Свет сквозь снег

Мне жаль белых медведей в зоопарках. Не только потому, что эти величавые обитатели ледяной вольницы обречены день-деньской изнывать на раскаленном от солнца бетоне и барахтаться в затхлой воде убогого бассейна, а еще и потому, что каждый белый мишка в зоопарке — это его загубленная там, на севере, мать, которая могла бы подарить миру еще не одного белого медвежонка.

Дело в том, что для зоологических садов отлавливаются только крохотные медвежата. А никакая медведица добром своего детеныша не отдаст.

Мне вспоминается медведица, которая однажды весной на далеком чукотском берегу вместе со своим малышом бежала от охотников в ледяной простор океана.

Медведица к той поре уже была большая и мудрая. Зверь в полном расцвете сил. Как и все белые медведи, она кочевала по океану вместе с ледяными полями. Куда ветер и океанское течение помчат льды, туда и медведи отправляются. Белый медведь — водный житель, на сушу выходит редко. И плавает он лучше, чем бегает. Я нимало не был удивлен, когда чукчи-рыбаки рассказывали мне, будто видели белого медведя, преспокойно плывущего в открытом море, в свободном от льда пространстве, чуть ли не в пятнадцати километрах от берега. Видимо, зверь собирался добыть тюленя или промышлял рыбу. А то и просто плавал в свое удовольствие.

И та крупная медведица, о которой пойдет наш рассказ, тоже странствовала по льдам, охотилась в полыньях на тюленей. Ей не страшен был никакой зверь; ведь в северных морях белый медведь сильнее всех. Разве что клыкастый, матерый морж ему опасен. И то лишь на воде: моржи плавают и ныряют не хуже медведей, но на льду и на суше еле ползают.

Наступила полярная ночь, долгая, почти на целых полгода. Белые медведи и в полярную зиму дрейфуют на своих ледяных кораблях. А те медведицы, у которых к весне ожидается один или два детеныша, идут на берег, устраивать берлогу. Вышла в ту зиму подыскать себе логовище и наша белая медведица.

Она выбрала себе глубокую ложбину меж прибрежных скал. Отменная оказалась ложбинка! Медведица в ней устроилась, а ветер все задувал, пурга щедро порошила снегом, покуда не засыпала медведицу, плотно укутала. Медведица прорыла только тесную отдушину, чтобы проходил воздух. В лютую стужу полярной зимы из этого отверстия вился легкий пар от медвежьего дыхания. Ближе к весне, когда солнце уже поднималось над горизонтом и кругом становилось светло, медвежье оконце издалека чернело над занесенной снегом кручей прибрежных скал.

Малыш медвежонок уже проживал в берлоге с мамашей. Он жался к теплому материнскому боку, но еще чаще, примостившись у матери в охапке, поглядывал на отверстие, через которое под снежный пласт проникал снег. Медвежонок был белейший, а глазенки — черные, словно пуговки. Он хорошо различал свет и тянулся к нему. Но медведица не пускала, она держала его в берлоге, питала сытным своим молоком и ждала, когда детеныш подрастет и как следует окрепнет для кочевой жизни в океанских льдах.

В то утро чукотский охотник Тинаукутаги н ехал вдоль побережья, заложив в упряжку всю девятку своих собак. Снег был слежавшийся, плотный, нарты скользили легко, собаки резво мчали. Тинаукутагин погонял упряжку и высматривал медведицу. Ему велено найти логово белой медведицы и взять детеныша. Он нужен какому-то большому зоопарку, там давно ждут белого медведя. Для Тинаукутагина это приличный заработок. И лицензия на отстрел белой медведицы при нем… Тинаукутагин — охотник. Старый, дошлый охотник. С самого начала весны он разыскивает медвежью берлогу.

Вдруг Тинаукутагин резко налег на шест, прилаженный к нартам и с силой воткнул его в снег. Заметил отдушину в медвежьем логове… Нарты стали, собаки не повезут дальше, оглядываются на хозяина. А хозяин выпряг одну собаку, указал ей на черное отверстие в снежной круче и послал взглянуть, есть ли в берлоге зверь. Этот пес не только возит нарты, но и лучше всех чует медведя.

— Ступай, гляди медведя, — сказал Тинаукутагин собаке. Если берлога пуста, собака тотчас вернется обратно. Если в логове зверь — не уйдет, будет стоять и лаять.

Собака приблизилась, сунулась носом к логову… Взвизгнула, отскочила назад и залаяла.

Тинаукутагин знает, что делать. Белый медведь ему не в новинку. Но нужны товарищи, чтобы забить зверя, потом — клетка для медвежонка, нарты, чтобы увезти тушу… Тинаукутагин взял в нартах шест, привязал к нему красный лоскут и воткнул этот флажок возле самой медвежьей отдушины. Красный, трепещущий на ветру лоскут наводит страх на медведя. Зверь никуда не уйдет, затаится в логове, пока Тинаукутагин не подоспеет с помощниками. Тинаукутагин поставил пса-медвежатника обратно в упряжку и отбыл.

А медведица, как только удалились шаги человека и замолк собачий лай, сильно забеспокоилась. Надо уходить отсюда, уходить, пока не поздно! На всякий случай она отпихнула детеныша в глубь берлоги, а сама лапами и мордой принялась расширять дыру в снегу, чтобы взглянуть, как обстоят дела снаружи. Осторожно крадется… Ух!.. Да там жуткая багровая ткань полощется прямо перед ее оконцем… Медведица в ужасе отпрянула. Едва сынка не смяла…

Засела медведица в логове. От страха сильно колотится сердце зверя. Медвежонок жмется рядом. И у него сердчишко тукает тревожно. Не потому, что он догадывается, в чем дело, — просто чует, что его родительница, огромная и сильная, чего-то боится…

Сидит медведица в берлоге и не знает, как быть. Что ей делать?

А Тинаукутагин в селении сзывает народ, подбирает собачьи упряжки. И мне говорит:

— Тебе тоже надо ехать стрелять медведицу!

Жаль мне зверя. И малыша жаль. Но я еду. Медведицу и так и так убьют. А охоту на белого медведя не каждый день увидишь.

Мы отправляемся. Мчатся пять собачьих упряжек. Одна за другой. Скользят нарты. В одних — клетка для медвежонка.

Мы ехали почти целый день, пока добрались до снежной берлоги.

И тут наш Тинаукутагин как раскричится, как запричитает. Я отлично слышу его в третьих нартах.

— Ушла медведица!.. Ай-яй-яй! Нехорошая, злая медведица! Убежала, на тебе!

Издалека видать — трепещет красная тряпица. За ней темнеет отверстие в снежной круче. Просторное, широкое, как раз по большому, матерому зверю…

Мы подъехали ближе. Обступили берлогу, взвели курки. Как знать — а вдруг?.. Спустили собак. Собаки обнюхивают дыру в снегу, а лаять не лают. Нет медведицы, и все тут…

Мы и следы нашли, где снег порыхлее. Так и есть: прошла медведица и рядом детеныш. Как угадать, где они сейчас… Необъятна ширь ледяных полей океана! Ни нартам проехать, ни людям пройти через ропаки, наледи…

— Вот ведь нехорошая медведица! Хитрая, злая…

Это все Тинаукутагин сокрушается. А у меня, скажу откровенно, отлегло от сердца.

Видимо, сутки, а то и двое суток медведица томилась в страхе. Пока, наконец, отважилась и нарушила правило. Она ринулась мимо флажка и ушла. И теперь уже никогда, никогда в жизни она не устрашится яркого шевелящегося лоскута. Молодец медведица, умная зверина! Вслух я этого, однако, не произнес.

Узнать бы, где она сейчас, эта мудрая медведица? Детеныша своего давно выпестовала. Возможно, и других вырастила… И живут они среди льдов, на широком, необъятном приволье…

 

Вожак

Веет теплый юго-западный ветер. Небо чуть прояснилось, но дождь может хлынуть, когда ему вздумается.

На рассвете тянуло совсем с другой стороны. Озеро пошло волнами тоже оттуда. И ветер тогда принес слабый волглый запах. А теперь он обернулся с юго-запада и пахнет дождем.

Рябчик поднялся с места, нюхнул ветер и улегся снова, свернувшись калачиком. Дождь — эка невидаль! На этом острове редко бывает, чтобы ветер не примчал с собой дождь.

Другие собаки со скуки лают. Побрешут, и молчок. Рябчик лежит молча. Негоже лаять просто на ветер.

Рябчик теперь самый главный и уважаемый пес. Правда, он на привязи, а Мироныч гуляет свободно, зато Рябчик — вожак упряжки, а Мироныч — вожак, да бывший. Он был вожаком, когда Рябчик бежал правым в первой паре, а Мироныч шел впереди один, и его слушались остальные восемь собак, запряженных по две, пара за парой.

Все девять собак упряжки, как на подбор, крепко сбитые, широкогрудые, с сильными ногами. Хоть по масти они слегка различаются — кто потемней, кто помышастее, но у всех шерсть мягкая, густая и теплая. У всех уши торчком, а хвосты косматые, лихо закрученные, замечательно ими вилять при виде хозяина и прикрываться удобно, когда свернешься на снегу или летом среди пучков травы. Даже у Мироныча, степенного ветерана, хвост жизнерадостно завернут кверху.

Что-что, а уж Миронычев хвост Рябчику знаком как нельзя лучше. За ним он бегал не одну зиму и не одно лето. Следовал за Миронычем, видя лишь его мелькающие лодыжки, хвост да уши, и старательно перенимал мудрость вожака. Хозяин давно подметил одаренность Рябчика и запрягал его ближе к Миронычу, передним справа. Это как раз то место, куда ставят ученика — будущего вожака упряжки. Сейчас первым с правой стороны позади Рябчика идет Поль. Молодой, тоже очень смекалистый пес, который, возможно, со временем заменит Рябчика, а то и поведет вовсе новую упряжку.

Рябчику непонятно, каким образом хозяева выбирают собакам клички. Ну, Мироныч — это еще куда ни шло. А он — Рябчик. Но ведь он не птица. И ничуть не рябой. А наречен Рябчиком, и все тут…

Мироныч подходит к Рябчику, лакает воду. Рябчик не возражает — попей, Мироныч, из моего ведра, если захотелось. Славный пес, давний приятель по службе…

Мироныч порядком глуховат. Ветер приносит лай чужой упряжки — собак, привязанных за озером. Мироныч не верит своим ушам — неужели это ветер так завывает собачьими голосами? Старый пес, поставив ухо к той стороне, пытается учуять собак и нюхом. Но ветер не доносит запаха, и Мироныч растерян.

Лето — холостая пора. Томительная. Ни тебе снега, ни дальних пробежек. На лугу, на пологом взгорке близ озера, хозяин набил кольев и привязал к ним собак упряжки. Каждую по отдельности, чтобы друг дружку не достали и не вздумали бы затеять потасовку. Поставил перед каждой по ведру воды — пейте. Дни теплые. Кормить своих собак хозяин приходит раз в сутки, под вечер. Собаки на лугу вырыли, выцарапали глубокие ямы и, если не лается и надоедает бегать вокруг кольев, сколько пускает веревка, укладываются на дне этих ям и дремлют свернувшись.

Мироныч бродит без привязи. Далеко ои не отбежит, не расстанется со своими.

Тут же, в траве, кинуты нарты. Пошире, подлинней да потяжелей — зимние. Легкие, поменьше — летние. Зимой, по снегу, и крупные нарты везти нетрудно. А летом через кочкарник, по сырой приболотной траве провезешь разве что легкие нарты и хозяина в них. Рядом с нартами валяется и упряжь: длинная веревка, от нее ветвятся веревки покороче, при каждой ошейник и постромка. Девять постромок.

Как чудесно было бы мчаться впереди упряжки по тесным тропам, проложенным собаками, по склонам зеленых холмов! Взметаются брызги из-под ног на затопленных лугах. Хозяин покрикивает: «Вперед!» Вся восьмерка, бегущая следом за Рябчиком, визжала бы и лаяла от радости. А он, Рябчик, вел бы молча: ведь ему надо направлять остальных, зорко глядеть вперед, прислушиваться, держать нос по ветру. Хозяин крикнет — «право». Иногда — «лево». И вся упряжка повернет, куда велено. Никаких поводьев не нужно. Ездовые собаки понимают слово.

За озером, у подножья холма, начинается добрая, торная дорога. Рябчик поглядывает в ту сторону, взвизгивает и, сидя на месте, невольно начинает перебирать передними лапами, будто мчит по свободной тропе… На этом острове есть еще и стежки, как будто выдуманные нарочно для собак. Весь остров — озера да холмы, озера да холмы, а луга, где колышутся травы, сплошь в буграх и кочках. И лишь узенькие тропки вьются меж кочек, там, где поровнее. Тропки эти настолько узкие, что по ним могут бежать рядышком всего две собаки, в самый раз по ширине нартовых полозьев.

Рябчик вспоминает, как было зимой. Нет, не минувшей, гораздо давнее. Уже дважды после этого прилетали кроншнепы на кочковатые луга. И дважды снимались с озер осенние утки.

…Хозяин поехал ставить капканы на песцов и разбрасывать приманку. Мироныч шел первым. Рябчик — за ним. Он прилежно постигал у Мироныча его науку.

Хозяин покрикивал: «вперед», «лево», «право». Собаки бежали шибко и резво. Короткий зимний день быстро шел на убыль.

Тут, на острове, что ни час меняется ветер. И день, ясный с утра, окутался вечерней дымкой, стал хмуриться. Закружились снежинки. Все гуще, все быстрее… И забушевала пурга. Ночная пурга.

Поначалу хозяин еще командовал: «лево!» и «право!». Потом перестал. Молча сидел на нартах. Он заблудился. Собаки должны сами доставить его домой.

Мироныч — старый пес. Опытный, мудрейший вожак. Он бежал впереди, натянув постромку, а остальные — за ним. Опустив головы и ощетинив хребты — ведь снег сыпал в глаза, а ветер насквозь пробирал их косматую, жаркую шубу.

Вся упряжка устала и проголодалась, час кормежки давно миновал. Пурга ярилась.

Рябчик шел за Миронычем, так же усердно тянул веревку и слепо верил вожаку. Все ездовые собаки с незапамятных времен повинуются вожакам — таков собачий закон. Упряжка, если в ней начнется склока, далеко не уйдет.

Но Рябчик многому научился у Мироныча. И вот, идя вторым в упряжке, он невзначай спрашивал и собственное чутье: верно ли бежим?

Пурга бушевала вовсю.

Хозяин решил не останавливаться, а ведь мог бы сделать привал. В нартах — мешок, а в нем — вяленая рыба. Он бы мог раздать собакам по рыбине. Поставить нарты стоймя, с подветренной стороны. Собаки легли бы кольцом вокруг хозяина и согревали бы его. Пурга занесла бы их снегом. В тепле и переждали бы непогоду. А потом — пожалуйста, снова запрягай собак, и они весело довезут тебя домой. Но хозяин не захотел, он знал, что до дома рукой подать. И ему не терпелось добраться туда, несмотря на пургу.

Обойдется. Собаки еще не слишком уморились. Вывезут.

Тут-то Рябчику и почудилось, что бегут они неправильно.

Рябчик сомневался в себе, но еще не перестал верить вожаку. А тревога росла. Рябчику уже казалось, что они пробегают мимо самого дома, левей его! Но Мироныч повлек влево.

Рябчик уже не мог преданно идти за Миронычем. Он на миг забыл важнейший закон собачьей упряжки и попытался тянуть собак вправо. Но Мироныч — это был вожак, — он упрямо вел влево. И вся упряжка, повинуясь Миронычу, оттянула Рябчика, как он ни противился.

А хозяин сидел в нартах и без конца твердил: «Вперед, собакушки… Ведь дом так близко…»

Но дом все не показывался.

Мироныч — бывалый вожак. Но вся упряжка знала, да и сам хозяин тоже, что вожак туговат на ухо и, возможно, у него и нюх уже не тот… А вдруг и чутье дороги тоже изменило ему?

Рябчик дергал ушами и бежал следом за Миронычем.

Видимо, они петляли вокруг одних и тех же двух-трех холмов. Сделают порядочный круг — и опять на то же место, где Рябчик сделал попытку потянуть упряжку не туда, куда стремился Мироныч. Хозяин, тот сидел на своем месте в нартах и, конечно, не догадывался, что они топчутся на месте. А Рябчику чутье уже отчетливо говорило, что бегут они не туда. Вот если бы направо… Конечно, надо взять правее.

И Рябчик решился. Он так внезапно, так резко и крепко рванул всю упряжку вправо, что собаки доверились ему. Заупрямился один только Мироныч… Он еще пытался тащить влево… Но вся упряжка теперь слушала Рябчика.

Потрясенный, хозяин даже в кромешной ночи, в слепящем вихре бурана понял, что упряжка увлекает своего вожака в противоположную сторону, а не туда, куда он ее ведет. Мироныч упирался, противился, но в конце концов сдался. Упряжка поверила другому вожаку.

Вышло именно так, как надеялся Рябчик. Живенько домчали до поселка. Даже сквозь пургу мерцали его огни.

Эх, Мироныч… Мироныч…

Назавтра хозяин ласкал Мироныча. Мироныч прижимал уши и взвизгивал. Ему было тоскливо, очень скверно, старому Миронычу, опытному вожаку. Ведь он полночи таскал своего хозяина по неверным дорогам. Мироныч, оказывается, и впрямь глуховат. И нюх у него не такой уж тонкий. И чутье дороги подкачало…

— Хороший Мироныч…. Добрый, верный Мироныч…

Хозяин гладил, успокаивал Мироныча. А старому вожаку от этого было еще тягостней. Не знал Мироныч, как ему быть. Остаться или уйти как-нибудь одному в тундру…

Вот хозяин опять собрался проверять песцовые капканы. Мироныч по глазам хозяина, по походке догадался, что тот поедет.

И в этот день… В этот день к передней постромке вместо Мироныча подвели Рябчика.

У Мироныча чуть сердце не разорвалось. Он лаял, он выл и плакал от горя. Хозяин привязал его и оставил. Привязал, чтобы Мироныч не побежал за упряжкой.

А когда хозяин возвратился, Мироныч получил такую же крупную рыбину, как и остальные собаки.

Мироныч придавил лапой рыбину и грыз. Глотал куски и недоумевал: его это доля или нет? Ведь он не бегал, не волок нарты… Но он был голоден, как и остальные.

А хозяин опять ласкал Мироныча и приговаривал:

— Добрый ты мой Мироныч.

Погладил хозяин и Рябчика. И сказал:

— Добрый мой Рябчик… Умный вожак…

Так и стал Рябчик самой важной и самой главной собакой упряжки.

А Мироныч живет вместе со всеми. Зимой — у дома. Летом — близ озера, где находится вся упряжка. Разница только та, что хозяин не ставит Мироныча в нарты. Но и к колышку на лугу не вяжет. Почтенная собака Мироныч, всеми уважаемая. Ведь сколько лет возил Мироныч хозяина!

Рябчик почтительно молчит, когда Мироныч подходит полакать водицы у него из ведра. Рябчик только хвостом виляет.

А Поль лает. Вытягивает морду по ветру и лает. Рябчик тоже раздувает ноздри… С какой стати поднимать лай, если ветер пахнет просто дождем? Молод еще Поль. Вот и брешет на ветер.