— Не могу, — сказал я ему. — Не могу!

— Ты уверен? — спросил меня он.

— Да, больше всего мне бы хотелось сесть напротив нее и рассказать о своих чувствах… Но я знаю, что не смогу.

Толстяк уселся в позе Будды в одно из этих ужасных синих кресел его кабинета. Улыбнулся, посмотрел мне прямо в глаза и, понизив голос, как он это делал всегда, когда хотел, чтобы его внимательно слушали, сказал:

— Хочешь, я расскажу тебе…

И, не дожидаясь моего согласия, Хорхе начал рассказывать:

— Когда я был маленьким, я обожал цирк, и больше всего в цирке мне нравились звери. Особенно меня привлекал слон, как я потом узнал, любимец и других детей тоже. Во время представления это огромное дикое животное демонстрировало всем свои небывалые вес, размеры и силу… Но после окончания своего номера и вплоть до момента следующего выхода на сцену слон всегда сидел на цепи, один конец которой был привязан к его ноге, а другой — к колышку, вбитому в землю.

Это была всего лишь маленькая деревяшка, уходившая в землю на несколько сантиметров. И хотя цепь была толстая и прочная, мне казалось очевидным, что такое сильное животное, способное вырвать с корнем дерево, могло бы легко выдернуть колышек и убежать.

Это до сих пор остается для меня загадкой.

Что же его держит?

Почему он не убегает?

Когда мне было пять или шесть лет, я еще верил в мудрость взрослых. Я задал эти вопросы, не помню, учителю, отцу или дяде. Один из них объяснил мне, что слон не уходит, потому что он ручной.

Тогда я задал совсем уж очевидный вопрос: «Если он ручной, почему его сажают на цепь?»

Помню, я не получил ни одного внятного ответа. Со временем я забыл о слоне и о загадке его цепи и вспоминал об этом только в компании других людей, тоже задававшихся хоть однажды этим вопросом.

Несколько лет назад я обнаружил, что, к моему счастью, кто-то достаточно мудрый отыскал разгадку:

Цирковой слон не убегает, потому что он с детства был привязан к такому же колышку.

Я закрыл глаза и представил себе беззащитного новорожденного слоненка, привязанного к колышку. Я уверен, что тогда слоненок дергал и тянул изо всех сил, чтобы освободиться. Но, несмотря на все старания, он ничего не добился, потому что тогда кол был слишком прочен для него.

Я представлял себе, как он вечером валился с ног, а наутро пытался снова и снова… Пока в один ужасный для него день он не покорился своей судьбе, признав собственное бессилие.

Этот огромный и мощный слон не убегает из цирка, потому что думает, бедняжка, что не может.

В его памяти осталось это ощущение собственного бессилия, испытанное им сразу после рождения.

И хуже всего, что он больше никогда не ставил под сомнение эти воспоминания.

Никогда больше он не пытался применить свою силу.

— Такова жизнь, Демиан. Мы все немного похожи на слона из цирка: в этом мире мы привязаны к сотням колышков, ограничивающих нашу свободу.

Мы живем, полагая, что «не можем» делать множество вещей, просто потому, что однажды, уже давно, когда мы были маленькими, мы пытались их сделать и не смогли.

Тогда мы поступили, как этот слон, мы занесли в свою память следующую установку: «Не мог, не могу и не смогу никогда».

Мы выросли с этой установкой, которую сами себе и дали, и поэтому больше ни разу не пытались выдернуть колышек.

Иногда, слыша звон цепи, мы бросаем взгляд на колышек и думаем:

Не могу и не смогу никогда.

Хорхе сделал долгую паузу. Потом подошел ко мне, сел на пол напротив и продолжил:

— Вот что с тобой происходит, Деми. Над тобой довлеет память о Демиане, которого уже нет, который не смог.

И единственный способ узнать, сможешь ли ты добиться чего-то, — это сделать новую попытку, вложив в нее всю душу…

Всю свою душу!