Появление Кондрата Булавина в Сечи — не акт отчаяния или поиск спасения от преследований царских карателей и своей, черкасской, старшины. Последнюю он с полным основанием обвинял в измене. Конечно, никакого договора между ним и Максимовым не было. Скорее всего разговор между ними предполагал взаимную помощь: Булавин и его сторонники ведут активные действия, Максимов и старшина одобряют их, призывают других казаков к поддержке. Однако «союзники»-попутчики, преследовавшие свои узкоэгоистические цели, быстро отвернулись от повстанцев, и Булавин, отнюдь не отказываясь от своих намерений, убедившись в готовности основной массы казачества, особенно голутвенного, пойти за ним, едет в Запорожье. Его цель — получить помощь от местных казаков для продолжения восстания на Дону и похода «на Русь бить бояр».

До Москвы вести о Булавине и его товарищах, его поведении «в Запорогах», Кодаке стали поступать в начале нового года. На Украине, в ее левобережных городах и Киеве, прибытие донцов, их рассказы о недавних событиях, «забойстве» Долгорукого произвели сильное впечатление. Воеводские власти, гетманская и запорожская верхушка испытывали явное беспокойство. Иван Степанович Мазепа, гетман Левобережной Украины, взысканный милостями Петра (он один из первых кавалеров ордена Андрея Первозванного, высшей награды, учрежденной повелением царя) и шедший к открытой измене России, кошевой атаман Запорожской Сечи Тимофей Финенко, их сторонники из «добрых и постоянных людей» (так власти характеризовали украинских «домовитых», «значных» казаков) с опасением восприняли призывы Булавина к местной голытьбе.

..В начале января Семен Шеншин, воевода Новобогородицка, городка на берегу Самары, левого притока Днепра, сообщил князю Дмитрию Михайловичу Голицыну: прибыл к нему сотник из Новосергиевского городка, а котором на исходе декабря побывали запорожские казаки; они рассказали ему:

— Приезжали в Сечю из Кодака Булавин с товарищи. И для того их приезду была в Сече рада.

— И что было, — спросил запорожцев сотник, на той раде?

— Читали на раде прелестное письмо от Булавина. И сам ой говорил.

— О чем?

— Просил себе в споможение Войска Запорожского и возмущению бунта, чтоб учинить то в великороссийских городех.

— А как ответили запорожцы?

— Рядовые казаки на то ево прелестное прошение склонились было. Только на то не согласились кошевой и куренные атаманы .

— А Булавин?

— Булавин просил Тимофея Финенко дать ему с кошу лист (письмо. — В. Б.) и казаков до крымского хана, чтоб с тем листом и казаками ехать ему в Крым и просить у хана орды на вспоможение себе для разорения великороссийских городов.

— Кошевой как? Согласился?

— Нет, Финенко о том не позволил и листа до хана не дал. И велел Булавину с товарищи до весны пробыть в Кодаку.

— Где ныне тот Булавин?

— Живет в Кодацкой фортеции.

Сведения, сообщенные запорожцами новосергиевскому сотнику, через Шеншина и Голицына поступили в Москву. Оттуда пошли распоряжения Мазепе и русским воеводам о «поиске» над Булавиным, поимке и присылке его в Москву, противодействии его замыслам, а также переходу запорожской голытьбы на сторону собратьев-донцов.

Булавин в Сечи ставил перед собой вполне определенную цель — получить помощь в борьбе с московскими карателями, властями и своей, донской, старшиной. Он не исключал и привлечение других союзников — крымского хана, например, с его ордой; потом у него появятся и иные планы. Удивляться здесь не приходится — это делали и до него, и после него; и повстанцы против властей, и, наоборот, власти против повстанцев.

В Запорожской Сечи всю зиму и весну продолжалось брожение. Сечевиков раздирали противоречия, споры. В январе Мазепа, сразу после получения грамоты из московского Малороссийского приказа, направил своего посланца в Сечь. Финенко собрал раду, его писарь зачитал гетманскую грамоту с приказом:

— К кошевому атаману Войска Запорожского и всему поспольству . Повелеваю вам, чтобы вы, являя свою к великому государю службу, невозбранно выдали из фортецыи Кодацкой донского бунтовщика с его единамысленниками и, сковав их, прислали с моим посланным. А та ваша верность не будет забвенна, но прещедрою ево великого государя милостию и моим гетманским призрением наградится.

— Что ответим, господа казаки? — Финенко обвел взглядом толпу сечевиков. — Согласны с гетманским листом? Выдадим Булавина с товарищи?

— Выдать!

— Нехай берет пан гетман!

— Тогда наша общая войсковая рада, — кошевой поднял булаву, — решает: того враждебного бунтовщика с ево единомысленным товариществом выдать. Любо?

— Любо! Любо!

— Выдать! Что воду мутить!

— Послухаем гетмана!

Решение приняли как будто единогласно. Но, разошедшись по куреням, многие призадумались. Брали их сомнения: как же так? Согласились со старшиной, а ведь решили судьбу таких же казаков, как и они сами, — тех, кто хочет бить панов и мучителей народных! На другой день по требованию большинства сечевиков снова собрали раду, отменили вчерашнее постановление:

— В Войску Запорожском низовом никогда того не бывало, дабы таковых людей, бунтовщиков или разбойников, кроме самых воров, выдавать.

Этот новый приговор приводится в передаче мазепинской отписки в Москву. А гетман, конечно, не жалел бранных слов в адрес и булавинцев («бунтовщики и разбойники»), и запорожцев, проявивших такое непостоянство — приняли вчера одно решение, сегодня другое; да и что, мол, удивляться: «неистовые голосы пьяниц и гультяев... большим числом превосходят добрых и постоянных людей», то есть богатых казаков, верных гетманской и московской властям.

Правда, рада под давлением старшины включила в свое решение еще один пункт:

— Послать ясаула с коша в Кодак к полковнику тамошнему с таковым письмом, дабы он все гультяйство, которое почал было к себе прибирать тот Кондрат Булавин, разогнал. А ему, Булавину, приказал, чтоб он в Кодаке смирно жил, гультяйства к себе не собирал и ничего враждебного и вредительного против его, великого государя, не починал.

В Запорожской Сечи, как и на Дону, не было и не могло быть единства. И здесь и там друг другу противостояли зажиточные и бедные, старшина и голытьба. Правда, определенные демократические формы управления — круги или рады, обсуждение на них всех вопросов жизни «казацких христианских республик», выборность атаманов с помощниками — гарантировали участие в нем и рядовой казачьей массы. Несмотря на интриги и влияние старшины, постепенно прибиравшей власть к рукам, рядовые казаки обладали правом голоса, решали по большинству голосов многие дела, нередко не соглашаясь со старшиной, атаманами, а то и скидывая их с помоста, прогоняя с должности, заменяя другими, более подходящими. В то же время казацкая масса вынуждена была считаться и с волей, пожеланиями или угрозами властей — своей, местной, гетманской и московской. Правда, в подобных поступках, выглядевших нередко тактическими уловками, — немалая доля прагматизма, в одних случаях простодушно-наивного, в других — последовательно-неуступчивого.

И в последнем случав — с письмом в Кодак о Булавине — этот прагматический подход, хитрые уловки проявляются в полной мере: запорожцы не хотят вызвать гнев царя, гетмана, но, как показали последующие события, и не думали всерьез относиться к ими же принятому решению запретить Булавину собирать гультяев для борьбы с властями, боярами. Донской атаман продолжает призывать запорожцев, собирает их вокруг себя.

В начале февраля Малороссийский приказ снова шлет грамоту Мазепе. Приказных начальников терзает беспокойство: согласно донесению Голицына «вор и изменник Булавин, собрався с единомышленники своими», перешел в урочище на реке Калмиус, стоит там своим кошем, а с ним — 9 тысяч запорожцев. Из них с 400 человек стоит в урочище Кленовце, с 300 — между Тором и Бахмутом. Они хотят приходить к Тору, Моякам и Изюму, разорить эти города, чтобы, взяв в них артиллерию, «итить на Русь бить бояр». Положение для властей осложняется и тем, что татарская орда прикочевала на речки Татарку и Московку, «а большая татарская сила стоит на Молочных Водах». На реку Красную пришли из Черкасска атаманы Ефрем Петров и Василий Поздеев, с ними — 1 тысяча казаков, «бутто для разорения станиц Сухаревой и Краснянской».

По тем вестям Голицын приказал идти против «воров и изменников» князю А. Гагарину из Курска к Чугуеву с полками, ратным людям Белгородского разряда, черкасским полковникам, воеводе Каменного Затона Степану Бахметеву. То же, по указанию из Москвы, должен был делать Мазепа.

Ближе к середине февраля поступили вести из Каменного Затона. Его новый воевода Илья Чириков, оказывается, послал своего лазутчика в Сечь «для розведыванья про вора и бунтовщика Булавина». Тот вызнал, что по слухам, на Сечь приезжали 12 донских казаков и просили у запорожцев разрешения поселиться и жить на реке Каменке. Собралась, как обычно, рада. Решали вопрос: удовлетворить или нет просьбу донцов? Большинство не согласилось:

— Нелюбо!

— Селитца им на Каменке не велеть!

— Пусть едут на Кодак и там живут!

Здесь же, на раде, прочитали грамоту Мазепы. Тот требовал выдачи булавинцев. В ответ запорожцы кричали:

— Черта ему лысого!

— Много гетман хочет!

— Мы ни про каких воров не ведаем!

Гетманскую грамоту изодрали и бросили.

Беспокойные вести сообщили из Изюма. Местный наказной полковник тоже послал «тайным обычаем» соглядатаев в Терны, что от Изюма «в близости», на Кодак и в Запорожье, Те вернулись в конце января. Сообщили:

— Ездили мы тайным обычаем на вершину Самарскую (верховья Самары близко подходят к среднему течению Северского Донца, к окрестностям Соленого, Бахмута, Тора и Маяцкого острога. — В. Б.) в урочище Опалиху. И вниз тою рекою Самарою проехали все курени севрюков запорожских.

— В каких куренях, — спросил их полковник, — были?

— По Самаре в Милсонином на усть-Быковым (в устье реки Бык, левого притока Самары. — В. Б.) и в Богдановым на Кочерешках на усть-Волчей, в Грышкине, в Дедовском и в Полазне Запорожской, где севрюцкой атаман живет.

— Сколько там народу?

— В куренях тех зимуют севрюков человек по двадцати и меныпи.

— О Булавине и прочих что вызнали?

— Сказывали нам севрюки, что Булавин пошел в Сечю. А товарыщей ево нигде в тех самарских Тернах не видали.

— В Кодаке были?

— Сначала приехали в Сергеевское и были у сотника Ивана Лучинского. От него слышали, что в Кадаку донские казаки есть. И ис Сергеевского были в Новобогородицком. А оттуда, пришли в Кодак, объявились кодацкому полковнику и просили, чтоб нас приняли в ево полковничей курень. Сказывали мы ему, что с Кодаку пойдем в Запорожье козаковать.

— Как полковник? Согласился?

— Согласился. Принял в свой курень.

— Булавина там видели?

— Были мы в полковничьем курени три дни и видели дважды того Булавина налицо. А с ним товарищев ево донских 12 человек.

— Как видели? Что слышали?

— Однажды в том курени при нас, посыльных, сидел Булавин пообочь полковника кодацкого; и слушали они вместе челобитчиковых дел. В то число пришли от воеводы новобогородицкого три человека с жалобой на кадачан, что они пограбили у них рыбу.

— Что дальше?

— Чли воевоцкое письмо. И после того Булавин тех людей бранил и письма ругал.

— За что?

— Говорил Булавин полковнику: вы тех людей новобогородицких не знаете, они в своих письмах все плутают и стращают.

— Какое решение дали запорожцы?

— Они тем людям за ево, Булавина, словами справедливости не дали.

— Так, так... Значит, Булавин у них в почете, если его слова слушают и веру им дают. — Полковник мрачно усмехнулся. — Что еще узнали о нем?

— Говорили нам кодацкие знакомцы: как он, Булавин, приехал с Дона на Кодак, и ево, и товарыщев ево оковали при армате , И сидели два дни за караулом. А потом велено прислать ево в Запорожье.

— Что сказали про Запорожье?

— В Сечи он, Булавин, перед кошевым во всем Войске в кругу подал от всего Войска Донского письмо, чтоб они, запорожские казаки, всем своим войском рушились к ним, донским казаком. А они, донские казаки, во всякой готовности все. Потом Булавин говорил: вы, атаманы и казаки, позвольте поднять охотное войско на деньги и взять походные пушки.

— Обещал деньги дать?

— Денег обещал дать 7000 червонных.

— А куда и зачем звал итти в поход?

— В том большом кругу он, Булавин, бил челом, что они, донские казаки, хотят итти на Русь; а из запорожцев просят на вспоможение для того: в Руси их, казаков, ругают и живут не в благочестии.

— Какой ему на раде ответ дали?

— Для такого его, Булавина, предложения збирались всем войском в круг трижды и окрик чинили, чтоб итти наперед на Орельские городки (по реке Орели. — В. Б.), и побрать пушки, и побить панов и арендорей (арендаторов. — В. Б.) за их неправду, что Украиною завладели, а их, казаков, изобижают.

— А кошевой и старшина?

— Кошевой запорожской с старшиною и с куренными атаманы и с стариками, посоветовав меж себя, на то Булавина предложение ответ дали такой: нынешней зимой в поход поднятца невозможно, Днепр и иные реки не замерзли; и чтоб не задержали казаков, которые ныне на Москве. А как те казаки возвратятца и весна будет, и мы охотного войска, кто похочет, задерживать не будем.

— О Крымской орде речь была?

— Булавин просил у Войска Запорожского позволения, чтоб ему итти в Крым и призвать татар. И того ему не позволили: когда они Войском рушатся, и орда их не останет. А ныне Крымская орда кочует на Татарке, и на Московке, и на Белозерках, в ближних местах от Каменного Затона; а шкоды от них русским людям никакой нет.

— Куда Булавин после того большого круга делся?

— Отпустили ево зимовать в Кодак и обнадежили, что за убивство князя Долгорукого не выдадут никому.

И ныне он в Кодаку, а караулу за ним никакова нет.

Вскоре поступили еще более тревожные для властей известия. Голицын из Киева снова пишет Петру о «донском бунтовщике Булавине»: тот немалое время жил в Кодаке, и к нему с Дона приехали 40 казаков. Он вместе с ними снова явился в Сечь звать запорожцев «к бунту, в разоренье ваших государевых великороссийских городов».

В Сечи на новой раде разгорелись страсти. Булавин обратился к запорожцам с той же просьбой:

— Господа казаки! Приехали с Дона казаки, — вот они рядом со мной, — звать на Дон. Все городки донские, донецкие и на запольных речках, и по Хопру, Медведице, Бузулуку готовы итти против изменников-старшин и бояр московских. Мы зовем всех вас в поход под великороссийские городы и на Москву, бить бояр и иноземцев, которые нас, казаков, запорожских и донских, вконец теснят и обижают, а наши вольности и права Москва грозит уничтожить.

— Согласны!

— Любо!

— Пойдем с донскими казаками бить панов и бояр!

— Пусть кошевой скажет!

Тимофей Финенко, сумрачно и затравленно оглядывая сечевиков, неуверенно начал:

— Господа казаки! Такие речи Булавина мы слышим не впервой. До сего числа согласия мы ему не давали. Думаю, и ныне давать нет надобности. В том их бунте нам участие иметь опасно и...

— Долой!

— Трусливый стал дюже!

— Заврался!

— С панами снюхался!

Булавин подлил масла в огонь:

— Казаки! О том, чтобы нам не помогать, а выдать властям, пишут бояре с Москвы и Киева Мазепе, русским воеводам. А он, кошевой, их боится и слушает.

Вольница взорвалась криком:

— Долой Тимошку!

— Потатчик боярский!

— Товариству изменник!

— Нового кошевого избрать надо!

Как ни пытались Финенко и его сторонники утихомирить «горлопанов», призывая к порядку, но их не слушали. Шум нарастал, отдавался по обоим берегам Днепра гулким эхом, вспугивал грачей, и они стаями проносились в вышине, взбудораженные громкими и страстными воплями, исходившими снизу, от людей, своих беспокойных и опасных соседей. А они, люди, продолжали бушевать:

— Долой Финенку!

— Поддержим Булавина!

— Донские казаки — братья наши!

— Вместе страждем от панов!

Кто-то из середины толпы выкрикнул:

— Костю Гордиенку в кошевые!

В ответ, нарастая, шквалом обрушился общий крик:

— Костю!

— Гордиенко в кошевые!

— Любо!

— Любо!

Финенко и его клевреты, понуря головы, сошли с помоста. Их место занял Константин Гордиенко. Поднял руку:

— Тихо, господа казаки. — Скоро затихло, и новый кошевой атаман поклонился товариству. — Спасибо, господа казаки, за честь великую.

— Атаманствуй!

— Не робей, Костя!

— Мы тебя давно знаем!

— Товариство слухай и не обижай!

— Даю в том слово! — Гордиенко поднял булаву, отданную ему перед тем свергнутым Финенко. — Так как же, казаки? Что скажем Булавину? Позволим ему собирать охотников для походу на русских бояр?

— Позволим!

— Пусть собирает!

— Сами с ним пойдем!

Гордиенко обратился к Булавину:

— Ну, Кондрат! Кто похочет с тобою итить на такое дело из Сечи, и тем охотникам мы не возбраняем.

— Спасибо тебе, господин кошевой атаман! — поклонился ему в пояс Булавин. Обернулся к притихшей толпе сечевиков, тоже склонился перед ними. — Спасибо, господа казаки, за помощь, за привет и ласку. Вовек той вашей милости мы, донские казаки, не забудем! Спасибо, господа казаки!

— Правильно говоришь, Булавин!

— И хорошо мыслишь — бить бояр и воевод!

— Вместе тряхнем богатых да брюхатых!

Гордиенко, этот, по отзыву Мазепы (в письме Голицыну, киевскому воеводе), «древней вор и бунтовщик», занял иную позицию по отношению к Булавину. И донской предводитель, не откладывая, собрал несколько сот человек и с ними вскоре переправился через Днепр у Кичкаса, на север от Сечи, южнее Кодака. «И ныне стоит, — сообщал Голицын царю, — на речке Вороновке, от Новобогородицкого верстах в 20-ти. И многие к нему такие же шаткие люди пристают».

Именно в это время, в конце зимы — начале весны, Булавин обратился со своим известным призывом («прелестным письмом») к простому люду:

— Атаманы молодцы, дородные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники! Хто похочет с походным военным атаманом Кондратьем Афонасьевичем Булавиным, хто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конех поездить, то приезжайте в Терны, вершины самарские. А са мною силы донских казаков 7000, запорожцев 6000, Белые орды 5000.

В этой, как ее иногда называют, листовке видны отзвуки казачьего песенного эпоса, дух героических походов, смелость казачьей вольницы — ватаги, гордости вольных людей, которых сказы и песни воспевают как «воров и разбойников», в чем тогда не видели ничего предосудительного. Как и положено в таких случаях, свои силы Булавин весьма преувеличивает: пусть знают все, как нас много, а будет еще больше! Разгуляйся, сила молодецкая! Хоть час, да наш! Главное — собраться всем охотным, вольным людям, да чтоб побольше нас было, пусть враги дрожат от страха!

Булавин, как можно видеть, не без пользы провел зиму в Сечи. Сначала запорожцы встретили его настороженно. Таковы уж были их обычаи, казацкая натура. Постоянные опасности, угрозы со всех сторон давно сделали их людьми храбрыми, неустрашимыми, но и осторожными. Они предусматривали все, береглись от случайностей и поворотов судьбы. С Булавиным и его спутниками сечевики разобрались быстро, приняли их в свою среду. Не раз в Кодаке, где они проживали, и особенно в самой Сечи, слушали они речи и призывы Булавина, принимали и отменяли решения. Но в конце концов, после всех сомнений и колебаний, сбросив Финенко и других старшин, согласились помочь донцам в их борьбе с обидчиками. Всем войском выступить вместе с Булавиным они не могли — с юга грозило нападение Крымской орды, с севера и востока стояли царские войска и Мазепа. Потому и постановили: пусть идут с Булавиным охотники. А они нашлись. И это снова пугает воевод в Киеве и других малороссийских городах, заставляет московские власти посылать им новые приказы о «поиске над ворами и мятежниками», о том, чтобы отбить их «от злого дела к возмущению бунта».

Положение для властей усугубляется и тем, что на самом Дону в тех городках, «где он, вор (Булавин. — В. Б.), учинил прежнее воровство, товарищи ево ста по два и больше ездят и розбивают, и взяли козачей городок Теплинской; и многие к ним пристают» (из нового донесения Голицына Петру I). Воеводы жалуются на недостаток войск в местных гарнизонах. Голицын обеспокоен плохим состоянием Печерской крепости в Киеве. До него доходят вести, что запорожцы рекомендуют Булавину, чтобы он призвал к себе на помощь Белогородскую и Ногайскую орды (кочевавшие в Причерноморье и Прикаспии), горских черкесов и калмыков. Требуют также, чтобы он привез в Сечь письмо от всего Войска Донского с войсковой печатью; иначе, мол, они помогать им, донцам, не будут; более того, всех булавинцев перевешают.

Трудно сказать, в чем эти разговоры и слухи соответствовали истине. Во всяком случае, ясно, что, во-первых, среди запорожцев не было единства по отношению к Булавину и донскому восстанию; во-вторых, несмотря на разногласия, они разрешили ему набирать вольницу из сечевиков.

К Булавину шли новые запорожцы, татары. Мазепа посылает против него Полтавский полк. Повстанцы-булавинцы действуют в пределах Белгородского разряда, пограничных с западными областями Войска Донского. По словам Голицына в письме Петру, «подметное письмо явилося от Белагорода в ближних местех, верстах в 20, и в иных городех по ночам многолюдством приезжают и розбивают».

Царский любимец, светлейший князь Меншиков требует от Голицына «при помощи господни над вором Булавиным чинить воинский промысл и не допустить до злого его намерения и разрушить до травы (намерение Булавина: начать новое восстание весной 1708 г. — В. Б.) ».

Последний в ответ пишет о посылке Гагарина на Чугуев, жалуется на крайний недостаток войск в городах Белгородского разряда. А между тем, по его словам, в тех местах, где Булавин прежде поднял мятеж, «некоторые ево остальцы в Белогороцком розряде розбивают и являютца подметные письма: оной вор пишет, сколько ис которого казачья городка к тому ево злому намерению пристанет и что к нему придет татар; итого по счету будет с 35 600 человек. Хотя то и неправда, однако ж обычай всякому народу простому вероятну быть».

Голицын страшится по всем статьям: и ратных людей по городам мало, и самому ему идти против Булавина невозможно, «чтоб тот огонь не разширился». Далее, многие жители городов Белгородского разряда «порубежны з донскими городками и обвезалися свойством», то есть, их жители связаны родственными узами. В Белгород ехать «для управления некоторых дел» он не может, поскольку в Киеве Печерская крепость обвалилась, ее нужно исправить. Указом государевым велено направить в Азов на работы 23 тысячи человек из Белгородского разряда; а он, Голицын, опасается, чтобы по пути «тот вор» (Булавин) не совратил их своими прелестными письмами «и не возратил х какому злу». К Булавину «многие лехкомышленные люди» пристают, и посему ему, воеводе, нужны новые полки в помощь; «а естьли не присланы будут, зело опасно, ежели приход того вора будет. Не токмо чтоб маломочно теми людьми одержать (разбить Булавина. — В. Б.), и своих Белогородцкого розряду людей смирить будет немочно».

В марте половодье и бездорожье сильно затруднили действия властей. Мазепа, пославший Полтавский полк в урочище на р. Вороную, где находился стан Булавина, жалуется, что в весеннюю распутицу с полковой полтавской пушкой «возитися» было бы очень трудно. Просит Голицына, чтобы комендант Новобогородицка отдал две пушки с припасами и пушкарей тому полтавскому полковнику. По той же причине киевский и белгородский воевода сомневается, что он сможет выполнить царский приказ — вывезти из городов Белгородского разряда медные пушки для нужд главной армии.

Булавин продолжал решительные действия — собирал сторонников, совершал набеги на города Белгородского разряда, его повстанцы действовали по Донцу, готовились к более широкому выступлению. Он надеялся привлечь к нему большие силы, и в его речах, грамотах, в разговорах и слухах, воеводских доношениях их размеры сильно преувеличивались — то к нему пристали 9 тысяч запорожских казаков, то будет у него всего более 35 тысяч донских казаков и татар. Со стороны Булавина подобные слова — и своеобразный агитационный прием, и смесь уверенности с надеждой...

Находясь в Сечи, Булавин говорил на радах от имени Войска Донского. По сути дела, он был прав — события осени и начала зимы предыдущего года хорошо показали, что основная масса донцов его поддерживала, хотя и не все поднялись на восстание — слишком быстро черкасская старшина расправилась с булавинцами, тогда весьма малочисленными. Но формально он выглядел самозванцем — Войско Донское в лице его руководства, той же черкасской старшины, Булавину никаких полномочий звать Сечь на новое выступление, естественно, не давало. Хотя отдельные ее представители, тот же Зерщиков и ему подобные, тайно могли это делать, хотя бы во время посещения Булавиным Черкасска после поражения под Закотенским городком от Лукьяна Максимова. Кондрат тогда, в славные и тяжелые для него октябрьские дни, в обличье монаха стоял среди казаков на круге. Может быть, он тайно встречался и говорил кое с кем о своих планах на будущее?..

Официально Черкасск полностью отмежевался от Булавина, осудил его, казнил немало его сподвижников по октябрьскому выступлению. Старшина долго отмалчивалась и увиливала, когда речь заходила о местопребывании Булавина. К весне, когда власти в Москве и на Украине вели активную переписку о «воре и бунтовщике», его появлении на радах в Сечи и планах похода на Русь, игра в молчанку далее продолжаться не могла. Войско Донское, в лице наказного войскового атамана — того же Ильи Григорьева, то есть Зерщикова, шлет грамоту в Запорожскую Сечь:

— В нынешнем 708-м году в Филипов пост приехал к вам в Сечю вор и изменник донской козак Кондрашка Булавин с единомышленники своими и привез прелесные воровские письма и сказывал вам, бутто мы Войском Донским от великого государя отложились и для того бутто ево, вора, к вам прислали, чтоб вы Войском шли б к нам, Войску Донскому, на помочь.

Зерщиков и старшина сообщали далее, что Булавин объявился на Хопре в верховых казачьих городках, и для его «искоренения» войсковой атаман Лукьян Максимов с большими силами выступил в поход. Заверяли сечевиков, что они, донцы, великому государю отнюдь не изменяли, и делать это не собираются; «и вам, кошевому атаману и всему Войску, впредь таким ворам и никаким возмутительным письмам и ево, Булавиным, товарыщем не верить. А буде такие воры явятца, и их присылать к нам, Войску, или в Троицкой, на Таганрох, оковав, за крепким караулом».

По-прежнему слал донесения Петру Голицын: и о 23 тысячах работниках для Азова, и о действиях Булавина под Тамбовом, на Хопре, сборе им сил для похода на Черкасск, осаде Провоторовской станицы и о малолюдстве царских гарнизонов. Сообщил, правда, в начале апреля и два утешительных известия: Полтавский полк, присланный Мазепой, пришел и стоял поблизости от реки Самары; «и, уведав, оной вор тех урочищ лишился»; другая «ведомость» состояла в том, что удалось арестовать жену (вторую) Булавина «с сыном, которому полгода», и привезти их в Белгород. Относительно первого из них можно сказать, что Полтавский полк попросту опоздал, так как к тому времени Булавин перебрался на Дон, в Пристанский городок. Арест же семьи для Булавина стал, несомненно, тяжелым ударом, и он впоследствии, уже в разгар восстания, будет упорно добиваться, впрочем безуспешно, ее возвращения.

Запорожская зима для Булавина прошла в немалых волнениях и хлопотах. Большего — полного объединения сил двух Войск, Запорожского и Донского, — достичь не удалось. Но запорожская голытьба выделила из своей среды немало охочих людей, пошедших за Булавиным. Последующие события показали, что многие из сечевиков разделяли подобные мнения и стремления.

Попытки центральных и местных властей поймать Булавина и его сподвижников, потушить тлеющее пламя движения, начатого им с расправы над Долгоруким, не дать запорожцам объединиться с донцами не удались. Петр и его помощники, занятые решением первоочередных, с их точки зрения, дел, не придавали серьезного значения Булавину, считали, очевидно, что с ним покончено в октябре прошлого года. Искры, кое-где продолжавшие тлеть еле-еле, можно будет, мол, при случае потушить без особого труда. Но уже ранней весной события показали, насколько они ошибались. Дмитрий Михайлович Голицын, киевский и белгородский воевода, недаром осаждал Петра жалобами и опасениями. А они, эти опасения воеводы, имели немалые основания.

К Булавину, когда он жил в Кодаке, не раз приезжали его земляки, звали обратно на Дон, где назревал новый, более мощный взрыв. Булавин не только знал это, он сам стремился к тому же, готовил его. Теперь настала пора, и Кондрат Афанасьевич в разгар весны едет в родные места, чтобы снова поднять голытьбу, казаков на восстание.