Жук-голиаф

Гутван возвращался домой, довольный прошедшим днем. Бернар, главный редактор, поздравил с успехом: после опубликования статьи продажи издания выросли вдвое… и вчетверо – угрозы. Телефон чуть не взорвался от звонков возмущенных читателей. Журналист осмелился подвергать критике депутатов, пусть и вскользь – настоящий позор! Коррупции в регионе нет, члены муниципалитета неподкупны! Возвысила голос и еврейская община – из-за раввина. Чего хотел добиться автор? Разжечь антисемитизм? В городе, где отрицание геноцида еврейского народа преподавалось в университете, достаточно малейшей искры, чтобы на представителей этой нации вновь началась охота.

Гутвану следовало вести себя осмотрительно со всеми недовольными: лишнее слово – и запахнет судом.

А Бернар наседал. Никаких поблажек церковникам, власть имущим, душителям народа! Гутван держал в руках ниточку – надо раскручивать дело до конца.

Вот что примечательно: ни Рефик, ни Вайнштейн не дали о себе знать. Молчание предвещало дьявольскую атаку. Камиль же не полный простофиля: господа готовили оружие. В ближайшие дни их адвокаты возьмутся за издание всерьез. И Бернар ожидал начала действий. Готовый дать отпор.

Сегодня Гутван работал допоздна. Не терпелось увидеть жену и детей. Малыши уже в постелях, но не заснут, пока папа не поцелует на ночь. И он летел по городу сломя голову, чтобы чмокнуть их в щечку.

Семья жила возле церкви Святого Георгия, в старом городе. Передвигаться на скутере журналиста вынудили средневековые улочки. Припарковаться здесь было не трудно – невозможно. Лишь изредка – в закутке, с большой вероятностью оказаться наглухо заблокированным.

Все, приехал. Гутван заглушил мотор «Веспы».

Окна дома журналиста выходили на крошечный садик. Пятикомнатную квартиру, унаследованную от родителей, от улицы отделял газон. Камиль распахнул калитку, завел внутрь мотороллер, и внезапно его осенила мысль, которую сам он счел гениальной. Откуда и каким путем идеи появлялись, он понятия не имел. Но эта заслуживала наивысшей оценки. Двадцать один по двадцатибалльной шкале.

«Я насолю Арсан как никогда – взовьется будто ошпаренная: в следующей статье проведу параллели с энтомологией. Обернуть против нее самой манию видеть в нас насекомых – вот это урок. Полицейские у меня предстанут шершнями, она – пауком или чем-то подобным. Только вот сперва надо самому просветиться: я здесь полный ноль. Приплету муравьев, тараканов, тучу другой мелкой гадости, это уж обязательно… Бернару должно понравиться».

Увы, пока его скудные знания вопроса не распространялись на значительное насекомое – африканского голиафа. Тоже скарабей, но самый крупный и тяжелый в своем семействе. Живет в одиночку, владеет искусством маскировки, выбирается наружу лишь для того, чтобы удалить экскременты.

Увы, тот, кто прятался в тени, считал Гутвана навозом.

Увы, находился он там, чтобы стереть журналиста в порошок.

Увы, жертва не успела защитить себя: голиаф сшиб с ног.

Скутер повалился набок, только громыхнул сминаемый металл.

Лишь этот звук и услышали соседи.

Гутван успел простонать один раз: каблуки чужих сапог размолотили горло. Удары ногами сыпались с неистовой скоростью. И, прежде чем закрылись глаза, он увидел сапоги – байкерские, красно-черные, тяжелые, как свинец, со стальными набойками. А еще силуэт нападавшего – здоровый, крепкий – наподобие бретонского шкафа . Вот только лица не разглядел.

Голиаф продолжал избивать изо всех сил.

Так быстро, что самому было больно.

Наказывая.

Казня.