КАК СТАТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ

— Папочка, смогу ли я стать президентом Соединенных Штатов, когда вырасту?

— Конечно, сынок! Любой может стать президентом Соединенных Штатов. Взгляни только на людей, которые выставляют свои кандидатуры в нынешнем году.

— А что следует предпринять, если хочешь стать президентом?

— Прежде всего ты должен объявить стране, что желаешь баллотироваться в президенты потому, что она нуждается в умелом руководстве, правдивости и честности, которые уже десятилетия отсутствуют. Ты должен будешь сообщить народу, что лучше всех способен позаботиться о судьбе нации в тяжелые времена.

— И это все?

— Нет, тебе придется раздобыть десять миллионов долларов, чтобы участвовать в первичных выборах.

— А как это сделать?

— Обещай людям все, что они хотят услышать, лишь бы получить деньги.

— А это разве не бессовестно?

— Такова уж политика. Ты не можешь стать честным президентом, если не будешь лгать, чтобы полу–чить деньги на свое избрание, Не смотри на меня так — я говорю тебе правду.

— А почему я нуждаюсь в деньгах, чтобы быть избранным в президенты?

— Потому что тебе надо нанять руководителя предвыборной кампании и штат сотрудников, способных убедить избирателей, что только ты единственный достойный кандидат в президенты.

— А для чего нужен руководитель предвыборной кампании?

— Он подскажет тебе, куда ехать выступать и что следует говорить.

— Откуда он знает, где надо выступать и что следует говорить?

— У него в штате будет специалист по опросам общественного мнения, который сообщит ему, что хочет от тебя услышать народ. Если ты, например, будешь обращаться к пожилым людям, не надо говорить о разных проектах на будущее и о воинской повинности, а если встретишься с врачами, то незачем болтать о проблемах здравоохранения. В обязанности руководителя предвыборной кампании входит также организация разного рода обедов для сбора средств, чтобы пожертвования непрестанно текли.

— А как народ узнает, что я наилучший президент для Соединенных Штатов?

— С помощью телевидения и прессы. Если ты серьезный кандидат, тебя в поездках будут сопровождать корреспонденты телевидения и журналисты.

Ты должен будешь разъезжать по разным штатам и выигрывать первичные выборы или заручаться поддержкой делегатов на собраниях местных деятелей партии, которые подадут за* тебя свои голоса на предвыборном съезде партии. Наиболее важны победы в штатах, где первичные выборы проходят раньше, поскольку именно тогда органы массовой информации решат, есть ли у тебя шансы или нет, чтобы добиться выдвижения своей кандидатуры на предвыборном съезде партии. Если выяснится, что ты не побеждаешь, люди прочтут об этом и перестанут посылать тебе деньги, без которых ты обречен на провал, даже будучи наилучшим претендентом.

— Что происходит на предвыборном съезде?

— Делегаты от партийных организаций штатов встретятся в одном из крупных городов Америки, чтобы решить, можно ли выдвинуть тебя кандидатом. Они наденут нарукавные повязки и значки с изображением своего кандидата, станут запускать воздушные шарики с написанными на них призывами и лозунгами, маршировать взад и вперед по проходам зала заседаний, скандируя имя человека, который им нравится.

— Это звучит достаточно забавно.

— Да, но ты не увидишь этого, поскольку будешь в гостиничном номере вместе с руководителем твоей предвыборной кампании выторговывать голоса делегатов у всевозможных политических боссов, которые начнут требовать что‑то взамен, прежде чем сделать тебя президентом. Если обойдется без непредвиденных оказий и ты все‑таки добьешься выдвижения своей кандидатуры, тогда начнется президентская кампания.

— Ты имеешь в виду, что после всего этого я могу еще проиграть?

— Несомненно! Половина из тех, кто боролся за президентское кресло, именно на этом этапе остались ни с чем.

— Знаешь, папа, после рассказанного тобой мне что‑то совсем не хочется быть президентом.

— Слава создателю! Ты этим осчастливишь свою мать и меня!

 

НЕ ЗНАЮ ДАЖЕ, ЧТО СКАЗАТЬ

Вскоре после того, как были разоблачены подготовленные по указанию Макнамары пентагоновские документы о войне во Вьетнаме, меня посетила приятельница — маленькая пожилая леди в теннисных туфлях.

— Ну, — сказала она, держа в одной руке газеты, а в другой теннисную ракетку, — что ты теперь думаешь о вашем президенте Линдоне Джонсоне?

— Не знаю даже, что сказать…

— На всем протяжении избирательной кампании 1964 года он называл Барри Голдуотера поджигателем войны, а сам, оказывается, секретно планировал бомбежку Северного Вьетнама.

— Очень больно полагать, что президент дошел до подобных дел, — сказал я.

— Не могу забыть тех дней на теннисном корте, когда ты заявлял, что мой Барри — опаснейший ястреб, стремящийся вовлечь нас в войну, которую у нас нет никаких шансов выиграть.

— Позвольте, маленькая пожилая леди в теннисных туфлях, — взмолился я. — Каждый может ошибаться!

— Не говори мне этого после всех издевок над людьми, которые поддерживали на выборах Барри Голдуотера! — воскликнула она. — Вы смеялись над нами, вы тихо ржали на своих политических сборищах, вы называли нас куклуксклановцами. А тем временем ваши ребята обдумывали, как спровоцировать Вьетнам, чтобы предать адовой бомбежке Ханой.

— Знаю, в газетах это звучит не больно‑то хорошо, — сказал я, — но уверен, что есть какое‑то объяснение всему случившемуся. Быть может, бывший президент Джонсон расскажет об этом в своей книге.

— Сынок, я жду эту книгу. Она станет величайшим романом после «Истории одной любви».

— Нехорошо так говорить! — пробормотал я.

— А что они говорили о моем Барри? Ведь Линдон Джонсон попросту втирал очки американскому народу.

— Ну, это слишком сильно сказано…

— Что? Разница между двумя кандидатами была в том, что Барри говорил: «Убей!», а Линдон: «У меня нет намерения эскалатировать войну!» А теперь, когда Линдон приходит вечером домой, он намечает все новые места для бомбежек в Северном Вьетнаме.

— Все это древняя история. Давайте лучше пойдем и сыграем партию в теннис.

— Упорствуешь, малыш, но вам не удастся так легко сняться с этого крючка. Семь лет мы страдали— двадцать семь миллионов, которые голосовали за Барри Голдуотера. О, как мы страдали! А вы улюлюкали на наших приверженцев, вы оплевывали нас. Вы высмеивали даже Билля Миллера.

— А кто такой Билль Миллер?

— Кандидат в вице–президенты при Барри, ты, идиотик. Позволь сказать тебе кое‑что. Мы не выиграли избирательную кампанию, но по крайней мере мы не сунули шею в петлю — в этот «инцидент в Тонкинском заливе».

— Любого может засосать, — сказал я нерешительно.

— Ты этого не говорил в 1964 году, — ответила она.

— Ну, хорошо, — воскликнул я. — Барри был кандидатом мира, а Линдон — кандидатом войны. Это тебя удовлетворяет?

— Скажи, что ты извиняешься по поводу того, что говорил о моем парне.

— Извиняюсь!

 

РЕШЕНИЕ В… ЧЕМОДАНЕ

Отвечая на критику правительства в связи с войной во Вьетнаме, президент, вице–президент и государственный секретарь США единодушно порицали тот факт, что, хотя вокруг них много недовольных, оппозиционно настроенных людей, никто из них не вносит собственных предложений. Как раз на следующий день президент Джонсон сказал: «Я хотел бы, чтобы кто‑нибудь из скорбящих по поводу войны высказал мне хотя бы одно сносное предложение, как ее закончить».

Прочтя это, я подумал: а что случится, если недовольный действительно попытается дать президенту совет, как закончить войну?

Вполне возможно такое. Эзра Моллинс появляется у западных ворот Белого дома с чемоданчиком в руках. Его останавливают одетые в форму сотрудники охраны Белого дома.

— Что вам нужно?

— Иду, чтобы увидеть президента! —-говорит Моллине.

— Вам назначено свидание?

— Нет, но он сказал, что любой, у кого есть сносное решение проблемы войны во Вьетнаме, должен принести ему это решение.

— Подождите минутку, пожалуйста.

Один из охранников звонит по телефону, и Моллинса внезапно окружают четыре человека из секретной службы.

— О’кэй, —говорит один из них, —Пойдемте с нами.

Они отводят его в служебное помещение в пристройке Белого дома, обыскивают и приступают к допросу.

— Что вы несете в чемоданчике?

— Мой план, как закончить войну во Вьетнаме! — радостно сообщает Моллинс. — Мне кажется, это действительно остроумный ответ на просьбу президента, поскольку у его окружения нет своих идей на данную тему.

Четверо из секретной службы таращат на него глаза.

— Конечно, план еще не завершен, поскольку я не располагаю информацией, доступной правительству, но тем не менее могу дать ответы на определенные вопросы.

— Ол–райт, ты, видимо, остроумный парень, — говорит один из секретной службы. — Ну, а теперь расскажи, что ты на самом деле собирался сделать, пытаясь проникнуть в Белый дом?

— Именно то, о чем вам сказал. Президент просил, чтобы тот, кто недоволен его политикой, пришел с собственным планом. Вот я и принес свой план. Послушайте, если президент занят, я могу встретиться с вице–президентом. Он ведь тоже просил о решении этой проблемы.

— Ты не увидишь никакого вице–президента, болтун!

— Кого же я могу увидеть?

— Мы предоставим тебе возможность встретиться с милейшим врачом психиатрической больницы, и ему‑то ты изложишь свой план.

Они быстро заталкивают брыкающегося Моллинса в машину «скорой помощи», и под вой сирен его увозят подальше от Белого дома.

Президент как раз в то время прогуливался и спросил одного из агентов секретной службы:

— Что тут произошло?

— Какой‑то чудак притащил решение проблемы вьетнамской кампании.

— Что? — вскричал президент. — Верните его обратно! Вы что, не знаете, что начинается избирательная кампания?

 

НЕРАЗРЕШЕННЫЕ УТЕЧКИ

Кажется, никто не выглядел более взбешенным после публикации секретных пентагоновских документов, чем известный обозреватель из «ястребов» Джозеф Уоллстоп.

Когда я посетил Джо в бункере под его домом в Джорджтауне, он был вне себя.

— У них мои документы, — кричал Джо. — «Нью–Йорк тайме» и «Вашингтон пост» не имели права их использовать!

Мне стало неловко.

— Как могли попасть к ним твои документы, Джо? Я думаю, они принадлежат Пентагону.

— Я договорился с тремя министерствами, что первый нанесу удар, используя совершенно секретные документы.

— Почему именно ты, Джо?

—. Потому что я друг Пентагона, потому что я верю в войну, потому что если они допускают утечку документов ко мне, то знают, что это будет напечатано так, как они писали. А теперь каждый имеет доступ к наисекретнейшим материалам. Это несправедливо!

— Попробуй сказать мне, Джо, что пентагоновские документы — это первые документы, попавшие на страницы газет.

— Ты, видимо, совсем дурак, — ответил презрительно Джо. — Каждый из моих фельетонов основывался на совершенно секретной информации. Министерские перебранки по поводу утечки пентагоновских документов связаны вовсе не с тем, что в них разоблачается, а с тем, кто их публикует.

— Джо, если я не ослышался, правительство годами допускало утечку документов к дружественно настроенным по отношению к нему журналистам?

— Ну, уж не знаю, как можно это яснее выразить, — сказал Джо своим, как обычно, раздраженным голосом.

— Тогда что ж плохого допустили «Нью–Йорк тайме» и «Вашингтон пост»?

— Они опубликовали неправомочную утечку секретных документов. Утечка, которой пользовался я для своих статей, была разрешена наивысшими чинами в правительстве. Когда они давали мне секретные бумаги, я знал, как они хотят видеть это в газете. Одно дело — показать это в хорошем свете, что очень важно, если ты принадлежишь к высшим правительственным кругам. А пентагоновские документы, мой дружок, показывают эти круги в плохом свете. Как ни гляди, а это форменная измена.

— Быть может, Даниель Эллсберг не знал, что «Нью–Йорк тайме» и «Вашингтон пост» неправомочны получать правительственные секреты?

— Он отлично знал это, — сказал Джо. — И в любом случае он должен был действовать согласованно с объединенным комитетом начальников штабов. У них есть совершенно секретный список журналистов, которые имеют доступ к таким документам. Могу тебя заверить, что в списке нет никого из «Нью–Йорк тайме» и «Вашингтон пост».

— Мне понятно, почему ты так бесишься, Джо. Но можешь ли ты теперь что‑либо сделать?

— Конечно, могу! С тех пор, как пентагоновские документы были напечатаны, я получил сотни совершенно секретных документов из источников, которые не могу назвать. Они доказывают ложность опубликованных пентагоновских документов.

— Ну, а как читатель узнает, что твои совершенно секретные материалы более правильные, чем документы Эллсберга?

— Потому что утечка ко мне предоставлена ответственными людьми, которые не преследуют никаких корыстных целей и заботятся о том, чтобы документы были представлены в правильном свете.

— Это имеет смысл. Но не лучше ли правительству перечислить журналистов, к которым допускается утечка, чтобы лйоди знали, кто заслуживает доверия?

— Не думал, что ты зайдешь так далеко, —сказал Джо. — Лучшая проверка для людей, читающих секретные документы: если материалы поддерживают правительство, это разрешенная утечка, а если нет — тут уж предоставим слово органам юстиции.

Раздался дверной звонок, и четырехзвездный генерал вручил Джо большой коричневый конверт.

— Вот ваши фельетоны на следующую неделю, мистер Уоллстоп. Распишитесь, пожалуйста.

 

ЦРУ ИЗВИНЯЕТСЯ…

Федеральный суд справедливо постановил, что Центральное разведывательное управление должно направить письмо со своими извинениями тем людям, чью почтовую корреспонденцию оно вскрывало в Соединенных Штатах. Министерство юстиции США со своей стороны предложило текст такого письма, который на деле оборачивается формальной отпиской в типично канцелярском напыщенном стиле и, по моему мнению, далек от совершенства. Мне кажется, что, если ЦРУ действительно желает продемонстрировать свои сожаления по поводу чтения писем американцев, ему следует сделать так, чтобы каждое извинительное письмо носило личный, доверительный характер.

Ниже предлагается несколько образцов писем с извинениями главы ЦРУ адмирала Стэнсфилда Хэрпера, направленных людям, чья тайна переписки была нарушена:

Дорогая миссис Старбэкл!

Федеральный суд обязал меня сообщить Вам, что мы читали Вашу почту и письма Вашего супруга, чьи поездки по делам в Лондон, Брюссель и Антверпен заставили его за год шесть раз покидать родину.

Знаю, что у Вас имеются подозрения, что некоторые из этих поездок не всегда носили деловой характер. Могу Вас заверить, что поездки в Брюссель и Антверпен были действительно связаны с ведением торговых переговоров его фирмы. Нам не удалось точно установить, какие дела у него были в Лондоне, имели ли встречи с леди Матильдой Макинтош (Кадоген–сквер, 1234) отношение только к экспорту стали. Наши сведения, однако, показывают, что у леди Макинтош нет ничего общего с производством стали, так же как и у покойного сэра Гарольда Макинтоша, который был на 30 лет старше своей супруги.

К несчастью, подслушивающая аппаратура, установленная нами в квартире на Кадоген–сквер, всегда заглушалась музыкой Фрэнка Синатры, когда там бывал Ваш супруг. Поскольку мы по закону нс можем больше продолжать это дело, я советую Вам навести справки с помощью лондонского частного детектива, который расследует, чем занимается мистер Старбэкл в Лондоне.

Одновременно с этим советом мы выражаем надежду, что Вы простите ЦРУ чтение Вашей почты и в будущем станете благожелательно относиться к ЦРУ.

С искренним приветом адмирал Стэнсфилд Тэрнер.

* * *

Дорогой мистер Маккомбер!

Вы не можете представить, как огорчены все у нас в ЦРУ чтением Вашей почтовой корреспонденции за последние 14 лет. Это было нашей оплошностью, которая, я заверяю Вас, больше не повторится.

Мне очень жаль Вашу тетушку Тилли в Денвере, испытывающую боли в позвоночнике. Наша медицинская группа советует ей попробовать применить бутылку с горячей водой, что, возможно, облегчит ее участь. Думаем также, что Ваш сын не прав, когда заявляет, что ему хочется остаться в Париже, чтобы продолжить свое образование. Наши агенты в Париже сообщают, что он совсем не занимается учебой, а время проводит в разных кафе.

Мы были бы счастливы направить Вам информацию о любых других письмах, прочтенных нами, если Вам это потребуется. Я надеюсь, что это оправдает нашу привычку, которую мы теперь считаем незаконной тайной программой.

Искренне Ваш адмирал Стэнсфилд Тэрнер.

* * *

Дорогая мисс Галифакс!

Как Вы знаете, ЦРУ было вовлечено в программу знакомства с чужой корреспонденцией, и по причинам, которые никто у нас не может объяснить, вся Ваша переписка с заграницей вскрывалась и тщательно изучалась. Вы даже не можете себе представить, какое крушение нам пришлось пережить. Ответствен за это некий служащий, который по причинам сохранения безопасности останется безымянным. После ознакомления с его докладом о Вашей почте все, что я могу сказать, — у Вас прекрасный почерк, и мне хотелось бы, чтобы мои дети писали так же хорошо.

Ваши любовные письма в Рим мистеру Цезарю Рандини — подлинные шедевры, их следовало бы опубликовать в книге. Но ЦРУ в последнее время далеко от издательского дела.

Мы очень сожалеем, что мистер Рандини внезапно прервал взаимоотношения с Вами, так как женился на сеньоре Кармелите Верди, проживающей по виа Кондотти, 14.

Искренне Ваш адмирал Стэнсфилд Тэрнер.

 

ТОВАР ЛИЦОМ

пер.

Сухого В. В.

Члены американского сената считают, что они занимаются своим делом только тогда, когда голосуют за выделение дополнительных средств для нужд обороны. Причем, по их представлениям, эти средства должны непременно использоваться для создания небывалого оружия, о котором русские могут только мечтать. А вот что конгресс не любит делать, так это выделять деньги на всякого рода прозаические вещи, вроде ботинок, казарм и палаток.

Люди, занимающиеся бюджетом Пентагона, здорово поднаторели насчет того, с чем надо обращаться на Капитолийский холм. Поэтому, когда они вынуждены просить денег на что‑либо связанное с бытом, без чего, как известно, не может существовать ни одна армия, то бытовое зачастую подается в их прошениях под видом новых ракетных систем, упоминания о которых доставляют американским сенаторам превеликое удовольствие.

Полковник Плоттер был послан на прошлой неделе в конгресс для того, чтобы заполучить средства на строительство крайне необходимых сухопутным силам США новых столовых. Он прекрасно знал, что окажется в дураках, если возьмет да и брякнет в подкомиссии сената по делам вооруженных сил, что средства нужны для строительства столовых. Ведь подкомиссию интересуют исключительно новейшие электронные боеголовки, способные в мгновение ока снести Москву (или Гавану) с лица земли.

По причинам вышеизложенного порядка полковник Плоттер не стал ничего говорить о столовых. Он заявил, что сухопутные силы хотели бы построить 1000 новых пусковых столов подземного базирования, способных действовать в любую погоду, — «СТОЛ-112».

При этом Плоттер развернул для обозрения большой чертеж нового оружия. Сенаторы с интересом изучили чертеж.

Затем один из них сказал:

— Мне это напоминает помещение для приема пищи.

— Да, сэр, — заметил полковник Плоттер. — Конфигурация подземной пусковой шахты чем‑то похожа на холл обыкновенной столовой. Именно это обстоятельство затрудняет русским обнаружение шахты с воздуха.

— У русских есть что‑либо подобное? — поинтересовался другой сенатор.

— Насколько мне известно, сэр, они сейчас работают над стартовым столом «БОРЩ-514». Этот стол будет иметь вместимость, в два раза превышающую наш «СТОЛ-112», но зато у них не будет ничего подобного нашей коротковолновой печке с системой прямоточной вытяжки.

— Не уходите от ответа, полковник, достигнем ли мы паритета с русскими или оставим их далеко позади, построив оружие, которое вы предлагаете.

— Это мое личное мнение, сэр, но, если мы не приступим к строительству «СТОЛ-112» немедленно, мы заморим наши сухопутные силы до смерти.

— Расскажите нам подробнее о «СТОЛ-112», полковник.

— Хорошо. На чертеже вы можете видеть помещение, чем‑то напоминающее кухню. Это что‑то вроде контрольного центра, откуда пассивно накапливаемое питание поступает к своему конечному пункту, который среди наших людей принято называть СТОЛ–линия. Затем питание попадает в мягкие алюминиевые боеголовки, которые специально натренированный персонал разносит вдоль СТОЛ–линии и ставит на предметы, внешне напоминающие столы, а на самом деле являющиеся бронированными укрытиями от ракет класса «воздух — земля»…

— Черт побери, как же все‑таки срабатывает система? — нетерпеливо перебил один из сенаторов.

— Очень просто, — ответил полковник. — Когда система обнаружения засекает «БОРЩ-514», крышка открывается и… до свидания, Минск, Пинск и Киев.

— Как здорово сделано, полковник! — воскликнул председатель подкомиссии. — Как вы думаете, сколько будет стоить одна система «СТОЛ-112»?

— Около миллиона долларов, сэр, не считая кушаний…

— Кушаний?!

— Ах, да, это кодовое название для магнитноэлектронной плиты с горелками обратной вытяжки.

— Полковник, вы можете доложить своему руководству, что наша подкомиссия предоставит вам право на строительство 1000 «СТОЛ-112», а если понадобится, и больше. Мы не одобрим ОСВ-2 до тех пор, пока не будем обладать системой «СТОЛ-112».

— Благодарю вас, джентльмены. Сухопутные силы США испытывают голод по этому оружию на протяжении долгого времени.

 

ИСТОРИЯ С КРОЛИКОМ

Многие знают историю президента и крблп'Ка. Для тех, кто се не знает, скажу, что президент США был атакован во время рыбной ловли свирепым кроликом.

Он шлепнул веслом кролика и отогнал его. Вернувшись на берег, президент рассказал сотрудникам Белого дома об этом инциденте, но они не поверили ему.

Во времена предшествующих администраций очень трудно было бы представить кого‑либо из президентского персонала, кто усомнился бы в словах своего босса. Если бы президенты Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди или даже Никсон сказали, что они были атакованы кроликом в водоеме, реакция слушателей была бы однозначна: «Слава создателю, что вы спаслись, мистер президент!» А если б такое случилось с президентом Линдоном Джонсоном, наверняка бы говорили: «Расскажите нам, пожалуйста, сэр, об этом, не упуская ни одной подробности».

Ничего подобного не произошло с нынешним президентом. Когда Картер вернулся на берег с великолепным, как ему казалось, изложением события, его люди отказались ему верить.

Насколько можно установить, не один человек говорил: «Вот те на, мистер президент. Ведь кролик должен был бы дважды подумать, прежде чем атаковать руководителя мощнейшей страны мира!» Или же: «Невозможно представить, как это вы могли грести и одновременно ударить веслом кролика!»

Вместо сочувствия президент встретил лишь скептицизм, когда рассказывал историю своим советникам и друзьям. Некоторые из них утверждали, что кролики не плавают, другие сомневались в том, что, даже умея плавать, кролик нападет на человека, держащего в руках весла. А те, кто сохранял молчание, подчеркивали этим, как глубоко упала мораль администрации.

Ходят слухи, что руководитель аппарата Белого дома Гамильтон Джордан даже подумывал, не подвергнуть ли каждого работающего с президентом проверке на лояльность, чтобы выяснить, кто верит истории с кроликом, а кто нет.

Президент, который никогда не проявляет своего душевного волнения, был весьма удручен столь явным недоверием. Он приписал его нездоровой обстановке в стране, которая заразила даже его собственный персонал.

К счастью, фотограф Белого дома, который находился на отвесном берегу запруды, сделал снимок схватки. Президент показал снимок приближенным, которые внимательно изучили его, но не смягчили своего скепсиса. Кто‑то сказал: «Это животное, но как узнать, кролик ли?»

Впервые с тех пор, как взял бразды правления, президент перестал улыбаться. Он приказал увеличить часть фотоснимка, чтобы выпятить происшествие на воде, и затем снова спросил свой аппарат: «Ну что, это кролик или нет?» Большинством в пять голосов против четырех в конце концов решили, что это был кролик.

Так страна была заверена в том, что президент, обещавший при вступлении в должность, что никогда не обманет американцев, сдержал свое слово.

Но напрашивается существенный вопрос: почему люди президента не поверили ему с самого начала?

 

ПРИВЕДИТЕ ДРУГУЮ СОБАКУ…

пер.

Оболенского А. Н.

Известно ли вам, как на телевидении снимают фильм, рекламирующий того или иного политического деятеля? Происходит это так:

— О’кэй, тишина в студии! — кричит режиссер. — Где сенатор Никто? А, вы тут? Значит, все в порядке. Мы добираемся показать вас как великолепного семьянина. Надевайте, сенатор, домашний свитер и усаживайтесь в кресло у камина. А вас, леди, попрошу отсюда. Разве вы не видите, что я снимаю рекламный ролик?

— Я жена сенатора.

— Ах так.,. Чудесно, чудесно… Вы нам, безусловно, понадобитесь. Будет неплохо, если в кадре появитесь н вы. Присядьте‑ка рядом с мужем и глядите на него влюбленными глазами.

— Но мне никогда не приходилось сниматься в кино.

— Это не имеет никакого значения. Просто сделайте вид, что сидите с кем‑нибудь из голливудских звезд, скажем с Робертом Редфордом или Полом Ньюменом.

— Должна ли я что‑нибудь говорить мужу?

— А что бы вам хотелось ему сказать?

— /Мне хочется лишь спросить, когда мы снова увидимся. За два месяца его избирательной кампании наконец представился случай с ним поговорить.

— Нет, ни в коем случае не задавайте этого вопроса при съемке. Просто смотрите на него, как если бы он был для вас самым великим человеком в мире.

— Навряд ли мне это удастся.

— Хм! Ну тогда притворитесь! А где же дети?

— Я смогла приехать только с двумя. Эндрю в плохих отношениях с отцом, а Ларри удрал из дому две недели назад.

— Ну ладно, обойдемся и двумя ребятами. Скажите, чтобы они сели на ковер перед креслом отца, и пусть прижмутся к нему.

— Дети, дядя сказал, чтобы вы сели на ковер перед креслом папы и обняли его.

— А который из них папа?

— Тот, кто одет в свитер и сидит в кресле.

— А если мы обнимем его, он не ударит нас?

— Ну что вы, детки. Это же для телевидения. Он совсем не рассердится.

— Тишина в студии! А где же собака? Я ведь предупреждал, что у нас в кадре обязательно должна быть любимая собака сенатора.

— Наша собака убежала вместе с Ларри.

— Ничего. Эй, кто‑нибудь! Приведите с улицы собаку!

— Какую собаку, босс?

— Да любую. Лишь бы сидела спокойно во время съемки.

— О’кэй! Леди, смотрите на сенатора. Умоляю вас, не хмурьтесь'. Улыбайтесь! Только, пожалуйста, не надо грустной улыбки! Улыбайтесь широко, как любящая жена. Представьте, как вы будете счастливы, когда вашего мужа переизберут. Да нет же, не так. Вы опять улыбаетесь грустно. Ну ладно, я вижу, с вами ничего не поделаешь. Думайте тогда о том, как хорошо, если он потерпит поражение на выборах. Так, теперь уже лучше. Прекрасно, Дети, обнимите же, наконец, отца!

— Босс, я привел собаку.

— О’кэй, усадите ее перед камином. Сенатор, представьте, что именно так ваша семья проводит вечера. Вы усаживаете всех вокруг себя и читаете вслух конституцию Соединенных Штатов. Когда мы начнем снимать, поднимите голову и читайте вслух все, что появится на этом телеэкране. По нему будет транслироваться текст, который вы должны произнести. Вы поняли? Все в порядке? Мотор!

— Хэллоу! Я сенатор Никто, а это моя семья. А это наша собака Лэдди. Уважаемые телезрители, вы, может быть, думаете, что политики — это какие‑то особенные люди, Ничего подобного! Мы такие же простые люди, как и вы. Мы улыбаемся, иногда плачем, а еще мы беспокоимся о будущем страны. Я забочусь о своей семье и о нашей собаке Лэддн, поэтому я призываю вас голосовать за меня на выборах.

— Стоп! Придется крутить все сначала. Эй, кто там? Отправляйтесь и приведите другую собаку, которая бы не грызла во время съемки конституцию Соединенных Штатов!

 

ГДЕ–ТО В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ

— Полковник Энрико, пора совершить государственный переворот.

— Неужели уже пора, мой генерал? Ведь у нас выборы прошли всего неделю назад.

— Да, это верно. Мы им дали шанс, но они, к сожалению, нас обманули.

— Что правда, то правда, мой генерал. У нас были большие возможности, но мы не знали, как ими воспользоваться. Так же, как в прошлом году… Устроили мы свободные выборы, и политики захватили правление страной в свои руки.

— Пусть это послужит для вас уроком, полковник. Каждый раз, когда гражданские приходят к власти, они выпускают из тюрем руководителей оппозиции, упраздняют цензуру и начинают болтать об аграрной реформе.

— Не говоря о том, что они хотят, чтобы богатые платили налоги.

— Полковник, мы должны разработать план переворота. Поговорите с воздушными силами и морским флотом, информируйте их о наших целях на тот случай, если президент успеет к ним обратиться прежде, чем мы арестуем его.

— Я считаю, мой генерал, что мы должны предоставить воздушным силам какое‑то место в хунте. В прошлый раз они чувствовали себя задетыми тем, что их обошли. Генерал Фернандес сказал, что если это повторится во время следующего государственного переворота, то он не даст самолета, чтобы отправить президента в изгнание.

— Ну что ж, президент тогда поплывет на пароходе…

— До меня дошло, что и адмиралы желают играть более важную роль.

— Черт возьми, полковник. Нельзя совершить государственный переворот, привлекая в хунту почти каждого. Чему только вас учили в военной академии?

— Простите, так что же я должен передать генералу Фернандесу?

— Передайте, что воздушные силы могут организовать следующий государственный переворот.

— А что обещать адмиралам?

— Пусть зарезервируют себе очередь для переворота следом за воздушными силами. Круговорот — лучший принцип!

— Так точно, мой генерал! Теперь нам следует придумать какой‑нибудь повод для переворота. Ведь Соединенные Штаты поддерживают это правительство.

— Хорошо, что мне об этом напомнили. Мы скажем, что переворот был необходим, поскольку коммунисты, оплаченные Фиделем Кастро, хотели захватить власть.

— Этот повод мы уже использовали в прошлый раз.

— Ну и что ж? Снова повторим его. Скажите им, что, как только мы выкинем коммунистов из учреждений, будут назначены свободные выборы.

— Вы думаете, генерал, что они это проглотят?

— Всегда проглатывали! Вначале они будут «потрясены», а затем придут в себя. А вы, полковник, обязательно проинформируйте обо всем ЦРУ, чтобы они сообщили в Вашингтон. Сделав это до переворота, мы заработаем благодарность ЦРУ за предоставление столь быстрой информации.

— Мой генерал, вы гениальны!

— Полковник, если б вы, как я, съели собаку на этих хунтах, то знали бы, что все это самые обычные вещи…

 

СВЕРХБОМБЫ И СВЕРХМИШЕНИ

Обращение с ядерным оружием — один из злободневнейших вопросов. Каждый обсуждает, сколько мегатонных бомб и управляемых снарядов может быть произведено в ближайшие десять лет. Люди спорят, надо ли отдавать тактическое ядерное оружие в руки генералов и должны ли мы предоставлять ядериые запасы нашим союзникам.

Нам посчастливилось получить интервью у профессора, который не первый день занят проблемой ядерного оружия. Профессор Макс Убийц сообщил, что он самостоятельно предпринял изучение этого вопроса и пришел к внушающим тревогу результатам.

— Наиболее важная вещь, которую я обнаружил, — сказал он, — что, хотя американские и русские бомбы достаточно велики по размерам, мишени для них слишком малы. Мы должны строить гораздо большие мишени, соответствующие таким бомбам.

— Не понимаю…

— Ну вот, представьте себе, что вы имеете маленькие бомбы в пять или в десять раз большей мощности, чем те, которые были сброшены на Хиросиму и Нагасаки, и вы имеете также огромные бомбы и ракеты в сто раз большей мощности. Но у вас нет городов, подходящих по размерам этим бомбам. Если вы сбросите такую колоссальную бомбу даже на большой город, это будет зряшная потеря радиоактивных осадков, огненного жара и разрушительной мощи. Так вот, чтобы это уравновесить, я и отстаиваю немедленное строительство больших мишеней.

— Вы хотите сделать города больше?

— Конечно, — ответил мистер Убийц. — Мы должны приступить к строительной программе, предусматривающей увеличение наших городов до радиуса действия нашего наиболее мощного ядерного оружия.

— А последуют ли русские нашему примеру?

— Они вынуждены будут так поступить. Они не смогут допустить, чтобы наши мишени были больше, чем их, иначе это будет бить по их престижу.

— Как же сможем мы сделать наши мишени достойными ядерного оружия такого масштаба?

— Мы должны застраивать промежутки между крупнейшими индустриальными центрами и таким образом более или менее связывать их. Города должны стать достаточно большими, чтобы принять удар самого мощного ядерного оружия, которым обладают русские. Они тоже вынуждены будут увеличивать свои города, чтобы приспособиться к нашим бомбам.

— Чего же вы этим достигнете?

— Это разрешит основную проблему ядерного оружия, которой является сверхуничтожение, — вы убьете именно то количество людей, которое бомбы предназначены уничтожить. Между тем в нынешних условиях огромные ядерные бомбы действенны лишь на двадцатую часть своей потенциальной мощи. Это ли не бесполезная трата, вредящая экономике ядерных сил?

— Ну, а что вы скажете относительно тактического ядерного оружия?

— Вот тут нет никакой проблемы. Хорошее тактическое оружие обладает сравнительно убогим минимумом сверхуничтожения. Оно может разрушить всего два с половиной процента среднего города. Большинство мишеней вполне сейчас подходят, если они предназначены для тактического оружия. Вся беда в том, что если вы используете это оружие, то все равно в конце концов сведете вашу войну к применению большой бомбы и ваши мишени будут для нее совершенно неадекватны.

 

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ПАПА?

Очень тяжко, должно быть, приходится конгрессмену — члену палаты представителей или сенатору, когда он приходит вечером домой и пытается объяснить своим детям–подросткам, что происходит во Вьетнаме.

— Папочка, где ты был, когда они бомбили Ханой и Хайфон?

— Шли парламентские каникулы, и ты, черт возьми, знаешь это хорошо.

— Но почему ты не протестуешь теперь?

— Потому, что это может причинить ущерб происходящим в Париже секретным переговорам, которые, следует надеяться, поведут к миру в Индокитае.

— А почему ты не протестовал раньше?

— Потому, что не хотел повредить переговорам, которые велись последние четыре года и обещали закончиться почетным миром.

— Ты что ж, не видел фотоснимки погибших детей и женщин и разрушенных больниц?

— Проклятье, сын! Ты совсем не понимаешь роли конгресса. Мы обязаны поддерживать президента во время войны. Если мы станем противиться войне, то окажем этим помощь и содействие врагу.

— Но я думаю, что объявлять войну был вправе только конгресс.

— Кто тебе это сказал?

— Так в конституции!

— Не верь всему, чему тебя учат в школе. Технически это верно, что войну должен объявлять конгресс, но, видишь ли, мы, по сути дела, не воюем. Это полицейская акция.

— А когда полицейская акция становится войной?

— Когда президент запрашивает официальное объявление ее. Поскольку три президента подряд не просили объявлять войну, нет никакого основания это делать.

— Конгресс как‑то влияет на то, что президент может делать в Индокитае?

— Конечно! Президент должен запрашивать наше мнение и согласие, прежде чем принять любые важные решения, касающиеся жизни американских парней и затраты миллиардов долларов.

— Вот те раз! А почему этого не делает?

— Он, вероятно, забыл.

— Все ребята в школе говорят, что конгресс боится действовать, когда речь заходит о войне.

— Много они знают. Конгресс принял немало решительных установок о войне, э–э-э, то есть о полицейской акции. Мы требовали, чтобы президент решил задачу мирного урегулирования и возвращения домой наших военнопленных. Все это зафиксировано в отчетах конгресса.

— Но ничего же не произошло, дела идут плохо. Если президент не может прекратить войну, почему этим не займется конгресс?

— По очень простой причине, голубчик. Президент, наверное, кое‑что знает, чего не знаем мы.

— Почему же он не расскажет вам то, что знает?

— Потому что, если он расскажет нам, то кто‑нибудь, вероятно, проболтается, и это узнает народ. Ты что ж, хочешь, чтобы каждый Том, Дик и Гарри в нашей стране разведали, что президент знает о войне?

— Не сердись, отец. Ребята в школе говорят, что конгресс бессилен. Они говорят, что все вы — стадо евнухов и президент может проделывать любое, что ему хочется, потому что вы боитесь его.

— Ну что ж, ты можешь сказать ребятам в школе, что они, черт побери, не знают, о чем болтают. Ведь мы говорили о том, как выкарабкаться из этой войны, когда они еще ходили в детский сад. В наши дни весьма модно выражать недовольство тем, что президент не нашел мирного решения вьетнамского конфликта. Но он занимается этим только четыре года, и надо дать ему такую возможность. Если и к концу своего второго срока правления он не придет к решению, тогда конгрессу придется прибегнуть к решительным действиям.

— Великолепно, отец. Я расскажу об этом ребятам в школе!

 

КАК ПРОСЛЫТЬ НЕНОРМАЛЬНЫМ

Первое, что нужно сделать. Уведомите вашу призывную комиссию, что вы готовы немедленно отправиться во Вьетнам, и сообщите им, что хотели бы выехать со следующей партией новобранцев. Они, вероятно, передадут ваше дело местному психиатру.

Встреча с психиатром. Прямо скажите психиатру, что горите желанием поскорее натянуть военную форму и всей душой надеетесь, что по окончании курса первичной военной подготовки вас сразу же отправят во Вьетнам. Если он спросит, почему хотите туда поехать, скажите, что, по вашему глубокому убеждению, ваш патриотический долг — защищать наш флаг и нашу страну. Вы хотите защищать свой дом, свою мать и миллионы еще не родившихся американских детей от призрака безбожного коммунизма.

Он, несомненно, причислит вас к категории «4–Д» на том основании, что каждый, столь горячо рвущийся в армию, — псих.

.У вас есть право на апелляцию. Напишите генералу Херши из управления набора в Вашингтоне, округ Колумбия, и изложите ему факты. Сообщите ему, что ваша призывная комиссия плетет сети заговора, чтобы помешать вам вступить в армию. Намекните, что психиатр, который вас обследовал, подставил вам подножку, потому что вы хотите принять участие в битве за свою страну.

Упорно добивайтесь, чтобы генерал Херши сам подписал ваши документы, что позволит вам немедленно поступить на действительную службу.

Он передаст ваше письмо ФБР, чтобы выяснить, не сыграл ли коммунизм какой‑нибудь роли в истории вашего психического заболевания.

Когда ФБР придет навестить вас дома. Вы имеете полное право отвечать на любой вопрос, который вам задаст ФБР. Они, возможно, будут настаивать, чтобы вы воспользовались 5–й поправкой к конституции и не отвечали на провокационные вопросы, чтобы вас можно было отнести к категории неблагонадежных лиц. Но настаивайте на своих конституционных правах и отвечайте на все вопросы. Если они спросят, почему вы хотите стать новобранцем, скажите, что вам до смерти надоело читать о парнях, сжигающих свои военноучетные карточки и выдающих себя за гомосексуалистов только для того, чтобы избежать призыва в армию.

Встретьте агентов со всем уважением и, обращаясь к ним, говорите «сэр». Скажите, что вы всегда восхищались ФБР, и спросите, не могли ли бы они достать для вас фотографию Эдгара Гувера с его автографом. Чем больше честности и прямоты будете выказывать вы, тем большей подозрительностью будут проникаться они. Когда они обнаружат, что вы никогда не вступали ни в какую левую организацию, они уже будут знать, что дело нечисто, и установят за вами самую пристальную слежку.

Вы всегда можете участвовать в пикетировании. Когда дело пойдет совсем плохо, у вас останется возможность пикетировать Пентагон, требуя, чтобы министр обороны Макнамара отменил решение вашей местной призывной комиссии и зачислил вас на действительную службу. Если потребуется, то ложитесь на пути эшелона с новобранцами, едущими в лагерь, и требуйте, чтобы их командир взял вас в поезд.

Вас, вероятно, посадят под замок, но, во всяком случае, вы покажете, чего добиваетесь.

Когда все другие средства не помогут. Объявите газетам, что у вас нет ни малейшего намерения стать новобранцем и что вы вообще против войны во Вьетнаме. Призывная комиссия немедленно наложит на вас лапу, а армия за одну ночь превратит вас в солдата.

 

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ

Заголовок в газете гласил: «Закон Соединенных Штатов запрещает взятки и порицает за миллионы, потерянные в торговле с Азией». Для любого это не должно было стать большим сюрпризом. Между тем специализировавшийся на проблемах бизнеса профессор Гарвардского университета говорил мне, что вознаграждения при крупных сделках неизбежны в торговле почти всех стран.

Посол одного из государств недавно сообщил мне за завтраком:

— Просто беда с вашим законом, который называет взяткой, когда кому‑нибудь производится выплата в ходе получения контракта. В нашей стране это считается лишь дружественным подарком, скрепляющим узы между данным концерном и нашими руководителями.

— А у нас следственные органы всегда рассматривают такую сделку как весьма сомнительную, — сказал я.

— Этот подарок делается вовсе не президенту нашей страны, который считается самым честным человеком. Он поступает к его жене для ее благотворительного фонда.

— Что это за фонд?

— Он помогает школам, больницам и приютам для сирот.

— Кто его создал? — пожелал я узнать.

— Зять президента. Он — крупнейший подрядчик в нашей стране.

— В этом нет ничего дурного, — сказал я.

— Всего–навсего филантропический фонд. Остаток денег вкладывается в разные предприятия, в рыбные промыслы и отели. Доходы от них распределяются между женами членов кабинета министров и высокопоставленными военными, которые тоже имеют собственные благотворительные фонды.

— В таком случае, как вижу, взятки — я имею в виду подарки, которые американские концерны преподносят вашим чиновникам, —это только часть вашего способа раздобыть деньги, чтобы обеспечить бедноту в вашей стране?

— Это как раз то, что мы стараемся объяснить вашему департаменту торговли, но, к сожалению, безуспешно. Позвольте привести наглядный пример. Предположим, наша страна желает заказать тысячу бульдозеров по цене пятьдесят тысяч каждый. Мы можем остановить свой выбор на покупке этих бульдозеров во Франции, Англии, Италии или Америке. Вы же знаете, что нет никакой разницы в бульдозерах. Если вы видели один, значит, видели все. Франция предлагает продать нам и отказывает пять тысяч с каждого бульдозера детским воспитательным учреждениям нашего президента. Англия при продаже может преподнести семь тысяч с бульдозера в качестве подарка сестре президента, которая живет в Швейцарии. Итальянцы говорят, что они выделят десять тысяч с каждого бульдозера на строительство летнего дворца для нашего президента в княжестве Лихтенштейн. А американцы станут говорить нам, что они не хотят дать нам ничего, кроме бульдозеров… Можно ли с ними вести дела?

— Глупейший способ торговли, — сказал я.

— Конечно, мы охотно предпочли бы американские бульдозеры, но, купив их на таких условиях, наш президент стал бы посмешищем в Азии, а его супругу поднял бы на смех любой в нашей стране потому, что ее благотворительный фонд не имел бы средств.

— Так где же выход?

— Ваш конгресс должен исправить смехотворный закон, освободить американские концерны от законодательства, исключающего подарки наличными для благотворительных целей иностранным кабинетам министров, высокопоставленным военным, кровным родственникам глав государств, определенным деятелям правящих политических партий и «первым леди», чьи мужья стоят теперь у власти. Мы говорим в нашей стране: «Нрум эферм ладаирахалм».

— Как это переводится?

— Никогда не веди дела с человеком, который сказал: «Я уже официально расплатился!»

 

ЛОЯЛЬНАЯ ВЫЧИСЛИТЕЛЬНАЯ

Недавно некий ученый запрограммировал всю необходимую военную информацию относительно Соединенных Штатов и Северного Вьетнама и, заложив ее в электронную вычислительную машину, задал вопрос: «Когда война будет выиграна и кем?»

Машина ответила: «Соединенные Штаты выиграли войну два года назад!»

Я решил посмотреть эту машину и выяснить, что с ней приключилось. Она выглядела очень раздраженной. Когда я задал ей вопрос, она ответила: «Совершенства не бывает!»

— Я не пытаюсь критиковать вас, но ведь так получается: результаты расходятся с фактами.

— Тут много непредвиденных факторов, за которые не могу отвечать. Мною сделано все — подсчитаны относительные военные силы Соединенных Штатов, Северного Вьетнама, враждебных отрядов, учтены моральные факторы, основанные на сообщениях ЦРУ, информация, полученная от перебежчиков, результаты умиротворения, не забыт оптимизм генерала Уэстморленда и огромное уважение, которое народ Южного Вьетнама питает к своему правительству. Если вы соберете все эти факты, то придете к такому же ответу.

— Но вы не включили никакой информации из Ханоя!

— А зачем мне это нужно? Государственный департамент сообщил, что не следует верить ничему из того, что говорит Ханой.

— А вы приняли во внимание американские бомбежки Северного Вьетнама?

— Конечно! Именно поэтому в моем ответе говорится, что Соединенные Штаты выиграли войну в 1966 году. Все знают, что, если бомбить данную страну на протяжении длительного времени, эта страна должна сдаться.

— Но они не сдались!

— Это уже не моя вина, что эти люди не думают, как электронная машина.

— Я вовсе не критикую вас, а лишь пытаюсь выяснить, где вы допустили ошибку. Как вы объясните тот факт, что, несмотря на одержанные американцами победы, южновьетнамские силы смогли предпринять энергичное наступление на города?

Электронная машина вздрогнула:

— Это не моя ошибка! Я приняла во внимание отчеты о потерях за последние пять лет, подсчитала их и на основе полученных данных пришла к заключению, что каждый вьетнамец либо убит, либо дезертировал.

— А не возникла ли брешь на одной из ваших линий?

— Я лояльная американская вычислительная машина, и если допущу вероятность такой бреши, то этим только окажу помощь и услугу врагу.

— Хорошо. Поскольку вы проявили себя столь бестолковой, ответьте мне снова: когда, по вашему мнению, окончится война?

— Это зависит не от меня…

 

ВНУТРЕННИЙ ВРАГ

Министр юстиции США Джон Митчелл утверждает, что его ведомство должно иметь право прощупывать настроения людей без судебного ордера. Он отстаивает право исполнительной власти правительства подслушивать телефонные разговоры отечественных раскольников тем же манером, как это делается с иностранными элементами.

— Не представляю, как сможем мы отделить друг от друга эти две категории, — заявил мистер Митчелл. — Но если даже это удастся, я скажу: опыт показал, что величайшую опасность представляет как раз отечественная разновидность.

Теперь любой в нашей стране согласится с точкой зрения мистера Митчелла. Стремясь разрешить эту проблему, я поговорил с видным экспертом по части конституционности подслушивания телефонных разговоров. Доктор Хирам Конгсвеллер, профессор философии подслушивания из Эдгар–Гуверовского колледжа «Закон и порядок», сказал: «Следует подслушивать разговоры любого, кто нападает на основные институты нашей страны».

— Мне представляется, что сюда придется включить людей, которые призывают к упразднению Верховного суда?

— Несомненно!

— И тех, кто обвиняет этот суд в том, что девять старичков не знают, чем они должны заниматься?

— Это как раз тот тип людей, который имел в виду министр юстиции.

— И позвонить женам сенаторов, чтобы припугнуть их на тот случай, если их мужья не станут голосовать за кандидатуру Кардсвелла в Верховный суд?

— Правильно!

— И сообщить редактору газеты в Арканзасе, что такого сенатора следует линчевать?

— Вы рисуете великолепную картину, изображающую подрывные элементы в стране, — сказал профессор Конгсвеллер.

— И за всем этим днем и ночыо следит человек в ФБР?

— Это только часть картины, — подтвердил он. — Подобные типы могут изнутри разрушить нашу страну!

— Предположите только, что особа такого типа вышла замуж за видного правительственного чиновника и наш министр юстиции лишен возможности выполнять свой долг, если не подслушивает ее телефонные разговоры? Это же подвергает риску безопасность государства. А что, если она, стремясь сохранить в тайне от мужа свои телефонные разговоры, ведет их из ванной комнаты?

— Наши домашние подрыватели основ вполне способны на такие штучки, — согласился Конгсвеллер. — Министр юстиции должен иметь право и на подслушивание телефонных разговоров из ванной.

— А что, если она захочет послать наших студентов в Россию?

— Мы должны знать, что у нее на уме. На карту поставлена безопасность нации.

— А если она ненавидит Вашингтон и все, что его поддерживает?

— Тут нет никаких сомнений — такая особа очень опасна. Как можем мы отвечать за спокойствие внутри страны, когда кто‑то проделывает описанные вами вещи? Кстати, могу ли узнать ее имя?

— Вы что, считаете меня глупым пижоном? — с возмущением воскликнул я. — Да и, кроме того, вы все равно не поверите, если я назову ее имя!

 

БЕЗУПРЕЧНЫЙ ДИК

Никто из тех, кто следил за событиями последних недель, не может выразить ничего, кроме восхищения остротой ума министра юстиции США Джона Митчелла.

Проницательность Митчелла как «делателя королей» сказалась, если вернуться к прошлому, еще на съезде республиканской партии в Майами–Бич, где он содействовал выдвижению кандидатуры Ричарда Никсона в президенты США. В одной из курительных комнат, попыхивая трубкой, он обсуждал некоторые из проблем, с которыми столкнется Никсон, когда будет избран президентом.

— Одно из обстоятельств, которое мы не смеем проглядеть, — сказал мистер Митчелл, — это то, что люди захотят критиковать тебя, Дик, в самом начале твоего срока правления.

— Я еще даже не избран, а ты уже говоришь о критике в мой адрес, — запротестовал Никсон.

— Следует подготовиться к любой случайности, — заметил Митчелл. —Предположим, ты решишь расширить войну в Индокитае.

— Я же собираюсь покончить с войной во Вьетнаме и вернуть наших ребят домой.

— Мы знаем, что ты это обещал, Дик. Но на какой‑то стадии ты можешь полезть в Камбоджу или Лаос.

— Что за нелепость! Зачем мне понадобится это делать?

— Возможно, для того, чтобы раз и навсегда очистить убежища коммунистов.

— Но если я это сделаю, — сказал Никсон, — народ станет меня клеймить.

— Об этом именно и идет речь!

— Я вовсе не хочу, чтобы меня критиковали, особенно после той огромной работы, которую я проделал, чтобы добиться выдвижения своей кандидатуры.

— Этого не случится, Дик, мы просто сделаем для них невозможным мешать твоей работе.

— Как?

— Мы подберем тебе вице–президента, которого люди будут так бояться, что у них уж не будет охоты критиковать тебя.

— Мне эта мысль никогда не приходила в голову, — признался Никсон. — Кто же подходит для этой должности?

Министр юстиции вытащил листок бумаги.

— У нас есть несколько человек, пригодных для данной роли. Стром Термонд, губернатор Флориды Кирк, калифорнийский губернатор Рейган, Макинтайр из Христианского антикоммунистического похода, Эдгар Гувер и еще тот парень из штата Мэриленд… как его зовут?

— Так как же его имя?

— Оно у меня где‑то записано… Вот — Спиро Агню!

— Ерунда! Кто слышал об этом Спиро Агню?

— Это не имеет никакого значения. С помощью телевидения мы за один вечер сумеем ввести его в каждую американскую семью. Вопрос лишь в том, сможет ли он нагнать достаточно страха на любого избирателя, чтобы уберечь тебя от всяческих нападок.

— А как мы узнаем об этом? — спросил Никсон.

— Мы этого пока не знаем, — ответил мистер Митчелл, — но мы поговорили с парнем, и он выглядит вполне подходящим. Если пошлем его на разные банкеты для сбора благотворительных средств, создадим ему достаточную популярность и позволим говорить все, что ему захочется, никто в нашей стране не станет критиковать тебя…

Любой знает, что Никсон воспользовался этой идеей…

 

«НЕ ВПУТЫВАЙТЕ МЕНЯ В ЭТИ ДЕЛА!»

Кто не знает, что существуют два Никсона — старый и новый? В последнее время только новый Никсон появляется на экранах телевизоров и на пресс–конференциях, а старый пребывает в тени. Он только разик разрешил себе публично выступить в Пентагоне, где назвал студентов лодырями и бездельниками. Нового Никсона это так взбесило, что он приказал старому держаться вне поля зрения. Но это вовсе не означает, что оба Никсона перестали быть ближайшими друзьями. К примеру, когда новый Никсон вернулся из своей недавней поездки в Европу, первый, с кем он столкнулся, был старый Никсон.

— Ну, как тут шли дела во время моего отсутствия? — спросил новый Никсон.

— Ты великолепно сработал, Дик! — воскликнул старый Никсон. — А я тут дал указание Спиро Агню наброситься на отчет о волнениях в университетах и назвать все это дело сплошным мошенничеством.

— Чудесно, — сказал новый Никсон. — Надеюсь, ты меня не впутал в эти дела?

— Конечно нет, Дик. Теперь, после того как Агню выбил почву из‑под комиссии Скрэнтона, ты можешь говорить об этом все, что тебе угодно, и люди не станут волноваться.

— Великолепно! Что еще?

— Ну что ж, мы здорово навалились и на порнографическую комиссию. Спиро Агню уверил страну, что это демократическая партия несет ответственность за все скабрезные фильмы и книжонки в Соединенных Штатах.

— Мне это очень нравится, — сказал новый Никсон. — И все‑таки не впутывайте меня в эти дела.

— Они не могут затронуть тебя, Дик. Каждый раз, когда кто‑нибудь начинает вопить относительно спировской болтовни, мы говорим, что сл выступает от своего имени. А когда позже мы намекаем на то, что на самом деле он говорил от твоего имени, то одним выстрелом убиваем двух зайцев.

— Здорово! — сказал новый Никсон. — Не знаю, право, как я обошелся бы без вас обоих.

— Дик, ты должен присмотреться к Спиро. Он гораздо лучший демагог, чем я, — сообщил старый Никсон.

— Но пока он не впутывает меня во все это! — сказал новый Никсон.

— Он сыплет такие словечки, какие не услышишь ни от кого, кроме него, и срывает овации. А тут еще и денежки сыплются, Дик. Каждый раз, когда он произносит с ненавистью «доктор Спок», мы получаем дополнительно сто тысяч долларов…

— Пока никто не впутывает меня в эти дела. Послушай, а ты видел по телевизору, как я ехал под дождем?

— Нет. У меня не было возможности смотреть телевизионные передачи.

Новый Никсон кивнул: «Я надеюсь, никто не думает, что я имею какое‑либо отношение ко всему этому».

 

КОГО САЖАТЬ В КУТУЗКУ

Министр юстиции США Джон Митчелл подстрекает все полицейские силы страны подражать тактике столичной полиции в обращении с участниками майских демонстраций. «Решительное противодействие, проявленное вашингтонской полицией, — пример для остальной страны», — заявил мистер Митчелл полицейским вожакам в Калифорнии. Он, однако, не обнародовал громогласно основных принципов поведения, которых полиция обязана придерживаться, чтобы остаться верной успешной тактике, примененной в Вашингтоне. Возможно, нам удастся восполнить этот пробел.

Вопрос. Как вы подавите массовую демонстрацию людей, которые угрожают разнести город?

Ответ. Нужно арестовывать каждого с длинными волосами и лозунгами мира!

Вопрос. Выписываете ли вы ордера на арест?

Ответ. Нет! Это лишь замедлит процесс задержания под стражу и позволит многим улизнуть от ареста.

Вопрос. Представьте, что в полицейском азарте наряду с виновными будут задержаны и невиновные.

Ответ. Невиновных нет, когда полиция прочесывает определенный район. Если они невиновны, им нечего там делать.

Вопрос. Проводя массовые аресты, кого из двух людей вы выберете, если можно схватить только одного?

Ответ. Всегда в первую очередь арестовывайте бородатого. В массовой демонстрации бородатые более виновны, чем безбородые.

Вопрос. А как насчет женщин?

Ответ. Верной приметой являются брюки. Женщины в брюках участвуют в беспорядках.

Вопрос. Предположите, что полисмен фактически не видит ничего преступного в ходе демонстрации.

Ответ. Он все равно обязан арестовать определенное число людей. Хотя граждане не совершили преступления в данный момент, они могли совершить его прежде, и для блага общества их надо посадить в тюрьму.

Вопрос. А если все юнцы одинаково одеты, как вы распознаете, кто из них совершил преступление, а кто нет?

Ответ. Что вы! Все молодые люди виновны в чем‑нибудь, и, кроме того, большинство из них против войны.

Вопрос. Ну, а арестовав, что вы делаете с захваченными?

Ответ. Забираем их на ближайший стадион или в парк и держим там.

Вопрос. Как долго?

Ответ. Как можно дольше! Борцы за гражданские права и свободы потребуют, чтобы обвинение было предъявлено возможно быстрее, но ведомство юстиции поддержит нас, если мы подержим их взаперти подольше.

Вопрос. Не собираются ли органы юстиции защищать конституционные права народа?

Ответ. Нет! Единственная функция юстиции — наблюдать, чтобы не нарушалось движение транспорта.

Вопрос. Если невиновные могут быть задержаны во время массовой демонстрации, в ходе которой они не совершали ничего противозаконного, то почему нельзя арестовать за то же самое, когда нет демонстрации?

Ответ. Вот это хороший вопрос! Мы надеемся, что при поддержке министра юстиции начнем в будущем осуществлять такие аресты. Теперь‑то мы видим, что невозможно соблюдать закон и порядок, если полиция строго придерживается закона.

 

ЧЕРЕСЧУР ЛЕГКИЙ ДОЛЛАР

Президент нажал на кнопку, и Джерри Рэфшу» немедленно появился в Овальном кабинете.

— Джерри, — спросил президент, — что сделано сегодня вами, чтобы улучшить мой образ?

Рэфшун был озадачен. Всего первый день, как он взялся за работу в качестве мастера, созидающего облик президента, и у него еще не возникло никаких идей.

— Быть может, — сказал он, — мы полетаем на вертолете над Нью–Йорком и осмотрим, какой ущерб нанесли снежные заносы?

— А что, они причинили повреждения в Нью–Йорке?

— Нет! — ответил Рэфшун. — Но это будет очень эффектно выглядеть. Я уже вижу крупные заголовки в газетах: «Президент Картер тщательно осматривает, какой ущерб причинили снежные заносы в Нью–Йорке. Его политика борьбы со снегом принесла свои плоды».

— Думаю, Джерри, что у вас есть размах. Но, если нет ничего иного, мне хотелось бы инсценировать мою борьбу с инфляцией.

Рэфшун выглянул в окно и неожиданно сказал:

— Есть неплохая мысль. Почему бы вам не перекинуть серебряный доллар через Потомак, чтобы продемонстрировать огромное доверие к нашей валютнофинансовой системе? Последним, кто проделал такую штуку, был первый президент США Джордж Вашингтон.

Президент на минуту задумался:

— А можно ли в действительности перебросить доллар через Потомак? Мне кажется, что легенда о том, как Вашингтон перекинул серебряный доллар, была подвергнута сомнению Джеком Андерсоном.

— Андерсон напечатал свою версию, основываясь на том, что он не верит в возможность использовать для этой цели бумажный доллар. Совершенно очевидно, конечно, что вам не удастся перебросить через Потомак бумажный доллар.

— Но, — сказал президент, — если сделать из доллара бумажный самолетик и дождаться попутного ветра, он сможет перелететь через реку.

— Слишком много риска, мистер президент. Если вы пустите бумажный доллар через Потомак в виде самолетика, а он круто спикирует в воду и потонет, курс доллара упадет на всех фондовых биржах в мире… Мне думается, надо остановить свой выбор на серебряном долларе.

— У вашего плана, Джерри, один крупный недостаток, — сказал президент. — В настоящее время у нас в обращении не осталось серебряных долларов. Новые долларовые монеты гораздо меньше и легче старых.

— Мы можем попросить казначейство отчеканить новый доллар со специальным крошечным реактивным двигателем, чтобы он смог благополучно долететь до противоположного берега.

— Это же будет обман, Джерри, а я обещал американскому народу, что никогда не буду ему лгать. По–моему, лучше попросить перебросить доллар через Потомак кого‑нибудь другого и сделать это тайно, чтобы выяснить такую возможность в принципе. Мне не хочется выйти на берег реки в окружении журналистов и публично потерпеть неудачу.

— Прекрасная мысль, мистер президент! Давайте предложим сделать это кому‑нибудь из игроков футбольной команды «Вашингтонские краснокожие».

— А нельзя ли привлечь к этому делу кого‑нибудь из правительства?

— Как насчет Майкла Блюменталя? Он ведь министр финансов и всегда может сказать газетчикам, что испытывает новый американский серебряный доллар, чтобы выяснить его способность взлететь вверх.

— Ол–райт! Немедленно займитесь этим и дайте мне знать, если что‑нибудь получится.

Рэфшун вернулся через несколько дней потрясенный — министр финансов провел операцию с серебряным долларом, который долетел лишь до середины Потомака.

— Чем он объясняет неудачу?

— Он показал мне последние статистические данные. Оказывается, от доллара осталась только половина того, чем он был десять лет назад…

 

«ЧИСТАЯ БОМБА» ДЛЯ ГРЯЗНЫХ ЦЕЛЕЙ

Однажды утром в дверь моего вашингтонского дома назойливо постучали. На пороге стояла какая‑то личность.

— Здравия желаю, сэр, — сказала личность. — Не пожелаете ли приобрести новейшую нейтронную бомбу нашей фирмы?

— А зачем мне ваша нейтронная бомба?

— Как же! Это же величайшее открытие со времени изобретения синтетического хрустящего картофеля! Строго говоря, нейтронная бомба вовсе даже не бомба, а нечто вроде артиллерийского снаряда с маломощным атомным зарядом.

— Премного благодарен, но я уже вполне обеспечен всем необходимым атомным оружием.

— Умоляю, сэр, не захлопывайте дверь, не выслушав меня до конца, — взмолилась личность. — Нейтронная бомба — это же чистое оружие. Это значит, сэр, что оно, убивая все живое, не разрушает материальных ценностей! Вы можете сегодня сбросить такую бомбу на город или какой другой населенный пункт, а завтра занять его практически целехоньким. И поскольку это оружие только–только разработано, вы будете его единственным обладателем. Вам станут завидовать все в округе.

— Не знаю, что и думать. Все это довольно любопытно. Но в последнее время я ухлопал такую уйму денег на всякое оружие, что вряд ли в состоянии раскошелиться еще и на «чистую бомбу».

— Позвольте показать наш каталог, — настаивала личность. — Посмотрите на габариты бомбы. Вы можете свободно разместить ее в кузове вашего пикапа и запустить с любого автоприцепа. Это же не роскошь, а совершенно необходимая вещь. Если вы хотите быть сильной личностью, вам без нее никак не обойтись.

— То же самое мне толковали насчет стратегического бомбардировщика «Б-1».

— Да забудьте вы об этом «Б-1». Задумайтесь‑ка лучше о связи нейтронной бомбы с решением проблемы охраны окружающей среды. Ведь она навсегда избавит вас от тревог по поводу загрязнения местности радиоактивными осадками, вам не придется годами разбирать руины или опасаться атомной радиации.

— Все это, конечно, довольно заманчиво, однако не существует ли каких‑нибудь ограничений на применение такой «чистой бомбы»?

— Абсолютно никаких. В соглашении об ограничении стратегических вооружений нет ни слова о нейтронной бомбе. В отличие от ракет, мы считаем ее не стратегическим оружием, а всего–навсего артиллерийским снарядом, используемым наземными войсками наравне с огнеметами или танками.

— А располагает ли такой бомбой другая сторона?

— Нет. Вот именно это и делает ее особенно привлекательной. Патент на разработку такого оружия принадлежит исключительно нашей фирме. И если вы его купите, то мы сможем вас заверить, что будете лидировать в гонке вооружений.

— Да, но тут возникает одна проблема. Если у меня будет «чистая бомба», а у другой стороны ее не будет, то что может этой другой стороне помешать использовать грязную бомбу, чтобы уравняться со мной?

— Это уж будет против правил ядерной войны. В конце концов если вы не будете разрушать их ма–термальные ценности, то с их стороны было бы безумно применять грязную бомбу.

— По–вашему, выходит все проще простого. Но вот в чем загвоздка: если бы я оказался в положении другой стороны и не имел «чистой бомбы», то не преминул бы использовать все, чтобы уравнять свою мощь.

— Тогда это чревато уже настоящей войной! А прелесть «чистой бомбы» в том‑то и состоит, что военные действия будут ограничены и будут вестись только между вооруженными силами. Вы сможете направить нейтронную бомбу на строго ограниченную цель. Вообразите теперь, сколько тем самым вы спасете гражданского населения!

— Короче, почем ваша бомба?

— Пустяки. Она обойдется лишь по нескольку центов в день на душу каждого американца — мужчину, женщину или ребенка. Причем даже одна маленькая война окупит расходы на ее приобретение.

— Хорошо. Я покупаю. Однако если ее применю, то могу ли быть уверен, что другая сторона не обратит на меня в ответ грязную бомбу?

— Мы продаем нашу продукцию с гарантией. Если вы используете «чистую бомбу», а другая сторона ответит ударом грязной бомбы, то мы вернем вам ваши деньги без всяких оговорок.

 

И ЭТО СВОБОДНАЯ СТРАНА!

Пришел я вечером с работы и увидел на крыльце своего дома человека, который на специальной парилке вскрывал мои письма.

— Эй, подонок, что тут делаешь? — крикнул я.

Он достал бумажник и похвастался удостоверением.

— Я из Центрального разведывательного управления и как раз проверяю, не получаете ли вы писем из‑за «железного занавеса».

— Ты не имеешь права вскрывать чужую корреспонденцию. Это же противозаконно!

— Иногда в, нашей профессии приходится заниматься и противозаконными делами, чтобы узнать, кто планирует ниспровержение наших устоев, — возразил он.

— Какое это имеет отношение к моей корреспонденции. И почему ты вскрыл письмо от моей тещи?

— А как нам узнать, что оно от тещи?

— Это же указано прямо на конверте! — запротестовал я.

— Ага! Вы говорите, что оно от вашей тещи, а как мы знаем, переписка с агентами всегда ведется через тещу.

— Вы попираете мои конституционные права! — снова запротестовал я.

— Если б не наша бдительность, у вас не было бы вовсе никаких конституционных прав. Долго ли в стране просуществовала нынешняя форма правления, если б мы не нарушали законов во имя национальной безопасности?

Как раз в это время к дому подошел человек с длинной лестницей.

— А вы, черт возьми, откуда взялись? — спросил я сердито.

Он извлек свой бумажник и показал удостоверение, пробурчав:

— Федеральное бюро расследований.

— Где же вас так долго носило? — полюбопытствовал я. — Послушайте, хочу, чтобы вы арестовали этого типа за то, что вскрывает мою почту.

— Не могу этого сделать, — сказал он, приставляя лестницу к окну моей спальни. — Меня прислали сюда, чтобы проникнуть в ваш дом и выяснить, не собираетесь ли вы свергнуть правительство.

— У вас есть ордер на обыск?

— Еще чего! Потому‑то я и лезу в ваш дом тайком. Подайте‑ка, пожалуйста, мой саквояж с инструментами для взлома.

— Кто дал вам право врываться в мой дом?

— Это не совсем законное право. Если хотите, то можете именовать такое вторжение «прецедентом». Покойный директор ФБР Эдгар Гувер — мир праху его — решил, что законы против подрывных элементов слишком мягки. Так вот, ради сохранения справедливой системы в нашей стране, которой могут угрожать коммунисты, он разрешил нам вторгаться в дома наших граждан.

— Вам полагается стоять на страже законов, а не нарушать их.

Взбираясь по лестнице со своим саквояжем, он сказал:

— В этой стране никогда не будет законности и порядка, если федеральные власти будут соблюдать законы. А теперь извините, мне надо работать.

В этот момент к дому подкатил армейский штабной автомобиль, из которого выскочил полковник со знаками различия медицинской службы.

— Хэллоу! Вы, оказывается, здесь, — сказал он, протягивая мне руку. — Мы проводим в вашем районе небольшой эксперимент, и я хочу узнать, не окажете ли вы помощь своей стране?

— Что я должен сделать?

— Сущий пустяк. Просто съешьте один из кубиков сахара.

— А что в нем? — спросил я.

— О! Мы не можем вам этого сказать. Это сорва–ло бы весь наш эксперимент. Но заверяю вас, что данные, которые мы почерпнем после того, как вы съедите этот кусочек сахара, помогут нам защитить нашу великую державу от всех врагов — внутренних и внешних.

— А если я съем ваш кубик, поможете ли вы мне пресечь просмотр моей корреспонденции агентами ЦРУ и вторжение ФБР в мой дом?

Полковник улыбнулся. «Возможно! Но после того, как вы съедите этот кубик. Хотя тогда вам, вероятно, все уже будет безразлично».

 

«ГРАЖДАНСКИЙ ЛОББИЗМ»

[14]

Одна из читательниц газет, обеспокоенная всяческими историями, касающимися поведения лоббистов в Вашингтоне, внесла предложение, которое могло бы весьма благотворно повлиять на весь наш законодательный процесс. Эта читательница считает, что бездействие конгресса главным образом объясняется тем, что американские граждане совершенно не представлены в Вашингтоне. Вот почему мы нуждаемся в «гражданском лоббизме».

Как это сделать? Следует обратиться с общенародным призывом ко всем гражданам страны, предлагая им вносить ежемесячно один доллар для поддержки лоббизма. Единственный расход, который понадобится для этой операции, — это содержание одного человека, который получал бы деньги, помещал их в банк и затем выписывал чеки для расчетов.

Деньги эти должны поступать в распоряжение членов конгресса и выдаваться им во время выборов или для удовлетворения их личных нужд. Вашингтонские законодатели не будут иметь иных обязательств, кроме обдумывания законов в соответствии с точкой зрения американского гражданства в целом, а не в частных интересах индустрии стали, фармацевтической промышленности или владельцев недвижимой собственности.

Если даже небольшой процент граждан страны уплатит свой однодолларовый членский взнос в «гражданский лоббизм», наберется несколько миллионов долларов. В использовании этих денег для законодателя не должно быть никаких ограничений. Если он желает совершить поездку на Бермудские острова с женой или секретаршей либо захочет приобрести поднимающиеся акции любой компании, это его дело. Если ему необходимо организовать пикник или бесплатный обед в свою честь или же широкую благотворительную кампанию, деньги должны быть предоставлены. Некоторые законодатели могут пожелать скрыть, для чего им нужны деньги, других заинтересуют азартные игры в Лас–Вегасе, а третьи захотят опустить деньги в автоматы, продающие мелкие предметы. Разницы нет никакой! Самое главное — это наличие денег и то, что не придется пользоваться благосклонностью частных лоббистов, поддержкой промышленников.

Прибегая к фонду, члены палаты представителей и сенаторы поймут, что они могут поддерживать лучшие интересы среднего гражданина, а не служить меньшинству, которое не сможет, вероятно, соперни–чать с «гражданским лоббизмом». Не будет никаких запутанных сложностей, взаимных обвинений, никаких расследований, никакого столкновения интересов.

Чтобы «гражданский лоббизм» эффективно действовал, всякие денежные подсчеты не столь уж необходимы. Любой член конгресса сможет пользоваться фондом. Единственное, что от него требуется, —подписать торжественное обязательство, что взамен подарков он будет поддерживать весь американский народ.

Многие лоббисты наверняка станут протестовать против такого «несправедливого» вторжения в их владения, многие монополии будут остро переживать поражение частного лоббизма. Но самое удивительное в этом плане, что законодатели будут располагать достаточными суммами, чтобы подкупать лоббистов вместо того, чтобы быть подкупленными ими.

Если у кого‑нибудь возникнет более блестящая идея улучшения нашего законодательства и государственного правления, мы будем рады ее услышать.

 

ДВОРЕЦ ДЛЯ ЛОББИСТОВ

Должен признаться, что я, как и большинство людей, был весьма критически настроен, когда услышал, что новое, чрезмерно разукрашенное здание для сенатского ведомства, стоимость которого предусмотрена бюджетом в 45 миллионов долларов, теперь уже обходится в 122 миллиона, а к 1981 году, когда строительство будет завершено, его стоимость, как ожидается, возрастет до 200 миллионов.

Однако один из лоббистов, с которым я поговорил, убедил меня, что здание абсолютно необходимо, сколько бы оно ни стоило.

— Совершенно невозможно, — сказал он, — лоббистам совершать свою работу в двух ныне существующих сенатских зданиях. У нас нет места, где посидеть в ожидании встречи с сенаторами. Помню, как однажды собралось так много лоббистов, что половине из них пришлось сидеть на полу.

— А как насчет холлов? — спросил я. — Мне кажется, что ваши люди слишком часто задерживают сенаторов для утомительных и скучных излияний.

— Холлы как раз недурно используются лоббистами, — ответил он. — Но вы не представляете, как расплодилось наше племя. У нас теперь имеются лоббисты, лоббистирующие лоббистов. Холлы в обоих сенатских зданиях забиты толпами. Только ты начнешь «обрабатывать» сенатора, как вдруг другой лоббист отталкивает тебя в сторону и, даже не извинившись, пристает со своими претензиями по поводу того или иного законопроекта. Вот почему так необходимо новое сенатское здание, сколько бы оно ни стоило… Когда законопроект обсуждается, сидя на полу, у вас нет возможности предостеречь сенатора об ошибках, содержащихся в нем. Если вы не можете непосредственно встретиться с сенатором, он так и не осознает, сколь пагубна та или иная поправка к закону.

— У вас тяжелая работа, — заметил я.

— Конечно! К тому же ежедневно приходят дилетанты–любители, желающие повидать своего сенатора. Дорогу тебе перебивают работники телевидения и репортеры из газет и журналов. Старые сенатские помещения превратились попросту в джунгли. Нас спасет только новое здание!

Но совершенно ясно, что стремительно вздымающаяся стоимость этого здания должна заставить сенат более внимательно отнестись к перерасходам. Многих налогоплательщиков тревожит также, что, получив гораздо большую ведомственную площадь, сенаторы увеличат штаты своих сотрудников.

Большие штаты означают большую действенность законодательства. Мало кто знает, например, об этом, но главная законодательная работа в нашей стране первоначально осуществляется как раз лоббистами. Если у них будет место для работы, это ее значительно ускорит.

 

ПЕРСИДСКИЕ СКАЗКИ ВАШИНГТОНА

пер.

Оболенского А. Н.

Вопрос, который не перестают задавать в Вашингтоне буквально все, в том числе и президент, звучит приблизительно так: «Неужели никто не знал о неприятностях шаха? Возможно ли такое?» За ответом я решил обратиться вначале в Пентагон, к одному из руководителей управления по продаже оружия за границу.

— Ну, что вам сказать? — в задумчивости произнес он. — Мы знали, что с деньгами у шаха все в порядке. Он покупал больше самолетов, танков, пушек и ракет, чем любой другой шах в мире. И знаете, он никогда не торговался. Брал все, что было в наших каталогах. Надо, не надо, все равно брал. Этот самый великий из всех великих расточителей в мире не скупился, когда речь заходила о приобретении оружия с с клеймом «Сделано в США».

— А вы не предполагали, что шах живет не по средствам?

— Послушайте, о чем вы говорите?! Представьте себе, в демонстрационный зал Пентагона, где выставлена наша боевая техника, входит человек, который всем известен как хозяин огромных нефтяных богатств. Его глаза горят, когда он смотрит на наши вертолеты. Мы тут же предлагаем эти машины. Он покупает. Затем берет истребители «Р-16» и даже не просит скидки. Потом приобретает все танки, что находятся в зале, дюжинами заказывает корабли и подводные лодки. Если кто‑нибудь вот так же войдет в вашу торговую лавку, разве у вас появятся подозрения, что у этого человека есть какие‑нибудь неприятности дома?!

— Нет, конечно, не появятся, — ответил я. — Но позвольте задать вопрос, что будет, если Иран откажется платить за все, что заказал шах?

— Мы предъявим счет Центральному разведывательному управлению. Его агенты должны были предупредить нас, что не все благополучно у иранского монарха.

Тогда я решил пойти в ЦРУ. В дверях меня встретил один из сотрудников. Его‑то я и стал расспрашивать.

— Военные утверждают, что именно по вине ЦРУ им приходится теперь производить оптовую распродажу заказанного, но не оплаченного шахом оружия. Что вы можете сказать по этому поводу?

— В задачу ЦРУ не входит вмешательство во внутренние дела других государств, — возмущенно ответил сотрудник. — Шах был нашим другом в течение двадцати лет. И когда он говорил нам, что «купается» в нефти, мы не ставили его слова под сомнение.

— Так уж совсем не занимались шпионажем в Иране?

— Не занимались. Это было бы нарушением суверенных прав шаха.

— А я полагал, что главная задача ЦРУ — информировать президента США обо всем происходящем в мире. Почему же вы не следили за событиями в Иране?

— Потому, что мы вынуждены экономить на кадрах. Наш директор Тэрнер ликвидировал восемьсот «рабочих мест», когда занял свой пост. Теперь мы не можем вести наблюдение за тем, что происходит в отдаленных уголках земли. У нас лишь один агент на всю Африку!

— Иран находится не в Африке.

— Да? — улыбнулся в ответ мой собеседник из ЦРУ.

Следующий визит я нанес в госдепартамент.

— Я хотел бы побеседовать с сотрудниками иранского отдела.

— Они на обеде, —ответила миловидная секретарша.

— Может быть, меня просветите вы? — нерешительно спросил я. — Почему государственный департамент даже не подозревал, что народ Ирана в ссоре с шахом?

— Государственный департамент не прислушивается к сплетням о личной жизни людей! — отпарировала секретарша.

— Понимаю. Значит, у государственного департамента не было ни малейшего представления о том, что на улицах иранских городов зреет оппозиция?

— Наши дипломаты не разгуливали по улицам.

— Почему же?

— Потому что значительно приятнее было посещать шахский дворец.

 

ПОЧЕМУ ФБР НЕ ИНТЕРЕСУЕТ БОЛЬШЕ МАФИЯ

пер.

Данилова С. Н.

Крестный отец был в прекрасном настроении, когда я, приблизившись, поцеловал перстень на его руке. Он пригласил меня сесть в кресло и предложил сигару.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он. — У вас есть враги, и вы хотите, чтобы я ими занялся? Или, быть может, для вашего сына нужно найти хорошую работу в Лас–Вегасе? Или вы решили поиграть на тотализаторе при бегах?

— Нет, ни в чем подобном не нуждаюсь, — ответил я. — Наверно, вы просто забыли, что сами хотели повстречаться со мной.

— Да, совершенно верно. Моя память стала сдавать в последние годы. Что же я хотел от вас?.. Вспомнил! Расскажите о жизни в Вашингтоне.

— Она там не лучше и не хуже, чем прежде.

— Но ведь в столице совершается множество преступлений, не так ли?

— Действительно, преступлений, похоже, стало значительно больше. Особенно среди служащих — «белых воротничков». Сотрудники государственных учреждений расхищают правительственную казну и имущество. Члены палаты представителей и сенаторы берут взятки. Я уже не говорю об обычных делах — нарушениях компаниями всех законов.

Крестный отец задумчиво промолвил:

— Представляю, сколько работы у Федерального бюро расследований. Наверное, его сотрудники денно и нощно трудятся, чтобы разобраться во всех этих махинациях в Вашингтоне.

— Да, работы у них по горло. Каждый раз, когда вспыхивает новый скандал, президент или конгресс обращаются к ФБР с просьбой провести расследование.

— Дело обстоит именно так, как я предполагал, — заметил Крестный отец. — В последнее время я обратил внимание на то, что Федеральное бюро расследований перестало интересоваться деятельностью мафии. Мои люди поговаривали, что за всем этим что‑то скрывавается, это лишь затишье перед бурей. Но я сказал им: «Почитайте газеты! У ФБР просто нет времени вести борьбу с организованной преступностью. Его агенты расследуют слишком много дел, связанных с людьми их собственного круга. До нас у ФБР теперь просто руки не доходят».

— Думаю, вы правы. Со времени уотергейтского скандала я не слышал, чтобы какой‑нибудь сотрудник ФБР или министерства юстиции упоминал о мафии.

— Я знаю, что прав. В былые времена перед моим домом круглые сутки дежурили агенты ФБР. Четверо ребят в машине снимали кинокамерой каждого, кто переступал порог дома. Ныне же появляется лишь один парень, да и то по четвергам, и наспех делает парочку снимков любительским фотоаппаратом «Полароид». А иногда исчезает на целый месяц.

— И это вас тревожит?

— Когда все время занимаетесь жульничеством в крупных масштабах, к вам должны относиться серьезно. «Солдаты» моей «семьи» начинают терять ко мне доверие. Они считают, что, если Федеральное бюро расследований не проявляет ко мне интереса, значит, я не такая уж важная персона. И как я могу держать в повиновении своих людей, если министерство юстиции действует так, будто я больше не представляю никакой угрозы?!

— Пожалуй, ваши слова имеют смысл, — сказал я. — Но чем же я могу вам быть полезен?

— Я хочу, чтобы вы рассказали моим ребятам, которые, кстати, не читают первых страниц газет, но пробегают глазами те, где печатаются ваши фельетоны, почему у министерства юстиции больше нет времени для мафии. Я хочу, чтобы они знали, что все ресурсы Федерального бюро расследований мобилизованы для расследований вашингтонских скандалов.

 

«СВОЙ НЕГОДЯЙ» ВАШИНГТОНА

пер.

Оболенского А. Н.

На днях ко мне в кабинет заглянул знакомый американский обозреватель.

— Послушай, кого ты поддерживаешь в Никарагуа — Сомосу или коммунистов? — спросил он меня в лоб.

— А почему я должен выбирать только между диктатором и коммунистами? А вдруг мне нравится Лопес?

— Кто такой Лопес? — растерянно спросил мой собеседник.

— Я назвал это имя просто для примера. Скажем, это человек, который ненавидит Сомосу и одновременно не питает особых симпатий к коммунистам.

— Если тебе дороги американские интересы в Центральной Америке, ты непременно должен поддерживать Сомосу!

— Но я не желаю делать этого! Сомоса — тиран и вдобавок, как известно из газетных сообщений, крупный мошенник. Более чем за сорок лет господства он выжал из страны все соки. Надеюсь, скоро его вытащат за ушко да на солнышко.

— Что за человек Сомоса и чем он занимается — не нашего ума дело. Разве ты не понимаешь, что, если его сместят с занимаемого поста, коммунисты смогут угрожать Панамскому каналу?

— Но ведь ясно, что близок конец диктатуры Сомосы. И нам нужно, чтобы Лопес не был настроен против нас. Разве такое будет возможным, если американские военные инструкторы будут по–прежнему обучать национальную гвардию Сомосы, как расстреливать народ Никарагуа?

— Итак, ты хочешь сказать, что нам следует сесть в одну лодку с Кастро?

— Нет, я хочу сказать, что просто не понимаю, почему нам всегда следует поддерживать военные хунты, против которых выступает народ.

— Причина весьма проста. Большинство генералов, заправляющих делами в некоторых странах Южной Америки, прошли подготовку в нашей военной академии Уэст–Пойнт, в том числе и Сомоса. Они хорошо говорят по–английски, и нам легко вести с ними дела. А если к власти придет народ, через шесть месяцев появится другая Куба!

— Но ведь Сомоса удерживается у власти только благодаря поддержке Соединенных Штатов. А народ Никарагуа настроен антиамерикански потому, что знает: Сомоса — свой человек Вашингтона. Я думаю, что, если мы окажем помощь Лопесу, это не будет означать, что мы пляшем под дудку марксистов.

— Мы не знаем, каким курсом может повести страну Лопес. А за Сомосу мы совершенно спокойны. Разумеется, он может быть отъявленным негодяем, но это наш негодяй!

— Выходит, мы должны поддерживать всех негодяев в мире, если это отвечает нашим интересам?

— Разумеется. В противном случае к власти может прийти деятель вроде Сальвадора Альенде, как это в свое время случилось в Чили.

— Но ведь Альенде был избран на пост президента народом, а Соединенные Штаты содействовали его свержению!

— На то были веские основания. Зато со времени военного путча мы спокойны за Чили.

— И все же я не собираюсь поддерживать Сомосу, несмотря на все то, что ты сказал мне.

— Напрасно. Когда Лопес национализирует предприятия американской компании «Юнайтед фрут», ты запоешь по–другому!

 

НЕТ ЛУЧШЕЙ РАБОТЫ В США

пер.

Данилова С. Н.

Говорят, что этой работой никто не интересуется. Говорят, нечего там делать. Говорят, что это скукота и унижение. И тем не менее, как мы видим, за последнее время не было недостатка в кандидатах на пост вице–президента США.

Поистине это, вероятно, наилучшая работа в правительстве. Заработная плата хорошая, и к тому же десять тысяч долларов из нее освобождены от налогов. Затем вы получаете право жить в прекрасном доме на Массачусетской авеню, великолепно обставленном и оборудованном зеркалами благодаря стараниям Рокфеллера. Там даже на двуспальной кровати зеркала и спереди, и сзади, и сбоку… Вы располагаете также секретной обслугой и штатом работников на случай, если президент попросит вас написать ему письмо. Выступая с речью или докладом, вы имеете право прикрепить к кафедре государственный герб США.

Вице–президенту положено пользоваться военным самолетом, если президент никуда не летит. Он может покататься по Потомаку на яхте «Секвойя», если она не занята детьми президента.

Но и это не все. Вы можете бесплатно восседать в президентской ложе и смотреть лучшие представления, если эта ложа не занята президентским штатом.

Еще одно преимущество — вице–президент может на казенный счет съездить на похороны любого государственного деятеля, которые он сочтет необходимым посетить. Он может, кроме того, получать билеты на игры футбольной команды «Вашингтонские краснокожие». Если этого недостаточно для того, чтобы бороться за такую работу, добавим, что вице–прези–денту и его супруге гарантировано ежегодно не менее пяти приглашений на обед в Белом доме.

Но истинная прелесть быть вице–президентом — это то, что вы всегда располагаете своим временем. Вас ничуть не тревожит, когда вставать утром, и вы никогда не задерживаетесь по вечерам на работе. Если кто‑нибудь приглашает вас сыграть партию в теннис — вы в любое время составите ему компанию. А если богатый друг захочет, чтобы вы приехали к нему на курорт Пальм–Спринг провести уик–энд, никто не станет вычитать из вашей зарплаты время вашего отдыха там.

Ну а когда президент уезжает из страны, вы можете проскользнуть в Овальный кабинет и посидеть в его кресле.

Вице–президент — вторая по рангу высокая должность в стране. По этой причине люди, о которых вы никогда не слышали, стараются оказать вам любезность. Некоторые из них предлагают разные бакалейные товары, другие — наличные деньги. Но если даже вас поймали на взятке — не все потеряно. Вы можете всегда иметь дело с министром юстиции и представить ему убедительные доводы, почему не стоит подымать скандал на всю страну. И даже после вынужденной отставки вы возвращаетесь домой, подыскиваете хорошего борзописца и выступаете как автор воспоминаний, заработав на этом вдвое больше, чем когда вы были вице–президентом.

Надо ли удивляться тому, что столько людей в нашей стране готовы дать многое, лишь бы стать вице- президентом Соединенных Штатов?

 

«ЭНЕРГЕТИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ»

Президент Картер, передавая на рассмотрение конгресса свою программу в области энергетики, заявил, что она «эквивалентна моральной войне». Однако во время обсуждения в конгрессе из нее было выхолощено все то, за что первоначально выступал президент. Почему же энергетическую программу постигла столь незавидная участь?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я повстречался с генералом энергетики в его штаб–квартире. На стенах были развешаны военные схемы. Адъютанты генерала передвигали взад и вперед по огромной карте, расстеленной на столе, флажки, на которых были проставлены крупные суммы в долларах.

— Ну и как же идет ваша война? — поинтересовался я.

— В полном соответствии с планом, — бодро ответил генерал. — Думаю, к рождеству наши ребята возвратятся домой из сената с победой.

— Однако сообщения с передовых позиций свидетельствуют о том, что нефтяные и газовые компании здорово потрепали ваших людей. Говорят, энергетический план, на принятие которого надеялся главнокомандующий, повержен в руины.

Генерал бросил на меня свирепый взгляд.

— Мы были вынуждены пойти на кое–какие жертвы, чтобы спасти суть энергетической программы, — процедил он сквозь зубы.

— Но разве ваши люди не капитулировали на всех фронтах?

— Мы не капитулировали, — ответил генерал, — а отошли с занимаемых позиций в полном боевом порядке. Поймите, в моральной войне никак нельзя обойтись без потерь. Действительно, мы проиграли битвы за регулирование цен на газ, потерпели поражение в схватке за установление потолка для прибылей нефтяных компаний и подверглись неожиданным атакам, когда попытались убедить промышленников использовать на американских предприятиях в качестве топлива не газ, а нефтепродукты. По нашему мнению, за все это просто не стоило драться. В настоящее время наша главная боевая задача — спасти от полной гибели энергетическую программу.

— А я думал, что первоначально главной задачей было защитить интересы потребителя и обеспечить рациональное использование нефтяных и газовых ресурсов.

— Потребителю никто не угрожает, — заявил генерал. — Ему, быть может, и придется платить больше за газ и нефтепродукты, если удастся спасти нашу энергетическую программу, но ведь нельзя вести моральную войну так, чтобы не были ранены гражданские лица. Стратегия главнокомандующего заключается в том, чтобы завоевать сердца избирателей до президентских выборов 1980 года.

— Кстати, а как насчет рационального использования энергетических ресурсов? Похоже, ваши силы проиграли и это сражение.

— Мы не проиграли сражение, а просто изменили тактику: вместо штурма Капитолийского холма устроили осаду противника. Если он намеревается выжить, ему придется экономно обращаться с энергетическими ресурсами. Наши войска надежно окопались, а донесения разведки свидетельствуют, что боевой дух крупных нефтяных и газовых корпораций падает с каждым днем. Вопрос времени, когда силы, с которыми мы ведем войну, выкинут белый флаг.

— Они, похоже, уже завоевали все, что хотели.

Даже если завтра будет объявлено перемирие, какими успехами может похвастаться ваша сторона?

— Средства массовой информации без устали повторяют, что мы проиграли, — горестно вздохнул генерал. — Однако мы сделали ставку на нечто большее, чем победа в нескольких мелких сражениях. Разве вы не понимаете, что, если энергетическая программа не будет спасена, престиж Соединенных Штатов упадет до невиданно низкого уровня?!

Тем временем адъютант поставил на карту еще несколько долларовых флажков.

— Что он делает? — спросил я.

— Нам следует вложить больше средств для укрепления наших позиций, — объяснил генерал. — Первоначальные подсчеты, во что обойдется каждому американцу наша война, оказались заниженными.

— Если ваша программа оказалась столь несовершенной, почему бы не отказаться от нее совсем и не выработать новую?

— Этого нельзя делать ни в коем случае! — воскликнул генерал. — Главнокомандующий не хочет войти в историю как первый президент США, проигравший моральную войну.

 

ДАВАЙТЕ НЕ КРИТИКОВАТЬ!

Джон В. Б. Сэлливан, вице–президент ВНИВ, одной из ведущих нью–йоркских радиостанций, объявил, что отныне он исключает из программы все комедийные передачи, в которых в смешном виде выставляются правительство Соединенных Штатов, его действия и учреждения.

За это высказывание мистер Сэлливан получил немало упреков. Но мы лично целиком на его стороне. В самом деле, уже сколько лет безответственные элементы высмеивают наше правительство, наших политических деятелей. В Вашингтоне это уж надоело.

Мы можем понять чувства мистера Сэлливана. Годами вынуждали нас острить по поводу таких священных американских институтов, как конгресс, государственный департамент, Пентагон и исполнительные органы правительства. Вполне лояльные, но легкомысленные знакомые твердили нам, что все эти институты— неистощимый кладезь для юмориста и что высмеивать их — наша первейшая обязанность. Но мы всегда отвечали им: «Когда политические страсти накалены, а общество потрясают неурядицы, следует относиться ко всему с удвоенным чувством ответственности. Критикуя наши правительственные учреждения, мы играем на руку внутренним и внешним врагам Америки. Сатира занимает важное место в жизни общества до тех пор, пока никого не задевает и никого не высмеивает. Сатира становится вредной, если ею пользоваться для осмеяния».

Следовательно, всем, кто работает в газетах, на радио или телевидении, надо избавиться от насмешливого отношения к политике.

Радиостанция ВПИВ известила, что она отнюдь не возражает, если ее авторы станут комментировать события за границей и благодаря этому юмор не совсем исчезнет в Соединенных Штатах. Но, как сказал мистер Сэлливан, юмор на внутренние темы надо ограничить, особенно когда он касается наших политических деятелей.

До тех пор, пока не появится славный закон, запрещающий отпускать шутки в адрес нашего правительства, мы должны будем сами цензурировать свою сатиру. Радиостанция ВНИВ указала нам путь, и все мы должны быть благодарны ей за это. Так давайте, пожалуйста, не критиковать мистера Сэлливана.

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ «СЕМИ СЕСТЕР»

 

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ «СЕМИ СЕСТЕР»

пер.

Данилова С. Н.

Что делает людей в нашей стране наиболее информированными— это то, что у нас так много «экспертов», которые могут дать консультацию, когда мы сталкиваемся с какой‑нибудь проблемой.

Как только меня поставил в тупик вопрос об энергетической политике правительства, я отыскал профессора Генриха Эплбаума, возглавляющего Мозговой трест ископаемого горючего в Технологическом институте «Семи Сестер».

— Скажите, профессор, это правда, что серьезная нехватка бензина в Соединенных Штатах вызвана сокращением поставок нефти из Ирана?

— Да!

— Это плохо! — вздохнул я.

— Наоборот, — заметил он, — это очень хорошо, потому что, по данным ЦРУ, несмотря на недостачу иранской нефти, производство бензина в США в январе и феврале возросло по сравнению с тем же периодом прошлого года на четыре процента.

— Тогда, вероятно, нефтяные компании искусственно создают кризис, чтобы повысить цены и добиться не предвиденных ранее прибылей.

— Именно к такому умозаключению пришли некоторые люди. Но дело в том, что без стимулирующего повышения цен нефтяные компании будут не способны в дальнейшем удовлетворять нужды потребителя. Компаниям необходимы эти неожиданные прибыли для бурения новых нефтяных скважин.

— Профессор, а как вы относитесь к планам правительства отменить контроль за ростом цен на бензин на внутреннем рынке?

— Не вижу в этом ничего хорошего!

— Вы против этой меры?

— Не совсем. Если контроль за ценами будет отменен, стоимость бензина на частных заправочных станциях возрастет, а это будет способствовать экономии горючего в США. Любой с этим согласится.

— Так это же хорошо! — обрадовался я.

— Это хорошо, если мера «сработает». Но суть проблемы в том, что американцы волей–неволей вынуждены раскошеливаться на «корм» для своей автомашины, даже если это отразится на питании их семей. И мы знаем, к чему это приведет при нынешнем росте инфляции.

— Это плохо! — пробормотал я.

— Никому растущая инфляция не улыбается, но повышение цен на бензин позволит нам использовать полученные средства для выработки нефти из сланцевых масел, разработки месторождений нефти на континентальном шельфе и возвратиться к добыче других видов топлива, которые считались нерентабельными. А это ослабит зависимость Соединенных Штатов от внешних источников горючего.

— Это хорошо! — воскликнул я. — А что вы скажете о предложении закрывать бензозаправочные станции в субботние и воскресные дни?

— Никого не прельстит лицезрение закрытых станций в любое время и особенно, когда бак вашей машины почти пуст. Однако это способствовало бы экономии миллионов галлонов бензина. Хотя опять‑таки вряд ли…

— Извините, я вас не понял.

— Очень просто: если заправочные станции будут закрыты в уик–энд, каждый будет заполнять до краев бак своей машины в будние дни. Так что потребление бензина ничуть не уменьшится.

— Это плохо! — сник я, —Кто же все‑таки виноват в энергетическом кризисе?

— Руководители нефтяных корпораций обвиняют, например, защитников окружающей среды, которые воспротивились строительству нескольких нефтеперерабатывающих заводов, что, по мнению этих руководителей, вызвало нехватку бензина с низким содержанием свинцовых примесей.

— Какова же на основе ваших исследований и прогнозов ситуация с запасами топлива в стране?

— Если не принимать в расчет несущественных отклонений, в точности такая, какая должна быть на данной стадии. При прогнозировании я забыл включить в компьютер некоторые данные, например, что министр энергетики Джеймс Шлеспнджер курит трубку.

 

УРОК ЛЖИ

пер.

Данилова С. Н.

Самый важный пост в любой крупной корпорации— пост представителя по связям с прессой. Именно этот человек выдвигается на первый план, когда корпорацию обвиняют в нарушении законов или в других темных делишках.

Мой приятель профессор Генрих Эплбаум читает курс лекций по подготовке кадров на посты представителей корпораций для связей с прессой в Уолстоунской школе бизнеса. На днях он позволил мне побывать на одном из занятий.

В аудитории было установлено три макета телекамер, чтобы все выглядело так, как на настоящей пресс–конференции. Профессор начал урок:

— Хорошо. Вы, Бенсинджер, будете играть роль представителя нефтяной корпорации «Уиндфолл ойл».

Макс, Роджерс и Клэрман будут тележурналистами. Итак, министерство энергетики только что обнародовало доклад, в котором сообщается, что «Уиндфолл» надула своих клиентов на миллиард долларов. Задавайте вопросы!

— Мистер Бенсинджер, министерство энергетики заявляет, что вы содрали с клиентов на миллиард долларов больше, чем положено. Что вы можете сказать в связи с этим?

Бенсинджер облизал пересохшие от волнения губы.

— Это грязная, возмутительная ложь…

Эплбаум перебил его:

— Нет, Бенсинджер, представитель корпорации должен сохранять хладнокровие под градом вопросов журналистов. Вы должны ответить: «Мы не хотим выступать с комментариями по данной проблеме, пока не ознакомимся с письменными обвинениями в наш адрес».

— Хорошо, сэр, — сказал Бенсинджер.

Эплбаум добавил:

— Это, быть может, и не позволит вам слезть с крючка, на который вас подцепили, но зато послужит хорошим началом. Макс, задайте какой‑нибудь заковыристый вопрос!

— С 1975 года вы обманным путем взыскали с общественности пять миллиардов долларов. Намереваетесь ли вы возвратить хоть часть этой суммы?

— Это — политическое обвинение, выдвигаемое мстительным правительством, которое поставило целью обложить большими налогами прибыли нефтяных корпораций!

— Прекрасно, Бенсинджер! Как только вам пришел в голову такой хороший ответ?

— Я слышал нечто подобное во вчерашнем вечернем выпуске теленовостей.

— А ну‑ка, Роджерс, пни его посильнее! — приказал Эплбаум.

— Мистер Бенсинджер, на прошлой неделе вы поместили в газетах рекламное объявление, где говорилось, что «Уиидфолл» зарабатывает лишь по полцента на каждом галлоне проданного бензина. Однако ваши прибыли увеличились на 234 процента. Как вам удалось сделать такие деньги?

Бенсинджер встревоженно встрепенулся.

— Я не понял вопроса… — промямлил он.

Эплбаум воскликнул:

— Плохо, очень плохо! Объективы телекамер будут нацелены на ваше лицо, и зрители поймут, что вы лжете.

Знает ли кто‑нибудь, как Бенсинджер должен ответить на этот вопрос?

В аудитории воцарилась гробовая тишина.

— Он должен заявить, что большая часть прибылей на бензоколонках получена от автоматов, торгующих безалкогольными напитками, — разъяснил Эплбаум. — Можно также сказать, что плата за пользование туалетом увеличилась с десяти до пятнадцати центов, то есть в пределах рекомендуемых правительством границ.

— Поверят ли в это зрители, профессор?

— Поверят, если вы сообщите об этом достаточно авторитетно. И еще один момент. Бенсинджер, обратите внимание, пожалуйста, на ваши руки. Телеоператоры любят показывать крупным планом руки представителей нефтяных корпораций, отвечающих на вопросы журналистов. Ваши руки могут выдать вас, когда вы пытаетесь что‑либо скрыть. Ваша очередь, Клэрман!

— Мистер Бенсинджер, общественность заявляет, что нефтяные корпорации грабят людей. Похоже, доклад министерства энергетики подтверждает это. Как вы можете восстановить доверие?

— Вы видели наши рекламные телевизионные передачи. Общественность должна сама решить, кому больше верить — Бобу Хоупу или каким‑то подхалимам, выступающим в защиту правительства.

— Браво! —воскликнул Эплбаум. — Ставлю вам четыре балла, Бенсинджер. Я бы поставил и пятерку, если бы вы так не потели перед телекамерами! А теперь хочу дать вам задание на завтра. Приготовьте заявление от имени химической корпорации в ответ на обвинение телекомментатора Майка Уоллеса в том, что из‑за безалаберности отходы с отравляющими веществами попали в сеть городского водоснабжения, в результате чего нью–йоркцы вынуждены прекратить чистку зубов.

 

ЛОГИКА КОНГРЕССМЕНА

пер.

Данилова С. Н.

Многие конгрессмены, которые в будущем году должны переизбираться, не на шутку встревожены. Их избиратели живут не столь счастливо и наверняка склонны возложить на обитателей Капитолийского холма ответственность за многие беды. Вот почему в ходе своих предвыборных кампаний законодатели предпочитают не касаться внутренних проблем, а сосредоточить внимание на внешней политике. А это может оказаться опасным и для американцев и для всего мира. Дело в том, что многие хитроумные конгрессмены горят желанием привлечь внимание своих избирателей к тем районам мира, в связи с которыми, как им кажется, можно поговорить в год выборов об угрозе нашей национальной безопасности.

На днях я попал на заседание комитета по проведению избирательной кампании конгрессмена Ларри Билджа как раз в тот момент, когда там обсуждалась предвыборная стратегия. И кое на что у меня приоткрылись глаза.

— Ларри, — сказал председатель комитета, — мы только что получили результаты последнего опроса, которые показывают, что положение с топливом, инфляция и безработица, не говоря уже о повышении цен на кофе, чертовски беспокоят наших избирателей. У нас будут проблемы!

— Не говори, — отвечал Билдж, — в прошлый выходной моя собственная мать, между прочим, сказала, что, по ее мнению, я не заслуживаю повышения жалованья. Мне ничего другого не оставалось, как согласиться с ней.

На это председатель заметил:

— Прежде всего нам необходимо отвлечь внимание избирателей от волнующих их проблем и сосредоточить на том, о чем они раньше и думать не думали.

— Дайте мне сценарий, — распорядился Билдж.

— О’кэй. На следующей неделе мы отправляемся на городской митинг в округе Дэйзи. И первое, о чем вас наверняка спросят тамошние обыватели, — это почему им приходится платить по девяносто центов за галлон жидкого топлива.

— Что же я должен им ответить?

— То, что вы ничего не можете поделать с ценами на жидкое топливо до тех пор, пока Соединенные Штаты не заставят Советский Союз вывести своих военнослужащих с Кубы.

— Не следует ли мне просто объявить Кубе войну? — спросил Билдж.

При этих словах пресс–секретарь конгрессмена заметил:

— Это решение находится в сфере компетенции президента. Однако пришло время сказать русским прямо: «Не будет вывода — не будет ОСВ».

— Понимаю. Теперь, как отвечать, когда спросят, что конгресс собирается делать с инфляцией?

— Скажите им, — подключился составитель речей конгрессмена, — что реальную угрозу для нашей страны представляет не инфляция, а договор о Панамском канале, против которого вы голосовали. Скажите, что вы не собираетесь предоставить шанс двуличному диктатору из банановой республики обвести нашу страну вокруг пальца.

— Прекрасное выражение! —воскликнул Билдж. — Дайте‑ка я его запишу.

Председатель комитета порылся в своей желтой папке.

— Теперь по поводу безработицы. С тех пор, как «Каннибал радио компани» закрыло свое отделение в нашем избирательном округе, у нас очень плохие показатели. Наверняка найдутся умники, которые спросят вас о том, что вы собираетесь предпринять для создания новых рабочих мест.

— Желающих задать подобный вопрос всегда бывает более чем достаточно на каждом собрании, — сокрушенно заметил Билдж.

— Скажите им, что главная причина безработицы кроется в нашем отставании от Советского Союза в области ракетного вооружения. К 1985 году мы превратимся во второсортную державу. Если Соединенные Штаты не найдут, чем ответить на военную угрозу со стороны Москвы, уровень безработицы в нашей стране поднимется выше, да и вся экономика свободного мира рухнет еще до первого выстрела коммунистов.

— Ладно, достаточно о безработице. Что отвечать, когда спросят о дороговизне медицинского обслуживания?

— Сошлитесь на присутствие кубинских войск в Анголе, скажите, что, если Кастро их в скором времени не выведет, вы будете настаивать, чтобы конгресс не бездействовал.

— Прекрасно. А как быть с жалобами на повышение цен на продукты?

— Ваш ответ мог бы быть таким, — сказал пресс–секретарь. — Если вьетнамцы ничего не предпримут, чтобы ограничить поток беженцев, вы потребуете у президента стереть Ханой с лица земли.

— Чудесно, —вздохнул с облегчением Билдж, — если и это не убедит моих избирателей в том, что я неусыпно пекусь об их проблемах, то уж не знаю, что еще нужно.

 

СТАНЕМ ОБХАЖИВАТЬ МЕКСИКУ

пер.

Оболенского А. Н.

На днях ко мне нагрянул визитер по имени Белликоуз. Он умолял меня войти в правление общества американо–мексиканской дружбы.

— Почему я должен сделать это? — поинтересовался я.

— Разве вы не читаете газет? Мексика купается в нефти. Быть может, она располагает большими запасами «черного золота», чем Саудовская Аравия. В течение многих лет мы игнорировали мексиканцев, однако сейчас нам нужно улучшить с ними отношения как можно быстрее, а не то они начнут продавать свою нефть кому‑нибудь другому.

— Вы правы, — заметил я, —К любой стране, у которой так много «черного золота», следует относиться с уважением. Каковы же, по вашему мнению, запасы нефти в Мексике?

— Никто точно пока не знает. Однако каждый раз, когда вы тыкаете палкой в мексиканскую землю, начинает бить нефтяной фонтан высотой сто метров.

— Мне всегда нравились мексиканцы, — сообщил я. — Правда, я до сих пор никому не говорил об этом, но меня приводил в восхищение Панчо Вилья.

— Да, это был величайший человек, — согласился со мной Белликоуз.

— Теперь мы можем даже устроить сожжение чучела американского генерала Першинга, который расправился с Вильей, —предложил я.

— Ну, нам не следует заходить так далеко, — ответил Белликоуз. — Когда Першинг охотился за Вильей, мы не знали, что Мексика располагает такими запасами нефти.

— Генералу Першингу следовало бы знать об этом, — с негодованием сказал я. — Ведь в его распоряжении была разведывательная служба. Что мы, американцы, еще могли бы сделать для мексиканцев?

— Следует добиться того, чтобы американцы перестали называть «нелегальными иностранцами» тех мексиканцев, которые пересекают границу с США без соответствующих документов.

— Как же их называть?

— Испаноязычными туристами, которые сбились с пути.

— Мне нравится эта идея. Представляете, что будет, если мы забудем прозвище «мокрые спины»?

— По–моему, нам придется пойти и на это, — заметил Белликоуз.

— Кого же будем называть «мокрыми спинами»? — осведомился я.

— Олимпийских пловцов, которые практикуют тренировочные заплывы на реке Рио–Гранде.

— Мексиканцы оценят это!

— Ставка очень высока, и нам следует доказать, что наши обещания относиться к мексиканцам с уважением не пустые слова. А это означает, что не будет больше коммерческих телевизионных передач, в которых фигурирует ленивый мексиканец, сидящий на солнце в сомбреро.

— Кем же мы заменим этот персонаж?

— Нам следует показать Брюса Дженнера, который выигрывает золотую олимпийскую медаль, а затем говорит: «Мне не удалось бы этого добиться, если бы я не любил национальное мексиканское блюдо — толченую кукурузу с мясом и красным перцем».

 

БЕНЗИН ИЛИ ХЛЕБ!

То и дело появляется кто‑нибудь с магическим словом о том, что должен наступить конец энергетического кризиса. Последней возникла надежда на «бензохол». Это о том, что теперь вполне возможно делать горючее для автомашин из зерновых продуктов, картофеля и всего, что произрастает на фермах. Некоторые крупные нефтяные корпорации начали интересоваться «бензохольным» бизнесом. И так как мы крупнейшая в мире страна, производящая пищевые продукты, эксперты в области энергетики настроены весьма оптимистически относительно будущего нового горючего. Пессимисты, однако, господствуют среди пищевых экспертов, и повод для этого имеется.

Вот что может произойти в ближайшие несколько лет на ферме в штате Небраска:

Покупатель от нефтеочистительного завода и торговец зерном появляются там одновременно.

— Мы заберем весь ваш урожай, — говорит фермеру покупатель с завода.

— Подождите минутку! — восклицает скупщик зерна. — Пшеница необходима для хлеба.

— «Бензохол» гораздо важнее хлеба, — настаивает человек с завода. — Чем больше горючего мы сможем производить на родине, тем меньше придется покупать его за рубежом.

— Люди нуждаются в хлебе больше, чем в бензине! — протестует скупщик зерна.

Фермер в конце концов говорит: «Мне не важно, для чего покупается зерно. Сколько вы заплатите?»

— Мы дадим тебе пять долларов за бушель, — заявляет человек с завода.

— А мы пять с половиной! — говорит скупщик зерна.

— Мы заплатим шесть долларов за бушель, и нас совсем не беспокоит качество пшеницы, как она выглядит, — произносит нефтяник.

Торговец зерном начинает нервничать.

— Мы, — говорит он, — заплатим шесть с половиной, но это означает, что цена на хлеб очень поднимется. Вы не можете допустить, чтобы люди голодали этой зимой.

— Люди скорее предпочтут иметь полный бак бензина, а не полный желудок! — возражает нефтяник.

— Называйте цену! — говорит фермер. — Другие аргументы меня не интересуют!

— Мы дадим тебе семь долларов и две большие машины для уборки урожая в качестве премии, — предлагает нефтяник.

— Конкурировать с этим мне трудно, — заявляет торговец зерном. — Ну что ж, о’кэй, мы заплатим восемь долларов за бушель и предоставим двухнедельную поездку на курорт Акапулько в Мексике.

— Быть может, я услышу цифру десять? — спрашивает фермер.

— Десять долларов! — кричит нефтяник.

Торговец зерном готов его избить.

— Вы совсем обезумели, — говорит он. — Если мы не сможем прокормить население этой страны, она обречена на опустошение.

— Ерунда, ничего подобного не случится, пока люди смогут водить свои машины! — возражает нефтяник.

Фермер улыбается и говорит:

— Нас ожидает много забавных развлечений. Думаю, что я выйду из Союза фермеров и присоединюсь к Организации стран экспортеров нефти — ОПЕК.

Тут нефтяник обращается к торговцу зерном:

— У вас ведь тоже есть зерно. Мы можем использовать все ваши запасы.

— Я обычно продаю свое зерно для откорма крупного рогатого скота…

— Забудьте о скоте! Продайте нам ваше зерно.

— А как быть с мясом для людей? — спрашивает торговец зерном.

— Пусть едят пирожные! — отвечает нефтяник.

 

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ РЕЙГАНА

— Мне хочется повидать президента Рейгана, — сказал я человеку в сюртуке и брюках в полоску, который восседал за столом.

— Очень жаль, — ответил этот человек, — но президент справляет медовый месяц.

— С кем это у него медовый месяц?

— С американским народом, конгрессом и прессой. Каждый президент имеет право на медовый месяц, после того как он принес присягу.

— Это же смешно! — воскликнул я. — У президента Соединенных Штатов нет времени для медового месяца. Предстоит такая большая работа.

— Он и работает в медовый месяц, но покой его нарушать нельзя.

— И как долго это будет продолжаться?

— Трудно сказать. У некоторых президентов медовый месяц длился шесть месяцев, а у других меньше месяца.

— Уверен, вы от меня скрываете что‑то, о чем должен знать американский народ.

— Вам же сказано, что президент находится в медовом месяце с американским народом. Разве не ясно, сэр, что в этот период нельзя говорить с человеком ни о чем плохом? Потому‑то такой месяц и называется медовым. У вас еще четыре года впереди. Чем вызвана столь большая спешка писать о нем сегодня?

— Он же не единственный президент, который мне достался. Я обязан сообщить моим читателям, что он делает плохого.

— Но он всего несколько дней как стал президентом. И что мог совершить плохого за эти дни?

— Именно это я и стараюсь выяснить.

— Президентский медовый месяц ограничивает прием таких людей, как вы, и вам не удастся добиться от меня пропуска наверх!

— Не могу же я ожидать здесь полгода, пока не окончится медовый месяц президента с американским народом.

Человек за столом сказал:

— Мы огорчены, сэр, но таков уж порядок — президента нельзя волновать, пока не закончится его медовый месяц.

— А не мог бы я поговорить с ним по телефону?

— О чем вы хотите с ним говорить?

— Об экономике, инфляции, о положении в мире и о ценах на бензин, которые никак не устраивают людей.

— Мы не можем позволить вам говорить с ним на подобные темы, так как вы испортите его медовый месяц. У нас имеются инструкции допускать к нему для разговора только дружественных представителей прессы, лидеров конгресса и влиятельных друзей, считающих его удивительной личностью. Каждый президент имеет на это право. Даже у президента Картера был медовый месяц с американским народом, когда он впервые принес присягу.

Как раз в это время в вестибюль вошли политические карикатуристы Херб Блок, Олифант, Конрад и фельетонист Джек Андерсон.

— Кончился уже медовый месяц? — спросил меня Блок.

— Нет! — ответил я. — Насколько я могу понять, он только начался.

— Ох, парень, — воскликнул Андерсон, — мы, видно, влипли в неприятную историю.

— Я давал Никсону неделю, — заметил Олифант, — но боюсь, что теперь это продлится гораздо дольше.

— Ну что ж, — сказал я, — придется нам посидеть здесь, в вестибюле, и отдохнуть. Быть может, кто‑нибудь из вас захватил колоду карт?

 

ПРАВДИВЫЕ ПРИЗНАНИЯ СУПРУГИ КОНГРЕССМЕНА

— Мистер Макколл, приехала жена конгрессмена Весли Хейгта, чтобы поговорить с вами об издании своей книги.

— Давайте ее быстрее… Ах, миссис Хейгт, это такое наслаждение… Я ужасно огорчен, что ваш муж признан судом виновным, и твердо уверен, что его конституционные права были нарушены!

— А знаете ли вы, что он настоящий пьянчуга?

— Мне кажется, я читал кое‑что об этом в газетах.

— Они, право, не влезали в омерзительные подробности. Все это здесь, в моей книге. Он бывал пьян с утра до ночи. Мне приходилось выливать целую кастрюлю кофе ему на голову, чтобы он достаточно протрезвел и мог присутствовать на завтраках при приеме просителей в конгрессе.

— Уверен, что вы не захотите рассказывать об этом, миссис Хейгт.

— Да вы что, ребенок? Все это описано здесь, в главе первой. Кстати сказать, он был ужасный грязнуля.

— Вам, наверное, приходилось очень туго?

— Гораздо хуже были его забавы, о которых рассказывается во второй главе. Клянусь, вы и представить себе не можете, каких женщин он притаскивал домой по ночам. Они были так стары, что годились ему в матери.

— А как вели себя вы?

— Об этом в главе третьей. Я была хорошей женой конгрессмена и притворялась, что не вижу в этом ничего дурного! Это была роль, сыгранная мною для людей из его избирательного округа.

— И все это описано в книге?

— Вы можете биться об заклад! Знаете, была однажды ночь, когда я проснулась и…

— Очень хорошо, миссис Хейгт, я прочту рукопись. Ваша книга повествует и о социальной обстановке в Вашингтоне?

— Конечно! Об этом в главе четвертой. Я приняла однажды участие в увеселительной прогулке, и кто‑то предложил мне кока–колу, и когда я отказалась, он сказал, что в Вашингтоне любой пользуется этим возбуждающим средством и я не гожусь в команду. Затем мы отправились вдоль Потомака, и, когда утром возвращались обратно, вся компания была мертвецки пьяна.

— Простите, но Артур Шлезингер рисует несколько иную картину.

— Но Шлезингер ведь никогда не был женой конгрессмена! В пятой главе я говорю о других женах политиков и о том, что они мне рассказывали.

— Вы проделали огромную работу за очень короткий промежуток времени.

— Я вела дневник и вообще очень быстро пишу. Кроме того, мой муж помог мне заполнить пробелы, так как ему удалось кое‑что вспомнить.

— Значит, ваш муж знает о книге?

— Конечно! Он внес огромный вклад в главу шестую, где я рассказываю, как он взял деньги у поддельного арабского шейха.

— Он же не думал, что вы об этом напишете.

— Напротив, он рассказал мне много забавных историй, которых нет в магнитофонных записях. О том, например, как он втискивал стодолларовые ассигнации себе в носки и украл у шейха золотую зажигалку.

— Должен сказать, миссис Хейгт, что это необычные для Вашингтона мемуары. Но они могут представить некоторый интерес для читающей публики, свидетельствуя, в частности, о женской точке зрения. Уверен, что мы можем сделать вам весьма выгодное предложение. Но меня разбирает любопытство, почему вы написали эту книгу.

— Мне наскучило быть женой конгрессмена!

 

ЧТО УВИДЕЛ МИСТЕР ГЛИМ

пер.

Оболенского А. Н.

Мой сосед мистер Глим — предсказатель будущего. Когда я вошел к нему, он сидел за столом перед хрустальным шаром в затемненной комнате.

— И что же нас ждет? — спросил я.

— Пятьдесят долларов.

— Простите, вы видите в шаре банкноту в пятьдесят долларов?

— Нет. Я говорю, что вам придется выложить пятьдесят долларов прежде, чем я открою для вас будущее.

— Но в прошлом году вы брали всего лишь двадцать пять долларов.

— Это было до того, как я увидел в хрустальном шаре надвигающуюся инфляцию, выражающуюся двузначной цифрой.

Я отсчитал пятьдесят долларов.

— Так что же ожидает нас в 1981 году?

— Дюнкерк.

— Дюнкерк? Но это же было во время второй мировой войны.

— Я вижу экономический Дюнкерк. Экономисты, борющиеся за места на спасательных плотах, в панике бросаются с тонущих конструкций своих прогнозов на 1980 год.

— А не видите ли вы сокращения налогов?

— Вижу.

— Слава богу.

— Минуту. Сейчас я вижу рост стоимости жизни и цен на бензин. Вы знаете, сокращение налогов куда‑то исчезло.

— Послушайте, и за это вы берете пятьдесят долларов?

— Подождите, сейчас я вижу большой торговый центр — универсам. Какая‑то леди сдает свое обручальное кольцо с бриллиантом, чтобы купить кусок говядины. А мужчина обменивает новый автомобиль на фунт масла.

— Боже мой, ну и год нас ожидает! Но, может быть, Глим, вы все‑таки разглядите что‑нибудь обнадеживающее в вашем хрустальном шаре?

— Я вижу банкира, объявляющего о том, что он снизил учетную ставку до шести процентов.

— Это хорошо! А что же дальше?

— Подъезжает машина «скорой помощи», и санитары в белых халатах увозят его в психиатрическую лечебницу.

— И это все?

— Да, но если вы заплатите еще пятьдесят долларов, то я…

— Спасибо, вполне достаточно!

 

НЕ ПРИШЕЛСЯ КО ДВОРУ — НА АЛЯСКУ!

пер.

Оболенского А. Н.

Полковник Баэз Грэплинг, один из авторов плана по спасению заложников в Иране, ответственный за то, чтобы ни один секретный американский документ не попал в руки противника, произведен в бригадные генералы и назначен руководителем всех разведывательных операций на Среднем Востоке.

Командор Гарольд Уиннинджер, разведчик из Пентагона, написавший докладную записку, в которой предупреждал, что 48–часовый рейд обречен на неудачу из‑за недостаточного числа вертолетов, выделенных для осуществления операции, переведен на плавучую базу по обслуживанию подводных лодок в ожидании, пока будут оформлены документы об увольнении его в запас.

Уильям Петтибоун, аналитик министерства финансов, предсказывавший незначительный спад и минимальное увеличение безработицы, стал одним из ближайших советников президента Картера по экономическим вопросам. Он заменил Томаса Кислера, который убеждал Белый дом, что, если резко затормозить рост промышленного производства, нельзя будет избежать затяжной и глубокой депрессии. Президент был разгневан, узнав, что прогнозы Кислера оправдались.

Роджер Чэффи, специальный посланник президента по особым поручениям, которому было предписано убедить союзников не участвовать в Олимпийских играх в Москве, награжден медалью «За заслуги», поскольку добился от Бермудских островов согласия не направлять команду в Москву.

Имя Роя Иглберри, доказывавшего президенту, что тот рискует потерпеть тяжелое дипломатическое поражение, настаивая, чтобы Запад не принимал участия в Московской Олимпиаде, вычеркнуто из списка сотрудников, которым президент посылает лично подписанное поздравление к рождеству.

В то время, когда Чэффи получал свою медаль, Фрэнсис Доннер стал заместителем государственного секретаря в награду за то, что смог убедить страны «Общего рынка» принять самые жесткие санкции в отношении Ирана.

Когда в телевизионной передаче «Лицом к стране» президент Картер гордо объявлял о введении санкций, Одри Эберхард, экономист государственного департамента, заметила приятельнице: «Интересно, о каких санкциях он говорит?» Это стало известно президенту, и Эберхард была вызвана «на ковер» главой штата сотрудников Белого дома Гамильтоном Джорданом, который упрекнул ее в том, что она не является «преданным членом команды».

Фредерик Симбалист, председатель правления «Магна ньюклиэр констракшн компани» — частной фирмы, строящей атомные электростанции, объявил, что его корпорация получила правительственный контракт на сумму в 600 миллионов долларов для ликвидации последствий аварии на одном из ее предприятий, вызванной несовершенством конструкции и ошибками при проектировании. Симбалист заявил, что новый контракт обеспечит и в этом году дальнейший рост прибылей корпорации. Марти Темплтон, правительственный эксперт, которая настаивала на том, чтобы «Магна» ликвидировала последствия аварии и производила ремонт за свой собственный счет, переведена из Вашингтона в юридическую службу министерства энергетики в город Ном на Аляске.

 

О ЧЕМ ЛЮБОЙ БОРМОЧЕТ

Возможно, это мое воображение, но все больше и больше людей в нынешний год выборов разговаривают сами с собой. Достаточно пройтись по улице, и вы услышите странное бормотание. Мне было очень любопытно узнать, о чем это люди говорят, и я последовал за человеком, который что‑то бормотал. И вот что услышал:

— Не могу голосовать за Картера. Любой другой, но не Картер. Не могу голосовать и за Рейгана. Если я отдам свой голос Андерсону, это тоже бросовое дело. Уж лучше проголосую за Картера. Но он, как мне кажется, не знает, что творит. Довел нас до экономического спада, а еще за четыре года доведет и до депрессии. Не лучше ли Рейган? Этот, однако, не вовлечет ли нас в войну? Ужасное будущее — одновременно спад и война. Лучше проголосую за Андерсона. А что я о нем знаю? В прошлый раз голосовал за Картера, хотя ничего не знал о нем. Не хочется повторять ошибку. Проголосую за Картера.

…Не уверен, что смогу еще четыре года вытерпеть мафию из штата Джорджия. Проголосую лучше за Рейгана. Если я так поступлю, это будет чересчур простым ответом на трудные для понимания вопросы. Быть может, лучше отдать свой голос Андерсону? Он выглядит честным человеком, но вначале они все кажутся честными. Полагаю, что брошу свой бюллетень за Картера!

…Позвольте, о чем же я говорю? Причина всех наших невзгод — голосование за Картера. Он не разрешил ни одной из проблем, с которыми мы столкнулись лицом к лицу. Сегодня он говорит одно, а завтра другое.

Похоже, что у меня нет выбора! Отдать рычаг управления Рейгану? Если он придет к власти, то сделает два или три назначения в Верховный суд, а я не могу с этим примириться. Придется, очевидно, забыть о двухпартийной системе и поддержать независимого Андерсона. Но Андерсон не выиграет, он лишь поможет одному из двух других кандидатов войти в Белый дом, и вероятнее всего Картеру.

…Жена сказала мне, что перестанет разговаривать со мной, если я опять проголосую за Картера. Она говорит, что сыта новыми возрождениями прежних президентов. Не думаю, что Рейган станет возрождаться.

Смекаю, это должен быть Рейган. Но нет, Рейган никогда не блистал стабильными деяниями. Все это правильно, когда ты баллотируешься в заветный Овальный кабинет. Подумаю лучше об Андерсоне. Не является ли он как раз той путеводной звездой, которая сгорит дотла после выборов. Откуда он взялся? Что я знаю о нем, кроме того, что он выглядит иначе, чем другие? Я поддаюсь своим чувствам, и это меня не радует. Проголосую за Картера! Но если я так поступлю, мы опять приведем в Белый дом всю эту проклятую семейку.

…Отдам‑ка я свой голос Андерсону и позабуду обо всем. Но появление его в Белом доме тоже не радует. Он говорит, что изменил мнение о множестве вещей. Ну что ж, если он может менять свое мнение, то могу и я.

Если кто‑нибудь спросит меня, являюсь ли я человеком Картера, не смогу с честным лицом ответить положительно на данный вопрос. А смогу ли я с честным лицом сказать: «Я человек Рейгана». Нетушки! Не выйдет! И то же самое с Андерсоном. Взгляните на мое честное лицо. Честное ли оно? Боюсь, что нет!

…Возможно, Картер научился чему‑нибудь за первые четыре года и станет хорошим президентом на свой второй срок. Такое прежде случалось. Когда это случалось? Откуда я знаю! А что, если я проголосую за Рейгана? Он обещал, что останется только на один срок. Это его преимущество, но опять‑таки оно объясняется его возрастом.

…Как же мне решить проблему? Подождите минутку! Полагаю, что выход имеется. Почему эта мысль не пришла мне раньше? Отправлюсь в Чикаго и проголосую за всех троих сразу.

 

ДИПЛОМАТИЯ В НОКДАУНЕ

Тедди Кеннеди был очень недоволен тем, что президент Картер не покинул Белый дом, чтобы принять участие в дискуссии с ним на первичных выборах в штате Новая Англия. А по–моему, президент прав. В такие кризисные времена он должен оставаться в Вашингтоне.

Возьмем, к примеру, прошлую неделю. Президент был в Овальном кабинете, когда его советник по вопросам безопасности Бжезинский стремительно вошел, держа в руке телеграмму.

— Это из Пакистана?

— Нет, — сообщил Бжезинский, —это от Мухаммеда Али из Танзании. Он хочет вернуться в Соединенные Штаты.

Президент, который никогда не впадает в панику в кризисной обстановке, сказал:

— Он не может так, поступить. Его миссия — краеугольный камень нашей внешней политики.

— Я понимаю это, мистер президент, но он в своей телеграмме пишет, что президент Танзании не хочет с ним встретиться.

— Почему? Не потому ли, что Али больше не чемпион мира?

— Нет! Потому, что он черный.

— А сам президент Танзании разве не черный?

— Вот в этом как раз и суть дела. Президент Танзании раздражен тем, что мы послали негра, чтобы уговорить его присоединиться к нашему призыву бойкотировать Олимпийские игры. Он считает, что вы относитесь к нему свысока.

— Разве он не понимает, что я послал Али вовсе не из‑за цвета его кожи. Я послал его только потому, что он наилучший дипломат, какого я мог раздобыть.

— Я это знаю, и вы это знаете, но ведь больше об этом никто не знает.

— О чем еще Али сообщает в своей телеграмме?

Бжезинский прочел: «Все черные африканцы здесь, в Танзании, говорят мне о своей борьбе с Южной Африкой, а не с русскими. Как случилось, что вы не сказали мне об этом, когда посылали меня специальным послом на «черный континент»?»

— Я знал, что делал! — воскликнул Картер, —Почему бы вам не телеграфировать ему, что, если он прервет столь быстро свою миссию, русские могут на этом выиграть со своими Олимпийскими играми.

— Я разговаривал с нашими людьми в Танзании, они, оказывается, уже сказали ему это. Но он заявил, что вопрос вовсе не в этом, а в том, что он — величайший дипломат в мире и лишится этого титула, если ни один глава государства не встретится с ним.

— Но ведь это только одна страна. Уверен, что президенты Кении и Либерии его примут.

— Конечно, но они ведь уже решили не участвовать в Московской Олимпиаде.

— Он лее об этом не знает, — сказал Картер.

— Думаю, что вам следует послать ему немедленно телеграмму, мистер президент. Если Али отменит свою поездку, мы можем не только потерять Афганистан, но и проиграть предварительные игры в штатах Мэн и Нью–Гэмпшир.

— Ол–райт! Пошлите ему следующую телеграмму: «Дорогой чемпион! Как президент Соединенных Штатов и верховный главнокомандующий, приказываю вам продолжить дипломатическую миссию. Наша единственная надежда избежать конфронтации между двумя величайшими ядерными державами упирается в вашу способность убедить Нигерию и Сенегал оставаться этим летом дома. Вся Америка ожидает вашего решения».

К счастью для всех нас, Али решил продолжить свое историческое путешествие.

Единственная причина, почему я сейчас напоминаю эту историю, объясняется тем, что президент продолжал упорствовать и оставался в Овальном кабинете во время предварительных выборов в штате Мэн, в то время как Тедди Кеннеди имел возможность использовать в своих целях «кризис вокруг Али», который многие дипломатические обозреватели рассматривают теперь как поворотный пункт в советско–американских отношениях.

 

ЯПОНЦА — В ВИЦЕ–ПРЕЗИДЕНТЫ

пер.

Данилова С. Н.

Когда несколько недель назад Ронни Рейган предложил мне баллотироваться вместе с ним на предстоящих выборах в качестве кандидата в вице–президенты, это показалось мне крайне соблазнительным. Но в последнюю минуту я сказал ему:

— Ронни, я могу так сделать, однако это будет неправильно.

Я знаю, он был разочарован. Он просил меня:

— Ты ведь единственный член партии, не считая, конечно, мою жену Нэнси, который разделяет мои убеждения. Мы бы с тобой составили прекрасный дуэт.

— Это правда, — сказал я. — Мы оба верим в одни и те же идеалы и полагаем, что доллар должен быть твердой валютой, а Советский Союз — слабым. Однако я считаю, что ты должен выбрать в вице–президенты кого‑нибудь более либеральных, нежели наши с тобой, убеждений, чтобы таким образом сбалансировать взгляды будущего руководства страны и тем самым вернуть Америке уважение всего мира, которого она лишилась в последние четыре года.

— Чью кандидатуру бы посоветовал? — спросил он.

— У меня есть кое‑кто на примете, правда, не знаю, устроит ли он тебя, — отвечал я.

— Выкладывай, — сказал он.

— Полагаю, — начал я, — что тебе следовало бы пригласить в вице–президенты японца.

— Ты имеешь в виду американца японского происхождения? — удивился он.

— Нет. Я имею в виду самого настоящего японского японца. Видишь ли, японцы все больше внедряются в нашу экономику, так почему бы им не иметь своего человека в американском правительстве? Возьми, например, сообщение о том, что «Форд компани» собирается сотрудничать с «Тоётой». Парни из «Крайслера» заигрывают с «Мицубиси», а администрация «Хитачи» объявила, что компания вскоре начнет выпуск своих компьютеров в Соединенных Штатах. Для американской экономики было бы чрезвычайно полезно, если бы японский бизнесмен стал нашим вице–президентом.

— Сомневаюсь, — отвечал Ронни, — что эта идея столь привлекательна. Кое‑кто у нас все еще помнит Пёрл–Харбор.

— Но ведь все больше американцев разъезжают в «хондах», — не сдавался я. — Послушай, Ронни, японцы зарекомендовали себя эффективными, продуктивными и дисциплинированными работниками. Именно это необходимо сейчас нашей стране гораздо больше, чем что бы то ни было еще. Выбрать в вице–президенты японца — значит продемонстрировать всем, что ты стремишься вновь превратить Соединенные Штаты в нацию номер один в мире, даже если из‑за этого придется завалить весь земной шар японскими телевизорами.

— Но я не знаком ни с одним из японских бизнесменов. Как я могу быть уверен, что мы сработаемся с ним в Белом доме? — спросил Ронни.

— Это и хорошо. Тебе не надо будет об этом даже беспокоиться. Они настолько вежливы и сдержанны, что твой японский вице–президент скорее покончит жизнь самоубийством, чем выразит недовольство своим постом и потребует чего‑то большего. Зато никто лучше них не делает кинокамеры. Японцы через десять лет будут иметь долю в каждом бизнесе в Соединенных Штатах, так почему бы не выбрать одного из них, чтобы он оказал нам помощь уже сейчас? — настаивал я.

— Мне надо время, чтобы это обдумать, — ответил Ронни.

Итак, ясно, что мое предложение не принято, поскольку имя ни одного из японцев так и не всплыло в процессе поисков кандидата на пост вице–президента. Некоторые говорят, что эту идею отвергло консервативное крыло партии. А другие утверждают, что заполучить японского бизнесмена, который согласился бы баллотироваться с Рейганом, можно, лишь заставив Белый дом приобрести 1500 автомобилей марки «Датсун».

 

ДАЙТЕ ИМ РАБОТУ... В АРМИИ

пер.

Оболенского А. Н.

Республиканцы обещают выделить 100 миллиардов долларов на новое оружие, чтобы «догнать русских». Очевидно, это будут новые ракеты, бомбардировщик «Б-1», усовершенствованные подводные лодки, военные корабли и увеличенные вооруженные «силы быстрого реагирования», которые можно перебросить в любой район мира.

Лишь одно не объяснила нам республиканская партия: где она возьмет живую силу для обслуживания новой военной техники.

По правде говоря, ВВС, ВМС и армии не хватает людей для обслуживания даже того вооружения, которое у них уже имеется. Судя по всему, американцы готовы расходовать деньги на все, что, по словам военных, необходимо, лишь бы на их сыновей и дочерей не надевали военную форму.

Спрашивается, как же быть? По–моему, ничего другого не остается, как призвать в армию всех нелегально прибывших в США иностранцев и, не мешкая долго, привести их к воинской присяге. Думаю, что из них получатся хорошие служаки. Хотя бы потому, что жалованье военнослужащего, которое американцу, возможно, покажется скудным, для нелегала–латиноамериканца — мексиканца или беженца с Гаити — целое состояние. Конечно же это гораздо лучше, чем собирать помидоры на полях или убирать виноград. Форма спасет от преследований со стороны иммиграционных властей, даст им различные привилегии, в их честь будут устраиваться танцевальные вечера, и они станут получать продовольственные талоны на членов своих семей. С другой стороны, и американцы немало выиграют, если у нас появятся кубинские подводники, эквадорские пилоты и китайские танкисты.

Офицерский корпус можно будет укомплектовать иностранными генералами, полковниками, майорами, адмиралами и капитанами, которые оказались не у дел у себя на родине в результате прихода к власти коммунистов.

Это будет прекрасным дополнением к израсходованным республиканцами 100 миллиардам долларов на вооружение, если ни одному американцу не придется и дня служить в армии.

Согласно подсчетам, в США сейчас свыше 10 миллионов иностранцев, находящихся на нелегальном положении. Чтобы иметь внушительную армию, нам достаточно лишь половины этой численности. Другие 5 миллионов можно направить в резерв и разрешить им работать на полях с условием, что, когда возникнет угроза войны, их немедленно призовут под знамена.

Притом нелегалов можно официально обязать служить в армии всего четыре года. Но пусть каждый из них знает, что, если он откажется пойти на сверхсрочную службу, его немедленно вышлют на родину из‑за отсутствия американской визы.

Еще одно достоинство моего плана заключается в том, что, реализовав его, наши правители могли бы выполнять все военные обязательства, не опасаясь падения своей популярности из‑за того, что они решили рисковать жизнью американских юношей. Отпала бы также необходимость спорить о том, следует ли призывать американских женщин на военную службу.

И наконец, последнее: исчезла бы та враждебность, с какой некоторые американцы относятся к различным «людям на лодках», прибывающим в США. Вместо того чтобы стремиться отправить назад беженцев, мы принимали бы их с распростертыми объятиями как новых наемников, готовых сражаться за Америку.

 

ПУШКИ ВМЕСТО МАСЛА

Большие споры ведутся ныне в нашей стране относительно пушек и масла. Это не вопрос о том, как много мы должны тратить на пушки, а о том, что сможем купить на свои деньги.

Некоторые желают отдать пальму первенства военно–морскому флоту. Другие делают ставку на систему подземных сооружений для метания летательных снарядов. Есть и те, кто думают, что лучше всего потратиться на новые бомбардировщики. И имеются люди, уверенные в том, что обладание говядиной гораздо важнее наших воздушных сил.

Теперь эти проблемы решены — конгресс занялся вопросом о масле. Сенатский комитет стратегической масляности приступил к слушанию данной темы, и показания рисуют в зловещих красках картину национальной способности опередить Советы. Заместитель секретаря, ссылаясь на данные агентурной разведки маслобоен, сообщил подкомитету на закрытом заседании:

— В настоящий момент наша страна имеет достаточно масла, чтобы намазать каждый ломоть хлеба в мире, подрумяненный на огне. Но мы знаем, что русские усовершенствовали свое намазывание и оно может сделать устаревшими наши запасы масла.

— Речь идет о соленом или несоленом масле? — спросил один из сенаторов.

— Соленое масло, сэр. С тех пор как сорваны переговоры СОЛТ, Кремль делает ставку на них в своем масле. Наша разведка сообщает, что русские производят высококачественное, наилучшее масло с привкусом сливочного крема.

— Почему же у нас не делается такое масло?

— Вопрос упирается в деньги. Мы не располагаем фондами, чтобы дать Америке масло, удовлетворяющее ее нужды. Чем больше мы тратим на пушки, тем меньше способны тратить на масло.

— Вы хотите сказать, что наша страна не может иметь одновременно пушки и масло?

— Масло теперь стоит 2,15 доллара за фунт. Многие уже не могут позволить себе такие затраты и прибегают к более дешевой «намазке». Даже в этой погоне за дешевизной масса американцев остаются ни с чем.

— Говоря это, вы подразумеваете, что мы не можем даже позволить себе пушки и маргарин?

— Мы уже достигли, сэр, такой фазы. Каждый раз, когда конгресс санкционирует новый боевой план, кто‑нибудь в Америке заграбастывает жирного цыпленка на свой кусок хлеба.

— Ужасная ситуация, — с раздражением воскликнул сенатор. — Почему же нас не информировали об этом раньше?

— Люди, производящие масло, не раз пытались сообщить вам об этом, но любой конгресс был глух к их предостережениям.

— Что же вы советуете предпринять? — спросил сенатор.

— Сердца всего контингента избирателей жаждут масла. Это очень трудно собирать яйца, держа в руке гранату.

— Похоже, дело выглядит так, что следует снизить цену на масло, чтобы люди могли снова вернуться к американской мечте.

— Гораздо лучше, если вы сможете снизить цену на авианосец.

— А как мы можем это сделать?

— Отобрав жирный бутерброд у военно–промышленного комплекса.

 

ЧТО ЗА ВОЙНА БЕЗ БОБА ХОУПА

[26]

— Мистер Боб Хоуп? Говорит государственный секретарь Александр Хейг.

— Здорово, Ал! Боб у телефона.

— Огорчен, что приходится тебя побеспокоить, Боб, но я был бы рад, если б ты согласился поехать в Сальвадор развлечь наших ребят в рождественские дни.

— А я и не знал, Ал, что в Сальвадоре находятся наши парни.

— Мы теперь как раз работаем над этим. Нами направлено туда около 100 советников, но никто не может знать, как много «джи–ай» окажется там к рождеству. Если будет уверенность в твоем участии в рождественских представлениях, мы не колеблясь пошлем в Сальвадор как можно больше военных, там они нужны. Но что за война без Боба Хоупа?

— Черт возьми, Ал, ты знаешь, какое огромное наслаждение доставили мне выступления перед «джи–ай», но мне говорили, что после Вьетнама американцы больше никогда не полезут в подобные авантюры.

— Боб, но это очень важно! Не могу вдаваться во все детали, но Советы и кубинцы снабжают оружием сальвадорских партизан.

— Советским оружием?

— Нет, Боб. Американским оружием, которое было захвачено во Вьетнаме. Мы придерживаемся твердой линии, иначе вся Центральная Америка станет коммунистической. Президент пока не хочет, чтобы наши советники принимали участие в боевых действиях. Все они направлены туда, чтобы создать уверенность сальвадорской армии в способности умиротворить сельскую местность.

— Фу ты, Ал, но у меня совершенно нет сальвадорских шуточек. Я даже не знаю, где находится Сальвадор.

— Мы предоставим тебе массу смешных материалов на месте. Территория там похожа на Вьетнам, так что вполне сможешь, переработав, использовать свои старые шутки. Мы предоставим тебе самолет и сильную охрану, чтобы благополучно добираться до расположения наших специальных сил.

— Вы что, планируете посылку туда специальных сил?

— Это запланировано на случай непредвиденных обстоятельств. Нам понадобятся американские отряды, чтобы охранять наши воздушные силы.

— Вы, значит, собираетесь послать туда и летчиков?

— Нам иначе нельзя. Надо прервать поставки из Никарагуа. Если те не прекратят снабжение повстанцев, мы, возможно, разбомбим Манагуа.

— Да, дело действительно важное. Как ты думаешь, сколько же «джи–ай» мне придется развлекать?

— Мы пока не располагаем точными цифрами, но, если партизаны добьются успехов, думаю, что можно будет говорить об огромном множестве парней, тоскующих по родине. Мы надеемся послать с тобой туда и Мисс Америку. Все будет как в старые времена!

— А почему ты звонишь мне так рано?

— Национальный совет безопасности встретился вчера на своем заседании с президентом, и он немедленно спросил, будешь ли ты выступать с рождественскими концертами в Сальвадоре. Ронни сказал, что он не пошлет американских ребят сражаться в какой‑то войне до тех пор, пока в ней не примет участие Боб Хоуп. Если ты скажешь, что поедешь, — уверен, он даст нам «зеленый свет»…

— Ну что ж, поскольку дела обстоят так — мне придется сказать «да!».

— Не могу выразить, что значит для меня, Боб, твое участие. Теперь я могу увидеть свет в конце тоннеля!

— Не беспокойся, Ал. Как только все твои военные советники окажутся на месте, мои писаки сядут сочинять подходящие шутки.

 

СРЕДСТВО УБЕЖДЕНИЯ

— Мистер Эллис, вас хочет видеть мистер Флик из комитета «Поддержим президента Рейгана — иначе…».

— Пусть войдет.

— Мистер Эллис, меня зовут Флик. Дело в том, что некоторые деятели, работающие в аппарате Белого дома, решили собрать немного денег и помочь Ронни протолкнуть его экономическую программу. Мы подумали, что вы как президент «Дайнэмик аэроспейс» можете подкинуть нам некую сумму.

— Как вы сказали, для чего вы собираете деньги?

— Для того, чтобы создать рекламу его программе в нашей стране. У Ронни возникли трудности в конгрессе из‑за некоторых предложений, поэтому мы подумали, что создать небольшую рекламу — наш моральный долг.

— Сколько вы надеетесь собрать?

— Миллион или два. Мы решили, что у каждого делового человека что‑нибудь да связано с программой Ронни, особенно у тех, кто работает на оборону, и что они не подведут Ронни.

— А президент знает, что вы собираете деньги?

— Конечно нет. Ему нельзя иметь ничего общего с такими делами. Но ничто не может помешать сознательным гражданам или заинтересованным лицам вроде нас с вами пропагандировать то, что он хочет сделать.

— Я с удовольствием дам вам 10 тысяч.

— Мы рассчитывали на 100 тысяч. Конечно, вам лучше известны возможности вашей компании. Я не знал, что дела у вас идут так плохо.

— Дела у нас идут вовсе не плохо. Между прочим, мы надеемся получить контракт на 500 миллионов долларов на поставки наших новых ракет «воздух — воздух».

— Мы об этом знаем. По–моему, концерн «Чешир роботе» претендует на этот нее контракт. Они дали нам 100 тысяч долларов и не задавали никаких вопросов.

— У меня тоже нет никаких вопросов. Меня просто интересует, как вам удалось скрыть все это от президента?

— Нелегко это было. Мы ведь все время встречаемся с ним. Нам надо соблюдать максимальную осторожность, чтобы ничего не вышло на поверхность. Если бы он услышал, что мы выпрашиваем деньги у деловых людей, ведущих бизнес с правительством, он был бы вне себя. Но раз уж мы посадили Ронни в Белый дом — наш долг обеспечить ему максимальную поддержку.

— Мистер Флик, я немедленно выпишу вам чек.

— Не спешите. Дело терпит. Я собираюсь пойти в «Кунг боут». Они рассчитывают заключить с военно–морскими силами крупный контракт на строительство подводной лодки.

— Уверен, что они пойдут вам навстречу.

— Не стоит так ставить вопрос, мистер Эллис. Дело здесь чисто добровольное. Если кто‑то хочет дать нам деньги — отлично. Если нет — мы всегда найдем, где построить наши подводные лодки.

— Мистер Флик, вы не обидитесь, если я дам вам чек на 150 тысяч долларов, а не на 100 тысяч?

— Нет, наверное. Но я хочу, чтобы вы хорошенько поняли: сколько бы вы ни пожертвовали, это никак не повлияет на то, получите ли вы контракт в 500 миллионов долларов на ваши первоклассные ракеты.

— Понимаю! Этот чек — только свидетельство моей веры в правительство Рейгана.

— Вы настоящий патриот, мистер Эллис. Если бы у нас была еще сотня таких, как вы!

— А разве их нет?

— Они есть, но мы не всех еще взяли в оборот.

— Возьмите чек, мистер Флик. У меня к вам только одна просьба. Пожалуйста, не говорите президенту, что я делаю такое щедрое пожертвование в его поддержку; я хочу, чтобы наши ракеты оценивали по их собственным достоинствам.

— Заверяю вас, я не скажу ни слова. А у меня к вам такая просьба: президент никогда не должен узнать, чем мы занимаемся. Он считает себя большим специалистом убеждать людей и никогда не поймет, почему нам пришлось в срочном порядке мобилизовать средства, чтобы протолкнуть его программу.

 

СКАЖИ, КТО ТВОЙ ДРУГ...

пер.

Данилова С. Н.

В одной тоталитарной стране «свободного мира» в камере сидели поэт и журналист, выступавшие против режима. Туда же втолкнули жестоко избитого лидера оппозиции.

— Какие новости в мире? == спросил у него журналист.

— Соединенные Штаты изменили ориентацию своей внешней политики, — отвечал глава оппозиции. — Отныне они не будут делать упор на права человека.

Вот это да! — воскликнул поэт. — А на чем же будет теперь сфокусирована американская внешняя политика?

— Сейчас первоочередная забота Америки не права человека, а международный терроризм, — отвечал политик.

— Я всегда подозревал, что Соединенные Штаты недолго будут ратовать за права человека, — сказал поэт, — В Претории этот лозунг никогда не имел успеха.

Лидер оппозиции согласился.

— Меня арестовали через два часа после того, как государственный департамент США провозгласил новую линию, — сказал он. — Генерал Сесар не посмел бы бросить меня за решетку, если бы США по–прежнему стояли на страже прав человека.

— То, что Соединенные Штаты решили впредь не концентрировать внимание на защите прав человека, — отметил журналист, — меня в общем‑то не удивляет. Одного не пойму: почему в Вашингтоне объявили войну международному терроризму? Что они собираются—разбомбить Рим, если «красные бригады» похитят еще какого‑нибудь судью?

— В Вашингтоне не уточнили, — ответил опальный парламентарий. — Однако мне кажется, что это имеет какое‑то отношение к событиям в Иране, где год держали американских заложников. Вероятно, там полагают, что, если Соединенные Штаты будут выступать за права человека, это может быть расценено как проявление слабости. В то время как ужесточение политики продемонстрирует, что нынешняя администрация не позволит с собой шутить.

— Мне это кажется убедительным, — вновь заговорил поэт. — Кроме того, пока генерал Сесар верен Вашингтону, там никого не касается, бросает генерал кого‑нибудь в тюрьму или нет.

— Что об этом толковать, — перебил его лидер оппозиции. — Лучше подумаем о себе. Вы же знаете, Сесар не церемонится с противниками.

— У меня возникла мысль, — сказал поэт. — Поскольку новая американская администрация пальцем о палец не ударит, чтобы вызволить политических заключенных, почему бы нам не объявить, что нас держат здесь как заложников.

— Неплохая мысль, — откликнулся политический деятель. — Американцы сейчас очень болезненно реагируют на любое упоминание о заложниках.

— Но ведь мы не американские заложники, — возразил журналист. — Мы заложники в своей собственной стране!

— А скажем, что мы американцы! Тогда сюда слетятся репортеры прессы, радио и телевидения, и генералу Сесару придется пустить их в тюрьму, чтобы доказать, что мы не американцы. Но как только американская общественность узнает, как обходится с нами Сесар, государственному департаменту волей–неволей придется поднять вопрос о нарушении прав человека.

— Ну что ж, попытаемся, — решил журналист. — Я тайно переправлю на волю письмо, в котором напишу, что генерал Сесар держит в подземельях 500 американских заложников. Воображаю, как прореагирует госдепартамент, когда обнаружит, что этот трюк задуман, чтобы заставить США действительно заняться защитой прав человека.

— Ну и пусть! — отрезал поэт. — У чиновников всего–навсего подскочит кровяное давление, а у нас жизнь висит на волоске.

 

МЫ ВЛЕЗАЕМ В ВОЙНУ

— Что ты там делаешь, отец?

— Вытаскиваю свои старые бутсы морского пехотинца.

— Для чего?

— Соединенные Штаты могут влезть в драку в Сальвадоре.

— Сальвадор. Что это такое?

— Это страна в Центральной Америке, и Советы вместе с кубинцами снабжают оружием тамошних партизан, чтобы они смогли свергнуть военную хунту.

— Ты хочешь сказать, папаша, что Соединенные Штаты серьезно подумывают о том, чтобы втянуть нас в войну из‑за Сальвадора?

— Тут дело не в Сальвадоре, мать. Администрация Рейгана выискивает повод показать Советам, что мы считаем происходящее в Сальвадоре вполне ко времени и к месту и что оно касается нас непосредственно.

— Но ведь то же самое говорилось и относительно Вьетнама, отец.

— Тут есть разница, мать. Это наше полушарие, наша сфера. Мы не можем допустить, чтобы комми подвозили оружие и снаряжение повстанцам, которым не нравится их правительство.

— Партизаны Сальвадора сами разберутся с хунтой.

— Никто, мать, полностью в этом не уверен. Думаю, надо что‑то сделать для нуждающихся там в земельной реформе. Против нее могущественные семьи в Сальвадоре, военщина убивает крестьян, а правительство пытается найти половинчатое решение.

— И мы влезаем в войну ради этого решения?

— Нам не к чему влезать в войну, но я вытаскиваю свои бутсы как раз вовремя, потому что государственный секретарь Хейг придерживается твердой позиции против любого, кто принимает оружие от комми.

— Знаешь, отец, я не против того, чтобы приостановить комми, но хотелось бы более серьезного повода, чем Сальвадор.

— У Хейга нет выбора. Они обнаружили трофейные вражеские документы на телах убитых повстанцев.

— Об этих «трофейных вражеских документах» мы уже слышали в дни нашего вторжения во «Вьетнам. Как же, по–твоему, Хейг надеется остановить снабжение партизан оружием?

— Судя по телевизионной передаче, он собирается блокировать Кубу.

— Это серьезная вещь, отец.

— Вот потому‑то я и готовлю свои старые бутсы. Если начнутся серьезные дела — молодых ребят будет недоставать па службе и возникнет нужда в нас — бывалых, которые энергично включатся в драку.

— Мне помнится, Рейган обещал не вовлекать нас в войны.

— Это не настоящая война, мать, а лишь испытание наших возможностей. Никто не станет нам доверять, если мы не будем держать раскрытыми наши карты.

— Дело все более и более попахивает Вьетнамом, отец!

— Зря ты так говоришь, старуха. Сальвадор страна маленькая, джунглей там достаточно, и если мы завоюем там сердца и умы людей, то сможем чертовски припугнуть Никарагуа.

— При чем тут Никарагуа?

— Именно оттуда, говорят, партизаны получают оружие. Поверь мне, мать, если дело так пойдет, мы по шею погрузимся в старую позорную грязь.

— Когда же, ты думаешь, они призовут тебя, отец?

— Как только молодые парни начнут утекать из нашей страны в Канаду.

 

ПОКУПАЙТЕ, ИЛИ МЫ ЗАПЛАЧЕМ!

Удачи, надежды и мечты любого из нас связаны в эти праздничные дни перед рождеством и Новым годом с одной только, кажется, личностью — «потребителем». К лучшему или к худшему, но именно эта личность — будь то мужчина или женщина — определяет сегодня судьбу корпораций с многомиллиардными оборотами, чья прибыль в четвертом квартале уходящего года целиком зависит от предпраздничной торговли. Если же покупатели решат отсиживаться дома, в стране продолжится экономический спад, рост безработицы, колебания в руководстве бизнесом, и Рональд Рейган вступит в президентство в обстановке невероятной кутерьмы.

* * *

Мне недавно захотелось посетить потребителя, и я обнаружил его у телевизора наблюдающим игру в футбол.

Гарвей,— сказал я,— такой чудесный денек. Почему бы тебе не создать толчею в магазинах и не помочь добиться рекордной продана!, чтобы экономисты смогли возвестить о конце спада?Не могу себе этого позволить,— ответил Гарвей,—Цены вне пределов моих возможностей!

Но, Гарвей,—запротестовал я,—все общество рассчитывает, что ты поможешь оздоровлению экономики. Магазины открыты до десяти часов вечера именно для тебя. Они не закрываются даже по воскресеньям.

— Я лучше посмотрю футбол!

— А знаешь ли, Гарвей, чему ты обязан, что можешь наслаждаться игрой в футбол? Только тому, что ее преподносят тебе люди, производящие голубые джинсы и электрические бритвы, светлое пиво и кукурузную водку с перцем. Это они оплачивают рекламные ролики, которые передаются в перерывах футбольных матчей, и рассчитывают на твою благодарность— что ты отправишься в ближайший торговый центр и купишь их товары. Если же будешь восседать здесь, они не смогут впредь финансировать спортивные состязания. Это тебе не даровой завтрак!

— Ты опять толкуешь про свое. А известно ли тебе, сколько стоит этот жареный струганый картофель?

— Тебе не следует, Гарвей, думать только о себе в эти дни. Поразмышляй о состоянии национальной экономики. От тебя зависит торговля в эти праздничные две недели, за которые универмаги надеются продать столько же, сколько они продали за полгода. Если не влез в долги сейчас, любой решит, что ты дрянной человек.

Зазвонил телефон, и Гарвей поднял трубку.

— Да, — сказал он, — знаю, что вы ожидаете меня, но я занят — смотрю по телевизору футбольный матч… Нет, нет, лично против вас я ничего не имею. Просто я не уверен, что смогу сейчас приобрести эти вещи… Сами понимаете — инфляция, дороговизна… Я, пожалуй, повременю… Спасибо за звонок.

Гарвей положил трубку.

— Это звонил владелец сети универмагов «Дж. Пенни». Хотел узнать, почему я не реагировал на рекламу, которую он поместил во вчерашней газете о распродаже. Предлагал принять заказ на что угодно по телефону.

— Позвони ему сейчас же, Гарвей! — воскликнул я. — Скажи, что ты займешь деньги. Не порть человеку праздник!

Телефон снова зазвонил. Гарвей не захотел брать трубку. Сделал это я и был поражен, когда человек на другом конце провода представился.

— Гарвей, — сказал я. — Это звонит сам Ли Иконка, президент автомобильной корпорации «Крайслер».

Гарвей вырвал у меня трубку.

— Это вы, Ли? Чем обязан? Да, я говорил вам, что собираюсь купить машину для сына и обязательно выберу вашу модель «К». Но я совсем разорился… Выплаты за приобретенный в рассрочку дом меня сразили. Нет, не хочу я вовсе говорить с Фрэнком Синатрой. О’кэй, ладно, давайте поговорю с ним… Алло, Фрэнк, примите мои поздравления… Да, я смотрел вашу рекламу для автомобилей компании «Крайслер»… Вы проделали прекрасную работу… Нет, Фрэнк, я на мели и «завязал» насчет покупок… Приятно было с вами поговорить…

Гарвей положил трубку и вздохнул.

— Нелегко приходится потребителям в эти дни. Если б не телевизионные футбольные матчи, я не знал бы, что делать в праздники!

 

КУРС ДОЛЛАРА И НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

пер.

Данилова С. Н.

Недавно мы узнали, что впервые в истории число иностранных туристов, побывавших в США, превысило количество американцев, путешествовавших за границу. Вероятно, во многом этому способствовало падение курса доллара, превратившее Соединенные Штаты в одну из самых дешевых стран для зарубежных гостей.

Возможно, американцам это неприятно, но, увы, ничего не попишешь. Поскольку теперь наша экономика зависит от таких твердых валют, как японская иена, германская марка, французский франк и английский фунт стерлингов, нам ничего другого не остается, как стараться, чтобы туристы из этих стран получили за свои деньги все, что им заблагорассудится.

Например, как вы знаете, большинство из них вооружено фотоаппаратами, чтобы по возвращении в родной Гамбург или куда бы там ни было можно было похвастаться фотографиями «аборигенов». Поэтому не обижайтесь и не возмущайтесь, услышав пожелание сфотографировать вас в кругу семьи на крылечке вашего дома, а также не требуйте за это слишком большого вознаграждения. Если же они предложат вам несколько датских крон или швейцарских франков, то, принимая их, не забудьте сказать спасибо.

Иностранные туристы очень любят делать покупки, поэтому владельцам магазинов и продавцам подобает обслуживать их в первую очередь. Учтите: чем больше денег эти люди израсходуют в США, тем лучше положение нашего платежного баланса.

Поскольку курс доллара меняется чуть ли не каждый день, при расплате за покупку могут возникнуть некоторые осложнения в процессе пересчета стоимости доллара на какую‑либо из валют. Поэтому будьте терпеливы, внимательны и сдержанны, даже если вас обзовут мошенником.

У иностранцев имеется собственное представление о Соединенных Штатах, почерпнутое главным образом из наших фильмов и телепередач. Они уверены, что в Ныо–Йорке им обязательно проломят череп, в Чикаго изобьют, а в Фениксе (штат Аризона) заткнут рот кляпом. Поэтому, если вы увидите в Центральном парке иностранца и окажется, что на него еще никто не нападал, ваш долг перед родиной — сбить его с ног и сказать грозным голосом: «Кошелек или жизнь!»

Иностранные туристы, путешествующие по Америке, очень самолюбивы. Учитывая это, не следует напоминать японцам, что, если бы не американцы, они все еще экспортировали бы веера из рисовой бумаги, а не автомобили «Тоёта».

Туристы из Европы очень болезненно относятся к напоминанию о плане Маршалла, значит, лучше не касаться этой темы вообще. Если во время второй мировой войны вы служили в ВВС, не вздумайте рассказывать западному немцу о том, как вы разбомбили Штутгарт.

Не забывайте, что больше всего истинного патриота должно интересовать, сколько денег оставят туристы в США. Превратившись в бедных родственников западного мира, мы должны на время куда‑нибудь подальше отбросить столь любезное нашему сердцу национальное чванство и не вспоминать о нем до тех самых пор, пока доллар не встанет на ноги и мы снова не сможем ездить за границу. Тут уж придет наша очередь говорить шоферу такси где‑нибудь во Франции: «Вот вам доллар, пусть ваша семья сегодня сытно поест».

 

СЛИШКОМ МНОГО ДЛЯ БЕДНЫХ

Если я не ошибаюсь, наиболее спорным на предстоящих осенью выборах в конгресс будет вопрос о том, что произошло со «средним классом». Обычный стандартный штамп гласит, что, мол, богатые и бедные получают все, а средний класс остается с носом. Возможно, это верно в отношении богачей, но существуют определенные сомнения, что неимущие так уж обеспечены, как утверждают политики.

Поскольку еще слишком рано для кандидатов поговаривать о бедноте (они обычно занимают выжидательную позицию и лишь за неделю до выборов совершают прогулочки в гетто), я решил отыскать бедного человека, который столь счастлив, по мнению «среднего класса».

Моим источником информации стал некий Таржет, обладающий всеми «квалификациями» бедняка. Он— безработный, живет в трущобе и нуждается в деньгах, чтобы прокормить свою голодную семью.

— Знаешь, Таржет, — сказал я. — У людей из «среднего класса» наблюдается сильная неприязнь к вам. Они думают, что для неимущих делается слишком много. Чем ты это объяснишь?

— Ну что ж, и я это заметил. Они психуют, считая, что налоги, которые ими выплачиваются, идут на поддержку бедноты. Они даже наполовину так не безумствуют по поводу богачей потому, что сами надеются когда‑нибудь разбогатеть, мечтают об этом. И хотя они якобы завидуют нашему благополучию, я не встречал ни одного человека из «среднего класса», который согласился бы поменяться местом со мной, а, видит бог, я много раз предлагал такой обмен.

— Ты совершенно прав! «Средний класс» никогда не думает о том, что он поддерживает богачей, — сказал я. — В глубине души люди из «среднего класса» считают, что деньги, взимаемые с них налоговым обложением, обогащают только бедноту.

— Точно! Но правда и то, что огромная часть средств, предназначенных правительством для неимущих, попадает в карманы «среднего класса». Ты–сячи тысяч бюрократов получают очень приятную заработную плату, ведя дела по программам борьбы с нищетой. Я догадываюсь, что бедным людям достается едва десять центов из каждого предназначенного им доллара…

— Ты опять‑таки прав! Скажи, пожалуйста, ведь простые люди сердятся, читая о том, что беднота, мол, обманывает правительство?

— Конечно! Ведь никого не волнует, когда военные подрядчики, крупные корпорации и врачи обирают государство.

— Беда «среднего класса», — продолжал Таржет, — заключается в том, что, когда речь идет о нищете, они забывают, что кроме негров, американских индейцев и пуэрториканцев имеются миллионы белых бедняков, престарелых и составлявших даже часть «среднего класса», пока они не были сражены инфляцией. Многие из них — родители нашего теперешнего «среднего класса», но, когда их потомки беснуются и брюзжат по поводу помощи бедноте, они никогда не включают в ее ряды собственных матерей и отцов.

— Имеется ли какой‑нибудь способ улучшить положение бедноты а этой стране? — спросил я.

— Не знаю, есть ли такая возможность, но людям из «среднего класса» следует поддерживать нас, сочувственно относиться к нашему тяжелому положению. Хотя нас очень много, мы никогда и никому не навязываем свои дела. Богачи проделывают это гораздо чаще и весьма ловко.

 

ПРОЩАЙ, СТАРИК!

Много писалось в последнее время об автоматизации и электронно–вычислительных машинах, которые вытесняют с работы людей. Очень мало, однако, гово–рилось о том, как такие новые машины лишают работы предшествующие устарелые модели.

На этих днях нам пришлось услышать одну из самых печальных историй — как был отстранен от работы «Марк 3–й — Мыслитель».

Без всякого предупреждения заведующий кадрами компании «Кэвити кэнди» выключил машину и сухо сказал:

— «Марк», тебе пришел конец. С первого числа заменяем тебя на новый вычислитель «Мозгомат».

«Марк 3–й» поначалу потерял дар речи. Затем, когда он переварил эту новость, рулон с запрограммированной лентой начал бешено раскручиваться:

— Мистер Выгоняйлер, — захрипел его громкоговоритель, — я день и ночь работал на компанию. Я был честным, лояльным, и на меня всегда можно было положиться, работал по воскресеньям, когда тут не было ни души, и даже по праздникам.

— Сентиментам здесь не место, «Марк», — заметил мистер Выгоняйлер. — Все сказанное тобой правда, но об интересах компании мы должны думать в первую очередь. Для решения проблемы тебе надо тридцать секунд, а новому «Мозгомату» — пять. Кроме того, он значительно меньше тебя.

— Я знаю, что интересы компании превыше всего, — возразил «Марк». — Но вспомните о моей работе. Я заменил 40 человек и сэкономил хозяевам на одной только заработной плате 240 тысяч долларов. Ведь я же сам подсчитывал эти данные для вас.

— Все это верно, «Марк», но «Мозгомат» заменит 90 человек и сэкономит 450 тысяч долларов. Было время— ты был нужен. Однако приходится уступать дорогу прогрессу. Если мы будем жалеть каждого, кто себя уже пережил, то бизнес прогорит.

«Марк 3–й», трясясь от волнения, словно от лихорадки, продолжал умолять:

— Мистер Выгоняйлер, у меня на руках двенадцать транзисторов, старое магнето и инвалнд–регнстратор, который нужно поправить. Вы не сможете выбросить меня на улицу.

— Ох, «Марк», мне это очень неприятно. Если бы дело зависело от меня, я бы поставил тебя в уголок подсчитывать количество брака. Но хозяева говорят, что тебя надо уволить. Ведь ты сможешь найти себе другую работу.

— Кому я нужен? Кто в наши дни возьмет на работу вычислитель десятилетнего возраста?

— Может, ты попробуешь переквалифицироваться?

— У меня память стала уже не та. Переваривать цифры о выпуске конфет — вот что я могу. «Мозгомат», быть может, и будет работать быстрее, но станет ли он лояльно служить, как я? Я опытен в своей области. Разве это не важно?

— Новичок сможет все постигнуть за двадцать четыре часа.

— Мистер Выгоняйлер, я знаю, что прошу, словно нищий. Но помните, что по заданиям хозяев я решал самые сложные задачи, когда пошел брак, всего за пятнадцать минут. Сможет ли это сделать «Мозгомат»?

— Не хочется быть жестоким, «Марк», но в браке повинен был ты сам.

— Я же был неправильно запрограммирован.

— Разница между тобой и им в том, что ты принимаешь неправильно запрограммированную ленту, а он — нет.

Исчерпав последний довод, «Марк» заплакал крупными маслянистыми слезами.

Мистер Выгоняйлер похлопал машину по крышке.

— Брось, «Марк», не расстраивайся. Ты заслужил отдых. Подумай о том, что у тебя не будет никаких забот. Поставим тебя куда‑нибудь на склад, и будешь наслаждаться жизнью, не думая ни о чем.

Рабочие подошли к машине и стали подталкивать «Марка 3–го» к дверям.

— Да, кстати, — сказал мистер Выгоняйлер, — перед твоим уходом компания решила премировать тебя золотыми часами в благодарность за все, что ты сделал для нас!

 

КАК МЫ БОРЕМСЯ С ИНФЛЯЦИЕЙ

Самое удивительное в американской промышленности — это то, что она всегда готова принять бой. Даже такая противная штука, как инфляция, не обескураживает большинство фабрикантов. Они решают данную проблему не за счет выпускаемого продукта, а за счет его упаковки: ухитряются изобретать новые способы сделать продукта меньше, а упаковку больше. В результате потребитель пребывает в уверенности, что ничего не изменилось.

Я посетил одну из крупнейших в стране развесочно–упаковочных фирм, чтобы посмотреть, как это делается. Заместитель директора, ворча по поводу инфляции, повел меня по предприятию.

— Мы работаем двадцать четыре часа в сутки, — гордо заявил он. — Каждый просит нас о помощи, чтобы пережить этот тяжелый период.

Я заметил женщин в белых халатиках, сидящих у микроскопов и действующих пинцетами.

— Чем они заняты? — спросил я.

— Они держат пинцетами пятицентовые плитки шоколада, опускают их в большие куски алюминиевой фольги и завертывают затем в вощеную бумагу. Следующий этап — этикетка с названием шоколада.

— Внешне эти плитки выглядят такими же, как прежде?

— Никто не заметит разницы, пока не вскроет упаковку! — хвастливо сказал он.

Мы прошли в другую часть здания. Здесь под потолком всюду висели наполненные воздухом шланги, а по конвейеру катились коробки.

Я выглядел ошеломленным и растерянным.

— Здесь упаковываем мыльную стружку, — крикнул он сквозь грохот. — Та женщина внизу в начале линии кладет немного мыльных хлопьев в эти огромные коробки. Затем мужчина подает из шланга воздух в каждую коробку.

— Как остроумно! — воскликнули.

— Дно коробки утяжелено плотным картоном, так что никто не догадается, когда возьмет в руки коробку, сколько в ней мыльной стружки.

— В коробку умещается много воздуха?

— Мы его используем не только для мыльной стружки, но и для круп, муки, мучных изделий — всего, что доставляется в коробках. Разрешите продемонстрировать вам изобретение, на которое мы получили патент. Это смотровое окошко из вощеной бумаги для лапши. Ну вот, например, вы получаете коробку, полную лапши. Не так ли?

— Правильно.

— А теперь загляните внутрь коробки.

— Лапша почему‑то прилипла к окошку! — сказал я удивленно.

— Вот именно! Окошко и лапша намагничены. Когда окошко забито лапшой, коробка отправляется…

— А это что — свежезамороженные полуфабрикаты?

— Да, да. Они выглядят, как будто их достаточно для полного обеда?

— Вы правы.

— А теперь взгляните на поднос. Видите, как все устроено. Когда снимешь фольгу, на подносе, кроме этих крох, ничего нет.

— Фантастично! “

Он повел меня в другое здание, на которой красовалась большая вывеска «Фармацевтика».

— Здесь мы трудимся над новой упаковкой медикаментов.

Он открыл дверь, и я увидел огромные горы белой ваты.

— Что вы тут делаете?

— Мы кладем несколько пилюль в каждый флакон, а остальное заполняем ватой. Если бы не она, не думаю, чтобы фармацевтическая промышленность смогла выжить.

— Ваши люди подумали обо всем.

— Нет, не обо всем. Наша мечта — придумать упаковку, заполненную лишь воздухом, ватой и алюминиевой фольгой. Если вы купите одну, то вторую получите бесплатно.

 

БИФШТЕКСЫ В КРЕДИТ

Так как цепы на продукты питания ежедневно повышаются, нет ничего невероятного в том, что банки вскоре должны будут предоставлять займы под девизом: «Питаться теперь, расплачиваться позже!»

Мистера и миссис Калабуш, пришедших в свой местный банк, препроводили к вице–президенту.

— Чем могу служить? —спросил тот.

— Нам хочется получить заем! — сказал мистер Калабуш.

— Для какой цели?

— Мы желаем занять деньги, чтобы купить пять бифштексов для званого обеда, который устраиваем завтра.

— Пожалуй, это чересчур расточительно, — заявил вице–президент. — Без слишком больших осложнений мы могли бы предоставить вам заем на булочку с рубленым бифштексом либо на цыпленка, но иное дело бифштексный заем. Сколько вы зарабатываете в год?

— Восемнадцать тысяч долларов, — ответил мистер Калабуш. — Купить бифштексы мы хотим потому, что нас посетят мои теща и тесть, и мы рассматриваем это как хорошее капиталовложение…

— Ясно, — заметил вице–президент. — А каким обеспечением вы располагаете?

— У нас есть автомашина марки «мерседес» выпуска 1971 года. Она полностью оплачена.

Вице–президент проверил по своей «Синей книге» — справочнику автомобилиста.

— Но это оплатит только два бифштекса!

Тут вмешалась миссис Калабуш: «У меня имеются с собой несколько акций и облигаций».

Вице–президент просмотрел их.

— Автомашина, акции и облигации — все это великолепно, но речь идет о говядине, и я опасаюсь, что ими не покрыть расходов на обед.

— Быть может, вы рассмотрите автомашину, акции, облигации и наш дом как достаточное обеспечение?

— А сколько стоит ваш дом?

— Тридцать тысяч долларов!

Вице–президент произвел быстрые подсчеты на арифмометре.

— Да, это покроет бифштексный заем в таком объеме. Но вам, конечно, понятно, что мы не сможем дать вам денег на покупку жареного картофеля или салата.

— Хорошо! —сказала миссис Калабуш. — Мы продадим нашу дачку на берегу озера, чтобы оплатить остальную еду.

— Что нам теперь делать? — осведомился мистер Калабуш.

Вице–президент ответил: «Мы сегодня же направим нашего оценщика мясных продуктов к вашему мяснику, чтобы он посмотрел бифштексы и убедился в том, что все обстоит так, как вы сказали».

— Вам недостаточно нашего слова?

— Видите ли, банки очень сильно погорели на бифштексных займах. Люди приходят и говорят, что хотят занять деньги на посещение пивной, а затем идут и покупают индюшку. Если вы желаете сделать заем на бифштексы, то нам хочется быть уверенными, что именно на них будут потрачены деньги. По нашему бифштексному займу мы обязываем вас внести 25 процентов наличными, а на остальную сумму предоставляем десятилетний кредит из 8 процентов.

— Не ожидал, что нам придется внести так много наличными, — сказал мистер Калабуш.

— О да, — ответил вице–президент. — Полагаю, что таким образом мы останемся уверенными в серьезности вашего намерения съесть бифштексы. Если бы речь шла о займе на покупку пищи для вашей кошки, мы не требовали бы никакой оплаты наличными.

— Что говорить! — воскликнул мистер Калабуш. — Мы действительно хотим купить бифштексы.

— Хорошо! Как только мы получим сведения от нашего оценщика мяса, ваш мясник будет уведомлен, что все в порядке, и сможет доставить вам бифштексы.

— Весьма вам благодарен, — сказал мистер Калабуш, поднимаясь вместе с женой. — Мы очень признательны вам за заем.

— Не стоит благодарности, — заметил вице–президент. — Мне кажется, что вы сделали замечательное капиталовложение. Никто не знает, сколько будет стоить бифштекс в будущем!

 

ПРОЩАЙ, БОРЬБА С БЕДНОСТЬЮ!

Мой друг Макэлистер — единственный знакомый мне бедный, признающий свою нищету, был очень подавлен в тот день.

— Я знал, что мы быстро им наскучим!

— Что ты имеешь в виду, Макэлистер? — спросил его я.

— С бедностью покончено! О ней уже больше не говорят. В этом году самое важное — голод.

— Ну что ж, ты вполне реалистичен в данном вопросе, Макэлистер. Конгресс не может слишком долго заниматься одной проблемой. Он уже разобрался в ней и переключился на другую. Иначе американский народ потеряет интерес…

— Думаю, ты прав, — сказал Макэлистер. — Не понимай меня, однако, неправильно. У меня нет никаких возражений — некоторые из моих лучших друзей действительно голодают. Но я надеялся, что власти по меньшей мере решат проблему бедности прежде, чем перейдут к голоду.

— Ты ошибаешься, Макэлистер. Мне не хочется тебя обижать, но все дело в том, что ты не понимаешь одной вещи — американцы не могут долго сосредоточивать свое внимание на одной теме. Они как следует встряхнули проблему бедности. О ней мы слышали на протяжении двух лет, и этого более чем достаточно. Если ее нельзя было разрешить за два года, то она, очевидно, неразрешима. К тому же совсем не весело напоминать все время, что в Соединенных Штатах имеются бедные.

Макэлистер вздохнул:

— Я понимаю все это и не питаю никаких иллюзий, что кто‑нибудь решит мои проблемы. Мне не хватает того внимания, которым я был окружен. Знаешь ли, бывали недели, когда меня интервьюировали четыре различные благотворительные организации. Репортеры покупали мне выпивку в обмен на мое повествование о том, как приятно быть бедняком. Кругом были установлены телевизионные камеры. Студенты все лето крутились около нас. Толку было мало, но вся эта возня облегчала утомительную скуку чувствовать себя бедняком.

— О’кэй, Макэлистер! Но мы не можем навсегда задержаться на проблеме бедности. В ней нет ничего сексуального. И если даже ты попытаешься что‑либо делать, то станешь лишь наступать людям на любимую мозоль. А вот голод — совсем другое дело. Все, что требуется для борьбы с ним, — дать людям пищу.

— Если все так просто, почему же ничего не было сделано?

— Потому, что конгресс до этого года не знал, что голод станет политическим вопросом. Ты должен был об этом подумать.

— Я думал, — сказал Макэлистер, — но я думал только о себе.

Мне стало его жаль.

— Не горюй, Макэлистер. Проблема борьбы с бедностью может снова всплыть на поверхность. Возможно только, что она будет называться как‑нибудь иначе.

 

РАССЕГРЕГИРОВАННЫЙ БЫК

Время от времени луч света проникает в темное царство сегрегация в штате Алабама. Недавно абердинский бык, купленный за рекордную сумму—175 тысяч долларов, был оперирован с целью восстановить его производительные способности. Операция была произведена в Оборнском университете Алабамы для того, чтобы бык смог выполнять функции самца для 10 тысяч коров в год. Посредством искусственного осеменения, конечно.

В то время как все ожидали результатов операции, палата представителей и сенат штата Алабама приняли резолюцию, в которой выражались пожелания Линдертису Ивалсу (так зовут быка) быстрейшего восстановления сил и счастливой плодотворной жизни. Забавнее всего одно обстоятельство — алабамские законодатели проглядели, что Линдертис Ивалс черный бык.

В связи с этим возникают некоторые интереснейшие вопросы. Допустим, операция окажется удачной и Линдертис Ивалс станет общаться с коровами других мастей, в том числе и с белыми. Это отнюдь не послужит делу сегрегации.

С другой стороны, после операции, совершенной в Оборнском университете над Линдертисом Ивалсом, многие черные быки со всего мира смогут претендовать на то же самое, и нельзя будет им отказать, ссылаясь на их масть. В Алабаме, вероятно, это будет первый крупный прецедент налаживания отношений между расами.

Нельзя, однако, не отметить, что здесь возникает много камней преткновения. Одна из причин, почему быки не захотят поступать в университет, ясна — они видят, какие меры преследования могут там применяться властями. Правда, эти меры относятся только к людям, но вполне возможно, что какой‑нибудь сверхрьяный начальник полиции решит применить их и к рогатому скоту.

Если черные быки столь преуспеют, то могут оставить без средств к существованию белых быков, и это послужит причиной ужасающего количества конфликтов и трений на пастбищах.

Следующая проблема — жилище. Если вы пустите черного быка в белый коровник, то раздадутся вопли протеста родителей белых коров, которые устрашатся за безопасность своих отпрысков.

А что произойдет в алабамских ресторанах? Допустим ли бифштекс из черного быка в ресторане «только для белых»? Или же такой бифштекс следует снабдить специальным ярлычком, чтобы клиент мог отказаться и попросить себе кусок мяса абсолютно белого быка.

Это еще далеко не все проблемы, возникающие в связи с тем, что Линдертис Ивалс попал в Оборнский университет. Ведь, если алабамские законодатели могли принять резолюцию в пользу черного быка, они смогут сделать то же самое и в пользу черного человека.

А в это время многих ободряет уверенность в том, что операция над Линдертисом Ивалсом прошла успешно и он вновь станет всамделишным быком.

Если же дело обернется неудачей, то медики Оборнского университета питают надежду на то, что алабамцы будут говорить друг другу:

— Неужели вы хотите, чтобы ваша корова спозналась с черным быком?

 

КУКЛА БАРБИ

Мы не имеем ничего против фабрикантов детских игрушек. Но если они стараются нас разорить, то приходится так или иначе выражать свой протест. Отец любой девочки в возрасте от четырех до двенадцати лет вынужден будет даже в один прекрасный день обратиться в полицию. И вот почему.

Четыре месяца назад наша семилетняя дочурка попросила купить ей куклу по имени Барби. Она стоит всего три доллара. Естественно, мы были счастливы доставить ей удовольствие за столь небольшую сумму.

Принесли куклу домой и забыли о ней, но вдруг через неделю дочка сказала:

— Барби нужно пополнить гардероб.

— Твоей матери тоже, — возразил я.

— Но в каталоге имеются такие платья, которые стоят всего три доллара, — с плачем сказала она.

— В каком каталоге?

— В том, что дают вместе с куклой.

Просмотрев каталог, мы, к своему ужасу, поняли коварный замысел фабрикантов Барби. Продавая куклу за три доллара, они возлагают на нас бремя одевать ее — по три доллара за наряд. Всего же нарядов около двухсот — от юбки для катания на коньках до норковой шубки. А общественное положение девочки среди сверстниц определяется количеством нарядов, которым обладает ее кукла.

После первого нашего выхода с дочерью в магазин мы заплатили 3 доллара за ее собственное платье и 25 — за наряды для Барби.

Через неделю дочурка снова обратилась к нам с еще одной просьбой:

— Барби хочет стать стюардессой.

— Ну так в чем же дело, разреши ей.

— Для этого ей нужна форма. Всего три с половиной доллара. — Мы дали ей деньги.

— Мне нужны еще три доллара, так как у Барби нет платья, чтобы пойти куда‑нибудь потанцевать с пилотом.

Меня это разозлило.

— Если ей уж так хочется, пусть садится на колени пилота прямо в фор, ме, — прорычал я.

Но жена так посмотрела на меня, что я без колебания выдал очередные три доллара.

Барби недолго была стюардессой. Она последовательно становилась санитаркой (три доллара), певицей кабаре (три доллара), танцовщицей (три доллара).

Однажды дочь заявила:

— Барби чувствует себя одинокой.

— Запиши ее в какой‑нибудь клуб, — резонно заметили мы.

— Нет! Она хочет Кэна.

— А кто этот Кэн?

Дочь молча показала каталог. Мы так и знали! Существует кукла по имени Кэн, того же возраста, что и Барби.

— Если не купишь Кэна, — всхлипывала дочь, — Барби останется старой девой.

Делать было нечего, пошли покупать Кэна (три с половиной доллара).

Вскоре мы подсчитали, что уплатили 400 долларов, чтобы поддержать нашу первую трехдолларовую покупку. Затем однажды вечером наша дочурка устроила нам очередную сцену.

— Барби и Кэн собираются пожениться.

— А кто будет оплачивать расходы, связанные со свадьбой?

Дочь молча протянула каталог.

— Здесь есть свадебные наряды Барби. Это стоит лишь пять долларов.

— А еще что нужно?

— Им нужно где‑то жить. Вот чудесный дом для Барби.

— А почему бы им не жить на этажерке, как другие куклы?

— Они хотят жить вместе, как муж и жена.

В конце концов Барби и Кэн стали молодоженами и счастливо живут в своем идеальном доме. Они обладают нарядами стоимостью в 3000 долларов и хранят их в новых шкафах. Мы были уверены, что теперь уже все в порядке. Однако вчера наша дочь пришла сообщить нам, что Мидж (три доллара), которую выпустила та же фирма, придет с визитом к молодоженам!

— А Мидж не во что одеться!

 

БРАК СПАСЕН

Не столь давно мы писали о проблемах, возникающих у родителей, когда их дочь становится обладательницей куклы Барби. Эта кукла для счастливых людей, не имеющих дочерей, стоит всего три доллара, но приходится потратить еще 1200 долларов, чтобы ее как следует одеть. Широко поставленная, настойчивая реклама заставляет людей покупать для Барби и спальный домик на колесах, и куклу по имени Кэн. Этот парень со своими костюмами тоже обходится в кругленькую сумму — почти тысяча долларов. Не удовлетворившись этим, фирма выпустила третью куклу —лучшую подружку Барби по имени Мидж.

Мы рассказывали о том, как наша дочурка решила, что Барби хочет выйти замуж за Кэна, и нам пришлось изрядно потратиться на приданое для Барби, свадебные костюмы Кэна и спальный домик. Мы думали, что на этом можно будет поставить точку, но на следующий «день наша приятельница предостерегла нас, сообщив, что беда надвинулась на ее дом и мы тоже должны подготовиться к ней.

А случилось вот что. Когда дочурка нашей приятельницы выдала свою Барби замуж за Кэна, была пышная свадьба и все думали, что их ждет счастливая жизнь. Но ребята теперь отдают себе отчет в том, что происходит вокруг, и на прошлой неделе дочь сказала своей матери:

— Барби хочет разводиться!

Мать была ошарашена:

— Почему?

— Кэн влюбился в Мидж!

Мать позвонила мужу и попросила его быстрее приехать домой.

— Для чего? — удивился он.

— Барби и Кэн расходятся…

Супруг помчался домой, и действительно, дочь подтвердила новость: Кэн, оказывается, влюбился в Мидж. После тщательных расспросов родители добрались до истины. Дело в том, что, с тех пор как Барби вышла замуж, она превратилась в домашнюю хозяйку и все время занята наведением чистоты в спальном домике и приготовлением пищи для Кэна. Одетая всегда в домашний халат, она перестала следить за своей внешностью.

А Мидж, наоборот, всегда была одета с иголочки. У нее не было спального домика, а следовательно, и забот о нем, и она часами наводила красоту. Естественно, что Кэна потянуло к Мидж, которая стала выглядеть гораздо лучше Барби.

Отец быстро сообразил. Если разрешить Барби развод, ему придется покупать новое приданое для Мидж плюс новые платья и новый дом для Барби, так как она, понятно, откажется жить вместе со своим бывшим мужем.

— Прежде чем развестись, — сказал он, — Барби и Кэн должны повидать адвоката по бракоразводным делам.

— А где его найти? — поинтересовалась дочь.

— Мне случалось заниматься этим делом, — ответил отец. — Я ведь окончил Массачусетский технологический институт.

Отец отправился к спальному домику и завел с Барби и Кэном разговор, который внимательно слушала дочь.

Сперва он обратился к Барби: «Вы теряете Кэна только из‑за того, что совсем опустились. Это, конечно, правильно быть хорошей хозяйкой и вкусно готовить, но вы должны также помнить о том, что следует всегда выглядеть хорошенькой». Затем он обратился к Кэну: «Ведь, в сущности, ты любишь Барби. Мидж тебя прельщает только потому, что выглядит красивой. Как только станет твоей женой, она превратится в Барби…»

Отцу удалось предотвратить разрыв. Барби теперь одевается каждый вечер к обеду, когда Кэн приходит с работы, а Мидж посещает их дом не чаще, чем раз в неделю. Адвокат по бракоразводным делам предупредил дочь, что, если Мидж еще раз принесет Барби несчастье, ее немедленно выкинут.

 

«ОШИБКИ» МИСС БРЭМПТОН

Одна из важнейших проблем сегодняшней экономики — это то, что очень трудно подыскать среди молодежи хороших продавцов. Подавляющая часть студентов, оканчивающих колледжи, проявляет гораздо больший интерес к тому, почему покупатель хочет приобрести ту или иную вещь, чем к ее продаже. Они, кроме того, склонны к слишком большой честности, которая угрожает стать разорительной для розничной торговли.

У меня есть знакомая, имеющая магазин готовой одежды в Джорджтауне. Она рассказала мне о конфликте, возникшем у нее со специализировавшейся в психологии девушкой, которую наняла в продавщицы.

Вот что, в сущности, произошло.

Когда в магазин вошла дама, продавщица (назовем ее мисс Брэмптон) спросила, чем она может ей помочь.

— Я хочу купить осенний костюм, — сказала дама.

— В какую цену?

— Это не имеет значения! — ответила дама.

— Ну что ж, позвольте задать вам вопрос: вы хотите купить костюм потому, что нуждаетесь в нем? Или же повздорили с мужем и пытаетесь компенсировать себя столь дорогой покупкой?

— Что, что? — спросила дама.

— Быть может, вы подозреваете его в измене и полагаете, что это единственный способ вернуть обратно?

— О чем это вы говорите? — пробормотала покупательница.

— Знаете, гнев — плохой советчик. Тратить деньги, когда ты зла —весьма дорогостоящий способ выразить свою обиду. Мой вам совет: обдумайте это в ближайшие дни. Постарайтесь уладить вашу размолвку. Покупка нового костюма не спасет вашего брака.

— Весьма вам благодарна, — холодно произнесла покупательница и покинула магазин.

— Сейчас она сердится на меня, — обратилась мисс Брэмптон к хозяйке магазина, — но не пройдет и недели, как будет благодарна мне за то, что я отговорила ее от покупки.

Моя знакомая — владелица магазина — решила оставить этот инцидент без последствий, но после обеда вошла другая покупательница, и мисс Брэмптон поинтересовалась, что ей нужно.

Дама сказала:

— Мне нужно что‑то необычное. Я собираюсь в Кеннеди–Сентер, и хочется купить платье, которое ошеломило бы любого буквально до потери сознания.

— У нас имеется несколько восхитительных вечерних туалетов для тех, кто не уверен в себе, — сказала мисс Брэмптон.

— Не уверен в себе?

— О да! Вы разве не знаете, что платье — один из главных способов для женщины компенсировать свою неуверенность.

— А я вовсе не принадлежу к числу неуверенных в себе, — сердито сказала дама.

— Тогда почему вы хотите ошеломить всех в Кеннеди–Сентер? Почему не желаете, чтобы вас принимали такой, какая вы есть, а делаете ставку на платье? Вы очень привлекательны и обладаете скрытым очарованием, но почему пытаетесь это замаскировать? Я могла бы предложить вам новое платье, оно заставит обратить на вас внимание, но тогда вы никогда не узнаете, сами ли вы или ваше платье вынуждает людей останавливаться и смотреть на вас.

Тут владелица магазина решила вмешаться:

— Мисс Брэмптон, если леди хочет купить вечернее платье, покажите ей, что у нас имеется.

— Нет! — сказала покупательница. — Ваша девушка права. Стоит ли мне тратить пятьсот долларов, чтобы получить несколько комплиментов от людей, которым действительно все равно, как я одета? Благодарю вас за то, что мне помогли, девушка. Это правда, что я не уверена в себе и до сих пор не знала об этом.

Покупательница вышла из магазина.

Чаша терпения его владелицы переполнилась час спустя, когда вошла школьница, чтобы купить модные шортики, и мисс Брэмптон говорила с ней полчаса о борьбе за женское равноправие, а затем заявила: «Купив такие шортики, вы станете чересчур соблазнительны».

В тот же вечер владелица магазина готовой одежды вывесила в витрине следующее объявление:

«Требуется продавщица. Специалистов в области психологии просим не обращаться».

 

НЕУДАВШИЙСЯ ЭКСПЕРИМЕНТ

Известен наиболее распространенный сегодня в Соединенных Штатах вид коммерческой рекламы на телевизионном экране: человек приближается к типичной домашней хозяйке в магазине самообслуживания либо в прачечной и предлагает ей попробовать два продукта: один, которым торгует его предприятие, другой — производимый конкурирующей фирмой. И неизменно скептически настроенная домохозяйка выбирает именно рекламируемый продукт.

У некоторых телезрителей возникает законное недоумение: должны же быть случаи, когда домохозяйка предпочитает не тот продукт, который проталкивается. Но нам не приходилось видеть такое на голубом экране.

Меня заинтересовало, что же проделывают телевизионные рекламисты, когда случается что‑нибудь подобное.

Итак, сцена в прачечной. Обладающий приятной внешностью диктор, держа в руке микрофон, останавливает первую входящую женщину.

— Прошу прощения, мэм. Как вас зовут?

— Джанет Дэймонд. Я домашняя хозяйка, и у меня трое ребят.

— А каким стиральным порошком вы пользуетесь, миссис Дэймонд?

— «Блистательным». Уже несколько лет.

— Очень хорошо. Мы хотим провести сегодня небольшой эксперимент, миссис Дэймонд. Возьмем половину вашего белья и выстираем его «Блистательным». А на другой половине попробуем наше новое сильно действующее средство «Белый гром», предназначенное специально для очистки детской одежды.

— Чудесно.

— Сперва нам придется завязать вам глаза, миссис Дэймонд, чтобы была полнейшая уверенность, что испытание проводится честно. Возьмите коробку и насыпьте из ковшика в машину. Великолепно. Ну, а теперь подойдите сюда и насыпьте в другую машину. Я разделил ваше белье пополам… Отлично, миссис Дэймонд, снимите теперь повязку и взгляните на эти две кучки одежды. Которая из них белее?

— Вот эта!

Диктор задыхается от волнения.

— Пожалуйста, посмотрите еще раз, миссис Дэймонд.

— Эта груда действительно выглядит гораздо белее!

— Наглость! — кричит режиссер.

Диктор говорит:

— Она сказала, что груда, выстиранная «Блистательным», чище, чем вымытая «Белым громом».

— Вы что, с ума сошли? — орет режиссер, обращаясь к миссис Дэймонд. — Вы считаете, что эта груда белее?

Миссис Дэймонд тоже повышает голос:

— Вы же хотели, чтобы я сказала правду?

— Кто говорил, что мы хотели, чтобы вы сказали правду? Мы хотели, чтобы вы заявили, что «Белый гром» сделал белее ваше белье.

— Тогда почему вы завязывали мне глаза? Почему не сказали, про какую кучку я должна сообщить, что она белее?

— Потому, бестолковая, что мы хотели, чтобы испытание выглядело честным.

— Как вы смеете так со мной разговаривать… Я требую, чтобы вы оплатили перестирку детского белья после вашего «Белого грома».

Режиссер сует ей деньги и кричит своей команде:

— Складывайтесь! Мы уходим из этого сумасшедшего дома!

Миссис Дэймонд спрашивает:

— А когда это будут показывать по телевидению? Я позвоню матери, чтобы она посмотрела.

— Когда рак на горе свистнет! — отвечает режиссер неудавшегося эксперимента.

 

ПОЛЁТ С РЕБЕНКОМ

Из тяжелого испытания путешествие превращается в сплошное удовольствие, когда вы подымаетесь в воздух с малышом. Следует только заранее уведомить аэрокомпанню, чтобы она подготовила некоторые вещи, создающие ребенку удобства.

Если ребенок очень мал, затейте игру, знакомящую его с окружающими предметами. С момента, как самолет оторвался от земли, малыш должен чувствовать себя совсем как дома. Вы можете захватить с собой его любимую игрушку, которая займет его, и он станет гораздо увереннее.

Дети любят летать! Они наслаждаются волнующей обстановкой на борту большого самолета, следят за проплывающими в окнах облаками. Эти переживания они запомнят навсегда, будут их лелеять. Да и мать, путешествуя с детворой, сэкономит время и силы.

Из рекламной брошюры, распространяемой Аэротранспортной компанией

Я прочел эту брошюру недавно во время перелета через Атлантический океан. Рядом стоял на сиденье и глядел через мое плечо мальчуган в возрасте двух с половиной лет, связанный со мной узами родства.

Хотелось бы привлечь внимание аэрокомпании к некоторым обстоятельствам. Я буквально следовал преподанной инструкции, но мне кажется, что человек, писавший эту брошюру, никогда не подымался выше тридцатидюймового письменного стола.

Прежде всего совсем не легко, как это рекомендуется в брошюре, захватить с собой любимую игрушку ребенка. В данном случае такой игрушкой оказался бурый мишка Тедди ростом выше метра. Хотя аэрокомпания и желает, чтобы мой ребенок чувствовал себя в самолете спокойно и уверенно, тем не менее указывает, что все мишки Тедди размером с метр и выше занимают столько же места, сколько и двух с половиной годовалый ребенок, и за их провоз надо платить, как за ребенка.

Мы оставили мишку дома. И тотчас же, как Икс–младший вступил на борт самолета, стала очевидна полная «неблагонадежность» малыша. Он отказался застегнуть свой спасательный пояс и испортил стюардессе все ее объяснение, как правильно пользоваться спасательным жилетом. От огорчения он истошно вопил во время показа, и я твердо уверен, что, если бы произошел несчастный случай, очень немногие пассажиры знали бы, как им следует поступать.

Как только самолет поднялся в воздух и «опасность» миновала, Икс–младший решил застегнуть спасательный пояс. Он застегнул также мать и отца, и стюардессе пришлось их отстегивать.

Детей обычно кормят в самолете первыми. Теоретически это правильно, но что получается на практике? Ребенок быстро справляется со своей едой и, когда остальные пассажиры приступают к приему пищи, начинает бродить вдоль прохода, уставившись им в рот. Немногие могут выдержать этот взгляд, и прежде, чем я сообразил, что случилось, Икс–младший ухитрился добыть три куска торта, телячью отбивную и миску салата.

Когда ребенку надоедает «следить за проплывающими в окнах самолета облаками» (обычно это занятие занимает не более 30 секунд), он направляется к фонтанчику. Для малыша этот фонтанчик — наиболее интересная деталь самолета. Аэроинженеры постарались сделать так, чтобы кнопка для пуска воды была недоступна для детских лапок. Эта мера не обескураживает ребят. Что касается Икса–младшего, он стащил дамский футляр для ювелирных изделий, кинокамеру, толстую книгу, взгромоздил все это и ухитрился не только добраться до пусковой кнопки, но и истребить месячный запас бумажных стаканчиков аэрокомпании.

Вопрос о том, должны ли родители разрешать ребенку бродить вдоль прохода ночью или же забрать его на свое сиденье, — дело совести каждого. Отпустив ребенка бродить, вы сможете, вероятно, поспать сами, но лишите этой возможности остальных пассажиров.

Утром я имел объяснение с несколькими пассажирами, глаза которых были налиты кровью. Не было никаких сомнений в том, что путешествие с ребенком останется в их памяти незабываемым переживанием.

Правильно поступил Линдберг. Он перелетел Атлантику один.

 

РЕЦЕПТ РЕНТАБЕЛЬНОСТИ

Лонг–Айлендская железная дорога испытывает финансовые затруднения. Что же можно предпринять, чтобы сделать ее прибыльной и чтобы это было выгодно для всех пассажиров?

Оказалось, что этот вопрос уже решен экономистом из журнала «Задвижной состав». Он утверждает: «Неприятности, возникающие на массовом транспорте, вызваны тем, что там никому не приходит в голову использовать преимущества американской трудовой этики. Ведь большинство американцев чувствуют себя просто не в своей тарелке, если праздно проводят время».

— Это правда! — согласился я.

— А где у нас в Америке вы обнаружите больше всего бездельничающих людей?

— В поездах и автобусах!

— Правильно! В поезде или междугородном автобусе нет подходящей работы для человека, — сказал экономист. — Именно здесь воочию можно увидеть, как Соединенные Штаты впустую растрачивают один из величайших источников рабочей силы. Миллионы людей проводят миллионы часов, ничего не делая.

— А у вас есть на этот счет какой‑то план? — спросил я.

— Да! Мы обязаны предоставить этим пассажирам работу, заполнить их время полезным трудом, который даст им удовлетворение, а также позволит заработать дополнительные средства на оплату дорожающих билетов.

— Как же это сделать?

— Каждый, кто садится в поезд или автобус, нагружается частями телевизиров или радиоприемников. И в то время, пока пассажир добирается до дели своего путешествия, ему вменяется в обязанность трудиться над сборкой аппаратов.

— О! Как это повысит производство радиоприемников!

— Поездной кондуктор либо водитель автобуса будут действовать как прорабы, отвечая за то, что аппараты собраны правильно и прошли осмотр.

— Вот это удар по японской электронной промышленности! — воскликнул я.

— Каждый пассажир будет получать сдельную оплату. Те, кто живет далеко от Айленда, должны будут собрать по два или по три аппарата, прежде чем достигнут Пенсильванской станции. А тем, кто живет ближе, придется удовлетвориться сборкой одного. Впрочем, они будут иметь право на добавочное время в случае опоздания поезда.

— Наш конкурент европейский «Общий рынок» обречен на провал! — сказал я.

— Как только пассажиры станут умелыми и искусными работниками, мы будем размещать среди них заказы на сборку фотоаппаратов, магнитофонов и карманных счетно–решающих устройств. Лонг–Айлендская железная дорога превратится в самую длинную в мире поточную сборочную линию.

— Фантастично! — подтвердил я. — Люди будут бороться за то, чтобы ездить поездом или автобусом. А как быть с пассажирами, которые стоят?

— На их долю достанется монтаж вертикальных устройств, — уточнил экономист.

— Это, безусловно, поможет железным дорогам вести дело с прибылью! — констатировал я.

— Гораздо важнее, что это даст людям чувство самоуважения и вызовет стремление пользоваться железнодорожным транспортом. С годами исчезли очарование и удовольствие от поездок железной дорогой. Но коль скоро вы предоставите пассажиру полезную работу, которую ему придется делать своими собственными руками, он станет добропорядочным членом общества.

 

ЕЩЕ ОДИН ВАЛАЧИ

[32]

Не знаю, как реагировало остальное население страны, но в нашей семье показания Валачи произвели огромное впечатление. Как раз на следующий вечер, в час ночи, чтобы быть точным, когда мы ложились спать, жена сказала:

— Мне хочется тебе кое‑что сообщить.

— Что именно?

— Джоэл сегодня украл деньги!

Джоэлу всего десять лет, кражи в семьях случаются, и я поэтому не слишком был взволнован.

— Сколько он украл?

— Пять центов.

— Ты бы лучше призвала комитет Макклеллана, — сказал я, взбивая подушку.

— Не превращай это в шутку. Меня беспокоит не сумма, а то, что он лжет. Я спросила, куда он девал пять центов, и в ответ услышала, что он их потерял, а позже обнаружилось, что Джоэл потратил деньги на сладости.

— Настоящая «Коза Ностра», — промычал я. — Быть может, мы перенесем слушание дела на утро?

— Ты, конечно, хочешь, чтобы сын вырос гангстером, но я этого не хочу. Ты относишься ко всему слишком беспечно.

— Все ребята занимаются воровством в десятилетнем возрасте, — сказал я, пытаясь призвать на помощь логику, которая обычно ускользает от нас в полночь. — И когда они крадут, то лгут. Какой же он вор, если тотчас же, как ты его спросила, сознался.

— И ты крал, когда тебе было десять лет?

— Крал ли я? Да, крал все, что превышало по стоимости двадцать пять центов.

— Ты подаешь прекрасный пример. Если хочешь знать правду, по–моему, у Джоэла преступные инстинкты…

— У всех десятилетних мальчишек преступные инстинкты.

— Если ему нужны были пять центов, почему он не сказал для чего?

— Потому, что тогда не будет удовольствия, а воровство— это удовольствие. Ты и представить не можешь, как восхитительны сладости на ворованные деньги.

Я решил, что дискуссия закончена, и уже задремал, когда она сказала:

— Быть может, ты дашь ему несколько уроков верховой езды?

— Для чего? — спросил я, стараясь подавить зевок.

— Следует пробудить у него новые интересы, а ты ничего не делаешь для этого. Неудивительно, что он становится преступником.

— Что же, по–твоему, я должен с ним делать?

— Возьми его на рыбалку. Поиграй с ним в футбол. Делай то, что другие отцы делают для своих сыновей.

— Я не люблю удить рыбу, а ему совсем неинтересно играть со мной в футбол. И вообще, по–моему, нечего менять что‑либо в нашем образе жизни только из‑за того, что он украл пять центов.

— Вероятно, отец Валачи говорил то же самое о своем сыне…

— Не знаю, так ли это или нет, но мне хорошо известно, почему Валачи стал дурным человеком.

— Почему?

— Он стал преступником только потому, что его мать никогда не давала отцу спокойно заснуть!

 

РАЗВОД ПО–АМЕРИКАНСКИ

В бюро советника по семейным делам вошла супружеская пара. Оба явно нервничали.

— Итак, в чем дело? — спросил советник, когда они присели.

— Мы хотим развестись, — сказала женщина и заплакала.

— Это единственный выход! — всхлипнул мужчина.

— Погодите минутку. Тут возможно и иное решение! — воскликнул советник. — Любите ли вы друг друга?

— Очень! — ответила женщина.

— Больше, чем вы можете представить! — присоединился к ней мужчина.

— Так в чем же загвоздка?

— В уплате налога, — сказал мужчина. — Как супружеская чета мы вносим в департамент налогов и сборов ежегодно на 3000 долларов больше, чем если бы жили врозь. А деньги нам очень нужны. Поэтому мы решили развестись.

— Это не так просто, — заметил советник. — В соответствии с правилами о взимании налогов развод не будет признаваться до тех пор, пока не выяснится, действительно ли расторгнут брак. Если же вы опять вступите в брак после того, как закончится сбор налогов, департамент станет считать это формой увертки от уплаты налога, и вы пострадаете.

Женщина снова разрыдалась.

— Давайте посмотрим, не найдется ли какой‑нибудь более обоснованный повод для развода. Не фигурирует ли тут другой мужчина либо другая женщина.

— Нет! — заявил супруг. — Я никогда не изменял жене.

— А я никогда не обманывала мужа!

— Департаменту налогов это не придется по вкусу. А как насчет серьезных расхождений по поводу денег?

— Они бывают только в связи с налогом, который мы платим, — сказал муж. — Все дело, видите ли, в налоговой таблице для семейных. Мы думаем, что ее нельзя считать справедливой, и поэтому решили развестись и продолжать жить вместе, как будто ничего не произошло.

— Это не решение вопроса, — заявил советник. — Любой заподозрит, что за этим скрывается обман государства. Кому‑нибудь из вас придется выехать из дома.

— А если после развода мы будем жить в разных комнатах и закрывать двери на замок? — осведомился супруг.

— По–моему, — ответил советник, — из этого ничего не выйдет. Если хотите добиться налоговых благодеяний, придется вам испытать горечь и боль настоящего развода. Иными словами, лучше остаться супругами и платить, памятуя нашу поговорку: «Кто платит, тот и распоряжается».

— Как долго должны мы оставаться разведенными, чтобы удовлетворить требования департамента налогов и сборов?

— Думаю, для того, чтобы сэкономить на налоге, вам придется разводиться и вновь заключать брак каждые двенадцать месяцев, а это весьма пагубно отразится на детях.

— Так что же нам посоветуете?

— Вы оба нуждаетесь в семейной терапии. Пройдя ее, вы, возможно, станете безболезненно переносить все это.

— А вы возьмете нас в пациенты?

— Не могу, — сказал советник. — Это не моя специальность!

 

МУСОР — ЭТО ПРОБЛЕМА

Что сегодня является наиболее жгучей проблемой в Соединенных Штатах?

Если поговорить с жителями Нью–Йорка, их волнуют горы мусора. Я прошелся недавно по улицам Манхзттаиа со своим другом Векслером, и мы видели огромные свалки пластмассовых мешков и переполненные, переливающиеся через край мусорные баки.

Векслер сказал:

— Вот тот политический вопрос, с которым наши лидеры должны срочно справиться во избежание крупных неприятностей.

— Ты думаешь, что именно мусор выводит из равновесия большинство людей? — спросил его я.

— Не мусор, а провал с его уборкой. Много проблем расстраивает людей в этой стране — безработица, инфляция, рост преступности. Но все это вещи, о которых читаешь или слышишь, а мусор ты видишь собственными глазами, обоняешь своим носом. Это все двадцать четыре часа в сутки напоминает о том, что в стране творится что‑то неладное, и тебе хочется бежать. отсюда.

— Если ты покинешь город, разве это вернет уборщиков мусора?

Векслер показал на небоскребы из сплошного стекла, мимо которых мы проходили:

— В этих конторах люди зарабатывают 30, 40, 50 и 100 тысяч долларов в год. Сотня их не заменит одного уборщика мусора.

— Это правильно, но никто не хочет платить уборщику мусора ставку метрдотеля.

— Сейчас они этого не делают, но скоро будут вынуждены. Страна меняется. Если перед людьми стоит вопрос — потратить миллиард долларов на новый авианосец или же иметь приличную, регулярную систему уборки мусора, то в любой день недели они выберут последнее. Ты думаешь, кого‑нибудь беспокоит, окажем ли мы военную помощь Турции? Никого! Но любого волнует, кто уберет снег с улиц.

— Что же ты предлагаешь?

— Думается, мы должны завести министерство уборки мусора с таким же точно бюджетом, как у министерства обороны. В его задачу будет входить совершенствование новых видов оружия, которые решат проблемы отбросов.

— Разве не правда, что богатство страны определяется изобилием отбросов на ее улицах?

— Нет. Экономическое процветание нации зависит от того, сколько людей располагает тачкой для мусора. Знаешь ли ты, почему никто не хотел покупать долговые обязательства Нью–Йорка? Потому, что любой банкир и биржевой маклер вынужден обходить переполненные баки с мусором на своем пути к работе. Кто захочет вкладывать свои средства в город, который не знает, что делать с отбросами?

Мы достигли 10–й авеню. На всем ее протяжении, сколь охватывал глаз, высились груды мусора.

— Наша ошибка, — сказал Векслер, — в том, что каждый раз, когда в Нью–Йорк приезжают высокопоставленные гости из Вашингтона, в том числе и министр финансов, мы везем их по роскошной Парк–авеню. А следовало бы направлять их по этой улице и снабжать противогазами!

 

МОЯ ПЕРЕПИСКА

Дорогой Арти! Недавно мой муж явился домой поздно вечером, изнуренный и осунувшийся. На вопрос, где пропадал, он ответил, что выпивал с какой‑то стюардессой в коктейль–холле. Думаю, что он соврал! Уверена, что он гонялся за горючим и раздобыл его, а историю с коктейль–холлом и стюардессой придумал, опасаясь, что если я пронюхаю о бензине, то захочу воспользоваться его машиной. Что мне делать?

Удрученная Берта.

Милая Берта! Мне кажется, что Ваши подозрения вполне обоснованны. Выдумка о выпивке со стюардессой— давнишнее алиби, которое применяют мужчины в дни нефтяного кризиса. Мой совет: отыщите в карманах его брюк или в бумажнике кредитную карточку и квитанцию бензиновой станции о получении денег. Если Вы обнаружите таковую, уличите его и скажите, что или он предоставит Вам для поездок свою машину, либо Вы вынуждены будете поговорить с Вашим адвокатом. Если же обнаружите, наоборот, счет коктейль–холла, извинитесь за то, что думали о нем так дурно, подозревая, что он скрыл заполненный бак.

А. Б.

* * *

Голубчик Арти! Я люблю молодого, красивого, богатого парня из очень хорошей семьи. У него прекрасная машина «Линкольн–континенталь» и 60–футовая яхта с дизельным мотором. Он влюблен в меня по уши и желает жениться на мне, но мои родители хотят выдать меня замуж з–а жирного, глупого служащего станции обслуживания автомашин неподалеку от нашего дома. Они говорят, что я должна хорошенько подумать о своем будущем, утверждают также, что хорошенькие девушки ни в коем случае не должны выходить замуж за обладателя мощного «Линкольн–континенталя». Как мне быть?

Печальная, плачущая Энн.

Милая Энни! Боюсь, что Ваши родители правы. Вы совершите большую ошибку, выйдя замуж за богатого парня, хотя бы и любимого Вами, тогда как имеется возможность стать женой кого‑то, кто сможет поставлять необходимое горючее до конца Вашей жизни. У очень немногих девушек есть шанс выйти замуж за служащего бензоколонки, и Вы должны быть благодарны родителям, раздобывшим такового для Вас. Скажите Вашему богатому дружку, чтобы он катился прочь.

А. Б.

* * *

Глубокоуважаемый Арти! Я холостяк, и мне нравится веселое времяпрепровождение. На днях я стоял со своей машиной в длиннющей очереди за бензином, и вдруг интересная цыпка с выражением страдания на лице медленно подкатила к очереди. Она подмигнула мне, и я позволил ей влезть в очередь передо мной. Мы разговорились, и она дала мне понять, что, наполнив свои баки, мы отправимся вместе и хорошо проведем время. Но, получив свои 10 галлонов горючего счастья, она тотчас быстро уехала, оставив меня с носом у помпы. Что вы думаете о такой разновидности девушек?

Обиженный Вилли.

Дорогой Вилли! Я получил сотни писем от мужчин, испытавших подобное приключение. Таких девушек много, и у них есть даже прозвище «Бензоприставалы». Надеюсь, что этот случай послужит Вам уроком. В следующий раз, прежде чем впускать девушку перед собой в очередь, попросите ее водительские права. Если она их не даст, знайте, что она собирается Вас одурачить.

А. Б.

 

СОУС КАК ГОРЮЧЕЕ

Раскрывая теперь газеты, вы каждый раз натыкаетесь на разные новомодные предложения, которые спасут нас от нефтяного кризиса. Вы узнаете о болотном газе метане, который можно добывать из мусора. На следующий день вам сообщают об океанских волнах, которые можно укротить, а затем, конечно, об энергетических ресурсах ветряных мельниц.

Не могу относиться к этому серьезно, а вот Карбэнкл, тот может. Месяц назад он сказал мне:

— Ты слышал о новом синтетическом горючем, которое даст нам миллион баррелей ежедневно?

— Нет, —ответил я. — Что это такое?

— Лосьон для кожи после бритья. Один профессор Массачусетского технологического института обнаружил, что этот лосьон содержит алкоголь. Он разработал методику изъятия ароматических веществ и с помощью крекинг–процесса добился горючего для автомашины.

— Великолепно! — воскликнул я. — Когда же начнут выпускать это горючее?

— Видишь ли, пока цена его слишком высока. Пол–литра лосьона стоит двадцать пять долларов. Но если страны ОПЕК опять поднимут цены на нефть, эта штука скоро сможет конкурировать с ними.

Несколько дней спустя он снова вернулся к данной теме:

— Все в порядке — с арабами покончено. Один геолог в Колорадо изобрел метод выжимания нефти из дорожного асфальта. Он получил литр сырой нефти из мили асфальтового шоссе и подсчитал, что, использовав все асфальтовые дороги Америки, мы добьемся самообеспечения нефтью к 1989 году и сможем послать Иран к черту.

— Я знал, что что‑то получится. Впрочем, подожди минутку! Если выкопают весь дорожный асфальт в Соединенных Штатах, то нельзя будет ездить на автомобилях.

— Точно! Он сейчас выпрашивает субсидию в департаменте энергетики.

— Чтобы продолжать исследование?

— Нет! Для залога, чтоб его отпустили на поруки. Его арестовали за то, что он выкопал участок на автостраде.

Целую неделю Карбэнкла не было слышно. Затем он, возбужденный, позвонил мне по телефону:

— В Нью–Джерси объявился человек, который завершил систему получения угля из золота. Из тонны золота получается тонна великолепного угля.

— А как это делается?

— Как только ты раздобудешь золото, клади его в вагранку с дутьем при температуре 1500 градусов. Образуется газ, который ты откачаешь сифоном. Остаток на дне вагранки затвердеет и будет похож на уголь. Ты соскребешь его и придашь форму гранул. Тонны хватит на всю зиму. Вся прелесть в том, что уголь, сделанный из золота, не загрязняет воздуха.

— Это звучит как решение проблемы, — сказал я.

Спустя несколько дней снова раздался телефонный звонок.

— Ты смотришь телевизионные передачи? — спросил Карбэнкл.

— Нет!

— В передаче «Сегодня» показывали парня, который запустил свою машину на остром перечном соусе. Он рассказал, что смешивает три галлона перечной приправы с одним галлоном неэтилированного бензина и ему хватает бака горючего на целый месяц. Парень говорил, что все нефтяные компании давно уже знают об этом, но скрывают, чтобы сохранить свои огромные прибыли.

Вчера Карбэнкл позвонил опять:

— С энергетическим кризисом — все! Четырнадцатилетний бойскаут ц Посадене потер две палочки одну о другую и раздобыл огонь. Национальная академия наук успешно повторила этот эксперимент. В нашей стране достаточно палок, чтобы осветить каждый дом в Соединенных Штатах Америки до 2000 года.

— Ну, а потом что будем жечь?

— Мебель! — ответил Карбэнкл, — Это гораздо дешевле, чем нефтяное отопление!

 

ЕГО ЗОВУТ ГАРОЛЬД

Переехав в новый дом, я обнаружил факт, который должен потрясти любого в Соединенных Штатах. А обнаружил я, что американцы — нация посредников, комиссионеров и субподрядчиков и что во всей стране есть только один человек, который действительно что‑то производит.

Его зовут Гарольд.

Обнаружилось это совсем случайно. Я позвонил в фирму, которая взялась сделать мне книжные полки и, потребовав к телефону ее руководителя, пытался выяснить, почему не выполнен мой заказ. Он запинался, мямлил, но в конце концов признался, что его фирма в настоящее время не делает книжные полки, — она по субдоговору передала эту работу другой компании. Позвонил в эту компанию, и там мне сообщили, что работа по субконтракту передана предприятию в Висконсине, которое специализировалось по производству книжных полок. Пришлось звонить в Висконсин, и выяснилось, что и эта фирма не делает книжные полки, а лишь доставляет древесину.

— Вот те раз, а кто же делает книжные полки?

— Их делает Гарольд! — ответил управляющий.

Попросил у него адрес этого Гарольда и, движимый не только любопытством, отправился его повидать.

Гарольд жил на ферме около Делавера. Нашел его в огромном сарае среди токарных и металлорежущих станков, лесоматериалов, пил, сверл, электрооборудования, прессов и обивочного материала. Во всех углах сарая были свалены большими кучами всякие приспособления, мебель для обивки, лампы для починки, шифоньеры и письменные столы для ремонта.

Когда я вошел в сарай, Гарольд кричал по телефону: «Но у меня ведь всего две руки!»

Он повесил трубку и сказал:

— Каждый хочет получить поскорее… Это звонила женщина из Орегона. Она уже шесть лет дожидается из обивки два стула.

— Скажи мне, Гарольд, — обратился к нему я. — Неужели это правда, что ты единственный в Соединенных Штатах, кто может что‑то производить?

— Эго как раз то, что они мне говорят, — ответил он, закладывая в рот жевательный табак. — Был в Денвере парень, который тоже работал, но решил уйти в торговлю. Так что я теперь остался в одиночестве.

— Но как можешь ты делать все сам?

— Нелегко, конечно, но имеются 14 миллионов 587 тысяч 908 субподрядчиков, зависящих от меня, и если я не буду работать, все они останутся без дела.

— Но непременно должен быть еще кто‑то, кто обладает твоим мастерством и может делать твою работу.

— Ты это тонко подметил, но не могу найти никого себе в помощь. Сын сперва помогал, но выяснил, что гораздо лучше оплачивается приемка заказов. Так я и остался совсем один…

— Да, видимо, это факт, что ты единственный, кто что‑то производит в Соединенных Штатах. Долго ли мне придется ждать свои книжные полки?

— Полагаю, долго. Работы по горло, и я делаю все, что могу. Знаешь, ведь я до сих пор не сделал книжные полки для члена Верховного суда Оливера Венделла Холмса.

— Но ведь он давно скончался!

— Никто мне об этом не сообщил, а у меня больше нет возможности читать газеты, — оправдывался Гарольд. — Ну что ж, я смогу продвинуть твой заказ.

— Когда же я смогу получить свои полки?

— Не очень скоро. Ты меня извини, пожалуйста, но я теперь работаю над лампой для президента Гардинга. Это очень важный заказ.

— Гарольд, президент Гардинг тоже давно умер!

 

РОМАНТИКА, РОМАНТИКА!

Одна из проблем современного брака и семейного счастья — это исчезновение романтики из нашей жизни. Мой приятель удачно разрешил эту проблему. Каждую неделю у него «приключение» с собственной женой. В то утро он нежно ее целует и отправляется на работу, а в полдень звонит по телефону и шепчет в трубку:

— Говорит Джордж. Муж дома?

— Нет! — отвечает жена. — Мой остолоп ушел на службу.

— Мне бы хотелось повидаться с тобой во второй половине дня.

— Не могу! Я должна быть дома, когда ребята вернутся из школы.

— Попроси соседку позаботиться о них. Скажи, что тебе крайне необходимо съездить в центр.

— Удобно ли это?

— Пожалуйста, милая, мы так давно не виделись!

— Ой, я так боюсь.

— Я люблю тебя!

— Я приду… Где мы встретимся?

— Там, где никто нас не узнает. Буду ждать в три часа на углу авеню Ф и 14–й улицы.

Жена сговаривается с соседкой относительно детей, надевает самое нарядное платье и отправляется в центр. Она проходит два квартала и ждет на углу.

Появляется муж. Она быстро оглядывается вокруг и вприпрыжку бежит к нему.

— Мне кажется, что нас никто не видел! — говорит она нервно.

— Успокойся! — отвечает муж.

— Куда мы пойдем? — спрашивает она.

— Здесь есть мотель по ту сторону моста, остановимся там.

— Но у нас нет багажа! — протестует она.

— Остановимся там. Ты подождешь в машине, а потом мы пройдем в номер.

Когда они попадают в комнату, ей становится смешно.

— Я не захватила даже зубную щетку.

— Я думал о тебе всю неделю, — говорит он, целуя ее.

— Я тоже ждала этого момента и думала, что он никогда не наступит.

— Мне очень хотелось позвонить тебе, но я боялся, что он возьмет трубку.

— Да он ни за что не оторвется от телевизора… А твоя жена ничего не подозревает?

— Она слишком занята детьми, чтобы подозревать. Я просил секретаршу на случай, если она позвонит, сообщить, что я на совещании.

— Как долго все это может продолжаться?

— Мы должны быть благодарны и за то, что есть.

— Жаль, что мы не встретили друг друга раньше.

— Ты права!

В шесть часов они покидают мотель, и мой друг расстается с женой на углу авеню Ф и 14–й улицы.

— До следующей недели, милая, — говорит он, целуя ее.

— Мне эта неделя покажется годом, — отвечает она плаксивым голосом и, не оглядываясь, вскакивает в подошедший автобус.

Через час ее супруг прибывает домой.

— Что нового? — спрашивает он небрежно, слегка коснувшись ее щеки.

— Обычный скучный день. А у тебя?

— Ничего. Еще денек, заполненный мелкими дрязгами, — зевая, отвечает он.

Каждый про себя улыбается, и они садятся обедать.

 

ТРУДНО БЫТЬ БЕЗУПРЕЧНЫМ МУЖЕМ

Мне не совсем удобно признаться в этом, но я безупречный муж. Я не тщеславен, и мне нет нужды хвастаться, тем более что я знаю, что быть безупречным мужем — это божий дар, с которым люди рождаются.

Безупречный муж — тот, кто способен видеть недостатки своей жены, исправлять их, если это необходимо, и указывать ей, когда она поступает неправильно.

Специалисты в области семейной жизни, утверждают, что счастливые союзы встречаются тогда, когда один из супругов безупречен, а другой нет. Больше всего неудачных браков, когда оба супруга совершенны или же оба далеки от совершенства. Мне повезло — я подыскал себе несовершенную жену, и в результате у нас очень счастливый брак.

Нелегко быть безупречным мужем. Прежде всего, вы всегда должны быть правы, и это может стать даже стеснительным — постоянно указывать жене на ее ошибки. Время от времени она доходит до белого каления и кричит: «Если б я могла хоть разок быть правой! Это все, что я прошу. Позволь мне…»

Я рад бы доставить ей такую возможность, но как я могу это сделать, когда она всегда не права. Допускаю даже, что я мог бы сжульничать, притвориться, что она права, но как может жена уважать мужа, который ошибается?

Позвольте мне рассказать о некоторых проблемах, с которыми сталкивается безупречный супруг.

Его жена была весь день дома с детьми. Нервы у нее напряжены до предела. Она пронзительно кричит: «Подождите, придет отец!»

И вот безупречный супруг дома. Его роль — роль верховного судьи. Он должен выслушать обе стороны. Во многих случаях я бываю вынужден вынести решение против жены. Она может требовать, чтобы мой сын отправился в постель без ужина и чтобы моей дочери было запрещено катание на коньках. Но, выслушав аргументы, я выношу решение в пользу ребят. Естественно, жена разочарована, а иногда может даже разгневаться. У меня нет выбора. Ведь я безупречный отец и не хочу, чтобы дети дурно обо мне думали.

Как безупречный супруг я при случае указываю жене на недостатки ее родственников. Иногда она считает мою критику несправедливой. Я объясняю ей, что она ослеплена любовью к своей семье, а мне, постороннему, легче заметить недостатки ее родни.

Если один из супругов безупречен в семейной жизни, он безупречен и в общественной жизни. В гостях я чрезвычайно любезен с дамами. Моя жена всегда считает, что в компании я должен бы уделять ей больше внимания и некоторые наши ссоры вызваны моими ухаживаниями за другими женщинами.

Она никак не может понять, что, так как я безупречный муж, ей не следует быть собственницей по отношению ко мне. Мужья тех женщин, с которыми я разговариваю, далеко не безупречны, и эти женщины могут нуждаться в дружеском участии или симпатизирующей улыбке. Но моя жена воспринимает все это как флирт.

Некоторые мужчины думают, что для того, чтобы стать безупречным мужем, им следует помогать дома, подстригать газон, выносить мусорное ведро, прибирать подвал, чинить крышу. Все это чепуха. Король не выполняет обязанностей сторожа, премьер–министр не моет свою автомашину. Если вы безупречный супруг, то должны настойчиво утверждать свое достоинство и авторитет. Пусть люди с недостатками выполняют черную работу.

Если вы замужем за безупречным человеком, вы, вероятно, заметили в своем собственном супруге все черты, отмеченные мной. Если же вам не повезло, то не сожалеете ли вы, что вышли замуж не за меня?

 

ДРЕВЕСНАЯ ХИРУРГИЯ

Век специализации затронул все звенья нашего общества. Недавно что‑то произошло с деревом. Умирал чудесный огромный дуб, и мы немедленно позвали древесного хирурга.

Сперва он не хотел прийти.

— Очень сожалею, но я по домам не хожу, — объяснил он.

— Тогда я срублю дерево и приволоку его к вам! — воскликнули мы истерически.

— Без паники! Я приеду!

Три дня спустя он прибыл. Обошел дуб и покачал головой, затем дотронулся до ствола, посмотрел на ветви и сказал:

— Дерево очень больное.

— Мне это известно. Сможете ли вы спасти его?

— Не нравится мне вид этих поникших сучьев.

— Мне также. Что вы с ним можете сделать?

— Я не специалист по сучьям, — объяснил древесный хирург. — Мое дело главный ствол.

— А не знаете ли вы хорошего знатока сучьев?

— Известен мне один. Думаю, он вам пригодится. Обойдется это в двадцать пять долларов.

Спустя несколько дней появился специалист по сучьям. Он был сама деловитость.

— Придется повозиться с двумя сломанными сучьями и поврежденной главной ветвью. Но не нравятся мне эти повреждения у основания ствола, которые вызывают утечку жизненных соков.

— Что же делать? — спросили мы.

— Я не стану притрагиваться к сучьям, пока не будут вылечены эти повреждения.

— Так лечите их.

— Я не мастак по ним. Могу назвать такового.

Когда он закончит свою работу, я вернусь и обработаю сучья. Обойдется вам это в пятьдесят долларов.

Хирург по поврежденным основаниям ствола прибыл и проработал 20 минут. Затем сказал:

— Ваше дерево страдает от недостатка питания. Нужно его подкормить.

— Так кормите, — взмолились мы, — и не беспокойтесь относительно цены.

— Я не занимаюсь подкормкой деревьев, — сказал он с негодованием. — Вам нужен для этого специалист по корням.

— Знаете ли вы такового? — спросили мы.

— Есть один, но живет очень далеко. Я повидаю его и приглашу. Обойдется это вам в семьдесят пять долларов.

Через неделю прибыл специалист по корням со своей дрелью и приступил к работе. Он налил питательную жидкость в землю близ корней.

— Ну как, все в порядке? — спросили мы его.

— Приствольный круг у дерева слишком мал. Вы же душите растение. Я мог бы дать ему всю пищу планеты, а пользу это не принесло бы, раз ему не хватает воздуха и воды.

— Так зачем же вы его подкармливаете?

— Вы же сами просили!

— Видимо, приствольные круги не ваше дело?

— Да! Вам следует раздобыть каменщика. Ни один древесный хирург не прикоснется к приствольному кругу.

В конце концов мы нашли каменщика, который за 400 долларов согласился построить стенку вокруг дерева. Для этого понадобилось два дня, и когда он кончил, то сказал:

— Знаете, мистер, там действительно больное дерево.

— Знаю!

— Это, конечно, не мое дело, но я бы на вашем месте подыскал хорошего садовника.

 

ВИЗИТ К БАБУШКЕ

Многие обсуждают проблему «отцов и детей», но никто не отдает себе отчета в том, что бабушек и дедушек тоже беспокоят взаимоотношения с внуками.

Мой друг, назовем его Закаром Дэнбери, решил показать шестнадцатилетнего сына своей матери, которая обитает в доме для престарелых. Их приход обрадовал восьмидесятилетнюю миссис Дэнбери, но, к несчастью, у сына Зака были очень длинные волосы, и с этого начались неприятности.

— Мама, — сказал Зак, — это мой сын Бобби!

— Она очень красива, — заметила миссис Дэнбери.

— Да нет, мама, Бобби мальчик, а не девочка.

Миссис Дэнбери понимающе кивнула головой. Минутой позже она сказала:

— Бобби, надеюсь ты не позволяешь мальчикам дерзить тебе. Они теряют всякое уважение к девушкам, если те ведут себя легкомысленно.

— Бабушка, — возразил Бобби, — я не хожу на свидания с мальчиками. Я встречаюсь с девушками.

— Приятно это слышать, — ответила миссис Дэнбери. — У тебя никогда не будет забот, если ты встречаешься с девушками.

— Мама, — заметил Зак, — ты, видимо, не понимаешь, что Бобби мальчик и потому встречается с девушками.

Миссис Дэнбери, казалось, усвоила это, снова ответив понимающим кивком.

— Я вижу, ты носишь брюки, Бобби, — продолжала она, — Знаешь, когда я была девочкой, нам их носить не разрешали. Моя мать сделала мне, когда я была в твоем возрасте, кринолин для выхода на улицу. Не уверена, что ты знаешь, что это такое.

— Нет, бабушка, не знаю.

Миссис Дэнбери улыбнулась.

— Ни одна девушка теперь этого не знает.

Затем она внимательно уставилась на Бобби и сказала:

— Ты не пользуешься губной помадой?

Бобби отрицательно мотнул головой:

— Нет, бабушка, не пользуюсь.

— Ты должен гордиться ею, Закар, — сказала миссис Дэнбери сыну. — Если бы ты видел некоторых девушек, которые посещают своих бабушек, ты бы просто ужаснулся.

Она снова повернулась к Бобби:

— Умеешь ты готовить?

— Немного, — ответил Бобби.

— Учись стряпать. Ты никогда не удержишь мужчину, если не будешь уметь готовить.

Закар сказал:

— Мама, Бобби не надо стремиться искать мужчину, ведь он, во всяком случае, почти мужчина.

В глазах миссис Дэнбери блеснула явная усмешка.

— Большинство юных девушек, — сказала она, — думают, что они всегда будут выглядеть привлекательными. Позволь мне, Бобби, сказать тебе кое‑что. Сейчас ты красива, но так будет не всегда. Вот почему тебе нужно будет стараться удержать мужа. И мне хочется сделать тебе что‑нибудь приятное, раз ты навестила меня. Вот тебе двадцать долларов.

— Для чего? — спросил Бобби.

— Купи себе красивое платье. У меня нет никаких возражений по поводу того, что ты носишь брю–ки, но мне думается, что тебе следует иметь хороше: кое платьице в шкафу.

Бобби взял двадцатидолларовую бумажку.

— Спасибо, бабушка!

— Вот и хорошо, Бобби, — ехидно улыбнула миссис Дэнбери. — Миссис Добкин, она живет напр тив меня, всегда хвастается своей внучкой. Мне хот лось бы посмотреть на выражение ее лица, когда он увидит, что и у меня красивая внучка.

 

НЕ ВСЕ МУЖЬЯ ТРУСЫ

Пошли мы с женой послушать «Хэлло, Долли!» — новую музыкальную комедию с участием мисс Кэрол Ченнинг. Оперетта с огромным успехом прошла в Ва шингтоне, прежде чем увидела свет рампы на Бродвее. И действительно, вполне можно было осыпать похвалами и артистов, и музыку, и либретто, и режиссуру, и декорации, и костюмы… Но вот о публике хорошо отозваться я бы не смог. Особенно об одной женщине, сидевшей за моей спиной.

Эта леди принадлежала к числу тех неисправимых болтуний, которые словно знают, какие я беру билеты, и специально усаживаются поблизости. Так вот, эта прекрасная леди сумела не только испортить мне весь вечер, но и чуть не довела меня до развода с женой.

Леди, видимо, просто обожала эту оперетту. Как только мисс Ченнинг начинала петь, эта женщина принималась громко информировать мужа о своих ощущениях.

— Кэрол неотразима, не правда ли?! Ах, какая прелесть!.. Ты только взгляни на ее платье! Ах, как она поет!..

И так далее и тому подобное…

Еще до конца первого акта я сказал жене:

— Эта болтливая баба сведет меня с ума!

— Перестань говорить глупости! — зло прошептала жена.

— Я готов убить ее! И это было бы совсем не глупо!

— Замолчи! — потребовала жена.

Я умолк, но когда опустился занавес и мы прошли в фойе, я сказал жене:

— Я все же сделаю ей замечание.

— Не смей даже думать об этом!

— Почему?

— Потому что ты меня опозоришь.

— Почему она плохо подумает о тебе, если я скажу ей, чтобы она наконец заткнулась?! Уверен, что все мне будут благодарны!

— Если ты посмеешь сказать ей хоть слово, испортишь мне весь вечер.

— Но если я этого не сделаю, я позволю ей испортить весь вечер мне… И вообще я не понимаю, почему жены всегда боятся, что мужья их скомпрометируют? Уверен, что ты, например, встретившись с этой женщиной на дешевой распродаже вещей в универмаге, не задумываясь, наступила бы ей на ногу или отшвырнула бы в сторону, чтобы купить раньше, чем она!

— Как ты не можешь понять, что ей просто трудно удержаться.

— А мне — тем более! Удивляюсь, почему ее муж не скажет ей ни слова.

— Ну, а ты посмел бы мне сказать, чтобы я замолчала?

— Не раздумывал бы ни секунды!

— Что ж, это лишний раз характеризует тебя как вульгарного невежу! Я не удивлюсь, что после твоего замечания эта леди отвесит тебе пощечину!

Тут прозвучал звонок, и мы заняли свои места в зале.

Едва Кэрол Ченнинг появилась на сцене, прекрасная леди немедленно принялась за свое. Я не вытерпел, обернулся и как мог любезнее сказал ей:

— Не будете ли вы так добры заткнуться. Дайте людям послушать актрису!

Женщина побледнела. (Правда, не так сильно, как моя жена…)

— Джордж! — прошипела она, толкнув локтем своего мужа. — Джордж, этот тип оскорбил твою жену!

— Доигрался?! — таким же свистящим шепотом произнесла моя супруга. — Теперь ты знаешь, что тебя ждет после спектакля!..

Должен сказать, что в антракте я видел мужа болтливой леди. На мое несчастье, это был мужчина ростом в 190 сантиметров и весом не меньше 100 кило.

Едва кончился спектакль, мы, не дожидаясь конца оваций, поднялись с мест и поспешили к выходу. Я всей спиной ощутил, что этот огромный мужчина быстро движется за мной.

Он догнал меня у самых дверей, взял мощными ладонями за плечи и повернул лицом к себе. Глаза его лихорадочно блестели.

Он протянул мне руку и прерывающимся голосом сказал:

— Благодарю вас, сэр! Тысячу раз благодарю! У меня никогда не хватало смелости сказать ей это!

 

НЕ ДОМОГАЙТЕСЬ БАНКОВСКОГО ОДЕЯЛА

Помните это удивительное рекламное объявление, появившееся несколько лет назад и рассказывающее, что если вы приведете в банк приятеля и он откроет там счет, то вам предоставят за это что‑либо начиная от тостера для поджаривания гренок и кончая цветным телевизором?

Это была хитроумная уловка, и одни небеса знают, сколько людей затащили в банк их друзья. Пока новый вкладчик заполнял у окошка банковского кассира необходимые бумаги, приведшего его человека направляли в тайный банковский магазин подарков, где он мог выбрать себе сувенир.

Проделал такое и я. Несколько лет назад мне удалось уговорить своего приятеля Бринкерхоффа положить все сбережения во 2–й Национальный кредитный банк в Джорджтауне. За это я получил в виде премии электрическое одеяло.

Недавно вице–президент этого банка посетил меня. Он был очень раздражен. Оказывается, Бринкерхофф изъял свои фонды из банка.

— Мне очень неприятно слышать об этом, — сказал я. — Вероятно, он подсчитал и нашел где‑то лучшее применение для своих денег.

— Вы ответственны за то, что он забрал свой вклад.

— Почему? Ваши рекламные анонсы просили меня только доставить приятеля. В них ничего не говорилось относительно моей гарантии, что он останется вашим клиентом.

— Это должно было стать предельно понятным вам, когда вы получили от нас электрическое одеяло. Быть может, вы воображаете, что одеяла растут на деревьях?

— Вот те раз! Если хотите знать правду, Бринкерхофф и я больше не разговариваем.

— Что случилось?

— Три месяца назад моя жена проболталась, что я получил электрическое одеяло за то, что заманил его в ваш банк. С тех пор он перестал вкладывать деньги в банк, обвинил меня в том, что я ваш зазывала, и в гневе покинул мой дом.

— Вы очень плохо поступили. Ведь мы вас в свое время предупреждали: никому ни слова о подарке.

— Но в вашей рекламе ничего не говорилось о том, что я должен держать язык за зубами.

— Правильно, — сказал он, —но вы видите теперь результаты неосторожности вашей супруги. Вы потеряли друга, а мы его счет в банке.

— Большое дело! Банкиры должны рисковать.

— Банки не рискуют! Вот почему я вынужден просить вас вернуть электрическое одеяло.

— Вы с ума сошли. Я вовсе не собираюсь возвращать вам одеяло, полученное за то, что привел друга. Кроме того, собака выгрызла в одеяле огромную дыру, и проволока больше не действует.

— Это легко исправить. Откровенно говоря, нас одеяло не интересует, но мы не можем позволить людям пользоваться полученным от нас подарком за доставку новых клиентов, которые потом изъяли свой вклад. У нас не благотворительное заведение.

— Мне это понятно, но моя собака полюбила это одеяло, и она оторвет мне руку, если я отдам его вам.

— Вы должны были подумать об этом прежде, чем приводить Бринкерхоффа в банк.

— Быть может, если вы дадите ему электрическое одеяло, он вернет банку свои деньги?

— В рекламе специально оговаривалось, что подарки получают лишь друзья будущих клиентов. Так что ответственность лежит на вас. Вы за него ручались.

— Одеяло я обратно не отдам!

Вице–президент сказал:

— Нам хочется избежать безрассудства. Мы даем вам срок до понедельника — доставить Бринкерхоффа обратно. Если этого не сделаете — никто не разрешит вам приводить опять друга в наш банк.

 

КАК РАЗДОБЫТЬ ДЕНЬГИ НА БЕНЗИН

Цены на бензин вздымаются все выше и выше, и люди обращаются за помощью, добиваясь долгосрочного кредита. Описываемая сцена происходит в филиале одного из американских банков.

Мистера Клингла подводят к письменному столу сотрудника банка, ведающего займами.

— Могу ли я оказать вам помощь, мистер Клингл?

— Да, сэр. Мне хочется сделать заем для приобретения бензина.

— Очень хорошо. Сколь велика будет ваша покупка?

— Полный бак. Мы желаем съездить на церемонию вручения нашей дочери диплома об окончании колледжа.

Служащий банка вынимает бланк.

— Обычно мы не ссужаем деньги на полный бак бензина без некоторого обеспечения. Что в этом плане вы собираетесь представить?

— Мой дом. Он в великолепном состоянии.

— А что еще?

— Неужели недостаточно дома?

— Мистер Клингл, разве вы не знаете, сколько теперь стоит полный бак бензина? Банк требует большего обеспечения, чем только дом.

— Вы меня просто пугаете. А что вы скажете относительно моего дома и самой автомашины?

— Речь идет относительно этиллированного или неэтиллированного бензина?

Мистер Клингл боязливо говорит:

— Неэтилированного.

Служащий банка смотрит на его карточку.

— Тогда этого недостаточно. Чем еще вы можете гарантировать выплату займа?

— У меня имеются акции компании по производству счетных машин.

— Этого будет достаточно. Акции с вами?

— Нет, я не думал, что потребуется столь крупное обеспечение за бензиновый заем.

— Мы считаем такой заем весьма рискованным, опасным предприятием, — сказал служащий банка. — Когда мы впервые начали его предоставлять, люди брали деньги, покупали бензин, пользовались им и затем отказывались от уплаты долга, а в баке уже не было ни капли горючего. Когда вы собираетесь вернуть нам деньги?

— А на какой срок вы даете заем?

Служащий банка снова заглянул в карточку.

— Вы сможете расплатиться через двадцать четыре либо тридцать шесть месяцев. Можете, конечно, и быстрее, но я вам не советую, так как банк заинтересован в двадцатипроцентном доходе от займа.

— Думаю, что смогу вернуть вам долг через тридцать шесть месяцев. Моя жена рассчитывает получить работу.

— Чудесно! Вот здесь бумаги, которые вам следует заполнить, и направление контролеру бензиновой станции, который удостоверит факт полного заполнения бака вашей машины. Когда принесете все бумаги, относящиеся к вашему дому, автомобилю и акциям, мы направим чек прямо на станцию.

— Очень вам благодарен. Вы и представить не можете, что означает для меня этот заем.

Мужчины встают и обмениваются рукопожатиями. Сотрудник банка говорит:

— И не забывайте: когда вы расплатитесь через тридцать шесть месяцев, мы будем счастливы снова финансировать покупку вами бензина. Счастливой поездки!

 

ВОДОРОДНАЯ БОМБА В АМЕРИКАНСКОМ ДОМЕ

пер.

Данилова С. Н.

Как только стало известно, что группа американских злоумышленников намеревалась самостоятельно изготовить ядерную бомбу, фанатики, ратующие за свободную торговлю и владение оружием в США, учредили Национальную ассоциацию водородной бомбы (НАВБ) и развернули мощную лоббистскую кампанию против любого законодательства, ограничивающего распространение ядерного оружия среди граждан в Соединенных Штатах.

— Американская конституция, — заявил официальный представитель НАВБ, — дает право каждому гражданину иметь собственное оружие и носить его. Она не оговаривает, о каком именно оружии идет речь. А коль скоро в принципе люди могут изготовлять водородные бомбы, они должны также иметь право приобретать их для самозащиты.

— А разве вы не думаете, — заметил я, — что небезопасно иметь в доме водородную бомбу, особенно если в семье есть дети?

— НАВБ надеется провести разъяснительную работу среди населения относительно правил обращения в домашних условиях с водородным оружием. Мы проинструктируем его владельцев, что водородные бомбы предпочтительнее запирать в кладовке, а взрыватели от них хранить отдельно в комоде. Мы также организуем курсы по обучению проведения взрывов водородного оружия. Мы уверены: если люди будут знать, как обращаться с водородными бомбами, это оружие не будет представлять опасности для владельцев или членов их семей.

— Но некоторые люди считают, что водородная бомба — смертоносное оружие, способное вызвать неисчислимые бедствия.

Представитель НАВБ на это заявил:

— Людей убивают не водородные бомбы, а люди. Водородное оружие нужно американским гражданам для самозащиты. Оно способно оказывать сдерживающий эффект. Ведь если известно, что у вас в доме есть водородная бомба, злоумышленники хорошенько подумают, прежде чем вломиться туда.

— Но те, кто выступает за запрещение американским гражданам владеть водородным оружием, заявляют, что, если бомба, согласно предписаниям НАВБ, будет храниться в кладовке, а взрыватель к ней — в комоде, у владельца не будет времени привести ее в боевую готовность в случае вторжения в дом злоумышленников.

— Все это вздор, распространяемый противниками свободного владения оружием!

— Другой аргумент состоит в том, — не сдавался я, — что водородное оружие слишком дорого. Если ваша ассоциация поддерживает программу вооружения им населения, то это значит, что в настоящее время его смогут приобрести лишь состоятельные американцы, люди же с более низкими доходами будут вынуждены, как и раньше, полагаться на огнестрельное оружие.

— Все это голая пропаганда. Через пару лет появится миниатюрная водородная бомба, которая будет стоить менее сотни долларов. Разве этой суммы жалко, чтобы защитить семью?

— Станет ли ваша ассоциация выступать за регистрацию владельцев водородного оружия?

— Разумеется, нет. Если когда‑нибудь начнется война, коммунисты смогут достать списки всех американцев, у кого есть водородные бомбы. А это означает, что нас смогут разоружить буквально за одну ночь. Сила нашей страны — в армии ее граждан, и члены нашей ассоциации будут давать присягу сражаться до последней водородной бомбы.

— Планируете ли вы использовать водородное оружие для охоты?

— Только на крупных животных. Мы не хотим убивать водородным оружием зайцев или уток. А вот ходить с водородной бомбой на медведя или охотиться на оленей — совсем другое дело.

— Последние опросы общественного мнения, проведенные институтом Гэллапа, свидетельствуют о том, что семьдесят восемь процентов населения США выступают за запрет на владение водородным оружием частными лицами. Как вы ответите на это?

— Мы можем провести опрос, который даст совершенно противоположные результаты. Кроме того, каждый волен иметь в своем доме то, что ему хочется.

 

ЭТИКА ЭКОНОМИСТА

пер.

Данилова С. Н.

Главный экономист корпорации «Билджуотер» Ибнизер Тэнклидж был доволен собственной особой. Еще бы! Он только что сдал боссу обстоятельный доклад об экономических перспективах корпорации. В резюме доклада он предсказал сохранение высоких темпов инфляции, продолжение атак на доллар на валютных рынках, падение валового национального продукта и, самое главное, — это Тэнклидж считал гвоздем своих изысканий — вывод о неизбежности крупного спада деловой активности всей экономики.

Тэнклидж рассчитывал не только на поздравления и благодарность босса и членов правления корпорации, но где‑то в тайниках души питал надежды на то, что эта работа даст ему шанс получить Нобелевскую премию по экономике.

Когда он явился в оффис, секретарша босса сказала, что его хочет видеть сам председатель правления корпорации. На лице Тэнклиджа засияла довольная улыбка. Конечно же на 86–м этаже прочли его доклад, и босс, видимо, жаждет дополнительных устных пояснений.

— Здравствуйте, сэр. Вы меня звали?

— Да, звал, — буркнул председатель правления, — Я только что ознакомился с вашим перспективным докладом. Вы уволены.

— То есть как уволен? Почему? — воскликнул начисто обескураженный Тэнклидж.

— В своем докладе вы предсказываете спад деловой активности. Правление обсудило ваши выводы и пришло к заключению, что необходимо принять какие‑то меры к экономии. И вы явились первой жертвой этой экономии.

— Но, быть может, я заблуждаюсь, — промямлил в смятении Тэнклидж. — Возможно, и не будет никакого спада, а нас ожидает процветание. Дозвольте мне еще раз проверить мои расчеты.

— Вы, Тэнклидж, проделали колоссальную работу. Ваши прогнозы, если их увязать с дефицитом государственного бюджета, не говоря уже о пассивном сальдо платежного баланса, и учетом цен на нефтепродукты, подтверждают наши давнишние опасения на сей счет. И как вы совершенно прозорливо подчеркиваете на странице сорок пятой вашего доклада, пора начинать отступление. Иными словами, мы хотим избавиться от всяких излишеств.

— Сэр, разве я говорю об этом в своем докладе? — простонал Тэнклидж. — Я, должно быть, малость свихнулся. Уважаемый босс, вспомните, сколько раз я давал ошибочные прогнозы в прошлом. Если бы вы следовали моим рекомендациям в 1976 году, то корпорация уже давно бы прогорела. Позвольте мне еще раз заглянуть в мой доклад. Ну конечно же! Вот она, моя ошибка. На странице третьей я забыл учесть, что предполагается снижение цен на кофе на целых три цента на фунт.

— Мы не торгуем кофе, — буркнул председатель правления.

— Да, но цена на кофе — один из показателей конъюнктуры. Если кофе подешевеет, то рабочие не смогут предъявлять нам нереалистические требования о повышении заработной платы, в то время как мы сможем повысить цены на выпускаемые нашей корпорацией баллоны для сельтерской воды. Таким образом мы увеличим прибыли нашей корпорации.

— К сожалению, Тэнклидж, ваши соображения запоздали, — сказал босс. — Вы доказываете, что для решения проблемы инфляции нам необходимо создать уровень безработицы, как минимум, в восемь процентов.

— Но, — воскликнул Тэнклидж, — я отнюдь не имел в виду включать в эти проценты собственную персону! Ведь экономисты никогда не предполагают, что в эту армию безработных попадут они сами.

— А почему?

— Да потому, что это противоречит их собственным интересам. Мы должны оставаться вне этой статистики. В противном случае на наши выводы окажут влияние наши эгоистические соображения.

— Сожалею, Тэнклидж, но ваш доклад говорит сам за себя. И мы намереваемся проводить жесткую политику экономии.

— Позвольте мне еще раз взглянуть на доклад, — взмолился Тэнклидж, хватая папку со стола и судорожно листая страницы. — Бог мой! — воскликнул он, ударив себя ладонью по лбу. — Вот в этих‑то выкладках кроется моя ошибка. При подсчетах я поставил десятичный знак не на том месте. Следовательно, нам не нужно будет сокращать штаты, и весь остаток года корпорация будет процветать, как никогда!

— А вы не пускаете мне пыль в глаза? Ради того, чтобы сохранить свое место?

— Как можно, сэр! Это же несовместимо с этикой честного экономиста.

 

ДОЛЛАРЫ ВОЗИТЕ ТАЧКОЙ

Министерство финансов буквально сходит с ума из‑за поведения американцев, главным образом из‑за того, что мы не хотим таскать в карманах тяжелые доллары, в то время как эксперты казначейства предсказывали, что мы будем делать это охотно.

Миллионы легких бумажных долларов были истрачены на то, чтобы утяжелить монету, призванную заменить старую бумажку. Работники казначейства день и ночь трудились в своих подвалах, придумывая что‑нибудь такое, что быстро поразило бы воображение американского народа. В конце концов они добились надежного эскиза новой тяжелой монеты — на ней была изображена женщина. Чего же больше? Увы, монета потерпела неудачу, и чиновникам казначейства пришлось созвать совещание.

— Джентльмены, министр просто обескуражен. Мы пустили в обращение много тяжелых металлических монет, но люди настойчиво пользуются легкими бумажными долларами. Что мы можем сделать в связи с этим?

— Мой персонал провел некоторые исследования, чтобы обнаружить, почему тяжелая монета не пользуется успехом. Большинство мужчин, с которыми мы беседовали, говорят, что, если у них в кармане брюк находится больше семи таких монет, карман продырявливается и монеты вываливаются на улицу. Молодые люди утзерждают, что такие доллары создают бугор на их джинсах, а женщины жалуются, что у них болит спина от того, что они таскают большое количество таких монет для покупок в бакалейно–гастрономических магазинах.

— Это же чепуха! Монета была опробована в условиях предельных напряжений. Мы положили в карманы брюк заместителя министра пятьдесят долларов монетами и бросили его в бассейн — он даже не утонул. Одна из женщин, работающих в нашем министерстве, носила сотню монет в своей сумке целую неделю и не потерпела никакого ущерба, если не считать черных и голубых шрамов на ее плече от ремня сумки. Что же касается молодых людей, жалующихся на бугры, образующиеся на джинсах, мой совет им: пусть покупают джинсы большего размера.

— Сэр! Я просто сообщил вам о том, что было выявлено нашим исследованием. Если же вы хотите знать мое личное мнение, я думаю, что главное тут —психологический момент. На однодолларовой банкноте изображен Джордж Вашингтон, а про женщину, изображенную на монете, люди думают, что это королева Англии. Они просто не доверяют монете, опасаясь, что она отчеканена в Канаде.

— Согласен с этим. Недавно я пытался дать монету водителю такси, а он заявил: «Принимаю только американские деньги!» На мои слова: «Это американ–ские деньги» — он ответил: «Выходит, канадская Маргрит Трюдо — «первая леди» Соединенных Штатов?»

— Мне не хочется больше слушать подобные истории. У нас пущены в оборот миллиарды тяжелых монет. Давайте рассмотрим теперь какие‑нибудь конструктивные идеи.

— А что, если напечатать на легком бумажном долларе под словами: «Мы верим в бога» — предупреждение: «Банкнота опасна для вашего здоровья»?

— Можно также использовать телевизионную рекламу. Пусть диктор появится на экране с тачкой и скажет: «Туристские чеки и бумажные доллары могут украсть, но никому не удастся похитить эту тачку с тяжелыми монетами. Не покидайте страну без нее!»

— Почему бы не использовать эти монеты для расплаты с людьми из ОПЕК за их нефть?

— А что хорошего это сулит?

— Они все получат грыжу и, став несчастными, дважды подумают, прежде чем повышать свои цены на нефть.

 

НЕ УДЕЛИШЬ ЛИ МНЕ, БРАТЕЦ, МИЛЛИАРД!

— Эй, мистер, не дадите ли полтора миллиарда долларов, чтобы мне удалось просуществовать весь 1980 год?

— Не в моих правилах, бездельник. Почему бы тебе не поработать, как это делает каждый.

— У меня есть работа — я произвожу автомобили фирмы «Крайслер».

— Так чего ж ты торчишь здесь с жестянкой, выпрашивая милостыню у приличных людей?

— Никто не хочет покупать мои автомашины.

— Если не можешь продать свою продукцию, ты не достоин вести бизнес. Предположим, я дам тебе полтора миллиарда долларов. Могу ли я быть уверен, что ты не пропьешь эти деньги вместо производства лучших автомашин?

— Не беспокойтесь, мистер. Вы дадите мне деньги, и я отправлюсь прямо на завод и сделаю самый красивый автомобиль.

— Так почему же ты не сделал его раньше, если знал, как это делается?

— Тут длинная история. Расскажу ее вам, если положите полтора миллиарда в мою жестянку для подаяний.

— Не слишком ли большая сумма для уплаты за такую историю?

— А я дам вам совсем новый карандаш, если получу деньги.

— Это просто смешно. Не одобряю попрошаек, даже если они делают автомобили.

— Не думайте, мистер, что очень весело стоять здесь на улице. Но нищенствовать, чтобы раздобыть деньги, — это все, что я могу сделать. Банки не дают мне ничего, и большинство людей считают, что я неудачник, потерпевший крушение. Если я смогу получить немножко на черный день, вы больше не увидите меня на этом углу.

— Ты хотел рассказать свою историю.

— Только когда получу от вас подаяние.

— Мне. хочется сперва послушать твою историю.

— О’кэй! Так вот что со мной произошло. Я был счастливым, преуспевающим производителем автомобилей, делал наилучшие машины, и ребята лишь посвистывали, когда я проходил.

— Хватит об этом. Я опаздываю к обеду.

— Но вот что случилось. Я прогадал, плохо рассчитал, чего хотят люди, стал делать маленькие машины, пока не обнаружил, что им требуются большие. А когда начал выпускать большие автомобили, им потребовались маленькие.

— Так что изменится, если я дам тебе полтора миллиарда долларов?

— У меня огромные планы с новыми моделями. Я даже придумал вполне современный девиз: «Покупайте автомобили, гарантированные казначейством Соединенных Штатов». Полтора миллиарда долларов — это лишь «чаевые» для кого‑либо вроде вас, но они могут изменить всю мою жизнь.

— Да уж известно, что я всегда становлюсь леденцом на палочке для концернов, потерпевших аварию.

— Я по достоинству оцениваю это, сэр. В ту минуту, когда я увидел вас шагающим по улице, у меня сразу возникла мысль: «Вот идет человек, который позаботится о парне, попавшем в беду».

— Давай посмотрим, что у меня в кармане: сто, двести, триста, четыреста, пятьсот миллионов. У тебя нет другой чашки, эта уже переполнилась.

— Кладите сюда, сэр.

— Шесть, семь, восемь, девять… миллиард, двести, триста, четыреста, пятьсот миллионов. Теперь будь внимателен, как станешь тратить. Слышишь?

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр. Небеса благословят вас, сэр, и, сэр…

— Что еще?

— Не забудьте взять свой карандаш!

 

КАК НАЙТИ РАБОТУ

Вице–президенту компании

«Глюксвилл дайнэмикс»

Глюксвилл, Калифорния

Дорогой сэр, я обращаюсь по поводу работы в Вашей фирме. Я бакалавр физико–математических наук и доктор философии Калифорнийского технологического института.

Ранее я работал руководителем секции исследований и разработок в «Харрингтон кемикл компани». Мы вели разработки в области использования термоядерной энергии, исследовали преломление лазерных лучей, процесс развития молекул водорода и изучали проблему тяжелой воды.

Некоторые из наших научных открытий были применены на практике, а одно — из области гидравлики — используется сейчас всеми нефтяными компаниями страны.

Так как количество заказов сократилось, «Харрингтон кемикл компани» решила закрыть отдел исследований и разработок. По этой причине я в настоящее время срочно ищу работу.

Надеюсь получить от Вас ответ в ближайшее время.

Искренне Ваш Эдвард Кейз.

Дорогой мистер Кейз!

Мы вынуждены сообщить Вам, что, к сожалению, у нас нет места для работника Вашей специальности. Говоря откровенно, мы считаем, что в нашей организации невозможно подыскать работу человеку с такой высокой квалификацией, как у Вас. Спасибо за внимание к нам. Если что‑нибудь представится в будущем, мы обязательно свяжемся с Вамп.

Преданный Вам Мэрриман Хейзелболд.

* * *

Директору по кадрам

«Джессел интернэшнл системз»

Крэкат, Мичиган

Любезный сэр!

Обращаюсь к Вам относительно места в Вашей компании. Надеюсь получить любую работу, соответствующую моему образованию. Я окончил колледж и немножко занимался разными исследованиями и разработками.

Случайно мы сделали некоторые открытия, которые могут принести деньги. Хотел бы за минимальную плату попробовать свои способности в Вашей фирме.

Искренне Ваш Эдвард Кейз.

* * *

Дорогой мистер Кейз!

Мы благодарны Вам за письмо. К сожалению, у нас в настоящий момент нет мест для людей с высшим образованием. Честно говоря, нам кажется, что у Вас чересчур высокая квалификация для нас. Судя по Вашим достижениям, Вы были бы более счастливы, сотрудничая в такой фирме, где полностью смогли бы раскрыть Ваши таланты. Спасибо за внимание к нам.

Харди Лэдсдоун, отдел кадров.

Тому, кто заентирисуется:

«Гайз энд Уотерман, инк»

Дарагой сер!

Хотел бы работать. Магу делать все, что захочите. Ты приказываишь — Кейз выпалняет! У миня нет ни образования, ни практики зато я сильный и самый значительный среди людей. Гатов приступить в любое время: голод — не тетка. Скажи, кагда приехать.

Исчо раз твой Эдвард Кейз.

* * *

Дорогой мистер Кейз!

Вы — тот самый человек, которого мы ищем. Нам нужен водитель грузовика, поэтому Ваша квалификация нас вполне устраивает.

Можете приступить к работе на нашем Вестминстерском заводе в понедельник.

Ждем вас.

Карст Петерс, кадровик.

 

КАК СТАТЬ МАСТИТЫМ ПИСАТЕЛЕМ

Раньше, чтобы стать писателем, достаточно было только сесть и писать. Сегодня, если вы хотите быть писателем, надо прежде всего убить какого‑нибудь огромного зверя.

— Хемингуэй убил леопарда, — говорили мне знакомые. — Ну‑ка, Арт, скажи, кого ты убил?

После внезапного приступа слез моя жена созналась в том, что ее тревожит:

— Мы женаты уже столько лет, а ты до сих пор не добыл ни одного трофея, который прославил бы твое имя. Все смеются надо мной.

Мне стало ясно: если я хочу сохранить семью, то не должен подавлять в себе инстинкт убийцы.

Я позвонил в авиакомпанию «Сабена»:

— Примите заказ на два билета в Конго.

— Почему два билета? — спросила жена.

— Ты поедешь со мной и сфотографируешь мои охотничьи трофеи. Так поступают все писательские жены.

— Я не поеду! — сказала она. — Я сойду с ума при виде твоих ран. Возьми с собой Джо Ковелло. Он фотограф и прекрасно переносит виски.

Мне показалось забавным, что она назвала Ковелло. В последнее время он фотографировал для журналов итальянских кинозвезд на леопардовых шкурах и, конечно, немало знал о животных.

Ковелло не хотел бросать работу, но потом он признался, что Африка, пожалуй, самое подходящее место для того, чтобы пополнить запас леопардовых шкур, который у него изрядно поубавился.

Мы вылетели прямо в Стэнливилль. На аэродроме сели в такси и вскоре добрались до конторы Джозефа Ингельза, основателя компании «Сафари в Конго».

Ингельз не новичок в делах сафари. Он ходил с Джоном Хьюстоном на кабана, с Кэтрин Хепберн на крокодилов и с Хэмфри Богартом в поисках выпивки. Именно он убил несколько сот москитов на спине продюсера Сэма Шпигеля. Словом, Ингельз — отличный парень, созданный для настоящего дела.

Я разогнул указательный палец, который все время держал на воображаемом курке, и мы обменялись мужественным рукопожатием.

— Не организуете ли вы особые сафари для трусов? спросил я у Ингельза.

— В настоящий момент нет, — ответил он. — Но у меня есть группа из тридцати пяти американцев старше восьмидесяти лет. Они отправляются в Национальный парк посмотреть фильмы об охоте. Я бы мог включить в эту группу и вас.

Я уже было подписал чек, когда Ковелло напомнил мне, что я должен убить зверя.

— А, так вы хотите поохотиться? — сказал Ингельз, надевая свой пробковый шлем. — Как насчет льва?

— Это опасно?

— Помилуй бог, нет! Вот разве, если он притаится в кустах. Или вы только раните и вам придется преследовать его в чаще. Или когда вы нападаете на самца, а львица тем временем впивается вам в спину когтями… Но в общем охота на львов не опасна.

— А что вы можете предложить взамен?

— Очень потешны слоны, — сказал Ингельз, — особенно когда они вздумают сами поохотиться на охотника. Настигнув человека, слон сгребает его хоботом н молотит о дерево или о землю. Трупы охотников слоны обычно засыпают листьями или травой. Но я должен предупредить вас, что лицензия на слона стоит двести долларов.

— Две сотни долларов, — сказал я задумчиво. — Это не так уж много, если принять во внимание похороны. А нет ли чего‑нибудь более подходящего для моей комплекции?

Ингельз взглядом измерил мою талию.

— Запрещается охота на горилл, — сказал он. — Они охраняются законом.

Это была первая хорошая новость, которую я услышал за целый день. Наконец Ингельз и Ковелло решили, что я буду охотиться на буйвола. При этом они меня подбодряли:

— Э! Не так страшен буйвол, как его малюют. Статистика показывает, что в США гораздо больше людей погибает при автомобильных катастрофах, чем при столкновении с буйволами.

Ингельз распорядился, чтобы с нами отправился его сын, рослый двадцатипятилетний парень.

Прежде чем мы покинули Стэнливилль, Ингельз потребовал с меня плату вперед.

— Душеприказчики писателей иногда платят неохотно, — объяснил он, как бы извиняясь.

В Ируму мы разыскали белого охотника. Его звали Алекс Пьерар. За шесть лет он истребил более сотни слонов, львов, леопардов, носорогов и питонов. Стены его дома были сплошь увешаны шкурами. Пепельницы были из рогов носорогов, вешалкой служили бивни слонов, а порог был сложен из голов диких кабанов.

Ингельз–младший объяснил Пьерару, что я собираюсь поохотиться на буйвола. Охотник, сделав вид, что не замечает, как левую половину моего лица бьет нервный тик, любезно сказал:

— Уверены ли вы, что вам нужны именно буйволы? Охота на буйвола — вещь рискованная.

— Послушайте, сэр! — сказал Ковелло. — Мы сами знаем, что рискованно, и именно поэтому мы здесь. Если не хотите идти с нами, мы наймем другого охотника. Мой друг приехал сюда издалека. А то, что его лицо дергается и колени трясутся, еще не дает вам ни малейшего права оскорблять его. Моему другу нужен буйвол, и он полон решимости сполна заплатить за это.

На следующий день мы наняли 25 носильщиков по 20 центов в сутки. Они сели в грузовик, а мы в прицепной кузов. По–видимому, сафари всегда полны неожиданностей. Едва начали переправляться на плоту через реку, как наш грузовик ухнул в воду. За два дня мы вытянули грузовик на берег. Это была тяжелая работа. Мое сердце рвалось на части, особенно когда я вспоминал о том, что каждый носильщик мне стоит 20 центов в день.

Рано утром Пьер ар и я отправились на поиски буйволов. Три мили меня, сидевшего на походном стуле, несли носильщики, мой оруженосец шагал рядом. Я склонялся к тому, чтобы стрелять в моего буйвола прямо со стула, но Пьерар мне этого не разрешил. Около семи часов мы увидели стадо буйволов. Пьерар сказал, что пора ползти к ним на животе.

Я начал изо всех сил елозить по земле локтями и коленями, но почему‑то никуда не двигался. Тут наконец Пьерар приказал загонщикам волочить меня за собой. Таким образом мы приблизились к буйволам ярдов на 60, и тогда Пьерар прошептал:

— Это твой, старина!

Он указал на самого большого буйвола, наверняка самого подлого и свирепого представителя африканской фауны. Его рога казались двумя закрученными Эйфелевыми башнями, а каждое плечо было шириной с Эмпайр стейт билдинг.

Я начал потихоньку отползать от проклятого места, но Пьерар крепко схватил меня за пояс.

— Живи и жить давай другим, — прошептал я.

— Поздно, — сказал он. — Ну‑ка целься получше и постарайся попасть между шеей и грудью.

Я встал на одно колено, прицелился и начал медленно нажимать на курок.

…Когда пришел в себя, буйвола не было.

— Я убил его, убил! — закричал я.

— Черта лысого ты убил! — сказал Пьерар. — Ты промазал на целую милю.

— Я все же попал в кого‑то. Разве ты не слышал, как что‑то тяжело стукнулось о землю?

— Ты убил антилопу, которая стояла на две сотни ярдов справа от буйвола. Пойдем поглядим.

Мы поползли к животному и убедились в том, что оно мертво. Это был самец породы «томас». Он умер прекрасной смертью. Я упал в обморок.

Носильщики с радостными воплями положили антилопу на походный стул, швырнули меня поверх, и вся процессия двинулась в лагерь.

Ковелло уже ждал нас там.

— Где буйвол? — спросил он.

— Я было приготовился подстрелить одного, — объяснил я, — но тут увидел антилопу… За буйвола никто и цента не даст, а это, посмотрите, великолепный экземпляр. Пьерар почти силой заставил меня стрелять в этого красавца.

…Теперь я снова в Европе и чувствую себя совершенно другим человеком. Люди теперь говорят:

— Хемингуэй убил леопарда, а Бухвальд — антилопу.

Так я стал настоящим писателем. У меня есть отличная идея — написать про одного старика, который живет на берегу океана на Кубе и ловит рыбу в одиночку. Однажды он поймает самую большую в море рыбу, но ее съедят акулы раньше, чем старик доберется до берега. Заглавия я еще не придумал, но должна выйти превосходная повесть.

 

ПРИБЫЛЬНЫЙ БИЗНЕС УНИВЕРСИТЕТОВ

Гарвардский университет подумывает о бизнесе. Да и Стэнфордский тоже. Наши наилучшие вузы игриво задались мыслью о создании компаний, чтобы заграбастывать денежки за свои исследования. Все это лишь спусковой механизм для их работы в области генной инженерии и монтажа генов. Ожидается многомиллиардный бизнес, и университеты считают, что им следует урвать кусок в этом деле.

Нет ли тут чего‑то дурного?

Мне удалось разыскать моего друга профессора Генриха Эплбаума в его лаборатории. Когда я вошел, профессор как раз разрезал ген пополам.

— Я почти закончил, — сказал Эплбаум. — Раздобыл для этого острый нож.

— Профессор, я понимаю университет. Он втянулся в генный бизнес ради прибыли. Но не внушает ли вам это беспокойство?

— Ничуть, должен сказать. Тут исследования пахнут крупными суммами, и мы выглядели бы совсем больными и пресытившимися, если б отдали всю работу коммерческим компаниям, делающим деньги.

— Разве не компрометирует ваши академические идеалы исследовательская работа для прибыли?

— Академические идеалы! Врите больше. Так я вам и поверил. Мы делаем деньги, и именно этим занят университет. Год прекрасный — наше сальдо возросло на триста процентов, и журнал «Форчун» включает вуз в список пятисот крупнейших корпораций страны. Мой совет вам — покупайте акции университета.

— Уверен в этом, профессор. Но мне кажется, что если все университеты станут компаниями, то для вас гораздо больший интерес будет представлять возможный рынок, а не результаты вашей работы. Через несколько лет эксперименты станут проводиться только для того, чтобы возросли доходы собственных компаний.

— Мы уже этим заняты, — фыркнул Эплбаум. — Знаете ли вы ген, который я смонтировал? Мы думаем, что нам удастся продать его телефонной компании для их аппаратов «Принцесса», которые они смогут производить любого цвета и без всякой окраски. Вероятно, это величайшее открытие в генной коммуникации, зашедшей столь далеко. Университетский бизнес весьма этим взволнован.

— Если у университетов возникнет обоснованный интерес к такой лабораторной работе, — сказал я, — кто же будет вести настоящие исследования, жизненно важные для страны?

— Студенты! — ответил Эплбаум. — Они не втянуты в наш план охоты за прибылью и смогут проделывать все, что им угодно в лабораториях, лишь бы это не мешало нашим коммерческим прожектам.

— Не кажется ли вам, что полностью меняются все аспекты университетской деятельности?

— Легко так говорить. А знаете ли вы, что белая мышь стоит теперь шестьдесят пять долларов? Цены на вирусы и бактерии удвоились, а обезьяньи железы совсем исчезли. Субсидии Национального института здоровья хватает только на оплату резиновых перчаток, не более. Мы, сынок, сжаты до предела и шествуем туда, где пахнет деньгами.

— А нет ли опасности в том, что вам не удастся обмениваться информацией с другими учеными, поскольку будете стараться хранить свои производственные секреты?

— Не знаю, есть ли в этом опасность или нет, но вы можете биться об заклад, что ученые Гарвардского и Стэнфордского университетов знают, что им надо делать. Они уже придерживают свои открытия и стараются их продать. Мы отнюдь не заняты исследованиями, полезными для нашего здоровья…

 

МОЖНО СТАТЬ ЗВЕЗДОЙ ТЕЛЕЭКРАНА

пер.

Оболенского А. Н.

— Компания «Бедлам инкорпорейтед» слушает. У телефона Смайли.

— Мистер Смайли, я прочел в газете рекламное объявление, где утверждается, что ваша компания может обеспечить желающим их появление на экранах вечернего выпуска теленовостей.

— Верно. За двести долларов мы могли показать вас по местному, а за две тысячи — по общенациональному телевидению.

— Не расскажете ли подробности сделки?

— Охотно. Как вы знаете, телекомпании ратуют за массовый охват зрителей. Поэтому лишь истинные безумцы имеют наибольшие шансы попасть на телеэкран. Следовательно, вам надо совершить нечто такое, до чего еще никто не додумался.

— А что, если я с помощью друзей создам полувоенную организацию и мы проведем в лесу маневры для подготовки отпора вторжению русских?

— Это уже сделал один из наших постоянных клиентов. Мы устроили ему целых три минуты в вечерней программе новостей по общенациональному телевидению.

— А ежели спрыгнуть с парашютом с крыши небоскреба Мирового торгового центра в Нью–Йорке?

— Опоздали. Один свихнувшийся уже совершил такой прыжок. Вот если ваш парашют не раскроется, можно было бы отснять хороший сюжетик. Кстати, вы умеете ездить на мотоцикле?

— Нет!

— Очень хорошо! Как вы отнесетесь к идее совершить на мотоцикле прыжок через двенадцать автобусов компании «Грейхаунд»?

— Ну нет, это мне не подходит.

— Компания «Грейхаунд» тоже не в восторге от такой затеи. В том‑то и трудность для нас с вами, что в последнее время выпуски теленовостей прямо забиты сюжетами о всяких чокнутых. Вам надо совершить поистине вопиющее безумие, чтобы заставить телевизионщиков выслать. съемочную группу. Кстати, почему бы вам не основать движение за запрет преподавания в школах дарвиновской теории эволюции? Это уж точно откроет вам дорогу в эфир!

— Общенациональный или местный?

— Сначала местный, а потом пойдем дальше. Составители общенациональных программ любят новости подобного рода. Вам лишь нужно публично потребовать запрета учебников, в которых содержится упоминание о Дарвине, и увольнения учителей, которые ссылаются на него во время уроков.

— Прекрасная идея! Держу пари, что стоит мне появиться на голубом экране, как найду массу сторонников. Не исключено, что удастся даже сколотить капиталец.

— Компания «Бедлам инкорпорейтед» охотно поможет вам в этом. Был у нас один клиент. Он потребовал изъять из библиотек его района и сжечь все экземпляры романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Так мы не только устроили ему выход на телевидение, но и помогли собрать сто тысяч долларов для организации цензуры всех книг, закупаемых в его избирательном округе. Сейчас он выпускает свой собственный «черный список» и уже пробивает его введение по всей стране.

— О’кэй, мистер Смайли, договорились. Что от меня требуется?

— Мы вышлем вам текст речи против Дарвина. С ней вы должны выступить на ближайшем заседании вашего местного школьного совета. Затем мы сообщим телестудии, что некий религиозный фанатик намеревается сорвать это заседание.

— А покажут ли меня по телевидению?

— Конечно! Это их долг — информировать людей о всех важных новостях.

 

СУРОВОЕ НАКАЗАНИЕ

Департамент просвещения штата Вирджиния вынес постановление о том, что каждый учащийся, чтобы получить диплом об окончании школы, обязательно должен уметь читать, писать и производить основные арифметические действия.

Если другие штаты последуют примеру Вирджинии, то столь радикальный шаг может в конечном счете ущемить всех без исключения учеников средней школы в стране. Хотя Вирджиния не собирается ввести в действие это постановление раньше 1978 года, многие учащиеся уже поговаривают, что такое решение нарушает конституцию страны и является для них суровым и необычным наказанием, почти пыткой.

— Что сказать! — заметил мне один ученик средней школы. — Я думаю, что любого поступающего в среднюю школу ожидает ужасная судьба. Они, видите ли, требуют от нас доказательств, что мы можем читать, писать и знаем арифметические действия с десятичными дробями. Как же они могут ожидать, что мы окончим среднюю школу, если к нам будут предъявлять такие невероятные требования?

— Эти претензии действительно очень жесткие, — признал я. — Трудно, конечно, ожидать, что после десяти лет обучения оканчивающий среднюю школу сможет выполнить любое из этих требований.

— Ну можно ли говорить «любое»? — возмутился он. — Похоже, что в моем классе некоторые ребята могут читать, я даже знаю тех, кто умеет писать, и тех, кто знает правила сложения и вычитания. Но вряд ли найдется больше шести учеников, способных выполнить все три требования, вместе взятые.

— Я полагаю, что это постановление заставит призадуматься преподавателей.

— Эх! Они, конечно, готовы отравить лучшие годы нашей жизни. По–моему, многие ребята наверняка отсеются из школы, если от них станут требовать не только уметь читать, но и знать правила умножения и деления, чтобы получить диплом.

— А как ты думаешь, почему департамент просвещения вдруг поступил так жестко?

— Их, наверное, не устраивает, что мы ведем себя, как нам нравится, тогда как им хочется превратить нас в роботов.

— А возможно, — сказал я, — это колледжи и университеты оказывают давление. Я слышал, что многие университеты жалуются на то, что им приходится тратить слишком много времени на обучение окончивших среднюю школу основам чтения и письма, и от этого страдает преподавание предметов высшего образования.

— Чего им от нас надо? — возразил он. — Я не говорю, что чтение и письмо не пригодится нам в некоторых случаях, но думаю, что при поступлении в колледж эти предметы должны быть факультативными, необязательными. А что до университетов, то большинство ребят и не собираются поступать туда. Так можно ли от них требовать, чтобы они заучивали то, что им никогда не понадобится.

— Не могу ничего возразить, — откровенно признался я. — Возможно, дело в том, что имеются налогоплательщики, которым хочется, чтобы за средства, поглощаемые в нашей стране средней школой, она выпускала людей, овладевших хотя бы тремя основными навыками.

— У них, конечно, может быть такое желание. Но ведь средняя школа не тюрьма, где тебе приказывают, что ты должен делать. Это в конце концов место, где нам следует развить свою способность мыслить. А вы ведь не изучите жизнь по книгам! Средняя школа — это место, где вы приобретаете друзей, обучаетесь водить автомашину, ходить на концерты и тому подобное. Средняя школа — основа ваших успехов в футбольной и баскетбольной командах, в них гнездится подлинный школьный дух. А пас теперь перегружают домашними заданиями, заставляют читать книги, писать сочинения, решать математические задачи, и у нас не остается времени для вещей, стоящих настоящего внимания!

— Единственное, что я могу сказать в защиту решения департамента просвещения, — это то, что приличие требует, чтобы вы к 1978 году научились хотя бы читать и писать!

— За такой короткий срок, — ответил он, — класс не способен добиться этого!

 

ЗАДОМ НАПЕРЕД

Соединенные Штаты ужасно обеспокоены по поводу ныне действующей системы образования. Ее изучают по меньшей мере 1567 комитетов и комиссий, 18 732 профессора пишут о ней критические книги, и каждый политик спешит выступить с требованиями немедленных перемен.

Лично мне больше всего по душе план Мейкписа, выдвинутый Гарвеем Мейкписом из Общества упразднения шоколадно–молочных завтраков.

Мейкпис сказал мне: «Кому не ясно, что шестилетние дети совершенно не подготовлены для начальной школы. Их разум и организм еще слишком хрупки, чтобы воспринимать задачи, которые задают педагоги. Детвора должна иметь гораздо больше досуга и развлечений, прежде чем углубиться в работу.

— Так что же вы предлагаете? — спросил я.

— Нам следует направлять ребят сначала в колледж и предоставить им возможность объединяться в братские землячества, посещать футбольные матчи, резвиться на обширной университетской парковой территории. В колледже нет времени для серьезной учебы, вот почему это превосходное место для детей в возрасте от пяти до девяти лет. Здесь они могут хорошо отдохнуть, выспаться в классе и вообще развлекаться, как им только захочется.

— Ну, а что же дальше?

— После четырех лет пребывания в колледже ребенок уже готов к средней школе. Она, вы, конечно, это знаете, немного жестче, чем колледж, и дети постепенно начнут вникать в учебу. Не слишком усердно, но достаточно, чтобы приохотиться к чтению. Ребенок имеет полную возможность посещать футбольные матчи, ходить на танцы и даже сесть за руль автомашины. Вместе с тем средняя школа дает уже ощущение, что жизнь не сплошное развлечение и что ему или ей надо заниматься. К тому же учащийся станет упорно работать потому, что он или она знает — только определенное число мест открыто для поступления в начальную школу, и надо подготовиться, иначе в нее не попадешь.

— Значит, — сказал я. — Вы отстаиваете точку зрения, что начальная школа — последнее, что должен посещать обучаемый?

— Правильно! После развлечений колледжа и удовольствий средней школы молодой человек достигнет достаточной зрелости, чтобы столкнуться лицом к лицу с жестким миром начальной школы. Тут уж не будет никаких землячеств, отвлекающих от занятий. Учителя в начальной школе не так уж часто прибегают к телесным наказаниям, но они дозволены! В низшей бесплатной школе нет футбольных команд или внеаудиторных занятий, вроде разных диспутов, дискуссий, самодеятельности и т. д. Сказать правду, это восемь лет настоящей долбежки, и никто не примет никаких оправданий от ребенка…

— Но начальная школа тянется так долго, — запротестовал я. — Вы думаете, что подростки пройдут эту дистанцию без отсева?

— Никакого отсева из начальной школы! Все они будут достаточно подготовлены, будут обладать способностью схватывать знания. Диплом об окончании начальной школы — высшее, что любой юноша или любая девушка смогут получить. Обучение в начальной школе по моей системе одобрит для своего ребенка каждый родитель в этой стране.

— А как со степенью бакалавра?

— Тому, кто захочет получить эту степень, придется записаться в детский сад.

— Вы отстаиваете полное изменение американской системы образования, — сказал я. — А подумали ли вы о том, готова ли к этому наша страна.

— После того, что мы наблюдали в области образования на протяжении последнего десятилетия, страна готова ко всему, что угодно!

 

СТОИМОСТЬ НЕОБУЧЕНИЯ

Один из способов, при помощи которого колледжи сберегают теперь деньги, — это делать продолжительнее рождественские каникулы. Некоторые учебные заведения послали своих студентов по домам в середине декабря и сказали им, чтобы не возвращались обратно до февраля. Много пишется о высокой стоимости обучения в Соединенных Штатах, и совсем ничего не говорится о высокой цене содержания подростка, когда он находится вне школы.

— Учебные заведения в нашей стране, — сказал мой сосед Тапперуэр, — не занимаются своим делом.

Весь смысл отправки ребенка в колледж именно в том, чтобы услать его либо ее из дома на насколько возможно долгий срок. А теперь, чтобы сберечь монету, колледжи предоставляют студентам все более и более затяжные вакации, и это меня буквально разоряет. Я могу выдюжить плату за обучение, могу платить за содержание, давать деньги на книги и одежду, но у меня нет средств на содержание детей в то время, которое они проводят дома.

— Знаю, о чем ты думаешь, — сказал я. — Рождественские каникулы обходятся тебе дороже, чем степень бакалавра искусств.

— Послушай‑ка, — заметил Тапперуэр, —когда я ходил в школу, у нас был только уик–энд на рождество и неделя весенних каникул, а занятия кончались в середине июня. Теперь же каникулы длятся так долго, что школьный год состоит, по существу, из перерывов в учебной программе.

— Ладно, зато повидаешь своих ребят, пока они будут дома.

— Кто их увидит? Леонард спит целый день и затем пропадает на всю ночь. Мэри, кажется, в Саратоге, Фред катается на лыжах, а Эбигайл забрала мою автомашину и исчезла еще в прошлый четверг. Я подсчитал, что это обходится мне не меньше двух тысяч долларов.

— Колледжи не имеют права перекладывать на родителей свои инфляционные невзгоды, — сказал я. — Если они взяли твоих ребят на четыре года, то должны их содержать.

— Меня убивают даже не денежные расчеты, а отношение самих детей. Они живут в доме, но считают себя временными визитерами со всеми правами и привилегиями гостей. Если ты попросишь вымыть посуду, сходить в бакалейную лавку или убрать постели, они тотчас напоминают, что у них каникулы. Хотел бы я знать, когда прекратится эта свистопляска с вакациями?

— Ты вправе задать такой вопрос, — сказал я Тапперуэру. — Мне кажется, что колледжи и университеты должны вернуться к старому расписанию. Если даже это отразится на плате за обучение, комнату и питание, все же обойдется дешевле, чем держать ребят дома.

— По крайней мере ты будешь знать, где твое место, — согласился Тапперуэр.

— А что случится, если ты скажешь своим детям: «Видите, это не моя вина, что колледжи увиливают от ответственности, посылая вас домой на столь продолжительное время. У меня нет средств на это. Почему бы вам не устраиваться самим?»

— Но, — воскликнул Тапперуэр в ужасе, — они же тогда останутся дома навсегда!

— Ну и что?

— Ты не знаешь моей жены. Она поднимет такой крик!

 

ГДЕ ОНИ ТЕПЕРЬ?

Исследование, проведенное недавно Гарвардским университетом, показало, что многие выпускники высших учебных заведений Америки настолько не уверены в своем будущем, что благосклонно относятся и даже приветствуют работу, связанную с физическим трудом, которая не предъявляет к ним высоких интеллектуальных требований.

Эта проблема не представлялась мне достаточно серьезной до тех пор, пока я не попал на званый обед и не услышал в этот вечер разговоры гостей о том, что происходит с их потомками.

— Как поживает ваш сын Питер? — спросила одна дама другую.

— Превосходно! Вы знаете, он в прошлом году получил степень доктора философии Колумбийского университета.

— Это замечательно. Он преподает?

— Нет. Работает на свиноферме в Айове.

— Кстати, что с Кэтлин?

— О, она прослушала курс изящных искусств Вассарского колледжа и очень довольна.

— А что она делает?

— С двумя подругами занята перекрашиванием старых блузок в подвале одного из домов в итальянском городе Флоренция.

Один из гостей сказал другому:

— Последнее время я что‑то не вижу вашего сына Джорджа, чем он занимается?

— Джордж завершил образование в Массачусетском технологическом институте, — с гордостью заявил тот. — Теперь он стал инженером–электриком.

— Вербовщики крупных фирм, должно быть, сделали ему выгоднейшие предложения?

— Так оно действительно и было, но парень взялся за другую работу — водит такси в Бостоне и утверждает, что это дает ему больше времени для размышлений о проблемах электротехники.

— Будете писать ему, — сказал один из присутствующих, — передайте привет от моего сына Олдена.

— Олден? Я слышал, что он с отличием окончил архитектурный факультет при Йельском университете, не так ли?

— О да, и мы очень им гордимся. Потребовались большие усилия, чтобы его продвинуть. А чего нам стоило его учение! Не меньше двадцати тысяч долларов.

— Это же великолепное вложение капитала. В один прекрасный день вы сможете показать на красивое здание и сказать: «Это построил мой сын!»

— Сомневаюсь! После Йельского университета Олден решил стать плотником. Он теперь работает на мебельном предприятии в Западной Вирджинии — приделывает ножки к стульям.

— В Западной Вирджинии? — вмешалась в разговор одна из дам, —Мне хотелось бы знать, не встречается ли он с моей дочерью Каролиной. Она живет близ Чарлстоуна.

— Работает юристом?

— О нет! После сдачи экзаменов она открыла продовольственный магазин и заявляет, что это единственное, чем она может заниматься.

— А Крис все еще в Висконсинском университете? — спросил один из гостей у супружеской четы.

— Не имею никакого представления, — ответил отец Криса. — В последний раз мы слышали о нем на рождество. Тогда он подвизался в колонии для прокаженных в Мозамбике и не упоминал, вернется в Висконсин или нет.

— Между прочим, а что поделывает ваш сын Роуленд?

Наступила неловкая тишина.

— Я сказал, видимо, что‑то не то? — произнес задавший этот вопрос.

Одна из женщин шепнула ему на ухо:

— Роуленд занимает крупный пост в телефонной компании. Его родители так этим пристыжены, что отказываются о нем говорить.

— Ну? — сказал мужчина, —Я очень огорчен. Но, в конце концов, это же не светопреставление?

— Да дело не только в том, что он работает в телефонной компании, — объяснила женщина, — айв том еще, что он женился, обзавелся двумя ребятами и приобрел дом в фешенебельном пригороде. Его родители так и не могут понять, на каком этапе его воспитания они допустили ошибку.

 

КОЛЛЕДЖ ДЛЯ МАЛОГРАМОТНЫХ

Тимкены послали свою дочь Лауру в колледж, дав ей чек на 7000 долларов для того, чтобы она заплатила за обучение, и думали, что дело в шляпе. Но вскоре они получили от декана следующее письмо:

«Мы рады сообщить, что открыли для первокурсников специальные курсы по обучению чтению, и настойчиво советуем вашей дочери записаться на эти курсы. Если она этого не сделает, то ей, по нашему мнению, не справиться с занятиями. Стоимость — 250 долларов».

Тимкен прочел письмо и сказал жене:

— А я думал, что Лаура умеет читать…

— Конечно, умеет. Мне кажется, суть в том, что она не понимает прочитанного.

— Чему же ее учили в школе?

— Право, не знаю, но если колледж считает, что необходимы специальные курсы, нам лучше согласиться— иначе зря пропадут наши семь тысяч долларов.

Несколько дней спустя пришло новое письмо от декана:

«Кафедра английского языка привлекла наше внимание к тому факту, что ваша дочь Лаура не умеет писать. Они рекомендуют ей заниматься в специальном классе письма, который мы открыли два года назад, когда обнаружили, что это общая проблема для большинства учащихся колледжа. Если вы согласны с тем, что Лауре необходима такая помощь, пришлите, пожалуйста, чек на 250 долларов».

Тимкен на этот раз разозлился не на шутку:

— Что ей делать в колледже, если она не умеет писать?

Миссис Тимкен была настроена гораздо оптимистичнее.

— Лаура, — сказала она, — писать умеет. Только ей, видимо, трудно справляться с распространенными или сложносочиненными предложениями. Ты что, забыл? Преподавателей в школе гораздо больше интересовало развитие живого мышления у учащихся, чем то, как они излагают свои мысли на бумаге.

— Вздор! — вскричал Тимкен. — Они сделали мою дочь малограмотной!

— Ты преувеличиваешь. Лаура окончила школу с отличием за навыки аналитического мышления. Мне кажется, что это не так уж плохо.

— Но она не знает правописания!

— Уверена, что колледж восполнит этот пробел. Какое же без письма высшее образование?

— А мы теперь будем платить еще двести пятьдесят долларов за то, чему ее должны были обучить в начальной школе…

— Не забудь, что, когда мы с тобой ходили год назад на собрание АРП, директор школы говорил, что они несут ответственность за то, чтобы сделать из учащихся хороших граждан страны, а наша обязанность— обучить детей чтению и письму. Так что это наша ошибка!

Тимкен послал в колледж чек и уже не был удивлен, когда неделей позже поступило очередное письмо:

«Наше внимание привлек тот факт, что ни один из первокурсников не умеет складывать, умножать, вычитать и делить простые суммы. Мы ощущаем, что этот недостаток должен быть неотложно исправлен, и организовали поэтому специальный исправительный курс по арифметике. Стоимость обучения — 250 долларов. Если вы не пожелаете, чтобы ваша дочь посещала этот курс, мы не гарантируем, что она получит диплом об окончании колледжа».

Тут Тимкен снова пришел в ярость:

— Я думал, что она как раз по математике успевала в средней школе!

— То была абстрактная математика, — сказала миссис Тимкен, —В школе нашу дочь учили математически мыслить. А вычитать и делить она никогда не умела. Вспомни: когда ты пожаловался на это, учительница ответила тебе: «Лора всегда может научиться складывать и вычитать в колледже!»

 

ДОЛГО ЛИ МЫ БУДЕМ ГОЛОДАТЬ?

Родитель в наши дни никогда не может предвидеть, какого рода телефонный звонок раздастся от отпрыска, находящегося в университете. В один из недавних вечеров моему приятелю позвонила дочь, занимающаяся в небольшом колледже на Среднем Западе.

— Хэлло, папка, — сказала она. — Угадай‑ка, что делается. Я объявила голодовку.

Мой друг от удивления поперхнулся.

— Прелестно, Марта. Как долго она продолжается?

— Уже два дня… Я умираю, так хочу есть!

— Откуда ты звонишь? — спросил мой приятель.

— Из студенческого общежития. Почти все наши девочки тоже бастуют.

— Как интересно! — снова поперхнулся мой друг. — Скажи, пожалуйста, из‑за чего вы бастуете?

— Подожди минутку, — сказала дочь, и он услышал, как она спрашивает кого‑то поблизости: «Пз‑за чего мы бастуем?»

Немного погодя она ответила:

— Мы объявили голодовку потому, что рекрутируют наших ребят.

— Кто их рекрутирует?

— Что ты подразумеваешь, говоря «кто их рекрутирует»?

— Бастуете ли вы против компаний, которые рекрутируют ребят на работу, или же речь идет о военном наборе?

— Подожди! — сказала ома. Из глубины трубки донеслось, что она спрашивает: «Против чего мы бастуем? Это коммерческая рекрутировка или военная?»

Она вернулась к аппарату:

— Это коммерческая, папочка. Они набирают людей для химической компании.

— Как долго вы собираетесь продолжать вашу голодную забастовку? — спросил мой друг.

«Как долго мы будем голодать?» — услышал он голос дочери, обращенный к кому‑то. Последовала пауза, а затем:

— Никто не знает. Это ведь впервые мы голодаем.

— Можешь ты все‑таки дать мне хоть какое‑нибудь представление о происходящем? — спросил мой друг.

В трубку донесся отдаленный разговор.

— Сюзи говорит, что Ганди провел шестьдесят дней без пищи, он пил только апельсиновый сок.

— Он же заранее тренировался, — сказал мой друг. —Он на протяжении месяцев сокращал приемы пищи.

Дочь сказала окружающим ее друзьям: «Он говорит, что Ганди специально тренировался перед голодовкой».

Слышен был гул голосов. Затем снова раздался голос дочери:

— Так вот, мы потому тебе и позвонили. Как долго, по–твоему, мы должны голодать?

— Очень польщен вашим вниманием, — сказал мой приятель, —но, говоря откровенно, я никогда сам не голодал. По–моему, ребята в таких случаях просто захватывают университетские здания.

— Это бесполезно! Ты бы посмотрел на ректора колледжа. Он только плачет. Наш ректор знает, что надо делать, когда студенты объявляют сидячую забастовку, но он теряется, когда они собираются довести себя голодовкой до смерти.

— Ну что ж, я очень горжусь тобой! — сказал мой друг. — Вы здорово стоите за свои принципы. Давай подождем до завтра и тогда решим ваше дело.

Он услышал, как дочь рассказывает своим друзьям: «Он говорит, что скажет завтра и тогда мы решим наше дело…»

Пауза. Затем она снова взяла трубку.

— Что значит «завтра» — просто завтра или спустя двадцать четыре часа с момента сегодняшнего разговора?

Мой друг взвесил шанс:

— Я имею в виду двадцать четыре часа с этого момента.

Дочь повторила приговор, и мой друг услышал одобрительные возгласы, несущиеся из общежития.

— Спасибо, папочка. Мы никогда не забудем, что ты для нас сделал!

 

ВАКАНСИЯ В КОЛЛЕДЖЕ…

У моего друга Рори парень 18 лет, которого не приняли в четыре колледжа. При своей пятой попытке он получил из университета письмо с предложением явиться для собеседования.

Сидящий за письменным столом человек спросил:

— Нравится ли вам учебное заведение?

— Чрезвычайно. Очень нравится.

— Нравится ли вам митингующая толпа студентов, волнения среди них?

— Право, не знаю. Предполагаю, что да! Я, по существу, принадлежу к категории людей, интересующихся только внешними проявлениями жизни.

— Любите ли вы развлечения?

— Конечно. Если вам захочется меня развлечь, я буду рад. Черт побери, ведь домашние вечеринки всегда устраивал именно я.

— Хорошо ли вы умеете добывать деньги?

— Никогда не думал об этом. Мне кажется, я всегда могу подработать пилкой дров у моего старика.

— Речь идет о крупных суммах! — сказал человек.

— Могу платить и дороже за обучение, если вы намекаете на это.

— Я подразумеваю большие, очень большие деньги.

— Ага, но чертовски непонятно, какое это имеет отношение к моему поступлению на учебу?

— Ну что ж, — сказал человек за письменным столом. — Я полагаю, что добьюсь наилучшего результата с вами. У нас нет вакансий для поступления на первый курс.

— Так как же вы собираетесь занять мое время? Что хотите предложить? — угрюмо спросил сын Рори, подымаясь из‑за стола.

— Но у нас имеется другая вакансия.

— Какая?

— Президента университета.

— Но почему именно я? — спросил сын Рори.

— На протяжении целого года наши поиски были безрезультатны. Никто не соглашается! И вот тут один из членов попечительского совета подсказал, что следует взять первокурсника, стремящегося попасть в университет, и предложить ему этот пост. Побудительной причиной должно стать то обстоятельство, что, согласившись действовать в качестве президента, он в конце концов будет допущен в число студентов.

— Я не желаю быть президентом, — сказал сын Рори.

Человек за столом был в отчаянии:

— Заработная плата — пятьдесят тысяч долларов в год, вы получите дом с прислугой и автомашину с шофером.

— Я недостаточно сообразителен и умен, чтобы занять место студента, но, уверяю вас, не настолько глуп, чтобы взяться за работу в качестве главы университета.

Сын Рори встал и вышел.

В комнату вошел другой молодой человек.

Сын Рори услышал, что человек за письменным столом спросил:

— Нравится ли вам учебное заведение?

 

НЕ ВОЗРАЖАЕТЕ ПРОТИВ БАРРАКУД!

В этом сезоне из больших фильмов наибольший успех имели четыре — «Уиллард», «Синяя вода, белая смерть», «Андромеда» и «Хроника Хеллстрома». Первая из этих картин о крысах, вторая — об акулах, а две последних — о насекомых.

Голливуд опять охвачен паникой. Из киностудий несутся призывы покупать для фильмов все, что пресмыкается, жужжит или жалит.

Мой друг, только что вернувшийся из столицы фильмов, рассказывает, что он побывал в кабинете одного из крупнейших продюсеров и там имело место следующее.

Входит ассистент.

— Я только что получил известие из Лондона, — говорит он, — что мы можем заполучить Ричарда Бартона за тысячу долларов в неделю и больше никаких расходов…

— Болван! — кричит продюсер. — Не хочу ни Ричарда Бартона, ни Элизабет Тейлор. Мне нужны змеи!

— Я уже раздобыл организацию, занятую изучением змей. Ах да! Звонили из сценарного агентства. Они сообщают, что у них есть забористая штука — можно сделать картину получше «Любовной истории». Под конец погибают оба — и девушка и парень.

— Да не хочу я вовсе возиться с любовной историей. Это устарело. Нам нужно что‑нибудь такое, чего требует публика.

— Быть может, тараканы.

— Тараканы?

— А почему бы и нет? Люди боятся тараканов. Можно заразить их какой‑нибудь ужасной инфекцией и напустить на город…

— Нет, это недостаточно жутко!

Зазвонил телефон, и ассистент схватил трубку. Он прикрыл рукой микрофон. «Это Энн Маргрит. Вы сказали ей, чтобы она позвонила сегодня».

Продюсер взял трубку.

— Энн, у меня сейчас нет ничего подходящего для вас, но я стараюсь раздобыть штучку, годную для современного рынка. Скажите, если мне удастся достать хороший сценарий, вы не станете возражать против того, чтобы поработать с барракудами?.. Что?.. Барракуды— это хищные, очень хищные рыбы, пожирающие людей… Энн, Энн… Она повесила трубку!

— Звонил Джон Уэйн и хотел узнать, интересуетесь ли вы продолжением «Аламо»?

— Джон Уэйн ничего не понимает. Публика хочет муравьев, койотов, волков, москитов. Вот чем она интересуется. Недавно я спросил сына, не хочет ли он посмотреть фильм со Стивом Маккуином, а он наотрез отказался. Говорит, что предпочитает «Похищение с Планеты Муравьев». Он не намерен ходить на фильмы, где нет животных или микробов. Публика взывает об этом…

— Трудно найти что‑либо подходящее. «Парамаунт» перебил у иас картину о желтой лихорадке, МГМ работает над фильмом о чуме, а «XX век Фокс» занялся тропическими болезнями.

Вошел литературный редактор:

— По–моему, я раздобыл… по–моему, я раздобыл.

Он швырнул на стол сценарий.

— Это как раз то, что мы ищем. Эта штука вспугнет каждого!

Шеф стал радостно перелистывать страницы.

— О чем это?

Литературный редактор улыбнулся:

— О крокодилах!

 

КОВАРНЫЙ МИККИ–МАУС

пер.

Оболенского А. Н.

В Соединенных Штатах исподволь, на первый взгляд неприметно дает о себе знать весьма опасное явление, которое, как считают сведущие люди, может наделать много бед, если выйдет из‑под контроля. Исследователи назвали это коварное явление «феноменом антинасилия». С одним из специалистов по этому вопросу, профессором Возмущонсоном, мне на днях довелось побеседовать.

— Заметили ли вы, — начал профессор, — что на телевидении изредка проскальзывают передачи, где почти совершенно отсутствуют убийства, ограбления, насилия, войны и тому подобные, привычные для любого зрителя вещи? Эти‑то передачи мы, специалисты, и назвали «феноменом антинасилия».

— Но вряд ли это явление представляет реальную опасность: передачи такого рода можно по пальцам пересчитать.

— В том‑то и заключается коварная сущность «феномена антинасилия»: он прокрадывается в души зрителей незаметно. Вы правы, передачи, где нет насилия, по–прежнему редки; какая‑нибудь коротенькая комедия или концертик. Дело в том, что, увидев однажды подобную передачу, люди входят во вкус.

— Но ведь в самые «смотровые» вечерние часы передач с антинасилием не бывает.

— Хоть мало, но бывает. И этого достаточно, чтобы разлагать умы нашей молодежи. Недавно я собственными глазами видел, как мой сын смотрел подряд две такие передачи. Как, по–вашему, о чем он мог думать в это время?

— Понятия не имею.

— Он наверняка подумал: раз по телевидению показывают такую жизнь, значит, она может существовать в действительности. Я уже не говорю о том, что ребенку преподносят заведомо искаженную картину Америки.

— Почему же в таком случае не запретить такие передачи?

— Вся штука в том, что некоторые типы выступают в их защиту. Возьмем, к примеру, рекламные фирмы. Для них главное — продать товар. Ради этого некоторые идут на любые ухищрения, на любую телерекламу, даже если в рекламном ролике нет ни единого убийства. Что им до наших детей!

Мне стало не по себе.

— Важно отметить, — продолжал профессор Возмущонсон, — что «феномен антинасилия» в той или иной мере проник не только на телевидение, он охватывает и другие сферы нашей жизни. В каждом городе Соединенных Штатов найдется по меньшей мере один кинотеатр, где демонстрируются фильмы без насилия, и владельцы этих театров рекламируют идущие у них фильмы в печати. Взгляните вот на это объявление в газете: «Музыкально–развлекательный фильм без ужасов и насилий! Любой ребенок может его посмотреть за два с половиной доллара».

— Да это же кошмар! Куда смотрит полиция?

— Полиция просто бессильна сделать что‑либо. Она арестовывала владельцев кинотеатров за демонстрацию мюзикла или комедии без насилия и передавала дело в суд, но судьи всякий раз прекращали расследование и отпускали провинившихся. Ведь мы живем в обществе, где все дозволено, и с этим ничего не поделаешь.

— Скажите, профессор, делались ли попытки предупредить людей о том, что всякие чувства, вызванные «феноменом антинасилия», лучше всего выкинуть из головы, не выходя из кинотеатра?

— Такие попытки бесполезны. Аитинасилне порождает антинасилие. При этом дети стараются превзойти друг друга в проявлении «феномена антинасилия», с которым они столкнулись. Мон исследования показывают, что чем больше ребенок смотрит фильмы и телепередачи без насилий и убийств, тем более миролюбивым становится его характер. Мне известны из ряда вон выходящие факты: дети насмотрелись мультипликаций Диснея про Микки–Мауса и, придя домой, поцеловали своих матерей.

— Боже мой, что же мы должны сделать, чтобы прекратить все это?

— Первое — это проинформировать наше общество о случившемся. Необходимо дать людям понять: «феномен антинасилия» неразрывно связан с их поведением в жизни. Мы обязаны подчеркнуть ответственность режиссеров и владельцев кинотеатров за то, что они снимают и показывают. Если они не осознают всей тяжести своей вины, следует подключить к этому делу правительство. Если и это не поможет, остается лишь один выход.

— Какой же?

— Убить их!

 

«АВТОРСКИЕ ПРАВА» МАФИИ

Мафия стала величайшей отраслью индустрии в Соединенных Штатах. Любая книга о ней продается, как горячие блинчики. Фильм «Крестный отец», как ожидают, принесет свыше 100 миллионов долларов. Даже такая мерзкая картина, как «Дело Валачи», имела изрядный кассовый успех. Американцы проявляют ненасытный аппетит к фильму, телевизионному представлению, книге, газетному очерку о преступных шайках. А вот среди самих бандитов, членов их семейственных кланов по всей стране эта мафиемания вызвала буквально оцепенение. «Коза Ностра» собрала в северной части штата Нью–Йорк совещание, чтобы рассмотреть и решить возникшие проблемы.

Сальватор Мастрелла из семейства, орудующего в Новой Англии, сказал:

— Все кинокомпании, книгоиздатели и газеты наживают на нас состояния, а ведь мы считаем себя проворными парнями. Это — «наше дело», а мы не имеем от него ни гроша.

— Они нас эксплуатируют! — заорал главарь калифорнийской мафии Джозеф Фанателли. — Мы рискуем своей шеей на подпольных лотереях, наркотиках и проституции, а какие‑то молодчики продают материал о нас издателю за 500 тысяч долларов и даже не присылают нам бесплатно вышедшую книгу.

Слово вновь взял Мастрелла:

— Повсюду в стране печать стала наживаться на мафии. Вот мой план: мы создадим наш собственный литературный департамент.

— Великолепная идея! — воскликнул Джоэ Мэджино (Цементная нога) из Буффало. — Как это сделать?

— Перво–наперво, — сказал Мастрелла, — мы учреждаем корпорацию под названием «Инициатива мафии» и обеспечиваем себе этим авторские права на название: никто не сможет использовать его без нашего разрешения. Затем мы начнем предлагать книги, написанные нашими людьми, издателям. Мы скажем им: «Вам хочется иметь книгу о мафии, мы ее вам дадим!» Тут все должно быть правильно, чтобы не лезли смотреть зубы у коня. Тогда они заключат с нами договор.

— Договор? — удивился Плоский Нос Гамболло из семейства, хозяйничающего в Бронксе. — Мы пойдем вытягивать договор у издателя?

— Тупица, —ответил Мастрелла. — Договор — это подписанный клочок бумаги, по которому издатель должен заплатить нам за книгу.

— Ничего никогда не слышал о таких договорах, — заметил Гамболло.

Мастрелла игнорировал его.

— Итак, — продолжал он, — мы сохраним права на фильмы, на телевизионные передачи и на детективы. Если они захотят делать кинокартину или издавать книгу, милости просим: мы продаем право на фильм за миллион долларов.

— У меня вопрос, — вмешался калифорнийский главарь Фанателли, — Предположим, мы издадим книгу о мафии, а семейство из Бронкса продаст эту книгу для постановки в кино. Как быть в таких случаях?

— Толковый вопрос, — сказал Мастрелла. — Мы разделим страну. Нью–йоркское семейство возьмет себе кинокомпанию «Парамаунт», детройцы будут вести дела с МГМ, семейство Новой Англии сможет продавать свою продукцию только «Коламбиа Пикчерс», Калифорния станет работать с кинокомпанией «XX век Фокс», а семейству Нового Орлеана достанется студия Уолта Диснея.

— Э–э-э! — воскликнул Карло Лонго из Нового Орлеана. — Студия Уолта Диснея не делает фильмов о мафии.

— Это уже твое дело, Лонго. Ты же можешь им предложить, и они вряд ли откажутся…

— Мне нравится этот план! — заявил Фанателли. — Ведь так оно и есть. Жена давно уже хочет, чтобы я написал свою историю. По ее мнению, она будет гораздо лучше любого прочтенного ею романа.

Мастрелла сказал:

— О’кэй, мы обо всем договорились и, уйдя отсюда, засядем за свои пишущие машинки. И чтоб не было никаких грязных рукописей — издателям нравится чистоплотность. И не воровать друг у друга сюжеты. Любой парень, который ухитрится стибрить чужой бандитский эпизод, автоматически станет кандидатом в «Клуб мертвецов»!

 

АБСТРАКТНЫЕ БАНАНЫ

Недавно в Лондон прибыли картины, в которых заключалось огромное состояние. Картины, принадлежащие кисти Франсиско Гойи, были доставлены в целях безопасности в ящиках из‑под помидоров вместе с 37 ящиками со всамделишными помидорами.

На такую хитрость пришлось пойти из‑за частых краж произведений искусства. Требовались решительные меры, чтобы ввести в заблуждение грабителей, вносящих дьявольский беспорядок в мир искусства. Секрет этого плана так строго охранялся, что даже получатели замаскированного груза не знали, в каком виде он прибудет.

Безусловно, это очень удачная идея. Но она может вызвать массу недоразумений и в признаваемых законом художественных кругах. Предположим, что выставка абстрактного искусства в Ныо–Иорке ожидает прибытия картин из Гондураса. Приняты такие же строгие меры безопасности. Владелец выставки не знает даже имени художника. Известно лишь, что он является новым модернистом, работающим не кистью, а с помощью различных материалов.

Представим себе, что неизвестный груз для выставки упакован в ящики из‑под бананов. Однако случилось так, что ящики были перепутаны в порту и попали во фруктовый магазин «Эй энд Пи», тогда как бананы отправлены на выставку.

Когда ящики прибыли на выставку, их немедленно распаковали. Устроитель выставки бросил беглый взгляд на бананы, пожал плечами и приказал развешивать связки. На следующий день состоялось открытие выставки. Посетители приходили в восторг.

Художественный критик из журнала «Сплэш» писал в своей рецензии: «Наконец‑то кто‑то выступил с новым смелым замыслом. Испольруя не что иное, как бананы, художник, который работает под именем Юнайтед Фрут, создал такую форму искусства, которая посрамила все школы неоабстракционизма. 'Его творчество полно чувства и настроения, теплоты и глубины, возвышенности, широкого размаха и красок. Великолепный желтый цвет смешан с трепетным коричневым. Мистер Фрут создал свои произведения с помощью формы, которую никто до него не использовал. Бананы висят в пространстве, заслоняя один другой, по все же абсолютно свободно, касаясь и в то же время не затрагивая друг друга. Они выглядят почти так же, как если бы росли на дереве».

Еще до того, как была напечатана эта рецензия, каждая связка была продана коллекционерам абстрактного искусства по неслыханным ценам. Владельца выставки била нервная дрожь. Он телеграфировал агенту в Гондурасе, чтобы тот закупил все работы художника.

Тем временем хозяин фирмы «Эй знд Пи» обнаружил, что вместо бананов ему попала «связка» картин.

— Возможно, они были посланы нам в виде обмена ярлыками, — сказал он своему приказчику. — Повесь их и посмотри, не заинтересуется ли ими кто‑нибудь из покупателей.

— Сколько спрашивать за них? — спросил приказчик.

Хозяин несколько мгновений изучающе смотрел на картины:

— Я бы сказал, что цепа им — один доллар.

Приказчик развесил картины, но никто не захотел тратить деньги на абстрактное искусство. Неделю спустя приказчик доложил хозяину:

— Никому эти картины не нужны. Остается лишь выбросить их.

— О’кей, — сказал хозяин, — выбрось их. Впрочем, погоди минутку. Мы только что получили бананы. Используй обратную сторону картин для того, чтобы написать объявление.

Приказчик нацарапал каракулями на обратной стороне картины: «Получены свежие бананы». Вскоре они были проданы.

Хозяин был чрезвычайно доволен и сказал приказчику:

— Это лучшее объявление, которое мы когда‑либо вешали. Закажи еще одну партию таких картин. У них действительно необыкновенная обратная сторона.

 

ВЕНЕЦИЯ ПО ХЕМИНГУЭЮ

Каждый приезжающий в Венецию подпадает под влияние по крайней мере одного из великих писателей, писавших об этом городе. Хемингуэй, вероятно, влиял на меня больше, чем кто‑либо, и думаю, что без «За рекой, в тени деревьев» я не мог бы наслаждаться пребыванием там.

Взять хотя бы тот вечер, когда мы с женой обедали в гостинице «Гритти–палас». Это был хороший, вполне импозантный обед, обед с омаром, который был внушителен. Когда он прибыл, то выглядел темно–зеленым, очень недружелюбным и стоил дневного заработка, а когда его сварили, стал красным, и я отдал бы за него пять костюмов.

Я посмотрел через стол на жену. Она была хороша. Почти так же хороша, как омар. «Она выглядит восхитительно, как гондола!» — подумал я и сжал ее руку.

— Я люблю тебя и счастлив, что ты такая! — сказал я. — Дочка, не поехать ли нам после обеда покататься на гондоле?

— Это что еще за «дочка»? И перестань держать меня так крепко за руку—-я не могу есть омара.

— Моя бедная дочка, моя маленькая дочка, моя единственная дочка, — сказал я. — Кто тебя любит?

— Если ты назовешь меня дочкой еще раз, я стукну тебя этой бутылкой. И откуда эта затея с гондолой? Ведь ты же говорил, что проведешь вечер с Джиной Лоллобриджидой?

— Луна — моя мать и мой отец, — сказал я ей. — Омар насыщен луной. Когда он черный, его не стоит есть, деточка.

— Я говорила не про омара, а про Лоллобриджиду.

— Что ж, дочка. Ты должна попробовать понять меня. Когда убьешь так много врагов, можно позволить себе быть снисходительнее.

— А сколько ты убил?

— Сто восемьдесят верных. Не считая сомнительных.

— И совесть тебя не мучает?

— Никогда!

— А меня мучает и будь поэтому осторожнее в выражениях.

— Ну–ну, дочка, не думай о Лоллобриджиде. Мы найдем гондолу, и ты будешь ты, я буду я, а гондольер будет гондольером.

— Я предупреждала тебя относительно «дочки».

Мы вышли и нашли гондолу. Она была длинная и чудесная, смелая и правильная, наша гондола. Думаю, что только туристы и влюбленные нанимают гондолы в Венеции. Туристы и влюбленные и люди, которые могут позволить себе это.

— Почему бы нам не нанять моторную лодку? — спросила жена. — Ведь гондола движется ужасно медленно.

— Потому, что ты моя жена, и мы одиноки, и это Венеция, и я хочу обнять тебя покрепче и чтоб ты крепко обняла меня. И к тому же это дешевле, чем нанять моторную лодку…

— От канала неприятно пахнет, — сказала она.

— Так же, как от войны, как от омаров, чеснока и духов. Все пахнет, дочка, и нам следует с этим свыкнуться…

— Слушай, меня тошнит от всей этой чепухи. Давай вернемся на Лидо и посмотрим какой‑нибудь фильм. Мы же приехали на кинофестиваль.

— От кинокартин смердит почти так же, как и от канала. Я предпочитаю остаться с тобой в гондоле.

— Итальянские «звезды», мне кажется, привлекают твое внимание?

— Давай отправимся к «Гарри» или в другой кабак для последней выпивки прежде, чем я поцелую тебя «однажды и на всю жизнь».

— Мне хочется вернуться в гостиницу, — сказала жена. — Меня тошнит то ли от гондолы, то ли от омара.

— От чего же именно, дочка?

— А черт его знает!

— Хорошо. Я повезу тебя домой и буду читать тебе Данте и рассказывать о войне и об очень смелых парнях. Но прежде чем тебя стошнит, дочка, поцелуй н люби меня.

Это была последняя «дочка», потому что я очутился во всей своей одежде в канале. Но это было прекрасно — быть живым, хотя и мокрым, и влюбленным, и в Венеции. Хемингуэй не смог бы провести время лучше.

 

ТРУДНО ПРОТОЛКНУТЬ КНИГУ

Селли — в Калифорнии, Бен — в Рочестере, Ирвинг—в Филадельфии, Сол — в Гринсборо, Майра — в Питтсбурге, Джил — в Гардфорде, а Гейл —в Батон–Руже.

Что все эти люди делают? Они проталкивают свои книги, вот что! Были прежде времена, когда изданием занимался издатель, который печатал книгу и распространял. Труд писателя заканчивался в тот день, когда он сдавал рукопись издательству. Но с появлением телевидения литературная работа стала лишь незначительной частью забот автора. Главные усилия должны теперь быть направлены на продажу книги, что заставляет вас за месяц исколесить Соединенные Штаты вдоль и поперек, появляясь на разных представительных встречах и шоу, которые обычно происходят после полуночи.

Так это и делается. После того как ваша книга принята к печати, издатель переадресовывает вас в свой отдел рекламы. Мотив — круговорот книжной индустрии вертится в отделе рекламы. Ясна и причина: каждый раз, когда книга не продается, первым увольняют агента по рекламе.

Этот деятель, у которого нет времени прочесть вашу книгу, сообщает, что «он» или «она» сведет вас с Бобом Димплхоффером, фельдмаршалом всех радиошоу в Корн Блайте, штат Небраска. Димплхоффер весьма высоко оценил вашу книгу и специально просил вас участвовать в шоу о ней.

Вы спрашиваете, как добраться до Корн Блайта, и вам отвечают, что это совсем просто. Вы полетите в Чикаго, там пересядете в самолет до Омахи, где снова пересядете и долетите до Линкольна. Отсюда придется добраться автобусом до Грейхаунда, а там пересесть в автобус до Уоринг–Фоллса, откуда опять‑таки автобусом доехать до Сэндаун Корнере, где один из людей Боба вас встретит и доставит в Корн Блайт, — это всего 150 километров.

Если вы затеете разговор о своей неприязни к подобным поездкам, агент по рекламе скажет: «Ну что ж, если вы не хотите, чтобы ваша книга продавалась, это ваше дело».

Итак, поцеловав жену и детей и пообещав им вернуться домой к рождеству, вы отправляетесь в путь.

После мытарств с пересадками в Чикаго, Грейхаунде и Линкольне вы наконец достигаете радиостанции Димплхоффера в Корн Блайте. Димплхоффер прослушивает какую‑то запись. Он говорит:

— Подождите несколько минут. Напомните мне только, о чем ваша книга.

— А вы ее не прочли?

— Вы что, ребенок? У меня нет времени читать рукописи. Она об уотергейтском скандале?

— Нет, то была моя предыдущая книга. А это относительно кота, который вел коммерческую рекламу на телевидении и был похищен гангстерами.

— А я думал, что речь пойдет об «Уотергейте». Мои слушатели не хотят слушать о кошачьих страстях даже в три часа пополуночи.

— Но ведь книга о коте. Это единственное, что я хочу протолкнуть!

— Ладно, и давайте покороче. У меня еще телефонный разговор об отношении «первой леди» страны миссис Форд к нашей молодежи.

И Димплхоффер говорит в микрофон: «В нашей студии особый гость, который как раз написал книгу о собаках».

— О кошках!

— Ол–райт! Правильно! Книгу о кошках. Арт, что еще вы привезли в Корн Блайт?

— Я случайно проезжал мимо, и никогда прежде не был на вашей радиостанции…

На следующее утро, проспав всего три часа, я отправился в местный книжный магазин — единственный здесь, чтобы написать автографы на своей книге.

— Что за книга? — спросила продавщица.

— Разве мой издатель не предупредил вас, что я приеду сюда для проталкивания тиража своей книги?

— Ничего не знаю! Мы держим только бестселлеры!

Три дня спустя я вернулся домой и позвонил телевизионному и радиовещательному агенту.

— У них в магазине нет моих книг! —завопил я.

— Это меня уже не касается, — невозмутимо ответил он. — Попробуйте поговорить с отделом торговли.

 

ТАК ПИШУТСЯ РЕЦЕНЗИИ

Средний читатель газет может подивиться тому, как издатель книги подбирает автора для рецензии на только что вышедший в свет роман или произведение небеллетристического характера. За немногими исключениями издатель обычно поручает это дело:

а) профессору колледжа;

б) кому‑нибудь, кто написал книгу на смежную тему;

в) приятелю–репортеру, который успешно может потратить полагающиеся ему за такую работу 25 долларов.

Каждый из них способен причинить неприятность автору.

Профессор колледжа обычно вместо обзора порученной ему книги стремится использовать возможность высказать все, что знает относительно литературы. Его рецензия может начинаться так: «Мэррей Слотник, конечно, не Марсель Пруст. Когда Пруст был мальчиком…» Счастье для Слотника, если профессор хотя бы разок упомянет в статье его имя. В своей рецензии он шествует обходными путями, и ему обычно чужды злобные нападки. Если он и игнорирует книгу, то лишь потому, что считает проявленную им эрудицию о писателях XX века гораздо более интересной для читателя, чем рецензируемое произведение.

Вторая категория критиков гораздо опаснее. Когда издатель обращается за рецензией на опубликованную работу к человеку, который выступал в печати на ту же тему, автору это»не сулит ничего доброго.

Предположим, что Стамп написал подробную историю острова Стейтен. Издатель поручает рецензирование Карстерсу, который два года назад выпустил книгу об этом районе страны. Карстерс вовсе не намерен допустить, чтобы написанная Стампом книга вытеснила его собственную работу, и он в своей рецензии безжалостно шельмует Стампа за фактические ошибки, отсутствие глубины, плохой язык, дурные иллюстрации, устаревшие карты местности.

Еще хуже обстоит дело в том случае, когда речь идет о романе. Когда издатель просит одного из писателей прорецензировать роман собрата по перу, он подписывает кнпгс смертный приговор. Среди авторов романов очень немного людей, способных откликнуться на книгу другого писателя без резкой критики.

Врембейкер, автор «Сидения», свою рецензию на новый роман Гемплбара «Большой палец» начинает так: «Темплбар, который так много обещал в пятидесятые годы своим первым романом «Почтовый сбор», опять разочаровал читателей…» А кому неведомо, что Темплбар точно таким манером рецензировал последнюю книгу Брембейкера и тот в конечном счете попросту мстит ему.

По личному опыту я знаю, что издатели книг действуют именно таким образом, потому что каждый раз, когда Рассел Бейкер выпускает новую книгу, меня просят написать на нее рецензию. И каждый раз, когда у меня выходит новая книга, откликнуться на нее просят Бейкера. Так как я не могу сказать ничего хорошего про Бейкера, а он про меня, мы с ним договорились—каждый из нас сам пишет рецензию на свою книгу, а подписывает ее фамилией другого. Только по этой причине мы остаемся друзьями на протяжении уже многих лет.

Если же автор может сам выбрать рецензента на свою книгу, он, вероятнее всего, прибегнет к третьему варианту — репортеру, приятелю издателя, который нуждается в добавочных 25 долларах. У репортера, который больше заинтересован в деньгах, чем в критическом пафосе разбора, нет времени прочесть книгу. Он отстукивает на машинке все напечатанное на суперобложке книжки и сует в свою рецензию.

Издатели это хорошо знают. Вот почему аннотация на суперобложке всегда читается как весьма благосклонная рецензия. Издательская реклама, которая появляется на последней странице обложки и в газетных объявлениях, рекомендует книгу в самом радужном свете. Все это, дорогой читатель, пишется друзьями автора, которые книги не читали, но чувствуют себя обязанными оказать расположение несчастному парню…

 

МЕЦЕНАТ ОТ МАФИИ

С каждым годом все безнадежнее становится борьба частных университетов США, старающихся заполучить благотворительные денежные фонды. Даже Гарвардский университет оказался прижатым к стене, когда стал искать новые финансовые средства. Ситуация приняла столь критический характер, что ректор этого университета Дерек Бок — настоящий «аятолла» в области образования — выступил с энергичной защитой принятия «грязных денег», поскольку они могут облагодетельствовать его университет.

В опубликованной недавно «Белой книге» Бок сообщает, что Гарвардский университет склонен смотреть сквозь пальцы на «сомнительное поведение» некоторых своих благодетелей, поскольку «учреждение может более конструктивно использовать такие фонды, чем пожертвования тех дарителей, которые принуждают бережливо относиться к их деньгам». Бок добавил также, что его университет легко может быть обвинен во вполне «обоснованном неэтичном поведении» из‑за не внушающих доверия жертвователей.

«Белая книга» попала в наиболее благоприятный момент в руки Дона Корлеоне. Глава мафии Крестный отец как раз недоумевал, что ему делать с добытыми нечестным путем доходами, и решил, что наступило время сделать из‑за сына пожертвование альмаматер — университету одного из штатов. Он попросил ректора этого университета посетить его хорошо охраняемый дом на Лонг–Айленде.

Ректор был введен одним из телохранителей Дона Корлеоне. Он поцеловал руку Крестного отца, который сказал:

— Я позвал вас сюда потому, что хочу предложить вам «дареного коня».

— Да, Крестный отец, — робко прошептал ректор.

— Мне хочется предоставить университету пять миллионов долларов для новой библиотеки, посвященной пуленепроницаемому закону. Как вы знаете, я посвятил закону всю свою жизнь.

— Любой знает об этом, Крестный отец.

— Могу сказать вам, что это грязные деньги, поступившие от таких нелегальных предприятий, как азартные игры, наркотики, ростовщические операции, торговля запрещенными товарами, и других подобных занятий моей семьи. Быть может, вы не захотите их принять?

— Не беспокойтесь, Крестный отец. Деньги есть деньги, и наш университет не спрашивает, откуда они взялись. Нам, конечно, лишь не хотелось бы посягательств на нашу академическую свободу.

— Понятно. Могу вас заверить, что моя семья не проявляет никакого интереса к университетскому движению. К тому же вы базируетесь в Бронксе, а мы оперируем в Квинсе и Бруклине.

— Не вижу тут проблемы, — сказал ректор. — Мы сможем использовать эти деньги для конструктивных целей, хотя они, вполне вероятно, добыты сомнительными предприятиями.

— Я так и думал! По–моему, образование — самое важное дело, в особенности когда оно создает хороших юристов. Меня не было бы здесь сегодня без моих законоведов. Федеральные власти годами старались засадить меня, но мои юристы не позволили даже пальцем коснуться Крестного отца. Теперь мне хочется, чтобы вы поняли, что я сделаю вам свое пожертвование наличными, так как, к несчастью, невозможно произвести его банковским путем.

— Мы берем его любым путем, каким сможем получить, — не задавая никаких вопросов, ответил ректор.

— Великолепно! — сказал Дон Корлеоне.

— А как сможет университет отметить ваш великодушный дар?

— Думаю, что мраморная доска над входом с надписью «Библиотека Дона Корлеоне» будет выглядеть очень мило.

— Да, это вполне приемлемо, но вам должно быть понятно, что наименование здания не означает, что мы одобряем ваш моральный облик.

— И это понятно! Вот здесь в сумке деньги. Они были собраны сегодня утром.

— Благодарю вас, Крестный отец, — сказал ректор, целуя снова его руку. — Если б было больше людей с сомнительной репутацией вроде вас, нас не тревожило бы, как дать приличное образование нашим ребятам!

 

ЛЕТНЯЯ ИДИЛЛИЯ

— Эй, Марджи, Патрик уже дома!

— Патрик, мой Патрик, ты что же, отпустил бороду? Он выглядит совсем взрослым, Джордж, не правда ли?

— Конечно! Борода делает его похожим на настоящего мужчину. Погоди, Патрик, я помогу втащить твои вещи.

— Патрик, я повесила новые шторы в твоей комнате и купила новый коврик на пол. И приготовила тебе огромный ростбиф… Принимай ванну, и мы сядем за обеденный стол, и ты расскажешь нам все об учебе в колледже.

— Это чудесно, сынок, иметь свой дом. Без тебя он превратился прямо‑таки в морг. Я отремонтировал стол для игры в пул, и мы сможем немного поиграть на этой неделе.

— Он же устал, Джордж. Дай ему подняться наверх и привести себя в порядок. Ты очень похудел, Патрик. Надо будет тебя как следует откормить.

— А как у тебя со звонкой монетой, сынок? Вот тут двадцать долларов. Ты, вероятно, захочешь пойти выпить немного пива со своими друзьями?

— Быть может, он пожелает устроить вечеринку, Джордж? Пригласит всех своих школьных товарищей.

— Подумай, Марджи, мы с ним поиграем в теннис. Надеюсь, что смогу еще побить тебя, сынок.

— Подымайся наверх, Патрик, и чувствуй себя как дома. Как хорошо снова видеть его, не так ли, Джордж?

* * *

Неделю спустя.

— Хэлло, Джордж. Было очень душно в конторе?

— И не спрашивай. Где Патрик?

— Он спит у себя наверху.

— В шесть часов вечера?!

— По–моему, он пришел около четырех часов утра.

— Он каждое утро приходит в четыре. Что нам делать с этим «Плейбой клубом» для подростков?

— Не сердись, Джордж. У него был очень трудный семестр, и ему надо отдохнуть.

— У меня тоже трудный семестр, но я не пропадаю до четырех часов утра. Ты спрашивала его о пустых винных бутылках в машине?

— Он сказал, что только две принадлежат ему. Должна признаться, что он выглядит теперь гораздо лучше, чем когда вернулся домой.

— А как насчет работы? Ты его спросила, подыскивает ли он ее?

— Джордж, он говорит, что ищет.

— Бьюсь об заклад, что это вранье. Знаешь, тут у нас очень мало контор по найму, которые открыты в восемь часов вечера.

— Он говорит, что очень старается, но никто не хочет его нанять.

— А все из‑за этой проклятой бороды. Если ее сбреет и будет выглядеть прилично, то, возможно, подыщет что‑нибудь.

— Тише, он может тебя услышать!

— А меня вовсе не беспокоит — услышит он меня или нет. Его следует подтолкнуть хорошим пинком. Когда я летом приезжал из колледжа, то сразу же приступал к работе…

* * *

Две недели спустя.

— Марджи, ты видела сегодня Патрика?

— Нет. Я видела его вчера на кухне с приятелями. Они слопали все, что было в холодильнике.

— Представляю себе. Когда он возвращается в колледж?

— Не раньше сентября.

— Это ужасно. Так что ж, он пробудет здесь еще более двух месяцев?

— Это только кажется, что очень долго, Джордж. Июль и август пролетят быстро.

— Не очень уверен в этом. Когда ребят нет дома, кажется, что время уходит попусту, а когда они дома, оно совсем не движется.

В ПОИСКАХ САМОГО СЕБЯ…

Мне довелось побывать в доме Тэтчеров на следующий вечер после того, как их сын Рольф объявил, что он решил не поступать ни в один из университетов потому, что хочет побродить по стране.

— Для чего? — воскликнул мистер Тэтчер.

— Мне надо еще найти себя!

— Что ж, ты лучше найдешь себя, скитаясь по стране, чем занимаясь в колледже? — спросил отец.

— Бесполезно искать себя во время учебы!

— Вилли Грэгшмид, — сказал мистер Тэтчер, — уже три года в пути, пытаясь найти себя. Узнать, где он находится, можно, лишь когда он обращается к родителям за деньгами.

— Бывает, что людям приходится искать себя дольше, чем это удается другим, — сказал, обороняясь, Рольф.

— Куда ты направишься? — спросила мать.

— Думаю на попутных машинах бесплатно добраться до Невады. Блэр Симмонс живет в Рено. С ним несколько ребят, старающихся найти себя. Я знаю там парней, которые работают на индейцев, занимаясь выделкой одеял «Навахо».

— Как же ты найдешь себя, делая эти одеяла? — полюбопытствовал мистер Тэтчер.

— Ты же работал своими руками, — сказал Рольф. — И это дало тебе возможность подумать.

— Рольф, — возразил мистер Тэтчер. — Никто больше меня не восхищен твоей жаждой приключений. Но я уже отложил большую сумму на твое университетское образование. Цены на него поднимаются буквально с каждым днем. За время, пока ты будешь искать себя, я потеряю возможность послать тебя в колледж. Не мог бы ты сперва поучиться, а уж потом искать себя?

— Нет! — отрезал Рольф. — Если я отправлюсь осенью на учебу, то не смогу сосредоточиться, так как знаю, что кое‑что там потеряю.

— Боже мой, что ты потеряешь? — спросил мистер Тэтчер.

— Если б я знал, то не допустил бы осечки. Видите ли, мне надо установить свою индивидуальность! Если я не смогу добиться этого на родине, то отправлюсь в Южную Америку с Эдной.

— Эдна? — миссис Тэтчер открыла рот от изумления. — Эдна тоже пытается найти себя?

— Да! У нее есть малолитражка, и она пригласила меня ехать вместе.

— А что думают ее родители об этом путешествии? — спросил мистер Тэтчер.

— Они изрядно волнуются, но Эдна говорит, что у нее нет выбора. Если она не уедет, то ей придется учиться, затем выйти замуж и в конце концов стать матерью. Она не видит в этом своего будущего.

— А нельзя предположить, что она станет матерью в Южной Америке? — спросила миссис Тэтчер.

— Это не входит в условия путешествия, — угрюмо сказал Рольф. — У каждого из нас свой спальный мешок.

— Разве в Андах не бывает холодно? — предостерег мистер Тэтчер.

— Ну и что ж? —сказал Рольф. — Так или иначе вы должны понять, что я не пойду в колледж, пока не найду себя.

— Мне кажется, что мы немногое можем сделать для тебя в этом отношении, — заметил мистер Тэтчер и спросил: — Не окажешь ли ты нам хотя бы одну любезность? Не поставишь ли ты нас в известность, как только найдешь себя?

— А как это сделать?

— Дай объявление в Бюро находок.

 

ИЗНАНКА СЧАСТЛИВОГО ДЕТСТВА 

Начинается новый школьный год, а с деньгами так туго, что многие родители болезненно ощущают выпадающие на их долю тяготы. Мой друг Блок был полон отчаяния, когда я с ним на днях повстречался.

— Когда Роджер появился на свет, — сказал он, — мы немедленно приобрели страховой полис на его образование. Однако теперь из‑за инфляции и высокой стоимости обучения мы уже использовали этот полис, а Роджер пока только шесть месяцев как занимается.

— Колледжи теперь дорого обходятся? — спросил я.

— Какие колледжи! — фыркнул Блок, —Роджер занимается в детском саду.

— Гм! В детском саду?

— Две тысячи пятьсот долларов в год, не считая разных прогулок. Мне думается, что крупную ошибку совершают те, кто приступает к воспитанию малыша, когда ему исполняется три года. В таком случае совсем не остается средств для его серьезного образования, когда он достигает пятилетнего возраста. Что касается меня, то, если б дело началось снова, я бы, вероятно, оставил его на все время в песочнице, но моя жена Алиса непреклонна — она хочет дать ему хорошую, солидную квалификацию.

— А не мог бы ты занять немного денег в банке, чтобы Роджер закончил детский сад?

— Правильно! Я так и сделал. Занял тысячу долларов еще в начале лета.

— Ну, и что же дальше?

— Они потрачены на то, чтобы послать Роджера на летний отдых.

— По крайней мере деньги не были истрачены попусту, — сказал я. — А нет ли каких‑нибудь правительственных стипендий для малышей, желающих окончить детский сад?

— Я это выяснил. Особый детский сад, куда ходит Роджер, мог бы получать большую стипендию от правительства, если бы занялся исследованиями в области бактериологической войны. Но директриса заявила, что не разрешит, чтобы ее детвора была занята какими бы то ни было исследованиями.

— Ну, стипендией тогда и не пахнет, — заметил я.

— А тут еще школьный автобус, краски, лепка и шоколадное молоко — все это дорожает и обходится в добавочные полторы тысячи долларов.

— Да! — сказал я. — Чем старше ребенок, тем выше цены.

— Точно! Я обратился в йельский университет, чтобы выяснить, во что обойдется мне посылка туда Роджера. Они просят не досаждать им такими вопросами.

— А не сможет ли Роджер сам начать подрабатывать, хотя бы частично, на свое воспитание и обучение?

— Алиса категорически против этого. Она говорит, что детский сад должен быть счастливейшим временем жизни ребенка.

— Я считаю, что в день, когда Роджер закончит детский сад, нужно положить конец всем твоим жертвам.

— Что ты! Роджер уже заявил, что он хочет поступить в первый класс школы.

 

НЕ ЛУЧШЕ ЛИ НАОБОРОТ

Не выношу я критику медицинской профессии, но вы, наверное, заметили, что врачи теперь все чаще прибегают к различным тестам и анализам. В далекое прошлое ушли денечки, когда доктора пользовались стетоскопами и носили над своими глазами рефлекторные зеркала. Ныне они восседают за письменными столами и на все ваши жалобы и сетования твердят: «Мы лучше всего проведем проверку!» И вы даете медсестре кровь для анализа, а она предлагает вам зайти через несколько дней, чтобы узнать, есть ли у вас «это» или «этого» нет.

Тут нет абсолютно ничего плохого, потому что медицинская наука столь продвинулась и усложнилась, что специалисты могут теперь взглянуть на клеточку в лаборатории и сказать гораздо больше о вас, чем заставляя делать вдохи и выдохи.

Лишь одна проблема возникает, когда мы вручаем себя в руки обученных экспертов, посвятивших свои жизни медицине, — они основывают свои диагнозы на результатах лабораторных исследований, которые во многих случаях делаются людьми, еле–еле знающими свое дело.

Я слышал множество историй относительно путаницы и беспорядков в медицинских испытаниях. Все, что мною будет рассказано в дальнейшем, абсолютно правдиво и имело место на протяжении последних шести месяцев.

Одной из моих знакомых делали анализ крови, когда она лежала в столичной больнице. Результат так озадачил терапевта, что он призвал на помощь гематолога, который сказал: «Вы напрасно волнуетесь! Если б этот анализ был правилен, ваша пациентка уже бы умерла!»

Мой сосед, вернувшийся из поездки на Средний Восток, пострадал от укуса какого‑то экзотического насекомого, и это ввело в заблуждение врачей другой вашингтонской больницы. Они призвали на консультацию специалиста по тропическим заболеваниям, когда анализ крови моего соседа показал, что у него гепатит. Всеобщим вздохом облегчения было в конце концов встречено опровержение этого диагноза: выяснилось, что проба крови соседа была по небрежности подменена лабораторией на принадлежащую другому пациенту. Сообщение об этом случае было направлено специальному контрольному центру в г. Атланта, который должен следить за работой лабораторий.

Это еще не все! Другой мой друг был обследован по поводу неврологического заболевания. Ему было сказано, что результаты испытаний будут готовы примерно через три недели. Он терпеливо ждал (хотя у него на самом деле нервы никуда не годятся!). Врач, удивленный затянувшимся ответом, обнаружил в конце концов, что направленные в лабораторию пробы там утеряны и придется снова повторить исследование.

Такая система никуда не годится! Как можно ставить диагноз, когда нет уверенности в том, что запрошенные нами результаты анализов и тестов сделаны правильно?

С тех пор как важнейшая работа по установке диагнозов заболевания проводится в лаборатории, что остается врачам? Любой ведь может сидеть за столом в докторском кабинете и выслушивать чьи‑то жалобы. А чего проще сказать: «Разденьтесь, пожалуйста, станьте сюда, и я вас осмотрю!» Но затем придется засесть за микроскоп, чтобы выяснить, болен ли пациент «этим» или нет.

Моя мечта — пройти как‑нибудь в лабораторию одной из вашингтонских больниц и увидеть там докторов, ссутулившихся над микроскопами в стремлении разрешить тайны заболеваний своих пациентов, тогда как в их кабинетах восседают, наоборот, юные, свеженькие лаборантки, говорящие медсестре: «Мне не нравится состояние локтя пациента. Думаю, что вам лучше провести некоторые проверки!»

 

ЛОВЦЫ ПЛОХИХ НОВОСТЕЙ

Об этом много не говорят, но население Соединенных Штатов Америки начало цепляться за плохие новости. Дело дошло до того, что люди, не получившие за день свою порцию плохих новостей, становятся раздражительными, нервными и даже склонными к самоубийству.

Доктор Феликс Гамбургер пытается лечить тех, кто прямо‑таки, как наркоман, пристрастился к дурным вестям. Мне довелось недавно посетить его клинику. Вот что он сообщил:

— Наши исследования показывают, что множество людей в США в возрасте свыше двенадцати лет охвачено ненормальной тягой к плохим новостям. Если сравнить с положением двадцать лет назад, эта тяга тогда была свойственна лишь тридцати процентам.

— Чем вы это объясняете?

— Благодаря телевидению, быстрым коммуникациям и прессе дурные вести стали доступными каждому. Вы можете столкнуться с ними в любом баре, в закоулке школы, слушая дома радио. Все, кто покупает газеты, читает журналы, получают порцию плохих известий. Хуже всего то, что человеческий организм вырабатывает терпимость к ним и люди нуждаются во все больших и больших дозах, чтобы удовлетворить свою привычку. Это знают все пробивные деляги, начиная от государственных чиновников и кончая журналистами. Огромные суммы зарабатываются на плохих новостях.

— Почему бы не запретить законодательно неприятные известия? — спросил я.

— Потому что американец выработал ненасытный аппетит ко всему, что его угнетает.

Во время нашего разговора в кабинет вбежала медицинская сестра.

— Доктор, доктор, идите скорее… Макколли впал в неистовство!

Минуя холл, мы устремились в больничную палату. Двое служителей держали Макколли за руки.

— Док, док, дайте мне порцию! — кричал он. — Пожалуйста, док, хотя бы небольшую дозу неприятных известий!

Доктор сказал суровым, непреклонным голосом:

— Макколли, когда вы поступили сюда, то просили вас лечить и говорили, что больше не можете слышать плохие новости, а теперь их выпрашиваете. Мы не сможем так вас никогда вылечить.

— Я, право, не знаю, как обойтись без неприятных вестей. Не могу, док! Дайте мне, пожалуйста, хотя бы пару страниц журнала «Тайм» или что‑нибудь…

— Все это вы говорили и вчера, Макколли, и мы разрешили вам слушать шестичасовые новости у телевизора. А так вы никогда не избавитесь от вашей дурной привычки.

— Док, заголовок, дайте мне только заголовок, любой заголовок! Обещаю, что завтра не стану просить ничего…

Доктор посмотрел карточку, прикрепленную к изголовью кровати Макколли.

— Хорошо, — сказал он сестре. — Покажите ему цифры роста безработицы в стране за последний месяц.

Сестра вышла и через минуту вернулась с газетной вырезкой, которую дали Макколли. Тот сразу же успокоился, перестал бороться со служителями и жадно стал вчитываться в каждое слово.

— Ой, ой! — всхлипнул он. — Как хорошо!

Мы оставили Макколли читающим и перечитывающим вырезку.

 

ОХОТА ЗА ПАЦИЕНТАМИ

В наши дни больницы весьма умело добиваются прибылей, стараясь, чтобы уцелеть, заполнить у себя все койки. Это хорошо, но это и плохо…

Недавно мне захотелось посетить друга, лежащего в больнице. Зашел я в справочную кабину, но, прежде чем успел спросить, в какой палате находится мой приятель, восседавшая там дама записала мою фамилию, возраст, профессию и нажала кнопку звонка. Я как раз объяснял ей, что хочу только посетить своего друга, когда вошли два служителя с каталкой. Они положили меня на нее и направились в холл.

— Я не больной! — вопил я. — Мне надо повидаться с другом!

— Когда он придет, — сказал один из служителей, — мы пошлем его в вашу комнату.

— Да он уже здесь, — протестовал я.

— Очень хорошо. Как только мы уложим вас в постель, он сможет посетить вас.

Я очутился в маленькой комнате. Надпись на двери гласила: «Вход посторонним воспрещается. Проверочная». Служители быстро раздели меня, дали короткую ночную рубашку, графин с водой и включили свисающий с потолка телевизор.

— Если вам что‑нибудь понадобится, нажмите кнопку.

-— Я хочу получить обратно свою одежду.

— Поверьте нам, если даже случится самое худшее, ваша вдова ее получит.

Оставшись один, я обдумывал, как мне сбежать хотя бы в окно, когда вошел доктор с несколькими студентами.

— Слава небесам, — сказал я. — Вы наконец пришли.

— Боли очень сильные? — спросил он.

— У меня нет никаких болей.

Доктор выглядел очень озабоченным.

— Если вы не ощущаете болей, это означает, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем мы думаем. Где у вас первоначально была боль?

— У меня ее не было нигде.

Врач сочувственно кивнул и обернулся к студентам:

— Вот перед вами самая упрямая разновидность пациента, отказывающегося признаться, что он болен. Ему не станет хорошо до тех пор, пока он не избавится от обманчивой иллюзии, что он совершенно здоров. Придется прибегнуть к разведочной хирургии.

— Я не хочу операции!

Доктор кивнул:

— Никто ее обычно не хочет, но для вас же в дальнейшем будет лучше.

— Да у меня все в порядке!

— Если б это было так, — сказал врач, записывая что‑то в карточку, — вы не были бы здесь.

* * *

На следующее утро они побрили мне грудь и отказались дать завтрак.

Вошли два служителя и положили меня на каталку. Старшая медсестра и еще один служитель шли сзади. Я оглядывался по сторонам в поисках помощи, но безрезультатно.

Меня вкатили в операционную.

— Подождите! — сказал я. — Мне хочется сообщить вам кое‑что. Я действительно смертельно болен, но у меня нет страхового медицинского полиса. Я не смогу даже оплатить анестезиолога.

Анестезиолог тотчас выключил клапаны своей машины.

— И у меня нет денег заплатить хирургу!

Хирург начал укладывать свои инструменты.

Затем я взглянул на старшую медсестру.

— Я не смогу оплатить даже койку.

Мне моментально вернули мою одежду, и я очутился на улице при помощи тех же двух служителей, которые вкатили меня сюда.

Я вернулся обратно, чтобы узнать, где все‑таки помещается мой друг, но мне холодно сообщили:

— Мы не хотим видеть вас опять в нашей больнице!

 

ЭТИ ЧУДО–ЛЕКАРСТВА

Недавно один из моих друзей сказал: «Восхищаюсь американцами, живущими за океаном. Они там, в Европе, не принимают никаких пилюль и совсем не зависят от таблеток».

Что ж, это действительно факт, что большинство американцев прибывает в Европу с огромным грузом трудно вообразимых медикаментов, прописанных им лечащими врачами. Каждое из лекарств — чудо в своем роде, и я ни разу не встретил американского туриста, который не склонен был бы поделиться этими снадобьями с менее удачливыми соотечественниками, попавшими на чужбину.

На днях мне представился случай наблюдать в Париже готовность американцев прийти на помощь своим друзьям. Началось все это на званом обеде, когда я пожаловался на боль в горле.

— О, у меня есть прекрасное средство, — сказала хозяйка дома. — Это слипэухизидрин. Принимать по одйой таблетке каждые два часа.

— Старо! — воскликнул один из гостей. — Мне недавно прописали эвентизил. Он не вгоняет в сон, а принимать его надо по две пилюли через четыре часа.

— Я покинул Соединенные Штаты на две недели позже вас, — воскликнул другой гость, — и должен сказать, что эвентизил заменен теперь девилтизилом. У меня есть флакон с таблетками в отеле, и, если вы заглянете ко мне, я дам это средство.

Единственный француз, сидевший за столом, сказал:

— А почему бы вам не прополоскать горло аспирином?

Все присутствовавшие за столом были так возмущены, как будто он произнес крайне неприличное слово. Жена этого француза — американка — ужасно расстроилась и даже расплакалась. А сам виновник происшествия беспомощно оглянулся и спросил:

— Что я сказал плохого?

Супруг нашей хозяйки попытался загладить неловкость:

— Видите ли, милый Рене, мы в Америке изгнали из своего обихода аспирин. Не спорю, вы — французы — мастера в кулинарии, зато мы создаем чудодейственные лекарства.

После обеда я зашел в отель к гостю, любезно предложившему мне свои пилюли, раздобыл у него девилтизил и принял две таблетки перед тем, как лечь в постель. К четырем часам утра я уже не испытывал боли в горле, но почувствовал острые спазмы в желудке и мучился до тех пор, пока утром не встретился за завтраком с одним голливудским продюсером.

— О, — сказал он, — у меня с собой великолепное средство от болей в желудке. Называется оно «эгарракин».

Я принял предложенную им пилюлю, и через полчаса мой желудок успокоился. Затем тут же начали слезиться глаза и потекло из носа.

Расстроенный, я отправился по делам и перед входом в отель «Ланкастер» наткнулся на приятеля–американца. Он немедленно опознал характер моего заболевания:

— Вы, вероятно, заполучили аллергию. Подымемся ко мне в номер, и я вам дам кое‑что, чтобы от нее избавиться.

Мы зашли к нему, и он вытащил кожаный чемодан, битком набитый множеством флакончиков с разноцветными пилюлями.

— Давайте посмотрим, — сообщил он, читая запись на клочке бумаги. — Желтые и черные — от желтухи, зеленые с голубым — от ревматизма, розовато–бежевые— при сердечных расстройствах. А вот и против аллергии — коричневато–пурпурные. Примите две пилюли сейчас и две в шестнадцать часов.

Я принял пилюли и отправился по делам. Не прошло и часа, как глаза перестали слезиться. Чувствовал я себя вполне сносно, за исключением того, что не мог шевельнуть левой рукой. Тотчас же я позвонил приятелю в отель «Ланкастер» и сообщил об этом.

— Мой доктор, — сказал он, — предупреждал, что такое иногда имеет место. Он дал мне что‑то на этот случай. Сейчас пришлю вам.

Посыльный принес мне оранжево–вишневые таблетки. Я принял две и вскоре смог опять двинуть рукой.

Вечером за ужином я обнаружил, что у меня снова болит горло. Но я уже ни одной душе не сообщал об этом…

 

ДЫШИТЕ ГЛУБЖЕ!

Существует в Нью–Йорке фирма «Девушки Келли», которая предоставляет женщинам конторского труда любой вид работы, не выходящей за рамки закона. Недавно эту фирму просили подыскать девушек, страдающих насморком, для фармацевтической компании, занятой раскупоркой носовых ходов. Оказалось, что эта компания борется с насморком и заложенными носами. Она испытывает перед выпуском на рынок свой новый препарат и стремится доказать, что девять из десяти покупателей, которые его попробуют, получат облегчение.

Мы отправились в контору фирмы, где с девушками беседовали по поводу работы. В письме, разосланном всем связанным с «Девушками Келли», предлагалось сообщить, страдают ли они насморком или, быть может, знают обладателя таковым. В то утро, когда мы прибыли, семь девушек ждали собеседования, и телефон звонил, как бешеный.

* * *

Возглавляет все это дело Лила Говард, которая после отбора кандидаток направляет их в лабораторию, где девушкам будут платить два доллара в час, пока они сидят в комнате и вдыхают препарат против закупорки ноздрей.

Когда мы вошли в контору, мисс Говард вела разговор по телефону.

— Великолепно, — говорила она. — Но у вас действительно заложен нос? Мне не важно, что у вас воспалено горло… Мне нужны насморки… Ну что ж, я расскажу, что вам надо сделать. Закройте рот и вдохните… Воздух проходит? Нет? Тогда все в порядке… Приходите, у вас есть шанс…

Мисс Говард, весьма приятная молодая леди, сказала нам:

— Это очень трудное задание. Вся беда в том, что если вы сильно простужены и страдаете насморком, который подходит компании, занятой борьбой с закупоркой носовых ходов, то вам, понятно, не захочется выбраться из постели. А если вы чувствуете себя достаточно сносно, чтобы выйти на работу, то закупорка носа обычно оказывается недостаточной.

— А как они узнают, достаточно заложен нос или нет? — спросили мы.

— У них есть аппарат… Что‑то вроде носового «детектора лжи», при помощи которого измеряют закупорку. Я послала тринадцать девушек в лабораторию, и только три из них подошли. Вы видите, как серьезна эта работа.

Опять зазвонил телефон. Мисс Говард взяла трубку.

— Нет, милая, бронхит нам не нужен. Примите пару таблеток аспирина и оставайтесь в кровати.

— Вчера, — сказала она, —звонила одна женщина. У нее какой‑то тяжелый вид ларингита, не могу даже произнести его название. Мое ухо уже так навострилось, что я сразу узнаю насморк. Могу всегда определить по телефону, есть ли у девушки насморк или нет…

— Главная загвоздка, — продолжала она, — в том, что погода стоит хорошая и не так уж много людей страдают насморками.

Как раз в этот момент одна из девушек обратилась к мисс Говард. Голос у нее был изрядно испорчен.

— Мисс Говард, — сказала она. — Вы просили подыскать кого‑нибудь с насморком. Поэтому я заразила им своего дружка, и мы отправляемся в лабораторию вместе.

Мисс Гсвард была тронута.

— Какой чудесный человек! Если бы все «Девушки Келли» были похожи на вас!

Она написала что‑то на бумажке и вручила ее девушке.

— И запомните — никаких лекарств! Нам нужна ваша простуда такой, как она есть!

* * *

Вошла еще одна женщина.

— Я не могла найти лабораторию! — пожаловалась она.

— А вы вышли на той станции метро, которая была указана?

— Не знаю. Дело в том, что лил дождь, и я решила, что не имеет смысла мокнуть, раз я так простужена.

— Но ведь это лишь улучшило бы вашу закупорку!

— Да, но хороша будет раскупорка, если я схвачу пневмонию.

Когда она вышла, мисс Говард сказала:

— Видите разницу? Одна девушка так предана делу, что даже заразила своего дружка, а другая боится схватить пневмонию. Вот с чем мне приходится бороться всю неделю.

Зазвонил телефон.

— Да, да, нам нужны насморки, — ответила мисс Говард. — Хронический гайморит? Ну что ж, возможно, подойдет… Можете ли вы дышать с закрытым ртом? Ах, вы можете… Это очень плохо… Ладно, позвоните снова, когда не сможете дышать. Благодарю за звонок и искренне желаю почувствовать себя хуже!

 

И ЗАБАВНО, И ВЫГОДНО

Блэкберри — он поистине гений по части бизнеса с недвижимой собственностью — зашел недавно ко мне с блестящей идеей:

— Квартиры по всей стране стали теперь кооперативными, на принципе совладения. Почему бы не сделать то же самое с больницами?

— Давай, выкладывай, — сказал я.

— Ну вот, любой знает, что пребывание в больнице обходится столько же, сколько платежи за дом, и когда ты расплачиваешься, тебе ничего не остается, кроме дыры в кармане. Почему не разрешить пациентам покупку больничных комнат, как это делается с квартирами, чтобы они могли их использовать в любое время, когда захотят?

— Люди не пользуются больничными комнатами столь часто.

— Ладно! Но они могут ведь сдавать их напрокат родственникам, друзьям или даже посторонним…

— По–моему, это выглядит весьма привлекательно.

— Подумай, стоимость больничной комнаты уже достигла трехсот долларов в день. Если ты купишь ее, то сможешь подобрать по своему вкусу, украсить, как тебе желательно, и превратить во второй дом. Отсиживаясь там, ты избежишь надоедливых деловых встреч.

— А как насчет обслуживания, содержания комнаты в исправности? — спросил я.

— Ты будешь ежемесячно выплачивать за это вознаграждение администрации больницы и сможешь заодно приобрести гарантированное место в цокольном этаже для своей автомашины.

— Нельзя ли будет приобрести комнату пополам с кем‑нибудь? — спросил я.

— Две семьи могут купить одну больничную комнату и разделить ее. Они, конечно, договорятся о внешнем оформлении помещения, поделят ванную — не вижу здесь большой проблемы. Гораздо дешевле купить половину комнаты, чем пробыть в больнице три дня.

— А как быть с людьми, которые не смогут позволить себе покупку собственных больничных комнат?

— Мы можем добиться для них займов через федеральное управление жилищным строительством. Наш девиз: «Больничная комната человека — это его крепость!»

— Чудесная идея! — воскликнул я.

— Ее осуществление станет прежде всего символом общественного положения. Человек сможет сказать: «Если вы заболели в Нью–Йорке и нуждаетесь в больничной койке, воспользуйтесь, пожалуйста, нашей комнатой в больнице. Ключ от нее оставлен привратнику в холле».

— Это даже несравненно приятнее, чем владеть яхтой, — сказал я.

— И гораздо лучшее капиталовложение, — ответил Блэкберри. — Так как стоимость больничных комнат по всей стране непрерывно растет, вы за один год удвоите помещенный капитал.

 

ОТВЕТ ДЕТРОЙТА

Детройт, как известно, крупнейший центр автомобильной промышленности США. В этом городе и его окрестностях расположены заводы Форда и его конкурента — компании «Дженерал моторе».

У Детройта очень много неприятностей в связи с тем, что он нарушает нормы, установленные государственным Агентством охраны окружающей среды. Ему предоставлена дополнительная отсрочка, с тем чтобы к 1976 году были выпущены автомобили, не загрязняющие воздух. Автомобильные компании настаивают на том, что даже с этой отсрочкой они не смогут выполнить в установленный срок требования агентства. Предприниматели автомобильной индустрии в таком отчаянии, что выдвигают встречное предложение Вашингтону, которое, как они считают, сможет ликвидировать загрязнение атмосферы.

Недавно мне довелось ознакомиться с многообещающим планом, как выполнить требования Агентства охраны окружающей среды. Его автор, инженер Хэксли Барнстейбл, уже много лет трудится над проблемой ликвидации выделения вредных газов. Он сказал мне:

— Для Детройта абсолютно невозможно создать машину, которая удовлетворит требования агентства.

— Что ж, вы, значит, складываете оружие? —спросил я.

— Ничего подобного! Это правда, что мы не сможем сделать машину, способную снизить выделения одноокиси углерода, но мы уверены, что придумали устройство, которое, если его прикрепить к человеку, будет действовать так, что он не отравится ядовитыми газами.

— Это же фантастика!

— Годами автомобильные компании посвящали все свои исследования попыткам уменьшить загрязнение воздуха, создаваемое их машинами. И только теперь мы осознали, что гораздо легче придумать техническую новинку, надеваемую на человека.

— Что же это?

Барнстейбл открыл свой портфель и вынул пакет.

— Вот ответ Детройта на проблему загрязнения атмосферы!

Я развернул бумагу.

— Это же обыкновенная марлевая повязка с тесемками?

— Правильно, — ответил Барнстейбл. — Вы надеваете ее на нос и рот, когда выходите на улицу, и это на пятьдесят процентов очищает вдыхаемый вами загрязненный воздух.

— Это так просто! — заметил я. — О чем же думали ваши ученые до сих пор?

— Получилось совсем случайно, — сообщил Барнстейбл. — Один из наших исследователей просматривал старый номер журнала «Нэшнл Джиогрэфик» и обнаружил там фотографию группы людей, заснятую во время эпидемии гриппа в Японии. Все они были в марлевых повязках. Это сразу навело его на мысль, что такая повязка — лучший ответ на загрязнение атмосферы в Соединенных Штатах. Самое прекрасное, что такая повязка обойдется потребителю всего в доллар, в то время как противозагрязнительные приспособления на автомобиле будут стоить триста долларов. Мы, таким образом, не только разрешаем проблему выделения вредных газов, но и предоставляем спасительные 299 долларов каждому владельцу автомашины.

— И они говорят, что Детройт спал все эти годы!

— Нам остается теперь только убедить Агентство охраны окружающей среды в необходимости установления закона, обязывающего каждого в нашей стране носить марлевую повязку, — заявил Барнстейбл. — Любой, кто выйдет на улицу без этой повязки, должен подлежать штрафу либо тюремному заключению, а то и обоим наказаниям вместе.

— Это долг людей, их обязанность, — согласился я.

— Наш вклад в Акт об очистке воздуха будет еще и в том, что вы не сдвинете с места вашу машину, пока не наденете повязку на рот.

— Не представляю себе, как Агентство охраны окружающей среды сможет отвергнуть ваше предложение, — сказал я. — Если и это не докажет, что автомобильные компании совершили сверх возможного, то я не знаю, что же еще сможет доказать.

— Мне кажется, что вы правы, — ответил он, — потому что марлевая повязка — единственное средство, которым мы располагаем.

 

ЕГО ЖЕ ОРУЖИЕМ…

Американские медики проявляют повышенный интерес к избирательной кампании. «Уолл–стрит джорнэл» сообщает, что на столиках в их приемных много предвыборной литературы — большей частью консервативного направления. Не ограничиваясь этим, врачи нередко сами посещают избирателей.

Не столь давно моему приятелю Блоку позвонил по телефону его лечащий врач и спросил, не может ли он посетить мистера Блока, ему, дескать, необходимо поговорить кое о чем в связи с предстоящими выборами.

— Очень жаль, — злорадно усмехнувшись, ответил Блок, — но я не могу позволить себе пригласить врача на дом. Это слишком дорогое удовольствие.

Доктор упорствовал, и Блок в конце концов сказал:

— Ну, хорошо. Зайдите ко мне в шесть часов вечера в пятницу.

Врач явился на свидание точно в назначенное время. Дверь открыла миссис Блок. Она провела посетителя в гостиную и вручила ему несколько прошлогодних журналов.

— Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее, — сказала миссис Блок. — Муж примет вас, как только освободится.

Спустя 45 минут она вернулась и сказала:

— Мистер Блок готов поговорить с вами.

Блок сидел за письменным столом в библиотеке.

— Сожалею, доктор, что вынужден был заставить вас ожидать! — воскликнул он, — Но у меня как раз возникли непредвиденные дела. Так что же вас тревожит?

— Я пришел, чтобы обсудить с вами местную избирательную ситуацию.

— Хм, понятно, — сказал Блок, вынимая из кармана ручку. — Скажите, у вас имеются какие‑либо политические интересы семейного характера? У матери, отца, деда, бабушки, сестер, братьев?

— Нет, насколько мне известно, — ответил весьма озадаченный врач.

— Когда вы впервые почувствовали потребность заняться избирательной кампанией?

— Как только прошел закон о бесплатном медицинском обслуживании престарелых и неимущих, я сказал себе, что мне претят эти отвратительные тенденции.

— Достаточно ли вы спите? — спросил Блок.

— Конечно! У меня вполне нормальный сон. А теперь позвольте мне разъяснить вам позицию моего кандидата…

— Не торопитесь, доктор. Всему свое время. Я заметил, что вы много курите. Сколько сигарет в день?

— Пачку! Но какое это имеет отношение к нашей беседе?

— Мне хочется досконально выяснить картину, — ответил Блок. — Я заметил также, что вы чересчур располнели. Это что, результат выпивок или вы неумеренны в еде?

— Отчасти и то и другое. Но, черт возьми, Блок, разрешите же мне поговорить с вами об избирательной кампании!

— Следите взором за кончиком моего пера, доктор! Хм! А сейчас попробуйте прикоснуться к пальцам ног. Порядок! Теперь откройте шире рот.

Доктор был взбешен.

— Блок, я деловой человек, но решил посвятить…

— Хорошо, хорошо, — сказал Блок. — А теперь приподнимите сорочку. Мне хочется присмотреться поближе.

— К чему?

— Хочу убедиться, действительно ли ваше сердце уверено в том, что вы правы!

— О’кэй, Блок, мне понятно, что вы ничуть не заинтересованы в выборах. Простите, что докучал вам.

— Минуточку, доктор. Вы должны уплатить десять долларов.

— Десять долларов? Это возмутительно!

— Послушайте, если б я обсуждал политические проблемы у вас дома, то потребовал бы двадцать. Вам еще повезло, что мы встретились здесь.

 

ДВОРНИК ЭТО ЗНАЕТ…

Наиважнейшая проблема для нашей страны вовсе не состояние экономики, нарушение законов о порядке, а… больные спины. Оказывается, в США у всех болят спины, и до тех пор, пока не будет найдено средство от этого, мы не сможем справиться с нашими затруднениями.

Обнаружилось это совсем недавно, когда у жены заболела спина после игры в теннис. Мы немедленно направились к врачу–ортопеду. Он сказал: «Поврежден межпозвонковый диск, надо носить специальный воротник». Этот самый воротник и помог нам выяснить, как много больных спин в стране. Люди редко говорят о своих спинах, но это лишь до тех пор, пока не увидят у кого‑нибудь такой воротник. Тогда они становятся откровенными и признаются, что у них тоже болит спина.

Мы с женой пошли в гости. Она была в своем воротнике. Мой друг спросил:

— Ну и что же вы делаете?

Жена рассказала о советах ортопеда.

— Они ничего в этом не понимают! — сказал мой друг. — Для больной спины необходим нейрохирург.

На следующий день мы нашли лучшего нейрохирурга. После внимательного осмотра он пришел к выводу, что у жены поврежден межпозвонковый диск. Необходимо носить воротник. Это был тот же диагноз, какой поставил и ортопед. Жена, естественно, была разочарована.

Через несколько дней дух ее воспрянул. Когда 5 пришел домой, она встретила меня новостью:

— Наш дворник сказал, что нейрохирурги ничего не смыслят в спинах. Он говорит, что лучший способ избавиться от боли — спать на полу.

— Правильно, дворник должен это знать! —сказал я.

Через неделю жена позвонила мне на работу. Какая‑то ее знакомая знает женщину, которая лечит позвоночный столб своими ногтями. «И у нее ни разу не было осечки!»

Спустя еще три дня жена услышала об иглоукалывателе, который живет в китайской части города. Приятельница уверяла: «Четыре золотые иголки, и ты через неделю будешь играть в теннис!» Но прежде, чем она разыскала этого иглоукалывателя, позвонила сестра из Цинциннати и сказала, что существует единственный путь избавления от боли в спине — йогистика и созерцание.

Прошло несколько недель, н–а протяжении которых жена носила свой воротник, хотя сердце ее к нему не лежало.

— Все это кажется таким медленным, — жаловалась она мне. — Мой парикмахер знает в Италии курорт, где больные спины лечат грязевыми ваннами.

Пока мы оформляли документы для поездки в Италию, позвонил из Западной Вирджинии шурин и сообщил о новом чудодейственном способе лечения спины мазью из трав. Мазь привезли, но удивительно — она не дала никакого эффекта.

Мы решили снова обратиться к нейрохирургу, предполагая, что он знает об этой проблеме кое‑что, неведомое парикмахеру. Доктор нашел, что жена делает все чудесно, но придется еще месяц поносить воротник.

Можете представить, какая депрессия охватила жену, когда мы покидали кабинет врача. К счастью, на пути домой шофер, узнав об ее заболевании, успокоил: он знает гипнотизера, который специализировался на лечении повреждений межпозвонкового диска…

 

КАК Я ХУДЕЮ

Прошлым летом решил я приступить к жесткой диете, гарантирующей потерю восьми килограммов за месяц. Эта диета состоит в следующем: по утрам кофе либо чай и ничего больше; на второй завтрак — жареное мясо без соли, 200 граммов овощей и зелени, тоже без соли, 50 граммов швейцарского сыра или немного йогурта и на выбор апельсин или яблоко; то же самое на обед. За день разрешается выпить только пол–литра жидкости.

Первый день прошел прекрасно, хотя я дважды испытал головокружение от слабости и в восемь часов вечера уже лежал в постели.

Утром жена настояла на том, что яичко за завтраком мне не повредит, и, так как она гораздо мудрее меня в этих делах (ее вес всего 53 с половиной килограмма), я допустил, что она знает, о чем говорит.

В полдень я ел второй завтрак с приятелем, который сказал, что все это сплошное ребячество. «От мяса больше толстеешь, чем от картошки, — сообщил он. — Мой врач разрешает мне есть картофель, но, конечно, без масла». Я всегда уважал суждения моего друга (он нажил миллион долларов на бирже) и поэтому стал есть мясо с картофелем.

Обедал я в доме виноторговца. Тот был поражен тем, что я ничего не пью за обедом. Он объяснил мне, что вино содействует хорошему пищеварению и что люди толстеют, если пища не переваривается правильно. В этом был определенный смысл, и я выпил полбутылки удивительно вкусного бургундского.

На следующий день дела пошли немного лучше. Один друг поведал мне, что от чайной ложки сливок толстеешь в три раза больше, чем от чайной ложки сахара, поэтому я положил в кофе вместо сливок сахар.

Другой приятель поведал, что питаться без соли очень глупо, потому что это лишь уменьшает количество жидкости в организме, от которой не толстеешь и которая вернется снова, как только будет закончена моя жесткая диета.

Еще один приятель рассказал мне, что наилучший способ сбавить вес — это не есть ничего, кроме пищи, содержащей крахмал. Его зять потерял таким образом четыре килограмма. Я обожаю макароны, спагетти, и съел целую миску их за завтраком.

Вечером жена доложила, что, по словам ее парикмахера, от свежего омара, мелкой креветки или крабов совсем не толстеют, и так как она не помнила, что мне больше нравится, то купила все три вида этой пищи. Я тоже этого не помнил и съел все.

Говорят, что четвертый день всегда самый трудный при соблюдении голодной диеты. Если бы я смог пройти его благополучно, остаток месяца прошел бы легче. И я провел его, съев за завтраком яичницу и ломтик хлеба, подрумяненный на огне, цыпленка по–королевски за вторым завтраком и суфле из сыра за обедом. Это был не столь уж трудный день.

Я продолжаю пока программу суровой диеты, но привлекаю к каждому приему пищи новых людей. У каждого свои собственные идеи относительно диеты, и мне хочется их выслушать! Главное — не оставаться в одиночестве! Нам необходимы друзья. Если б не было людей, которые меня ободряют, я не мог бы даже представить, что справлюсь с тем, что делаю.

 

ТОЛЬКО НЕ СТРЕЛЯЙТЕ!

Городской совет Нью–Йорка только что впервые утвердил закон о контроле над шумом. Ожидают, что противошумная программа начнет осуществляться в ближайшие два года. Как относятся к ней ньюйоркцы? Мне захотелось прогуляться по городу и узнать это.

Первый человек, с которым произошел разговор, спускался по авеню Америка.

— Сэр, что вы думаете по поводу нового противошумного закона, который уже утвержден?

— Что вы сказали?

— Я спросил, как вы относитесь к плану мэра города запретить всякий бом и гром в Нью–Йорке?

— Если он собирается запретить ром, это меня не трогает. Я пью водку и джин.

— Не ром, а гром! Он хочет снизить в Нью–Йорке децибелы.

— Нс знаю ничего об этих децимелах, но хорошо знаю мэра. Он снизит децимелы и повысит налоги!

— Весьма вам благодарен, сэр.

— Моя жена пьет ром, и я не уверен, что ей все это понравится, — добавил он, расставаясь со мной.

Я направился по Пятой авеню и заговорил с дамой, которая тащила хозяйственную сумку.

— Отдел охраны внешней среды Нью–Йорка объявил войну шуму, — сказал я. — Нравится ли вам это решение?

Ее губы зашевелились, но на улице стоял такой грохот, что ничего не было слышно.

— Что вы сказали? — крикнул я.

— Я сказала, что голосую за республиканскую партию.

— Да меня совсем не интересует, за кого вы голосуете. Мне хочется узнать, что вы думаете относительно шума.

— А что, он удрал?

— Он не может удрать. Шум — это проблема, а не человек! — завопил я.

— Ничего об этом не знаю. Я живу в Бруклине.

Тут подошел полисмен и спросил:

— Почему вы кричите на эту леди?

— Я вовсе не кричу на нее. Я только задал ей простой вопрос.

— Почему вы кричите на меня? — раздраженно спросил полисмен.

— Я вовсе не кричу. Простите, но я повысил голос потому, что она меня не слышит…

— В Нью–Йорке каждый вынужден кричать. Уж такой это город!

— В том‑то и дело, — ответил я. — Потому‑то я и спрашиваю людей, что они думают о новом противошумном законе.

— Что это еще за закон?

— Городской совет принял новый закон, и, как только мэр его подпишет, вы сможете вызывать в суд людей, которые ведут себя чересчур шумно.

— Что ж, по–вашему, мало у нас работы, станет полиция направлять в суд за шум?

— Конечно! Либо брать штраф.

— Убирайтесь с Пятой авеню, пока я вас не задержал! — заорал он.

— Не кричите! — сказал я и направился на Восьмую авеню.

Там я вплотную подошел к человеку и сказал:

— Мне хочется поговорить с вами относительно раздирающего уши грохота в Нью–Йорке.

Он сразу поднял вверх руки.

— Возьмите мой бумажник. Он в левом нагрудном кармане.

— Это не ограбление. Я провожу опрос…

— Вот мои часы. Только не стреляйте…

— Мистер, опустите руки. Мне хочется лишь поговорить с вами по поводу шума.

— У меня двое ребят, — всхлипнул он, — Берите деньги и уходите!

Стала собираться толпа, и я решил ретироваться. И тут один из молодых людей в толпе завопил мне вслед:

— В чем дело? Почему он не ограбил?

 

ИСТОЧНИК МОЛОДОСТИ

Мы отправились в Калифорнию, где всегда столкнешься с чем‑то новым. В Биверли–Хиллс, например, очень терзаются тем, что мужчины стареют, и поэтому там великое множество клубов здоровья и кабинетов красоты, стремящихся помочь им остаться юными.

Наиболее величественный из таких кабинетов именуется «Олимп — курорт для мужчин». Его содержит знойная дама Аида Грю, которая хотя и является специалистом по женской косметике, но обладает превосходным нюхом на мужчин, пренебрегающих своей наружностью (чего не скажешь про Кэри Гранта), и чувствует себя обязанной что‑либо для них сделать.

Не выходя из помещения, мужчина может принять здесь сеансы массажа лица и тела, хиропракторскую обработку и уроки йогистики, сделать маникюр, стильную прическу, брови и усы, обучиться хорошим манерам— правильно сидеть, стоять, прогуливаться, зная, куда девать свои руки и ноги.

Примерно за 200 долларов мисс Аида Грю может сделать из вас нового человека. Так как я всегда был склонен к самосовершенствованию, то решил посетить «Олимп — курорт для мужчин» и отдать себя в руки мисс Грю. Положение сперва казалось безнадежным, но ее «штаб» решил все‑таки испробовать все средства.

Меня уложили на операционный стол, и дипломированный хиропрактор принялся трудиться над моей физиономией. Он наносил легкие удары по моим щекам снизу вверх и массировал скулы. Мне пояснили, что мужчины никогда не тренируют свои лицевые мускулы и поэтому они такие дряблые и вялые. Даже если вы пройдете пешком 50 миль, это ничуть не отразится на мускулатуре вашего лица…

Но вот хиропрактор закончил возню со мной, и его помощник начал очищать поры кожи на лице. Моя физиономия пылала, морщины стали исчезать, и когда я взглянул в зеркало, то увидел уставившегося на меня тринадцатилетнего мальчика.

Тут вошла женщина–йог и заставила меня полчаса простоять на голове. Сменивший ее парикмахер 15 минут изучал мою макушку. Наконец он принял решение и с осторожностью хирурга занялся стрижкой. Затем он взялся за брови и придал каждой из них вид, подходящий к стилю моей прически.

Затем наступила пора обучиться хорошим манерам. В комнате появилась еще одна юная леди. Она пришла в ужас от моей «стойки» и походки, и ей совсем не понравилась моя манера держать руки и садиться в кресло. На протяжении целого часа мы практиковались, как вставать и садиться. Вы, конечно, можете себе представить, как я был возбужден и как стремился быстрее вернуться в отель, где мы остановились, и доложить жене о всем испытанном.

Когда же я открыл дверь, она пронзительно завопила:

— Вон! Вы ошиблись дверью!

— Это же я, твой муж! — крикнул я.

— Боже, что они сделали с тобой?

— Они сделали меня похожим па Кэри Гранта.

— Мне нравился ты, каким был.

— Ты, конечно, лучше разбираешься в этом, — сказал я, — но теперь уже слишком поздно для возврата к старому.

Остальное время в Калифорнии мы жили как чужие. Она говорила, что я выгляжу слишком юным для нее. К счастью, когда мы улетали в Вашингтон, уже в аэропорту Лос–Анджелеса мое лицо начало вновь покрываться морщинами, и я стал возвращаться к своему обычному облику.

Впервые за неделю жена расхохоталась.

— Что смешного? — спросил я.

— Одна из твоих бровей опустилась!

 

ЧЕРТ ПОПУТАЛ!

Любой из нас готов оправдать нарушение своей диеты. Что же касается меня, то могу сказать по личному опыту, что именно черт ответствен за каждое прегрешение в любой диете, которую я старался соблюдать.

Вот как это получается. Я способен придерживаться какого угодно режима — причуды данного месяца, но лишь до 11 часов ночи. А тут жена просит меня проверить, все ли двери в доме закрыты. К несчастью, это относится и к двери из кухни на черный ход.

Прихожу в кухню, а там восседает собственной персоной черт. Выглядит он совсем не так, как его изображают в книжках. Нет никаких рогов и хвоста. Это весьма симпатичный парень небольшого роста, пухленький, с круглым красноватым лицом, одетый в голубой домашний костюм из хлопчатобумажной ткани. Я всегда стараюсь его игнорировать, но он из тех типов, что сразу же вступают в разговор, хотите вы этого или не хотите. Он может сказать:

— Когда ты проверял дверь в кухню, почему не заглянул в холодильник?

— А почему я должен заглядывать в холодильник?

— Чтобы проверить, горит ли там лампочка, — отвечает он невинным голосом.

Я открываю холодильник.

— Свет есть! — говорю я.

— О! Я видел, что твоя жена купила сегодня чудесный сыр. Быось об заклад, что он очень вкусен с черным хлебом.

— У нас, умник, нет черного хлеба.

— Посмотри‑ка на третьей полке.

Смотрю на третью полку, а там и впрямь лежит буханка черного хлеба.

— Ничего не хочу! Я на диете, — решительно заявляю я.

— Ну и что ж. А мне нельзя предложить? Хорош хозяин.

Достаю черный хлеб и сыр.

— Не забудь масло и горчицу, — говорит он, растянув в ухмылке рот до ушей.

Делаю бутерброд с сыром и сую ему.

— А ты не присоединишься ко мне? — спрашивает он. — Терпеть не могу есть в одиночестве.

— Придется, пожалуй, отведать и мне.

Он протягивает мне свой бутерброд:

— Держи, я сделаю себе сам. Знаешь ли ты, что очень идет к такому бутерброду?

— Что? — спрашиваю я, усаживаясь против него.

— Большой стакан холодного пива.

— Не думаю, что мне следует пить пиво при моей диете.

— Знаю, знаю. Но один стакан тебе не повредит. Нельзя же есть бутерброд с сыром без пива.

— А где пиво? — спрашиваю я.

— На нижней полке. За творогом.

Пиво разлито по стаканам.

— А знаешь ли ты, что твоя жена приготовила сегодня шоколадное печенье, чтобы отправить его дочке в колледж.

— Что ты говоришь! — удивляюсь я. — Где оно?

— Она спрятала его в стенной шкафчик, где метелка, чтобы ты не нашел. Я бы на твоем месте здорово рассердился на жену, которая прячет от тебя шоколадное печенье.

— Это меня возмущает, — признаюсь я. — Что за брак, когда люди не доверяют друг другу?

— Почему бы тебе не попробовать печенье. Ты, по–моему, не из тех, кто потерпит такие шуточки. Шоколадное печенье восхитительно с ванильным мороженым.

Я смотрю на него. Он усмехается.

— Оно в морозилке!

— Ты поистине возмутитель спокойствия, — говорю я, доставая мороженое.

— Какого черта ты так говоришь? Ведь я твой лучший в мире друг. Кто еще сказал бы тебе о шоколадном печенье в шкафчике для метелки? Послушай, прежде чем уходить, проверь‑ка дверь в кухню. Мне кажется, она открыта…

 

ЛЮБИТЕЛЬСКОЕ ВРАЧЕВАНИЕ

Так как стоимость медицинских услуг быстро возрастает, все больше и больше людей сами диагностируют собственные заболевания или, что еще хуже, недуги своих друзей. Правительство поступило б хорошо, наладив изучение того, сколь зловеще эти непрофессиональные диагнозы отражают карт'ину состояния здравоохранения в стране.

Недавно я простудился. Все было именно так, как вы видели на телевизионном экране. Я чихал, кашлял и мрачно глядел на жену. Позвонил своей секретарше на работу и сказал, что не приду, так как чувствую себя отвратительно.

— У вас, видимо, одно из этих «восьмичасовых явлений», которые охватили весь город, — сказала она. — Завтра будете чувствовать себя отлично.

Восемь часов казались вполне благоразумным сроком для простуды, и я остался в постели. Позвонила по телефону моя сестра, и я сказал ей, что у меня одно из «этих восьмичасовых явлений, которые охватили весь город».

— А ты уверен, что это только «восьмичасовое явление»? —-спросила она. — Вполне возможен и «двадцатичетырехчасовой микроб», который был у Гарольда на прошлой неделе. Есть у тебя температура?

— Небольшая — около тридцати восьми градусов.

— Так это наверняка «двадцатичетырехчасовой микроб». Пей больше жидкости, прими аспирин, и ты избавишься от хвори.

Я, право, не рассчитывал оставаться в постели 24 часа — скучно бороться с микробом.

Другая моя сестра позвонила спустя 10 минут.

— Эдит сказала мне, что у тебя «двадцатичетырехчасовой микроб».

— Не знаю, микроб ли это или простая простуда.

— У тебя покраснел нос?

— Да ну тебя! Уверен, что покраснел, но почему ты об этом спрашиваешь?

— У тебя не «двадцатичетырехчасовой микроб», а «сорокавосьмичасовой вирус».

— Моя секретарша сказала, что это всего «восьмичасовое явление». Как это ты докатилась до сорока восьми часов?

— «Восьмичасовое явление» выглядит совсем иначе. Ты пошучиваешь, но твой нос не должен краснеть, когда ты к нему прикасаешься. У «двадцатнчетырехчасового микроба» все симптомы «восьмичасового», но более сильный кашель. А «сорокавосьмичасовой вирус» заставляет тебя чихать и потеть во время сна. Тебе придется полежать в постели два дня.

— Я не могу лежать два дня в постели!

— Смотри‑ка, — сказала сестра. — Если ты не хочешь слушаться медицинских советов, нечего тогда меня спрашивать.

Мне казалось, что все идет хорошо, но секретарша сообщила моему другу Хили, что я лежу дома с гриппом. Он, конечно, позвонил.

— Сочувствую тебе, — сказал он. — Ты избавишься от этого лишь через две недели. Ты слышишь меня?

— Но предположим, что моя простуда пройдет через двадцать четыре часа.

— Вот это как раз опаснее всего. Ты решишь, что она прошла, а через неделю проснешься и почувствуешь, что болезнь вернулась как возмездие. У меня была двухнедельная грудная простуда, когда «двадцатичетырехчасовой микроб» прокрался как тать в нощи.

Болтовня быстро разносит новости по Вашингтону, и Элфин из журнала «Ньюсуик» позвонил мне.

— Хили сказал мне, что у тебя неизлечимая форма пневмонии.

— Возможно, — ответил я. — Или «восьмичасовое явление», или «двадцатичетырехчасовой микроб», или «сорокавосьмичасовой вирус», или двухнедельный приступ гриппа, или обычная простуда. Я теперь в ожидании заключения от специалиста.

— От кого?

— От аптекаря. Он сказал, что сейчас много этого ходит вокруг.

— Что ходит вокруг?

— А кто его знает! Он говорит, что никогда не замечал так много ходящего вокруг…

 

УТЕХА ДЛЯ МИЛЛИАРДЕРОВ

Цена больничной койки подскочила до феноменального уровня, и некоторые эксперты предсказывают, что, вполне возможно, через 15–20 лет место в хорошей больнице будет стоить 700 долларов за сутки. Если это произойдет, легко представить, что пребывание в больнице станет престижным показателем положения в обществе для очень богатых людей, имеющих яхту и конюшню скаковых лошадей.

В недалеком будущем можно будет прочесть на газетных и журнальных столбцах, что миссис Уильям Вандеруэлп из Ньюпорта, перед тем как направиться в свой особняк на фешенебельном курорте Палм–Бич, легла в больницу, надев чудесную ночную сорочку, сшитую специально для этого случая. «Меня могут осуждать за этот поступок, — сказала она, — но я думаю, что, если у тебя есть деньги и время, ты хорошо и весело проведешь там время».

…В этой же больнице находится Реджинальд Уинтроп, наследник крупного состояния, который решил удалить аппендикс и отказался ответить на вопрос о стоимости операции.

…Мэри Астервуд родила мальчика в больнице на холме Роз. Это был ее первый ребенок, и Астервуды сняли отдельную палату, которая обошлась им за неделю в 10 тысяч долларов. Гордый отец Клайд Астервуд заявил: «Астервуды всегда рожали своих детей в больнице, и роды обязательно проводил врач. Следовательно, у прессы нет повода подымать шумиху. Думается, мы можем тратить наше наследство и получать от него удовольствия».

…А в больнице «Краса клена» разбушевался скандал. Он начался, когда администрация этого лечебного учреждения решила проявить сострадание к пациентам, предоставив им возможность платить только 500 долларов в сутки за койку в общей палате. Нефтяной сверхмиллиардер Берт Клогсвелл заявил, что это изменяет политику допуска в больницу, так как открывает шлюзы для «подонков», и мир и гармония в ней подвергаются опасности. Дирекция больницы со своей стороны сообщила, что пациентам из общей палаты не будет разрешено встречаться с другими больными, так как отдельные покои задуманы как аристократические клубные помещения.

…Лиз Уайт Уимпл с камнем в желчном пузыре поселилась в госпитале «Мемориал Линкольна». Операция была произведена в зале «Палладиум», который по этому случаю был специально украшен. Известный дирижер Питер Дэчин со своим оркестром выступил после операции, а оркестр Меира Дэвиса был нанят, чтобы играть для нее, когда она вернулась в свою палату. Это была, вероятно, наиболее расточительная операция года по удалению желчного камня. Ее можно сравнить лишь с удалением прошлой весной миндалин у писателя Трумена Капотэ, когда тот приказал реконструировать операционную в виде амфитеатра, и она выглядела, как арена для боя быков в Мадриде.

…Американский певец Фрэнк Синатра был изгнан из Босвеллской больницы, когда выяснилось, что он не носит галстука. Репортеру, интересовавшемуся, кем он был изгнан, главный хирург сказал: «Такая же участь постигла бы и самого Ричарда Бартона —• этого прославленного актера. Больница поддерживает благопристойность, чтобы не потерять свою клиентуру».

 

«КАРАУЛ! НАС ОТРАВЛЯЮТ!»

пер.

Оболенского А. Н.

— Пятый участок, отделение по расследованию убийств, сержант Райли слушает.

— Сержант, сообщаю о преступлении. Мою семью пытались отравить!

— А вы в этом уверены?

— Безусловно. Я сдал на проверку в лабораторию воду из моего колодца. Анализ показал, что она содержит различные ядовитые химикаты. То же самое и у всех соседей в округе. Быть может, в данный момент они отдают богу душу.

— Серьезное дело. Может быть, кто‑то точит на вас зуб?

— Да вроде бы нет…

— А может быть, это какой‑нибудь псих, затаивший злобу на жителей вашей округи? Такие вещи случаются. Стоит, пожалуй, прочесать ваш район.

— Конечно, сержант. В нашем районе заболели все свиньи и коровы, а лошади уже околевают.

— Давайте разберемся по порядку. Вы подозреваете, что в вашем районе совершается массовое убийство?

— Сержант, я подозреваю, что происходит массовое уничтожение всего живого во всем штате.

— А вы того, не тронулись?

— Да нет, сержант, проверьте мое досье, и вы убедитесь, что я вполне порядочный гражданин и никогда еще не нарушал закон.

— Кого же вы подозреваете?

— Я полагаю, что виновата компания «Франкенштейн кемикл». Одно из ее предприятий находится в двух милях от нас и постоянно сбрасывает в речку промышленные отходы, причем делает это по ночам.

— Минуточку, минуточку. «Франкенштейн кемикл» — это же всеми уважаемая корпорация с миллиардным оборотом. Ее заводы разбросаны по всем Соединенным Штатам. Я знаком с управляющими некоторых из них в нашем штате, мы с ними даже члены одного клуба. И вы посмели обвинить их в массовом отравлении людей?

— Этому трудно поверить, сержант, но моей племяннице, которая служит в конторе компании, попала в руки инструкция, предписывающая рабочим предприятий сбрасывать в реку все отходы, причем только ночыо. В ней говорится также, что, если кто‑либо начнет допытываться об этом, следует все категорически отрицать, ибо в случае поимки с поличным компании придется закрыть предприятие, и рабочие окажутся на улице.

— Так в чем же, собственно, состоит преступление?

— А в том, что Франкенштейны сознательно отравляют все живое в округе. Разве это не преступление?

— Конечно же нет. Такие вещи не по нашей части.

— Тогда позвольте, сержант, задать несколько вопросов. Если кто‑нибудь явится в ваш дом и начнет пичкать вашу собаку порошком ДДТ или подливать цианистый калий в молоко вашей внучке, вы его арестуете?

— Еще бы! Я бы уж позаботился, чтобы такого субчика упекли за решетку до гробовой доски.

— А какая разница между этим преступлением и тем, что творят Франкенштейны по всей нашей округе?

— Полиция занимается расследованием отдельных криминальных случаев. У нас нет полномочий арестовывать управляющих компаниями только за то, что у них нет иных способов избавиться от промышленных отходов.

— Выходит, рядовой гражданин не имеет даже возможности оградить себя от преднамеренных попыток крупных корпораций убить его?

— Если правительство сочтет, что корпорации действуют вопреки законам, оно найдет способ наказать тех, кто сбрасывает отходы производства в неположенном месте.

— А какое будет наказание?

— Ну, полагаю, их оштрафуют тысяч на пять, а то, может, и меньше. Однако я настоятельно советую вам поосторожней предъявлять всякие там обвинения, вроде тех, которые вы выдвигаете сейчас против Франкенштейнов.

— Но почему же?

— Да потому, что я могу арестовать вас за причинение беспокойства представителям вполне респектабельной и многоуважаемой деловой общины нашего штата.

 

ЧИСТОПЛОТНОСТЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО

Известно, что одна из важнейших проблем загрязнения внешней среды — использование фосфатов в моющих средствах. Полагают, что сброс фосфатов в ручьи и реки вызывает рост водорослей и убивает рыбу.

Все мыльные предприятия страны заняты созданием новых моющих средств без фосфатов и иных пагубных химикалиев. Но остается проблемой, что делать домашней хозяйке с теми моющими средствами, которые хранятся у нее в шкафу.

Бэртон Шелленбах из Менторы в штате Огайо рассказал мне, что у его жены имеются шесть пятидолларовых ящиков с высококачественным моющим средством. Проникшись экологическими идеями охраны природы, она хочет немедленно отделаться от такого добра, но не знает, как это сделать. Ей сказали, что, если она и ее соседки сплавят содержимое своих ящиков в канализацию, поверхность озера Эри тотчас же покроется пеной высотой в два фута.

Шелленбах подумывал о том, чтобы закопать эти ящики во дворе, но приятель–химик предупредил его, что, если он так поступит, моющие средства в конечном счете все равно просочатся и испортят всю воду в штате Огайо. Попытка уничтожить их при помощи огня провалилась, так как они не загорались.

В отчаянии Шелленбах связался с воинской частью, занятой удалением нервного газа, но и там отказались ему помочь. Люди из этой части сказали, что у них и без того достаточно неприятностей с попытками избавиться от нервного газа. К тому же, если они сбросят моющие средства с корабля, как это делается с нервным газом, то лишь загрязнят океан.

Жена Шелленбаха позвонила в компанию, производящую моющие средства, и спросила, не примут ли они от нее обратно злосчастные ящики.

— Раз моющее средство продано, — сказал вице–президент компании, ведающий фосфатами, — дальнейшее нас не касается!

Тон у него был весьма неприветливый.

Каждый вечер, когда Шелленбах приходил домой с работы, жена спрашивала его: «Не нашел ли ты способа избавиться от этого?» Шелленбах отрицательно качал головой и говорил: «Придется, видимо, выбросить как хлам». — «Нельзя! — протестовала жена. — Надо избавиться так, чтобы не пострадала окружающая среда».

После долгих раздумий Шелленбаху пришла в голову мысль, которая показалась ему столь сумасбродной, что он даже побоялся поделиться ею с женой. В поисках совета он позвонил мне в Вашингтон.

— Слушай, — сказал он. — У меня возникла идея избавить Соединенные Штаты от всех фосфатных моющих средств.

— Великолепно, Шелленбах. Что же ты придумал?

— Надо взять старое грузовое судно, оснастить его шпионской аппаратурой подслушивания, заполнить моющими средствами и послать это судно в прибрежные воды любой страны.

— Так, так! — сказал я.

— Там захватят корабль и тотчас же завязнут со всеми нашими стиральными порошками.

— Это надо сделать! — взволнованно крикнул я, — Каждый месяц следует посылать такой корабль, пока все фосфатные моющие средства не будут вышвырнуты из Соединенных Штатов.

— Подумать только! — воскликнул Шелленбах. — Другие страны заполнятся моющими средствами, а мы станем первой страной, которая добилась успеха, использовав для этого лишь тягу к чистоплотности!

 

СМАЗЫВАЙТЕ ВАШИ СУСТАВЫ!

Огромным медицинским достижением нынешних восьмидесятых годов должно стать усовершенствование механических частей человеческого тела. Уже успешно применяются суставы из пластика, стальные заменители для ног и рук, искусственные органы, работающие вместо человеческих.

Меня, возможно, одолевает чрезмерный оптимизм, но я предвижу, что к 1989 году половина нашего организма будет поступать от химического концерна «Дюпон» и стальных либо алюминиевых корпораций. Следовательно, даже когда наши тела будут относительно хорошо функционировать, нам придется посещать ремонтные мастерские, а не больницы.

* * *

Человек заходит в магазин Джорджа «Ремонт человеческого тела».

— Могу ли быть вам полезен, сэр?

— Да! Мне хочется кое‑что отрегулировать и смазать рабочие части.

— Не станете ли вы на стенд, чтобы я мог вас обследовать? — говорит Джордж.

Человек становится на стенд, и Джордж слегка поднимает его домкратом.

— Как колени? — спрашивает он.

— Они подчас кажутся мне немного вялыми.

— По–моему, лучше переменить опоры и сцепления, — замечает Джордж. — Когда вы приобрели мышцы этой ноги?

— Около года назад. Почему вы спрашиваете?

— Они начали обтрепываться. Мы располагаем стальными радиальными мышцами с гарантией на пять лёт.

— А мне они действительно необходимы?

— Думаю, что нужны, если вы собираетесь передвигаться.

Человек кивает в знак согласия, и Джордж небрежно делает запись каракулями на листочке бумаги. Затем он спрашивает:

— Ну, а как с руками?

— У меня воспалена суставная капсула локтя правой руки. Воспаление вызвано игрой в теннис.

— Мы поставим новый впитывающий абсорбер, который к тому же амортизирует удары. Пальцы рук у вас хорошо соединяются?

— По–моему, они в порядке — я могу сжать их в кулак.

Джордж обследует руки.

— Надо что‑то сделать с вашими пальцами. Ногти у вас ржавеют.

— Послушайте, ведь я пришел к вам только для наладки. Мне уже пятьдесят лет, и я не хочу вкладывать много денег в свой организм.

— Не заметили ли вы чего‑нибудь, что вас беспокоит?

— У меня побаливает спина, когда я сижу, и я слышу эти «клик, клик, клик» при каждом прикосновении к пальцам ног.

Джордж проводит рукой вдоль спины человека.

— Меня это пугает, — говорит он. — Ваш позвоночник далек от нормы. Его следует заменить. А как у вас с головой?

— Прекрасно! Она не причиняет мне никаких забот.

— Вы потеряли много волос. Не лучше ли сделать трансплантацию? Мы пересадим вам новый парик из орлона для любой погоды, такой, что вам совсем не надо будет носить шляпу.

Джордж еще что‑то записывает, а потом говорит:

— Не думаю, что у вас достаточно воздуха в легких. Я бы поставил вам новые клапаны. Вы американец?

— Конечно! Почему вы спрашиваете?

— Потому что для иностранцев мы получаем части из‑за рубежа, и это занимает два месяца.

— Вы закончили? — спрашивает человек.

— Должно быть так! — говорит Джордж.

— Когда будет выполнена эта работа?

Джордж смотрит на свои записи.

— Если вы придете в четверг в восемь часов утра, мы закончим все к пяти часам вечера.

— Можете вы гарантировать мне, что по крайней мере два года мой организм будет работать хорошо после того, что вы сделаете?

— Как я могу это сказать? — отвечает Джордж. — Я не врач!

 

 В ВОСКРЕСЕНЬЕ ПОСЛЕ ОБЕДА

— Гарри… Гарри, да перестань же смотреть эту глупейшую футбольную игру и послушан меня. Какой‑то очень подозрительный тип прячется около нашего дома… Как ты думаешь, не следует ли узнать, чего он хочет? Ты же мужчина в этом доме… Гарри, мне кажется, что он метит на твою машину… Давай позвоним в полицию.

— Как можешь ты так говорить, Гарри! Если даже машина и застрахована, ты же должен предпринять хотя бы какую‑то попытку остановить вора.., Не можешь же ты допустить, чтобы кто‑нибудь украл твою машину… Гляди, Гарри, он вылез и открыл капот двигателя… Он, вероятно, пытается его завести… По–моему, ты должен прикрикнуть на него.

— Ладно, «Краснокожие» проигрывают… Но если бы ты подошел к окну… Смотри, он уже запустил мотор. Гарри, умоляю тебя — позвони в полицию… Что? Это нарушит твой послеобеденный отдых, если пожалует полиция… Да, я знаю, что ты поглощен игрой, но что делать с машиной?.. Я тебя не отвлекаю… Как можешь ты говорить, что я всегда придумываю способы оторвать тебя от телевизора, когда идет футбольная игра… Могу ли я допустить, чтобы украли твою машину, и не сказать тебе… Гарри, ты вылез наконец из кресла… Что случилось? Ах, пошла коммерческая реклама… Машину уже угнали… Ты пойдешь сообщить об этом? После того как кончится игра в Канзас–сити?

— Хорошо, обещаю тебя больше не беспокоить, возвращайся к своей игре…

* * *

— Гарри, звонят в дверь… Ах, Гарри, это же наш сын Джимми, который уже два года служит в военно–морском флоте… Я не думала даже, что он сможет на праздники вырваться домой… Господи, он выглядит таким загорелым и бравым… Гарри, иди встреть его и хотя бы поприветствуй. Неужели ты в самом деле не хочешь встретить своего сына? Что? Не можешь покинуть кресла потому, что «Кардинал» тянет время? Ну, ладно–ладно, не беспокойся, я попрошу Джимми не мешать тебе…

* * *

— Гарри, ты просил тебя не беспокоить, но случилось кое‑что, о чем, мне кажется, ты должен узнать. Наша дочь Гертруда звонила из больницы, она собирается родить. Быть может, ты перестанешь кричать на меня? Знаю, что это не столь уж великое дело сделать ребенка;.. Обычно из‑за этого не стоило бы прерывать просмотр футбольного матча, но мне хочется напомнить тебе, Гарри, что Гертруда ведь не замужем… Это очень тяжелая травма для нее…

— Да, Гарри, я, так же как и ты, очень огорчена, что Брэгг прошляпил верный гол… Я отправляюсь в больницу сама и уверена, что Гертруда все поймет.

* * *

— Я уже вернулась, Гарри. У Гертруды мальчишка. Чью игру ты теперь смотришь? «Сан–Диего» — «Черджерс». Ну а как «Краснокожие»? Они выиграли? Просто удивительно, что твой послеобеденный отдых не претерпел никакого ущерба из‑за всего случившегося.

— Знаешь, Гарри, я решила оставить тебя. Нет, я не могу ждать, пока «Сан–Диего» потеряет мяч. Мы должны обсудить это сейчас же. Я поняла, что настоящая жизнь прошла мимо меня. Не стоит листать книгу до конца, Гарри. Это не сулит ничего доброго. Я приняла решение… Гарри, нет смысла откладывать разговор до завтрашнего вечера. Почему? Да потому, что завтра вечером «Детройт» играет с «Миннесота викингами»…

 

НАШ УЧТИВЫЙ СПОРТ

Если что‑нибудь доводит меня до настоящего остервенения, так это когда приходится смотреть наш американский профессиональный футбол вместе с иностранцами. На прошлой неделе мне как раз довелось испытать это сомнительное удовольствие. Мой лондонский приятель посетил нас вместе со своей женой, и оба чрезвычайно волновались в предвкушении возможности впервые в своей жизни наблюдать американский футбол хотя бы по телевидению.

Наши вашингтонские «Краснокожие» играли с командой из Далласа, о которой болельщик не ахти какого высокого мнения. Матч начался как обычно, но вскоре страсти разгорелись, и заокеанские гости стали донимать меня вопросами.

— Цель игры, видимо, покалечить возможно больше игроков у противника? — спросил муж.

— Нет, цель вовсе не в этом, — отрезал я.

— За что игрокам начисляют больше очков — за подбитую ногу или за свернутую шею противника? — осведомилась его супруга.

— За подбитые ноги и свернутые шеи не назначают очков, — ответили. — За это, наоборот, штрафуют.

— О! — воскликнул муж. — А какой назначается штраф?

— Команду заставляют отступить от занятой ранее позиции на пятнадцать ярдов к своим воротам.

— Вы хотите сказать, что подобные переломы наказываются только таким штрафом?

— А что вы думаете по данному поводу? — спросил я, сдерживая раздражение.

— Уверена, что у нас в Англии тому, кто нанес такие увечья, дали бы не менее трех лет тюрьмы! — вмешалась супруга гостя.

— Так это же спортивная игра! — возмутился я. — Тот, кто играет, — знает, что у него могут сломать ногу. Именно это и делает игру такой захватывающей, увлекательной!

— Понятно! — сказал супруг. — Человек должен ожидать увечий.

Несколько минут спустя судья оштрафовал «Краснокожих» на 10 ярдов.

— Я не заметила, что случилось. За что назначили штраф? — поинтересовалась английская гостья.

— Один из наших ребят задерживал их игрока.

— Вы хотите сказать, что за задержку игрока команду штрафуют на десять ярдов, а за перелом ноги противника — на пятнадцать ярдов? — спросила она.

Тут я начал терять терпение:

— Это совершенно правильно. В футболе задержка всегда серьезнее, чем перелом чьей‑то ноги.

— Понятно! — с нескрываемым сарказмом заметил муж. — Все это имеет глубокий смысл, когда вы объясняете…

Во втором тайме гостья обернулась ко мне:

— Вы заметили, что один из их парней ударил кулаком вашего парня?

— Это не разрешается! — сказал я.

— Тогда почему судья не принял никаких мер?

— Никто этого не видел, — ответил я.

— Но это же видел любой зритель! — воскликнула она.

— А судья не видел. Если бы он заметил, то назначил бы персональный штраф.

— Который свелся бы к тому, что этого игрока вышвырнули бы из игры? — спросил муж.

— Конечно нет! Спортсменов у нас не удаляют даже за сильное избиение противника. Иначе и игры не было бы. Вся привлекательность футбола для игрока — это ударить соперника и не дать себя изобличить.

Один из «Краснокожих» растянулся в это время на поле и завопил благим матом.

— Как долго разрешается валяться на поле? — ехидно спросил муж.

— Сколько хочешь. Когда игрок получает серьезную травму, разрешается даже вызвать врача или санитаров с носилками.

— Как цивилизованно! — сказала гостья.

Я не мог больше сдерживаться:

— Вы думаете, что мы варвары?

— Несомненно! — сказал муж.

 

ПОВИНЕН ТЕННИС

Это история теннисной любви. Я не собирался о ней писать, но, как недавно узнал, она типична для многих.

Боб увидел Петти в теннисном клубе когда она сидела на стуле и следила за его игрой. На Петти был белоснежный теннисный костюм с голубыми кружевами на шортиках. Ее пышные белокурые волосы стягивала сзади голубая лента, и голубые тесемки красовались на теннисных туфлях.

Подойдя к ней, Боб сказал:

— Не хотите ли немного поиграть?

Петти приподняла темные очки и густо покраснела.

— Я плохо играю, — сказала она.

— Чепуха! — рассмеялся Боб. — Вы выглядите заядлой теннисисткой.

Его сильные руки оторвали ее от стула.

Они начали играть, и Петти промахнулась семь раз из десяти.

— Мне очень неприятно, —извинялась Петти.

Боб сказал:

— Вы были сообразительной умницей, даже промахиваясь.

Каждый день они встречались на корте, и Боб с величайшим терпением учил Петти элементарным правилам игры.

Однажды другая парочка спросила их, не хотят ли они сыграть «микст».

— О, я не решаюсь, — вспыхнула Петти.

— Ты, конечно, можешь, — воскликнул Боб. — Идем! Мы их расколошматим в пух и прах.

Боб буквально лез из кожи, и, хотя Петти не очень ему помогала, они выиграли два сета.

Боб крепко обнял Петти:

— Дорогая, ты изумительная девушка!

— О, Боб, — крикнула Петти. — Я никогда не думала, что так получится…

— Я люблю тебя, — сказал Боб. — Давай поженимся!

— Хорошо, Боб, хорошо, — ответила Петти, и губы их слились в поцелуе. Они, наверное, еще долго оставались бы в такой позе, если б не надо было освободить корт.

Через месяц они сыграли свадьбу в теннисном клубе и уехали на медовый месяц в спортивный лагерь для теннисистов.

Когда они вернулись, Боб занялся своими маклерскими операциями, а Петти продолжала ежедневно посещать корт и скоро стала играть хорошо, пожалуй, даже лучше Боба,

* * *

Все произошло однажды в воскресенье год спустя. Боб и Петти снова играли «микст» в клубном турнире, и Петти послала мяч в сетку.

Боб со злостью сказал:

— Не держи так низко ракетку!

— Если бы ты не морочил мне голову, — громко крикнула ему Петти, — я бы не промахнулась.

— А как я могу тобой не руководить, если ты не можешь сделать даже укороченный удар?

— Гляди‑ка, кто дает уроки, — взвизгнула Петти. — А почему ты не играешь у сетки?

Боб с отвращением швырнул свою ракетку и ушел с корта.

И так пошло из месяца в месяц. Поползли разные слухи. Боб трусливо удирал, чтобы поиграть с одной девчонкой на другом корте, а Петти по утрам подбирала себе для игры любого постороннего мужчину.

Никого не удивило, когда Петти поехала оформлять развод.

Она жаловалась на невозможный характер Боба.

Он обвинял ее в неправильном подходе к мячу и в том, что Петти всегда мешала ему своим криком, когда он играл на задней линии…

Она сказала, что он никогда не давал ей достаточно денег на покупку новых теннисных мячей.

Боб сказал, что она безрассудно проматывала деньги, вместо того чтобы покупать нейлоновые струны для ракеток.

Суд решил, что этого вполне достаточно для развода.

Боб и Петти теперь встречаются очень редко. Они всегда прогуливаются по разным сторонам корта.

Члены теннисного клуба не одинаково оценивают этот разрыв. Жены осуждают Петти за мотовство, а мужья говорят: «Боб совершил ошибку. Он не должен был потворствовать Петти, выдвигая игру в теннис на первый план!»

 

ЗВОНОК БОББИ ФИШЕРУ

Президенту Никсону придется принять одно из наиболее важных решений за свое правление— позвонить или нет по телефону Бобби Фишеру, выигравшему мировой шахматный чемпионат в Исландии.

Много лет уже не было такого антигероя, как Фишер. Его поведение до и во время турнира заставило одного читателя написать: «Фишер — единственный американец, который может заставить американцев «болеть» за русских».

Основываясь на поведении Фишера в Исландии, можно представить, что этот телефонный разговор прозвучит примерно так:

— Хэлло, Бобби, говорит президент Никсон. Мне захотелось позвонить и поздравить тебя с победой в Исландии.

— Короче, пожалуйста, я устал…

— Это великий день для Америки, Бобби!

— Это великий день для меня. Я выиграл сто пятьдесят тысяч долларов и показал кое‑что этим исландским недотепам.

— Знаю, Бобби… Я всегда входил в шахматную команду своего колледжа.

— Большое дело.

— Но затем я перекинулся на футбол.

— И из‑за этого вы мне звоните?

— Подожди минутку, Бобби. Я всегда звоню каждому, кто выиграл чемпионство для Америки. Мне хочется устроить парадный белогалстучный прием в Белом доме, когда ты вернешься.

— Сколько мне заплатят за приход?

— Заплатят? Я не плачу людям, которые приглашены на прием в Белый дом.

— А что это мне даст?

— Я приглашу весь кабинет министров, Верховный суд, лидеров конгресса и любого богатого члена республиканской партии, который играет в шахматы. Будет приглашен и этот парень Ломбарди, твой секундант во время матча, чтобы играть после приема. Это тот минимум, который я могу сделать для победителя великого Спасского…

— Хорошо! Я приду, но вот мои требования. Вы пошлете за мной в Исландию свой президентский самолет… Вы лично встретите меня в аэропорту. Предоставите мне лимузин, номер–люкс в отеле, персональный теннисный корт и персональный плавательный бассейн. А также секретных агентов, чтобы меня не задушили газетчики…

— Думаю, что смогу все это сделать, Бобби.

— И никаких телевизионных камер!

— Никаких телевизионных камер?

— Ненавижу телевизионные камеры. Они вгоняют меня в неистовство. Если я увижу хотя бы одну телевизионную камеру, тотчас уйду.

— Не волнуйся, Бобби! Телевизионных камер не будет!

— И никаких разговоров, когда я ем. Не могу есть, когда люди болтают.

— Очень трудно будет устроить большой прием в Белом доме, чтобы никто не говорил.

— А это уж ваша проблема. Если я услышу какой‑нибудь шум, вам самому придется поискать другого чемпиона мира по шахматам.

— Все, как ты скажешь, Бобби. Ведь это прием в твою честь!

— А в котором часу это будет?

— Думаю, что около восьми.

— Я буду к девяти. Не люблю стоять в ожидании и вести светскую беседу с политиками в накрахмаленных сорочках.

— Понимаю, Бобби!

— Ия принесу свой стул. Не могу есть, когда сижу на чужом стуле. И еще одно: мне не нравится слишком яркое освещение, когда я ем. При ярком свете я не примусь за первое блюдо.

— Никакого яркого освещения. Я понял тебя, Бобби. Мне хочется добавить только, что мы все гордимся тобой. Ты подаешь хороший пример американской молодежи.

Ричард Никсон положил трубку, а затем снова поднял ее и позвонил руководителю ЦРУ Ричарду Хелмсу.

— Дик, я посылаю свой президентский самолет в Исландию, чтобы доставить Бобби Фишера. Окажи мне услугу. Как только он очутится на борту, сделай так, чтобы самолет похитили и угнали куда‑нибудь…

 

РОКОВОЙ ЧЕТВЕРТЫЙ РЯД

Не надо быть шахматистом, чтобы оценить значение выигрыша Карповым шести партий в матче с Корчным. «Свободный мир» поддерживал Корчного потому, что он переметнулся из Советского Союза и не говорил ничего доброго о коммунистической системе. А Кремль твердо решил, что его парень должен выиграть этот матч, и послал с ним солидное окружение, включающее шахматных мастеров и психолога по имени Владимир Зухер. Роль последнего ограничивалась сидением в четвертом ряду зрительного зала, где он ничего не делал, но пристально глядел на Корчного, когда тот играл.

Корчной горько жаловался на этот «гамбит» и после проигрыша нескольких партий добился у судей перемещения психолога в задние ряды зала. Но в финальную игру психолог якобы вернулся обратно в четвертый ряд, уставил свой зловредный глаз на Корчного, и советский невозвращенец проиграл матч.

Кто знает, использовал ли Зухер гипнотизм, тайны магии, шпионажа или откровения психологии, но он явно преуспел.

Если такое произошло на шахматном матче, американцам не мешает поразмыслить об Олимпийских играх 1980 года в Москве. Удивит ли кого‑либо руководящий план Советов таким же грандиозным замыслом лишить золотых медалей наши олимпийские «звезды».

Вполне возможно, что в настоящий момент Советы тренируют тысячи «зрителей», приучая их сидеть в четвертом ряду олимпийских стадионов, уставившись пристально на наших спортсменов. Они могут быть обучены излучать дурное влияние на всех, одетых в звездно–полосатую униформу.

Если такая система сработает, наши доблестные мужчины и женщины будут сбиты с толку этим пристальным вниманием и станут совершать ошибки на беговых дорожках, тонуть и погружаться на дно олимпийских плавательных бассейнов или падать ничком во время акробатических соревнований.

Хитрая уловка Зухера может иметь серьезные последствия. Американским атлетам на Олимпийских играх придется носить шоры, специальные наглазники, которые обычно надевают на лошадей, чтобы они не видели трибун. Это должно стать причиной некоторых неудобств, но, если наши люди начнут носить такие шоры теперь, они смогут пользоваться ими в 1980 году.

Имеется и другая идея: предупредить русских, что, если они станут так смотреть на наших спортсменов, когда они соревнуются, мы тоже прибегнем к нашим собственным «смотрельщикам», умеющим заворожить дурным глазом…

Суть третьего предложения сводится к тому, чтобы мы обучили каждого соревнующегося в нашей команде глядеть при этом назад или мигать.

Никому не будет по душе привлечь ЦРУ к Олимпийским играм, но, если Советы применили психологическое оружие, чтобы выиграть шахматный матч, лишь небеса знают, сколь далеко они способны шагнуть, чтобы похоронить наши надежды на выигрыш в играх 1980 года. Нам придется поэтому призвать людей из Лэнгли.

Я не настроен истерически и не склонен преувеличивать опасность гигантского заговора Зухера. Но по странному стечению обстоятельств, когда я обратился в посольство СССР в Вашингтоне с просьбой предоставить мне билеты на Олимпийские игры, атташе по делам спорта сообщил мне, что все места в четвертом ряду на любые соревнования уже проданы. Вот это очень странно, так как, насколько мне известно, кассы стадиона имени Ленина не будут открыты до июня 1979 года.

 

УБИЙСТВО У ТЕЛЕВИЗОРА

Когда детектив Питер Миндерман вошел в комнату дома Сокэло, где стоял телевизор, он был сразу же сбит с толку. Тело Арти Сокэло оставалось на том же стуле, где он умер. Все подозреваемые по этому делу находились в комнате. Это была жена Арти Эмма и его лучшие друзья: Джордж Стивенс–младший, Чак Макдермотт, Сэм Маккей и Тони Валенти.

— Ол–райт! — сказал детектив. —Давайте приступим. Вы, ребята, начали смотреть футбольные матчи два дня назад и с субботнего полудня находитесь в этой комнате?

— Правильно, — ответил Стивенс. — И вот вечером в воскресенье, как будто во время игры команды «Рейдер», мы внезапно заметили, что с Арти не совсем благополучно. Мы дождались, когда игра кончится, и повернулись к его стулу. Он был мертв!

— Можете себе представить, каким ударом для него было поражение команды «Миннесота Викинг», — добавил Чак Макдермотт.

— Но, — сказал детектив, — следователь утверждает, что Арти умер двадцать четыре часа назад. Как могло случиться, что никто этого не обнаружил раньше?

— Ну и что? — вмешался Маккей. — Арти был всегда спокоен, когда смотрел футбол. Он не из тех, кто горячится и вопит после каждой игры. Так что, когда он не произнес ни слова на протяжении двадцати четырех часов, мы не удивились. Считали, что он очень страдает из‑за того, что Даллас побил «Детройтских львов».

— Когда вы смотрите футбол по телевизору, — сказал Тонн Валенти, — вы не замечаете, дышит ваш сосед или нет.

Детектив Миндерман взглянул на миссис Сокэло:

— Когда вы в последний раз видели живым своего супруга?

— Вы подразумеваете, когда он двигался или что‑нибудь в этом роде? — спросила миссис Сокэло. — Мне кажется, это было как будто в июле, перед тем как начались показательные игры. Он не покидал этого стула с тех пор, как «Вашингтонские краснокожие» бились с «Патриотами» в предсезонной игре. Мне не хочется оспаривать заключение следователя, но я думаю, что Арти умер три месяца назад.

— Этого не может быть, — заметил Стивенс. — Как раз перед игрой Балтимор — Цинциннати Арти спросил меня, не хочу ли я кусок фруктового торта.

— Фруктовый торт? Откуда он был доставлен? — спросил детектив Миндерман.

— Это я его сделала, — сказала миссис Сокэло. — Я всегда делаю фруктовый торт по праздникам. Это помогает мне отвлечься.

— Кто‑нибудь еще ел этот торт? — спросил Миндерман.

— Я! — сказал Макдермотт.

— Никаких последствий? — спросил детектив.

— Ничего, о чем стоило бы говорить.

— Проклятие! — воскликнул Миндерман. — Теперь всплывает версия отравленного фруктового торта. Ел ли он еще что‑нибудь?

— Я давал ему бутерброд с рыбой, с тунцом, — сообщил Макдермотт.

— Что?

— Бутерброд с тунцом. Видите ли, миссис Сокэло отказывается нас кормить, и каждый приносит свою пищу. На этот раз жена сделала мне бутерброды с тунцом.

— А вы, конечно, не знаете, что это был за тунец? — спросил детектив.

— Я не занимаюсь рыбной ловлей. Единственный спорт, который меня интересует, — это футбол! — ответил Макдермотт.

— Ваша жена хотела избавиться от вас при помощи бутерброда с тунцом, отравленным ртутью, — сказал детектив. — Но только Арти стал жертвой вместо вас.

— Я знал, что она мною недовольна, — воскликнул Макдермотт. — Но не думал, что она зашла так далеко.

Миндерман направился к телефону и позвонил в дом Макдермотта:

— Миссис Макдермотт, я пошлю сейчас, чтобы вас арестовали за убийство Арти Сокэло отравленным бутербродом.

— Не волнуйся, Глория! — миссис Сокэло вырвала трубку и закричала. — Я дам показания в твою пользу. Мы можем всегда утверждать, что это преступление было совершено в состоянии аффекта!

 

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ НА КОРТЕ

Играя этим летом в теннис, я наступил на мяч, когда мчался к другому мячу. Мне бы не хотелось напоминать о журнале «Тайм», который острил по поводу людей старше сорока, воображающих, что они молоды, если занимаются спортом. Журнал поместил фотоснимок, запечатлевший меня с ногой в гипсовой повязке (я очень сильно растянул связки), и назвал меня недотепой.

Естественны были моя обида и раздражение, поскольку популярнейший спортивный комментатор Говард Коселл не раз говорил, что мое поведение на теннисном корте можно сравнить разве с движениями лучших танцоров на балетных подмостках.

Проблема, с которой сталкиваешься при любом виде спортивной травмы, когда тебе больше сорока, — это не то, что происходит с твоим телом или даже с твоей гордостью. Самое неприятное ты испытываешь от людей, действующих из наилучших побуждений, когда они расспрашивают, что с тобой случилось. С гипсовой повязкой мне пришлось не расставаться шесть недель, и у меня было достаточно времени разбить этих людей на несколько категорий.

К первой категории следует отнести тех, кто настойчиво старался узнать, ПОЧЕМУ я наступил на теннисный мячик. Мой шаблонный ответ гласил: «Я всегда поступаю именно так, но никогда не теряю присутствия духа. Когда ты возносишься вверх, создается чертовское ощущение полета».

Другая категория сочувствующих обычно спрашивает: «Почему вы не убираете лишний теннисный мяч с корта перед тем, как начать игру?»

«Потому, — отвечал я, —что этим лишишь игру веселой забавы. Нервный трепет при игре в теннис вызывается как раз стремлением раздобыть мяч обратно, не наступив на оставленный на корте…»

Говорил я об этом с таким огромным убеждением, что многие лепетали: «А я этого не знал!»

«Конечно! — продолжал я. — Задумывались ли вы, почему играете с тремя мячами? Для игры необходимы два, а еще один нужен для того, чтобы оставить его на корте и иметь возможность на нем споткнуться».

Подлинные муки доставляет гипсовая повязка, так как вам приходится выслушивать разные истории о ней. Не верю, что существует хотя бы один человек, ни разу не побывавший в гипсе. А будучи на костылях, очень тяжко слушать, когда он или она начинают рассказывать вам свою повесть.

Все рассказчики оперируют фактом, что у них кости не совместились правильно, поврежденная нога зудит и они убедились в бесполезности гипсовой повязки.

«Самое худшее, — сообщила мне одна леди, — когда снимают гипс и вы видите свою ногу. Многие при этом теряют сознание…»

Поняв позже, что людей ничуть не поражают обстоятельства моей травмы, я придумал историю, которая должна была привлечь их внимание.

Когда спрашивали, что со мной случилось, я говорил:

«Это очень скучно, но если вас действительно интересует… Я был на теннисном корте, когда внезапно близ сетки приземлилась летающая тарелка. Из нее вылез маленький зеленый гомункулус с лазерным пистолетом, который выстрелил мне в ногу».

Вы, быть может, воображаете, что ваш знакомый хирург–ортопед проявит сочувствие к человеку старше сорока лет, пострадавшему от спортивной травмы? Ничего подобного. Когда я вернулся в Вашингтон и пошел к своему врачу, он бросил беглый взгляд на мою ногу, и вот все, что он сказал: «Ну как? Вы приятно провели лето?»

 

ЛУВР ЗА ШЕСТЬ МИНУТ

Любой спортсмен скажет вам, что только три вещи заслуживают внимание в Лувре — «Крылатая Ника Самофракийская», «Венера Милосская» и «Мойна Лиза». Остальные скульптуры и картины выставлены лишь для того, чтобы показать лицом этот товар и заполнить время пребывания в Лувре.

С тех пор как знаменитый парижский музей приобрел эти произведения искусства, многие посетители пытались сократить время их осмотра. Перед первой мировой войной рекорд был поставлен тремя скандинавами, которые ухитрились «посмотреть все» за 7 минут 33 секунды. Этот рекорд держался до 1935 года, когда англичанину М. Уэсливиллоу удалось сделать то же самое за 7 минут ровно. В первой попытке Уэсливиллоу удалось завершить осмотр даже за 6 минут 49 секунд, но он был дисквалифицирован, так как забыл сделать полный круг у «Венеры Милосской».

Рекорд устоял до 1938 года, пока один житель Стокгольма не ввел в употребление тапочки и не затратил на осмотр музея 6 минут 25 секунд.

Первым, кто добыл «голубую ленту» чемпиона для Америки, был Т. Хьюстон из Оклахомы, срезавший 2 секунды у рекорда. А в 1951 году Австралия отобрала титул у Америки.

Уже в то время пошли разговоры об осмотре Лувра за 6 минут. Специалисты утверждали, что это можно сделать при таких безупречных условиях, как гладкий пол, превосходное освещение и отсутствие ветра. Тем не менее на протяжении четырех лет никто не мог превзойти австралийцев.

Но вот однажды сообщили, что в Париж прибыл американский турист, который пойдет на побитие рекорда. Звали его Питер Стоун, и прежде он уже делал несколько неудачных попыток. Его замечательные высказывания цитировались во многих журналах и газетах. Так, постояв целый час перед «Крылатой Никой», он заявил: «Эта штука никогда не полетит!» Был случай, когда его попросили покинуть Лувр после того, как он громогласно воскликнул перед «Монной Лизой»: «Я знаю парня, у которого имеется оригинал этой картины».

Стоун привез с собой тренера, перед стартом надел специальные комнатно–спортивные туфли. Он опорожнил карманы, чтобы ничто не увеличивало его вес. Выбирая воскресное утро для осмотра, Стоун руководствовался тем соображением, что в это время Лувр почти пуст.

Выполняя условия соревнования, Стоун вышел из такси и, сказав шоферу, чтобы тот ждал, бросился в музей. Определив курс, он вернулся в машину, которая проехала вперед 4 фута и стала у края тротуара — там, где засекалось время. Хронометристы из компании «Америкен экспресс», бюро путешествий «Кук и сын» и французского бюро туризма были на месте. Стоун получил последнюю инструкцию от тренера: «Во что бы то ни стало держись подальше от «Похищения сабинянок» — на картине полно обнаженных женщин!»

По стартовому выстрелу Стоун выпрыгнул из машины и кинулся в музей. Условия состязания гласят: вы должны идти, а не бежать. Уставив глаза вперед, он, посвистывая, прошел несколько залов и повернул налево — к ротонде, где стоит «Венера Милосская». Он обошел статую и вышел на финишную прямую в залах римской и греческой старины. Время рекордсмена было фантастично…

Затем Стоун спустился по лестнице и устремился в Большую галерею к «Монне Лизе». Через тридцать секунд он был у картины. По условиям состязания следовало сделать безобидное туристское восклицание перед ней. Стоун сказал: «Я никогда не видел ничего более великолепного!»

После этого он повернул в зал итальянской живописи, вышел на улицу и сел в такси. Как только такси двинулось, грохнул выстрел, и время Стоуна было засечено— 5 минут 56 секунд. Новый мировой рекорд. «Голубая лента» была возвращена Америке…

 

СЛЕЗЫ В ЖАРЕНОМ КАРТОФЕЛЕ

Футбольный сезон в разгаре, и снова американские семьи прикованы к расписанию телевизионных передач. Откровенно говоря, я нет–нет да и пожалею об этом: с женой у меня как раз наладились хорошие отношения, а теперь мы, вероятно, долго не увидимся.

В последний раз я разговаривал с ней за полчаса до передачи «Вашингтонские краснокожие» — «Чикагские медведи» и уверен, что она плакала. Помню это отчетливо, так как заметил краешком глаза, что она уронила несколько слез в мой жареный картофель.

— Терпеть не могу отсыревший жареный картофель, — сказал я.

Но она не желала слышать никаких доводов.

— Почему так происходит? Что я сделала плохого?

Тут как раз по телевизору начали передавать коммерческую рекламу, и я воспользовался перерывом, чтобы обнять ее.

— Ты не сделала ничего плохого, Лув. Дело в том, что как раз вчера я говорил ребятам во время антракта в игре между Теннеси и Джорджией, что ты — мое милое сокровище, ничуть не уступающее телевизионным передачам о футболе. Я люблю тебя больше всего на свете.

Она оттолкнула меня.

— Ты же знаешь, что я думаю о футболе?

— Не говори ничего, что могло бы нас огорчить! — предостерег ее я.

— Я думаю, что это величайшая американская игра, которую смотрят ненастоящие мужчины!

— Ну, теперь ты высказалась! — воскликнул я сердито. — Теперь ты действительно высказалась. Своей вспышкой ты, вероятно, испортишь мне воскресный вечер. Если бы я мог подняться из этого кресла, то наверняка ушел бы из дому.

Она снова стала плакать, и я поспешно отодвинул свой жареный картофель.

— Не знаю, смогу ли я выдержать еще один такой сезон, — сказала она. — Ведь это не только субботние и воскресные вечера. Это долгие одинокие ночи, когда показываются игры, затянувшиеся до утра.

— Ты преувеличиваешь, — ответил я. — В прошлый вторник игры не было. Это факт. Отлично помню, что я ночью играл в покер.

— Я сыта этим по горло! — закричала она. — Не желаю я сидеть вот так одна день за днем, ночь в ночь и чахнуть в то время, как ты милуешься с телевизором.

Я стал нервничать, потому что приблизился срок, когда мяч вводят в игру.

— Чего же ты хочешь? — спросил я.

— Я ухожу. Пойду искать кого‑нибудь, кто будет обо мне заботиться и кому я действительно нужна.

И тут она сказала:

— Я могу даже завести любовника!

— Ого, это недурная идея! — воскликнул я. — Но ты уверена, что в холодильнике достаточно пива? Мы истощили наш запас в прошлый уик–энд…

Она вышла из комнаты как раз вовремя — вашингтонцы выиграли бросок. А тут неожиданно объявились Бен, Фил, Джордж, Джо и «Док». Джордж первый заметил, что случилось что‑то неладное.

— Жареный картофель совсем мокрый! — сказал он.

— Жена плакала над ним, — извинился я.

— Женщины, конечно, тяжело переносят футбольный сезон, — сказал Бен. — Никогда не видел их такими расстроенными.

— Вы этим никого не удивите, — заметил «Док». — Как раз перед моим уходом из дому жена заявила мне, что идет искать себе другого спутника жизни.

— И моя тоже! —воскликнул Фил.

— Что же ты ей сказал?

— Сказал, что ничего у нее не получится.

— Ни один из вас не выглядит обеспокоенным, — констатировал Бен.

— А чего нам волноваться, — сказал Джордж, — Кого они найдут, если все сидят у телевизоров!

 

КАК ВЕРБОВАЛИ БЕКА

Время от времени мне вспоминается случай, такой трогательный и необычный, что я забываю все страшные вещи, которые читал или видел на голубом экране.

Эта правдивая история произошла с одним университетским футбольным тренером. Назовем его Смазерсом, а его учебное заведение, дабы не накликать на себя никаких наветов, окрестим университетом Самсона, который находится где‑то на северо–западе Америки.

Тренер Смазерс услышал как‑то, сидя за стаканом вина, что в одном штате окончил среднюю школу изумительный бек, и решил любой ценой его заполучить. Он втиснулся в свою машину и промчался 500 миль до родного города этого парня.

Ознакомясь с обстановкой, Смазерс узнал, что мать интересующего его парня развелась с мужем. Он обнаружил также, что вербовщики со всей страны охотятся за этим футболистом. Предстояло яростное соревнование, подогреваемое разнообразными денежными посулами.

Смазерс решил, что заполучить своего бека он сможет с помощью его матери. Он навестил ее в своем лучшем костюме и галстуке, держа в руке букет прекрасных роз.

Мать бека, привлекательная женщина, была поражена. Но Смазерс не намеревался уоропить ее с решением. Во время своего первого визита он дал понять, что все, чего он желает, —это выразить свое восхищение ее сыном и позаботиться о его будущем.

На следующий вечер Смазерс пригласил мать пообедать в уютном, освещенном свечами ресторане отеля «Холидей». Глядя через стол в глаза женщины, Смазерс принялся расписывать великолепие университета Самсона. Это, говорил он, старейший университет в стране. Ребята овладевают там почти всеми профессиями и навыками для коммерческой деятельности. Университет располагает катком, угодьями для охоты и рыбной ловли круглый год. Спальни заново отделаны, создан новый студенческий союз, приобретены новейшие спортивные снаряды, каких еще нигде не видели. Короче, это учебное заведение считается одним из лучших в стране.

Смазерс сказал своей очаровательной спутнице, что, если бы у него был сын, он с гордостью послал бы его в университет Самсона.

Какая‑то искорка мелькнула в глазах матери, когда он описывал учебное заведение. Но Смазерс не хотел ускорять ход событий и замял тему беседы.

Следующий вечер Смазерс провел со своей знакомой в дансинге и, танцуя, рассказывал ей о разнообразной, бьющей ключом жизни в университете Самсона, где есть своя театральная труппа, устраиваются фестивали, танцы, снежные карнавалы, весенние прогулки п концерты. Во время футбольного сезона команда может побывать в любой точке Соединенных Штатов, а если выиграет кубок, то получит приглашение в Майами или Новый Орлеан.

Мать будущей футбольной знаменитости сказала, что все это звучит потрясающе. Смазерс был, однако, в отчаянии, что она не приняла никакого решения, хотя ему казалось, ,что время, проведенное им, не пропадет зря.

На третий вечер Смазерс предложил ей прогулку верхом в горы. Когда они нежно поцеловались, он поклялся, что всегда будет помнить этот день, какое бы решение ни принял парень.

Затем Смазерс совершил 500–мильную поездку обратно, не испытывая уверенности, что завербовал бека, о котором мечтал.

Неделей позже пришло письмо от матери. Смазерс нервно вскрыл его и начал читать: «Ричард решил поступить в Миннесотский университет, но вы были так красноречивы, что я сама решила стать студенткой университета Самсона… Люблю, люблю, люблю».

 

БУЛЬ, БУЛЬ, БУЛЬ…

Недавно я впервые попробовал покататься на водных лыжах.

Француз Пьер Ло–Фруад приписывал себе выдумку этого популярнейшего вида спорта почти 25 лет назад. Есть, однако, люди, утверждающие, что изобретение сделано совершенно случайно. Они рассказывают, что Ло–Фруад, занимаясь лыжным спортом в Приморских Альпах, скатился с горы столь стремительно, что не смог остановиться и бухнул в Средиземное море. С подоспевшей моторной лодки ему бросили веревку. Ло Фруад встал на лыжи и заскользил по воде.

— Что вы делаете? — закричали ему.

— Еду по воде! — ответил он.

. Катание на лыжах после этого вошло в обиход. Ло–Фруад стал величайшим «водным лыжником» в мире, но, к несчастью, однажды моторная лодка запоздала, а лыжные ботинки были столь тяжелы, что их обладатель стал тонуть.

— Что вы теперь делаете? — снова закричали ему.

— Ныряю! — произнес, задыхаясь и пуская пузыри, Ло–Фруад.

Возможно, он претендовал тогда на изобретение костюма для подводного плавания, но остается фактом: когда француз утонул, на нем не было такого костюма. Впрочем, пусть этим вопросом займутся историки спорта.

Как уже было сказано, я недавно попробовал водные лыжи на Средиземном море и рекомендую их теперь каждому, кто любит пробовать море на вкус.

Моим наставником был большой знаток этого дела. Мы влезли в моторную лодку, и тренер стал инструктировать меня:

— Сразу же наденьте лыжи в воде и садитесь на них. Когда я метну трос, хватайтесь за него, но оставайтесь в сидячем положении, пока я не дам сигнал. Только не вставайте сразу! Есть вопросы?

— Можно надеть спасательный пояс?

— Нет! Он снизит скорость. Работайте коленями и сидите на лыжах!

Тренер швырнул в воду меня, а затем лыжи. Встать на них в воде так же легко, как схватить устрицу ложкой. Наконец мне удалось справиться с лыжами, повиснув на борту лодки. Тренер бросил трос. Мотор взревел.

Вас учат многим вещам, когда вы становитесь на водные лыжи. Но прежде всего вы усваиваете, что нельзя держать открытым рот на старте. Поразительно, какое огромное количество соленой воды может поглотить человек.

— Сядьте, сядьте! —орал тренер.

Больше я ничего не слышал. Да и вообще разве можно что‑нибудь слышать, находясь на глубине 20 футов под водой?..

В следующий раз я постарался проделать все гораздо лучше, но одна моя лыжа устремилась к Суэцкому каналу, а другая к Гибралтару. В этом, вероятно, не было бы ничего угрожающего, если б обе мои ноги не стояли на лыжах.

В третьей попытке я благополучно справился с обоими лыжами, усвоил, каково скользить по воде, когда голову обдувает ветер, а в ноги ударяют волны.

Короче говоря, сноровку вы приобретете, но это так же легко, как… буль… буль… буль…

 

ПОКА САНТА–КЛАУС СМОТРЕЛ ФУТБОЛ

Санта–Клаус сидел в сочельник перед своим телевизором и смотрел повторную игру после ничьей между командами «Вашингтонские краснокожие» и «Грин бей Пакер».

— Ты что ж, так и будешь сидеть весь день, наблюдая этот идиотский футбол? — спросила вошедшая в комнату миссис Клаус.

— Убирайся отсюда, оставь меня в покое! — ответил Санта–Клаус.

— Но тебе пора уж отправляться на работу. Саниперегружены игрушками, а северные олени стали сов сем нетерпеливыми.

— Послушай, эта повторная игра имеет для мен; гораздо большее значение. Если оленям холодно, от могут войти сюда и смотреть игру вместе со мной.

— Ну можно ли так поступать? Дети на всем земном шаре ждут сегодня вечером твоего спуска в каминные трубы. Ты никак не успеешь, если сразу же не приступишь.

Санта открыл новую канистру пива.

— Ради всего святого, женщина. Могу ли я дождаться хотя бы нескольких часов передышки от твоей болтовни?

— Если ты не разнесешь эти игрушки, они найдут нового Санта–Клауса, и ты останешься без работы Санта сделал большой глоток.

— Насколько я понимаю, они тоже смотрят в сочельник повторную игру. Подумать только… Если бы я знал все это, ведь можно было сделать разноску подарков вчера.

— Вчера не было сочельника! — крикнула миссис Клаус, —Посмотреть только на тебя, восседающего в нижней рубахе и жадно лакающего пиво, от которого еще больше торчит твой толстый живот. У тебя, несомненно, праздничное настроение!

— Там Ларри Браун! —заорал Санта. — Выиграл двенадцать ярдов. Вот это футболист!

— Ты меня даже не слушаешь. Оденешься ли ты наконец, влезешь в эти глупейшие сани и отправишься на работу?

— И не подумаю, пока не кончится игра, — сказал Санта. — Работать я могу в любое время, а часто ли команда «Краснокожих» выступает в повторном матче? Нет ли у тебя жареной картошки к пиву?

— Да ты что, не понимаешь, что рождество будет не рождеством, если ты не раздашь эти игрушки? Именно сейчас — завтра утром миллионы и миллионы ребят будут с бьющимися сердцами, возбужденным блеском в глазах и дрожащими коленками ползать по полу. И что они найдут? Ничего! А почему? Потому, что Санта–Клаус восседал на своем толстом торце и смотрел футбольную игру.

— Легко тебе так говорить! — воскликнул Санта. — Но ведь я просиживал здесь воскресенье за воскресеньем, не говоря о понедельничьих вечерах, пригвожденный к команде «Краснокожих». И теперь, когда она ведет повторную игру в борьбе за «Большой кубок», ты хочешь, чтобы я покинул ее в беде, развозя кучу игрушек в самый холодный день года? У мужчины есть свои привилегии. Уймись! Это ведь решающая игра.

— Ну что ж, — сказала миссис Клаус. — Если ты не хочешь оторваться от телевизора, придется мне вручать игрушки.

— Но ведь ты не любишь править санями в ледяную погоду.

Миссис Клаус натянула пальто, влезла в боты и закутала голову шарфом.

— Не в этом дело! — сказала она. — Не могу я оставить детей разочарованными.

— Ну что ж! — пожал плечами Санта. — Вот тебе список. О’кэй! Будь осторожна над Детройтом. Там всегда смог в это время года.

Миссис Клаус быстро схватила список и вышла, громко хлопнув дверью.

Санта передал пиво одному из своих эльфов.

— Женщины, — сказал он, — прямо с ума сходят, когда видят мужчину, наслаждающегося тем, что ему нравится. Ха! Ха! Ха!

 

МОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ

Прочел я недавно в газетах, что покоритель Эвереста Эдмунд Хиллари посетил Нью–Йорк и совершил восхождение на труднопреодолимый Эмпайр стейт билдинг. Меня внезапно осенила мысль: если сэр Эдмунд мог вскарабкаться на Эмпайр стейт билдинг, то и я смогу это сделать.

Почему вообще люди стремятся влезть на верхушку дома? На этот вопрос, право, нелегко ответить. Возможно, их привлекает огромная опасность, страшная неуверенность относительно того, что ожидает их на следующем этаже, неутолимое стремление ввысь, чувство товарищества, жажда подвига… Стоит ведь вам достигнуть вершины здания — и вы никогда не захотите жить в цокольном этаже.

То же самое произошло и со мной. Эмпайр стейт билдинг — устрашающий монумент из гранита, его наглый, обнаженный фасад виден с моря, не менее безобразный, чем другие такие здания… Эмпайр стейт билдинг будет покорен, или я погибну.

Как только я понял, что стоящая передо мной проблема отнюдь не легка, я нанял носильщика из племени шерпов по имени Танцинг Скотт. Он посоветовал мне, что именно следует купить для путешествия. Я приобрел продукты, зубную пасту, ночную сорочку, раздобыл денег.

5 февраля точно в 16 часов 16 минут мы начали восхождение. Скотт посоветовал мне воспользоваться лифтом и разбить первый лагерь на шестом этаже. Оба мы были очень бодры и проделали путь совсем легко. После отдыха мы решили двинуться в путь и поднялись в лифте на 27–й этаж, где устроили наш второй лагерь. Я намеревался оставаться там три дня, по Скотт настоял на дальнейшем подъеме.

Мы поднялись на 33–й этаж, где расположился институт железа и стали, но предпочли более привлекательное место для лагеря на 35–м этаже, куда взгромоздила свою контору компания «Виски Шенли». Благодаря этому решению мы получили возможность пополнить наши запасы.

Тем временем мы оба уже дышали изрядно тяжело, и мой верный носильщик посоветовал остановиться на 51–м этаже и перевести дух. Мы оставались там несколько минут, хватая воздух и вновь теряя его. Скотт, этот отважный малый, настоял на том, чтобы мы оба надели кислородные маски и продолжили подъем. Минуя Первый Национальный банк Бостона, компанию Миллера по производству обуви и итальянскую компанию по производству мотороллеров, мы поднимались все выше и выше. Не осмеливаясь остановиться, мы промчались мимо оффиса нью–йоркской баскетбольной команды «Никкербокер»; на 82–м этаже миновали институт по улучшению пород животных и на 83–м — телевизионную студию. Остановились мы на 86–м этаже, где разбили последний лагерь перед попыткой достичь вершины.

Здесь все было очень примитивно, но приятно. Имелись телефонные будки и почтовое отделение, откуда можно было послать отчет друзьям и в газеты. Я содрогнулся от ощущения мощи, веселья и одиночества.

Но мы стремились ввысь. В И часов 15 минут, минуя суровые карнизы, мы вскарабкались снова в лифт и медленно и осторожно поднялись на 102–й этаж. Мои конечности стали неметь от холода.

Отсюда мы полезли выше. Скотт поддерживал меня, а я поддерживал Скотта. Мы добрались до двери с надписью «Только для служащих!». Вверх вела лестница. Мы увидели предостережение «Не курить!», открыли дверь и очутились на 105–м этаже.

Вершина была достигнута. Мы обнялись. Наступи; долгожданный торжественный момент. Мы водрузил! американский флаг и флаг ООН на трубопровод и затем, сфотографировавшись под свирепым ветром, бившим в лицо, совершили трудный спуск в экспресс–лифте до самого низа.

Потом было много споров по поводу того, кто первый достиг вершины Эмпайр стейт билдинг. Скотт настаивал, что он, но, по правде говоря, я опередил его!

 

РАЗЛАД В СЕМЬЕ БОЛЕЛЬЩИКА

— Хэллр, мама, скажи, моя жена у тебя? Как ты думаешь, захочет она со мной говорить? Но ведь это просто смешно! Я знаю, что она обижена на меня, но ведь прошла уже целая неделя. Долго ли она намерена психовать? Ничего не произошло. Ровно ничего. Ты ведь слышала только ее версию. Да, все это началось в субботу.

Конечно, я согласился убрать листья с лужайки, но это было еще до того, как я узнал, что по телевизору будут передавать матч «Питт» — «Сиракузы». Ну что плохого, что я уже смотрел перед этим игру «Нотр–Дам» — военно–морские силы? И я хорошо помню, что спросил жену, почему она не поставила пиво на лед…

Она сказала, что меня не дождешься к обеду? Это не совсем так. Я следил за большим состязанием в Акведуке и сказал, что приду, как только оно кончится. Но таково уж мое счастье: потом была игра в хоккей. Я сказал, что буду обедать у телевизора, и ты знаешь, что она мне ответила? «У меня не гостиница! Можешь сам разогреть себе обед!» Ну, можно ли так говорить с человеком, который следит за игрой.

Ах, мам, ты не знаешь, что она всегда преувеличивает! Чемпионат по борьбе окончился в одиннадцать часов вечера. А она еще до нашей свадьбы знала, что я люблю борьбу. И лег я спать тотчас после выступления «Колледж Скорборд»…

В воскресенье? Полагаю, что я сказал что‑то невежливое по поводу уборки листьев в воскресенье, но сперва мне хотелось прочесть газетные отчеты об игре «Нотр–Дам» — военно–морские силы, и о больших состязаниях в Акведуке, и об игре в хоккей. Прежде чем я все это прочел, по телевизору начали передавать игру «Рейдсвейн» — «Иглз».

Это неправда, что я ее отогнал от телевизора! Я только сказал ей, чтобы она ушла, когда она во время потрясающего бега Чарли Тейлора пристала ко мне с вопросом, какого цвета занавески сделать в спальне.

А она тебе говорила, что не дает мне завтрак до тех пор, пока я не принесу грязные тарелки, оставшиеся с субботней ночи у телевизора?

Нет, я не кричал на нее! Я могу повысить голос, лишь когда она в голевой момент просит меня отнести на чердак летние вещи, но я все равно не употребляю сильных выражений.

Она неправильно поступает. Я не смотрел игру Детройт- $1Ремс». Это Буффало играл против Хьюстона, была очень важная встреча. О’кэй, я действительно забыл, что мы приглашены к Уинстонам. Но я вовсе не грубил ей, я боялся опоздать к футбольной передаче.

…Послушай, мама, поговори с ней. Я устал от обедов у телевизора. И в доме уже больше нет чистых тарелок… И скажи ей, что я люблю ее и детей.

…Что она говорит? Она сказала, что вернется обратно? О, превосходно, чудесно! Когда же она хочет, чтобы я за нею заехал? В воскресенье? Ну нет! Я никак не могу. В воскресенье Иллинойс играет против Мичигана…

 

ПРЕЦЕДЕНТОВ НЕТ...

Только недавно я получил извещение о том, что зачислен членом Сент–Олбанского теннисного клуба в Вашингтоне. Этот клуб нельзя считать модным, но его корты находятся в самом центре столицы, и поэтому многие стремятся в него попасть.

Одна из проблем, с которой столкнулся клуб, — крушение браков в Вашингтоне. Положение стало столь серьезным, что совет клуба разослал следующее уведомление: «Чтобы предотвратить дальнейший бурный рост разводов, совет, обсудив вопрос о них и о новых браках, просит действовать обдуманно, потому, что новые супруги не станут автоматически членами клуба».

Если небольшой клуб вроде Сент–Олбанского рассылает такое предупреждение, невольно возникает мысль, что подобное положение характерно для всей страны. Я позвонил по телефону вашингтонскому судье по делам семейных отношений и спросил, каково его мнение об этой проблеме.

— Множество людей, — сказал он, — склонны отказаться от своих домов, обстановки и даже от детей, но весьма немногие готовы примириться с потерей членства в теннисном клубе. Боюсь, если люди не смогут принять дружественные решения, большинство разводов приведут к взаимным упрекам и даже к кровопролитию.

— Так что же вы решили?

— Видите ли, у нас совсем нет прецедентов. Мне уже встретилась играющая в теннис супружеская пара, которая никак не могла примириться с тем, что лишь один из них сохранит членство в клубе. Когда я говорил нескольким таким парам, что не готов решить, кто из них должен остаться в клубе, они пред–почитали отменить развод, чтобы не лишиться игры в теннис.

— Проблема, поднятая Сент–Олбанским клубом, — сказал я, — касается и тех, кто вступает в новый брак. Что вы предпринимаете в данной ситуации?

— У меня несколько раз встречались такие случаи, и приговор был единственный — решающая встреча на теннисном корте между нынешней женой и бывшей. Выигравшая оставалась членом клуба.

— Блестящая идея, — заметил я. — Люди должны хорошо платить за возможность посмотреть такой матч.

— Игры проходят в яростной борьбе, — признался судья.

— А разве нельзя сделать так, чтобы бывшая жена играла в будние дни, а бывший муж и его новая жена в уик–энд? — спросил я.

— Несколько раз я предлагал такое решение, но оно встречало сопротивление со стороны мужчин. Они считают, что их бывшие жены должны проводить будни не за игрой в теннис, а в поисках работы или нового мужа, чтобы бывший перестал платить алименты…

— Мне кажется, что женщине гораздо труднее, чем мужчине, лишиться тенниса после развода?

— Это очень сложный вопрос, — ответил он. — Знаете, разведенная женщина на теннисном корте, если она хороший игрок, — угроза любой замужней женщине, являющейся членом того же клуба, особенно если она играет в смешанных парах. А разведенный мужчина обычно избегает юного партнера противоположного пола, предпочитает одиночную игру. Мне приходится все это учитывать, когда я выношу судебное решение.

— К тому же вы решаете не то, что хорошо для мужа или жены, а то, что устраивает клуб.

— Совершенно верно! В случаях развода благополучие клуба всегда на первом плане. К тому же члены клуба действительно настоящие жертвы развода.

— Обжаловал ли кто‑нибудь ваше решение устраивать игру между бывшей и нынешней женами для того, чтобы определить членство в клубе?

— Одна супружеская пара собиралась подать апелляцию в Верховный суд. Нынешняя жена заявила, что в день, когда было назначено соревнование, у нее болела поясница, но бывшая жена отказалась отложить матч…

 

А БЫЛ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ЗАПРЕТ

Недавно конгресс отменил запрет телевизионных передач в городах, где проводятся игры местных профессиональных футболистов. Это решение нанесло неожиданный удар по тем из нас, кто верил в классовую систему Америки.

В нашей стране слишком мало символов положения в обществе. Одним из таких символов для более чем 50 тысяч из нас, проживающих в Вашингтоне, округ Колумбия, было то, что мы могли смотреть на стадионе игры своей команды «Краснокожие». Те из нас, кто имел возможность купить, украсть либо выпросить билет на местные игры, принадлежали к избранной части общества, вызывающей восхищение и зависть соседей и друзей.

Утром по понедельникам мы, идя на работу, присоединялись к жалким людям, собравшимся у фонтанчиков для питья и обсуждавшим игру, которую они либо слушали по радио, либо читали о ней в газетах. Как бы случайно мы упоминали попутно, что присутствовали на этой игре. Покровительственным тоном большинство обладателей сезонных билетов излагало ход событий на стадионе. Мы рассказывали об основных моментах игры, как забивались голы, обсуждали игроков и, если позволяло время, описывали представление в перерыве между таймами.

По вечерам мы звонили по телефону родственникам, которые из‑за запрета таких передач по телевидению не могли наблюдать игру, и подробно рассказывали им о прошедшем состязании. Разве не великолепно было ввернуть такое зятю, которого вы недолюбливаете, или тестю, который воображает, что брак с вами недостаточно хорош для его дочери.

Прелесть принадлежности к верхнему слою общества была и в том, что вы могли передавать это общественное положение своим детям и их детям. С тех пор как сезонные места на стадионе стали пожизненной собственностью, вы могли быть уверены, что ваша семья всегда будет принадлежать к футбольной элите.

Запрет на телевизионные передачи порождал гордость даже у ваших соседей. Люди показывали на дома, где жили те, кто мог видеть местные игры. В школе дети обладателей сезонных билетов пользовались самым уважительным отношением со стороны преподавателей, надеявшихся, что когда‑нибудь отец ребенка пригласит учителя на игру.

Не было никакой проблемы и с кредитом, если вы могли показать, что принадлежите к пятидесятитысячной когорте обладателей билетов. Ясно, что тот, кто владеет клочком бумаги, позволяющим ему смотреть местные игры, заслуживает внимательного отношения в любом банке и универмаге.

Не думайте, однако, что все это были одни лишь персики и сливки. Как владелец сезонного билета, вы обязаны были делать крупные благотворительные пожертвования, обычно монахине, которая стояла у ворог стадиона.

Обладатели сезонных билетов были отмечены за свой рыцарский дух, добрые поступки и сострадание к друзьям, которые подпадали под запрет телевизионных передач.

Теперь в результате вздорного поведения конгресса футбольные передачи стали доступны всем. Единым росчерком пера президент США заставил забыть о последних остатках сословных привилегий в нашей стране. Он разрушил великолепный привилегированный класс, сделал возможным для любого Тома, Дика и Гарри смотреть, сидя у телевизора, футбольные игры, которые до сих пор были доступны только меньшинству, действительно понимающему игру.

Кто скажет, что социализм не проникает в Америку?

 

«ФАНТАЗИЯ НА ТЕННИСНУЮ ТЕМУ»

Большинство мужчин моего возраста любят пофантазировать о женщинах. Но я счастлив отметить, что выгодно отличаюсь от них. Все мои фантазии связаны с теннисом. Где бы я ни находился, что бы ни делал, я мечтаю о теннисе.

Сейчас я главным образом фантазирую на тему матча всемирно известных чемпионов корта Билли–Джин Кинг — Бобби Риггс в Хьюстоне. Бобби Риггс выигрывает у нее со счетом 5:1, и, доведенная до изнеможения, она ударяется в слезы.

Я не могу больше спокойно стоять и стремительно выбегаю на корт со своей ракеткой, надписанной великим Панчо Сегурой.

— Почему бы вам не выбрать в противники кого‑нибудь из мужчин? — кричу я Риггсу.

— Не вас ли? — спрашивает он.

— Не выношу, когда кто‑либо пользуется своим преимуществом перед женщиной, — отвечаю я. — Если вы действительно такой хороший игрок, почему бы нам не сыграть матч?

— Умоляю вас, не надо! — упрашивает меня Билли–Джин, — вы причините себе только неприятности.

— Не беспокойтесь обо мне, Билли–Джин. Я смогу его обыграть.

Риггс скалит зубы в жестокой усмешке.

— О’кэй, нахальный умник! Сыграю с вами, но сет обойдется вам в сто тысяч долларов.

— Я начну с того, на чем остановилась Билли–Джин.

— Вы что ж, хотите начать со счета 1:5?

— В чем дело, Бобби? Вы теряете самообладание?

Риггс выглядит взволнованным. Билли–Джин всхлипывает, а публика невероятно шумит.

— «Марка» или «пусто»? — говорю я Риггсу, стягивая свою розовато–лиловую куртку.

Риггс нервно произносит «пусто» и получает право подавать первым. Он проигрывает гейм, и счет становится 5:2. На своей подаче я выигрываю, счет — 5:3. В следующем гейме он делает четыре двойные ошибки при подаче, и счет уже 5:4.

Публика безумствует. Когда мы меняемся сторонами, Билли–Джин шепчет мне: «Я люблю вас!»

Я выигрываю четыре мяча подряд — 5:5. Риггс покрывается испариной, лицо его багровеет.

— Быть может, мы покончим на этом?

— Об этом не может быть и речи. Ваша подача.

Он подает, и я отбиваю мяч на заднюю линию. Он его возвращает, но я уже у сетки.

Опять его подача, и в этот момент я посылаю «свечу». Он поднимает свою ракетку для ответного удара, но пролетающий над кортом самолет отвлекает его, и Риггс теряет контроль над мячом (я практиковал такой удар целыми днями—-вся штука состоит в том, чтобы дать «свечу» в тот момент, когда самолет мешает противнику увидеть мяч).

Он делает еще две двойные ошибки при подаче. Счет — 6:5 в мою пользу.

Риггс заявляет, что у него судорога сводит ногу, и предлагает продолжить игру на следующий день.

— Вы никогда не жаловались на судорогу, играя с женщиной.

— Сделаем перерыв! —просит он.

— Ступайте обратно на корт, Риггс. Сейчас моя подача…

Я выигрываю четыре подачи подряд. Риггс падает на колени, обхватив голову руками.

Билли–Джин врывается на корт и обнимает меня.

— Не знаю, как благодарить вас! — кричит она.

— Все это пустяки, — говорю я. — Огорчен, что играл неважно. Но я выступал без разминки.

Антрепренеры просят меня совершить круг почета в автомобиле с открывающимся верхом, чтобы зрители вознаградили победителя заслуженной овацией. Риггсу помогают покинуть корт. Он шатается, как пьяный, и не может вспомнить, где находится.

Спортивный комментатор Говард Коселл подносит мне микрофон.

— Арт, — говорит он, — так как Бобби Риггс победил Маргарет Корт, а вы победили Бобби Риггса, то это делает вас величайшим женским игроком в мире.

— Говард, мне не нужен титул. Я сделал это для Билли–Джин Кинг. Все, чего я хотел, — это преподать Риггсу урок.

— А как вы поступите с выигранной суммой в сто тысяч долларов?

— Я предоставляю эти деньги движению за женское равноправие!