Мы ехали из Бостона в Вашингтон. В вагоне была обычная дорожная суета: одни люди, едущие на короткие расстояния, выходили, а их места сразу же занимали другие. Но трое пассажиров, так же как и я, сели в поезд в Бостоне: некрасивая и немолодая мексиканка с усталым лицом, разговорчивый ирландец лет сорока и державшийся особняком, среднего роста плечистый гражданин с порывистыми движениями, ещё нестарый, но с преждевременной проседью в шапке тёмных прямых волос. Как все долго едущие вместе люди, мы скоро перезнакомились. Пошли в ход всякие дорожные истории. Нервный гражданин сначала отмалчивался, а потом оттаяв, тоже внёс лепту в общий разговор. Оказалось, что он родился на Украине и живёт уже почти двадцать лет в Америке. Рассказ его показался мне интересным и я передаю его почти без изменений, добавив только небольшие пояснения, которые этот человек иногда делал специально для меня по-русски, и стихи, подаренные им при прощании.

— Стихи я сочинял с 13-и лет. Ни в детские, ни в зрелые годы я никогда не помышлял их печатать, даже больше: почти никому не показывал их. — «Скучен вам, стихи мои, ящик», — сказал Кантемир. Но мои стихи терпели. Как-то, живя уже в Америке, надумал я совершить поездку в Россию, в Санкт-Петербург и Москву, и была тайная мысль показать свои стихи знатокам. Вот тогда, заказывая билет и въездную визу в одном из многочисленных туристических агентств, я познакомился с ещё молодой, привлекательной блондинкой. В очереди за билетом я был следующим за ней. Возможно, когда-то волосы у неё были несколько другого цвета, (при современных достижениях химии это трудно определить); и, возможно, она была не так уж молода. Но, как говорят французы, женщине столько лет, на сколько она выглядит. Тогда это случайное знакомство не имело продолжения. Прошло довольно много времени, но как-то вечером, проезжая в том районе, я увидел её стоящей на автобусной остановке. Молодая женщина согласилась с моим предложением отвезти её домой и с тех пор изредка звонила в дождливую погоду с просьбой помочь добраться на работу, (она работала проектировщиком в небольшой архитектурной фирме), или, наоборот, в вечернее время заехать за ней.

Человек я от природы застенчивый, несмотря на солидный возраст, с дамами неумелый и, кроме того, неторопливый в делах, следуя в жизни совету Марка Твена: «Никогда не делай завтра то, что можно сделать послезавтра». Теперь я понимаю: в любви, как на войне, промедление — смерти подобно. Но это я сообразил значительно позже.

Однажды, когда я остановил машину под сенью старых клёнов, и мы сидели, любуясь плывущими над океаном вечерними тучами, она вдруг забеспокоилась и заявила, что ей за ворот блузки заполз жук. Мне бы смело отправиться на поиски сбившегося с дороги жука, но моя природная неловкость сработала, и я вёл себя недопустимо культурно. Перед самым отъездом я пригласил её в один из живописных ресторанчиков, каких много на океанском побережье. Своё приглашение я мотивировал тем, что следует отметить мой отъезд и выпить за успешное путешествие. Мы провели прекрасный вечер, но я опять вёл себя недопустимо культурно. Потом я уехал в Россию и пробыл там довольно долго.

Когда я вернулся, наши встречи возобновились, и не только в дождливую погоду. Моя знакомая всегда стремилась наполнить каждый свой день маленькими удовольствиями, но её возможности были ограничены экономным мужем и семейными обязанностями. Тем не менее, она старалась прожить каждую минуту наиболее полно и разнообразно. Ей не лень было проехать несколько лишних километров более длинной дорогой, чтобы полюбоваться океанским видом; в ресторане она всегда заказывала мне одно блюдо, а себе другое, чтобы потом частично обменяться едой; и уж, конечно, каждый раз она выбирала другой ресторанчик, благо их было бесчисленное множество на океанском побережье. — «А вы осмелели после приезда из России», — как-то заметила она, когда я левой рукой вёл машину, а правой занимался более привлекательным делом. Все большие вольности, которые мне позволялись, она обозначала словом — «буянить». Однако дама приятная во всех отношениях ситуацию всегда контролировала чётко и, когда я начинал «буянить», не разрешала увлекаться на длительное время.

Встречи наши были нечастые, обычно в пятницу, и короткие — часа два, так как после восьми часов вечера она должна была возвращаться домой. Вот во время одной из них она, мимоходом, сообщила мне о предполагаемом отъезде мужа, и я решил, что мне уделят больше внимания. Однако случилось наоборот — она перестала звонить даже в дождливую погоду, а когда я позвонил, сказала: «Я занята». Я посчитал необходимым обидеться, и наши встречи прервались.

Прошла долгая зима, и вдруг в один из тёплых, весенних дней дама приятная во всех отношениях позвонила опять. Сердце — не камень, и всё началось сначала. Опять мы посещали уютные, живописные ресторанчики; ездили в маленькие курортные городки, когда ей удавалось удрать с работы; опять я, по мере возможности, «буянил». Однажды моя знакомая попросила отвезти её после работы в аэропорт: она взяла несколько дней отпуска, чтобы проветриться и повидать приятельницу в другом штате. По какой-то причине посадка на самолёт задержалась. Вокруг нас отъезжающие и провожающие обменивались прощальными поцелуями, и я предложил последовать их примеру. Дама приятная во всех отношениях не возражала, но когда наше прощание стало несколько бурным по моей вине, она мило заметила, что самолёт может улететь без неё. Она, как всегда, контролировала ситуацию. Позднее я часто спрашивал, когда она планирует снова поехать в отпуск, поскольку мне понравился процесс прощания.

Моя знакомая интересовалась литературой, и я иногда показывал ей свои стихи. Она всегда делала верные замечания, и это было важно для меня. Все мои стихи — экспромты, которые выливаются из меня довольно быстро и над которыми из-за своей ленности я почти не работаю. Её критика помогала преодолевать лень.

Был тёплый вечер 20-го апреля, когда я отвёз её домой. Машину я остановил, как обычно, за квартал от дома. «Для конспирации», — как она говорила. Выходя из машины, моя знакомая впервые нежно пожала мне руку, и я по наивности вообразил, что наша дружба перешла в качественно новую стадию. В память об этом вечере я придумал стихи. Когда на следующий день я показал их, она сказала непонятное слово — «сюр»; и видя моё недоумение, пояснила — сюрреализм. Такое мнение о некоторых моих стихах-экспромтах я слыхал до этого и от других людей.

20-е апреля

Не могу спать. Вечер заполнил углы и родил ночь, которой, может быть, не доплыть до утра. Во всяком случае, для меня уже невозможно её поменять на ту, что была вчера, и уже не видят глаза тебя, что была вчера или двадцать лет назад. Время, как хворост, сожгло эти дни, а я лишь запомнил всего один, как цифру двадцать в апрельском дыме, который скоро, конечно, остынет, сливаясь с ночью в углах, за окном, а я снова, возможно, забудусь сном. Вчера иль давно нас спугнули как птиц, и на всякий случай частоколом лиц, которые ночью меня теребят, на всякий случай окружили тебя.

Через какое-то время её муж уехал в командировку ещё более длительную, чем первый раз. И опять ситуация повторилась. Создавалось странное положение: когда муж находился на расстоянии пятнадцати километров от нас, отношение было более чем благожелательное, и мне даже позволяли «буянить». Но как только муж удалялся на тысячу и более километров, всё менялось, и дама приятная во всех отношениях исчезала за линией горизонта. Я всегда понимал, что меня немножко эксплуатируют, но не противился этому и в шутку говорил, что исполняю роль личного водителя, а также придворного поэта. Приближалась юбилейная дата — год нашего знакомства, и в душе стало крепнуть решение: прекратить к этому моменту нашу дружбу.

Её подруга устраивала вечер песни у себя на квартире. То, что было модно во времена Окуджавы и Высоцкого, перекочевало на американское подворье через сорок лет.

— Возьмите меня с собой. Вы сыграете на пианино, я прочитаю стихи и мы побьём знаменитого барда, — предложил я.

— Нет, это неудобно. Я приду с мужем, будут приятели с жёнами, а вы… нелегальный знакомый.

— Это обидно — на представление не берёте и ещё назвали нелегалом.

Более пространный шутливый ответ я придумал на обратной дороге, когда возвращался домой.

Нелегалы

Где-то в глубоких подвалах прячут свой лик нелегалы, лик беспощадный и лысый проголодавшейся крысы. Где-то в глубоких подвалах прячут свой нос нелегалы, нос удлинённый и острый, весь в ядовитой коросте. Съест, будто стая шакалов, рать непростых нелегалов  тех, кто в дырявом кармане прячет осколки мечтаний. Мир наш подобен вокзалу, где прячут свой лик нелегалы под маской борцов и поэтов, под маской небрежно надетой. Будьте же бдительны, люди, голос поэта пробудит, голос прекрасный и страшный, спящие мирные пашни. Звуки ночные так редки, Как скрежет колёс вагонетки, но голос поэта бесстрашный кривит, как Пизанская башня.

Вообще, где бы я с ней не появлялся, она привлекала общее внимание мужчин. Однажды в рыбацком городке Глостере, в вестибюле ресторана, куда мы зашли пообедать, меня кто-то мощно шлёпнул по спине. Я проработал в Глостере в разных компаниях в общей сложности одиннадцать лет. Мой приятель даже в шутку прозвал меня почётным гражданином города Глостера. Вот я и решил, что кто-то из моих знакомцев дружески приложился к моей спине. Однако это был незнакомый рослый, широкоплечий мужик. На его лице были написаны восторг и восхищение, что у меня такая подруга. К сожалению, это было далеко не так.

Я шёл по набережной, одетый в шорты и футболку, как все вокруг, и вдруг повстречал её:

— Пойдёмте покушаем рыбный суп, который вы так любите.

— У меня нет с собой денег, — сказал я.

— Ничего, у меня, кажется, хватит на суп.

Я сидел в ресторане, пил вино, напротив меня сидела красивая дама приятная во всех отношениях. «Поживёшь — до всего доживёшь» — пришла мне в голову цитата из произведения, напечатанного в журнале «Юность» во времена моей юности. Но решение было принято. Прощаясь с ней, я сказал:

— Мне всегда приятно слышать ваш голос. Позвоните, если перемените ваше отношение ко мне.

Хотя я сам прервал нашу дружбу, но было грустно. В утешение себе я придумал сказку.

Сказка о Братце-Кролике

Жил да был на свете Братец-Кролик, и был он знаком с одной прелестной Лисичкой. Лисичка хорошо относилась к Братцу-Кролику, но ему хотелось большего, и потому он просил Лисичку отнестись к нему более дружески и любовно. Лисичка вроде бы обещала, но как-то всё было некогда. Во-первых, Лисичка была семейная дама, а семья накладывает определённые обязательства. Кроме того, Лисичка работала в одном важном учреждении, и это также отнимало массу времени. Ну, и если честно признаться, в свободное время, а именно когда старый Лис надолго уезжал по делам, Лисичка заглядывалась на одного очень самоуверенного, стройного Лиса. В силу этих обстоятельств Лисичка не могла уделять Братцу-Кролику внимание в той степени, как ему хотелось. И, вообще, Братец-Кролик казался ей слишком обыкновенным, что она не скрывая говорила ему. Кончилось это тем, что Братец-Кролик решил проявить характер и больше не встречаться с Лисичкой. Правда, при прощании он попросил Лисичку, что если она смягчит свою позицию, немедленно позвонить ему.

Однажды, гуляя в лесу, Братец-Кролик повстречал юную Крольчиху, которая отнеслась к нему дружески и предложила гулять вместе каждый день. Братец-Кролик был очень умный, и дружеская помощь юной Крольчихи помогла ему стать знаменитым. А слово «знаменитый» — как тучка, которая набухает водяными каплями и проливается дождём. Но в данном случае она пролилась золотым дождём; и когда судьба случайно занесла Братца-Кролика в учреждение, где работала Лисичка, она очень пожалела, что в своё время не отнеслась к нему более дружески и любовно. Но Братец-Кролик, глядя на её прелестные белокурые волосы, которые он так любил гладить и которые несколько поредели от неумеренного применения красителей, сказал, что общественные обязательства отнимают у него много времени, а юная Крольчиха, конечно, ещё больше. И тогда Лисичка пожалела, что не съела Братца-Кролика, а позволила ему пойти гулять в лес.

Счастливый конец бывает только в сказках, а в жизни всё прозаичней и более грустно. Золотой дождик пока не сыплется на Братца-Кролика, и юную Крольчиху он ещё не встретил и, может быть, не встретит никогда.

Так закончил свой рассказ наш попутчик; а поезд уже приближался к станции назначения, и пассажиры стали укладываться.