Ночь далась непросто. Чего и говорить, после валом свалившихся на голову откровений и в один момент ставшего непомерно важным завтра, осмыслить все это представлялось задачей не из легких. Свирепствовавший разум долго не позволял предаться сну.

Я то и дело размыкал глаза, принимаясь оглядывать то темноту, то собственные руки, то рассматривал через треугольное окошко охваченную ночным мраком поляну. Трелонцы?.. Вероятно, тому факту, что я никогда даже вполуха не слышал об этих людях, удивляться не стоило. Но… неужели сказанное Вильфредом — правда, и я действительно несу в своей крови каплю могущества столь загадочного, давно исчезнувшего рода? Все это представлялось в определенном смысле слишком «сказочно». О своей исключительности мне думать никогда не доводилось, да и особых предпосылок к подобным рассуждениям не возникало. Однако, несмотря на столь убедительный рассказ со стороны учителя, едва ли он поведал мне совсем уж обо всем. Впрочем, в подлинности сказанного я, как бы не пытался себя в этом переубедить, на самом деле нимало не сомневался. Зачем старому колдуну, приютившему меня под собственной крышей и взявшемуся обучать искусству магии, лгать? Недоговаривать он еще мог — все же существуют определенные тайны, которые принято хранить лишь определенному кругу лиц. Я это прекрасно понимал, хотя принять было сложно — ведь многое из невысказанного, наверняка, касалось меня, причем самым непосредственным образом. И здесь мой ум начинали терзать резко вспыхивавшие, но быстро стиравшиеся из памяти догадки, от которых временами пухла голова.

Несколько раз я даже зачем-то возжигал на собственной ладони пламенный язычок, принимаясь его досконально изучать, словно это могло дать мне какие-то новые разъяснения или помочь осознать уже полученные… Странно, вроде огонь — как огонь. Яркий, рыжий, жаркий, с едва заметно вившейся над ним волнистой полоской темно-серого дымка… Но, как говорил Вильфред, в этой самой «обычности» сотворенных мною чар и таилась их исключительности. И данный факт не давал мне покоя. Я всегда думал наоборот: чем могущественней колдун, тем изощренней должны быть его эксперименты по усовершенствованию того же огня. Он обязан всячески совершенствовать созданное природой, а не наоборот, пытаться ей подражать. Зачем копировать существующее, если можно развивать, удалять изъяны, обращать в свою пользу?.. Странный народ эти маги.

И все же, после моих долгих ворочаний на лежбище, сон-таки одолел утомленное тело и жаждущее разумений сознание. Впрочем, только я прикрыл веки, как в них, казалось, сразу же ударили лучи вмиг выпрыгнувшего из-за горизонта солнца, приказывая вновь распахнуться. Утро наступило стремительно, положив начало дню, в который мне придется, вероятно навсегда, покинуть свое ставшее всего за полмесяца почти родным пристанище.

Долгих сборов, как и ожидалось, не последовало, и только я сошел с мансарды, как спустя несколько минут уже стоял на пороге дома старого колдуна, разодетый в свой постиранный, чуть заметно пахнувший щелоком черный плащ и с котомкой теплой одежды, дорожных припасов, а также «небольшого», по словам мага, количества денег за спиной.

— Иди ровно на юг и вскоре выйдешь на тракт, а дальше уже по нему. К вечеру доберешься до деревушки, — назидал мне Вильфред, опершись о посох. — Там спросишь об алхимиках. Думаю, не найдется средь тамошнего люда тех, кто не слыхал о Васаке и его подельнике. И тогда уже с новым солнцем двинешься к ним. Передашь вот это. — Старик изъял из кармана платья небольшой, но тучный кисет, вложил в мою подставленную руку. — Скажешь, что от меня. Васак поймет и предоставит тебе все необходимое. Думаю, объяснить ему суть дела тебе труда не составит. И еще кое-что…

Вильфред вдруг сделал шаг за приоткрытую дверь дома, с трудом выволок за порог спрятанный в невзрачные ножны фальчион с чуть изогнутой гардой и рубиновым набалдашником.

— Тебе он пригодится явно больше, чем мне, — чуть ухмыльнувшись, проговорил чародей, передавая мне меч.

Я, спрятав кисет под плащ, вытянул протяжно лязгнувшее оружие из чехла, несколько раз прокрутил в руке, осмотрел лезвие, что, к моему большому удивлению, оказалось практически идеальным: острое, без сколов, царапин или налета. Казалось, только-только заточенное, причем не вручную, оселком, а на специальном станке. Оружие знатное, с таким и на парад выйти незазорно, чего уж о ристалище говорить.

— Не беспокойся, чего-то особенного клинок в себе не таит. — промолвил Вильфред, едва я повесил фальчион на пояс. — Это тебе не посох. За оружие ближнего боя маги берутся лишь в крайних случаях, оттого и на его волшебную закалку, как правило, времени не тратят… Итак, — быстро осмотрел он меня, — вроде ничего не забыл. Если у тебя есть вопросы — задавай пока есть возможность.

Я задумчиво хмыкнул.

— Спрошу лишь одно, учитель: что я учинил? Из-за чего погибли люди, рухнул огромный холм, а по мою душу являлись то гвардия, то Ищейки?

— Ты, — чуть помедлив, потирая одной рукой другую, отвечал маг, — вернее — вы, вся та экспедиция… Вы пробудили мощное место силы. Так называемую Жилу. Это одна из тех точек, что наполняют Гронтэм магической энергией, точно деревья — свежим воздухом. Та Жила уже семь десятков лет считалась дремлющей — то есть… как бы выразиться… она пребывала в несколько раздраженном состоянии. Из-за постоянных колебаний магической силы такое случается, правда, очень редко. Жила на время словно «закупоривается» — мощь, которую она вбирает, продолжает в нее поступать, но не изливается наружу. Точно копится. Рано или поздно такой волшебный пузырь лопается, не принося каких-то разрушительных последствий, а лишь перенасыщая атмосферу излишками силы, что все одно за пару лет, если соблюдать определенные «процедуры», рассасываются. Но в случае внезапного пробуждения Жилы, вернее, если бы ее потревожили, она могла нанести непоправимый урон всему мирозданию. Именно поэтому Луга запечатывают дремлющие Жилы, как запечатали и эту.

— Могла? — недоверчиво посмотрел на Вильфреда я. — Или уже нанесла?

— Это нам еще предстоит выяснить, — загадочно проговорил колдун.

— Но кому подобное могло быть выгодно? Почему нас обманом заманили туда и заставили… сделать то, что мы сделали?

— Ответами на эти вопросы я также пока не располагаю.

— Учитель, — вдруг вспомнил я, нарушив повисшее на мгновение молчание. — Там, в той пещере. В Жиле. Помимо нескольких драгоценностей, мы нашли… трупы.

— Трупы? — старик воззрился на меня широко раскрытыми глазами. — Какие еще трупы? Чьи?

— Не знаю. Но они совсем не были похожи на купцов. Их облачали мантии…

— Цвет? — быстро перебил меня колдун.

— Лиловые.

Услышав это, Вильфред Форестер смутился настолько, что его лицо вмиг побелело, а взор отрешенно забегал по земле.

— Вам знакомы эти мантии? — не стал медлить с повисшим в воздухе вопросом я.

— Некроманты, — коротко ответил колдун, с трудом разлепив губы. — Лиловый — их цвет.

— Но… Что они там делали?

— Вероятно, эта тайна может открыться тебе в самой Трелонии. — Вильфред Форестер поднял на меня полные ошеломления глаза. — Мне она неведома.

— Вы… — медленно начал я, наблюдая за впавшим в глубокие думы учителем, — рассказали все, что мне следует знать?

— Все, — несмело ответил маг. — Далее сопровождать тебя на пути я не смогу, и укрощать твой строптивый нрав придется другим. Я же дал тебе все, что должен был, и даже несколько больше.

— В таком случае, — с натугой издал я, поправляя путевую котомку, — больше не смею задерживаться в вашем доме. Благодарю вас за все полученное в этих стенах: кров, пищу, знания. Неизвестно, что бы со мной сталось без вашего участия.

— Прощай, ученик.

— Прощайте, учитель, — в ответ на кивок колдуна, поклонился в пояс я.

Развернулся и, щурясь от выраставшего все выше над кронами памятного леса солнца, двинулся в указанном Вильфредом Форестером направлении.

…Тракт обозначился довольно скоро, едва хижина архимагистра скрылась за моей спиной. Вновь на плечи свалился груз «обычной», непереполненной магией атмосферы, а легкие наполнил с одной стороны легкий, а с другой — уже совсем не привычный воздух. Местность вокруг была сырой и пустынной, сплошные луга, перелески, невысокие холмики и зиявшие под ними зевы заросших нор. Ни единой человеческой души. Из прямых признаков жизни лишь белки и дубровники в ветвях, да божьи коровки, мягкотелки и мохнатые гусеницы на травинках. Однако после полудня, до которого мне удалось миновать несколько перекрестков, ситуация чуть изменилась. У горизонта замаячили возделанные поля, на земле четко угадывались очертания оставленных колесами колдобин. Далее удалось узреть и повозки, неспешно влекомые угрюмо повесившими морды кобылами. Откуда не возьмись появились пахари, скотоводы, бортники, рыболовы, грибники. А к вечеру, как мне и было обещано, вынырнув из-за мелкого пролеска, возникла обнесенная кривым, но высоким частоколом раздольная деревенька.

Неуклюже сбитые из дырявых замшелых досок ворота оказались приоткрыты, а сам вход никто не стерег, так что ничего не помешало мне сразу преступить границы селенья и начать поиски ночлега. Он, впрочем, отыскался довольно быстро — едва мне, под гнетом показавшихся недоброжелательными взоров селян, стоило оглядеть занятый небогатыми лачужками простор, как глаз приметил двухэтажную корчму с чуть покачивавшейся на ветру скрипучей вывеской. Изображение серьезно поистерлось, однако на нем четко угадывались очертания пивной бочки. Но названия заведения разобрать так и не удалось.

Из открывшейся двери наружу подалось приятное тепло пламеневшего в трактире камина вкупе с лившейся из лютни неумелого барда мелодией и запахом выпечки, рыбы, мяса и хмеля — особенно хмеля. Взгляды посетителей, как я и ожидал, вмиг переметнулись на мою показавшуюся у порога темную фигуру. Физиономии, которые до моего прихода наверняка украшала широченная лыба, резко помутнели, делая из и без того не самых симпатичных мужей подобия каких-то побитых жизнью задир с многочисленными царапинами, шрамами и синяками на щетинистых лицах.

Под одинокий лютный мотив заметно фальшивившего музыканта я, прикрыв за собой проскрипевшую створку, двинулся к находившейся по другую сторону комнаты стойке. Только мне довелось подступить к ней, оказавшись спиной к скопищу восседавших за столами шалманщиков, как вновь, нарастающим гулом, заслышались шумные разговоры, глухой стук ударяющихся кружек и шелест испиваемого из них пенного напитка.

— Свободные комнаты имеются? — обратился я к стоявшему напротив взлизистому дородному трактирщику в песочном, заляпанном чем-то темным фартуке.

Он вначале даже не уделил мне внимания, продолжая вытирать рваной тряпицей и без того смотревшийся кристально-чистым стеклянный стакан, но, когда я уже готовился повторить свой вопрос, кабатчик, наконец, поднял на меня свои зеленые глаза.

— Имеются, — коротко пробасил здоровяк. — Три серебряных марки за ночь.

От озвученной цены мое горло даже свело коротким спазмом. Но спорить за лишнюю монетку в мои планы сейчас не входило.

— Беру. И подай мне кружку ледяного эля. Дорога была утомительна. — Я договорил и перекинул котомку на столешницу, развязал тесьму. Достал пухленькую мошну, заглянул внутрь… И это Вильфред назвал «небольшим количеством денег»?! Да такой суммы мне бы хватило, чтобы весь месяц кутить в самых элитных борделях столицы!

Проглотив удивление, я принялся, гремя монетами, возиться пальцами в кошеле. И тут же вновь почувствовал на себе тяжесть многочисленных взоров, буквально обжигавших меня со всех сторон. Даже кабатчик, подставив кружку под лившийся из крана пухлой настольной бочки пивной поток, нагло таращился на сверкавший золотом и серебром денежный ворох в мошне.

— Вот. — Я возложил на прилавок пяток серебряных монет, убирая кошель обратно в котомку. — Мне же хватит этого до утра?

— Вполне, — не задерживаясь, хозяин трактира сгреб плату, взамен ставя перед моим носом дурманно пахнущий эль и, только я сделал глоток, обратился со стандартным вопросом: — Откуда путь держишь?

— Не столь важно откуда, сколь важно куда, — стерев с губ пену и причмокнув, ответил я. — Ищу одного мужичка, звать Васак. Поговаривают, он где-то поблизости прозябает. Вы, случаем, его не знаете?

— О да, как же не знать милорда Васака, — улыбнулся трактирщик, ставя огромные локти на столешницу. — Знатный бородач, не чета большинству этих тщеславных рудокопов: щедр, добр, приветлив. Правда вот, покоя от него нет. Чуть ли не каждую ночь из его дома доносится какой-то гром-погром, гул стоит, вспышки сверкают. Хоть и отселился он уж несколько лет как с пределов деревни — тут, недалече, на лысый холм, — все равно шум его кутежа слышен. Да еще как слышен! Псы аж до полуночи успокоиться не могут. Впрочем, в последнее время он что-то совсем нелюдим стал. Раньше постоянно навещал нас. Праздник какой — так все семьи за его счет гуляют. А сейчас даже товар не желает самостоятельно подвозить, все посыльных шлет.

— Что еще за товар?

— Так все, что ты здесь наблюдаешь и от чего щемится подвал — все Васаково пойло. За умеренную плату он варит такой эль, что, воистину, хоть на королевский стол подавай. Этим они с братцем — имя его, если не ошибаюсь, Курло — и зарабатывают, уже который год поставляя эль, вино, водку, наливки и даже духи во все уголки Ферравэла. Наверняка, ты хоть раз-то и пробовал его товар, может просто этикетку не читал.

— И пробовал, и читал, — не моргнув глазом, врал я, покивывая. — И остался очень доволен.

— Кстати, а тебе милорд Васак почем, собственно, занадобился?

— Ну как же, давно хотел познакомиться с таким мастером пивоварения, а, быть может, и прикупить чего редкого для личной коллекции.

— Хм, занятно… — протянул трактирщик, выставив подбородок. — Впрочем, от человека столь состоятельного на вид, иного услышать я и не ожидал. Делец, сразу видно. И одежда опрятная, и шмель упитанный. Последним, кстати, ты бы лучше не светил. Деревенский народ хоть и беден, зато удал. Тем более, тебя здесь никто не знает.

Я коротко кивнул, глазами покосившись вбок. Там, за угловым столиком, мой глаз приметил двух пристально на меня глазевших и что-то тихо обсуждавших мужиков. Переметнул взор в другую сторону — и еще троица, то и дело украдкой зыркая в мою сторону, наигранно буднично попивала из глиняных кружек. Встретить здесь, в северной деревушке, иной контингент я и не надеялся. Местные селения полнились преступниками. Особенно их прибавлялось ближе к снегам, ведь зима в Норгвальде будет пострашнее некоторых пандемий. Временами, из сотен выживали единицы — три холодных месяца собирали богатую жатву. Думаю, не стоит объяснять причину такого повального рвения заключенных сбежать из тисков тех морозных стен. Но мчать внаготку до больших городов далеко и опасно. Поэтому лихой народ и останавливался в деревеньках. А старосты и просто те, в чьих домах, хлевах и сараях укрывались сбежавшие, имели с этого как минимум лишнюю пару рабочих рук. Впрочем, нечасто преступники задерживались слишком надолго. Едва сходил первый снег — пускались прочь из страны, чаще всего, примыкали к караванам. Но многих власти отыскивали всего спустя пару дней после побега.

Видно, эти ребята были одними из первых. Либо уже давно оседлыми.

— Гнать я тебя не стану — стынь уже довольно крепко сковывает улицу, особенно ближе к сумеркам. Так что переночевать лучше у меня, — продолжал кабатчик в полтона. — Но и заступаться, если вдруг что, не вздумаю. Надеюсь, спишь ты чутко и мечом владеешь исправно. Такие парни, если выражаться мягко… недолюбливают чужаков. Не подумай, никаких угроз. Просто будь настороже…

И в этот момент я почувствовал чью-то тяжелую горячую ладонь, грубо опустившуюся на мое плечо.

— Как посмотрю, у нас высокий гость — В нос ударил едкий смрад перегара.

Я повернул голову. Надо мной навис высокий широкоплечий детина, с выбритыми висками и тонкой, заплетенной у самого затылка и ниспадавшей на грудь косичкой, а также темно-русой бородой бальбо. Во рту виднелись черные пробоины нескольких отсутствовавших зубов.

Я глянул на трактирщика, но тот лишь отвел глаза, принявшись молчком протирать столешницу.

— Ну, чего умолк? Вы вроде так мило переговаривались. Или я вам помешал? Хотя, право скажу, от тебя я такого не ожидал, Брозеф, — обратился верзила к кабатчику. — Якшаться со всякими градскими купчишками.

— Это моя работа, Геллир, — не поднимая взгляда, холодно отвечал хозяин трактира. — Не буянь…

— Хочу и буяню, мой друг. Я пьян и не могу себе позволить просто сидеть на гузне и лупоглазить на этого вылощенного чужанина.

— Я не чужанин, — высказался я и поймал на себе насупленный взгляд одурманенных алкоголем красноватых глаз.

— Неужто?! И как же это понимать? Я тебя не знаю, да и на селянина ты слабо походишь.

— Дело в другом. Как и вы, я тоже зарабатываю на жизнь не самым… законным способом.

После этой моей фразы здоровяк безудержно рассмеялся, и хохот его подхватили многие другие наблюдавшие за нами посетители.

— Да что ты говоришь! И чем же ты, чужак, «зарабатываешь на жизнь»? — решил передразнивать меня названный Геллиром верзила.

— Разбоем.

— О-хо-хо! — еще громче расхохотался он. — Я, Геллир Громила, голова банды Снежные Аспиды, ведаю обо всех лиходеях севера, но тебя что-то не припоминаю.

— Хорошего разбойника не должны знать в лицо, — пожал плечами я.

Детина многозначительно ухмыльнулся, шмыгнув носом.

— Что-то не верю я тебе, пришелец. Но ты можешь попробовать меня убедить.

— Как же?

— Я еще не придумал, — устало облокотился на прилавок дылда. — Дай мне минутку… Но никуда не уходи.

Он, по-прежнему не убирая жаркой ладони с моего плеча, запрокинул голову и прикрыл глаза, точно и вправду погружаясь в глубокие думы. В этот момент в мой разум забрела мятежная мыслишка, и противиться ее воплощению у меня никак не получалось. Выждав несколько секунд, дабы убедиться, что закрытые очи не есть какая-то уловка (хотя, о каких уловках можно говорить применительно к нетрезвой голове?), я, не сводя глаз с Геллира, аккуратно потянулся к нему, сопровождая свою руку настороженными взглядами посетителей и трактирщика. Легонько уцепил за горлышко притороченного к поясу кошеля, в мгновение ока парой простых движений пальцев отцепил его, увлекая к себе не слишком увесистый мешочек.

— Нет! — вдруг воскликнул детина, расхлопывая глаза и ударяя кулаком по столешнице. Я едва успел спрятать добычу за спину. — Не умею я думать насухо. Эй, Броз, плесни-ка мне чего-нибудь, да покрепче.

Геллир потянулся к поясу, но, не уличив собственного кошеля, стал лихорадочно обшаривать штаны и рубаху. Глаза его расширились, наливаясь кровью. Верзила резко встал, свистнул сквозь зубы кому-то из посетителей:

— Эй! Трюггви! Где мои деньги?!

— А мне почем знать? — ответил немолодой на вид, косматый и светлобородый муж, жевавший табак.

— Да что ты говоришь?! — бойко, походкой хромого, но очень недовольного медведя, двинулся Геллир к подельнику. Схватил его за грудки, поднимая из-за стола. — Мне вот кажется, что очень даже знаешь.

— Осади, воронка! — Скинул тот с себя руки детины. — Совсем из ума выжил? Небось сам потерял под кустом каким-нибудь, пока мочился… Или не потерял, — последние слова человека прозвучали совсем тихо, ведь его глаза приметили выставленный мною на всеобщее обозрение кошель.

Вслед за вонзившимся взглядом ему за спину Трюггви, Геллир и сам обернулся.

— Лихо, — прицокнул он, подходя ко мне и принимая обратно свою денежную суму. — Хотя, тоже мне достижение — ощипать пьянчугу. — Детина сделал жадный глоток поднесенного трактирщиком напитка, покривился, вытер с усов пену и вдруг громко утробно промычал: — Придумал! Садись.

Геллир указал мясистой ладонью на маленький круглый столик.

— Богот, тащи сюда самую большую бочку, что найдешь под полой! — приказал верзила, когда мы уселись друг напротив друга.

Стоявший рядом и по виду весьма поддатый мужик, чей глаз сверху вниз рассекал старый, молочно-белый шрам, а по голове к плечам стекали седые прямые волосы, потешно раскланялся, развернулся и, нелепо переставляя ноги, двинулся выполнять поручение.

— Я слышал, нумарцы знают толк в искусстве выпивать?

— С чего ты взял, что я из Нумара? — удивленно глянул я на косого верзилу.

— На своем веку я повидал много путешественников, и уж нумарца от ферравэльца отличить смогу. Даже если буду в зюзю. Больше прочего ваш народец выдают глаза. Они вечно какого-то… — детина чревно икнул, — дебиловатого оттенка. У тебя вот вроде и зеленые, но по ободу — голубые, а у зрачка — вообще карие…

Вдруг, наглым образом оборвав рассказ Геллира, посланный им не так давно человек, кряхтя от натуги, водрузил на стол пухлый деревянный бочонок. Тут же чьи-то руки подали две высокие глиняные кружки.

Это что же, спор придется разрешать именно так? Попойкой? Мол, кто кого перепьет? Странно. Учитывая род деятельности большинства собравшихся под этой крышей, я ожидал более прямолобного решения: клинок против клинка. Так испокон веков было заведено устранять всяческие разногласия в преступной среде. Право, я был только рад, что сегодня не придется проливать кровь.

— Ты, наверное, ожидал, что я предложу тебе поединок? — точно прочтя мои мысли, спросил Геллир. — Нет. Я не настолько глуп, чтобы во хмелю вставать на бой против трезвого оппонента. А при эдаком споре мое нынешнее состояние может пойти мне даже впрок.

Кружки вмиг до краев наполнились темной, отдающей пакостным дурманом жидкостью, покрывшись игривыми пенными шапками и встав под нашими с Геллиром носами. Последний принялся широко размахивать руками, призывая собравшихся вокруг зевак к действию. Долго ожидать ответной реакции не пришлось. В такт его махам, нарастающей волной заслышался мощный топот, от которого в один момент даже начала припрыгивать на столе бочка, греметь посуда, а скромные звуки бренчавшей лютни моментально утонули в окутавшем зал шуме.

— Свалишься первым, чужанин — в тот же миг покинешь эту деревню, и считай, что еще легко отделался. Коли не выдержу я, тогда, так и быть, останешься на ночлег. Тебя никто не тронет, хоть и велик соблазн обобрать столь состоятельного «разбойника». И деньжат у тебя вдосталь, и меч изящен. А у моих ребят всякий раз руки чешутся, как только завидят подобного тебе персонажа. За соперничество! — Он охотно стукнул своей кружкой о мою, оросив стол потоком пролившегося эля.

Мы синхронно приложились к пиву. Сделав пару загребистых глотков, я, скривившись, тяжело грохнул глиняным сосудом по столу. Пойло оказалось крепким, горьким, с чуть ощущавшимся сладковатым послевкусием. Меня так и тянуло вернуть все выпитое обратно, но пришлось сдержаться. Мой соперник же был в явном восторге от этой бурды, даже довольно прорычал, вытирая усы.

— Всегда одобрял твой выбор, Богот! — Геллир тряхнул головой, смачно дыхнул и уверенно поднял только опустившийся сосуд для нового тоста: — Чтоб сталь наша была всевечно крепка и остра!

И вновь ударил по моей едва оторванной от столешницы кружке. Дурманящее питье пакостно заскользило по глотке. Вкус, равно как и запах эля, сходу крепко ударили по голове, в глазах мутнело, звуки становились расплывчатей, а заливавшая пойло рука казалась все легче. В этом, вероятно, была серьезная заслуга моей малотренированности. Брать в рот что-либо крепче чая мне не приходилось довольно давно. Муравьиный спирт не в счет.

Вдруг Геллир, оторвавшись от эля, шикнул и поднял указательный палец вверх, призывая топочущих и галдящих товарищей приумолкнуть.

— За дам, — притихшим голосом проговорил детина, пройдясь по окружившей нас толпе лукавым взглядом и расплывшись в улыбке. Народ ответил гулким и протяжным «О-о-о!».

Удар глиняных кружек. Несколько глотков. Все уплотняющийся туман в глазах. Геллир приказывает Боготу наполнить опустевшие чаши. Темная жидкость, отдавая резким ароматом, захлестывает сосуды доверху, зашипев подобно змее. Оказывается у меня под носом и в очередной раз изливается в глотку.

Я быстро потерял счет выпитому. Дрейфовавший где-то в черепе мозг отказывался вести какие-либо вычисления. Все, на что он теперь был способен, это поднимать и опрокидывать кружку, заставляя меня вкушать с каждым разом казавшуюся все более пресной жидкость. Изображение плыло, возгласы ротозеев доходили до ушей невнятным гулом, плечи уже практически не ощущали на себе одобрительных похлопываний. Долго измышлявший новый тост Геллир, в конце концов, не найдя подходящих слов, махнул рукой на разглагольствования, и дальше мы пили уже практически безмолвно. Лишь победоносный рык, томные вздохи, отрыжка и икота после очередного глотка теперь составляли наш диалог. Немеющие губы только и могли, что издавать животные звуки.

Топот и гам становились все громче. Неунывающий Богот разлил очередные пинты. Я, пошатываясь, не с первой попытки ухватил кружку. Мозг сейчас еле цеплялся за ниточки сознания, с трудом сдерживая давно готовые захлопнуться веки. Мышцы в один момент даже отказались поднимать сжимавшую сосуд руку, и я только и мог, что полусонным взглядом глазеть на припавшего к пойлу, раздваивавшегося Геллира. Он, залпом выхлебав все до дна, вяло опустил кружку на самый край стола, отчего та, не долго думая, низринулась на пол, расплескав последние капли эля. Геллир мотнул головой в сторону чаши и уже готовился к ней потянуться, как вдруг, едва не свалившись со стула, уперся ладонями в покрытую влажными пятнами столешницу, распрямился, поднял на меня раскосые глаза.

— Ну в Омут, — только и успел промямлить он, прежде чем с грохотом рухнул грузной головой на стол, едва не пустив трещину по дереву. И сразу же громовым раскатом заслышался утробный храп.

Я, не сразу осознав произошедшее, продолжал с тяжелыми веками взирать на вмиг провалившегося в блаженный сон детину. До ушей, прорываясь сквозь устоявшийся в них гудящий шум, донеслись зычные разноголосые призывы: «Пей! Пей! Пей!». Верно, по правилам «пьяного спора» я для победы был обязан выпить хотя бы столько же, сколько и мой соперник. Главное — не свалиться после. И сейчас нас разделяла всего одна пинта. Странно, что в этот момент моя голова вообще сподобилась преподнести мне такие сведенья.

Тяжело выдохнув и воззвав к последним оставшимся в изнуренном алкоголем теле силам, я воздел кружку к губам, принявшись, гадливо жмурясь, глотать безвкусную, но отчего-то невероятно тошнотворную жидкость. Не чураясь залить себе весь ворот плаща, не отрываясь и подавляя рвотный рефлекс, осушил кружку, громыхнул ею подле головы Геллира и торжествующе вскинул руки кверху, едва не опрокинувшись назад вместе со стулом. Благо, вовремя подсуетившиеся зрители успели подхватить мою пьяную тушу, не позволив ей оказаться у них под ногами.

По трактиру загуляло гремучее «Ура!». Меня одобрительно затрясли, стали трепать за волосы, что-то кричали прямо в лицо. Люди вокруг истово радовались этому моему «триумфу», в то время как мне самому было вовсе не до веселья. Голову кидало из горячего в холодное, глаза сдавливало в тиски, руки и ноги онемели. Мне одновременно хотелось и петь, и плясать, и рвать, хотя мое нынешнее состояние позволяло рассчитывать лишь на последнее. Ко рту постоянно курсировало что-то жидкое, острое, жгучее, мерзкое, но всякий раз ненадолго отступало, пережимая горло судорогой.

За охватившей меня ликующей толпой я даже не смог разглядеть, как порог гостиницы преступили новые посетители. Незаметно прошагав мимо торжествующего люда, они остановились у барной стойки, и только тогда мое рассеянное, плывущее зрение смогло уличить новоприбывших. Шестеро снаряженных в легкие панцири, кольчуги, либо простые кожаные доспехи мужей разных возрастов, с навязанными на пояса спатами вольготно расположились у стойки. Их разговору с трактирщиком мне внять не удалось, да и, если честно, я не особо стремился вслушаться. Возможно, будь я трезвее, а окружавший меня народ тише, то еще навострил бы уши. А так… Да и какая разница, какой новый люд решил провести ночь под крышей этого трактира? Меня их пребывание здесь коснуться вряд ли должно.

Впрочем, я ошибался. Один из путников повернулся, решив, видимо, поглазеть, по какому поводу торжество. Его глаза быстро пробежались по вставшей кольцом вокруг стола толпе, затем перекинулись на меня и вдруг остановились. Улыбка вмиг спала с уст пришельца, остекленевший взор мертвой хваткой вцепился в мою тепленькую физиономию. Вдруг человек, резко развернувшись, что-то поспешно шепнул стоявшему рядом товарищу, и теперь и его зенки, прищурившись, покосились на меня. Было сложно разобрать черты лиц визитеров (моему опьяненному зрению сейчас вообще мало что поддавалось), однако прочитать разом сменившееся на них настроение большого труда не составило.

— Эй! — Один из подошедших к нашей компании гостей прихлопнул вставшего на пути Богота по спине. Приятель все так же беззаботного дремавшего Геллера обернулся, взглянув на потревожившего его человека свысока. Помимо невыдающегося роста, пришельца среди остальных партнеров выделяла небритая черная щетина, столь же темные глубокие зенки, и проходивший по носу старый рваный шрам. — Какого беса этот разбойник тут делает?

— А ты сам… — Богот икнул, стараясь заплетающимся языком подобрать внятные слова, — кем… будешь?

— Это тебя не касается, — резко отрезал обряженный в кольчугу воин. — У меня есть определенные счеты с этим человеком.

— Тогда… я тебе не завидую. Понимаешь, по результату только что закончившегося обряда инцисы… — пьяный преступник сам себя прервал на полуслове, высокозначительно вскинув указательный палец, а затем, расплетя язык, по слогам продолжил: — и-ни-циа-ции, «этот человек» теперь под защитой братства Снежного Аспида. И коли тебе хочется иметь дело с ним, придется вначале замарать руки о нас.

— Не чуди, зюзя. Лучше выдай его по-хорошему…

Мне пришлось долго всматриваться в лица и одежду подступивших к нам людей, прежде чем моему залитому элем разуму удалось их распознать. Я, конечно, не помнил физиономий всех членов того конвоя, сопровождавшего достопамятный фургон, однако одного парня среди этих шестерых узнать-таки сумел. Юноша чуть младше меня, около двадцати лет, тот самый, что стоял часовым тогда на опушке. Он расположился позади остальных и, едва сойдясь со мной взглядами, тут же малодушно отвел глаза. Можно предположить, что оставшиеся пятеро тоже составляли свиту везшего в Виланвель осколки торговца. Вероятно, они, пущенные купцом, как он тогда выразился, «на вольные хлеба», быстро отыскали себе работенку, и сейчас решили обмыть удачно завершенное дело, а, возможно, даже не одно… Такой встречи я никак не ждал, чего и говорить.

— Или что? — распетушился Богот, вздымая широкую, обтянутую пышным кожаным жилетом грудь.

Вдруг толковавший с ним наемник резко сделал широкий шаг назад, одновременно с этим извлекая из ножен протяжно лязгнувший клинок. Не успел я и глазом моргнуть, как в дюйме от заметно выпиравшего кадыка седого преступника, угрожающе сверкая, оказалось острие обнаженной спаты.

— Вот что, — высокомерно бросил приземистый воин, вскидывая подбородок.

Губы Богота расползлись в глумливой усмешке.

— Ответ неверный, — произнес бандит.

Улыбка мигом стерлась с его лица, а руки, с казавшейся невероятной для охмеленного мозга скоростью, взметнулись. Десница ударила по запястью наемника, вынуждая меч моментально выпасть из распахнувшегося кулака. Левая же ладонь, ухватив конвоира под локоть, грубо потянула на себя. Богот с громким треском ударил подволоченного противника лоб в лоб, отчего наемник, точно подкошенный, тут же рухнул на пол, схватившись за лицо.

Этот момент словно послужил отмашкой для остальных, досель смиренно стоявших подле меня трактирных посетителей. С восторженными вскриками они, широко размахивая кулаками, полезли на пятерку оставшихся воинов. Моя же нетрезвая туша, точно игрушка-неваляшка, лишь нелепо колотилась о разгоряченных, лезших в драку бандитов, мотыляясь из стороны в сторону. Как итог — меня мощно отшатнуло, и я, потеряв наконец равновесие, грянулся ниц где-то в углу залы. Поднял тяжелую голову, вглядываясь в рябящее и плывущее скопление раздававших друг другу тумаки людей. Вся таверна сейчас поднялась на потеху. Если во время нашей с Геллиром попойки еще можно было наблюдать праздно сидевших и что-то отрешенно обсуждавших посетителей, то теперь такое чувство, что на ногах оказались абсолютно все. Разве что сам детина все так же как ни в чем не бывало дремал на столе, никакого внимания не обращая на творящийся вокруг него хаос.

Вдруг до моих ушей донесся какой-то приглушенный говор, вынудив меня машинально повернуть голову в сторону источника. И только теперь я заметил одного-единственного во всем этом бардаке безучастно сидевшего за столиком в отдалении человека. Им оказался старик: бледный, осунувшийся, с бездной усеивавших лицо морщин и серебристо-седыми, редкими волосами. Но самая необычная черта внешности крылась в его глазах. Их покрывала плотная иссиня-черная повязка, сквозь которую, вероятно, не прорывался ни единый лучик света.

Облаченный в темную мантию слепец сидел, сжав поставленную на столешницу кружку двумя тощими ладонями, на одной из которых тускло поблескивал пухлый бронзовый перстень с васильковым камнем. Губы старика едва заметно шевелились. Однако, несмотря на разделявший нас десяток шагов и тихий голос слепого, слова доносились до меня весьма отчетливо. Более того, они громовыми раскатами звучали в голове, становясь все громче и громче, сливались с вплывавшими в уши гулом, криками, треском, хряском. Проблема лишь в том, что, даже прислушавшись, внять смыслу речей старика я не мог, ведь молвил он на неизвестном мне языке. Скорее всего, на эльфийском, но утверждать не стану.

Слепец говорил очень быстро, неразборчиво, постоянно меня тембр и проглатывая паузы. Но несмотря на это, уши буквально пленились речами старика, и я с каждым мигом не слышал и не замечал ничего и никого, кроме его темной фигуры и сыпавшихся с сухих потрескавшихся губ звуков. Даже когда он начал повторять уже единожды сказанное, мне не сразу удалось это понять. Я был словно заворожен, скован по рукам и ногам, а глаза не тщились оторваться от тихо тараторившего человека.

Тем временем подле меня то и дело валились очередные перебиравшие затрещин выпивохи. Слепец продолжал мирно глаголить, но слова его вдруг стали затухать, темнота в глазах понемногу рассеивалась, а сам старик будто растворялся, удаляясь от меня все дальше и дальше, сливаясь со стенами и мелькавшими между нами буянами. С трудом, но я смог вырваться из этого словесного, окутавшего меня подобно какому-то древнему заклинанию плена. Тогда моим глазам удалось, наконец, заметить, что сейчас все наемники, прикрывая различные части тела, скрючившись и плюясь кровью, уже валялись в разных частях залы, а посетители, довольно быстро потерявшие общего врага, принялись друг за друга, организовав самую что ни на есть типовую пьяную свалку. Трактирщик же оставался равнодушным к творившемуся под его крышей беспределу — видно, подобное давно стало для этого заведения обыденностью.

Я встряхнул головой, оторвал пузо от пола и, нерасторопно обходя разгоряченных элем драчунов и переступая через уже вышедших из сражения, попутно, ненароком, отвесив одному из полезших на меня дебоширов кулаком в живот, подковылял к стойке.

— Тебе что, добавки захотелось?! — расхохотался Брозеф, окидывая взглядом мою косо вставшую перед ним фигуру.

— Нет. — Немеющие губы практически отказывались раскрываться и твердо произносить буквы. — Мне бы… ключи… от комнаты.

— Ах да, ты же на ночлег. Я совсем запамятовал. Вот, держи. — Он, чуть повозившись, достал из-под столешницы грубый стальной ключ, вложил в мои потные ладони. — Второй этаж. Предпоследняя дверь по левую руку. Лестница там.

Трактирщик мотнул головой, указывая на утопленную в арке и дотоль не замечаемую мной узкую поворотную лестницу с пухлыми балясинами.

Я крепко сжал в кулаке возыметый ключ и, благодарственно, пускай несколько недотеписто, кивнув кабатчику, поковылял в названном курсе, не расставаясь со стенкой.

* * *

Не помню, как мне удалось добраться до двери опочивальни и пуще того попасть ключом в замочную скважину. Казалось, только я прикрыл истомленные глаза, погружая опьянелое сознание в сон, как тут же вырвался из его нежных объятий. Солнце едва обрисовалось красноватым диском над горизонтом, и мне было бы в радость продолжить сонно посапывать на подушке в крепком уморении, однако доносившийся с первого этажа хлопотный шум не позволил вновь провалиться в беспамятство.

Только удалось сесть на укрытой мягкой периной кровати, как в висках раскаленным кузнечным молотом рванула резкая боль, от которой я едва не вскричал. С каждой секундой мигрень нарастала все больше, и не было от этой пытки спасения ни в лежании, ни в покрывании головы холодной подушкой, ни в нутряных лжемольбах всем ведомым Богам. Видно, прошлый вечер удался на славу.

Поняв, что безделье меня явно не исцелит, я, сцепив от боли зубы, встал с постели. В несколько шагов преодолев небольшую, скудно обставленную, но хранящую в своей простоте некий шарм комнатушку, толкнул неплотно прикрытую дверь. Створка тихо и коротко скрипнула, правда этот казавшийся невинным звук ударил в моем черепе титаническим кимвалом.

Каждый шаг вниз по тесным ступеням болезненными толчками отдавался в висках. Удивляюсь, как от такой пытки я еще не забился в угол, принимаясь мученически вопить и звать на помощь. Даже разорвавший мне плечо арбалетный болт — и тот причинял меньше боли. В один момент в мою страдающую голову все же закралась мысль остановиться, осесть, передохнуть, а еще лучше — раскроить проклятый череп о сферическое навершие балясины. Однако она тут же отступила, когда я, ступив на лестничную площадку, смог узреть, отчего в таверне поутру поднялись разбудившие меня суетные звуки.

В полуразрушенной после вчерашнего веселья трактирной зале находилось несколько человек. Из знакомых мне — только трактирщик Брозеф, что, расположившись спиной ко мне и скрестив руки на груди, хмуро глядел под ноги. Я даже не сразу смог понять, что за большой и вытянутый, подобно кокону, сверток невзрачной ткани раскинулся на полу, но, когда четверка обступивших его людей, пригнувшись, схватилась за жерди оказавшегося под материей паланкина, осознание ледяным бичом ударило в сознании.

— Взяли! — с натугой поднимая носилки, зыкнул один из мужей.

Едва паланкин оторвался от пола, как из-под выцветшей ткани, в которой угадывалась простая простыня и которая теперь служила покойнику саваном, вывалилась и повисла бледная истощалая рука. А на одном из пальцев коротко сверкнул бронзовый перстень с васильковым камнем.

— Подбери, — угрюмо обратился хозяин таверны к державшему носилки у изножья мужу. Тот, приметив явившуюся на свет конечность, тут же поспешил вновь вернуть ее под прикрытие посмертного покрова.

Поудобнее перехватив древка, траурная процессия двинулась наружу, сопровождаемая мрачными взглядами кабатчика и еще нескольких молчаливо стоявших рядом с ним людей.

— Что стряслось? — дождавшись, пока носильщики скроются из помещения, подступил я к трактирщику.

— Сам ума не приложу, — насуплено ответствовал он. — Этот старец приблудился к нам не так давно. Мне стало его жаль: пожилой да еще и слепой напрочь, вот я и приютил его в своей гостинице. Он многого не требовал, спал в каморке, ел мало, перед глазами не мельтешил… Вот и сейчас проснулся, я завтрака ему предложил, но только он хлебной корки закусил, как вдруг схватился за горло, свалил поднос со стола, а затем и сам рухнул замертво. Причем не кашлял, не бился, не хрипов. Просто упал и… все. Помер. Это произошло настолько мгновенно, что я до сих пор не могу ничего понять… И никакой болезни за ним не замечал, вроде жив был, здоров. Ну, за исключением. — Трактирщик указал пальцем себе на глаза.

— Может, сердце схватило?

— Может и сердце, — горько вздохнув, промолвил Брозеф и махнул рукой. — Буде с ним. Мира его могиле.

— Мира… — вторил я тихо.

— Прости, но… разглагольствования лишь усугубляют мою скорбь. Извини.

Он, быстро развернувшись и закрыв лицо рукой, отошел за стойку.

…Утреннее происшествие совсем выбило меня из колеи. Мало ужасной мигрени, так еще и Смерть внезапно подкралась под самый бок. Долго я в трактире не задерживался. Аппетит отбило напрочь, потому мною было решено просто подняться в комнату за котомкой и, попрощавшись со стоявшим хмурой тучей кабатчиком, покинуть заведение. Но прежде я, разумеется, выспросил у Брозефа путь к жилищу алхимиков. Тот хоть и пребывал в ужасном расположении духа, поведал мне все предельно ясно и спокойно, отчего тропа легко разложилась в моей голове, пускай я ни разу не бывал в этих краях.

Миновав южные врата, хотя вратами это назвать получалось с большой натяжкой, я двинулся по бездорожью. Уединенно стоявший на лысом холме высокий, богатый на вид, с черепичной вальмовой крышей и большими окнами дом показался на окоеме, едва мне довелось отойти от деревенского палисада на пару десятков шагов. Рядом, дугой огибая поместье, раскинулся хвойный редняк, отбрасывавший на здание длинные тени.

Доковыляв-таки до плотной, с изящным рельефом, двери я, с трудом подняв руку — не унимавшаяся мигрень продолжала долбить по голове, отчего последнюю так и хотелось размозжить о какую-нибудь каменюку — и постучал. Ответом мне послужила глухая тишина. Выждав некоторое время, вновь принялся колотить по створке, в этот раз с несколько большим рвением. По ту сторону, наконец, послышались признаки жизни.

— Иду-иду, — прозвучал слабый заспанный голос.

Дюжина секунд ожидания — и раздался щелчок отпираемого замка. Дверь вяло отворилась, являя моему взору низкого, кряжистого мужа. Такой встречи я, признаться, не ожидал, оттого несколько смущенно опустил глаза на хозяина дома. Гном стоял, полусонно опершись на дверную раму и глядя на меня одним открытым, правда, грозившимся вот-вот захлопнуться глазом. Растрепанные бурая борода и волосы, измятая одежда и запах перегара изо рта недвусмысленно намекали на то, что эту ночь представитель горной расы провел не полезнее меня.

— Доброе… — осоловело буркнул он, икнув, и тут же осекся. Ступил шаг на улицу, лениво вскидывая голову к небу, и, спустя мгновение немого созерцания облаков, вернулся обратно под крышу, — день.

— Здравствуйте, милорд гном. — Несмотря на не лучшее состояние, я попытался остаться при манерах. — Я ищу милорда Васака. Поговаривают, он здесь проживает?

— О-о, — протянул бородач, глупо улыбнувшись и прикрыв зенки. Чуть покачнулся, едва не свалившись с ног, но быстро встрепенулся, поймал равновесие, сделав вид, что ничего не было. Вероятно, виновником подобного его самочувствия все же выступала не только сонливость, но и по-прежнему не отступившее действие хмеля. Гном, смыв с лица дурную лыбу и снова икнув, развернулся, подзывающе махнув мне рукой. — Входи.

Затворив за собой дверь, я, шагая сразу за собиравшим все стенки гномом, быстро миновал небольшую, обклеенную карминово-красными обоями прихожую и ступил в обширный зал. Здесь в очаровательной гармонии собрались большой кирпичный камин, ныне полыхавший, несколько высоких и укрытых пышными ажурными занавесями окон, объемная в коричнево-белую полоску тахта, напротив которой располагался небольшой круглый столик, белая медвежья шкура на полу, а также многообразные кресла, стулья, вазы, зеркала, горшки с цветами и кустами, тумбы, всевозможные шкафы и шкафчики. К самой стене была притороченная широкая разворотная лестница с изысканными резными перилами.

Сопровождавший меня гном остановился и, приложив ладони к уголкам губ, во весь голос закричал на второй этаж:

— Васа-а-ак!

В ответ, вскоре, донеслось лишь неразборчивое бурчание.

— Васа-ак, гремлин тебя раздери! Очнись, питок сенильный!

— Чего? — наконец, вяло отозвались сверху.

— К тебе пришли! Какой-то… — гном быстро смерил меня взглядом.

— Мое имя Феллайя.

— Какой-то Фел… — Икота не дала ему закончить мое имя. — Фел… — И снова. — Ой, пацан какой-то, короче. Ходи сюда уже, а то почем мы как бабки на базаре перекрикиваемся?!

— Дай мне минуту, — вздохнув, тихо и нехотя проговорил голос так, что эти слова еле коснулись моих ушей.

На втором этаже заслышалось смутное шебаршение, треск и малопонятная ругань. Под самой притолокой показалась чья-то неторопливо ступившая на верхнюю ступень оголенная волосатая нога. Однако уже вторым шагом стопа неловко повстречалась с самым краем лестничного выступа, соскользнула, и невысокая коренастая туша, сея вокруг брань и грохот, кубарем покатилась вниз. Лишь достигнув площадки и гулко влетев спиной в стену, гном остановил свой колесообразный спуск. Тряхнув седой бородой, тяжело привстал, попытавшись поставить-таки ступни на лестничную платформу, однако и здесь задурманенное тело дало о себе знать. Нога, споткнувшись, отправила только-только пришедшего в себя гнома в очередное, на этот раз менее долгосрочное путешествие вниз по ступеням. Но в итоге, гремя костями и досками, он все же оказался у цели.

— Ух! — только и смог мученически выдавить из себя седобородый, распластавшись на паркете.

Второй гном, подле меня наблюдавший за спуском своего сожителя, вразвалку подступил к лежачему, присел.

— Ничего себе не сломал, фетюк?

— Вроде, нет, — чуть помедлив, буркнул Васак, едва разомкнув губы.

Буробородый гном поднялся, спорой и кривой походкой двинувшись в сторону небольшой, державшей на себе куст сирени тумбы. Его же товарищ, перевалившись набок, устало повернул голову в мою сторону.

— Мое почтение, — произнес он, привставая на локте.

Решив не оставлять своего товарища слишком надолго, молодой гном вскоре воротился, сжимая в руке фигурный бутыль темно-зеленого стекла. Откупорил, пригнулся, дав сидевшему в чудной позе седобородому вкусить содержимого. Сделав несколько глотков, Васак скорчил мину, что-то буркнул и, спустя несколько мгновений, без памяти рухнул навзничь, закатив глаза.

Его сожитель как ни в чем не бывало выпрямился, стал отступать назад, походя запрокинув бутыль в глотку. Только оторвав зеленое горлышко от губ, протяжно икнул, захлопнул веки и, точно подрубленное под самый корень дерево, завалился спиной на маленький чайный столик, с треском развалив искусную мебель на две половинки.

Я же, разинув рот от недоумения, стоял посреди огромной залы в компании двух резко впавших в казавшуюся беспробудной спячку гномов. Выждав какое-то время, начал ходить взад-вперед, не понимая, что нужно предпринимать в такой ситуации. И что вообще, бесы, только что произошло?! Подошел, поднял лежавший в расхлопнутой гномьей ладони зеленый флакон, поднес к носу, резко отдернулся, почуяв выходившую из горлышка резкую тошнотворную вонь. Поставил бутылочку на пол, и решил носком сапога проверить, не отошел ли Васак вообще в мир иной. Как вдруг седой гном решительно подорвался, что я от неожиданности даже взвизгнул. Он осел на полу, посмотрел на меня вмиг прояснившимся взор, тягуче встал, отряхнулся.

— Пожалуйста, присаживайся, — указав ладонью на стоявшее подле тахты бержер, вежливо сказал алхимик, и стал мерно отступать в сторону камина.

Я, от смятения так и не сумев развязать язык, внял просьбе гнома. Оглянулся, приметил маленькое бархатное с золотой тесьмой кресло, сел, перекинув из-за спины котомку и опустив ее на пол. Васак в свою очередь, распахнув стеклянные дверцы примостившегося подле пылающего очага буфета, взял с одной из полок небольшой лазурный пузырек.

— Прошу меня простить за подобный прием, — отходя к все так же бессознательно лежавшему на груде разломанных досок товарищу, говорил Васак. — У нас с братом была веселая ночка, и мы лишь недавно решили отойти ко сну. Да и посещений сегодня совсем не ждали…

Вдруг лежавший неподвижно гном, разинув рот в тяжелых вздохах, очнулся, и Васак, точно пустышку расхныкавшемуся младенцу, молниеносным отточенным движением вдел откупоренный пузырек в губы товарищу. Тяжело сглотнув, буробородый отстранился от питья.

— Мерз… ость… — закашлялся он.

— Знаю. Но я не виноват, что ты не умеешь пить.

— Это кто еще тут не умеет?!

— Уймись, Курло, — грозно взглянув на брата, сказал Васак. — У нас все же гость.

Буробородый, завидев меня словно в первый раз, как ошпаренный вскочил на ноги, обтер ладони о штаны.

— Курло Бломскогг.

— Феллайя. — Пожал я протянутую десницу.

— Рад знакомству. А это мой брат, Васак, — указывая большим пальцем на вставшего рядом седого гнома, быстро проговорил бурый. — Из того же рода.

Мы обменялись короткими приветственными кивками.

— Дальнейшую беседу позволь вести мне, Курло. Как-никак Феллайя пожаловал к моему имени.

— Безусловно, брат, — чрезмерно учтиво согласился Курло. — Оставлю вас наедине.

И, быстро развернувшись, засеменил в один из отходивших от залы проемов.

Васак же только хотел что-то сказать, как вдруг осекся и поджал губы, принимаясь пристально разглядывать мою физиономию.

— У-у, — затянул он, — как посмотрю, ты минувший вечер тоже не за книгами провел? Не удивляйся, мне, как знатному любителю хмельного, хватит одного взгляда, чтобы понять, что именно человек пил и какие в итоге возымел побочные эффекты. Я вижу нечто крепкое, но не слишком, быть может, наливка какая или темный эль. Хм… У меня есть для тебя кое-что.

Васак быстрым шагом подступил к все тому же незакрытому буфету, вытянул из его недр новую микстуру, на этот раз ядовито-желтую.

— Вот. — Он открутил ракушкообразную крышечку. — Выпей.

— Что это? — недоверчиво покосился на флакон я.

— Лекарство. Держи.

Гном поднес бутылочку мне практически под самый нос. Я осторожно, двумя пальцами принял пузырек, нюхнул горлышко.

— Что за народ пошел? — сокрушался гном, всплеснув руками. — Ну чего ты нюхаешь, чего? Думаешь, отравить тебя решил? Так зачем оно мне, я тебя даже не знаю? Да и потом еще от твоего тела избавляться, канаву подходящую искать или яму рыть. А если рыть, то не здесь. Неча мне землю портить. Далече придется отойти, причем лучше всего ночью. А сейчас только утро, к сумеркам труп может и завонять. Хотя, сейчас не так уж и тепло, так что, скорее всего, не завоняет… Но все равно не оставлять же труп в доме, весь интерьер попортит… — Он говорил это таким голосом и с такой миной, словно мысль о том, куда деть мои останки, взаправду крепко взяла его ум. Впрочем, Васак тут же расхохотался. — Давай уже, пей. Полегчает.

Я, ухмыльнувшись и отбросив сомнения, приложился к горлышку. Сделал глоток и мигом, сдерживая тошноту, оторвался, скривившись от кислючего привкуса.

— Да-да, пакость, — принимая флакон из моей подрагивавшей десницы, спокойно проговорил гном. — Зато пакость чудотворная.

Стараясь унять рвотный рефлекс, я еще несколько секунд просидел, инстинктивно зажимая рот ладонью. Однако вскоре, намного быстрее, чем я предполагал, давящая на череп изнутри боль начала отступать, а разум — светлеть. По голове разливалась приятная, заглатывавшая мучительные барабаны прохлада.

Не веря в столь моментальное исцеление, я принялся бесцельно ощупывал виски и лоб, ошеломленно крутил глазами. Васак же, смотря на эти мои действия, лишь довольно ухмылялся.

— Итак, — начал он, убрав зелье обратно, закрыв дверцы и воссев на расположившийся напротив точно такой же, как и у меня бержер, — что привело тебя в мой дом, Феллайя?

— Совет одного доброго колдуна.

— Колдуна? — Густые седые брови удивленно поползли вверх. — Давненько я не встречался ни с кем из этого народа.

— Может, это освежит вам память.

Я запустил руку за пазуху, извлекая припрятанный во внутреннем кармане плаща кисет. Васак, любопытно сощурившись, протянул руку, принял подношение. Быстро растянул сжимавший шею мешочка шнурок и, заглянув, пораженно присвистнул, сунув внутрь едва протиснувшуюся ладонь.

— Старина Вильфред! Я уж и правда подзабыл о его долге. Вот дурак старый, мог же этим воспользоваться. Ан нет! Ну, постарался он, конечно, на славу! Собрал все необходимое… и даже сверх того!

Гном вытянул из кисета корень темно-красного цвета, сродни тому, что архимаг использовал при сотворении таинства той самой ночью, в лесу.

— Глазам своим не верю! — Он поднес растение практически вплотную к своему засаленному, блестевшему на свету алому носу-картошке. — Экий чертяка, даже фибрис отыскал! Ты не можешь себе представить, как тяжело раздобыть такой корешок, Феллайя. Фибрис сам по себе низкорослый, вечно прячется в кустах или травах побольше, да и произрастает к тому же в не самом доступном месте — Пепельных степях. Одна такая маленькая штучка, если ее правильно приготовить, способна в кратчайшие сроки заживить любую рану. Но раздобыть фибрис, как я уже обмолвился, совсем не просто. Все из-за запрудивших Степи троглодитов. Мало того, что расплодились, точно кролики, заполонив своими твердолобыми отпрысками землю бывшего Имлусгайда, так еще и весь фибрис под себя подмяли. Рвут с корнем, едва завидев. А все знаешь, для чего? Не поверишь, для производства оружия. Наложенная на рану фибрисовая мазь сворачивает кровь буквально в мгновение ока. Отсюда и простонародное название фибриса — «кровянка». Варвары отлавливают и пленят особо неугодливых врагов или просто неудачливых путников, четвертуют их, предварительно накачав снотворным маком для болеутоления, смазывают раны этим чудотворным «лекарством», и оно не позволяет жертве умереть от потери крови. А потом привязывают или прибивают расчлененных к щитам и, когда действие мака заканчивается, а бедолаг начинает терзать дикая боль, от которой они принимаются вопить во всю глотку, вооружаются этими «живыми щитами» на бой во устрашение противника. Эффект, говорят, подобный прием производит грандиозный…

— Васак? — вдруг раздался откуда-то из-за стены озадаченный голос Курло, прервав повествование алхимика.

— Что опять? — недовольно вздохнув и прикрыв глаза, отозвался седобородый.

— С каких пор в нашем доме живет козел?

— Козел?.. — Васак отложил кисет, встал, недоуменно глянув на медленно выходящего из проема брата. — Какой в Омут козел?

— Вот этот. — Курло, с нескрываемой натугой, за рога втащил в комнату упиравшееся и негромко, но сердито блеявшее бородатое парнокопытное.

— Вот чертяка! — Седобородый хлопнул себя ладонью по лбу. — А я почем знаю, откуда он тут взялся?

— И что теперь мне с ним прикажешь делать?!

— Я не знаю! Выведи, привяжи снаружи. Если у этой скотины есть хозяин, то, что-то мне подсказывает, на поиски он первым делом отправится именно к нашему дому.

— Хочешь сказать, мы… — Курло едва устоял на ногах, когда козел яростными махами головы попытался сбросить его руки с рогов. — Мы могли его спереть?

— Тебя удивляет такой сценарий? — иронично развел руками Васак. — Напомнить, что ты притащил сюда на прошлой неделе? А кого — на позапрошлой?

— Ладно-ладно. Я понял.

— Вот и замечательно. Надеюсь, мы его именно украли, а не купили. А то я тебя знаю, любишь ты спьяна золотом разбрасываться.

Курло, тихо выругавшись и продолжая бороться с брыкавшимся и царапавшим копытами лакированный паркет козлом, рывками поволок животное к двери. Когда гном-таки с горем пополам добрался до выхода, то лицо его уже приобрело ярко-помидорный оттенок, покрывшись крупными каплями испарины, а скотина, по-прежнему не поддаваясь, чуть ли не взрыхлила пол, оставив на покрытии после себя заметный след из бледных черт, сколов, щепок и, местами, выдранных досок.

— Что-то мы отвлеклись, — едва захлопнулась входная дверь, продолжил Васак, уперев руки в бока. — Чем могу служить, милорд Феллайя?

— Мне нужна одна кислота. Господин Форестер сказал, что спрашивать ее стоит именно у вас.

— Помогу, чем смогу! Друг Вильфреда — мой друг. Итак, — он сел обратно на бержер, сплел пальцы, — что интересует?

— Сложно сказать. Точным названием я не владею. Но она должна помочь мне проникнуть в Трелонскую башню.

После таких подробностей, кустистые брови гнома встали домиком.

— Вот оно что… — аккуратно начал он, потерев пальцами переносицу. — Растворить какой-нибудь Сумеречный мох мои эликсиры еще сподобятся… Но побороть другие охраняющие то место чары им, увы, не под силу.

— Это совсем не требуется. На магию я управу найду.

— Ну… Как скажешь, — проговорил Васак, поведя головой. Встал со скрипнувшего от облегчения кресла, направившись к ряду расположившихся под потолком навесных шкафчиков, взобрался на стул, отворил створки. — Я этой штукой вообще посуду мою… Но и для мха должна сойти.

Он добыл небольшой, напоминавший колбу темный флакон. Вручил мне, после вновь воссев напротив.

— Позволь поинтересоваться, — неуверенно начал гном, выдержав паузу, — что ты там ищешь?

— Извините, милорд Васак, но не позволю, — отрезал я, убирая пузырек в подтащенную котомку. — Это лишь между мной и архимагистром.

— Ясно, — ничуть не обидевшись, сказал гном. — Очередные колдовские интрижки. Ох и натерпелся я от них в свое время. Впрочем, Вильфред должен получше моего сознавать суть вашего дела. Вряд ли старик станет предпринимать необдуманные решения, тем более когда заходит вопрос о подобных местах.

Я лишь кивнул, молча согласившись.

— Но смотри, Феллайя, Трелонская башня — место гиблое. И коли тебя не пугает разбушевавшаяся там сила, то позволь предупредить о дороге. Путь к башне тернист и опасен. Одни Грон-ро чего стоят. Ходят толки, что там скверна какая-то обитает. Кто такая, как выглядит — не знаю. Немногие возвращались после вояжей к топям, а те, кого Судьба все же пощадила, внятного описания существа так и не выдали. Кто-то говорит о человекоподобной фигуре, кто-то об огромных лапах, а чей-то поврежденный ум и вовсе ссылается на покрывающий спину твари черепаший панцирь. Так что будь на чеку и не вздумай разбивать посреди Грон-ро ночной бивуак. А если все же наткнешься на нечто опасное, то лучше затаись. Сражаться с неизвестным всегда тяжело, особенно на его территории, да и бежать по болотам дело не из легких. Один неверный шаг — и рискуешь навеки остаться под сенями тамошних кипарисов.

— Вильфред меня ни о чем подобном не предупреждал.

— Как же? — истово удивился Васак. — Не мог же он и словом о Грон-ро не обмолвиться?

— Обмолвиться-то обмолвился, но сказал, что это все бардовские байки — не более.

— Байки — не байки, а люди все одно пропадают. И невидальщину всякую болтают. Дыма без огня не бывает, Феллайя. А Форестер давненько в глуши живет. Быть может, многие происшествия на Грон-ро банально не дошли до его ушей.

— Быть может… Благодарю, — покорно поклонился я. — Я учту ваши советы.

— И еще: поперед Грон-ро поля дикие легли, высокотравные. О них тоже в последнее время уйма побасок ходит. Знатоки бестиариев поговаривают, мол, там ырки завелись. Твари, отмечу, не из приятных. Хотя в эти-то россказни я верую уже куда менее охотно. Серьезных подтверждений гнездам ырок в той местности нет. Но все равно гляди в оба. Возможно, опасность встретит тебя раньше, чем ты будешь того ожидать.

— Если на кого и наткнусь, то у меня найдется, чем их встретить. — Я погладил рубиновый набалдашник притороченного к поясу фальчиона.

— Не может быть! — В очередной раз глаза гнома пораженно округлились. Он встал, неспешно подступил ко мне, не сводя взгляда с моего клинка. — Это тот самый меч?.. Ты позволишь?

Я, не найдя резонов противиться, изъял оружие из ножен, вкладывая рукоять в тучную гномью десницу. Васак завороженно заскользил взором по стали, провел по ней пальцем, прокрутил меч в кисти. Казалось, что в руках он держит не смертоносное оружие, а настоящее произведение искусства.

— Борода всемилостивого Берима, до сих пор хранил, пройдоха обветшалый. Знаешь, Феллайя, кто выковал этот фальчион? Я. Моя последняя и, воистину, лучшая работа. Право, недолго я варился в кузнечном ремесле. Алхимия быстро пленила мой тогда еще юный ум своими мифами и легендами. Хотя, наковальня, горн, клещи и все прочие атрибуты по сей день пылятся в подвале этого поместья. Не знаю, зачем я их перевез. Тяжелые ведь, заразы. Наверное, память… Тогда Вильфред был против того, чтобы я добавлял этому клинку даже щепотку уникальности. Он настаивал на самом простом мече, коим в боевой горячке можно было бы скоро овладеть, легко взмахнуть и молниеносно поразить. Однако, вопреки желанию заказчика, я не мог позволить своим жадным до изысков рукам выковать нечто совсем заурядное. Посему и добавил к стали несколько щепоток чистой серебряной пыли, чтобы нечисти неповадно было. Мало ли с чем этому оружию пришлось бы столкнуться. И видишь, как оно сложилось, тебе подсобил. В предстоящем походе серебро может прийтись как раз кстати. Одной более-менее глубокой раны всякой нелюдине хватит, чтобы сгноить органы изнутри, подарив твари скоротечную, но мучительную смерть.

Гном, в последний раз провернув фальчион, вернул его мне.

Внезапно входная дверь распахнулась, гулко грянувшись о стену и вновь захлопнувшись. Испачканный грязью с головы до ног Курло быстрой походкой, чертыхаясь, прошествовал сквозь залу.

— Клятый козел, клятое утро, клятый эль, — тихо бурчал он себе под нос, зажимая затылок ладонью. — Чтобы я еще хоть раз так нажрал…

Но не успел гном закончить, как позади него раздался оглушительный треск, а уже в следующее мгновение слетевшая с петель входная дверь ударила ему в спину, опрокидывая на пол и придавливая сверху. В разверзнутом проеме, гордо блея, стоял тот самый только-только выволоченный Курло на улицу козел. Правда, выглядело животное совсем неважно: шерсть потемнела, местами и вовсе оплешивев, морда осунулась, став угловатой, а буркала налились кровью. И, сдавалось мне, подобная метаморфоза — вовсе не гномьих рук дело.

Выждав короткую паузу, пока Курло сбрасывал с себя створку и приседал, парнокопытное сорвалось с места. Лишь в самый последний миг, когда рога козла и лицо алхимика разделяло порядка локтя, мои руки сами собой инстинктивно сплели заклятие, отшвырнув животину в стену. Гулко грянувшись о перегородку, козел рухнул набок, забив ногами и беспомощно забекав.

Не прошло и пары секунд, как вскочивший на ноги и невесть откуда выхвативший топор Курло занес оружие над трепыхающимся парнокопытным, но вовремя подоспевший брат успел его остановить:

— Отойди! — схватив буробородого за взброшенные руки, крикнул ему в лицо Васак.

Молодой алхимик спорить не стал, хотя его округлившиеся от гнева глаза буквально испепеляли козла взглядом. Курло начал пятиться, однако топор даже не думал убирать.

— Успокойся, — мягко говорил ему брат, — это простая скотина. Тупое животное…

— Простая?! Туп… тупое?! — от взявшей его ярости буробородому с трудом покорялись слова, он постоянно путался, запинался, зато активно жестикулировал. — Ты видишь? Видишь это, Васак?! Она… оно вынесло к… чертям собачьим дверь! Хочешь сказать, «простая скотина» способна на такое?!

— Еще раз повторяю, Курло, успокойся, — седой, казалось, вовсе его не слушал. — Положи топор, присядь, закури трубку.

Брат вновь хотел ему что-то сердито возразить, но вдруг захлебнулся словами. Красноречивы были лишь его глаза, которые по-прежнему смотрели на козла, и в которых теперь заместо лютого возмущения внезапно пробудился настоящий животный страх. Васак не решился оборачиваться сразу, видно, сочтя этот взгляд за некую уловку, но едва его ушей коснулись доносившиеся из-за спины хруст, хрипы и отвратительное бульканье, как сомнения тут же сошли на нет.

Козел все так же лежал на боку, бодая копытами воздух и блея. Но если раньше мне думалось, что он ведет себя так из-за боли от столкновения со стеной, то теперь я понял, в чем заключалась суть его брыканий. Под темной козлиной шерсткой что-то вдруг зашевелилось, заползало, забегало. У шеи взбухали и сдувались подкожные пузыри, конечности чуть заметно изламывались в непривычных местах, ребра словно выдавливались изнутри. Казалось, это действо должно доставлять животному чрезвычайные мучения, однако из его глотки с каждой секундой доносились все более тихие и редкие звуки. Зато тело козла шумело еще как: гудело, скрипело, гремело, хлюпало.

— Держи его! — громко рявкнул Васак брату, указывая пальцем на парнокопытное.

Курло без лишних слов сразу же навалился на мутирующее животное. Седой же гном выскочил на улицу, недолго там порыскал, что-то громко, но неразборчиво бурча, тяжелыми шагами воротился, сокрушенно схватившись за голову.

— Там… там. — Его глаза бегали по придавленному алхимиком козлу. — Там столько…

— Че… го? — борясь с вырывавшейся скотиной, проскрипел буробородый.

— Да чего только нет! Спирт, кирказон, плесень желтая. Куча других эссенций. Все разбитое, все вытекшее.

— И… что теперь?

— Как что, дурень?! Тебе водка все мозги к чертям спалила?! Эта тварь налакалась из лужи! Из лужи со всей этой дрянью! Вместе смешанной! Ты хоть можешь себе представить, чем это может обернуться?

— Знаешь… мне сейчас… сложно что-либо представить…

Курло привстал, секундно размялся и вновь повалился на козла всем весом.

— Ты… — заговорил он, приметив взявшие замолчавшего брата думы, — ты можешь что-нибудь… сделать?

— Я… — Васак потер затылок, нерешительно озираясь по сторонам. — Я могу попробовать.

— Давай только резче, хорошо? Кажется… из бока этой твари начинает… что-то лезть.

Надрывно прохрипев, Курло обхватил козла руками, словно пытаясь вдавить его в пол. Васак же, недолго пометавшись, широкими шагами устремился в другую комнату. Заслышались скрип створок, лязг петель, переливчатый звон стекла вкупе со спорым бурчанием и то и дело возникавшим топотом.

Я стоял, слабо понимая, что мне следует делать в сложившейся ситуации. Впрочем, покрывшийся ярким багрянцем буробородый алхимик вскоре нашел для меня занятие. Правда, не сказать, что оно требовало исключительных знаний, недюжинной силы или прямых рук. Хотя последнее все же было желательно, дабы помочь мне не расплескать до краев наполненный можжевеловой водкой граненый стакан на долгом пути от прикаминного серванта до, собственно, губ боровшегося с мутировавшим парнокопытным гнома. На мгновение ослабив хватку, в наслаждении глотая питье, алхимик благодарственно кивнул и навалился на тварь с возросшей силой. На несколько секунд Курло даже удалось полностью обездвижить животное — другое дело, что вскоре после этого он вдруг сдался, лихорадочно отпрыгнул от козла, болезненно припал на одно колено, держась за грудь и шипя сквозь зубы.

— Зараза! — проворчал он, оторвав окровавленную ладонь от торса и взглянув на протянувшуюся от ключицы до самого живота глубокую рванную рану.

Только гном хотел, сжав кулаки, броситься на уязвившую его тварь, как, подняв глаза на козла, неожиданно для самого себя остановился, утопив собственное исступление в возникшей внутри пучине страха. Уже не издававшее никаких звуков парнокопытное практически покойно возлегало на полу, иногда лишь судорожно придергивая ногами и головой. Зато бесновалось вырвавшееся из его бока гладкое вострое щупальце, изгибаясь и мотыляясь из стороны в сторону, разбрызгивая сгустки крови вкупе с полупрозрачной слизью. С каждым ударом сердца новая конечность вылезала наружу все больше, хрустя козлиными ребрами, мышцами, сухожилиями, гнусно треща и чавкая.

— Васа-а-а-к!!! — пронзительно завопил Курло, схватив меня за руку и пятясь.

Но седобородый гном появился в комнате еще за секунду до этого призыва.

— Drui mig lyng! — живо вскрикнул он — вероятно, ругнулся, — вздрогнув, отшатнувшись и ухнув спиной в стену, да так, что едва не выронил из рук кухонную воронку и банку с какой-то мутной жидкостью.

Впрочем, ошеломление быстро оставило Васака, и он в пару прыжков подскочил к твари. Правда, совсем близко к себе она его не пустила — щупальце извернулось, попытавшись резким выпадом уколоть гнома, но тот успел вовремя замедлиться и увернуться. Вытянувшись подобно потревоженной змее, омерзительная конечность словно следила за Васаком, поворачиваясь соответственно его передвижениям. Гном в свою очередь пытался обойти козла с головы, но и там щупальце не позволило ему подойти слишком близко.

— Чтоб меня! — спасовал седой, встав рядом со мной. — Я должен залить эту дрянь ему в глотку. — Он кивнул на сжимаемую в руке банку. — И желательно как можно скорее. Иначе, кто знает, что и с какой стороны у него еще вылезет.

— Я могу поп… — вдруг скривился Курло, прерывая себя на полуслове и крепче сжимая грудь. — Могу попробовать его обездвижить.

— Еще чего не хватало, — наблюдая за пляской скверной бескостной конечности, отвечал Васак, до сих пор не уличив ранение брата. — А мне прикажешь потом на похоронах рассказывать, как тебя насмерть пронзило козлиное щупальце? Так себе идейка.

— Я скручу его, — вступил я. — Мне для того к этой твари подходить не нужно. А ты делай, что необходимо.

Старый алхимик глянул на меня снизу вверх, недолго помолчал, словно просчитывая в голове план действий, и согласно кивнул:

— Будь по-твоему. Надеюсь, сдюжишь с его брыканиями. А ты. — Васак повернул голову в сторону брата и, заметив-таки огромное кровавое пятно и рану на груди последнего, тут же переменился в лице. — Преславный Берим, это еще что такое?!

— Ничего особенного, — махнул головой Курло.

— Да я вижу, так, царапка мелкая. Смотри мне тут кровью не истеки…

— Я на ногах, Васак, — перебил брата буробородый. — Все нормально. О лечении подумаем позже.

— Хорошо, — с трудом оторвав взгляд от Курло, решительно глянул вперед старший алхимик. — Тогда не будем больше откладывать.

Я счел эту фразу за отмашку. Рука взметнулась вперед, бросая в козла простейшим сковывающим заклинанием, кулак стиснулся, фиксируя попадание в цель. Неподвижно лежавшее животное чуть вздрогнуло, а щупальце прижало к телу невидимым прессом, бороться с которым конечности было, как видно, абсолютно не под силу. Поначалу я думал и вовсе отрубить лишний член, однако было неизвестно, как бы это отразилось на мутации. Возможно, все бы прекратилось, а возможно, козел бы тут же обзавелся новыми щупальцами, крыльями, клешнями, жвалами. К сожалению, о факторах мутагенеза мне не приходилось слышать и краем уха, оттого и последствий я предугадать не мог.

Увидев окончательно парализованное парнокопытное, гномы бросились к туше. Присели, Курло запрокинул голову козла, открыл пасть, вставил воронку. Васак же, со скрипом открутив крышку, чуть наклонил банку, заставив мутноватую бледно-желтую жидкость излиться в глотку животного.

— Без толку, — вскоре обнаружив, как весь раствор вытекает из пасти кашляющего животного, прервался старший брат, ставя сосуд на пол.

— И что прикажешь делать? — Курло выудил воронку.

— Ну, — с наигранной задумчивостью почесал затылок седобородый, — есть еще один способ…

— Во имя Берима, говори уже прямо, Васак!

— Как правило, существует два варианта напрямую попасть в желудок живого существа…

— Клистир я этому козлу в жопу совать не буду!

— А тебя и не спрашивают, — отрезал Васак. — Где лежит — знаешь. Неси давай.

Курло попытался возразить, но суровый взгляд брата не позволил ни одному протестному слову слететь с его губ. Буробородый прорычал, ругнулся сквозь зубы, всплеснул руками да поднялся, широким шагом уйдя из комнаты. Вернулся он довольно скоро, не прошло и десятка секунд. Я тем временем, не разжимая кулака и не сводя взгляда с животного, присел на маленькую тахту, давая отдых ногам. Мое же колдовское естество до сих пор, как не странно, не выдало ни малейшего признака усталости.

Коснувшись двумя пальцами лба и прошептав что-то с закрытыми глазами, точно помолившись и вызвав тем самым ухмылку на лице Васака, Курло с размаха, словно кол в сердце вампира, вонзил медицинскую трубку в задний проход козла. Животное от такой процедуры даже не ойкнуло, а вот буробородый наскоро отскочил, став брезгливо отряхивать и обтирать руки.

— Ох, деятель, — покачал головой Васак и начал медленно и аккуратно вводить раствор.

Всего мероприятие по «излечению» парнокопытного заняло чуть более нескольких минут, после которых Курло пришлось выволочь окончательно присмиревшее животное наружу. Васак же, пригласив меня обратно на бержер, вновь уселся напротив, прежде ополоснув руки в тазике.

— Чего только в этих стенах не приключается, Феллайя, — улыбнулся он, подобрав уроненный в суете фальчион. — Прости, что он оказался на полу.

— Ничего. — Я спрятал протянутый меч обратно в ножны.

— Странное дело, — гном откинулся на спинку стула, мечтательно-отрешенным взглядом уставившись в потолок. — Я всегда осуждал тех, чьи чертоги ты решил посетить. А сейчас… сейчас меня самого словно посетил трелонский дух. Все этот треклятый козел. Знаешь, поговаривают, хотя правды никто и не знает, что некроманты проводили в своей башни самые разнообразные опыты. В том числе и над животными. Кормили их смесями разных токсичных трав, кореньев, плодов и смотрели, что приключится. Зачем оно им было нужно — загадка, которую ты, возможно, скоро разгадаешь. А, возможно, и нет, — совсем буднично пожал плечами Васак, опуская на меня глаза. — Вот и я теперь. Ох, знал бы ты, как хотелось мне оставить все как есть, посмотреть, что случиться с этим козликом дальше, все исследовать. Но… Я все сделал правильно. Нельзя насиловать природу, какой бы силой ты не обладал. Она все одно сильнее, и месть ее может быть во стократ страшнее любых войн… Не знаю, зачем я вообще тебе все это рассказываю. Итак, на чем мы остановились?

— Вы, кажется, потчевали меня напутствиями и предупреждали о возможной угрозе…

— Ах, да-да, верно. В общем, будь на чеку, мой юный друг. Меч у тебя знатный, но сам по себе он — лишь кусок обычного, пускай искусно вылитого, филигранно выкованного и вообще шедеврального металла, какой еще поди поищи, — седой гном не упустил возможности еще раз похвалить самого себя за созданный когда-то давно клинок, расплывшись в игривой лыбе. — Здесь нужна твердая рука и острый глаз. Впрочем, важнее всего быстрые ноги и отсутствующее чувство собственного достоинства. Они лучше остального способны вытянуть тебя из любой передряги.

— Обязательно учту, — ухмыльнулся я, вставая на ноги. — Что же, я благодарен вашим советам и радушью, милорд Васак. Но мне пора в путь, мы и без того с вами засиделись.

— Зато будет что вспомнить… Постой. — Он поднялся и быстро засеменил к устроившемуся подле камина буфету, извлек округлый, овитый толстой сетью бутыль. — Быть может, на дорожку?

— Нет, извольте, — даже не задумавшись над предложением алхимика, отказался я. — Этой ночи мне хватило с лихвой.

— Смотри сам, дорогой друг. Путь до Трелонской башни неблизкий, самоходом — около недели. И поселений по пути ты больше не встретишь. Оседать еще северней не станет даже отпетый полоумец.

— Благодарен за вашу заботу, я справлюсь…

— Хоть яблок захвати! — окрикнул меня Васак, когда я повернулся в сторону выхода. — Из-за Мадрусовой Росстани приплыли. Редкий сорт. Один такой вкусишь — и целый день сыт будешь. Просто я уже не знаю, куда деть экое добро. Еще целый мешок гниет лежит. Скотина не жрет — видно, слишком изысканное для них блюдо. Либо просто осенних фруктов не любят. А Курло от одного их вида скоро и вовсе мутить начнет.

Я томно вздохнул.

— Ладно, — поняв, что от гномьего гостеприимства с пустыми руками не уйдешь, сдался я. — Пожалуй, возьму парочку.