Когда просматриваешь документы последних предвоенных дней, невольно удивляешься, как можно было не заметить, что немцы нападут буквально со дня надень. Все, кто имел доступ к информации, высшие офицеры и командиры тактического уровня приграничных округов, генштабисты, разведчики в этом практически не сомневались.???
Все, кроме Сталина…
В первой декаде июня Кирпонос, убедившись, что немцы заканчивают последние приготовления и, по существу, уже изготовились, приказал передовым подразделениям выдвинуться к границе и занять оборонительные рубежи. И вот какая директива пришла из Генштаба:
«Командующему войсками Киевского Особого военного округа
Начальник погранвойск НКВД СССР генерал Хоменко донес, что начальники укрепленных районов получили указание занять Предполье.
Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепленных районов КОВО получили приказ занять Предполье. Такие действия могут немедленно спровоцировать немцев на вооруженное столкновение и чреваты всякими последствиями.
Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение.
10 июня 41 г. Жуков» [570] .
Во избежание новых попыток приведения войск в боевую готовность уже на следующий день подобное же строгое указание направляется и в другие приграничные округа:
«Полосу Предполья без особого на то указания полевыми и уровскими частями не занимать».
16 июня на стол Сталину ложится донесение наркома госбезопасности В. Н. Меркулова:
«Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает:
1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время…»
На перепроводительной донесения Сталин пишет следующее:
«Товарищу Меркулову. Может, послать ваш источник к е… матери [571] . Это не источник, а дезинформатор. И. Ст.».
18 июня командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа[572]Командующий ПОВО генерал-полковник Ф. И. Кузнецов.
отдает распоряжение о приведении в боевую готовность системы ПВО. 20 июня, за два дня до вторжения, он получает следующее предупреждение:
«Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении положения номер два. Это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только с разрешения правительства. Сейчас ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить отданное распоряжение, дать объяснение для доклада наркому» [573] .
21 июня Берия докладывает Сталину:
«Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой [574] генерал утверждает, что три группы армий Вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру».
На обобщенном донесении этой самой агентуры о войне Лаврентий Павлович поставил резолюцию:
«В последнее время многие. работники поддаются на наглые провокации и сеют панику, Секретных сотрудников Ястреба, Кармен, Верного за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить».
Вечером того же дня на донесении военного атташе при правительстве Виши Суслопарова о том, что Германия нападет на СССР 22 июня, Сталин начертал:
«Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его».
В эти же самые часы Жукову позвонил начальник штаба Киевского Особого военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. Доложил следующее:
— К пограничникам явился немецкий фельдфебель, перебежал с той стороны, утверждает, что он наш друг и доброжелатель, поэтому сообщает: немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Жуков и Тимошенко немедленно выезжают в Кремль.
Вот что пишет сам Георгий Константинович:
«Захватив с собой проект директивы войскам [575] , вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.
— Нет, — ответил С. К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду
Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро [576] . Сталин коротко проинформировал их.
— Что будем делать? — спросил И. В. Сталин. Ответа не последовало.
— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком [577] .
— Читайте! — сказал И. В. Сталин.
Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил: — Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.
Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.
И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи.
Ввиду особой важности привожу эту директиву полностью:
«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народном}' комиссару Военно-морского флота.
1
В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2
Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного,
Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев и их союзников.
3
Приказываю:
а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на Государственной границе;
б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать сосредоточенно и замаскированно;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
Тимошенко. Жуков.
22.6.41 г.»:
С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года…
Испытывая чувство какой-то сложной раздвоенности, возвращались мы с С. К. Тимошенко от И. В. Сталина.
…Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом» [578] .
Жуков выразился неточно. Не могла не запоздать! В частности, штаб Юго-Западного фронта закончил прием «этой очень важной, но, к сожалению, весьма пространной директивы»[579]Баграмян И. Х. Так начиналась война, с. 92. Пространный текст, по видимому, обусловил длительную дешифровку.
лишь в половине третьего ночи, когда до нападения немцев оставалось менее полутора часов. Как уже упоминалось, для того, чтобы занять приграничные укрепления, советским частям потребовалось бы в лучшем случае 8—10 часов[580]Тех, кто имеет либо имел отношение к армии, не удивит, что на сбор отводилось не менее 2~3 часов. В бытность мою в строительном батальоне из 17 офицеров и прапорщиков телефон имел лишь я один. Повезло с квартирой. Во время контрольных проверок командный состав оповещал и собирал помощник дежурного по части — старший сержант. Не думаю, чтобы за 43 года положение ухудшилось.
. Не следует забывать и о том, что отдельные подразделения были разбросаны друг от друга зачастую на десятки километров. «Соединения приграничных округов, предназначенные для прикрытия границы, находились от нее на большом удалении. Непосредственно вблизи границы, в 3–5 километрах за линией пограничных застав, располагались лишь отдельные роты и батальоны этих соединений. Например, в полосе обороны 5-й стрелковой дивизии 11-й армии вперед были выдвинуты лишь три стрелковых батальона, а главные силы дивизии стояли в лагере в 50 километрах от границы. Главные силы 126-й стрелковой дивизии этой же армии размещались в 70 километрах от границы»[581]История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. Т. 2, с. 9, 10.
. Первый удар приняли на себя пограничники[582]В. Суворов утверждает, что накануне войны погранвойска были отведены от границы для последующего участия в намечающемся якобы нашем вторжении в качестве полицейских и охранных сил. Как и всегда, в подтверждение своих слов он не приводит ни одного документа. Да и можно ли доказать недоказуемое? По всей границе заставы дрались до последнего человека, зачастую, заняв круговую оборону, продолжали сопротивление несколько суток. Это — факт.
. Их неразбериха не коснулась. Им по уставу положено пресекать вторжение на нашу территорию врага, независимо от количества «нарушителей» и времени суток. Заставы и пресекали как могли.
Но дело не только в том, что директива безнадежно, по крайней мере на сутки, а скорее, на месяц-полтора запоздала. Противоречивый текст очень многими был воспринят как указание не дать себя спровоцировать любой ценой. Вот, например, свидетельство Хрущева: «Когда мы получили сведения, что немцы открыли огонь, из Москвы было дано указание не отвечать огнем. Это было странное указание, а объяснялось оно так: возможно, там какая-то диверсия местного командования немецких войск или какая-то провокация, а не выполнение директивы Гитлера. Это говорит о том, что Сталин настолько боялся войны, что сдерживал наши войска, чтобы они не отвечали врагу огнем»[583]Хрущев Н. С. Воспоминания, с. 95.
. Можно было бы предположить, что Никита Сергеевич несколько сгустил краски, но об этом же говорят и другие:
«Часов около пяти меня разыскал адъютант Озерова. По телефону из штаба корпуса, сообщил он, приказано ни в коем случае не ввязываться в бой, так как это не война, а провокация. Я молча кивнул в ответ и продолжал делать то же, что делали все мы, — ждать.
…Меня вновь разыскал адъютант Озерова. Усталым и каким-то безразличным голосом он прокричал мне в ухо все тот же приказ штаба корпуса: не отвечать, не ввязываться, не давать втянуть себя в провокацию.
Это уже выглядело издевательством. Война началась- объявленная или необъявленная, теперь это не имело значения, в бой втянулись все наши наличные силы, первая линия стояла насмерть, неся жестокие потери, а кто-то на другом конце телефонного провода продолжал повторять одно и то же.
Вместе с адъютантом по длинному ходу сообщения… я двинулся к блиндажу полковника. Комдив, странно невозмутимый в эти минуты, стоял в окопчике, заложив руки за спину.
— Федор Петрович! — окликнул я его. — Да что они там в самом-то деле!
Он даже не повернул головы.
— Это ты о немцах?
— О штабе корпуса. Об этом их приказе.
— А!.. Это я нарочно велел тебе доложить. Чтоб ты в курсе был, если придется отвечать.
— За что отвечать?
— Не знаю. Так они говорят. «Советуем не ввязываться, будете отвечать за последствия».
Я только выругался да развел руками» [584] .
Известны случаи, когда отдельные соединения, «стараясь не ввязываться» и не отвечать на огонь, были смяты немцами с ходу и рассеяны. По свидетельству генерал- майора П. П. Собенникова, командовавшего тогда 8-й армией Прибалтийского Особого военного округа, даже позднее, когда передовые подразделения армий прикрытия вошли в боевое соприкосновение с противником, многие части не были ориентированы в обстановке. В частности, 48-я стрелковая дивизия, выдвигавшаяся из Риги к границе, была подвергнута бомбардировке, атакована прорвавшимися наземными войсками немцев и разгромлена[585]История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. Т. 2, с. 12.
.
Но вернемся к событиям той ночи.
В 24 часа 21 июня Кирпонос доложил Жукову[586]Как свидетельствует Георгий Константинович, в ту ночь никто не спал. Тимошенко и начальник Генштаба «неоднократно говорили по ВЧ с командующими округами… и их начальниками штабов, которые, кроме Д. Г. Павлова, находились на своих командных пунктах» (Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 2, с. 8).
, что еще один перебежчик, солдат 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии, переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что немецкие войска перейдут в наступление в 4 часа утра.
В 3 часа 30 минут 22 июня начали поступать первые сообщения о бомбардировке противником наших городов.
Вновь предоставлю слово Жукову:
«Нарком приказал мне звонить И. В. Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос генерала Власика (начальника управления охраны):
— Кто говорит?
— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
— Что? Сейчас?! — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.
— Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.
Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:
— Подождите.
Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин.
Я доложил обстановку и прост разрешения начать ответные боевые действия(І). И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.
— Вы меня поняли?
Опять молчание.
— Будут ли указания? — настаиваю я.
Наконец, как бы очнувшись, И. В. Сталин спросил:
— Где нарком?
— Говорит по ВЧ с Киевским округом.
353
— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он (вновь. — А. Б.) вызвал всех членов Политбюро.
…В 4 часа 10 минут Западный и Прибалтийский особые военные округа доложили о начале боевых действий немецких войск на сухопутных участках округов.
В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе…
И. В. Сталин был очень бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку.
Мы доложили обстановку. И. В. Сталин недоумевающе сказал: '
— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация? — ответил С. К. Тимошенко.
— Если нужно организовать провокацию, — сказал И. В. Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города… [587] — И, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом(!).
Звоните в германское посольство, — обратился он к В. М. Молотову.
В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения.
Принять посла было поручено В. М. Молотову.
…Мы тут же просили И. В. Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику.
— Подождем возвращения Молотова, — ответил он.
Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов и сказал:
— Германское правительство объявило нам войну.
И. В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался.
Наступила длительная, тягостная пауза.
Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.
— Не задержать, а уничтожить, — уточнил С. К. Тимошенко.
— Давайте директиву, — сказал И. В. Сталин. — Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу.
Трудно было понять И. В. Сталина. Видимо, он все еще надеялся как-то избежать войны. Но она уже стала фактом. Вторжение развивалось на всех стратегических направлениях.
…В 7 часов 15 минут 22 июня директива № 2 [588] наркома обороны была передана в округа. Но по соотношению сил и сложившейся обстановке она оказалась нереальной. Наши войска не могли не только уничтожить прорвавшиеся части противника, но не имели физической возможности даже задержать их» [589] .
К этому времени три ударные танковые группировки немцев уже прорвали нашу оборону и устремились на восток. Лишь дивизии Клейста втянулись в бои с подходившими из глубины мехкорпусами Юго-Западного фронта и были остановлены под Ровно почти на неделю.
Однако если директива № 2 в целом отвечала ситуации, то о следующей этого не скажешь. Принятая уже в отсутствие выехавшего на Юго-Западный фронт Жукова, нацеливавшая командующих трех пограничных округов на проведение наступательных операций на глубину 100–150 километров директива № 3, по существу, лишала командующих инициативы. Контрудары были нужны, только с их помощью, в принципе, можно было остановить врага. Но контрудары — подготовленные, опирающиеся на прочную оборону.
К сожалению, испытавшие сильнейший болевой шок рецепторы огромного боевого механизма отказали. Уже в первой половине дня командующие фронтами частично или полностью потеряли связь с войсками. Помимо прочего, это было чревато и тем, что в Генштаб не могла быть отправлена объективная информация. То, как началась война, не вписывалось в довоенные идеализированные представления. Истинные масштабы надвигающейся катастрофы в первые дни штабами замалчивались[590]Справедливости ради следует отметить, что зачастую командующие фронтами просто не владели обстановкой. В частности, о том, что основные силы Западного фронта охватываются с флангов ударными группировками противника, в Генштабе узнали далеко не сразу.
. Видимо, надеялись, что глубокие прорывы немцев — не более чем десант, и в ближайшее время удастся выправить ситуацию. Не случайно в оперативной сводке Генштаба на 10 часов вечера 22 июня положение на фронте изображалось как вполне благополучное, не вызывающее тревоги. Утверждалось, в частности, что
«германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника» [591] .
Опираясь на далекие от реалий выводы, исходя из неправильной оценки складывающейся ситуации, состояния и возможностей наших войск, и отдал нарком Тимошенко в 9 часов 15 минут 22 июня военным советам Северо-Западного, Юго- Западного и Западного фронтов директиву № 3, которая предписывала разгромить ударные группировки противника и в ближайшие сутки перенести военные действия на его территорию.
А немецкие танкисты, заняв оборону, прикрывшись охранениями, выслав вперед разведку, устраивались на отдых в глубоком нашем тылу, в 50–60 километрах от границы. Чтобы вышвырнуть их за пределы страны, потребовалось почти три года…
Истории известны лидеры, добившиеся абсолютной власти и возомнившие себя земными богами. Как правило, подобное заблуждение дорого им обходилось. Сталин к этой категории не относится. Слишком уж, почти до самого конца, развито было у вождя чувство самосохранения, слишком много смертей и покореженных людских судеб сопровождали его восхождение на Олимп, чтобы Иосиф Джугашвили мог себе позволить оторваться от реальности.
Если план превентивного нападения действительно существовал, Сталин не мог проигнорировать зримые приготовления немцев. Поставьте себя на его место. Войска начинают выдвигаться к границе, наступательная группировка лишь обозначается, до удара — две с половиной недели. И вдруг, одно за другим, — сообщения о том, что противник сам нападет через два-три дня. Высшие военачальники не скрывают, что информация представляется им более чем достоверной, а главное, что само по себе говорит о многом, проявляют нежданную настойчивость. Любой человек, даже не политик, тем более не глава огромной державы, не мог не допустить, что немцы разгадали его замысел и стараются упредить. И отсутствие бараньих тулупов в Вермахте не может перевесить самой возможности подобного развития событий.
Что должен был предпринять Сталин в этом случае? Ответ очевиден — укрепить, насколько возможно, оборону, развернуть войска, занять укрепрайоны, организовать фронт. Пусть напасть неожиданно уже не удастся, но и немцы встретят не изолированные друг от друга гарнизоны мирного времени, а изготовившуюся армию, под прикрытием которой мехкорпуса сосредоточатся, развернутся и, проломив фронт, пойдут вперед.
Сталин же, напротив, сделал все возможное, чтобы части РККА выглядели и являлись на деле небоеготовыми. И это объясняется лишь одним. Никакого плана нападения на Германию не было! Более того, вождь даже мысли не допускал, что война вообще возможна. Противостояние с сильным противником один на один не входило, да и не могло входить, в его планы. Подписывая в августе 39-го пакт, Сталин рассчитывал, и не без оснований, что ему еще долго удастся играть на противоречиях между Гитлером и западными демократиями. Кто же думал, что Гитлер не ограничится демонстрацией силы, не довольствуется «малым», а ринется в драку в надежде завоевать весь мир?
Сталин уверен был, что обманет, переиграет любого. Стравить враждебные группировки и, оставаясь в стороне, наблюдать, как они станут уничтожать друг друга, — вот его стиль. Лобовое же столкновение с фашизмом, в котором победителя определить заранее (в лучшем для нас случае!) было невозможно, представлялось ему катастрофой. Вождь тешил себя надеждой, что и Гитлеру подобный конфликт — невыгоден, но в то же время чувствовал, что чего-то он, Сталин, не понимает. Что Гитлер способен напасть. Волею судеб немцам удалось выковать и в скоротечных кампаниях закалить страшное оружие, которое на какое-то время сделало их сильнейшими на континенте. И на первых порах нам нечего было им противопоставить..
Диктаторские режимы могут выжить, лишь идя от победы к победе. В отличие от Гитлера, сумевшего одурачить нацию, на кого мог опереться поработивший собственный народ Сталин? В лучшем случае, до поры, на несколько сот тысяч кровью повязанных с его режимом управленцев. Диктаторы любимы, пока они удачливы и сильны, но и сильны, пока любимы. Любая серьезная неудача, просто война на истощение без надежд на скорую легкую победу ставят режим на грань краха. Стоит огромному зданию дать сильную, видимую с улицы трещину, как любовь народная оборачивается ненавистью.
Все это Сталин понимал, войну с немцами изначально воспринимал как смертельную угрозу и делал все, по его мнению, возможное, чтобы ее избежать. Отсюда и наивные мысли о провокации немецких высших военных чинов, о том, что Гитлер «не знал». Отсюда и упорное нежелание вопреки всему предпринять действия, которые могли быть восприняты как недружественные. Отсюда и вспышки ярости, в отношении тех, кто, занимая укрепления на границе, пытаясь организовать оборону, мог, по мнению Сталина, дать повод немецким генералам начать боевые действия. Да и отвык уже Сталин от того, что события могут выйти из-под контроля и что-то пойдет «не по его».
В середине мая, тщательно все продумав, Сталин принял окончательное решение: в таких условиях[592]Не следует забывать, что на Дальнем Востоке готовилась к войне Япония, союзник немцев по Оси. Нетрудно было предположить, что в случае начала боевых действий Квантунская армия обрушилась бы на нас с тыла. Данные разведсводок не могли прояснить ситуацию в принципе. Сами японцы, генералитет, не знали еще, в каком направлении будет развиваться экспансия. Окончательное решение о нападении на Великобританию и США было принято лишь 5 ноября на императорской конференции.
воевать с немцами ему не с руки.
Другой вопрос, при каких обстоятельствах Сталин мог бы решиться?
Что было нужно для того, чтобы в один прекрасный день Красная Армия перешла западную границу и устремилась в Европу?
Уверенность Сталина в легкой быстрой победе! Не больше… но и никак не меньше. После чистки, после очевидного упадка дисциплины, после Финской, а главное, после фантастически скоротечных побед Вермахта такой уверенности у вождя не было, да и быть не могло!
Вот если бы немцы устремились на Острова и были бы остановлены на побережье. Зарылись бы в землю, опутали позиции колючей проволокой. Если бы англичане, сбросив итальянцев в море, высадились на Апеннинах и пошли на Рим. Если бы на востоке не осталось значительных сил, тогда, возможно, Сталин и предпринял бы какие-то шаги[593]Не исключаю, впрочем, и того, что вождь, как и летом 40-го, ограничился бы демонстрацией силы и приращением территории и на открытый конфликт с Гитлером не пошел.
.
История не терпит сослагательного наклонения. Как могли бы развиваться события, нам знать не дано. Зато мы знаем, как развивались.
22 июня произошло то, что предотвратить было уже невозможно. Под грохот разрывов и лязг танковых гусениц вступал в свои права самый страшный для нас день.
День «К».