческий захлебывающийся хрип, а глаза, что сейчас казались краснее самой крови, бестолково глядели в небеса. Вырезанный на груди знак был перерублен надвое, а сами линии явили собой маленькие, багряные речушки.

Волоча фальчион окровавленным острием по снегу, я вразвал подступил к бьющемуся в агонии созданию. В изнуренной голове ярким порывом вспыхнул вопрос: оставить подыхать или закончить страдания? Если я брошу этого зверя одного, предоставив ему право в одиночку наблюдать за сошествием матушки-Смерти, то обреку на долгую и мучительную гибель. Он будет страдать до тех пор, поколь кровь без остатка не покинет его тело, либо же пока она до краев не заполнит легкие. Впрочем, есть ли у этого существа внутренние органы? Насколько устройство его организма схоже с нашим? И кровь ли это вообще? Я встряхнул головой. Не этими вопросами мне следовало сейчас ее забивать.

Однако пускай и говорят, что убиение не является и не может являться жестом милосердия, сейчас оно представало именно в этой роли. Посему, закрепив в уме данную мысль, я тягуче возвел фальчион над трепетавшей в предсмертной лихорадке тварью. Не имея сил долго держать меч в таком положении, левая рука, едва прицелившись, обрушила сталь точно в высеченный на груди, едва заметно пульсировавший фиалковым знак. Лезвие легко врезалось в плоть, а погрузившись в нее примерно на палец, наткнулось на некий находившийся внутри твердый, много тверже мышц и костей, предмет. Впрочем, он не стал для фальчиона серьезным препятствием и, звонко хрустнув, быстро сдался под давлением острейшего клинка. В этот момент альфин, вконец задохнувшись, резко обмяк, расслабляя бившиеся в конвульсиях лапы, опрокидывая голову и, будто саваном, накрываясь медленно опустившимся крылом.

Легко изъяв меч из испустившей дух твари, я, чуть попятившись, без сил осел на земле, а затем и вовсе повалился навзничь. Горевшая изнутри грудь ощущалась бурлящим, готовящимся извергнуться вулканом, из которого по горлу, обжигающей лавой, исторгалось огненное дыхание. Окроплявший лоб пот стыл, точно индевел, спина, казалось, вросла в студеный наст. Глаза, теперь отчего-то не сводимые дремотой, безумным взглядом вперились в устланный рваным облачным одеялом небосвод. Кочующее меж проплешин этой серой пелены светило плавало почти в зените, возвышаясь над исполинскими горными пиками. Долго же я провалялся в альфинском обиталище — дело шло к полудню. Либо же за него лишь слегка перевалило — смотря с какого склона Драконьих Клыков выглядывал наружу грот. Эта мысль пламенным бичом хлестнула в сознании. А что, если я и вправду оказался по восточную сторону гряды? И дальше по косогору тянулся уже не ставший для меня почти родным Ферравэл, а чужбинный, связанный с мрачными воспоминаниями Каэльрон? Тогда придется искать перевал, дабы вернуться обратно. А где он, как далеко или близко, на какой высоте — мне было неведомо.

Моя условная, постановленная духом цель располагалась именно в Ферравэле. И, как ни странно, сколько я раньше не пытался, копаясь в закромах собственной памяти, вспомнить название этой самой цели, теперь она сама огромными буквами вдруг обозначилась в моем сознании. Чаща Тьенлейв — место, знакомое мне по басням и балладам, но отнюдь не лично. По сути, мои знания об этом лесе ограничивались лишь сведениями о его обитателях. Чаща являлась чуть ли не последним пристанищем первородных эльфов не только в Ферравэле, но и на всем Мара-Дуле. О мудрости остроухой расы ходит огромное количество легенд и неудивительно, что дух послал меня за советом именно под сени Тьенлейв. Впрочем, самолично я бы ни за что в жизни туда не проследовал, слишком уж закрытый народ там обитает. Но при этом, лучше мне сейчас быть в теплом и сказочном (опять же, исходя из побасок) эльфийском лесу, нежели среди пустынных, заснеженных, морозных вершин.

Неожиданно зажегшийся в уме энтузиазм быстро поставил меня на ноги. Следует забраться как можно выше и оценить местность. Авось я и вправду оказался по другой склон гор? Тогда дела мои, и без того досель складывавшиеся не особо удачно, вовсе пойдут под откос.

Стоило больших сил взять более-менее внушительную высоту. Пологого подъема отыскать не удалось, так что пришлось приложить к работе оледеневшие, едва сгибавшиеся пальцы, заставляя их хищно хвататься за любой мало-мальски выпирающий уступ. Камень был скользким — с поднявшимся солнцем верхние слои снега подтаивали, поэтому что рукам, что окоченевшим ногам взбираться по подобной поверхности оказалось тяжело. Я и так никогда в своей жизни не восходил по горам, а в подобных условиях вообще дивы давался, как до сих пор не сорвался вниз. Однако с каждым взятым футом уверенность во мне разгоралась все больше и больше, и в итоге руки куда более залихватски, чуть ли не вприпрыжку, переметывались с одной горной ступени на другую. Даже сам организм словно ожил: холод больше не сковывал пальцы, истома — ноги, а голод — желудок.

Вскарабкавшись на, как мне показалось, приемлемую высоту, я очутился на тесном, продуваемом всеми ветрами и изрядно припорошенном снегом плато. Как ни странно, после довольно продолжительного подъема тело не принялось ныть о неотложном отдыхе. Я спокойно дышал полной грудью, щурясь от оседавших на ресницах белых кристалликов. С такой высоты, несмотря на легкий туманец, открывалась обширная панорама: по правую руку, в низине, едва заметными очертаниями выдавался расположившийся поодаль горного подножья и уходивший за бледную пелену трухлявый лесок, с примыкавшим мелким полем высокой, необработанной травы; по левую руку расстелилась куда более внушительная, устроившаяся ближе, даже слегка заползавшая на косогор чаща с раскидистыми зеленолистными исполинами; впереди же — пустующая, — ни человека, ни зверя, ни села — равнина. Оставалось только надеяться, что жухлый перелесок справа — это топи Грон-ро, а не какое-нибудь сильно походившее на них каэльронское болото. Мне даже показалось, что дальше, за ним виднелись смутные очертания острого шпиля Трелонской башни. Но, возможно, это был лишь обман рисующего для себя вожделенные картины зрения.

Соответственно, те заросли — голова машинально повернулась влево, в сторону раздольных дебрей — и есть Чаща Тьенлейв? Во всяком случае, своим видом густолесье внушало странное благоговение. Этот малахитовый океан смотрелся величественнее многих виденных мною крепостей. Да и сам цвет листвы… Ведь осень давно вошла в свои права. Повсеместно на севере к настоящему дню деревья должны были уже не то что пожухнуть, а почти полностью облететь. Над теми же ветвистыми великанами время словно не властвовало.

Собравшись с мыслями и решительно выдохнув, я двинулся на поиски отлогого спуска. Сходить тем же путем, что поднимался, совсем не хотелось. Не хватало еще сорваться, свернуть шею да так и остаться лежать среди снегов, покуда не окажешься в желудке у какого-нибудь падальщика. Путь вниз мне представлялся куда более сложным, чем наверх. Потому, даже если придется с несколько часов блукать в поисках безопасного спуска, я не почураюсь подобного труда. Сегодня мне и без того достаточно раз доводилось стоять на грани гибели. Пожалуй, даже излишне много для одного-единственного дня.

 

Глава десятая

Сойти с заснеженных вершин удалось лишь к закату. Садившееся за горизонт солнце противно бурило алыми лучами глаза, так что идти приходилось, глядя исключительно под ноги. Правда, сон ни раз пытался эти самые ноги подкосить, сладко шепча в сознании призывы к «краткому, пятиминутному отдыху». Чего и говорить, после пережитого мною за двое бессонных суток (если не считать за сон ту отключку в пещере альфина), было тяжело сохранять бодрость. А сейчас, когда заходившее светило точечными ударами било в глаза, вынуждая их прикрываться и поникать взглядом — тем более. Даже желудок, лишь изредка подкрепляемый сухарями да сухофруктами из котомки, больше не урчал, не ныл, а лишь приятно теплел в верхней части живота, нагоняя этим еще большую осоловелость.

Но один факт не давал мне покоя, постоянно подстегивая готовое свалиться в сон тело идти дальше: за мной наблюдали. Несколько раз я абсолютно четко замечал на краю зрения чьи-то хищные, рыщущие в снегах буркала. Боюсь, стоит мне на минуту потерять концентрацию — и чьи-то острые клыки вопьются мне в спину. Тем паче, что помимо этих снующих в небольшом отдалении тварей я до сих пор не встретил на пути ни единого дружелюбного зверька. Лишь следы копыт и лап петлявыми вереницами иногда протягивались по склонам. Вполне возможно, альфин собрал настолько солидную жатву, что уничтожил большинство живности на ближайшую лигу. А это значит — прочим хищникам поживиться здесь практически некем. Ну, помимо меня, разумеется. Однако они отчего-то до сих пор не решались атаковать. Возможно, боялись некоего подвоха, а возможно, их отпугивал разящий от меня за сотню ярдов аромат альфинской крови. Впрочем, приближается суровая горная зима, и это вынуждает хищников, пока есть возможность, отъедать животы. Так что надеяться на их бесконечное малодушие, увы, не приходится. Поэтому предаваться сну здесь и сейчас для меня означало пойти на серьезный риск и, с большой долей вероятности, уже не проснуться. И я, борясь с дремотой, тяжелой, сбивающейся поступью продолжал шествовать по осклизлой покатости, не забывая держать на рубиновом набалдашнике правую руку, постепенно возвращавшую себе былую работоспособность.

Едва отбрасываемые светилом тени полностью устлали горное подножье, и лишь белые головы Драконьих Клыков продолжали желтыми искорками мерцать в его лучах, как на скинувшем снежную накидку косогоре мне, наконец, повстречался первый зеленый раскидистый дуб. Это было уже не то сухое, страшное, скелетообразное подобие деревьев, что произрастало выше. Легкий вечерний ветерок мельком колыхал изумрудные листья, вынуждая уютно устроившегося на одном из сучьев дрозда слегка поежится. Странно, как мне удалось сразу приметить это мелкое, сидевшее под самой кроной черное пятнышко? Так же странно, что от вида птицы в моей душе вмиг поселилось загадочное, согревающее нутро чувство. Может, оно возникло потому, что я, наконец, лицезрел тихое, идиллическое, живущее своей спокойной размеренной жизнью создание? В последнее время если мои глаза и замечали среди пейзажа какого-нибудь зверька, то он либо желал меня как можно скорее схарчить, либо же бездвижно лежал мертвой смердящей тушей. А здесь все было как-то совсем… обычно. Отчего-то теперь эта пресловутая «обычность» казалась мне самой что ни на есть странной странностью.

Вскоре меня со всех сторон захлестнула густая пуща. Практически на каждом шагу мне встречалась все новая живность: карабкающиеся по стволам с орехами в зубах белки, скачущие друг за дружкой неугомонные зайцы, лакающие из тонкой лазурной линии ручейка олени и лоси, переносящие за шкирку детенышей лисы и прочие. Пускай Тьенлейв и был объят сумерками, жизнь здесь даже не думала впадать в спячку.

Найдя тесную прогалину, я все же позволил себе небольшой отдых. Ноги подмораживал легкий ветерок, однако собирать хворост и разводить костер не было никаких сил. Живот вновь дал о себе знать, болезненно заурчав, и оставшаяся в сумке провизия уже не могла его усмирить. А для охоты мое истомленное тело не располагало и подавно. Хотелось и тепла, и уюта, и пищи, но более всего — сна. Под сенями Чащи я почему-то ощущал себя защищенным, хотя по дороге несколько раз встречал большие, явно медвежьи следы. Но странная, точно домашняя атмосфера взяла верх, и я, сделав глоток из фляги, в которую еще на Драконьих Клыках набрал несколько горстей снега, привалился головой к стволу гигантского бука, сомкнул глаза.

Впрочем, вкусить продолжительного отдыха мне было не суждено. Едва взгляд застлала пелена тьмы, и я, глубоко вдохнув, готовился пуститься в долгое путешествие к миру грез, как невдалеке раздался сухой хруп. Но это оказалась отнюдь не единичная трескотня — звук ломающихся стеблей травы и веток с каждым мгновением множился, нарастал, приближался. Только я сдюжил затуманенным сознанием внять сему шуму и, опираясь на руку, встать обратно на нывшие и упорно взывавшие остаться в лежачем положении ноги — впереди, шагах в тридцати пяти, что-то стремительно промелькнуло. Фальчион с неожиданной прытью сам прыгнул в десницу, переливавшимся в лунном свечении клинком уставившись в дебри. Но непонятное, лихо пронесшееся мимо меня существо даже не подумало останавливаться, точно не заметив моего присутствия. Как итог — пробудивший меня несколько мгновений назад хряск стал постепенно умолкать.

Не опуская меча, я медленно направился к вновь онемевшей пуще. Отодвинул острием первые ветки — и тут по проторенной мгновение назад дорожке беззвучной волной покатилась бурная погоня. Небольшие пушистые создания, размером чуть выше моего колена, являясь взору лишь плывшими над кустами усатыми головами, толпой, наступая друг другу на головы, мчались по лесу. Но в отличие от своей гонимой ненаблюдательной жертвы, эти существа-таки приметили на прогалине бестолково лупоглазившего на них человека. Несколько особей, шурша бирючиной, скакнули на стиснутую деревьями со всех сторон лужайку. Я, готовый принять бой, покрепче перехватил клинок обеими руками, но какой бы то ни было атаки так и не последовало. Мохнатые существа, туловищем походившие на росомаху, а мордой — на выдру, едва не снеся меня с ног, промчались мимо, лишь изредка поднимая хохлатые головы на мою застывшую на пути фигуру. Больше всего сия процессия напоминала бегство крыс с тонущего корабля. Пушистые тельца, пихая друг друга и быстро перебирая лапками, готовые свалить любую преграду, стремились как можно скорее достичь своей цели. Но спустя всего несколько секунд этот гонящийся невесть за кем беззвучный ураган, молниеносно пролетев по лесу, иссяк.

Оторопев от увиденного, я заметался: сон, вконец прогнанный охватившим чащу действом, уже не свербел в глазах, но и пускаться следом за стаей мелких, обозлившихся на кого-то существ мне отнюдь не хотелось. Я постарался выудить из памяти тот миг, когда всего в нескольких ярдах от меня проскочила преследуемая ими фигура. Она явно смахивала на человека. Быть может, эльф? Или забредший не в ту пущу путешественник, но из людского рода? Интересно, чем он смог их так возмутить, раз по пятам кинулся целый скоп?..

Раздумья прервал пронзивший чащобу надсадный крик. Отбросив колебания, я, точно молнией пораженный этим воплем, кинулся вдогон. След был четким — примятая трава и ободранные кустарники своеобразной мелкой просекой тянулись сквозь труднопроходимую пущу. Благодаря этому мне удалось довольно быстро нагнать стаю, а за ней уже и их жертву. Это, как я и предполагал, был эльф: невысокий, худой и русоволосый, одетый в легкий походный камзол цвета хаки. Одной, вооруженной коротким кинжалом рукой он, рубя оружием в воздух, старался отогнать обступивших его дугой существ, а второй прикрывал подранное, обагренное бедро. Меж пальцев сочились узкие ручейки крови.

Щерясь и шипя от боли, эльф, полусогнувшись, неказисто пятился назад, в сторону тихо журчавшего иссиня-черной водой пруда, посреди которого бугром торчал небольшой островок с одиноким буком. Пушистые звери, визгливо лая, наседали, тщась укусить раненного уроженца Тьенлейв за пятку, однако произвести полноценную атаку почему-то не решались. Впрочем, едва сапог эльфа облизнули прибрежные воды, как одно из существ словно с цепи сорвалось. Первородный в последний момент, чуть не падая на землю, изловчился локтем откинуть скакнувшего на него зверька, и, не успел эльф поймать равновесие, как второй мохнатый хищник взмыл в воздух уже с противоположной стороны. Здесь в бой вступил я — не сбавляя шага, набегу взмахнул рукой, поднимая мощный порыв ветра, отшвырнувший существо в кусты. Однако едва заклятие погасло, как мои ноги вдруг свело сильнейшей судорогой, и я, неспособный противостоять нагрянувшей слабости, рухнул оземь, перекатился через плечо и с большим трудом изловчился сразу привстать, сев на коленях и припадая к почве тяжелой головой. Видимо, сон и голод истомили меня не только физически, но и затронули магическую жилку. В висках застучало, выбивая капли испарины, пальцы пульсировали давящей на кости болью. Я даже чувствовал, как повсеместно на теле пухлыми червяками взбухают жилы.

Но прийти в себя мне не дали. Мохнатый зверек вспрыгнул мне на закорки, острыми зубьями впиваясь в плечо. Всхлипнув, я стащил с себя тварь, с размаху швырнул ее в пущу. Туго поднялся, пинком сапога отправив в полет очередное подбежавшее вплотную создание. И только мне удалось хоть сколь крепко встать на ноги, тяжело поднимая фальчион, как атакующий запал пушистой стаи вдруг притух. Около десятка особей, отвернувшись от эльфа, перекинули свое внимание на меня и скорее пытались не подпустить вдруг вмешавшегося в сражение чужака, нежели как-то его уязвить. Пискляво лая и клацая рядами частых мелких зубов, они лишь изредка приближались, грозно топая и подгребая когтями землю, но тут же отступали обратно. Было видно, что лишней крови эти походившие на взлохмаченных росомах создания отнюдь не желали. Им достаточно и одной избранной, загнанной практически в тупик жертвы.

Вдруг раздался глухой «плюх». Эльф, уличив подходящий момент, с головой ушел под воду, сея вокруг целый фонтан брызг. Темный, едва различимый в ночи под гладью пруда силуэт стремительно уплывал от берега, вынуждая боявшихся пуститься следом в заплыв существ сердито тявкать и подскакивать на месте. Мои же надзиратели оставались беспристрастны к творившемуся за их хвостами возмущению, принимаясь напористо теснить меня. Не готовый противиться, я стал медленно пятиться, больше всего сейчас опасаясь какого-нибудь невзначай подвернувшегося под ногу корешка. Боюсь, стоит моей еле державшейся в сознании фигуре оступиться, как эти твари решатся наступать много настырнее. И тогда кто знает, удастся ли мне вообще выйти целым из этой свалки.

— Эй! — внезапно, прорезаясь сквозь царствовавший на прогалине пакостный лай, раздался громкий окрик. Я поднял взгляд. Эльф, издалека походивший на водяное чудище из сказок: насквозь мокрый, ободранный, со свисавшей с плеч тиной, стоял на островке и, приложив ребра ладоней к уголкам губ, взывал ко мне, говоря с нескрываемым акцентом. — Сюда! Лес не спасение! Вода — спасение!

Однако все наступавшие существа не позволяли мне даже подумать о прорыве. В спину уткнулся гладкий древесный ствол, а под ногой что-то мягко хрупнуло. Чуть приподняв сапог, я увидел на его подошве мерзкую темную слизь, к которой прилипли мелкие кусочки темно-синей мякоти. Из земли, едва виднеясь среди травы, торчала сломанная грибная ножка.

Теснившие меня мохнатые зверьки вдруг неистово заулюлюкали и зашипели, оскаливая белые клыки. Прочие твари, досель лаявшие на улизнувшего эльфа, вдруг перестали гневаться и торопливо, подобно белкам, развернулись, заскакав в мою сторону. В один момент вся многочисленная бесноватая стая обступила меня тесным, плотным веером, ярясь, точно запертые в клетке и приметившие кошку бойцовские псы.

— Живо сюда, побери тебя ulfroinen!!! — взвизгнувшим голосом вновь завопил эльф.

В этот миг существа словно с цепи сорвались. Точно объевшиеся женьшеня блохи, они принялись прыгать на меня один за другим. Первую пару взмывших в воздух тварей я бесцеремонно огрел плашмя фальчионом, отбросив обмякшие мохнатые тельца в разные стороны. Перед третьим зверьком пришлось пригнуться, давая ему возможность познакомиться мордой с дубовым стволом, а четвертого я, чуть наступая, ударил локтем вооруженной десницы в шею. В свободной руке тут же само собой соткалось заклинание. Толком не обдумав то, какими последствиями данный маневр может отплатить моему утомленному организму, я почти бессознательно швырнул магию вперед. Шквал ветра незримым веником разметал оказавшихся на его пути существ, открывая мне путь к воде.

Припав на землю и окончательно не свалившись лишь за счет вовремя упертого в землю клинка, я, на подкашивающихся ногах, кинулся к пруду. Несколько широких шагов, прыжок — и темная пучина, с характерным бултыхом, поглотила мое тело. Я даже почувствовал, как по пятке скользнули чьи-то алчные то ли когти, то ли зубы.

Вода была ледяной, отчего мышцы и кости вмиг сдавило тисками боли. Вдобавок фальчион тянул десницу, а за ней и весь корпус на дно, однако отпускать сталь я намерен не был, пускай мне и приходилось грести одной, к тому же уязвленной рукой. Оставить меч на дне какого-то водоема, когда вокруг обитали столь недружелюбные соседи, казалось наиглупейшей затеей. Конечно, еще хуже было бы оставить там себя, но я, впрочем, вполне себе справлялся с грузом и не тонул. Да и плыть остервенело, стараясь как можно скорее отдалиться от суши, смысла не было. Погони за собой я не видел, а противоположный берег меж тем, блеклыми очертаниями прорываясь сквозь темную водяную муть, уже показывался на границе зрения. Дыхания мне определенно хватит, и с морозом как-нибудь справлюсь. Не впервой.

Спустя минуту заплыва, я уже, жадно подгребая землю рукой, выползал на островной пляж. Тут же подмышки меня подхватил эльф, выволакивая окутанное тиной и прибрежным илом тело на середину крохотного клочка суши, прямо к широким корням бука.

— Ты жив, mounero? — осматривая меня широко раскрытыми медовыми глазами, спросил лесной житель.

— Я бы этого не утверждал, — перевернувшись набок, еле ворочая языком ответил я, отхаркивая забившуюся в глотку пакостную, хоть и пресную воду.

— Плечо, — чуть дотрагиваясь до моей раненной руки, продолжал эльф. — Я могу помочь.

— Не стоит. Просто царапина.

Мой собеседник замолчал, давая мне возможность спокойно прийти в себя. Земля с покрывавшими ее мелкими заплатками поросли казалась сейчас мягче самой пышной королевской кровати. Распластавшись на ней, я дрожал всем телом, практически не чувствуя конечностей, и лишь легкой украдкой проскальзывавший по ним ветер возвращал мне ощущение ознобших рук и ног. Перед глазами выплясывали золотистые круги, а в голове и груди, обжигая кости, вспыхнул яростный пламень. Я попытался сомкнуть веки, однако они, точно ссохшись, наотрез отказывались сходиться.

Более-менее переведя дух, я привстал на локтях, вглядываясь в очертания противоположного берега.

— Что это за твари? — кивнул я в сторону осадивших пруд с той стороны, упорно отказывавшихся отступать мохнатых существ. Они уже поубавили пыл, молча устроившись близ воды и неотрывно глазея на нас.

— Gulonas, — быстро ответствовал привалившийся спиной к древесному стволу и копошившийся в маленьком мешочке эльф. — Очень прожорливый и упрямый. Мы с тобой им немало напакостничать, — последнее слово косноязычно говорящему на общем языке первородному далось с трудом.

— Это как же?

— Ты раздавить их любимый лакомство, — подняв на меня взгляд, сказал мой собеседник и изъял из куля мелкий, размером с мизинец, белый и тонкий гриб. — А я у них его… украсть.

— И что теперь? Долго они будут нас тут бдеть?

— Кто знать. Как я уже говорить, эти gulonas упрямый. И мстительный. И жестокий. Хотя их внешность к тот совсем не располагать. Вероятно, они остаться здесь до рассвет, пока на водопой не прийти хищник побольше.

— М-м, прекрасно. Только вот, боюсь, голод уморит меня быстрее…

— Ты голоден? — резко ободрился эльф и в очередной раз запустил руку в мешочек. — Я есть кое-что.

Он достал пучок красно-желтых цветов с округлыми лепестками и извилистыми стебельками, протянул мне.

— Я что, похож на корову? — глянув на первородного исподлобья, буркнул я. До носа вдруг донесся запах моей отдававшей сыростью, потом и зеленью куртки. — Хотя да, пахну я сходно.

— Это вкусный! Ну ладно, не совсем вкусный. Зато съедобный и питательный. Мы использовать эта трава в пища.

— Знаешь, тот гриб выглядел намного аппетитнее, — отстранился от протянутых растений я. — Неужели он не в состоянии утолить мой голод?

— В состояние. Но вместе с голод у тебя пропадет и весь остальной чувства, остыть кровь, разорваться сосуд, начаться спазм дыхательный путь, неконтролируемый мыть и рвот…

— Я понял, — подняв руку, прервал я своего собеседника. — Давай свою траву.

Присев, я взял букет, с недоверчивостью посмотрев на цветки.

— Моя имя Эруиль, — подал мне руку эльф.

— Феллайя, — ухмыльнувшись, пожал ладонь я, принимая помощь, поднялся на ноги.

— И как же ты оказаться в моя Чаща, Феллайя?

— Сам не знаю. Считай, Судьба сама за ручку привела.

— Она всегда вести нас, — многоумно кивнул Эруиль, наблюдая как я опасливо подношу пучок цветов ко рту.

В нос ударил пряный аромат свежей выпечки. Решительно вздохнув, я положил траву лепестками на язык, принимаясь медлительно пережевывать растение. Впрочем, долгим мое смакование не получилось, и, едва из прокушенных стебельков засочился сок, как я, истошно закашлявшись, стал плеваться зеленью.

— Да лучше я с голодухи подохну. — Объеденные травинки полетели под дерево. Эльф покаянно понурил голову, и я, заметив это, переменился в тоне. — Не взыщи, Эруиль. Я благодарен тебе за помощь, но, видимо, эльфийская еда не для меня.

— Понимать, — мельком улыбнулся он, но больше ничего не сказал.

— Наверное, вопрос несколько странный, — опустившись на корточки подле воды и принявшись обмывать тряпкой богато обагренный старой, сухой и хлопьями отходившей от лезвия крови меч, решил нарушить едва устоявшуюся немоту я, — но все же. Чем ты здесь занимался?

— Собирательство, — ответил эльф, подняв с берега гальку. Широко размахнулся и швырнул голыш по воде, сея «блинчики». В итоге выскочивший с глади камешек угодил точно в черепушку даже не отреагировавшему на это gulonas. — Только вот, я слишком далеко забрести и… Я забыть, как это по-ваш…

— Заблудился? — Моя бровь удивленно поползла вверх.

— Именно, — кивнул Эруиль.

— Эльф… который заблудился в лесу?

— В это тяжело поверить, я понимать, но чего только не бывать в этот мир, — пожал плечами первородный. — Трава в город всегда нужен. А в ближайший округа весь давным-давно сорван. Вот и прийтись идти в самый пуща.

— Подожди, ты сказал, что у вас здесь есть город? — еще больше изумился я.

Эруиль хмыкнул.

— А людь думать, что мы тут по деревьям скакать, как обезьян?

— Нет, просто… — Сверкающий практически девственной чистотой чуть влажный клинок скользнул обратно в ножны. — Я наблюдал Чащу с высоты и никаких стен или башенных шпилей не заметил.

— И никогда не заметить. Thyonleyw — непростой лес, в каких вам принят рубить древесин и добывать мясо. Здесь свои закон.

— В этом я ни на йоту не сомневаюсь.

Мой взгляд невольно скользнул по окрашенному темным багрянцем бедру Эруиля. Сквозь разодранную ткань виднелась окровавленная плоть.

— Ты ранен…

— Пустяк, — оборвал меня эльф, мельком потерев увечье. — Как и твой рана на плеч. Хвала Yenna'fore, она защитить меня.

— Кто защитит?

— Yenna'fore, — повернувшись, повторил Эруиль. — По-людски это… Лес Дева. Она покровитель Thyonleyw.

— И как же выглядит эта Yienna-foriae? — едва не сломав язык, обратился я к эльфу. Он громко засмеялся.

— Я еще думать, что это я плохо говорить на чужой язык. Никто никогда не видетьYenna'fore, Феллайя. Она дух, невидимый обитатель лес. Пускай мы ее не видеть — она видеть нас. Всегда. И помогать достойный. Она любить нас.

— Любит, но при этом помогает лишь достойным?

Услышав этот вопрос, Эруиль опустил голову, позволив себе мелкую усмешку.

— Ты не верить в дух, Феллайя?

— С чего мне в них верить? Я их не видел, не слышал, на вкус не пробовал.

— И в Бог тоже не верить?

— Тоже. Впрочем, здесь несколько другая история. Боги хотя бы оставили что-то после себя. И я говорю не о нас, тварях, Ими сотворенных, а о мире в целом. Иное дело, что, сваяв Гронтэм, Они не стали его не от чего оберегать, а лишь которое столетие сидят сиднями и смотрят на все это безобразие. Повсюду войны, болезни, голод, шторма, засухи. Мне неприятно поклоняться таким Богам.

— Понимать тебя. Но разве ты видеть, как Боги взращивать гора, наводнять море, творить синева над голова?

— Нет, но откуда им тогда было взяться?

— Верно. Но Боги — лишь творцы. За столь огромный мир, как ты сказать, очень сложно уследить, тем более сидя где-то там. — Он ткнул пальцем вверх. — Для этого и существовать духи. Они повсюд в лес, море, река, даже у каждый дерево и камень есть свой дух. Именно они следить за порядок. А верховный защитница Thyonleyw являться Yenna'fore. Она — как мама весь прочий дух.

— Она? Почему ты думаешь, что это женщина?

— Разве кто-либо, кроме женщина, способен совладать со столь пестрый и своенравный семейство?

— Возможно, ты прав, — чуть помолчав, промолвил я, скорее от нежелания бесплодно спорить. — Да и с чего наш разговор перешел на такие материи? Мы в капкане и при этом разглагольствуем про Богов и духов.

— По-твоему лучше причитать о наш Судьба?

— По-моему лучше думать, как отсюда выбраться.

— Никак, — с непонятным мне хладнокровием промолвил Эруиль, восседая на земле и пододвигаясь поближе к пруду. — Если на зубах у gulonas твой кровь, то просто сбежать не получится. Нужно ждать, пока какой-нибудь зверь, волк или медведь не прийти сюда, к вода, и не спугнуть gulonas.

Но ждать пришлось гораздо меньше, чем я предполагал. Едва эльф докончил свою реплику, как твари по ту сторону пруда резко вскочили на лапы. Вздернув кверху носы, они будто пытались учуять что-то в воздухе, попутно подскребывая лапами по земле. Неожиданно, зайдясь испуганными улюлюканьями, они соскочили с мест, лихо устремившись в пущу. Не прошло и десяти секунд, как мохнатых зверьков сдуло с берега без остатка.

Я сомнительно покосился на Эруиля, который, в свою очередь, быстро поднялся, не сводя взора своих медовых глаз с поглотившей gulonas чащобы. Вдруг только наступившую тишину разорвал сухой треск и скрежет. Корни некоторых деревьев, словно обретя жизнь, дерганными движениями вырвались из-под земли, чуть приподнимая покачивающиеся раскидистые исполины на своеобразном щупальцевидном паланкине, и принялись медленно, будто неуверенно отползать вместе с ними в сторону. Перебиравшие по почве древесные усики волнообразными движениями дюйм за дюймом цеплялись за новые участки и, спустя несколько десятков трудовых секунд, остановились, зарываясь обратно в почву. С шумным, породившим жидкое облако пыли ударом на свои новые места водрузились дубы, буки, вязы и прочие внушительные деревья, встав уходящей вглубь пущи аркадой и являя тем самым неширокую просеку.

— Эруиль, — нерешительно заговорил я, — мне, быть может, неизвестны все причуды вашего леса… Но это явно не медведь.

Эльф ничего не ответил, даже не удостоил меня взглядом. Его глаза испуганно-благоговейно буравили образованный деревьями коридор, точно в ожидании появления виновника торжества. И вскоре оттуда вырвался яркий золотистый свет, с каждым мгновением разгоравшийся все сильнее, приближаясь. Когда глаза уже были неспособны стерпеть его натиска, из просеки, скользя по воздуху чуть выше земли, показалась объятая этим свечением тонкая женская фигура. Она была нагой, но избавленной от всех порочащих прекрасное тело черт. Пышные волосы спадали до самых колен. Поддерживаемые высокими острыми скулами, в нашу сторону зрели пустые блестящие очи.

Мельком касаясь кончиками чистых, без намека на ногти, пальцев ног глади пруда, отчего на той возникали чуть заметные круги, девушка изящной походкой направилась в нашу сторону. Шаги ее были медленными и плавными, но несмотря на это она преодолела все разделявшее нас расстояние в считанные секунды. Только сияющий силуэт опустился на наш берег, продолжая, не оставляя следов, шествовать уже по земле, как завороженно глядевший все это время на девушку эльф почтительно пал на колени, прислоняясь лбом к земле и что-то тихо и неразборчиво забурчав явно на своем языке. Я же, хоть и был очарован представшей предо мной фигурой, остался стоять на ногах.

— Не обо мне ли вы внедавне разговор держали? — полились с уст девы мелодичные, переливчатые слова.

— Склониться перед Yenna'fore, глупец, — негромко сказал, чуть поворачивая голову от пят светлой фигуры ко мне Эруиль.

— Пустое, — произнесла девушка, взглянув на меня и мельком улыбнувшись.

Неужели это и правда та самая Yenna'fore, Дева Леса, Владычица Тьенлейв? Эльф сам говорил, что никогда не зрел ее образа, но при этом теперь уверенно именовал явившуюся нам фигуру именно Yenna'fore… Впрочем, хоть я сам также досель не видел и не знал о существовании каких-то там духов, в облике девушки совсем не сомневался. Трепещущее перед ней сердце не позволяло зародить в себе даже толики колебания.

Пройдясь по мне недолгим изучающим взглядом, дух вернулась к Эруилю:

— Ты тоже можешь встать, слуга Леса.

— Я никто и не иметь прав стоять наравне с Yenna'fore, мой госпожа, — быстро затараторил в ответ эльф.

— Ты не никто, — ласково промолвила Дева, чуть склоняясь к первородному и протягивая ему свою аккуратную длань. — Ты — мой сын, как и все рожденное в этом лесу. Пускай прочие считают твое появление ошибкой — Я не из них, и Я даю тебе право стоять наравне со Мной.

Палец духа коснулся подбородка Эруиля, приподнимая его голову и призывая эльфа подняться. Он смиренно повиновался, но глаз своих на светлый лик Yenna'fore все равно поднять не дерзнул.

Она вернулась ко мне, безмолвно вглядываясь в меня пустыми очами. Чего и говорить, от подобного взора бросало в дрожь, вынуждая валом накатывать мурашки, а пот водопадом сливаться с висков. Стараясь унять затрепетавшие руки, я, силясь сделать все как можно более незаметно и естественно, крепко вкогтился одной в другую у пояса.

— Ты боишься Меня? — невозмутимо спросила Дева, вперившись в мои глаза, бегавшие от одного ее прозрачного зенка к другому.

— Мне просто немного в диковинку видеть перед собой духа, — наигранно-бесстрастно ответил я, пожав плечами.

— И правильно. Меня не стоит бояться, Я — друг, который лишь хочет помочь тебе на твоем тернистом пути. Мой Лес давно ждал тебя, Феллайя.

— То… то есть, ждал? — теперь дрожь в голосе сдержать уже не удалось.

Ее тонкие губы улыбнулись одним уголком.

— И все-таки боишься… Впрочем, страх — совсем не плохое чувство, Феллайя. Оно означает, что ты хотя бы не безрассуден. Но Я это и так знала.

— Читаете мысли?

— К превеликому сожалению, это невозможно. Мысль — слишком подвижная субстанция, и когда человек мнит себя думающим лишь об одном, на самом деле в его голове бурлит целый океан мыслей. Я же располагаю несколько иными… источниками.

— Какими же? — встряхнув головой, робко спросил я.

— О твоем визите мне донесла одна моя… подруга, — несколько пометавшись, формулируя последнее слово, пропела Yenna'fore. Меня тут же посетило чувство, будто подобное объяснение я уже где-то слышал. Не упоминал ли эту загадочную «подругу» и тот дух в Трелонии?

Ненадолго покончив с толками, Дева принялась медленно, осанисто обступать мою застывшую в недоразумении фигуру, то и дело приближаясь ко мне носом и коротко вдыхая. Говорить о том, что я чувствовал себя самое малое неуютно, думаю, не стоит.

— Да-а… — отведав запаха моей шеи, протянула дух. — Я не ошиблась. Это бесспорно ты.

— Я не понимаю…

— Поймешь, — прервав меня, сказала Yenna'fore. — Когда настанет время, перед тобой явятся все ответы. Мне их раскрывать велено не было. Она сама решит, когда ты должен все узнать.

— Как же я устал от недомолвок, — высказал вслух первые пришедшие в голову мысли я.

— Знаю. — Она вернулась, снова встав передо мной. — Но придется набраться терпения, хоть тебе временами и кажется, что его чаша уже переполнена. Я не имею права раскрывать тебе что-либо. Во всяком случае, раньше начертанного момента. Мое предназначение состоит лишь в том, чтобы проторить тебе короткую и безопасную дорогу.

Вдруг за спиной послышалось звонкое и частое шуршание, словно издаваемое зависшей над ухом стрекозой. Отчасти, я оказался прав. Роняя золотистую пыльцу, на открытую ладонь Yenna'fore, быстро прошмыгнув в воздухе, уселось маленькое, размером с бабочку, бледное существо. Оно было охвачено светлым сиянием, имело за спиной три пары длинных и прозрачных, испещренных жилами крылышек, две трехпалые руки, одну худую ножку, а также дутую, казавшуюся непропорциональной остальному тельцу головку с парой больших черных буркал.

— Это Fioare — Путеводная Тень, она проведет вас к цели, — дернув ладонью, отчего существо чуть подпрыгнуло, промолвила Дева, а затем переплыла взором на немо стоявшего, понурив голову, эльфа. — А ты, Eruouil Eurenghad, сын Eurenghayas из дома Kyowoun'vaet сопроводишь Феллайю на его тропе.

— Внимать глас твой, госпожа мой Yenna'fore, и не сметь противиться, — протарахтел Эруиль, мельком зыркнув исподлобья на ее лилейные плечи.

Лесная Владычица, удовлетворенная ответом, отвесила короткий кивок. С ее длани тут же соскочила Путеводная Тень и, потрескивая крыльями, свистнула мне за спину, чуть обдав мое ухо устремившимся ей вслед ветром. За ее полетом из воды, порождая обширный плеск, принялись появляться небольшие и плоские камни, точно брусчаткой укладывая водную гладь. Мы с Эруилем, обернувшись, в немом заворожении наблюдали за тем, как это крохотное сияющее создание летело над прудом, проделывая в пространстве озорные вращения. И лишь когда Fioare, достигнув того берега, остановилась у первого же дерева, зазывающе махнув нам рукой, мы вспомнили о Yenna'fore. Только вот на месте Девы теперь удалось уловить лишь тут же подхваченную и унесенную ветром ввысь спелую зеленую листву. Взлетев длинным спиральным рядом выше крон, поток сгустился и, рассыпаясь блестящими золотистыми искрами, ринулся обратно в просеку. Не прошло и пяти секунд, как листья пропали в чащобных глубинах, а деревья, вновь привстав на корнях, принялись, гулкими шагами, смыкаться.

* * *

Путь сквозь глухую пущу оказался отнюдь не гладким. Пробираясь через колючие кусты и бурелом, сметая на пути паутины и плющи, пригибаясь под слишком низко раскинувшимися древесными лапами, я не уставал завидовать проворности порученной нам в проводники Fioare. Это маленькое существо, плетя в воздухе незатейливые кружева и сея веселый треск, задорно порхало на своих прозрачных крылышках, иногда оседая на ветвях и корча нам, тяжело идущим вслед двуногим, дразнящие рожицы.

— Забавное создание, — прихмыкнул я, нарушая устоявшееся между мной и эльфом еще от самого острова молчание.

Он все это время шел практически не поднимая глаз, с каким-то восхищенным отрешением глядя под сапоги. Впрочем, я тоже пребывал в немалом замешательстве после увиденного и услышанного, но столь сильно поражен не был. Наверное, для эльфийского народа вживую узреть свою Yenna'fore, означало получить от Судьбы великую честь или нечто вроде того. Хотя, если особо набожный человек узреет того же Кальвина, то реакция, верно, получится сходная. Я уже успел привыкнуть ко всяким там духам и прочим магическим чудесам. Про Эруиля, судя по его внешнему смущению, такого сказать было нельзя.

— Да, Fioare — тот еще проказник, — разомкнув ссохшиеся губы, тихо, с хрипотцой проговорил первородный. — Вернее… Так их описывать легенда.

— То есть эти творения — не обычные обитатели Тьенлейв?

— Точно. Это прислужник Yenna'fore, как и прочий Amannilespri… Прости, — сконфуженно сказал эльф, глянув в мои непонимающие глаза: — Я все время забыть, что ты не знать эльфийский… Amannilespri — мелкий дух, дитя Yenna'fore, ее первый помощник. Как я тебе говорить раньше, такой дух есть у любой камень или дерево, но есть и личный дух Yenna'fore, который она посылать на выручку прочий обитатель лес. Эльф, например. Хотя в наш случай — не только эльф… — Эруиль осекся, едва не нанизавшись глазом на в последнюю секунду выглянувшую из ночного полумрака острую ветку, а затем, грозно рыкнув, вскрикнул. — Kote'mo! Да когда ж мы уже прийти?! Сколько можно?!

Услышав это, летевшая чуть впереди Fioare вдруг резко остановилась, зависнув в воздухе, оглянулась на эльфа и злокозненно прищурилась. Обиженно дернув плечиками, она взлетела, уселась на толстый сук бука, скрестила руки на груди и надуто отвернулась.

— Перестань, он не хотел тебя задеть… — попытался я оправдать первородного в глазах мелкого духа. На что, впрочем, получил только гневный и писклявый выговор на непонятном языке, а после Fioare, перекинув взгляд на эльфа, скривила рожицу, показав тому язык, и вновь отвела глаза.

Эруиль, коротко выдохнув, медленно подступил к облюбованному духом дереву. Подняв взгляд на Путеводную Тень, он принялся спокойным и размеренным голосом излагаться на эльфийском. Поначалу Fioare не обращала на оправдательные, судя по тону, речи эльфа никакого внимания, но в итоге оттаяла, а дослушав последнюю фразу первородного даже как-то приободрилась. Оживленно кивнув, она с нескрываемой лыбой вскочила на ножку, махнула мне рукой и еще более пылко, чем прежде, устремилась дальше в пущу.

— Что ты ей такого сказал? — едва мы возобновили движение, спросил Эруиля я.

— Ничего особенный, — пожал плечами он. — Просто подкупить она.

Я ухмыльнулся.

— Чем можно подкупить духа?

— Той же, чем и любой ребенок — лакомство. Я ведь не зря сказать, что Amannilespri — это дитя Yenna'fore. И она так же, как и любой дитя, падок до сладость.

Улыбнувшись, я взглянул на ронявшую с крылышек золотистую пыльцу Путеводную Тень. Ее блестящая маленькая фигурка, то нырявшая в зеленые древесные кроны, то с звучным шелестом выпрыгивавшая из них, беззаботно, точно умалишенная, металась по кажущейся непроходимой чащобе. И тут же в мыслях, в противовес этому жизнерадостному образу, холодящим естество воспоминанием вспыхнули темные силуэты встреченных мной на заросшем поле ырок, их согбенные станы и сухие ручонки. Я, сам того не желая, помрачнел лицом. Да… Дети разные бывают.

Вскоре дебри поредели: густые кустарники обмельчали, плотно прижимавшиеся друг к другу деревья расступились, с земли мало-помалу пропадали сухие поваленные пни, ветки, торчавшие и не раз болезненно попадавшиеся под ногу камни. Местность приобретала вид хоть сколько освоенный, появились подрубленные кинжалом стебельки и грибные ножки, ободранные плодоносящие кусты. Также куда больше стало попадаться животных следов.

— Я помню этот часть лес, — негромко произнес Эруиль, походя оглядываясь по сторонам. — Я идти через нее этот вечер.

Присев на корточки, он ощупал рукой наросший на дубовых корнях мох с мелкими белыми цветочками.

— Без сомнение, — быстро изучив растение, заключил первородный. Достал из-за сапога кинжал, приставил к зелени, словно что-то сверяя. — Мы должен быть близко. Fioare ведет верный путь.

Перепрыгивавшая с ветки на ветку Путеводная Тень красноречиво фыркнула. Но вдруг Amannilespri, прежде носившая на личике развеселую улыбку, замерла, чуть покачнувшись на своей единственной ножке и пристально уставившись в пущу. Эруиль, не заметивший этой резкой смены настроения нашей спутницы, спрятал оружие и поднялся.

— До город должен быть порядок верста. Не думать, что мы так скоро выбра…

Едва первородный возвел ногу для шага, как у самого носка его сапога, коротко свистнув в воздухе, вонзилась сероперая стрела, обрывая его на полуслове. От неожиданности Эруиля передернуло, и он непроизвольно попятился, чуть не спотыкаясь о вылезший невесть откуда булыжник. Разразив пространство, из ниоткуда раздался истошный властный выкрик, явно на эльфийском. Эруиль, еле поймав равновесие, ответствовал, быстро затараторив. От страха его голос приобрел непривычную басовитость и слегка подрагивал. Впрочем, когда откуда-то из леса донеслась вторая реплика, первородный заметно присмирел.

— Бросить меч, — не поворачивая головы, сказал мне через плечо травник.

Моя крепко вцепившаяся в рукоять фальчиона рука, повинуясь приказу, принялась отвязывать ножны от пояса. Не прошло и трех секунд, как клинок, громыхнув сталью, рухнул у моих ног.

Лес издал очередную команду — и теперь уже Эруиль был принужден к действиям. Он широким шагом подступил к брошенному оружию, поднял и, размахнувшись, швырнул фальчион как можно дальше в пущу.

— Какого беса происходит? — шепнул я первородному, но тот никак не отреагировал, молча вернувшись на свое место чуть поодаль меня.

Лишь новая, вылетевшая из чащобы фраза заставила его говорить и, более того, пуститься в не самые бурные, но, как показалось, прения. В итоге Эруиль, проворчав себе под нос что-то похабное (благо, какими-никакими знаниями об эльфийской срамной лексике я все же располагал, и мог с уверенностью утверждать, что в его речи прозвучали упоминания собачьей самки и гулящей девушки), сдался. Нехотя склонился набок, изъял из-за голенища кинжал и бросил его в гущу, в пару к моему фальчиону, поднимая руки и призвав меня сделать то же самое.

Только тогда наши неожиданно объявившиеся «друзья» решились выйти на лунный свет. Сразу с нескольких крон соскочили одетые в темные кожаные доспехи, с покрытыми узкими капюшонами головами босые фигуры. За спиной у каждого — короткий лук черного дерева и полные колчаны стрел с серым, цвета дыма, оперением. К бедру крепко приторочены сработанные из тусклой вороненой стали баселарды.

Еще несколько воинов явились из зарослей более буднично, по земле. Один из таких вплотную подошел к Эруилю. Сдернув капюшон, взыскательно осмотрел его с головы до пят, потом кинул изучающий взор на меня. Его яркие, цвета морской волны глаза быстрыми перебежками скакали от моего лица к поднятым рукам, внимательно исследовали каждую складку на меховой куртке, наверняка, выискивая припрятанные стилеты. Чуть бледное, с острыми чертами лицо, обрамленное длинными канареечно-желтыми волосами, из-под которых выглядывали кончики острых ушей, то и дело кривилось, проявляя ломанные линии морщин то на горбатом носу, то на узком, блестевшем испариной лбу. Окончив осмотр, эльф вернул взгляд Эруилю, что-то резко гаркнув. Мой спутник, без видимого мандража, коротко ответствовал.

Сзади к лучнику бесшумно подошел один из товарищей, подавая тому мой фальчион. Бросив на меня очередной косой взгляд, бледный эльф быстрым рывком выдернул меч, оставив ножны в руках приспешника, и принялся осматривать сталь.

— Что им нужно? — вполголоса спросил я, впрочем, едва ли кто-либо из эльфов говорил на общем.

— Хотеть знать, кто ты такой, — ответил Эруиль, не сводя взора с расположившегося впереди него стрелка.

— И что ты им сказал?

— Что ты — просто человек, случайно оказаться в Thyonleyw…

Вдруг пристально рассматривавший фальчион лучник разразился вспышкой гнева, отшвыривая оружие в сторону и грозно тыча указательным пальцем на Эруиля. Тот же, живо размахивая руками, принялся что-то нервно разъяснять собрату. Но бледный эльф, как казалось, оставался безучастным ко всей его бурной тираде. Отступив два шага, он без слов вытащил из-за спины имевший сильно загнутые плечики короткий лук, стрелу, одним мощным усилием натянул тетиву, направляя сверкающий сталью наконечник точно на меня. Не выдержав, Эруиль, заведя еще более шумный монолог, бросился вперед, на лучника, но был весьма хладнокровно остановлен одним из воинов, приставившим к его горлу клинок. Впрочем, готовый пустить стрелу эльф, что-то коротко переспросив у моего спутника, вскоре успокоился, ослабляя тетиву и медленно опуская лук.

Не веря своему счастью, Эруиль, задыхаясь, стал что-то быстро разъяснять бледному, огорошено забегавшему глазами по земле стрелку. Выслушав все, тот, несколько пометавшись, отвесил державшему моего спутника товарищу краткий кивок, приказывая опустить оружие. С прищуром посмотрев на меня, лучник принялся размеренным шагом приближаться к моей застывшей в неведении фигуре. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, он остановился, сосредоточенно вглядываясь мне в глаза.

— Он сказат, — с трудом выговаривая слова, вдруг начал бледный. — Что ты вести сюд сам Yenna'fore. Это правд?

Да, в сравнении с ним Эруиль был прекрасным знатоком общего, буквально уроженцем Корвиаля.

— Правда, — сглотнув вставший в горле ком, выдавил я.

Эльф задумчиво хмыкнул, понурив голову. Внезапно его отрешенное спокойствие сменилось яростной вспышкой. Ступив назад широкий шаг, он вскинул лук, практически упирая мне в нос кончик стрелы.

— Если ты вести Yenna'fore, — чеканя слова, заговорил эльф, — то она защит ты и не дат я пустит стрела в лоб ты.

Мои большие, от страха сбившиеся в кучу глаза с парализовавшим все тело трепетом наблюдали, как трехгранный наконечник оттягиваемой трескучей тетивой стрелы медленно отдаляется. Изгибающийся все сильнее лук едва слышно гудел от натуги. Украшавшее пятку снаряда оперение приблизилось к носу эльфа, то и дело подрагивая от его ровного дыхания. Играя бликами отражаемых на гладкой поверхности лунных лучей, острая сталь вплотную приблизилась к сжимавшему рукоять кулаку.

Эльф пустил на Эруиля полный колкости взгляд:

— Ну и где ж ваш Yenna'fore? — ехидно спросил он.

И вот, когда оттянутая к щеке до предела, уже дрожавшая от напряжение тетива должна была соскочить с сдерживавших ее пальцев, лучник, всхлипнув, вдруг опустил свое оружие, проделав несколько неловких, сбивающихся шагов вбок. Его будто что-то резко и очень болезненно кольнуло. Впрочем, в этом моем предположении была доля истины. Путеводная Тень, невесть откуда возникшая подле бледного эльфа, изо всех сил разъяренно тарабанила его маленькими кулачками по ребрам. Правда, такие удары могли вызвать разве что щекотку, и первая реакция лучника была обусловлена скорее неожиданностью нападения. Дальше он довольно быстро пришел в себя, изумленно взглянул на маленькое, зависшее в воздухе создание. Поняв, что ее, наконец, заметили, Fioare перестала греметь по обтянутому черным доспехом торсу, сразу упорхнув на своих быстрых крылышках в мою сторону. Усевшись мне на плечо, она сердито пристукнула по нему ладошками, вдобавок что-то пропищав.

Ошеломлению бледного эльфа не было предела. С опущенного и полностью ослабленного лука даже выпала стрела и, как показалось, воин, придя в себя лишь в последний момент, едва успел покрепче сжать готовое выскользнуть следом оружие. Эруиль подошел к стрелку, принявшись спокойным, монотонным голосом ему что-то объяснять. Лучник же неотрывно глядел на расположившееся рядом с моей головой сияющее существо. Впрочем, не он один — взгляды всех без исключения облаченных в черное бойцов сейчас были устремлены именно на Путеводную Тень.

Только мой спутник довершил свою речь, как эльф, с трудом оторвав взор от Fioare, бросил на Эруиля очередной хмурый взгляд и, чуть погодя, недолго побуравив меня глазами, громко издал приказ своим воинам. Я услышал, как скрипят вонзаемые обратно под тугие бедренные ремни клинки, как шипят скользящие деревом по коже заспинных налучей луки. Послав Эруилю лаконичную фразу и кивнув, командир отряда развернулся, двинувшись в пущу. За ним в такт зашагали подопечные.

Ко мне тут же подскочил травник и, чуть потормошив за плечи, точно пытаясь вернуть меня в чувства, проговорил:

— Идем.

* * *

Мертвенную тишину кромешной ночи растерзал грохот частых шагов. Шли молча, лишь ступавший в авангарде бледный эльф, вновь накинувший свой капюшон, изредка и почти неслышно перекидывался короткими фразами со своими соратниками. К моему удивлению вели нас не как заключенных, взяв под руки и тыча в спины оружием, а как неких высокопоставленных персон, стиснув в конвоирское кольцо. Тропа — хотя то, по чему мы ступали назвать тропой в полной мере было нельзя — оказалась просторной, а если на нее посягали густые клонящиеся ветви или заползали колючие кусты, то они сразу, едва оказывались на недопустимом расстоянии, без колебаний вырезались баселардами.

Меня и Эруиля не беспокоили, даже никаких вопросов не задавали. Только единожды один из Хранителей покоя, как их обозначил мой первородный товарищ, дерзнул коснуться мирно сидевшей на моем плече Fioare. В ответ на это посягательство Путеводная Тень недолго думая обдала палец эльфа снопом ярких стрекочущих искр, от чего воин, чертыхнувшись по-своему, даже отскочил, зажав фалангу во рту. Оскорбленное создание, во избежание повторения подобных, явно задевавших ее чувства актов, перебралась в нагрудный карман моей куртки, нежась в мягкой темной шерсти точно в свежей постели. А когда уязвленный Хранитель бросил на Тень полный укоризны взгляд, в ответ она совсем по-детски продемонстрировала ему свой желтый язычок.

— Куда они нас ведут? — спустя некоторое время решил нарушить немоту я, почти шепотом обращаясь к Эруилю.

— В Laensfronor, — вместо него ответствовал бледный командир Хранителей. — Главен город. Ваш человечий камень коробки ничто, в сравнение с Laensfronor.

— И что там? Что вы собираетесь с нами делать?

— Дадим Granmoun. Он мудр, он сказать, что делать.

— Granmoun — это наш правитель, — разъяснил Эруиль. — Даже ближе к старейшина. Говорить с Granmoun — великая честь, тем более для иноземец. Он самый старший из живущий ныне в Laensfronor, и он единственный, кто помочь совет в наш… ситуация. Не каждый день Yenna'fore утруждать себя говорить с кто-либо. Особенно с человек. Granmoun смочь верно истолковать посыл наш Владычица.

Что же, хоть какая-то ясность. Пускай совсем скудная и толком не понятная, но все же ясность.

Мы шли несколько дольше, чем я того ожидал. Обещанная моим первородным спутником верста уже была явно пройдена, однако конца и края объявшим окоем исполинам по-прежнему не наблюдалось. Впрочем, эльфы ступали спокойно, никакого сумбура или паники. Быть может, Эруиль просто обсчитался? Он же как-то исхитрился заблудиться в родном лесу, так что же ему мешало ошибиться и на этот счет?

— Как ты меч? — неожиданно заговорил командир Хранителей, чуть обернувшись и посмотрев на качавшийся у меня на поясе фальчион. Его мне вернули сразу, едва был отдан приказ выдвигаться. Клинок оказался немного поцарапанным и испачканным, но вполне целым. Травник объяснил свирепую выходку командующего, когда тот запустил мой меч в дебри: дело в том, что, он, Эруиль, мало того, что привел в Тьенлейв шумностопого — приблизительно таким образом, переводя на общий, эльфы обзывали людей, — так еще и вооруженного гномьей сталью. А бородатых обитателей Ниферии остроухий народ ненавидел даже больше людей. Оттого бледный, и без того до предела накаленный моим появлением, не сдержался. Он вообще, как поведал мой компаньон, был довольно вспыльчив.

— Ничего, — ответил я. — Пара царапин да пятно грязи.

— Извинить я… — хмуро вздохнул командир. — Я весть себя невежлив и груб. Оружий неплох, просто сработан поганый рука.

Окружавшие нас исполины внезапно сошли на нет. Впереди развернулась подернутая легким предутренним туманцем сумеречная панорама: резко уходящий в низину луг, что далее, шагов через двести, залезал на невысокий холм, который приютил на своей лысой вершине величественный, составленный из чарующего желтого камня город, разлившийся по склону волнообразным кольцом стен, нивами, маленькими домиками и огородами. Близ журчала широкая полноводная река, через которую был перекинут массивный крепостной мост. К темному, укрытому серыми облаками небу гордо вздымались четырехконечные башенные шпили, лимонно-кремовые купола, черепичные крыши жилищ и мастерских. Сам же дворец, как отсюда было прекрасно видно, являл собой изящное, украшенное карнизами, резными фронтонами, барельефами, галереей, аркадой и прочими архитектурными изысками произведение искусства. Света в немногих выглядывавших наружу окнах верхних этажей пока еще не было. Город стоял немым и слепым изваянием в окружении поистине гигантских, пышнокронных и толстоствольных деревьев, величиной способных потягаться с самой Трелонской башней.

Лишь слабый, дружеский тычок довольно лыбящегося Эруиля заставил меня, подобрав челюсть с земли, окончить завороженное лицезрение эльфийского города. Чего и говорить, первородное племя испокон веков славилось своими архитектурными талантами. Их зодчие, в отличие от, например, гномьих, больше уповали на роскошь и изящность, нежели на надежность. Оттого неизвестно, сколько осад выдержали бы эти элегантные, весьма тонкие стены и изрезанные рельефами здания. Но впечатление город эльфов производил ошеломляющее.

Пока смирно сидевшая в моем нагрудном кармане Путеводная Тень неожиданно выскользнула из своего пристанища, вплотную подлетев к Эруилю. Что-то пискляво пролепетав, она требовательно указала пальчиком на свой приоткрытый рот. Первородный как-то беспонятно усмехнулся, на что Fioare вмиг выдала грозную тираду, притаптывая по воздуху единственной ножкой. Решив долго не препираться с собеседницей, эльф томно вздохнул, точно проспорив, и достал из своего мешочка ветку акации. Оторвав несколько белоснежных цветков, он положил их в алчно протянутые ручки Путеводной Тени, которая тут же, не теряя времени понапрасну, набила лепестки за пухлые щечки, будто хомяк. Смачно чавкая и мурлыча, она на быстрых крылышках устремилась обратно в лес, остановившись лишь на самой границе видимой мне пущи и отвесив нам кокетливый воздушный поцелуй.

— Куда это она? — наблюдая за тем, как ночная тьма поглощает яркое сияние летучего духа, спросил я Эруиля.

— Она выполнить свой миссия, — ответил он. — Довести нас, получить награда и уйти. Все же, она ограничен в свой действий. Теперь, как послушный дочь, она обязан возвратиться к Yenna'fore. Даже если она всем сердце хотеть остаться.

Обиженный вздох сам по себе вырвался из моих губ. За тот небольшой промежуток времени, пока меня сопровождала Путеводная Тень, я успел не на шутку привязаться к этому проказливому, беспечному существу. И сейчас, расставаясь столь неожиданно, испытывал ужасно неприятные чувства.

Быстро спустившись по пологому откосу, мы, гулко притоптывая по толстому, чуть прогнившему дереву опущенного через безбурную реку моста, вошли за внешнее кольцо стен, легко протиснувшись в щель приоткрытых ворот. Нас встретила узкая, огражденная уставленными впритирку зданиями мощеная дорога, одним краем уходившая влево, простираясь в новый, не менее тесный переулок, а вторым утыкавшаяся в убегавшую вверх лестницу из белого мрамора. Никаких статуй, садов, широких мостовых, золотых крыш или серебряных ручьев. Город славных, сказочных эльфов выглядел слишком… обычно. Безусловно, каждая постройка и каждый камешек здесь был преисполнен недосягаемого для людских зодчих изящества. Однако эта красота не выходила за рамки чего-то необыкновенного, немыслимого, не казалась «застывшей музыкой». Все было исполнено с завидной тщательностью, скрупулезностью, но при этом вид города изнутри не внушал благоговения. Мое воображение, когда уши вместе с фразой «эльфийский город» донесли до него пищу для грез, рисовало себе все несколько иначе, более феерически, что ли: вырезанные из неведомых материалов дома, выходящие на обширные зеленые улочки разноцветные витражи, огромные, висящие в воздухе драгоценные памятники героям былого, парки и рощи, богатые храмы и особняки, а также вечно сияющее солнце. Но эти мечтания вмиг растаяли после того, как я преступил порог самой крепости. Возможно, все представляемое мною великолепие появится дальше, ближе к центру города, но верилось в это с трудом. Пускай Laensfronor, или как там его назвал Эруиль, вчистую выигрывал в роскошности даже у хваленого Двельфаена, однако чем-то немыслимым отнюдь не представал.

Хотя нечто примечательное в постройках эльфийской обители я все же приметил. Окна. Они были маленькие и узкие, словно бойницы, и при этом полые. Деревянные рамы не стискивали в своих могучих объятиях ни единого стеклышка. Заметить это удалось не сразу, а лишь тогда, когда я вплотную подошел к одному из домиков. Очень странно. Вору пролезть в подобные окошки невозможно, даже будь он тощим коротышкой. Но как же защита от ненастий, дождя и снега? Я, конечно, слышал, что эльфы существуют с природой рука об руку, стараясь оставлять ее девственно чистой и принимая «в лоб» всю ее, так сказать, живость. Но неужели настолько?

— А зачем нам стекло в окно? — ответствовал вопросом на мой вопрос Эруиль. — Ведь так мы не позволять ветер, нежный длань наша Yenna'fore, лелеять нас в ранний утро, рутинный день и праздный вечер. Только дворец украшать стекло с цветный мозаика, но это тоже в дань наша Владычица. А простой дом стекло не нужен.

— А как же дожди? Здесь даже козырьков нет. Неужели живущим в городе эльфам плевать на заливающуюся сквозь пустые окна воду?

— Что, прости? — несколько пометавшись, конфузливо спросил первородный.

— Я говорю, — чеканя буквы, практически на пальцах принялся разъяснять я: — дождь.

— Что такой… — эльф, ломая язык, попытался выговорить слово «дождь», но вскоре сдался. — Что это такой?

— Ну… это когда вода… она… падает с облаков на землю… и…

Тут Эруиль неожиданно расхохотался.

— Что делать? Падать с облака? Что за причуд? Думать, что если мы вечно сидеть в Laensfronor, то это значит, что нам легко запудрить голова?

— Но… — только и смог издать я, как эльф перебил меня.

— Неслыханно! — он продолжал смеяться, чуть ли не выкрикивая слова. — Вода! С небо! На земля! Это как вода смог там очутиться? Или то Боги плакать?

— Я… не знаю точно. Я не ученый, Эруиль…

— Тут и не ученый надо быть, а сказочник или фокусник. Возможно, я и выглядеть глупый, но вовсе такой не являться, Феллайя.

— Тогда, — начал я, решив сменить тему. Похоже, этот эльф и впрямь никогда не видывал дождей. А переубеждать его, по всей видимости, дело бесполезное, — куда вы используете стекло? Или вам оно совсем без надобности, разве что витражи во славу духов складывать?

— С надобность, — кивнул первородный. — Мы делать из него оружие.

— Что? — тут уже я глянул на Эруиля округлившимися глазами. — То есть как оружие? Стекло же слишком хрупкое…

— Хрупкий?! — вновь рассмеялся эльф. — Не знать, как там ваш стекло, которым вы, — он фыркнул, — прикрываетесь от небесный вода, но наш стекло крепче сталь. Даже стрелы наш Хранитель сделаны из стекло. Что ты так смотреть? Думать, это металл? Ничего подобного. То специальный очерненный стекло, чтобы в ночь блеск не выдать тебя. Острейший материал на весь Мара-Дул.

Я с интересом качнул головой. Только мне успелось подуматься о некоей простоте эльфийского существования, как Эруиль сразу меня в этом разубедил. Впрочем, осмыслив слова травника, я не сказать, чтобы сильно ими поразился. Чего бы то ни было невероятного в том, что из правильно обработанного стекла делают оружие, наверное, нет. Это, скорее, просто… необычно. Также необычно будет отплывшему в заморские страны путнику узреть растущие там невиданные фрукты. Он, конечно, удивится существованию столь диковинных плодов, но какого-то ошеломляющего эффекта они на него не произведут. Поэтому единственное, что я мог бы сказать по данному поводу: «любопытно».

Поднявшись по мощеной лестнице, наша небольшая группа, пронзая ночной сумрак, двинулась вдоль неширокого переулка, заставленного домами с распахнутыми рамами и горшками растений на подоконниках. Тропа виляла похлеще хитрого змея, уходя то вправо, то резко сворачивая в противоположную сторону, искривляясь чуть ли не вспять. Каких-либо ярко выделявшихся бы на фоне серых зданий достопримечательностей не возникало. Шли молча и несколько угрюмо, сбавив шаг. Даже эльфы перестали перешептываться, видно боясь разбудить нежащихся в теплых постелях сограждан.

— Зрелищ не самый впечатляющий, да, — вдруг полушепотом завел разговор Эруиль. — От град сказочный эльф ты, конечно, ожидать много больше, но… Ты должен понимать, что мы сам себе не враг и строить просто красивый крепость не стать. Хоть мы и жить в глубина леса, эта стена пережить не одна осада.

— Какую же здесь можно устроить осаду? — покосился я на первородного. — По такой чаще даже самую мелкую катапульту не прокатишь да и войско с трудом проведешь. А едва выведешь их на оперативный простор — сразу окажутся как на ладони у городских лучников. Кстати, где они?

— Они не надо. Ныне время мирный. Мы даже мост не поднимать и врат не запирать, как ты мог заметить. А раньше… Раньше у каждый зуб на стена стоять по три высококлассный лук, а путь преграждать толстый железный решетка.

— И против кого же ваша столь мирная раса вдруг решила развязать войну?

— Не мы развязать… — покачал головой Эруиль. — Вначале то был гном, но времен тот война не помнит даже сам Granmoun. А ему, дабы тебе быть ведомо, свыше восемь век жизнь. Память же о другой рознь менее истерт время. Это быть около трехсот лето назад, когда жадный до земля людской род решить подчинить сопредельный эльфийский владений. Нам получиться отстоять лишь Laensfronor, а больший часть Thyonleyw пришлось отдать вы. А теперь… После человеческий топор от некогда великий, оплетавший весь запад склон Lefraynen Cvay — Драконий Клык — чаща остался мелк, ничтожен клочок, не способен приютить все рожденный в нем дети.

Первородный сурово сжал кулаки и прижмурился, точно готовый, от переполнившей его безрассудной ярости, со всего размаху садануть по первой подвернувшейся стене, но довольно скоро отошел, тяжело вздохнув и вновь глянув на меня.

— Что это была за война? — аккуратно спросил у него я. — Если тебе тяжело говорить, можешь не отвечать, я пойму…

— Не в то дело. Я… не видеть тот война. Не видеть не один война. Потому не могу сказать ты много. Как рассказывать здесь, людь в очереден раз доказать свой тщеславность, самолюбность, жажда кровь… Более о причина тот война я не знать.

— Ты… верно, зол на меня и… весь мой род?.. — обратился я к умолкшему эльфу.

— Нет, бросить. Никто из ныне живущий, а тем более ты, не причастен к те события. Впрочем, это лишь мой мнение.

— То есть?

Эруиль снова сделал большой вдох, будто я который час выпытывал из него какую-то тайную и способную перевернуть весь мир информацию.

— Больший часть проживающий в Laensfronor эльф ненавидит как гном, так и людь, — прямо ответствовал первородный и, чуть помолчав, кивнул в сторону капитана Хранителей. — Он старше я примерно на полтор век. И, как видеть, слабо говорить на ваш язык. И то он знать людской лишь потому, что так настоять Granmoun, ведь воин обязан хоть чуть понимать, о чем говорить потенциальный враг. Сам старейшина и того больше, вообще не говорить на общий, хотя и в открытую не заявлять о какой-то ненависть к вы. Иной эльф считать ниже свой достоинство учить язык узурпатор. А молодой, чей сердце не иметь шрам та война, чаще всего говорить на общий, так как многие из они в последствие уходить из Laensfronor в другой… ваш земля.

— А ты почему до сих пор не ушел? Ты вроде не стар и по-нашему говоришь лучше многих живущих в столице.

— Там… — Эруиль покривил губами. — Долгий история.

Пройдя несколько одноликих, извивающихся улочек и постоянно забираясь все выше то по лестницам, то по устланному бледным камнем склону, мы вышли на более-менее открытое пространство. Раскинувшаяся впереди площадь являла собой не что иное, как рынок, о чем недвусмысленно намекал оставленный под открытым небом без присмотра товар. Несколько сиротливых лавочек, заваленных доверху фруктами, ягодами, поделками, тканями и прочим уставили участок по периметру.

Странно. Оставь подобное раздолье наедине с мраком торговцы в любом из городов Ферравэла — наутро рискуют вернуться к опустошенным под корень прилавкам.

— А зачем вы так делать? — в ответ на высказанное мной изумление, спросил эльф.

— Ну… — он действительно поставил меня в тупик. — Я… не знаю. Существуют малоимущие люди…

— И что? — исполненными искренним непониманием глазами посмотрел на меня Эруиль. Весь этот разговор напоминал диалог отца и ребенка, когда второй, чуть подросши и научившись говорить, освоил, наверное, самый нелюбимый для родительского уха детский вопрос: «почему?».

— И то, — ничего более изобретательного я придумать не смог. — Такова людская натура, Эруиль. Мы всегда стремимся завладеть тем, в чем очень нуждаемся. Даже если на это у нас не имеется средств.

— Вы странный, — после нескольких задумчивых, молчаливых секунд заключил первородный.

Я не стал ничего отвечать, в очередной раз поразившись некоей… жизненной девственности этого эльфа. Неужели их раса совсем беспорочна? Такого же не бывает. С одной стороны, я надеялся, что Эруиль лишь умело играет в дурачка, и на самом деле такие явления, как дождь и воровство ему все-таки знакомы. Потому как подобное незнание меня, без преувеличений, пугало. С другой стороны, почему-то все же хотелось верить, что эльф не притворяется. Да и по нему такого было не сказать.

Спустя еще несколько минут скитаний по теснимым одинаковыми домиками подъемам, впереди вновь открылась широкая, круглая площадь. Все время от рынка мы словно ступали по тонкому стеблю и вот теперь-таки добрались до красивого, пышного бутона. Здания выросли в этажах и изысканности, к их низким порожкам вели цветочные, источавшие пряный запах аллейки, а посередине обширного пространства расположился чашеобразный, даже в ночи продолжавший поднимать на несколько ярдов ввысь столбы воды, журчащий фонтан белого мрамора. По левую от меня руку в площадь упирались золотые, с тонкими прутьями врата, скрывавшие за собой богато украшенный статуями пандус, в свою очередь ведущий к уже виденному мной от опушки роскошному дворцу. И снова никакой охраны. Да… если столь хлипкие, пускай и вычурные врата были бы единственной преградой к замку градоуправленца, что дерзнул бы хоть на марку повысить какой-нибудь налог или поднять въездную пошлину, то наш люд, наверняка, не преминул бы возможностью нанести своему досточтимому владыке ночной визит с факелами, вилами и еще невесть каким фетишем. Потому-то герцогские владения сутки напролет не смыкая глаз и стерегут вышколенные, верные, точно старые псы, гвардейцы, готовые в любой момент подавить любое волнение в самом его зачатке. Попробуй где-нибудь на охраняемом участке издать малейший писк сомнения по поводу политики правителя — сразу рискуешь нарваться на «темную» со стороны этих ребят. А там уж можно и с родным краем распрощаться, и с свободой, и, иногда, с жизнью… Здесь же, по всей видимости, подобная практика была не в ходу.

На противоположной от дворца стороне площади, оградившись от мирской суеты дохленьким, обросшим зеленью заборчиком, раскинулся богатый златокупольный храм со звонницей. А над аркой входа в священное строение виднелся выбитый рельеф женского, овитого объемной шевелюрой лица.

— Эльфы что же, веруют с людьми в одних и тех же Богов? — узнав в изображенном на храме образе богиню Готту, спросил я Эруиля.

— Лишь в один. Вы чтите весь Пятеро, в то время как мы — только Ghotte. Она во весь времен прикрывать наш народ от всякий напасть, помогать в трудный минута.

— С чего ты взял, что именно Она вам помогала?

— Я знать это.

— Откуда? Ты ее видел?

— Нет, — покачал головой эльф. — Но также я не видеть и ветер, что окружать меня и позволять мне жить. Хотя я его ощущать. И Ghotte я тоже ощущать.

— Это как же?

— Просто, — улыбнулся первородный, оглядев храм от подножья до головы. — Просто ощущать.

Я, неубежденный сим доводом, фыркнул, дернув головой, но продолжать попытки посеять в эльфе вероотступничество не стал, сочтя их заведомо бесплодными. Эруиль же в ответ на это усмехнулся, но промолчал.

Врата ко дворцу, к большому удивлению оказавшиеся еще и не запертыми, влекомые за золотые прутья парой стражей, беззвучно отворились, и наша процессия двинулась вверх по рогом спускавшемуся от дворца аппарелю. Минуя застывшие в попытках проткнуть глефами незримого противника статуи, взошли к отделявшей центральный вход от мелкого, раскинувшегося у подножия дворика аркаде, и здесь нас встретили уже настоящие, живые и дышащие привратники. Они стояли, расположившись по обе стороны высокой входной арки — без даже мелкого намека на створки, — устремив каменные взгляды куда-то вперед, в ночную пустоту. На легких, облегавших поджарые торсы латах серебристыми разводами сверкали мягкие лунные лучи.

Едва мы подступили к дворцовому входу на расстояние вытянутого меча, как привратники, резко сорвав руки со швов, быстрым синхронным движением скрестили свои оканчивавшиеся узорчатыми, листообразными лезвиями протазаны в дверном проеме. На посыпавшуюся следом тихую, но бурную тираду капитана Хранителей, воины ответствовали безучастным молчанием. Впрочем, недолго ему пришлось вести с ними одностороннюю беседу. Вскоре из-за арки вынырнула чья-то длиннопалая, украшенная перстнями рука, и бледный захлебнулся словами. Только пальцы коснулись древка одного из протазанов, как оружия моментально вернулись в изначальное положение, открывая проход. В нем тут же, сонно перебирая босыми ногами, появился беловласый эльф, одетый в ниспадавшее по стопы зеленое с золотой тесьмой ночное одеяние. Взгляд темных глаз, от которых, подобно лучам от солнца, отходили неглубокие морщинки, хищно вперился в меня.

Все до одного эльфы, помимо привратников, тихо промолвив: «Granmoun», в едином порыве упали на колено. Я же в очередной раз не успел толком сориентироваться, когда передо мной уже во второй раз предстал заслуживающий поклонения персонаж, оставшись стоять и проходясь глупым взглядом по затылкам понурых голов. А едва разум предложил мне вторить преклонившимся Эруилю и Хранителям, как Granmoun, чуть заметно улыбнувшись краешком губ, спокойно и несколько устало промолвил что-то короткое, после чего эльфы вмиг подскочили. Беловласый старейшина, развернувшись на месте, принялся удаляться во мрак неосвещенной залы. Командир Хранителей, взглянув на меня, загадочно кивнул и дернул плечом, призывая идти следом, первым ступив в открывшуюся арку.

Разлившийся внутри полумрак позволял глазу выхватывать лишь некоторые отдельные предметы интерьера. Круглую залу обходили поддерживавшие кант куполообразного потолка исполины-колонны. За ними, прячась от досужих глаз, по обе от меня руки чуть заметно виднелись две параллельные лестницы, что поднимались, заворачивали навстречу друг другу и сходились у высившегося над дальней стеной пухлобалясинного балкона. А под ним на небольшом постаменте расположился внушительный и изящный, с вырезанным в камне ажуром, рельефными подлокотниками и украшенный на сидении темно-багряной тканью трон, к которому по невысокому пологому подъему вела ковровая дорожка такого же цвета.

Granmoun молча подступил к престолу, провел пальцами по спинке. Тут же в темноте подле него что-то быстро пробежало, остановилось у одного из краев королевского кресла. Я даже не успел толком различить возникший во тьме силуэт, как вдруг, издав короткий хлопок, на том месте вспыхнула невысокая железная чаша с хворостом, озаряя добрую половину залы и скидывая покрывало тьмы со стоявшего рядом существа. Больше всего оно походило на эльфа: такие же светлые волосы, острые уши, стройное тело. Только те же волосы были белее седин Granmoun, уши кончиками почти дотягивались до затылка, а тело смотрелось скорее тощим, нежели стройным. Сутулая фигура с едва различимым, показывавшимся из-под мешковиной одежды горбом держала в мохнатых когтистых лапах кресало и кремень. Большие рубиново-красные зенки глядели точно на меня. Веки с белесыми ресницами чуть подрагивали то ли от внезапно вспыхнувшего пламени, то ли от поселившегося в душе создания животного страха. Причем я больше склонялся ко второму варианту. На тонких костлявых ручонках виднелись фиолетово-желтые следы, похожие синяки, на тыльных сторонах ладоней взбухли гематомы. По всей видимости, жизнь у этого существа при дворце славного эльфийского старейшины — отнюдь не сахар.

Не задерживаясь долго на одном месте, создание, быстро топая босыми ногами, перебежало на противоположную от трона сторону. Я сразу заметил, как сильно дрожали руки существа, когда оно, поднеся зажигательное приспособление к горе трута, ударило кресалом о кремень. Впрочем, несмотря на это, богатый сноп искр высекся сразу, воспламеняя содержимое второй чаши. Чуть не опалив челку, существо отстранилось, перекинув инструменты в одну ладонь, оббежало огненный сосуд, поклонилось в пояс Granmoun. Тот, позволив себе короткую улыбку, махнул рукой, приказывая созданию удалиться. Не прошло и пары секунд, как стремительно метнувшегося за колонны слуги и след простыл.

Опершись кулаками на подлокотники, старейшина опустился на трон, поднимая взор на нашу столпившуюся в проходе группу. Ухмыльнувшись, что-то проговорил, и все эльфы, потупив глаза в застилавший пол ковер, короткими, но быстрыми шагами подступили на несколько ярдов. Не успев сориентироваться, я оказался позади.

Подняв подбородок, Granmoun что-то громко проговорил, и слова его эхом забились по полупустой зале. Ответ не заставил себя долго ждать. Откуда-то сверху, еще более гортанно, отозвался недовольный женский голос. И, едва сникли последние следы этого отголоска, на втором этаже заслышалась стремительная, сбивающаяся топотня. Через несколько мгновений на балконе, сдувая со лба непослушную прядь соломенных, темнеющих к кончикам волос, показалась чернобровая эльфийка. Собранная на затылке копна волос высилась холмом, придавая голове яйцеобразную форму, на острые скулы спадали завитые локоны. У висков, прорезаясь сквозь прическу, выглядывали кончики острых ушей. Девушка была одета в бледно-бирюзовое платье с большим вырезом, открытые, упершиеся в перила руки на запястьях украшали пышные манжеты.

Бросив мимолетный взгляд на собравшихся, эльфийка двинулась к лестнице, принявшись, придерживая нарядный подол, торопливо сбегать по ступенькам. Бескультурно размахивая руками в такт шагам, она, чуть заметно приоткрывая при дыхании рот, подступила к Granmoun, встав по левое от него плечо. Неуклюже поправила сползшую лямку. Выдохнула, отвесила нам угловатый реверанс. Да, видно с придворным этикетом эту юную особу (впрочем, по годам она уже, наверное, годилась мне в прапрапрапрабабки) роднило мало.

Девушка громко, даже с небольшим храпком, вдохнула, явно почуяв доносившийся от нас с Эруилем после озерного заплыва не самый приятный аромат, однако задавать каких-либо вопросов не стала. Вместо этого она, собравшись, начала. К моему большому удивлению, речь эльфийка держала на общем, причем без намека на акцент:

— Великий Гранмун, мудрейший из старейшин, сын Делевая и Мелифойи, древнейший из рода Довельгран, Рожденный из весенней росы, приветствует забредшего в его владения — знатную чащу Тьенлейв и знатный град Лансфронор — путника.

Эльфийка снова глубоко вздохнула, вздымая сдавленную корсетом грудь, сонно захлопала глазами, прикрывая ладонью зевоту.

— Гранмун общался с Лесом, — продолжила эльфийка, — и Лес предупредил его о вас.

— Интересно, что Лес сказал на мой счет в этот раз? — иронично пробубнил я себе под нос. Однако девушка, вероятно, сочла это за полноценный, адресованный владыке Лансфронора вопрос, и незамедлительно перевела его старейшине на ухо. Тот, поведя головой, во всеуслышание ответствовал.

— Лес сказал многое, — осмыслив сказанное Гранмуном, перевела девушка. — Главное, что Он сообщил: Хранители ведут отмеченного Йеннафоре. Этого Гранмуну было более чем достаточно.

Только эльфийка довершила слово, как старейшина что-то коротко добавил, отчего окружавшие меня эльфы вмиг расступились.

— Гранмун желает осмотреть своего гостя, — поведала очередную прихоть владетеля Лансфронора переводчица.

Повинуясь, я выступил, медлительно прошел несколько шагов по ковровой дорожке, сопровождаемый взглядами посторонившихся Хранителей, и, едва покинув «стены» живого коридора, остановился. Старейшина встал, спустился с постамента и так же неспешно двинулся в мою сторону. За ним, косолапо шагая на деревянной танкетке, последовала и эльфийка.

Гранмун остановился в паре шагов от меня, темные очи впились в мои таившие непонятный мне самому испуг глаза. Как ни странно, старейшина ограничился лишь разглядыванием моих буркал. Я ожидал подробного досмотра каждой волосинки, каждой складки на одежде и точечки на коже. А вместо этого — холодное пронизывание одним взором другого, причем взором почти одеревенелым, недвижным, но при этом словно заглядывающим в самые тайные уголки души. Тяжело передать то, что я ощущал в этот момент. Охладевшие пальцы не дерзали даже фалангу согнуть, ни то, что, поднявшись вместе с ладонью, вытереть со лба вдруг выступившие капельки пота. Странный осмотр, как мне показалось, продолжался уже несколько минут. Несколько немых и бездвижных минут, в которые две фигуры, человеческая и эльфийская, буравили друг друга взглядами. Хотя, человеческая скорее пыталась сдержать натиск эльфийской, нежели вступала в полноценный бой.

Старейшина уже готовился было, закончив досмотр, вернуться, отвел от меня глаза, но вдруг среди группы единообразных Хранителей приметил Эруиля.

— А он что здесь делает? — переадресовала мне вопрос переводчица.

— Он… — Я глянул на эльфа из-за плеча. — Мой компаньон. Мы встретились в чаще и…

В этот момент травник, перебивая меня, уронил голову и упал на колено, принявшись торопливо изъясняться перед Гранмуном на своем языке.

— Он говорит, что вас вместе свела Йеннафоре, — после непродолжительного монолога Эруиля, заговорила устами владыки Лансфронора эльфийка. — Это правда?

— Чистейшая правда, — закивал я.

— Дева Леса общалась с вами?

— Да, и я собственными ушами слышал, как Йеннафоре наказала Эруилю быть моим сопроводителем.

— Собственными ушами, — тихонько усмехнулась девушка, уже говоря от себя самой. — Что Она еще сказала?

— Немного. Почти ничего напрямую. Одни загадки…

Старейшина улыбнулся.

— Что же, вскоре вам явятся многие отгадки. Хотя, возможно, они будут таить в себе еще большее количество тайн.

Владыка Лансфронора повернулся, отступая обратно к трону. В это мгновения с моих плеч словно сошел холодный, пробиравший до костей оползень, позволив теплу вновь разлиться по венам, успокоить сердце и дыхание.

— Гранмун говорит, что именно таким вас себе и представлял, — только мудрый эльф уселся обратно на престол, сказала девушка.

— То есть, представлял? — опасливо прищурился я.

Неожиданно за одной из колонн прямо под лестницей раздался негромкий скрежет. Мои глаза тут же метнулись в его сторону и успели лишь мельком поймать силуэты двух скользнувших обратно за столп и притаившихся там тощих красноглазых существ. Как выяснилось, заметил пару соглядатаев не я один.

Эльфийка быстро вздернула ладонью платье до самого бедра, сорвала один из привязанных к нему небольших, размером с ее средний палец ножичков и сразу, без предупреждений, метнула снаряд в сторону спрятавшихся слуг. За несколько мгновений сталь пронзила разделявшее ее и существ расстояние и, хрустнув мрамором, по рукоять впилась в колонну. Из-за нее сразу прозвучал испуганный всхлип.

Девушка зычно крикнула, и не успело пространство целиком проглотить ее слова, как Гранмун, моментально потеряв всякие нотки спокойствия, зло гаркнул на эльфийку. Тощие создания, спотыкаясь, выскочили на свет, громко падая на колени и начиная тихонько, умоляюще причитать. В этот же момент между девушкой и старейшиной развернулась бурная тирада, они буквально отвечали воплем на вопль. Наконец владетель Лансфронора вскинул руку, оставив последнее слово за собой и сим мановением приказывая вспылившей эльфийке замолчать, чему она сразу покорилась, виновато понурив голову. Сжавший со злобы губы в тонкую линию Гранмун рыкнул на плакавшихся слуг, и они, равно как и девушка, моментально умолкли. Сделав несколько глубоких успокаивающих вдохов, старейшина, вновь присмиревшим голосом сказал что-то эльфийке, указав головой в сторону лежавших на коленях существ. Та, не поднимая головы, тихо, почти шепотом, ответствовала, двинувшись в указанном направлении. В ожидании наказания, тощих созданий забила крупная дрожь, пот рекой потек по спинам, рукам и головам, однако девушка, будто не заметив слуг, прошла мимо их скрючившихся на белокаменном полу фигур, подступила к колонне. Одним движением извлекла нож и уже готовилась засунуть его обратно под платье, как оклик Гранмуна вынудил ее прервать движение и с оружием в руке воротиться. Острая сталь перешла в открытую ладонь старейшины, а эльфийка снова заняла свое место подле трона. Владыка, покрутив нож в руке, положил его на подлокотник, восседая на престоле, попутно отмахнувшись от дожидавшихся по себе решения слуг. Те, расслышав едва уловимый голос старейшины, подорвались и, толкаясь, стремительно убежали прочь, вероятно, как можно дальше от тронной залы.

— Гранмун приносит извинения за произошедшее, — тихонько заговорила эльфийка, наконец подняв голову. — Он не желал смущать гостя подобными происшествиями. И еще раз просит у него прощения.

Я, до сих пор пребывая в легком недоумении после случившегося, нашел в себе силы лишь на один утвердительный кивок.

— Гость может не волноваться, — передала очередные слова старейшины девушка. — Нарушивших наш покой и интимную атмосферу нашей беседы слуг ждет неминуемое наказание.

— Какое же? — проглотив вставший поперек горла ком, хриповато спросил я.

— Им отрежут по уху за то, что они подслушали беседу Гранмуна, и по пальцу на ноге за то, что они прокрались в тронную залу, а также выколют по глазу за то, что они втайне подсматривали за гостями Гранмуна, — без запинки и без тени сострадания проговорила эльфийка.

От таких подробностей меня кинуло в дрожь. Живот закололо морозными иглами.

— Это происшествие не стоит таких мер, — размахивая руками, затараторил я, округлившимися глазами смотря на владыку.

— А каких стоит? — искренне поинтересовался старейшина со слов переводчицы.

— Никаких. Не надо их наказывать. Они всего лишь поддались своему любопытству. Ничего страшного ваши слуги не совершили.

— Если гость так считает, — после недолгих раздумий, передал Гранмун, — то пусть так и будет. Право, это не в наших обычаях, оставлять дворню да и кого-либо другого без наказания за провинность, но… сегодня Гранмун готов сделать послабление. И еще… — Эльфийка прислушалась к очередной речи своего владыки. — Так как гость Гранмуна спас его слуг от кары, то Гранмун, воздавая дань милосердию людей и не забывая своего радушья, хотел бы отдать этих слуг в дар своему гостю.

— Не стоит, — еще яростней затряс ладонями я. — В нашем королевстве нельзя иметь рабов.

Старейшина, обиженно охнув и потупив взор, тихо адресовал эльфийке новую речь.

— Гранмун понимает. Но обещает, что в долгу перед гостем все равно не останется, потому что благодаря гостю двое его слуг смогут по-прежнему полноценно работать. Это заслуживает награды, и Гранмун вскоре решит, какой.

Я даже не знал, стоит ли мне благодарить за подобную «щедрость», и потому лишь промолчал, не в силах разомкнуть вмиг словно сшившихся губ. Воистину, нравы этого народа все больше поражают меня! Если поначалу мое ошеломление имело скорее положительный, несколько даже утопический привкус, то теперь ситуация перевернулась с ног на голову. Узрев этот город и прослышав от Эруиля рассказы о быте эльфийской расы, я никак не мог предположить, что такой народ может столь безрассудно распоряжаться чужими жизнями. Мой разум отказывался принимать подобное разногласие. Если бы не каменное лицо и холодный взор Гранмуна, я бы счел весь этот разговор за шутку. Очень жестокую, но все-таки шутку. Однако никакого опровержения своим словам он, как видно, давать не собирался, и оттого мне становилось поистине жутко. Шаблон в голове разорвался с таким громогласным треском, что в заложенных ушах до сих пор стоял противный, оглушительный писк, от которого мутнел сам рассудок. Ведь сейчас я действительно спас от пугающей и бессмысленной расправы пару невинных слуг, причем сделал это настолько… буднично.

— Итак, — нарушила мимолетное молчание эльфийка, — вернемся к темам более насущным. О вашем прибытии Гранмуна известил Лес. Впрочем, еще много лет назад госпожа Жовелан, великий Чтец, поведала Гранмуну о скором приходе в его обитель отмеченного Йеннафоре. Так что Гранмун понимал, что ваш визит — лишь вопрос времени. И вот это время настало.

— Кто поведал? — неучтиво поинтересовался я, с трудом разомкнув губы.

— Госпожа Жовелан, великий Чтец, — кивнув, повторила эльфийка. — Единственная от самых корней эльфийского рода, кому был ниспослан дар предвиденья. Одно время мы так и именовали ее, Видящей, однако сама она велела звать себя Чтецом, ибо лишь читала ниспосланные ей свыше строки, а не зрела картины грядущего. К сожалению, встречи с отмеченным Йеннафоре, коего она именовала не иначе как Laenora — Искра, — всемудрейшая так и не дождалась, отбыв в гавань Высоких садов шестью днями ранее. Таким образом, расплатой за свой дар она отдала природное бессмертие… Ее последними словами на смертном одре были как раз строки пророчества.

— Какого еще пророчества? — осторожно, но с искренним любопытством спросил я. Сам никогда в подобные вещи не верил, но сейчас любопытство взяло верх над скептицизмом.

— Пророчества об Искре. — Эльфийка подняла голову, пристально глянула на меня.

— Чего? — изумился я, но вскоре удивление это сменилось перемешанным со страхом маловерием. — Нет-нет, постойте! Это не могу быть я! Да и что, пророчество?! Вы серьезно? Это же сказки! Невозможно предсказывать будущее.

— Однако досель все предречения госпожи Жовелан исполнялись, — сухо передала слова Гранмуна девушка. — Или вы мните, что лишь череда случайностей могла привести вас сюда, в Лансфронор?

— Я довольно «везучий», — иронично отметил я, стараясь за шутками скрыть разрывавший меня изнутри страх, вмиг превративший нутро в подобие ледяной пустоши.

Эти эльфы не умеют ни врать, ни смеяться. А потому сомневаться в истинности их слов, какими бы абсурдными они не казались, глупо. Но… пророчество?! Неужели все это время меня за руку вела чепуха какой-то престарелой эльфийки?! Да простят мне мои сказанное сгоряча об усопшей.

— Гранмун не считает нашу встречу простым совпадением. И он не сомневается в вашей личине. Пускай пророчества Чтеца всегда были достаточно туманными и суть многих удавалось познать лишь по их свершении, сейчас никаких колебаний быть не может…

— Подождите, — оборвал я эльфийку, принявшись массировать разболевшиеся виски. — В голове не укладывается. То есть вы предполагаете, что я — есть пророчество вашего Чтеца?

— Мы не предполагаем, — решительно взмахнула рукой эльфийка. — Мы утверждаем.

— А в чем была суть ее пророчества?

Переводчица в раздражении едва заметно сжала кулаки, впрочем, быстро их распустила и все таким же холодным и безбурным голосом перевела мне очередные слова Гранмуна:

— Велите зачитать его?

— Буду премного благодарен.

— Только… Вы же понимаете, что все пророчества записаны на эльфийском?

Мои глаза удивленно округлились. Впрочем, удивляться здесь было нечему. Мое изумление было связано скорее с собственной глупостью, благодаря которой в моей голове не возникло столь очевидной мысли.

— Но, — разлепил губы я, — вы же… говорите на общем и весьма недурно…

— Надеетесь, что я вот так сходу переведу вам строки, над каждой из которых бьюсь в лучшем случае по месяцу? Сезона не прошло с момента записи пророчества, и я еще даже не садилась за перевод — и без того работы хватает. А пытаться делать это сейчас, кусками, искажая смысл…

— Я понял, — прервал я не на шутку разошедшуюся эльфийку. — Прочтите на эльфийском.

Такое предложение ее, судя по выражению лица, немало удивило.

— Как пожелает гость, — посовещавшись со старейшиной, покорно сказала она.

Поклонившись, эльфийка, звонко ударяя танкеткой о каменный пол, пошагала за трон. Не знаю, зачем мне нужно было услышать эльфийское пророчество, ведь ни слова из него я, верно, не пойму. Ну, если только там не будет какой-нибудь брани, ее я еще мог бы хоть как-то разобрать. Но это вряд ли. Скорее мне хотелось потянуть время, чтобы в голове, наконец, успело уложиться все только что услышанное. Пророчество? Обо мне? Вы серьезно?

Девушка отодвинула свисавший вдоль стены полог, запустив обе руки в прятавшуюся за его укрытием нишу. После громко, вынуждая стук эхом подниматься под своды дворца, затоптала обратно. В руке она держала пухлую, с пожелтевшими страницами и по виду очень увесистую книгу. Перевернув ее и открыв заднюю крышку, девушка, прокашлявшись и причмокнув, стала монотонно зачитывать. Разумеется, я ни то что не понимал ни единого слова, а даже отличить одну букву от другой был не в силах. Хотя, как мне показалось, где-то подобную речь я уже слышал. И с каждой секундой, которую сопровождали лившиеся в уст девушки строки, это ощущение во мне все укреплялось. Только я никак не мог вспомнить, где и когда мог внимать этим словам. И лишь под конец, когда взгляд переводчицы плавно переплыл с верхней части страницы в самый низ, в моей голове вдруг вспыхнул образ того слепца из трактира. Точно! В его иноязычной тарабарщине было сложно запомнить или хотя бы различить отдельные слова, однако теперь я был абсолютно уверен, что говорил он ровно то же, что сейчас эта девушка. Голос старика, выбравшийся из самых дальних уголков моей памяти, слился воедино с слышимым голосом эльфийки. И эти два абсолютно разных голоса, грубый и легкий, певучий, говорили одни и те же фразы. В унисон.

Меня словно окатило ведром ледяной воды.

С гулким, поднявшим со страниц облако пыли хлопком, эльфийка, окончив чтение, закрыла книгу.

Я стоял, уронив челюсть на землю и глупо лупоглазя на источавшую спокойствие девушку. Если еще мгновение назад внутри меня все словно вымело гигантской метлой, оставив лишь ветер гулять по выпотрошенному нутру, то теперь там поднялся настоящий, перемешавший все возможные чувства вихрь. Меня окутало остолбенение, не позволяя не только банально пошевелиться, но и не пропуская внутрь головы не единой мысли, оставляя кружиться в сознании одни лишь только что прочитанные переводчицей строки.

— В предсмертном бреду она молвила эти слова снова и снова, пока не погрузилась в сон, а на утро и вовсе не ушла от нас, — негромко заговорила девушка, вернув книгу на место и вновь вставая у трона.

Повисло неловкое молчание. Впрочем, эльфийка вскоре его развеяла.

— Чтец хотела, чтобы по пришествии вы непременно ее навестили.

— Но… она же мертва.

— Верно, — точно учительница правильно ответившему на задачу ученику, одобрительно кивнула мне девушка. — Однако, если госпожа Жовелан предвосхитила столь огромное количество событий, то ужель она не могла предвидеть собственной кончины?

— Вы что, — смекнув, к чему клонит Гранмун, а с ним и переводчица, начал я, — собираетесь отвести меня к ее трупу?

— Верно, — вновь без доли сарказма сказала эльфийка.

— Для чего?

— Гранмун этого не знает. Зато знает госпожа Жовелан.

* * *

Пришлось спускаться в глубины дворцовых подземелий. Я, эльфийка-переводчица, Эруиль, едва-едва выпросивший у Гранмуна позволения сопровождать меня и в этом походе, и один из слуг старейшины, шествовавший с факелом в авангарде, двигались по низким, прямым и темным, несмотря на пламя светочи, коридорам. Девушка, только мы покинули тронный зал и скрылись от глаз оставшегося дожидаться нашего возвращения владыки Лансфронора, с нескрываемым облегчением стянула с ног неудобные туфли, взяв вздымавшуюся на высокой танкетке обувь в одну руку, и блаженно, будто она после палящих углей ступила на холодный меховой палас, двинулась вслед за факельщиком. Мы же с эльфом-травником ступали чуть позади, стараясь сильно не отставать, дабы не выйти из-под скудного купола разливавшегося от лучины света, но, при этом, сильно не сближаясь со слугой. При приближении к этому существу у меня отчего-то возникали приступы мнительности и отвращения.

— Что это за создания? — не удержавшись, спросил я Эруиля.

— Слуги нашего Granmoun, — ожидаемо ответствовал он.

— Это я понял… К какому виду они принадлежат?

— Виду? — поднял бровь травник. — Это такой же как я, эльф.

— Как эльф? — ахнул я. — Но… он на тебя совсем не похож. Может, лишь в отдельных деталях. Но в целом…

— Они… Как бы выразить… Не самый простой эльф. С они кое-что… произойти. При рождение.

— Что?

— Это… — растерялся Эруиль, подбирая слова. — Это… Они… Я забыть, как быть на ваш язык…

— Грязные дети, — не оборачиваясь, вступила в беседу эльфийка.

— Точно, — оживившись, подтвердил мой компаньон и уже готовился продолжить свои пояснения, как вместо него за это принялась девушка.

— Хотя это не самое точное их определение. По-нашему они зовутся Underle Kai, что значит, скорее, Порочные дети.

— И почему же они так прозваны? — задал я явно ожидаемый эльфийкой вопрос.

— По заслугам, — ответила она, зыркнув на меня из-за плеча.

Идущий впереди слуга не обращал внимания на наш разговор, продолжая, безучастно выполняя свою рутину, освещать наш путь. Хотя какие-то струнки его души ответ девушки, наверняка, затронул. Впрочем, возможно, это существо даже не знает значения таких слов, как «обида» или «грусть»?

Эльфийка продолжила:

— Здесь нет никакого скрытого смысла. Их родители при жизни грешили, и за эти грехи вынуждены теперь расплачиваться чада.

— Какой же грех может сотворить с эльфом… такое? — посмотрев на худощавую спину слуги, из которой, точно колоски, торчали руки, ноги и шея, спросил я.

— Любой. Но горше всего — прелюбодеяние. Дети поступившихся верностью мужей и жен всегда рождаются Грязными, а самих родителей, после появления на свет такого ребенка, ждет неминуемая казнь. Вернее сказать, ждала. Так уж вышло, что большую часть греха в Лансфроноре давно извели. Ныне эльфы не дерзают даже пирожка с прилавка стащить. Право, на подобную муштру у нас ушло более пятисот лет. Хорошо еще, что Underle Kai, за фактом своего греховного происхождения, не потеряли дара бессмертия. Иначе давно бы вымерли, а новых так бы и не уродилось. Тогда остались бы мы, чистые эльфы, совсем без прислуги.

— Вы что же, вздергивали свой народ за каждую маломальскую кражу?

— Почему сразу вздергивали? — подняла плечи девушка. — Чаще отрубали головы и насаживали на пики, а после эти пики вонзали в землю перед домом казненного, чтобы другим, а в первую очередь родным, неповадно было.

— Какая дикость… — само собой сорвалось с моих уст. От вдруг подступившей к горлу тошноты мне пришлось прикрыть рот ладонью.

— Разве можно называть дикостью то, что позволило искоренить беззаконность? — девушка посмотрела на меня, но, не получив в ответ даже односложной фразы, отвернулась и продолжила: — Это в вашем обществе позволено сношаться с кем попало, воровство, особенно если это сложно осуществимое воровство, возведено в ранг подвига, а кровное мщение зовется «делом чести». Вероятно, именно поэтому вы и потеряли Божью милость, хоть и продолжаете свято верить во весь Пантеон, надеясь, что хотя бы кто-то из Небесных Властителей сжалится над вашими горестями.

Мне было что возразить по поводу грехов, верю — не верю и прочего, но я решил не спорить по таким пустякам. Не за тем мы спустились в эти подземелья. Да и всякий спор верующего с неверующим напрасен еще до произнесения первой фразы. Наш недавний разговор с Эруилем это в лишний раз подтвердил.

Казавшийся бесконечным коридор, наконец, дал резкий крен вправо. От столь острого поворота эльфийка, видно слишком глубоко погрузившись в собственные мысли, чуть не воткнулась в появившуюся на пути стену, в последний момент, облизывая подолом платья шершавую преграду и едва не спотыкаясь о подвернувшуюся под ноги пышную ткань одеяния, завернула вслед за нами. Слова при этом, стоит отметить, девушка подбирала отнюдь не самые этичные. Я даже не представлял, что эльфийский язык, сочетая, казалось, несочетаемые понятия, способен образовывать столь высокосортную ругань. Причем, выскажи подобную брань в сторону несведущего в эльфийском, так тот посчитает, что ты назвал его самым милейшим из всех мирских созданий, настолько этот язык, даже срамословная его часть, мелодично и нежно звучал для человеческого уха.

— А ваша Чтец, — решил продолжить беседу с девушкой я, словно нутром чувствуя близость нашей цели. — Как она умерла?

— От старости, — позволив себе злой смешок, ответила переводчица. — Никогда не думала, что застану гибнущего от старости эльфа.

— И сколько она прожила?

— Порядка девятисот лет. Сказать по правде, она и сама не помнила своего возраста. Но великий Гранмун утверждал, что самолично зрел рождение госпожи Жовелан, а ему уже, если судить по летописям, более десятка веков.

— И неужели все ее предсказания и правда сбывались?

— Абсолютно, — поджав губу и прищурившись, словно стараясь что-то разглядеть в разлившейся впереди тьме, промолвила девушка. — Право, Чтец, как я уже говорила, никогда не объяснялась ясно. С ее уст постоянно лились разного рода пиитические строчки, разгадать которые не всегда было просто.

— Всегда это поражало, — хмыкнул я. — Во всякой сказке ведуньи никогда не молвят точно, им вечно надобно вуалировать речи в стихи, недоговаривать, строить ребусы. Неужели они мыслят, что оттого их предсказания станут понятнее или изящнее?

— Госпожа Жовелан так не думала. Помнишь? Она лишь читала и передавала эти строки нам, а не видела будущее. Все претензии здесь нужно предъявлять к речеписцу, а не к оратору.

За нашим диалогом я даже не заметил, как коридор неожиданно иссяк, и мы очутились в новой, бедно освящаемой горящим в подвешенных под низким потолком лампадках серым пламенем зале. Помещение вынырнуло совсем неожиданно, раздвинув стены туннеля на несколько шагов, по площади занимая не более двадцати пяти ярдов. В сами ограждающие и стесняющие небольшое пространство стены были врезаны по форме своей напоминавшие крышки гробов горельефы, с одной-единственной изображенной во весь рост фигурой. Это оказались эльфы, вытянутые по струнке, со скрепленными на груди руками и закрытыми глазами. Вероятно, моя первая возникшая, связанная с гробами ассоциация себя вполне оправдывала — в таких позах, как правило, изображали покойников. И судя по всему эти покойники свое последнее пристанище нашли именно здесь, внутри стен невеликой подземной залы.

Однако, как выяснилось, так поступили не со всеми. Один массивный белокаменный саркофаг стоял посреди комнаты, поднимаясь мне почти по грудь. На его крышке, как и полагается, также выделялась рельефно вырезанная, выпуклая женская фигура в известном положении.

Слуга, понурив голову, торопливо оббежал гробницу, вставая с факелом у ее изголовья и поворачиваясь спиной, видно, возомнив себя недостойным лицезреть выросшую посреди залы могилу. Следовавший чуть позади нас Эруиль, едва я и переводчица преступили порог залы, был недвусмысленно остановлен эльфийкой.

— Ты куда это собрался? — холодно спросила девушка травника, жестко уперев ему ладонь в грудь.

Эльф заметался, не зная, что ответить, и уже, обиженно потупив взор, собирался отступить обратно во мрак коридора, как я решил вступиться:

— Он — мой сопроводитель, — коротко отрезал я. — А значит, должен ступать за мною всюду. И это воля вашей Йеннафоре, а не моя.

Переводчица, кинув на меня мимолетный озадаченный взгляд, в итоге потеплела, отпуская практически взятого за грудки Эруиля. Сделав вид, что ничего не произошло, эльфийка повернулась, показно отряхнула платье, негромко откашлялась и заговорила:

— Это королевская усыпальница, — воздев руки, приподняла она завесу тайны над данным местом. Впрочем, о том, что это склеп, я уже и сам догадался, но вот чей — по этому вопросу в моей голове витали самые различные предположения. — Однако, вопреки прозванию, покоятся здесь не только короли.

— Это она? — медленно обходя саркофаг и скользя взглядом по выбитой на крышке фигуре, спросил я.

— Она, — лаконично ответила девушка. — Как видишь, места среди правителей, по понятным причинам, госпожа Жовелан не удостоилась. Впрочем, она заняла не менее почетную часть в самом центре залы, являя собой некое средоточие, связывая воедино участи каждого похороненного. Ведь Чтец выступала советником у всех представленных здесь королей. И всех их пережила.

— Она пребывала в нашем мире явно не в самое спокойное время, — окидывая взором стены, в которых я насчитал, не много не мало, восемь королей, проговорил я.

— Старая усыпальница, увы, безвозвратно погребена под грудой развалившегося камня после одной из давнишних и многими забытых, а лично мною и не виденных, осад. И все те, кого ты видишь перед собой, почили лишь за какие-то три сотни затяжных военных лет. — От этой цифры меня бросило в дрожь. Не всегда у нашей, смертной расы, за три века сменяется восемь поколений правителей. Чего уж говорить о лишенных бремени старости и природной смертности эльфах. — Кто-то был сражен мечом, кого-то отравили, а кто-то сам, обезумев, вонзил кинжал себе под ребро или грянулся с балкона на мостовую… Время то было неспокойное, тут ты прав… По обычаю мы обязаны придавать мертвые тела воде. Откуда родились — туда же должны и вернуться. Однако с королями иной случай. Они положены в корни города, дабы их дух всегда сопровождал новых королей — или теперешних старейшин — на их нелегкой дороге. Также и с Чтецом.

— А почему у вас ныне правят не короли, а старейшины?

— Так получилось, что не так давно и как-то уж совсем незаметно королевский род полностью вымер. Не осталось ни единого представителя голубой крови, ни юноши, ни старика. Такого с нашим народом еще никогда не происходило, и как действовать в подобной ситуации не прописано ни в одной книге. Посему, пока не разъяснится сей вопрос, было решено временно передать управленческие дела выборочным старейшинам, и Гранмун является первым из их представительства, взойдя на престол после уже упомянутой мной последней войны… Как видишь, это не мы захотели перемен. Так распорядилась Судьба. Впрочем, никакого «фи» народ в этой связи не изъявил, а лишь поддержал введение более народной, советной власти.

Я остановился у края саркофага, встретившись взглядом с прикрытыми очами совсем не выглядевшей престарелой, уснувшей в камне эльфийки. Хотя, возможно, это практически лишенное морщин лицо и густые волосы были измышлены лишь выбивавшими из камня образ Чтеца скульпторами, а на самом деле под крышкой возлегал сухой, сморщенный труп. Но если эта внешность являлась правдой, и подобное эльфы называли «старостью», то мне оставалось лишь подивиться их долголетию. У госпожи Жовелан был лик сорокалетней, обильно припорошенной пудрой и разнообразными бальзамами женщины, но никак не бренной старухи. Надеюсь, вскрывать саркофаг, дабы развеять мои сомнения по поводу вида покойника, нам сегодня не придется.

— И… что я должен делать? — в который раз осмотрев каждый дюйм гробницы, несведуще поинтересовался я.

— Всегда, когда к госпоже Жовелан еще при жизни приходил гость, она, прежде чем завести беседу, брала его за руку и какое-то время безмолвно сидела, с головой уходя в закоулки собственного разума. Это могло длиться от нескольких минут, до часа, и лишь потом, видно, узнав о визитере все, что ей было нужно, Чтец решалась заговорить.

— Я что же, — осторожно начал я, — должен дотронуться до ее ладони?

— Лишь на саркофаге, — вняв моей тревоге, быстро ответила девушка. — Думаю, этого будет достаточно. Лезть под крышку тебе никто не позволит, а, если такое произойдет, то я лично отрублю тебе твою грязную ручонку по самую шею.

— Не больно и хотелось мне ворошить чью-то могилу.

Сжатая в кулак и лежавшая на самом краю саркофага рука настороженно поползла к сцепленным на груди ладоням скульптуры. Вот под десницей, вынырнув бугорком, оказалось гладкое каменное плечо, затем складки скрывавшего все, кроме рук и головы, сарафана. Длань поднималась по едва вздымавшейся от шеи груди, собирая на взмокшей от напряжения коже частички осевшей на гробнице пыли. И вот ладони, каменную и плотскую, разделяет уже чуть меньше дюйма и я, точно обессилев, останавливаюсь. Рука словно уперлась в незримую преграду. С каждым мгновением, когда я приближался к сцепленной на каменной груди цели, сердце принималось стучать все быстрее, мощной дробью отдавая по всему телу: от висков до кончиков фаланг.

Некоторое время я так и простоял, держа ладонь на каменной ключице и не решаясь сделать последний шаг, как вдруг длань, против моей воли, словно что-то подтолкнуло. Указательный палец легонько дотронулся мизинца скульптуры, и от этого прикосновения все связывавшие мой разум с реальностью нити вмиг оборвались. В глазах померкло, уши заложило, а меня самого точно унесло в водоворот сознания. Я сомкнул веки, а когда они вновь разошлись оказалось, что я нахожусь уже не в королевской усыпальнице, а парю в возникшей невесть откуда сизой дымке.

Я не зрел ни рук, ни ног, ни туловища, однако прекрасно их ощущал. Чувствовал, как напрягаются бедра, тщетно стараясь в этом голубоватом мареве найти точку опоры, как возносятся и проделывают прямо перед лицом легкие мановения ладони. Тяжело описать подобные впечатления. Я вроде как жив, чувствую биение сердца, набухающие от воздуха легкие, слышу собственное дыхание. Однако где стучат и наливаются органы и откуда доносится это мелкое сопение не зрел. Точно вымысел или выплеснувшаяся наружу память играет с моим разумом в свои жестокие игры.

Не успел я толком понять, где оказался и что происходит, как из безжизненного и пустынного смога вдруг вынырнули сотканные из дыма же большие, монументальные весы. Впрочем, это были не совсем обычные весы. Чаш для подвеса грузов здесь имелось не две, а сразу три. На каждой из них лежало по одному фантомному предмету: клинок, книга и росток. Спускавшиеся с равноплечного коромысла цепи едва заметно, но звонко подрагивали, а разрывавшийся, словно рожавший эти весы смог гудел похлеще боевого горна.

Постепенно являясь взору, прибор медленно выплывал из туманных глубин, и я даже не мог предположить, какое нас разделяет расстояние. Руки машинально, дабы уйти от возможного столкновения, сделали гребок назад, тщась отбросить тело в сторону, но тщетно. Мою бесплотную фигуру будто что-то насильно удерживало, не позволяя сделать и шага в сторону.

Возносящиеся дымные весы проплывали в дюйме от моего носа, от их ровного стана то и дело отрывались непокорные кусочки тут же сливавшегося с окружением чада. Прибор неспешно облетел меня по ломаной линии, а после вдруг принялся удалятся. Отлетев от меня настолько, что стал размером с указательный палец, он остановился. Гул раздираемой дымки сник, вновь погружая окружающий простор в кромешную немоту. Но так продолжалось недолго.

Едва я уже сам, дважды осмотрев весы снизу доверху, решился приблизиться, как на одной из чаш, выпрыгнув из кустистого тумана, возникла маленькая чадящая фигура. Это была девушка в жесткой юбке-пачке и сдавливавшем и без того скромную грудь корсете. Одетые в легкие пуанты тонкие ножки стояли на носках, нагие руки вытянуты кверху, чуть соприкасаясь кончиками пальцев. Голова с объемными, спадающими ниже плеч волосами повернута, являя моему взору профиль с тонкими чертами и подведенными чуть заметными стрелками глазами. Лицо сверкало от мелких блесток.

Мизансцена оказалась секундной. Только разбушевавшийся вокруг девушки дым присмирел, очерчивая более-менее четкие черты стройной фигуры, как танцовщица дернула головой. Подчеркнутые легким макияжем глаза впились в меня и сейчас казалось, что они принадлежат не хрупкой девице, а вышедшему на охоту, подъятому демоном голода орлу. Руки медленно, тягуче опустились к груди, наложенные друг на друга ладони являли крылья птиц. Они плавно забили по воздуху, принявшись сходить все ниже и ниже, и вынуждая девушку приседать в изящном плие. Дойдя до точки, когда ноги согнулись прямым углом, танцовщица вдруг выпрыгнула, вскидывая руки и вытягиваясь в тончайшую струнку. Глаза на казавшемся алебастровой маской лице отрешенно потупили взор.

Опустившись обратно на чашу, девушка, разметая веером собственные волосы, закружилась на одной ноге, вторую вытянув ровно в сторону. Чуть присела, вновь заиграв пляшущими в пространстве ладонями, и скакнула на второй сосуд. Отсюда, за поднимающимися стенками чаши, мне не было видно, что там возлегало, был то меч, книга или росток.

Совершив очередную танцевальную партию, девушка легко воспарила и опустилась на следующую чашу, затем вновь на первую, на вторую. Ее пляска, поначалу казавшаяся нежной, мягкой, притягательной, с каждой новой секундой становилась все быстрее и ожесточеннее. Легкий чарующий балет сменился яростной, страстной оперой, где вместо громких и стучащих под самыми сводами слов производились столь же кричащие по своей натуре движения. Ломалась вся присущая изначальному танцу грация, пластика, эстетичность. Вместо нее на арену выходили пыл и трепет, перераставшие в гнев. Словно воды тихо журчащего, стекающего с горной вершины ручья вмиг обратились буйным, выжигающим все на своем пути пламенем. И в один момент, не выдержав этой свирепой пляски, цепи, удерживавшие чаши затрещали, задрожали, зазвенели, а сами сосуды заходили ходуном.

Но девушка не останавливалась. Темп ее танца все нарастал и нарастал, что я уже даже не мог толком понять, где ныне было простое, охватившее пространство марево, а где — сотканная из него же балерина. Однако вдруг, неожиданно, она остановилась на первой, самой близкой ко мне чаше, непоколебимо застыв в арабеске. Создалось впечатление, что складывавший танцовщицу дым в мгновение ока закаменел, настолько резко и внезапно она прервала свой танец, замерев на одном лишь носочке. При этом весы не унимали дрожи. Казалось, от этой нежданно возникшей паузы они заволновались только сильнее.

Девушка медленно опустила выставленную в сторону ногу, за ней руки, как-то виновато понурила голову. Вдруг она, еще больше сотрясая удерживавшую ее чашу цепь, рухнула на колени и захныкала. Танцовщица неохотно подняла глаза, впившись в меня в момент превратившимся из азартного в тоскливый взглядом. Какое-то время балерина так и сидела, немо и без движений смотря на меня, словно она была в чем-то передо мной виновата. Десница, с чуть заметным кольцом на безымянном пальце, поплыла вверх, пальцами скользя по талии, груди, шее. Она остановилась лишь когда достигла рта девушки, поначалу игриво проходясь от нижней губы к верхней, а после резким движением, точно от испуга, прикрыла бледно-сизые уста. Тут же одно из звеньев удерживавшей чашу, а вместе с ней и балерину на весу цепи, звонко хрустнув, лопнуло…

Весы, а вместе с ними и застывшую в растерянности девушку, вмиг захлестнуло взъярившееся марево, вскоре своей дымчатой волной докатившееся и до меня. Пыль ударила в глаза, вынуждая их невольно зажмуриться, а когда яростно хлеставший по лицу, щекам, рукам и прочим частям тела колючий воздух ослаб, успокоился, я робко приоткрыл веки. Меня уже не окружал никакой туман, из его густых недр не вырисовывалось новых причудливых фигур. Вместо этого весь окоем заняло практически полностью затянутое белесыми облаками, с редкими плешами, в которых виднелась лазурь, небо. Под собой же я, по-прежнему не замечая ни ног, ни других участков собственного тела, увидел раскинувшиеся леса, реки, озера, степи как дикие, со шныряющим в поисках пропитания зверьем, так и освоенные, с золотыми колосящимися нивами. Усмотрел я и многочисленные дома, как деревянные деревенские лачужки, так и добротные каменные, покрытые черепицей и окруженные кольцом городских стен, расположившиеся близ храмов, башен и дворцов. Там же мелкими, едва заметными точками, туда-сюда суетливо и дергано передвигались люди.

Внезапно слух резанул зычный гул, точно тысячи боевых горнов одномоментно завели свою песнь. Я сжал уши, однако это не принесло и самого мелкого спасения. Казалось, шум поселился в самой голове. Вдруг облака разразились алой, ослепляющей зарницей. За ней последовал новый взрыв гудения, снова вспышка. Создавалось ощущение, будто некий божественный молот ударял по наковальне, отчего вначале доносился оглушительный звон, а уже за ним, спустя считанные мгновения, летели окрашивавшие облака краснотой искры.

Отблески учащались, будто пародируя болезненную сердечную дробь. В какой-то момент мне даже привиделось, что из облаков сплетаются раскрывшие рот в немом крике человеческие лица. Они валом накатывали одно на другое, перемешивались, создавая в небесах мимолетное подобие быстро рассасывавшейся воронки, и возникали вновь. С каждым таким столкновением высь становилась все чернее. И вот, когда белоснежные перистые облака обратились тяжелыми свинцовыми тучами, и последние два лица, темных точно деготь, схлестнулись, разразилась вспышка во много крат мощнее предыдущих. Свет огненным бичом хлестнул по не успевшим спрятаться за веками глазам. Впрочем, зарница эта оказалась совсем короткой, и когда свеченье осело, я очутился уже много ниже небес, но по-прежнему оставался витать над твердью.

Предо мной развернулась панорама широко разлившегося озера, окруженного видневшимися лишь на границе зрения изумрудными лугами. Но момент — и накатившая серебристая волна стерла долой все это великолепие, явив заместо него безжизненный пейзаж песчаной пустыни с катающимся посередь оставшейся от водоема ямы перекати-полем, возносящимися к небу (которого, к слову, видно не было) огромными кактусами и сидящими на их иглистых лапах, побитых жизнью птиц-падальщиков.

Еще миг — и усеявшие пространство до самого горизонта пески сменились исполинскими, пышнокронными деревьями, обступившими меня со всех сторон и позволявшими лишь нескольким скудным солнечным лучикам, продравшись сквозь их большие зеленые шапки, пыльными копьями вонзаться в землю. С одной из веток, хлопоча крыльями, сорвалась пара невидимых пернатых, заставив затрепетать листву, где-то неподалеку послышался стук дятлова клюва, хруп взрывающих землю лап, шелест летучих насекомых, цокот ударяющих по камню копыт. При этом ни одного издававшего эти звуки создания мой глаз не приметил.

И вновь серебристая волна, и вновь опустошение. Цветущие исполины обернулись сухими, лысыми, чернильно-черными стволами, а всякий шум тут же захлебнулся, посеяв окрест давящую тишину. Но и продержался этот гнетущий пейзаж, как и ожидалось, недолго. С незримых небес принялись срываться пухлые хлопья снега, опадавшие на мертвые деревья и своей тяжестью все больше, дюйм за дюймом, погружавшие их в землю. Через примерно десяток секунд (хотя чувство времени в этом месте было мною утеряно и оттого утверждать точно, сколько же прошло, не возьмусь) уродливых древесных остовов и след простыл, а все видимое, пустое теперь пространство погрузилось в настоящее царство снега, толстым слоем покрывшего землю и не перестававшего сыпать.

Я почувствовал странное тепло, точно стоял не посреди скованной холодом долины, а уже который час путешествовал по знойным Синевартовым Пескам. Даже снежная крупа, словно чуя исходивший от меня пыл, не приближалась ко мне на расстояние десятка ярдов. Подо мной, оставаясь безучастной к царствовавшим вокруг заморозкам, виднелась пожухлая коричнево-зеленоватая трава. А на ней, сея вокруг яркое свеченье, крепко стояли мои сотканные из чистейшего пламени, вдруг объявившиеся ноги.

Я принялся осматривать все тело и действительно — каждая моя точка и каждый волосок ныне пылали рыжим огнем. При этом какого-то испепеляющего пекла я не чувствовал. Жар, безусловно, присутствовал, но, что-то мне подсказывает, если бы меня с макушки до пят охватило пламя, ощущения были бы совсем другими. Даже оплетавшая стопы трава, обжигаемая смотревшимися довольно яростными язычками, не подгорала ни на дюйм. Однако же снег вокруг, стоило мне на него наступить, тут же бесследно истаивал.

В сотне шагов от меня, разразившись громогласным хрупом, треском и гудом, что-то резко вырвалось из-под земли. Продолговатая угловатая белокаменная башня вынырнула из почвы, легко пробив твердь своим плоским, тупым шпилем. Золотые бегунцы, вероятно, отделявшие один этаж от другого, оплетали стан строения через каждые три ярда, однако в остальном не было ни единого намека на ярусное разделение: ни дверей, ни окон, ни балконов. Если в этой башне кто-либо и проживал, то едва ли по своей воле. Подобное устройство смотрелось пригодным скорее для острога, нежели для жилого помещения.

И лишь когда верхушка этого белого гладкостанного столпа, взлетев, уже утопала в поднебесном тумане, башня, наконец, остановилась в росте. Средь чистой, безжизненной пустыни вдруг возникло высоченное, смотревшееся в окружающей мертвенности самое малое очень противоречиво строение, при этом казавшееся скорее слепком, хорошо выточенным наброском архитектора, нежели завершенной работой.

— Наконец, мы встретились, — вдруг подобно грому раскатился в пространстве женский голос.

Я дернулся от неожиданности, принявшись судорожно оглядываться, но никого так и не приметил.

— Кто ты? — срывающимся голосом спросил я.

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — спокойно ответствовал голос.

— Госпожа… Жовелан?

— И-именно-о, — протянул мой собеседник. — Иные звали меня Чтецом. Впрочем, тебе это и так известно.

— И… чего вы хотите? Зачем я зде…

— Чувствуешь? — прервав меня, спросила госпожа. — Ты чувствуешь, Феллайя? Эту мощь, эту безумную силу, что разливается внутри тебя? Ныне она клокочет, словно омутское жерло. Ты чувствуешь ее?

И действительно. Едва голос окончил свою речь, как от сердца по торсу, рукам и ногам будто принялось течь нечто кипящее. Распространяясь по всему телу, это непонятное ощущение останавливалось, собиралось в клубки на кончиках пальцев, и, взяв короткую передышку, устремлялось обратно к кровогонному органу. Теперь сердце, подобно водовороту, принялось всасывать эти бурлящие частицы обратно, наполняясь пылом и точно разбухая, но вскоре успокоилось, остыло, став спокойно, словно ничего и не было, биться в своем обычном ритме.

— Эта сила… Она пришла в Гронтэм, дабы погубить его, — едва в моем нутре перестали происходить странные катаклизмы, проговорила Чтец. — А в итоге призвана спасти его от угасания… Она — яд. Во всех смыслах этого слова. По твоим жилам течет чистейший яд, Феллайя. Однако ты жив и здрав, практически не поддаешься болезням, заживляешь свои раны скорее любого живущего в мире создания. Твое существование парадоксально по сути своей.

— Но я не один такой, — не зная, куда, к какой снежинке обращаться, оборачивался я с речью. — Трелонские колдуны… Некроманты. Они ведь обладали таким же даром?

— Таким же. Однако не сравнивай себя с ними. Те капли силы, что вобрали в себя некроманты — не ничтожнее твоих, но эти капли были много более… молодыми. Бесчинствовавшая тогда мощь была подобна рвущемуся к женскому обществу юнцу. Им руководит лишь естественный инстинкт, бьющее во все отделы разума семя. И никаких дум о последствиях свершения своих мечт. Теперь же, когда эта темная, чуждая, узурпаторская сила, казалось бы, исчезла из Гронтэма, она на самом деле, мелкими неуловимыми крупицами, лишь осела на его дно, набираясь твердости и… мудрости. И вот в один прекрасный момент, когда ее потеряли из виду даже самые внимательные колдовские взгляды, выплеснулась, найдя для себя новое пристанище. То есть тебя, Феллайя из Нумара.

— Не понимаю… Что я могу? Я лишь разбойник, маг недоучка, не знающий и йоты своего таланта.

— О, поверь, ты знаешь его вдоль и поперек. Надо лишь выудить это знание из памяти. И не из той, что кроется в твоем сознании и подсознании, а из той, что посетила тебя вместе с твоей силой.

— Не понимаю. И как же это сделать?

— Я - не знаток магического искусства, Феллайя, — ушла от ответа госпожа Жовелан.

— Даже знатоку это было не под силу… — помянул я Вильфреда Форестера. — Впрочем, вы и так в курсе всех моих жизненных перипетий.

— Отчего же? — удивился голос, точно приблизившись к самому моему уху.

— Ну… — смутился я. — Вы же вроде ясновидящей… Чтец.

— Именно, что Чтец. Я созерцаю лишь то, что демонстрирует мне мой писарь. Не больше, не меньше. Не думай, что мне известно все, что случалось, случилось или только случится с этим миром. От столь обильного знания я бы, наверняка, сошла с ума и легла в могилу гораздо раньше, чем то на самом деле произошло.

— Все одно, — отмахнулся я, пытаясь прогнать назойливый, будораживший естество голос подальше от себя. — Доныне никто так и не смог донести до меня всей сути этой темной силы.

— Значит, ты не там искал.

— Как же? Мне даже довелось посетить саму обитель древних колдунов, Трелонскую башню, что по определению обязана содержать все накопленные ими за жизнь знания и исследования. Ничего.

— Тогда тебе следует вопрошать не к безжизненным книжным страницам, а к самим носителям твоего дара.

— Это как? — заметался я. — Все трелонцы давно мертвы, вы сами об этом сказали. Да и я, после увиденного в башне, в сем практически убежден.

— Теперь Гронтэм не носит их плотских обличий, ты прав. Однако не все в этом мире измеряется одной лишь плотью.

— Что… — пытаясь понять посыл недоговорившей госпожи Жовелан, начал я, тряхнув головой. — Что это значит?.. Вы хотите, чтобы я…

— Не утруждай себя лишними думами. — Я, казалось, даже почувствовал на щеке чье-то легкое, мягкое прикосновение. — Судьбой тебе уготована особая тропа, право, проторить ее ты обязан сам. Первым «крестом» на ней обозначен эфирный трелонский приют, что вместе с тем является живительным погостом их тел. И запомни, Феллайя из Нумара: я никогда не ошибаюсь с предсказаниями, потому что не я их составляю. Я всего лишь посредник этого знания. Именно на твою юдоль ныне выпало бремя стать искрой, что разожжет угасающее пламя этого мира. Это не твой выбор и не мой, так велено Той, кому ни мы, ни плотские существа противиться не в силах.

— Кто же Она?

— Судьба, — легко ответил голос, практически без заминки. — Судьба, Феллайя. К слову, мне было велено передать тебе то, что произойдет совсем скоро. Я хотела донести это до тебя при жизни, но… Одна старуха распорядилась иначе. Посему мне пришлось оставить послание здесь, в Чаще Тьенлейв. Ты найдешь его. Совсем скоро. Гранмун позаботится об этом. Там, в послании, ты узришь свое истинное место. Свою роль. То, что уготовано тебе Ею… Моя же миссия сделана. Я удовлетворила Ее просьбу. Теперь, дело за тобой. Декорации расставлены, занавес поднят…

Я почувствовал, как она, госпожа Жовелан, Чтец, ее бесплотный дух, который неизвестно, существовал ли наяву или только в моем воображении, удаляется от меня, растворяется во вдруг усилившейся, сильно ударявшей в грудь, метнувшей в глаза ворох снежинок вьюге. Не соглашаясь с таким исходом событий, я только и нашел в себе силы закричать:

— Подожди! У меня еще слишком много вопросов!

Однако меня уже никто не слушал. Неиствующая метель усиливалась. Когда во вдруг загустевшем тумане потонули последние очертания теперь казавшейся такой далекой высокой башни, а все вокруг стало белым-бело от невыносимо быстро носившихся по ветру снежинок, меня оторвало от земли, унесло ввысь, а изнутри словно разразило молнией и вмиг, мощным разрядом, бесцеремонно погасило сознание…

Ноги не сдержали. Больно грянувшись о пол, я вновь очутился в темной, освещаемой светом единственного факела в уродливых лапах слуги, гробнице. Надо мной тут же склонились эльфы: Эруиль, переводчица и вдруг оказавшийся здесь же Гранмун. Видно, пытливость не позволила ему смирно сидеть на троне, дожидаясь отчета от своей компаньонки.

— Ты говорил с Чтецом? — от себя спросила девушка, только ее очертания в моих глазах приобрели ясные и четкие линии.

— Говорил, — собравшись с силами, не сразу ответил я, кивнув.

— И что она сказала?

— Мало чего определенного. — Я поднялся, отряхнул со штанин и куртки налипшую на них пыль. — Очередные смутные наставления, предзнаменования…

Эльфийка перевела сказанное Гранмуну, получила новую просьбу и снова обратилась ко мне:

— Это весьма на нее похоже, — мельком улыбнулась девушка. — И все же, Гранмун хотел бы внять деталям вашей беседы.

Я постарался в краткой форме передать то, что запомнил из разговора с духом умершей ясновидящей. Правда, в моей памяти наша беседа не отложилось целостно, лишь отдельными кусочками. И, наверняка, многое мною было упущено и недосказано, впрочем, судя по выражению лица старейшины, и таким рассказом он был весьма удовлетворен.

— При жизни госпожа Жовелан рассказывала Гранмуну о том, что Искра обладает исключительными способностями, но, по своей сути, уже некогда виданными этим миром. Тогда Гранмун не понимал, о чем идет речь. Но теперь-то эта загадка для него разрешилась.

— Только мне вот по-прежнему ничего не понятно…

— Гранмун спрашивает, что его гость узрел в Трелонской башне? — оставив без внимания мое тихое бурчание, перевела тему девушка. — Куда привели его постигнутые там тайны?

— Сюда, — быстро и лаконично, не вдаваясь в подробности, ответил я.

Гранмун задумчиво задрал подбородок.

— В Трелонской башне гость не видел ни единого некроманта? Даже разложившихся до костей останков?

Вместо слов, я отрицательно покачал головой. Владыка Лансфронора хмыкнул, потирая щеки своими длинными пальцами.

— Гранмун полагает, что знает, о каком пристанище трелонцев говорила Чтец. Во всяком случае, после Трелонской башни это — последнее ведомое Владыке место, где можно выйти с ними на… контакт.

— Что же это? — в нетерпении чуть ли не взмолился я, широкими глазами глядя на Гранмуна.

Владыка что-то сказал, однако эльфийка, уже повернувшаяся ко мне и набравшая воздуха для речи, вдруг запнулась, перебитая неожиданно бурно заговорившим Эруилем. Речь он держал на родном языке, и всплеск его эмоций был коротким, а после него опомнившийся наконец эльф понурил дотоль глядевшую в глаза Гранмуну голову и опустился на одно колено. Я заметил, как на лбу травника выступили крупные капли пота, а сам он побледнел, забегав смущенным взглядом по половой плитке. Вероятно, только что он проявил неслыханную по отношению к всемудрейшему дерзость.

Впрочем, резкой реакции от Гранмуна не последовало. Они с Эруилем лишь обменялись несколькими спокойными — хотя со стороны травника явственно ощущался страх — фразами, после чего собиратель, видно, получив разрешение от старейшины, поднялся на ноги, встал за мою спину.

— Гранмун, — обождав, пока вокруг окончательно воцарится спокойствие, продолжила девушка, — имеет ввиду Фестхорский лес, расположившийся в сорока лигах к югу от Чащи Тьенлейв.

— Никогда не слышал об этом месте.

— И хорошо, что не слышал. Поверий о нем множество, но неизвестно, которые из них соответствуют действительности. И все они, как правило, весьма дурного наполнения.

Девушка, готовая и дальше рассказывать мне о неизвестном лесу, была прервана заговорившим Гранмуном. Причем с каждым изрекаемым его устами словом, она словно все пристальней прислушивалась к речи владыки, а последние крупицы спокойствия все заметнее облетали с ее досель не выражавшего никаких эмоций лица. Наконец, когда владыка Лансфронора кончил рассказ, она разразилась страстной, много страстнее той, что чуть раннее позволил себе Эруиль, тирадой в адрес старейшины. Всячески размахивая руками, в одной из которых находилась пара снятых при входе в подземный коридор туфель, и не чураясь бившейся эхом звучности, она долго и фамильярно препиралась с холодно ответствовавшим на все упреки Гранмуном, с каждой его фразой разъяряясь все больше.

— Что происходит? — решился я почти шепотом задать вопрос Эруилю.

— Granmoun желать, чтобы эта девушка идти с мы, — понуро отвечал тот.

— Но… — смутился я. — Для чего?

— Он толком не говорить. Сказать, что она сама давно хотеть повидать мир, выбраться из оковы родной лес. Однако она говорить, что желать насладиться красота мир, а не отправляться в гиблый Festkhor…

В конечном счете владыка Лансфронора не выдержал, топнув босой ногой по полу гробницы. Возникший томный звук поглотил как объяснения Эруиля, так и последние страстные слова эльфийки, заставив ее подавиться остатками своей речи. Последовало очередное сдержанное наставления от старейшины и теперь моментально присмиревшая эльфийка, вероятно, не позволила себе противиться его воле, а лишь коротко ответила владыке Лансфронора, точно поджав хвост.

— Гранмун заверяет, что Фестхорский лес — это единственное известное ему место, способное претендовать на обозначенную госпожой Жовелан цель, — после нескольких успокоительных вдохов, взяв себя в руки, тихо сказала девушка. — Он думает, что его гостю на новый день следует выступить именно в этом направлении. Гранмун надеется, что там Искра найдет ответы на интересующие его вопросы. Также владыка будет рад до солнца приютить у себя Искру, предоставить гостю пищу и ночлег.

— И все же, — нерешительно начал я, — меня не оставляют сомнения…

— Сомнения прочь. Или гостя не убедили высказанные госпожой Жовелан слова?

— Они впечатлили. Но, убедить… Не могу этого сказать. Все слишком туманно.

— Туман имеет свойство рассеиваться. Однако если гость продолжит все время блуждать во мраке и не попытается найти из него выход, то навсегда останется в неведении.

— Но этот туман все гуще. И я чую, что в один момент он-таки сдавит мне глотку.

— Это как распорядится Судьба, — чуть поклонилась эльфийка. — В любом случае, от крова вы отказываться вряд ли станете. О перипетиях жизни можно рассуждать вневременность, однако Гранмун более не видит смысла задерживать ни вас, ни себя. Грязное дитя проведет вас к вашим покоям. Разрешим все с новым солнцем.

Старейшина что-то коротко бросил отрешено стоявшему отвернувшись от нас слуге, и тот, опустив голову так, что подбородок уперся в грудь, обошел саркофаг, быстро зашагав обратно в коридор. Я, боясь упустить больно резво ринувшегося исполнять приказ провожатого, отвесил Гранмуну и переводчице по кивку, заспешив следом. Впрочем, быстро остановился, буквально врос ногами в землю, отчего ринувшийся за мной Эруиль едва не познакомил свою грудь с моей спиной.

— Постойте, — вспомнил я деталь из беседы с Жовелан, о которой забыл упомянуть. Переводчица посмотрела на меня большими возмущенными глазами, словно этой фразой я нарушил какой-то вековечный запрет. — Чтец сказала еще кое-что. Она говорила о некоем послание, что оставила для меня в лесу. И еще добавила, что Гранмун позаботится о том, чтобы я с ним ознакомился.

Фленора не без удивления перевела мои слова владыке. Тот глянул на меня исподлобья, коротко хохотнул и выдал короткую же фразу.

— Гранмун просит гостя не торопить события и проследовать в свои покои, — кивнула девушка. — Он получит свое послание.

* * *

Шли быстро, зачастую сбиваясь с шага. Подземный коридор промелькнул практически незаметно, и мы оказались в широком и пышном цветущем дворцовом саду с розовоцветными яблонями и зеленолистными березами, с журчащими фонтанами, обволакивавшим заборчики и перголы наглым плющом и целыми маковыми аллеями.

— Что за суматоха там поднялась? — только сейчас решился задать вопрос Эруилю я.

— Это… — Эльфу было явно стыдно за свое поведение, и он в очередной раз опустил голову. — Я… Просто Festkhor — это… Ужасный место. Я сам там никогда не бывать, но слышать много, очень много рассказ.

— И что гласят эти рассказы?

— Ничто светлый. Во всех звучать обещания скорейший гибель все те, кто посметь переступить порог лес. Впрочем, многий эти слух противоречить один другой.

— Кому же тогда верить?

— История, — ответил Эруиль, едва не споткнувшись, зацепив носком сапога зазор в уложенной плоскими камнями тропинке. — Она гласить, что в далекий время ничто не примечательный лес Festkhor обратиться в один из Maeldora — по-ваш… Верещатник.

— И что это значит? — впервые услышав нечто подобное, несведуще спросил я.

— Сложен сказать… Каждый Верещатник особенный. Но все их объединять одно: создавший их кота… кото… клизм принести лишь смерть и разрушение.

— О каком катаклизме ты говоришь? — я сам, конечно, слышал о каких-то природных катастрофах, что за всего лишь одну неделю сравняли с землей многие поселения, леса, обрушили горы и, вроде как, даже иссушили некоторые озера. Причем произошло это относительно недавно, чуть больше полувека назад, но никакого подробного освещения тех явлений в песнях, рассказах, летописях мне обнаружить не удалось.

— Полный толкование этот момент в история моих ушей не коснуться — не тот я род. Так что простить, я ничем тебе не помочь. Вроде как никто не знать об истинный причина тот трагедия. Даже высокородный.

— Высокородные? А ты же? Что значит: «не того рода»? Из какой ты семьи?

— Я… — Эруиль заметно засмущался. — Из нехороший семья. Мой отец уроженец Thyonleyw, а мать… человеческий женщина.

— То есть, ты — полукровка?

Эльф робко и с явной неохотой кивнул.

— Но, — продолжил я, — ты не похож на этих… — Не найдя в себе силы как-либо охарактеризовать слуг, качнул я головой в сторону спешившего впереди существа.

— Потому что оба их родитель — эльф. Я же, как ты заметить, не попадать ни под Underle Kai, ни под обычный, знатный или простецкий эльф, и выходит, что греховен, как бы, на половина. Потому, после мой рождение, Granmoun много думать, как со мной быть. Ведь мой отец, да пребыть его дух в Haile Konto, был не последний лицо Thyonleyw. Он много сражаться за наш дом и быть на хороший счет у Владыка. Однако он опорочить свой имя, сблизиться с человеческий женщина, но, несмотря на сильный налет грязь, его имя по-прежнему сиять. Так быть решено не допускать меня к высокий дела, к которым вполне располагать мой отец, но и до прислуг не принижать.

— Получается, эту историю просто… «замяли», отняв у тебя полагающиеся по роду почести, но при этом и не принизив твое имя к самому низу?

— Именно так, — молвил эльф, ощутимо успокоившись от осознания того, что этот, видно, затрагивавший его не самые приятные воспоминания допрос, наконец, оканчивается.

— Ну а эта девушка. Кто она и зачем Гранмуну посылать ее с нами?

— Сложно ответить. С одной сторона, она — блестящий скаут и стрелок, знать лес лучше многий Хранитель. Но с другой… Flenora — дочь кузины Granmoun. Родственник не самый близкий, но и отнюдь не далек. Она всегда быть близ Granmoun, советовать ему и поддерживать. Не знаю… Действительно ли Владыка направлять с нами Flenora ей во благо, дабы она, наконец, вырваться из оков Thyonleyw, или же им руководствовать нечто иной… Быть может, это и есть его подарок тебе?

— Не удалось всучить раба, так хотя бы спутника?

— Возможно, — сморщил подбородок Эруиль. — Тем болей, это может быть и не его решений.

— А чье же тогда?

— Лес. Granmoun ведь общаться с Лес. Как знать, вдруг именно он наказать Владыка пойти на подобный шаг.

Мы, наконец, миновали раздольную зеленую долину, ступив на порог дворца и вскальзывая внутрь помещенья, зашли сбоку в объятую полумраком тронную залу, сразу направившись вверх по лестнице.

— Видно, это предвиденье и впрямь произвело на Гранмуна неизгладимое впечатление.

— Как и любой предвиденье госпожа Жовелан, — посмотрев на меня, кивнул Эруиль. — Все они без исключений сбыться.

— А тебе она что-либо пророчила?

— Мне? Нет. Моя фигура являть собой не более пешка на доска. Очевидно, что тот самый писарь, о который не раз говорить госпожа, совсем мною не интересоваться. Чтец говорить редко и лишь о масштабный события, который позже переводить на ваш язык Flenora и отправлять тот, кто надо: обычно, какой-то правитель. Никогда не предсказывать путь кто-то единственный, даже Granmoun. Ты первый, к кому она обратиться напрямой.

Оставив позади последнюю лестничную ступень, наше трио, ведомое хилым факельщиком, направилось в один из параллельных коридоров.

— Но, та эльфийка говорила, что к госпоже Жовелан приходили гости, она брала их за руку, а затем молвила…

— Ты думать, что она предсказывать их путь? Нет. Чтец не стать растрачивать свой дар напрасно. Она точно считывать какой-то данный с гость, причем, как право, гость тот был довольно высок, либо приближен к кому-то высокий. Но чтец никогда не озвучивать этот данный. Что странно, она сама говорить, что не мочь видеть ничто, кроме то, что ей показывать писарь. Наверное, такий образ она пытаться решить какой-то свой собственный загадка. Напрямую госпожа говорить лишь тогда, когда сообщать нам последний важный события настоящий, что простираться, зачастую, во много сотня лиг от Thyonleyw.

— А ты откуда обо всем этом знаешь? Даже сейчас тебя с трудом пустили к гробнице, только после моих уговоров. Неужели тебя посвящали в речи Чтеца?

Эруиль застенчиво отвел глаза.

— Я… часто подслушивать общение Чтец. Страж в Laensfronor почти нет, потому это не представляться большой проблема — прокрасться под окна дом госпожа Жовелан.

— Узнаю человечью кровь, — усмехнулся я. — Чистые эльфы так бы вряд ли поступили.

— Верно, — также растекся в улыбке травник, с виду совсем не обидевшись на мое примечание. — Впрочем, едва ли госпожа Жовелан не знать о мое присутствие и о то, что я все слышать. Вероятно, я внимать ее беседа лишь потому, что то она мне разрешать.

— Это странно. Позволять слушать интимные беседы какому-то полукровке…

— С какой-то полукровка Yenna'fore никогда бы не стать общаться, — не без гордости в голосе перебил меня Эруиль.

— И то верно.

Мы подошли к стиснутой меж двумя пилястрами резной, своим рисунком имитировавшей древесные кольца, двери — одной из множества расположившихся по обе стороны большого коридора одинаковых створок. Щелчок ключа в замке — и открылся темный, как, впрочем, и все вокруг проем.

— Об остальной поговорить утро, — чуть склонил в прощание голову Эруиль. — Ночь коротка, Феллайя, посему не больше задерживаться. Да осветит Ghotte твой сон.

— И тебе безбурной ночи, — вернул поклон я.

Эльф, еще раз быстро кивнув, развернулся и, звонко ударяя грязноватыми сапогами о покрытые черным лаком половицы, широким шагом устремился прочь. Я же, вслед за слугой, ступил за порог.

Комната оказалась небольшой, однако и совсем крохотной ее назвать язык не поворачивался. К противоположной стене приставлена объемная кровать с кораллово-красным бельем и узорчатыми серебристыми спинками. По обе стороны от нее — тумбы, на одной из которых стояла глиняная ваза, фужер и урна с фруктами, на другой — трехлапый канделябр. К последнему тут же подбежал слуга и добытой невесть откуда, подожженной о факел лучиной, возжег свечи. У стены по левую от меня руку расположились невысокий застекленный шкафчик, подле него письменный стол с приставленным к нему стулом, сплетенным из ротанга. По правую — открытая, неотделенная никакой дверью или проемом, а попросту «вросшая» в опочивальню лоджия, с чуть заметно подергивающимися белоснежными, чуть просвечивающими занавесями. Большую часть свободного от мебели места посреди комнаты занимала отполированная, отливавшая медью ванна, смотревшаяся в подобных декорациях так же неуместно, как куртизанка в храме. Кстати, ванна была практически до краев наполнена чистейшей, исходившей чуть заметным паром водой.

Что же, обмыться после стольких дней вне цивилизации, к тому же скитаясь по не самым вычищенным местам, мне бы отнюдь не повредило. Тут Гранмун или кто-либо другой, приказавший наносить воды к чистилищу, попал в самую точку.

Оказавшийся за спиной слуга вдруг похлопал меня по пояснице. В тощей ручонке он сжимал ворсистую мочалку и, призывая меня залезть в ванну, тыкал ею в соответствующую сторону.

— Нет, — поднимая ладонь, сказал я. Но, по всей видимости, Грязные дети не знали общего, и факельщик вновь, кивая, принялся указывать на ванну. Здесь пришлось применить невербальные средства, отрицательно замахав руками и закачав головой. — Не. Надо. Не надо, я сам.

Впрочем, и этому отказу слуга не внял, продолжив стоять на своем месте и призывая меня залезть окунуться, дабы он смог сослужить мне добрую службу. Тогда я подошел к стоявшей рядом с кроватью тумбе, взял из вазы первое попавшееся наливное яблоко и протянул плод слуге, тем самым стараясь показать, что здесь его работа окончена, и он получил от меня благодарность. Существо некоторое время стояло, глупо глядя на плод и не решаясь его принять, все так же сжимая в руках факел и мочалку. Но, когда я поднес фрукт практически к самому его носу, то слуга, подняв на меня полный непонимания взгляд, положил волокнистый пучок на пол и все-таки взял румяный подарок из моей руки, оплетя яблоко своими длинными когтистыми пальцами, точно ползучими ветками. Грязное дитя долго смотрело на фрукт, будто не понимая, что оно должно с ним делать и что, с моей стороны, означал этот жест, однако вскоре вскинул голову, впившись в меня одновременно полным неразумения, благодарности и некой обиды взором. Широко открытые красные зенки словно заблестели — впрочем, это мог быть простой факельный отсвет.

— Ступай, — сказал я слуге, ладонью указывая на дверь.

Существо откланялось и с понурой головой принялось, спиной вперед, отступать из моих покоев. Дверь практически беззвучно закрылась, однако столь ожидаемого мною щелчка замка не последовало. Я, безусловно, понимал, что эльфам ни к чему меня запирать, ведь я — гость, а не пленник. Но с другой стороны мне уже стало настолько привычно оказываться в каком-либо тупиковом помещении, что незамкнутая дверь и полностью открытая лоджия смотрелись как-то… неестественно.

Только я хотел сбросить с себя налипшую, пропахшую и запятнанную одежду, как рука в нагрудном кармане куртки вдруг нащупала неизвестную выпуклость. Недолго думая, я запустил ладонь внутрь, наткнувшись на скопившуюся там горстку колючей холодной пыльцы и спрятавшийся в ее недрах маленький, чуть больше горошины предмет. Жадно схватив его, резким движением выдернул, принявшись оглядывать невесть откуда взявшуюся диковинку. Это оказался кулон: оранжевый, походивший на янтарь камень, размером, как я сказал ранее, с горошину, что сверху, при помощи замысловатого, походившего на драконью лапку крепежа черного метала цеплялся за такого же цвета цепочку с тонкими, почти не заметными звеньями. Изделие было выполнено с неведомой для подобных размеров филигранностью. Я мог различить каждую чешуйку на когтистой конечности, каждую вычерченную на ней мышцу и венку. Сдерживаемый лапой минерал был лишен даже намека на угловатость, выступая ровно отточенным медовым овалом. Также мой глаз приметил, как с изделия осыпаются едва заметные золотистые пылинки-искорки, до боли напоминавшие те, которые сбрасывала с крыльев при полете Путеводная Тень.

Неужели, она оставила мне подарок? Или, вернее сказать, это Ее госпожа, Йеннафоре, распорядилась завещать отмеченному Ею подобный презент? Интересно, и как по мысли Девы Леса я должен был им распорядиться? Никаких пометок ни на самом кулоне, ни в кармане мне обнаружить не удалось. А дары столь… необыкновенных по своей сути существ, как Йеннафоре, по определению нельзя считать лишенными некой изюминки, возможно, даже магической… Что же, видимо, в моей и без того уже разрывающейся копилке загадок произошло пополнение?.. А, к бесам! Все потом. Нынче мне хотелось лишь скинуть с себя одежду и придаться покою в исходившей притягательным жаром воде. Так и поступлю.

Полностью оголившись и налив из вазы фужер рубиново-красного вина, я, положив кулон на кровать, уже готовился заступить в ванну, как входная дверь вдруг бесцеремонно распахнулась. Внутрь быстрым шагом вошел эльф с собранными в хвост и заколотыми на затылке недлинными соломенного оттенка волосами. Его одеждой служил легкий ванильный зипун, справа налево застегнутый на бронзовый крючок. На ногах — не издающие шума открытые шелковые туфли светло-желтого оттенка с игривым узором из темно-синего атласа по ранту. В руках эльф растянул размеченную по дюймам тканевую ленту. Во рту же мой нежданный визитер сжимал чадившую бледно-сизым дымом маленькую трубку.

— Я безмерно извиняюсь, — заговорил эльф на чистом общем, вольно подступив ко мне и принявшись, прикладывая линейку практически вплотную, измерять мои плечи, затем быстро перекинулся на руки, обхватил талию.

Я попытался машинально оттолкнуть его, отступить, но эльф какими-то мягкими, практически не заметными останавливающими касаниями пресекал все мои потуги, попутно шикая, вынуждая меня стоять смирно.

— Как-то рановато ко мне могильщика прислали, — попробовал отшутиться я, не находя иных слов, пока гость крутился вокруг меня.

Он усмехнулся.

— Меня называли по-всякому, но чтобы могильщиком… Такое впервые. Хотя пахнешь ты действительно сродни трупу.

— Для чего это? — краем глаза наблюдая за тем, как эльф измеряет охват моей шеи, спросил я.

— Подарок Владыки. Не спрашивай, — не отрываясь от работы, быстро проговорил гость, выдыхая в сторону дым.

— Я думал, ваша раса не курит.

— Ну, табак не курит. — Эльф, видно, сняв меру со всего, что его интересовало, в том числе стоп, выпрямился в нескольких шагах от меня. — Скажи мне, — он задумчиво прищурил глаза, вслед за словами выделывая в воздухе изящные мановения: — угольно-камелопардовый или болотисто-папоротниковый?

— Эм… — замялся я, истово не зная, что ответить.

— Папоротниковый, — чмокнув губами и выдув кольцо дыма, заключил визитер, даже не дав мне толком осмыслить вопрос. — Под цвет глаз.

Бросив эту фразу, он развернулся, принявшись, держа осанку, живо удаляться из опочивальни.

— Ты… — едва собравшись с мыслями, но по-прежнему пребывая в некотором потрясении от развернувшегося сейчас действа, успел я остановить эльфа в самом проеме. — Кто такой?

— Я, милорд, Зоэльенор из дома Звенольона, — щеголевато поклонился он. — Лучший лицовщик Лансфронора и один из лучших во всем Мара-Дуле.

— Это кто же тебя нарек подобным чином?

— Судьба, — коротко ответствовал эльф, взявшись за ручку распахнутой двери. — Да осветит Готта ваш сон.

Не успев услышать встречного пожелания доброй ночи, лицовщик захлопнул бесшумную створку с другой стороны.

— Ну и ну, — только и смог сказать я, отпивая из фужера. Впрочем, едва виноградная жидкость коснулась моего языка, как мне сразу захотелось ее сплюнуть. Благо, рвотный позыв сдержать все-таки удалось, и я нехотя-таки проглотил напиток. Это вино, оно было… разбавленным, что ли. Причем сильно, по ощущениям едва ли не наполовину, так, что терпкость еще прослеживалась, а вот горечь и сладость отступали на задний план, почти не ощущаясь из-за вяжущего десны кисляка.

Скривившись, я поставил сосуд на пол, подбирая лежавшую рядом мочалку и, поежившись от пробежавших по телу мурашек, окунул ногу в теплую ванну.

 

Глава одиннадцатая

Меня окружила суровая метель. Снег мчался, ударял по носу и щекам, едва не рассекая кожу, лепил глаза. Прикрыться от жестокого ветра было нечем — ни рук, ни ног, ни какой бы то ни было иной части своего тела я не видел и не ощущал. Разбушевавшаяся вьюга вкупе с поднявшимся плотным туманом не позволяли мне нормально зреть даже на шаг впереди себя, оттого хотя бы предположить, где очутился, я был не в состоянии.

Впрочем, это неведение вскоре развеялось. В паре дюймов от меня из-под земли вдруг вырвался шпиль уже знакомой мне белокаменной, безоконной башни, с гулом устремившейся вверх. Она росла, ширилась, проносились разделявшие этажи едва различимые бегунки. Я наблюдал за этим резким подъемом лишь считанные секунды, а после, словно схватив незримым силком, меня потянуло следом, ввысь.

И метель, и молочный туман вмиг исчезли, позволяя мне без проблем наблюдать все удалявшуюся от меня, укрытую снежным, сверкающим мириадами кристалликов ковром землю, видеть появлявшиеся у горизонта и вскоре тонувшие за ним исполины-деревья, острые горные хребты. С каждым мгновением мой подъем все убыстрялся — и вот я уже пролетаю сквозь облачную перину, ненадолго увязая в неосязаемых белых кустах, и возношусь над ними. Теперь не видно ни земли, ни привычного лазурного неба — только чернейшая ночная тьма, с которой пытаются бороться лишь четыре крупные голубые звезды над моей головой.

Неожиданно башня, на мгновение потонувшая в воцарившемся мраке, вспыхнула ярким белым пламенем, словно намасленный фитиль. Длинные язычки, не колышась, потянулись вверх, отчего здание стало походить на нераскрывшуюся огненную розу. Меня мощно выбросило вверх и, едва я оказался над плоским шпилем, резко остановило.

На вершине, припав на колени, бездвижно сидела человеческая фигура. Различить ее удалось с трудом, ведь слагало образ точно такое же, что и башню, бледное пламя. Во многом я смог увидеть человека благодаря паре ярких, синих, от которых так и разило холодом глаз. Впрочем, помимо силуэта, туловища, головы, рук и ног разглядеть что-либо более тонкое, мелкое, какую-либо черту не получалось. Пламенная фигура колыхалась на невесть откуда поднявшемся ветре, отчего лицо, волосы, одежда буквально изменялись с каждой секундой. Также странная буря вдруг обуяла и дотоль ровный башенный огонь, что теперь метался, изгибался, рвался.

Я отчетливо видел лишь одно — губы, которые что-то очень быстро и неслышно проговаривали. Вместе с этим вздымались и руки фигуры, возносясь к ночному небу в молящем жесте. Мой взгляд сам переплыл вверх, и я увидел, как те самые четыре звезды вдруг начинают медленно опускаться, опадая с неба, точно перья. Они приземлились на открытые ладони человека, после чего он, наконец, докончив свою речь, поднес руки к лицу. Тут же сложившиеся на ладонях ровной линией звезды стали видоизменяться, терять округлую форму, протягивать друг к другу сияющие ярким голубым светом щупальца. Момент — и в руках огненного человека, заместо сверкающих сфер, возникает самый настоящий кинжал. Разумеется, он выглядел вовсе не так привычно — все элементы оружия: рукоять, гарду, клинок составляли переплетенные между собой блестящие звездные линии. Однако, несмотря на свой «сказочный» вид, кинжал отдавал ясно ощутимой силой и какой-то непонятной злобой.

Тьма вокруг стала сгущаться. С окончательно потухшего неба к башне потянулись сгустки мрака, сплетавшиеся то в клешни, то в птичьи лапы, то в руки. Но всякий раз, едва касаясь пламени, они отдергивались, мерзко пища. После нескольких таких попыток, тьма, видно, потеряв последние капли терпения, грозно закружилась, загудела, заревела, вынуждая пламя башни метаться из стороны в сторону, растягиваться. Теперь уже огненного столпа стали домогаться не отдельные конечности, а настоящие, сотканные из мрака огромные человекоподобные фигуры. Вот мелькнул широкий торс с четырьмя отростками-руками, вот шпиль попыталась укусить, но тут же отпрянула дымчатая голова со здоровенной акульей пастью. Просвистел, обрезая кончики пламенных язычков, темный меч.

Человек продолжал сидеть на коленях, словно не замечая разразившегося вокруг хаоса. Лишь когда сразу несколько мрачных тварей, злобно треща и хрипя, появились вокруг башни, он поднял голову, оглядев их легким взглядом. Человек вознес кинжал, как сначала показалось, в сторону существ, будто готовясь отражать атаку, но тут же перехватил оружие обратным хватом. И только чудища все разом нависли над башней, готовясь спустя миг обрушиться на огненную фигуру, как мужчина стремительным движением вонзил кинжал себе в грудь. В следующее мгновение его изнутри разорвало ослепительно-белое сияние.

* * *

Я очнулся, резко распахнув глаза. По ним сразу резанул луч прорвавшегося в щель между занавесями солнца, вынудив меня сощуриться от боли и чуть заметно зашипеть. Подождав, пока резь утихнет, я аккуратно отомкнул веки. На дальнем краю кровати, в нескольких дюймах от моих ног, лежал сверток темно-зеленой одежды, а рядом с ним, тихо, эльфийка-переводчица. Теперь она была облачена уже не в явно непривычное ей дворянское платье, а в простые походные одежды: коричневый приталенный жиппон с мягкими наплечниками и налокотниками, узкие такого же цвета брюки и высокие сапоги. Волосы девушки были распущены и спадали золотым водопадом на грудь, которую пересекал широкий ремень пустого заспинного колчана. Чего и говорить, подобный наряд и прическа шли эльфийке гораздо больше вычурного вечернего платья.

— Неужели на этой кровати мог присниться плохой сон? — вероятно, увидев выступившую на моем лбу испарину и необычайно большие для только-только проснувшегося человека глаза, спросила девушка.

— Это все ваша Жовелан, — откликнулся я низким, заспанным басом, отчего-то совсем не удивившись столь раннему и неоговоренному визиту девушки. Прикрыл вырвавшуюся зевоту кулаком, сел на кровати. С меня тут же сползло одеяло, оголив туловище до пупка.

— Это кто тебя так? — изумилась эльфийка, глядя на испещрявшие мои плечи и грудь следы шрамов.

— Да так, — увильнул я. — Каких только тварей в горах да на болотах не встретишь.

— Судя по отметинам, тебе попадались исключительно крупные особи. И как давно это было?

— Ну… Вчера-позавчера.

После такого ответа глаза девушки едва удержались в орбитах.

— То есть как?! Такие раны не могут зажить всего за пару солнц! Или на тебя столь чудотворно подействовала проведенная в эльфийском дворце ночь? — усмехнулась эльфийка. Однако задор на ее лице уже спустя секунду сменился сконфуженностью. Она вдруг вскочила, отвернулась от меня, отошла к приоткрытой двери.

— Прости, я не имела право вот так врываться к тебе, — быстро затараторила она.

Видно, манеры у этой девушки все же были, только вот хромали на обе ноги и очень долго доходили до головы.

— Да… ничего, — растерявшись от столь быстрой смены обстановки, выдавил из себя я.

— Там, — не глядя, ткнула она пальцем в мою сторону, — там… это… одежда там… твоя. Вот. Ты бы… ну…

— Я понял, — с моих губ сорвался невольный смешок. Рука потянулась к краю ложа, подняла за воротник рубашку. — Это ваш лицовщик сшил за одну ночь? — поражаясь качеству выполненной работы, огорошено спросил я.

Блуза была мало того, что мягкая и легкая, так еще и украшенная всевозможными изысками. По внутреннему ободу воротника проходил вышитый черными нитками контур, напоминавший утонченную цепочку. Медного цвета пуговицы несли под собой приютившую их такую же черную, вшитую вертикальную линию, проходившую по середине рубашки от ворота до подола, который, в свою очередь, украшала темная кайма.

— Нравится? Не отвечай, знаю, что нравится. На изделия Зоэльнора еще никто не жаловался.

— Это весьма… изящно, — не стал отрицать я. — Однако ныне в Ферравэле зима. Над Тьенлейвом время не властно, это я уже уяснил, и вам не ведомы настоящие заморозки. Боюсь, эта ткань слишком тонка.

— Зря боишься. Под миртовым шелком не замерзнешь зимой и не запреешь летом. Подобных нитей ты, рискну предположить, никогда не видел, да и о названии слыхом не слыхивал, верно?

— Верно, — не стал спорить я. Действительно, на моем веку мне удалось поведать много текстиля самого разного качества и происхождения, но про миртовый шелк слышать не доводилось. По ощущениям — обычная восточная фанза, такая же воздушная и нежная, протекающая между пальцев, подобно холодной воде. Да и на вид ничего сверхъестественного, помимо самой работы с тканью. — Ладно, поверю на слово.

Я подволок штаны, сбросил одеяло, поставил ноги на пол.

— Ну и, — решила поддержать угасающий диалог эльфийка, все так же не оборачиваясь, — как тебе беседа с госпожой? По-прежнему не веришь в ее слова, предсказания и прочее?

— Не знаю, — натягивая штаны и застегивая ремень со спящим в ножнах фальчионом, отозвался я. — Все это слишком… легендарно, что ли.

— Ладно наши слова, но неужели госпожа Жовелан не смогла убедить тебя?

— Вроде бы и смогла, но вроде и ничего напрямую не сказала.

Хлопнула накинутая рубашка.

— Ни одно ее предсказание никогда не было конкретным, — повторила эльфийка уже известный мне факт. — Видно, тот писарь, что показывал ей свои письмена, любил поиграть в шарады. И вот теперь одной из главных фигур в его игре являешься ты. Или ты хотел, чтобы тебя напрямую назвали «спасителем», «избранным» или еще каким-нибудь аляповатым чином?

— Я был бы не против. Так оно хотя бы понятно. Убедить меня, дать точные указания, а не как сейчас: не знаешь кто ты, зачем и куда обязан идти.

Подобрав из-под подушки загадочный кулон, я быстро вложил его в нагрудный карман своего нового одеяния.

— Нет, так неинтересно.

Услышав, как я принимаюсь заклепывать металлические пуговицы, эльфийка медленно, застенчиво повернулась.

— Ну… неплохо, — оценила мой наряд эльфийка. — Тебе… идет.

— Благодарю.

Моя нога запорхнула в мягкие, дотоль кованными носками выглядывавшие из-под кровати черные сапоги с многочисленными заклепками по голенищу.

— Как высоко солнце?

— Не слишком высоко, — улыбнулась девушка. — День разгорелся лишь недавно.

— Что-то ты слишком бодрая для такого времени суток, — хлопая по-прежнему чуть коловшими глазами, сказал я, потягиваясь.

— Эльфам сна требуется много меньше. А вот ты, видно, сон переборол не полностью. Вон, — кивнула переводчица в сторону стоявшей на тумбочке глиняной вазы, — выпей вина, полегчает.

— Что-что, а вино у вас препаршивое, — скривившись от возникшего на языке памятного кислого привкуса, проговорил я.

— Это отчего же?

— Оно разбавлено.

— Ну да. А что в этом такого? Чистое вино пьют лишь дикари.

— Кто сказал?

— Мы. Спирт пьянит похлеще крови. Если пить неразбавленные напитки, то дикий зверь, живущий внутри нас, вырывается наружу, принимаясь услаждать свои примитивные прихоти. Хотя часто люди пьют именно для того, чтобы разбудить в себе этого зверя. Эльфы этого не понимают. Поэтому мы уже давно привыкли пить разведенные напитки.

— Да я уж понял, что все эльфы — невинные душки, — со скрипучим звуком растерев нос, промямлил я.

— Кстати, мое имя Фленора, — протянув руку, наконец подошла переводчица.

— Феллайя, — не остался в долгу я.

— Что, Феллайя, теперь мы, стало быть, партнеры. И нас ожидает долгий и тяжелый путь до самого Фестхорского леса.

— Вероятно, так, — кивнул я, хотя сам еще не до конца смирился с этой мыслью. — А что если Гранмун ошибся с определением места?

— Гранмун никогда не ошибается, — решительно отрезала девушка. — После госпожи Жовелан, он — самый мудрый эльф из всех, кого я знала. Гранмун всегда верно трактовал каждое предсказание Чтеца, каким бы смутным оно не казалось. И сомневаться в его мудрости и прозорливости тебе следует в последнюю очередь.

И все же, почему Гранмун послал в столь опасный поход свою племянницу, я ее спрашивать не стал. По словам Эруиля, она всегда была рядом с Владыкой, являясь чуть ли не его правой рукой. И этот выбор всемудрейшего оставался для меня загадкой. Снова Лес шепнул? Или сама госпожа Жовелан? Или кто другой? Если я сейчас задам эти вопросы напрямую Фленоре, то наверняка услышу нечто вроде: «На то воля Гранмуна», «Так решил мудрый Гранмун» и тому подобного. За всей ее натянутой улыбкой скрывалось непонимание и даже страх перед будущим походом. Я видел это. Потому если и решусь задавать эти и многие другие вопросы, то как-нибудь попозже. Может завтра, может через неделю. Еще неизвестно, какие откровения ждали меня в ближайшие часы.

В дворцовой трапезной нас уже ждал богато накрытый к завтраку стол, а также сидевший во главе Гранмун. За едой наш квартет — как ни странно, Эруилю нашлось место на столь чинном застолье (Фленора даже сказала, что его на ночь тоже поселили в замке, в соседней от меня комнате) — первое время безмолвствовал. Всей нашей четверке явно было что обсудить, но никто не решался заговорить первым. Если только не считать за разговор чисто бонтонные вопросы Гранмуна о том, тепла ли была моя перина и горяча ли ванна. Впрочем, некоторое время помолчав, набивая рот всякой диковинной снедью, старейшина вновь решил нарушить безмолвие:

— Гранмун спрашивает, какие образы показывала его гостю Чтец? — перевела сидевшая напротив меня Фленора, держа над тарелкой наколотый на вилку кусок говядины в сочной подливе.

Особых подробностей я не помнил, потому как смог описал тот окружавший меня дым, трехлапые весы, плясавшую по ним девушку, гладкокаменную башню, добавив в конце, что для меня самого суть этих явлений загадочна, что я никогда прежде не видывал ничего подобного.

— Для Гранмуна сии картины так же расплывчаты, — проговорила эльфийка после недолгой речи самого старейшины. — Однако он надеется, что вскоре их смысл откроется если не ему, то хотя бы его гостю, Искре.

Я, не зная, как отреагировать, лишь неуверенно кивнул, опустив голову и принявшись двузубчатой вилкой перекатывать по тарелке вареную фасоль. Искра, Искра, заладили же.

— Так, — неуверенно начал я, не поднимая головы, — куда мы направляемся?

Этот вопрос словно застал моих сотрапезников врасплох. Эруиль остановил так и стремившуюся в открытый рот, полную салата вилку, Фленора и Гранмун мельком переглянулись. Кажется, старейшина и без перевода понял мой вопрос, однако девушка все же не стала пренебрегать своими обязанностями.

— Это, — начала эльфийка после выслушанной в ответ речи Гранмуна, как показалось, с трудом подбирая слова, — довольно… жуткое место. Ну, насколько нам известно.

— Что в нем такого жуткого? — быстро, в лоб спросил я, почуяв, что наконец наступил тот момент, когда должны развеяться хоть какие-то недомолвки и тайны. Гранмун замешкался, тогда я решил продолжить, чтобы тишина не становилась совсем уж звенящей. — Я, конечно, понимаю, что по всем законам жанра мы не имеем права посетить цветущую поляну с пони и феями, но все же. Там обитает какое-то… зло? — как не старался, мне не удалось избежать этого глупого словца.

— Да. Но что за «зло» — это никому не известно. Что это за место, спросишь ты? Какое-то время Фестхора вообще не существовало. Покуда… покуда у эльфов не возник конфликт с людьми, и последние не сожгли всю растительность между этим местом и, собственно, Фестхорским лесом. Фестхор в общем-то и означает нечто вроде «отколотый», «отбившийся»…

— Если я вас задену своим вопросом, то прошу меня заранее простить, — аккуратно начал я, увидев умолкшего и несколько посеревшего лицом старейшину, — но… что то была за война? Из-за чего и ради чего?

Владыка Лансфронора выслушал перевод, озадачено потупил взгляд, провел языком изнутри по сомкнутым губам. Его ответа пришлось ждать долго, но говорил он долго, тщательно подбирая слова:

— Это сложные вопросы, — Фленора тоже говорила не без волнения, с придыханием. — Ответы на подобное собираются годами, если не десятилетиями. Но всякую войну объединяет одно: выгода для агрессора. За реками крови и тоннами мертвых тел всегда стоит какой-то доход, что перекрывает все эти жертвы. Ставить в причины нашей войны те предлоги, что объявили люди, Гранмун не желает, ибо смысла и правды в них не наберется и на чайную ложку. Он скажет лишь одно: люди давно посягали на эти леса. Их род множился, а земля меж тем кончалась. И вместо того, чтобы перейти горы и расселиться там, они решили не ходить далеко и отобрать дома тех, кто не способен дать полноценного отпора. Право, отбирали все же весьма долго… — последнюю фразу эльфийка словно посмаковала, причмокнув. — А уж каковы на самом деле были поводы и прочее — это тебе лучше будет спросить по ту сторону чащи. Впрочем, вряд ли и там ты услышишь однозначную истину… Но в итоге война закончилась, причем так же резко, как и началась, и все зажили, можно сказать, как раньше. С той лишь разницей, что теперь, дабы добраться из одного края леса в другой, приходилось ступать по выжженной равнине, а не по чаще. Впрочем, ныне и в этом пропала нужда.

Я уже готовился задать очередной наводящий вопрос, как Гранмун, досель ненадолго замолчавший, вздохнул и тихо проговорил Фленоре новую фразу.

— Семьдесят четыре года назад, когда стали происходить не самые… приятные события, и мир буквально менялся на глазах, Фестхор стал одним из эпицентров бури. Вероятно, там вымерло абсолютно все, начиная от эльфов и живности и оканчивая растениями, насекомыми. В тот момент, насколько ведомо Гранмуну, Фестхор посещали и трелонцы. По всей видимости, об этом и говорила Жовелан. Она хочет, чтобы ты вышел с ними на контакт.

— И… и ка-ак же я должен это сделать? — опешил я.

— Это нам только предстоит узнать. — Старейшина зыркнул на меня исподлобья. — Сложно сказать, в каком состоянии сейчас Фестхор, и что за силы там обитают. Поэтому, возможно, лес сам подскажет тебе, что нужно делать.

Я решил опустить эмоциональную колкость в отношении леса и тех, кто с ним разговаривает. Взамен этого спросил совсем иное:

— Неужели в Фестхор никого не посылали, чтобы выведать, что же там случилось?

— Конечно посылали. Многих. Только вот не вернулся никто. Спросишь, что могло с ними произойти? Опять же, нам сложно дать на это какой-либо ответ. Но вряд ли все три экспедиции остались в Фестхоре по собственному желанию. Скорее всего, никого из них уже нет на этой стороне Гронтэма. Что могло их убить? Тут даже гадать бессмысленно. Этот Фестхор способен породить, что угодно. Видимо, ваши колдуны тоже это прекрасно понимали, поэтому, вместо того, чтобы предпринимать какие-либо более действенный методы разведки, решили плюнуть и оградить Фестхорский лес Швом — широким и глубоким, до самого Омута, разломом, что опоясывает чащу с трех сторон, обеими концами примыкая к Пиковой гряде на севере.

— То есть, разломом? — Мои пораженные глаза заметались от Фленоры к Гранмуну и обратно. — Как… как мы в таком случае туда попадем?

— Есть способ. Луговники подстраховались на случай, если решатся снарядить в Фестхор еще один отряд и соорудили мост. Правда, мост необычный. Впрочем, могло ли быть иначе? — едва Фленора договорила, Гранмун взглянул на меня с иронической улыбкой, явно ожидая услышать какой-то шутливый ответ. Но я лишь промолчал, а старейшина, казалось, ничуть не смутившись, лишь поднял руку, приказывая переводчице продолжить. — Этот переход магический. Он мало того, что не виден тем, у кого нет волшебного дара, так еще и неизвестно, где находится. Но, — увидев мое еще больше изумившееся лицо, выдержав паузу, продолжила девушка, — ты ведь маг, Феллайя. — Она улыбнулась. — Почувствуешь.

— Откуда вам вообще ведомо о моих способностях? У меня создается такое чувство, что вы знаете обо мне гораздо больше, чем я сам.

— Не исключено. Гранмун знает о каждом госте абсолютно все, что может представлять какую-то ценность. Думаю, называть его информатора излишне?

Я кивнул. Лес, конечно. Снова Лес шепнул.

— Более того, Гранмуну известно, что ты, Феллайя, вовсе не обычный маг.

— В каком плане, необычный?

Свою новую фразу, вопреки предыдущим, старейшина неожиданно промолвил не во всеуслышание, а лишь на ухо Фленоре. Та сначала словно не поняла, что от нее хочет владыка, что-то коротко переспросила, но получив в ответ короткий кивок, смерила меня взглядом, встала из-за стола и направилась из трапезной. Прошла за моей спиной, хлопнула Эруиля по плечу, что-то быстро проговорив на эльфийском. Тот не мешкал, вытер салфеткой рот, встал из-за стола и направился следом за девушкой.

Молчаливо проводив их спины непонимающим взглядом, я перевел его на старейшину. Тот так же поднялся, отряхнулся и жестом призвал меня пройти в одну из примыкавших к трапезной зал.

* * *

Вскоре мы вышли наружу, в зеленый, буквально пылающий свежестью сад. Ухоженные тропинки и ограды здесь соседствовали с дикими, но отчего-то чудовищно притягательными ползучими кустарниками, цветущие яблони, груши, акации — с сухими, когтистыми буками, кленами, березами, разноцветные пятная тюльпанов — с порой непроходимым бурьяном. Интересно, как столь невероятное число самой разномастной растительности могло произрастать без единой капли дождя? Сами поливают? Но ни единого слуги с лейкой или чем-то подобным я сколь не оглядывал сад, так и не приметил. Да и воды не напасешься на такое раздолье. Неужели, сочный цвет этих листьев и цветков обеспечивает «общительный» эльфийский Лес?

Гранмун шел чуть впереди, заведя руки за спину, опережая меня буквально на полшага.

— Куда вы отправили Эруиля с Фленорой?

— Готовиться к походу, — кивнул старейшина, чуть повернувшись ко мне.

Здесь ему был не нужен переводчик, чтобы со мной общаться. Ведь это был непростой сад. Tolkon Grasche, Сад переговоров — именно так эльфийский народ величал небольшой парк, со всех сторон окруженный дворцовыми коридорами. И, как я уже успел убедиться, неспроста.

— Итак, Феллайя, — начал Гранмун, едва дверь, из которой мы вышли, оказалась полностью поглощена зарослями за спиной, — думаю, ты и без меня прекрасно осознаешь свою… необычность? В магическом смысле, разумеется.

Я промолчал. Впрочем, вряд ли владыка нуждался в моем ответе.

— Уверен, тебя не раз тыкали носом в эту самую «необычность». Да и ты сам успел убедиться во всем на практике. — Он улыбнулся, но прошла секунда — и на лицо старейшины вновь вернулась холодная серьезность. — Перейдем к делу, не хочу тебя излишне здесь задерживать. Мир ждать не будет. Расскажи мне, Феллайя, что тебе известно о тех катастрофах, которые постигли Гронтэм три четверти века назад?

— Не больше, чем многим, — ответил я, уцепив взглядом вспорхнувшую с черешни ярко-лимонную иволгу. — Тогда в мире, говорят, творились чудовищные вещи: горы обращались развалинами, моря высыхали, леса и деревни вымирали. — Я пожал плечами. — В общем, ничего хорошего не происходило. А почему оно все случилось, по чей воле или вопреки чему — мне не ведомо, как, думаю, и многим помимо меня.

— В этом ты прав. Всей правды не знает никто. Вернее, никто из ныне живущих. — Гранмун остановился, проводил глазами перебежавшую нам дорогу куницу, и продолжил путь. — Однако твои знания — даже знаниями-то не назвать. Впрочем, повторюсь, мы все очень мало знаем о той трагедии. Настолько мало, что до сих пор не дали ей название. Хотя мне, позволь покичиться, известно чуть больше, чем многим. Самое малое я могу утверждать то, что в этих событиях прямо или косвенно замешаны твои… предки. Некроманты, ученики Трелона.

Старейшина сорвал с едва не цеплявшей его за макушку ветки чуть зеленоватую грушу, предложил мне. Я покачал головой в отказ. Тогда он сам смачно надкусил плод, стал жевать.

— Вы хотите сказать, — начал я, наблюдая за тем, как груша секунду за секундой становится все худее, — что трелонцы виновны в том, что произошло?

— Я не стану кого бы то ни было обвинять, — вытерев лицо изъятым из нагрудного кармана платком и выкинув огрызок в кусты, отвечал Гранмун. — Дело лишь в том, что за несколько часов до начала всего этого водоворота, в Лансфронор вошло несколько некромантов. Человек пять, может шесть. Не помню, не до счета было. И они просили, чтобы я пустил их к нашей святыне.

— Святыне?

— Увидишь.

Мы свернули в просеку, которая выглядела гораздо менее ухоженной и предназначенной для прогулки, нежели тропинка до этого. Да и пейзаж здесь был, прямо сказать, дикий: высокая трава, застилающие путь ветки, цепляющиеся за штанины колючие кусты.

— В эту часть леса я пускаю немногих. Особенно, если это люди, которых я вижу в первый раз, а также которые заявляются без предупреждения и толком не объясняют причин, зачем им вдруг занадобилось топтать сердце Тьенлейв. Впрочем, Трелон числился моим давнишним знакомым — вернее сказать, деловым партнером. Пускай человеком он был довольно непредсказуемым, но свои резоны доверять ему у меня были. Тем более, голова некромантов был довольно пунктуальным юношей и присылать кого-то вот так, не согласовав заранее со мной все детали, было не в его стиле. А тут некое срочное дело. В общем, я позволил им войти. Конечно, хотя бы в общие детали своей миссии некроманты не могли меня не посвятить. Они говорили о надвигающейся тьме, о том, что их отряд — лишь один из десятка, который Трелон разослал к Жилам во все уголки Мара-Дула. Им требовалось провести обряд — по сути, использовать безграничную мощь Жилы для свершения некоего заклятия, которое смогло бы оградить Гронтэм от беды.

«Не тем ли занимались трелонцы в той пещере близ Виланвеля?» — возник в моей голове мимолетный вопрос.

— Причем Луговники об операции Трелона были не слухом, — меж тем продолжал Гранмун, не позволяя мне и на пару секунд уйти в свои мысли. — Он… банально боялся, что столичные волшебники воспрепятствуют его замыслу. Слишком уж неоднозначный план разработал предводитель некромантов, и верхи ему бы точно не позволили воплотить его жизнь. Впрочем, даже если бы замысел Трелона был более… безопасным, в определенном смысле, ему бы все равно ничего не позволили. Слишком уж неважная у него и его учения в целом была репутация.

Мы подошли к небольшой трехпутевой развилке, свернув налево и погрузившись еще глубже в дебри сада, который теперь больше напоминал нетронутую чьей-либо рукой, первозданную пущу.

— Вдобавок, как я узнал позже, Луговники даже не подозревали об опасности. — Старейшина непринужденно переступал через тут и там выскакивавшие под ногами кочки и корни, словно не замечая их. — Они попусту не ощущали нависающую над миром тьму. Но так или иначе, некроманты пришли сюда. А, вернее, в то место, которое ты узришь спустя несколько минут. Странное чувство, — я услышал в его голосе легкий, едва различимый смешок, — точно так же, этой же тропой, я вел их отряд семьдесят четыре года назад. Правда, шли мы намного быстрее, чуть ли не бежали.

— А мне туда зачем?

— Это — очередная прихоть Жовелан. Чтец очень хотела, чтобы Искра посетил тот клочок земли, на котором его предки не так давно развеяли готовый проглотить Гронтэм мрак. Там ты и найдешь то послание, что она тебе оставила.

Мы встали, так как над дорогой сплелись ветвями два больших, замшелых и сухих дерева. Любой другой на месте Гранмуна бы, не думая ни секунды, достал нож и стал срезать заградившие путь лапы. Однако владетель Лансфронора лишь подошел и стал спокойно расплетать ветви. Единственной грубостью, которую он позволил себе на протяжении этого процесса, было лишь прошептанное сквозь зубы слово «Зараза».

— И вот, — заговорил старейшина, когда с распутыванием было покончено, отряхивая руки, — чем трелонцы занимались близ святыни — не знаю, мне присутствовать не позволили. Однако, как меня они известили позже, все прошло гладко. Трелонцы попросили укрыться на некоторое время, когда как раз и началась твориться буря. Мы забрались в северную башню, самую высокую в моем дворце, и уже оттуда наблюдали за тем, как неизвестные силы уничтожают наш мир, крушат холмы, рубят деревья и прочее. Тогда я спросил у моих гостей: «Это по-вашему гладко? Что вы наделали?». А они мне в ответ: «Если бы мы ничего не наделали, то не наблюдали бы с вами эту картину — наши кости бы уже давно разбрасывало по всем уголкам вашего зеленого леса». Больше мы с ними не общались. Через несколько дней, когда буря окончательно ушла с наших земель дальше, на юг, я связался с Трелоном под предлогом деловой беседы, иначе он вряд ли стал бы читать мое письмо дальше первой строчки. Я спросил у него, какие у них закончились травы, растения, корешки — так уж вышло, что Трелония стала нашим основным торговым каналом, — а заодно и мельком, в самом конце, поинтересовался о ситуации, о том, что происходит с нашим миром. Он ответил быстро и с необычайной для себя откровенностью. Писем пришло сразу несколько, настолько подробно некромант решил изложить мне ситуацию. Если говорить кратко и о самом важном, то не все прошло так, как он замышлял — на двух объектах обряд так и не был завершен. В первом случае некроманты не смогли совладать с мощью Жилы; во втором — они немного опоздали и оказались в эпицентре бури. Первое место было в итоге решено запечатать, чтобы напитавшаяся кровью сила не вырвалась наружу и не продолжила свою жатву. Второй же точкой оказался как раз Фестхорский лес, в следствие чего образовался исключительный по своей мощи Верещатник. Ты знаешь, что такое Верещатник, Феллайя?

Я пожал плечами. С одной стороны, Эруиль упоминал это. С другой же, он поведал настолько мало и общо, что, можно сказать, я ничего и не знал.

— Верещатник, Феллайя, это место, наиболее пострадавшее от катаклизмов. Оно названо так из-за того, что земля в Верещатниках по неведомым причинам всегда покрывается обширными зарослями вереска. Буря там не ограничилась одними лишь разрушениями. Как правило, Верещатники возникают только в полнящихся магической силой местностях: колдовских школах, домах волшебников, у алтарей. Правда, доподлинно понять принцип, по которому возникали подобные территории, нам выявить так и не удалось. В нашем же случае, Верещатник образовался в Жиле — одном из самых магически сильных мест Гронтэма. Более того, из Фестхорской святыни в тот момент буквально вытягивали ее мощь, отчего последствия могли быть невообразимо ужасными. Нет, ты не подумай, я во всех этих делах понимаю меньше твоего. Я лишь привожу слова Трелона.

— И что же? Каковы эти последствия? С чем нам предстоит столкнуться?

— Хороший вопрос. Всякий Верещатник разнится, ни один не повторяет другого. Поэтому предсказать, что вас поджидает там, в Фестхоре, никто не может. К сожалению, ни одна из экспедиций оттуда не возвращалась. Впрочем, Луговники, вероятно, побольше моего знают, какая там может обитать зараза. Не зря же они решили оградить Фестхорский лес Швом. До того, как маги пошли на такой шаг, поговаривали, что из Фестхора вылезали ужасные существа, точно только что вылезшие из могил люди: бледная ссохшаяся кожа, шрамы, раны, открытые переломы. И хрип, ужасный, заставлявший все нутро дрожать, как попавшего под зимний ливень пса. Поэтому за лигу, если не больше, до леса теперь никто не живет. Вернее, никто из людей.

— Не очень-то вдохновляет на подвиги. — Я даже сам невольно продрог, пальцы ног и рук превратились в неощущаемые ледышки.

Гранмун усмехнулся.

— Что ты там говорил про поляну с пони? — Он оттянул лезшую в лицо ветвь. Впереди замаячил едва заметный золотистый свет. Видно, мы подходили к цели.

Я только сейчас заметил, что деревья по обе стороны дороги сомкнули над моей головой свои зеленые кроны, превратив простую лесную тропинку в импровизированную природную галерею.

— Думаю, Жовелан решила, что раз уж по Фестхору бродят живые мертвецы, то почему бы среди них не оказаться и трелонцам? И, вероятно, с ними даже можно выйти на какой-то контакт. Впрочем, это только мои предположения.

Наконец, мы выступили на обширную прогалину. Ее обходило плотное кольцо исполинских пышнокронных деревьев, а в самом центре поросшей непослушными сорняками поляны, чуть поднимаясь на невысоком холме, выше всех стоял огромный и широкий дуб. Его ствол раскалывался на три толстенных, разбегавшихся в разные стороны и практически обделенных листьями сука, что поближе к вершине вновь сливались в один и надевали пушистой разноцветной листвой. Вниз по холму застывшей рекой стекали мощные корни, местами образовывавшие своим сплетением большие черные пещеры. Кора же дуба мало того, что смотрелась толще и прочнее любого щита, так еще и сверкала тонкими золотистыми прожилками. Вокруг древа выплясывали мерцающие в солнечном свете пылинки.

— Это — Полуночный Страж, — не без гордости в голосе, уперев руки в бока, заговорил Гранмун, — брат-близнец фестхорской Зари. Право, раньше здесь было пригляднее: цветов и ароматов больше, а бурьяна с мхом меньше. Но обряд некромантов испил из Стража много соков, практически истощил его. Теперь же наша святыня вынуждена которое десятилетие восстанавливаться, вновь сполна насыщаться струящейся из земных недр силой.

Вдруг у меня между ног, громко шелестя лапками и едва заметно протершись о сапог хвостом, пробежал бурый лесной кот, скрывшись из виду в ближайших зарослях лоха.

— Здесь… водятся животные? — удивленно поглазев на чуть потрясшийся куст, спросил я старейшину.

— А что в этом такого? Ты спросил это так, будто в лесу обязаны проживать одни лишь грибы да ягоды.

— Нет, просто животные же не переносят подобных мест. Столь магически насыщенных.

— О, они ее еще как обожают, — растекся в широкой улыбке владыка и выбросил в сторону руку, на которую, не прошло и трех секунд, уселся пухлый свиристель. Гранмун поднес птичку к груди, стал аккуратно гладить по головке, приглаживая упрямый хохолок. — Живность старается обходить лишь «дурные» места, в которых обитает темное или искусственное, сотворенное человеком волшебство, так как подобные места для них… непривычны, что ли. Тьенлейв же наполняет самая что ни на есть светлая, природная магия. Благодаря ей наш лес остается таким, каким ты его видишь.

Мой взгляд сам переметнулся к массивным корням дуба, под которыми углядел чьи-то блестящие, серебристые буркала, что, впрочем, тут же скрылись в тени.

— И населяют его, помимо простых зверей, соответствующие создания, — так же заметив это движение, добавил Гранмун. — Впрочем, мелкие духи лес не столько населяют, сколько его обслуживают: ухаживают за растениями, питают деревья, очищают воду в речках и озерах.

При упоминании последнего, я невольно усмехнулся, вспомнив, в какой гадости выплыл из того водоема в чаще.

— Итак, я здесь. У святыни. Что дальше?

— Без понятия.

— То есть?

— Жовелан лишь настояла тебя сюда привести, — простодушно пожал плечами старейшина.

— И… это все? Неужели она больше ничего не сказала?

— Сказала, — кивнул Гранмун. — Она попросила оставить тебя одного. Так что, позволь тебя покинуть.

Не дожидаясь моего ответа, владыка коротко кивнул, развернулся и спешно возвратился обратно в просеку. Я хотел было окликнуть его, остановить, но сам себя оборвал. Зачем? Конечно, столь спешное прощание владыки несколько обескураживало, однако он сам сказал, что не может сказать мне ничего по поводу того, зачем и во имя чего привел меня на эту прогалину. Поэтому вместо того, чтобы терять время на бесплодные расспросы, я решил осмотреться.

Первым делом мои ноги сами понесли меня обходить широченный дубовый стан, постоянно спотыкаясь о не вовремя выскакивавшие под сапог корни и бугорки. Едва заметно шмыгавшие меж растительности духи, стоило мне приблизиться к их обиталищу, вмиг убегали прочь, не позволяя даже толком себя разглядеть. Само дерево, как казалось, тоже чуть двигалось, словно вращалось вокруг своей оси, стараясь не пускать меня за спину. Впрочем, это было скорее плодом моего затуманенного магической средой воображения, ведь дуб испускал поистине мощную, давящую и в определенной степени пьянящую силу. Подобное я испытывал лишь в той пещере под Виланвелем. Только сейчас я мог сдержать натиск этого излучения — видно, занятия с Вильфредом не пропали втуне. Правда, на ногах все одно держался с трудом. Но ведь держался.

Когда я полностью обошел дерево, стало понятно, что магия исходит не только из его глубин. Вокруг дерева я почувствовал самое малое пять точек, так же производивших магическое давление. Подошел к ближайшей, присел на корточки, попытался расчистить землю. Ничего приметного: чуть сырая почва и зеленые травяные стебли, не таившие за собой никаких тайн. Однако стоило мне подняться, как примерно в ярде над этим местом возник полупрозрачный парящий сгусток. Он являл собой бесформенную, постоянно менявшуюся субстанцию, больше всего походившую на каплю краски в воде, которая никак не реагировала на мои прикосновения. Из дуба (или же наоборот, в него) к веществу протянулся извилистый энергетический луч, по которому ритмично, из одного конца в другой, стали перекачиваться световые сгустки. Рядом, в десяти шагах от меня, возникла еще одна такая сущность, дальше еще и еще. Все они стали вразнобой гонять потоки света из стороны в сторону.

Дуб точно запульсировал изнутри, золотистое свечение в расщелинах на коре стало отчетливее, ярче. Меня насильно потянуло к нему. Ломанной походкой я подступил к дереву, положил на него руку — и тут оно буквально взорвалось ослепительным светом. Мое тело отбросило, больно ударив спиной о бугристую землю. Я скрючился. Внутренности словно подожгли. Каждый вдох, каждый сердечный удар отдавали ужасным жжением по всему телу. Я закричал, хотя сам в этот момент ничего не слышал. С трудом расцепил веки. Попытался мельком оглядеть себя. Никакое пламя меня, разумеется, не пожирало, однако одежда была изорвана и прожжена, кожа оказалась подпаленной чуть ли не до хрустящей корочки. Все ладони испачканы в запекшейся крови, пусть ран я нигде на себе не заметил.

Боль схлынула быстро, ее словно смело одним легким мановением. Я поднялся на ноги, не сразу поймав равновесия из-за головокружения. Ко мне тут же бросился невесть откуда возникший Гранмун:

— Что с тобой? — Он предостережительно остановился в паре шагов от меня.

Я не смог расплести язык, с трудом разогнул спину, взглянул на него из-под полуопущенных век. Тогда старейшина все же решился ступить шаг в моем направлении, протянул руку, положил мне на плечо. Однако я не почувствовал касания. Пальцы старейшины, едва коснулись моего тела, вдруг расплавились, точно опустились в наполненную жидким металлом кузнечную форму. В мгновение ока они обратились испускающей пар, опавшей на землю пакостной кашей. Вслед за пальцами разложилась и остальная рука до самого плеча. Я, вскрикнув, отскочил.

— Не бойся, — сказал смотревший на меня абсолютно спокойно Гранмун, после чего его лицо потекло, кожа слезла, череп оголился. Волосы осыпались, глаза выпали из глазниц, зубы — из открывшихся челюстей. Всего спустя несколько секунд старейшина обратился лишь горячей лужицей, прикрытой сверху дорогими одеждами.

Из леса выбежала Фленора, упала на колени близ того, что только что было ее дядей, владыкой Тьенлейв.

— Ушел. Решил уйти. — Она грозно вцепилась в платье Гранмуна. На глазах не было ни намека на слезы. — Давно пора. Уж заждались мы. При нем погасло б пламя.

Вдруг она резким движением подняла на меня хищный взор. Ее лицо исказилось, глаза впали, появились и углубились морщины, поседели брови. Она раскрыла чернейшую пасть и прокричала:

— Мертвец! Прочь от плоти!!!

Ее голос накатил на меня волной, ядром ударил в грудь, отбросил, покатил кубарем. Я растянулся на земле, скалясь, уперся, с трудом поднялся обратно на ноги, глубокими рваными вдохами пытаясь восстановить дыхание. По лицу захлестал ливень. Небо моментально охватила черная грозовая мгла, прогремел громовой раскат. Сам же я очутился на палубе огромного, попавшего в шторм корабля. Людей метало из стороны в сторону, выбрасывало за борт, подхватывало и уносило ураганным ветром. Царил крик, хруп, лязг. Спиной ко мне в нескольких шагах поодаль стоял капитан — во всяком случае, это мне пришло в голову, едва я взглянул на его одежды. Недлинный плащ телепало, едва не разрывая, треуголка лишь благодаря придерживавшей ее руке с перстнями держалась на голове.

Человек обернулся, взглянул на меня из-под низких, черных бровей.

— А, ты уже здесь? — пошевелились пышные, спускавшиеся до подбородка усы, из-под которых не было видно губ.

Он хотел было что-то добавить, но я этого уже не услышал. Захрустев, пол подо мной прожгло насквозь, и он треснул, пустив меня в недолгое падение в беспросветную черноту.

Сапоги повстречались с чем-то твердым, раздался протяжный железный звон. Все озарилось рыжим пламенным светом. Теперь я стоял уже не на деревянных досках, а на огромной наковальне, конца и края которой было не видать. Вокруг — обстановка титанической по своим размерам кузницы, что трещала, пышала жаром, звенела и грохотала. А надо мной, сжимая в руке здоровущий, как и все здесь, молот навис неухоженный муж с густой, неопрятной бородой. Его серые глаза с удивлением вонзились в меня.

— Вот ты где прятался! — сказал он победным тоном, занес молот и со всего размаху ударил по мне.

Я инстинктивно занес руки над головой, словно пытаясь остановить несущуюся на меня многопудовый инструмент. Глаза зажмурились, послышался звук удара железа о железо. И все стихло.

Веки боязливо отворились. Никакая кузница меня теперь не окружала — лишь тихие, спокойные лесные заросли с невысокими вязами, замшелыми пеньками да сорной травой. Однако долго эта мирная тишина не продержалась. За спиной что-то яростно зашуршало, я обернулся и увидел выскочившего на меня неведомого зверя. Он был черный, как сама ночь, зенки его блестели, точно звезды, а тело подергивалось, будто состояло из настоящей тьмы. Тварь зарычала и, не теряя времени понапрасну, бросилась на беззащитную жертву. Ноги сами понесли меня прочь. Я не оглядывался, лишь слышал топот чудовища и его частое дыхание. Деревья выплывали из-под земли в десятке шагов впереди и тут же пролетали мимо, настолько быстрым был мой бег.

Вдруг, я услышал тихий визг и томный удар. Топот и дыхание стихли. Я остановился, обернулся. Тварь лежала на боку чуть позади меня, привалившись к древесному стволу. Из шеи под самой черепушкой выглядывала вошедшая в нее на пол древка стрела с бледным оперением.

— Есть! — услышал я чей-то приглушенный расстоянием торжествующий возглас. — Готова!.. Эй! Там еще один! Ну-ка иди сюда, куда собрался?!

Последние слова я услышал уже на бегу, пытаясь скрыться от явно заприметивших меня и пожелавших сделать своей жертвой стрелков. Но не пробежал я и десятка шагов, как они получили свое — стрела вошла мне точно в колено, подкашивая ноги и заставляя меня невольно пропахать лицом несколько ярдов вязкой земли.

Но боли не было. Я тут же вскочил, намереваясь продолжить бегство. Но это оказалось ни к чему.

Лес уступил место высокому утесу, что едва не доставал до рассыпавшихся по ночному полотну звезд. На его краю, возведя руки к небу, стоял человек в длинном темно-синем плаще.

— Вот и ты, — сказал он, не оборачиваясь, и расхохотался.

Вдруг с неба сорвалась яркая ветвистая молния и ударила ему точно в макушку. Разразился страшный грохот, и уже в следующий миг мужчина испарился, а все вокруг затянуло тьмой.

Но простояла она всего несколько секунд. Точно над моей головой возник ровный черный, окруженный лучистым ореолом круг, словно вывернутое наизнанку солнце. Откуда-то издалека по земле заструилась кроваво-красная река, что, подобно подкрадывающейся к жертве змее, принялась вилять, изгибаться. Вскоре поток добрался и до меня, тонкой, в руку шириной струйкой протек между моих ног, и устремился дальше. На горизонте выросли пышущие серо-желтым дымом, метавшие бомбы вулканы, а небо вдруг окрасилось ярко-алым. В двух десятках шагов передо мной возник белокаменный на тонкой ножке алтарь, напоминавший наполненный молоком бокал. На его поверхности, еле колыхаясь, мерцал бледный огонек, отбрасывавший длинные и плотные тени. Эти тени сгущались, поднимались с земли, приобретали форму неведомых чудовищ. Не успел я моргнуть, как эти темные твари уже подступили ко мне, стали рвать одежду, царапать лицо, рвать волосы. Боль от этого возникала такая, будто каждое их прикосновение пронзало меня насквозь, рвало мышцы, дробило кости. Я закричал, но мой крик поглощали поднявшийся железный звон, мерзкие всхлипы, гул и ор.

— Сто-о-о-о-й! — эхом забился окрест инфернальный голос. — Оста-а-анься-я! Оста-а-анься-я во тьме-е, бра-а-ат!

Перебарывая пытавшиеся утянуть меня лапы мрака, я пошел вперед. Ноги переставлялись натужно, словно их заковали в кандалы со стофунтовыми гирями. Пространство сопротивлялось, растягивалось, не позволялось мне толком развернуться. Однако я шел. Медленно, скрипя, чуть ли не ползя.

— Твое-е место-о-о зде-е-есь! С на-а-ами-и!

Я старался не слушать, иначе голос точно завладевал мной, разворачивал ноги в сторону, не давал ступать вперед. Не знаю, сколько времени у меня это заняло, но я все же добрался до алтаря. Его свет опалял лицо, я почувствовал запах паленых волос и кожи. Рука сама собой вырвалась из невидимых тисков, рухнула на жертвенник, пропустив его пламя сквозь себя. В этот же момент язычок взъярился, стал вытягиваться, краснеть, жечь.

Меня вмиг отпустили досель сдерживавшие силы, и я рухнул на землю, едва не повстречавшись лицом с алтарем. Изображение в глазах выплясывало дикие танцы, тело словно пустило корни в почву. Я почувствовал, что начинаю сжиматься, уменьшаться, при этом боль, на пару мгновений стихшая, стократно разрослась и продолжала расти, заставляя каждую мою точку вопить, словно сжигаемую заживо. Алтарь надо мной увеличивался, красные тучи рассеивались, на солнце точно вылили ведро воды, отчего покрывавшая светило черная краска стала стекать, уступая место ослепительному золотому блеску.

Меня, уменьшенного до размеров песчинки, разорвало изнутри. Свет вполз в глаза, заполонил сознание. И я… исчез.

* * *

Я не помню, где и когда очнулся от всего этого бреда, как встал на ноги и оказался вновь во дворце, у самых ворот. Гранмун, как и прочие, встретил меня молча, с легкой улыбкой на губах. Расспрашивать его о произошедшем или рассказывать о том, что со мной творилось, я не стал. Да и никто из эльфов сам не задавал никаких вопросов, хотя, казалось бы, где я мог пропадать столько времени? Подозреваю, старейшина все-таки известил моих компаньонов о некоторых деталях моего отсутствия, а уж насколько они были точны и правдивы, не берусь даже предполагать.

Что я только что видел? Наверное, из всего того вздора, который несколько минут посещал мою голову, мне нужно было вычленить что-то разумное, наставительное. Но я никогда не слыл ни философом, ни критиком, ни тем более толкователем сновидений. Впрочем, может и не было никакого смысла? Может у меня просто крыша поехала?

Гранмун и Фленора с наигранно невозмутимым видом о чем-то общались, пока слуги суетливо носились вокруг с походными котомками. Эруиль же стоял неподалеку от меня, перебирал баночки с разными травами, подносил лепестки и цветки к носу и, либо довольно кивнув, либо едко сморщившись распихивал предметы по карманам или, соответственно, возвращал обратно за стекло. Эльф то и дело бросал на меня короткие взгляды, но, как только я оборачивался, тут же отводил глаза. В один момент я все же не выдержал, рывком затянул свою сумку и с неожиданной для самого себя дерзостью рявкнул:

— Ну, чего зыркаешь?

— Ничего. — Травник чуть ли не подпрыгнул от моего тона. — Простить, я не хотеть.

Я прикрыл глаза, успокаивающе выдохнул. После видения в лесу я стал каким-то слишком нервным.

— Ты меня прости. Не хотел грубить.

— Ладно, — Эруиль махнул рукой, — забыть.

— То есть ты даже не попросишь, чтобы я рассказал тебе, где был и что видел? — после непродолжительного молчания, наполненного очередной порцией непонятных взглядов в мою сторону, спросил эльфа я.

— Я не мочь принуждать ты…

— Ясно, — кивнул я, оборвав собеседника.

Дальше последовал краткий пересказ виденного мною в недавние мгновения бреда. Я выпаливал все на одном дыхании, банально не зная, на чем остановиться подробнее, сделать акцент. Гранмун и Фленора на время моего рассказа заметно приутихли, навострив свои острые уши в нашу сторону.

— Я ничего не понять, — по итогу заключил Эруиль, задумчиво помолчав.

— Не ты один, — пожал плечами я. — Все было, точно во сне. Меня кидало из одного места в другое. Никаких объяснений, ничего. Кто все эти люди, которых я видел? И что за чепуха началась под конец?

— То есть этот видений тебе совсем ничего не прояснить? Ты поверить Жовелан?

— Не знаю.

И я действительно не знал. Могу сказать лишь то, что мои сомнения по поводу предсказаний, весь этот скепсис отошли не второй план. Нет, они вовсе не исчезли, и я вовсе не уверовал абсолютно во все, что мне так усердно лили в уши в Лансфроноре. Но внутри меня определенно что-то перевернулось. Сейчас у меня были такие чувства, будто перед сном я накручивал себя сотнями и сотнями проблем, переживал, думал над их решением; но вот наступило утро — и теперь уже ничего не важно. Мне стало словно наплевать на все эти проблемы. Сами решатся рано или поздно. Если раньше я старался грести против мощного, сносящего на своем пути и камни, и деревья течения, то теперь наоборот, плыл, поддавшись его воле, но не забывая оглядываться в поисках какой-нибудь коряги, за которую можно уцепиться и подняться на берег. Переборот эту реку мне было, увы, неподвластно.

Эруиль угукнул, впрочем, просто чтобы показать, что услышал меня и ему нечего добавить.

— А может, — остановил я готового уйти травника, — это вы мне что-то подмешали? Что-то, что не действует на эльфов, а рассудок людей же превращает в кашу?

— Бросить это. Зачем оно нам? Тем более ты почти ничего не ел и не пил. Перестать уже искать во все заговор и, как ты говорить, плыви по течение.

Я кивнул. Эруиль мне этот кивок вернул и, улыбнувшись одним уголком, отправился по своим делам.

В груди что-то припекло. Моя сумка опустилась на пол, а пальцы рук нырнули в нагрудный карман рубашки. Так и думал: жар исходил от того странного кулона, что оставила в подарок Путеводная Тень. Я отвернулся от эльфов, обвил тонкую цепочку вокруг фаланги, вытянул украшение на свет. Не знаю, почему все еще не рассказал о нем ни Гранмуну, ни Эруилю, ни Фленоре. Было в этой подвеске нечто… загадочное, что я надеялся разгадать сам, без чьей-либо помощи.

«Зачем ты мне?» — возник в голове вопрос, пока глаза бегали по возлегавшему на ладошке и чуть гревшему ее кулону.

Вдруг он вспыхнул ослепительно белым пламенем, вмиг охватив мою кисть. Не успел я даже вздрогнуть или взвизгнуть, как огонь, едва сморгнули мои заболевшие от света глаза, бесследно исчез.

— Все хорошо?

А вот раздавшийся за спиной женский голос все же отдался в моих мышцах коротким приступом дрожи. Рука моментально сунула кулон обратно в карман.

Я обернулся.

— Не могу точно сказать, — как можно более спокойно отвечал я подошедшим Фленоре и Гранмуну, хотя колотившееся сердце не позволяло быть моему голосу совсем уж ровным.

В ответ на это они не произнесли ни слова, явно ожидая от меня продолжения.

— Хотите, чтобы я и вам пересказал видение?

— Нет, — отрезала переводчица, выслушав старейшину. — Это лишь твое послание, Гранмуну его слышать ни к чему.

— Но он ведь может его истолковать? Вы сами говорили, что в этом деле владыка — непревзойденный мастер.

— Однако видение предназначалось тебе, — повторила эльфийка. — Гранмун позволял себе толковать прорицания лишь когда Чтец решала, что его уху положено их услышать.

— Поэтому его ухо подслушивало нашу с Эруилем беседу?

Едва услышав перевод, Гранмун громко усмехнулся, явно оценив мою иронию.

— Сегодня большой день, Феллайя, — все же ушел от ответа старейшина. — Ты готов?

— К чему?

— К тому, чтобы свершить пророчество.

— Ах, это. Да запросто, какие вопросы, — задорно махнул рукой я, попытавшись за шуткой скрыть свою тревогу. Не удалось, ведь лица и у Гранмуна, и у Фленоры оставались каменными. Да и моя всякий раз натягиваемая улыбка уже заставляла губы подрагивать, точно от больных нервов.

Я тяжело выдохнул, опустил голову:

— Мне даже неизвестно, что нас ждет в Фестхоре, а вы спрашиваете о готовности. Да и вообще в голове не укладывается. Почему именно меня вы называете Искрой? Откуда такая уверенность?

— Как откуда? Об этом говорила Чтец. Пророчество…

— Пророчество, Чтец… — позволил себе перебить Фленору я. — От этих слов уже череп раскалывается.

— Тебе нелегко смириться со своей ролью, Гранмун понимает это. Но ты должен, во благо нашего мира.

— Даже так? — удивленно поднялись мои брови.

— Жовелан, конечно, так не говорила. Как ты знаешь, она вообще ничего конкретно не говорила. Но по тону ее речей Гранмуну было понятно, что Искре предстоит вовсе не котенка с дерева снимать.

Я поджал губы. Эти слова эльфийки не вызвали у меня ни отторжения, ни скепсиса, как раньше. Я просто воспринимал все, как должное, хоть и препирался. На самом же деле мой мозг теперь впитывал все изречения о моей исключительности так податливо, словно я шел к спасению мира всю свою жизнь. И всю же жизнь знал, что являюсь частью некоего пророчества. Еще вчера подобное смирение показалось бы мне невозможным. В это же утро все воспринималось вполне естественно, я был полностью подчинен кукловоду, не пытался вырваться, разрезать нити. В памяти отдельными отрывками всплывали дух и Йеннафоре, что подталкивали меня как можно скорее очутиться здесь, в Лансфроноре; за ними уши вновь словно слышали слово в слово повторявшиеся речи зачитывающей пророчество Фленоры и того слепца в трактире; далее — беседа с Жовелан, странные видения… Голос во тьме, что назвал меня «братом»… Эти моменты словно являлись частью мозаики, которую я пока был не готов сложить. Неожиданно для самого себя разум все осознал, будто очнулся от чьих-то туманных чар, и практически во все уверовал.

Слишком все как-то уж гладко легло, сцепилось звено за звеном. Подобных совпадений не бывает. Да, пророчество — это всегда было для меня нечто такое сказочное, невозможное, но… Я тут огонь из рук пускаю и в логово ко всяким тварям неведомым попадаю, но при этом удивляюсь такой, казалось бы, обыденной штуке, как пророчество? Возможно, коли оно касалось бы кого иного, короля ли, принца, да хоть конюха, главное — не меня, я бы с большей охотой поверил в предречения… А не все ли равно? Раз у меня возникла реальная возможность задать вопросы тем, чью мощь в себе я ношу, то ей необходимо воспользоваться. А предсказано это кем-то или нет — плевать, пускай называют, как хотят. Мне же просто необходимо узнать во что я впутался и как из этого выпутаться. Почему со мной говорят всякие эфемерные сущности, почему голову отравляют речи о моей избранности и непонятные видения. Большего я не прошу, лишь ответов. Все равно иной тропы для меня уже нет — старая жизнь разрушена, и все из-за того маленького ключа, случайно попавшего в мой карман и отворившего на моем пути стройный ряд непонятных, не первый взгляд разрозненных событий. Теперь на мне висит метка того, кто разворошил Жилу под Виланвелем, а единственный друг и товарищ, который связывал меня с моим прошлым бытием, ныне лежит в земле. Если герцог все-таки распорядился его похоронить.

За поглотившей меня ежедневной суетой я совсем забыл о содеянном Ласом. И самое неприятное, что теперь у меня совсем нет ни времени, ни возможности нанести ему визит. Но, надеюсь, как-нибудь все же появлюсь проездом в Виланвеле и тогда…

— Да будет так, — на выдохе выдал я, поняв, что пауза слишком затянулась, а собеседники явно ждут от меня реплики.

…Перекинув за спины собранную слугами в котомки поклажу, наша троица, щурясь от ползущего к зениту солнца, стояла на пороге дворца Гранмуна, производя последнюю проверку снаряжения. Фленора испытывала на прочность тетиву и плечи своего длинного, практически в ее рост, композитного лука, пересчитывала вкладываемые в колчан стрелы, играла на солнце коротким, отполированным до зеркального блеска, волнистолезвийным крисом из вороненной стали (или стекла). Эруиль в левой руке прокручивал короткую дагу, а правой умело выводил «восьмерки» мизерикордом, проверяя баланс клинков и точно демонстрируя, что, пускай он отнюдь не воин, но постоять за себя сможет. Я же, по-прежнему пребывая в некоем отрешении, лишь покрепче затягивал ремешки и пояса. Легкое недоверие к этой чудесной ткани, из который была сшита моя новая одежда, у меня оставалось, потому я-таки выпросил у владыки Лансфронора темный плащ с капюшоном. Так мне было и спокойней за сохранность собственного здоровья, и как-то более привычно.

С последними напутствиями к нам подошел старейшина.

— Гранмун желает нам удачи в дороге, — принялась за перевод Фленора. — Чтобы путь к обозначенной в словах госпожи Жовелан задаче был открыт и ничто не смело задерживать нас или причинять вред.

Девушка заметно сокращала высказываемые мудрецом положения, потому как то, что владыка Лансфронора растягивал в огромный и, судя по торжественности в голосе, велеречивый монолог, она умещала в несколько лаконичных фраз.

— Не смело задерживать? Я бы не за это переживал, а за то, как бы нам живыми выбраться из Фестхорского леса…

— Выберемся, — кивнула Фленора. — В пророчестве ничего не сказано о смерти Искры.

Гранмун мельком улыбнулся. Видно, подобное почиталось у эльфов за шутку.

— Пророчество… Услышать бы это ваше пророчество.

— Я тебе как-нибудь потом его изложу, — уже от себя тихо сказала мне Фленора, — на досуге.

— Ты что, помнишь все строки на память?

— Некоторые моменты. Попытаюсь перевести в дороге, — игриво повела головой она, а потом, много серьезней, передала слова владыки: — Также Гранмун надеется, что Искра не испытал недовольства от пребывания в его владениях и теперь сможет легко воплотить пророчество Чтеца в жизнь.

— Как будто, если бы я провел время плохо, это бы помешало мне его исполнить, — пробубнил себе под нос я, и эльфийка рассудительно решила это не переводить.

Отвесив друг другу по поклону, наша партия и Гранмун разошлись в разные стороны: он — обратно во дворец, к своим обязанностям, мы — вниз по аппарелю, готовясь выступить на порог нового похода. И что-то мне подсказывало, он окажется много длиннее предыдущих. Я думал, что уже давно ступаю по вихлявой тропе неизвестного приключения, больше походившей на шахматную доску, где я даже не имел понятия, какой фигурой являюсь. Оказалось же, что то была лишь прелюдия к основной истории, короткий, подводящий пролог. И все зримые мною чудеса и нелепицы — есть мелкая пыль на подошве, а не липкая и вязкая, утягивающая в холодные пучины грязь, как могло показаться изначально. Теперь все затянулось в еще более тугой узел.

В этот же день, вероятно, начинается основная глава моего странствия. Странствия, под знаменем… пророчества?

Краснодар.

Январь 2014 — Февраль 2016

.

.

.