«Ковчег» стоит, слава Богу, мордой в направлении нашего бегства. Бартль втискивается, слегка ругаясь назад, и мы трогаемся.
И в этот момент по нам сзади открывают огонь. Развлекаются они так что-ли? Эти парни точно спятили!
— Только бы не попали в колеса!
Едем зигзагом, с заносом. Камни высоко брызжут из-под колес. Вскоре оказываемся вне обстрела.
Должен ли я сейчас приказать остановиться и обматерить «кучера» на чем свет стоит? Вздор! Без «кучера» мы оказались бы в еще более трудном положении. Решаю ничего не делать.
Нас долго обучали искусству притворяться, слишком долго…
Должно быть, я задремал и здорово пугаюсь, когда «ковчег» вдруг останавливается.
— Что случилось? — спрашиваю из глубокого полузабытья.
Бартль отвечает:
— Опять прокол шины, господин обер-лейтенант.
И голос его звучит довольно уныло.
Подтягиваюсь правой рукой и с трудом выбираюсь из «ковчега».
Ночью выпала обильная роса, трава влажная и парит. Стоим в ложбине: Она лежит как река меж высоких, срезанных наискось берегов. Местность мне совершенно не нравится. Здесь мы представляем собой прекрасную цель, которую можно обстреливать с обеих сторон.
И вдруг меня словно током пронзило: На этот раз простой заменой колеса мы не отделаемся. Пробоина в запасной шине до сих пор не залатана. «Кучер» должен был ею заняться… Бартль и «кучер» стоят, опустив руки: на этот раз прокол колеса слева сзади.
— Ну, давайте, принимайтесь за дело! — командую им. Но ни один не двигается. Тогда громко говорю:
— Или вы хотите подождать, пока снег выпадет? — пытаюсь тупо сострить.
— Домкрата нет! — отвечает Бартль странно звучащим хриплым голосом.
— Позабыли при последней аварии, — выпаливает «кучер».
Застываю на месте от услышанного, пока не понимаю, что сейчас было сказано.
— Вы уверены?! — восклицаю недоуменно.
— Да, он там, пожалуй, остался, господин обер-лейтенант. Было уже достаточно темно, — робко отвечает Бартль.
— Остался! Остался! — передразниваю Бартля с яростью. — Вы совсем охренели?!
Понимаю, что теперь мы без этого чертова домкрата оказались в крайне трудном положении. Вот засранцы! Оба даже одной извилиной не пошевелили, чтобы упаковывать домкрат! А без этого, вроде чепухового инструмента, мы оказались в полной жопе: Нам никогда не поднять эту тяжелую машину без домкрата…
Хочется кричать, орать, топать ногами — все сразу. Но вместо этого лишь пристально всматриваюсь в серый, легкий, утренний пар: Кладбищенское настроение.
Что же делать?
Куда ни кинь взгляд нигде ни домишка. Откуда может прибыть помощь?
Руки Бартля беспомощно висят вдоль тела, а он лишь беспомощно пялится на меня. Взгляд побитой собаки.
Но есть ведь что-то, что должно нам помочь?!
Мы же не можем оставаться здесь до конца наших дней и просто считать ворон!
Какая нелепость! Из-за автомобильного домкрата, какого-то сраного автомобильного домкрата, мы не можем ехать дальше! И местность с каждой минутой нравится мне все меньше.
— Дерьмо проклятое! — сыплю громко проклятия. — Мы все же должны суметь как-нибудь поднять эту колымагу!
— Рычагом! — предлагает Бартль.
— У Вас есть в запасе?
— Я думаю, можем соорудить с помощью бруса и большого камня — а потом подложить и поднять длинным плечом…
— Ну и где взять этот брус? Где Ваш большой камень? — резко отвечаю ему и готов заорать от боли.
Что за идиотский диалог! Ничто иное, как бестолковый треп, а в результате мы ни на йоту не продвинулись в ремонте.
Раздается голос «кучера»:
— Тута вот валяется така рогатка — или как-то так, как моя мамаша называла эту штуковину — а вон тама лежит еще одна…
«Кучер» протягивает мне один из искусно выпрямленных стальных треугольников с острыми углами.
У меня возникает такое чувство, будто я получил теперь еще и удар под коленки.
Так как нигде не видно ни пня, ни большого камня — вообще ничего подобного поблизости, то я просто бессильно опускаюсь на землю, у обочины.
То, что мы пробили колесо именно в этой ложбине, не может быть случайностью — не простой случайностью, если эти чертовы убийцы участвуют в смертельной игре против нас.
Мы в ловушке: Я, буквально каждой клеточкой своего тела, своими внутренними антеннами, ощущаю нависшую над нами смертельную угрозу.
И это не блеф! Это вовсе не блеф!
Надо подняться по правому склону и с автоматом охранять наше расположение сверху. Но на самом верху я тоже не смогу стоять, иначе на фоне неба буду представлять собой ясно видимый силуэт для стрельбы на поражение. А потому надо подыскать место чуть ниже кромки склона.
Но как же я смогу, с одной рукой в повязке и на подкашивающихся коленях, туда забраться? Сделать несколько глубоких вдохов! И еще раз попробуй!
Легкие работают натужно, словно мехи кузнечного горна, и в этом своем слаломе обнаруживаю выступ в косогоре, который кажется как нарочно созданным для меня: Ладно, заберемся на него!
Но заберусь не по прямой, а зигзагом по склону, затем чуть повыше — и затем налево: Там я могу закрепиться, в крайнем случае, правой рукой. Да, так пойдет!
С этого выступа могу, когда всматриваюсь вдаль, видеть, словно через бруствер, всю местность, и даже могу разглядеть половину другого склона: Теперь здесь никто не сможет незаметно приблизиться к нам.
Опыта такой вот игры в индейцев у меня еще не было! Одной ручной гранатой, отсюда сверху, нас можно было бы быстро уничтожить.
Раньше — во времена Цезаря — противник с такой вот высоты сбросил бы вниз на дорогу груду камней — и все!
Неужели, в конце концов, мы еще и в руки партизан маки; попадем? No, Sir! Им не удастся расстрелять нас в последний момент! То, что они прокололи наше колесо таким вот проклятым острым металлическим треугольником — этого, думаю, нам с лихвой хватит.
И эти два долбоеба, там внизу: Оставить домкрат просто валяться на дороге! И теперь этот безумный Бартль еще и попыхивает своей трубкой, будто сегодня светлое воскресенье и все как никогда прекрасно!
Тем временем стало довольно светло. Полагаю, уже скоро прибудут наши «друзья». Эта ложбина, можно с уверенностью сказать, прекрасная ловушка. Удивляет только то, что еще никто не появился, чтобы проверить, сработала ли ловушка, и находится ли уже в ней кто-либо.
Мы в полной заднице.
В заднице — в заднице. Все теперь в заднице: Мы здорово влипли в это говно.
Перед тем как забраться на этот склон я проглотил свою последнюю таблетку от боли, и она должна была уже подействовать — но эффекта нет. Или все же есть?
Голова едва соображает. Она болит и кажется огромной, и хотя тормозит, но все-таки соображает: Если маки; запланировали расстрелять нас здесь, то это было превосходно спланировано. Достойно восхищения!
Игра в кошки-мышки: Позволить потрепыхаться немного — время от времени нанести удар лапой и отбросив на пару метров, снова схватить… Такая вот песня…
Снова слышу, как сильно стучит мое сердце, отдаваясь в локте.
Водитель стянул рубашку. Его штаны слишком высоко подняты широкими подтяжками — почти до самых сосков.
Внезапно мне кажется, будто я расслышал гул мотора с западного направления. Ничего не видно: Вершина холма блокирует взгляд уже после ста метров.
Но никаких сомнений: Там урчит мотор!
С трудом забираюсь повыше, замираю, затем соскальзываю по склону вниз и остаюсь, с автоматом в положении для стрельбы с бедра и прикрытый «ковчегом», у обочины.
Бартль стоит, тоже укрывшись за «ковчегом», «кучер» за ним. Я вижу — как корабль на гребне волны — появляется над вершиной автофургон: Вижу сначала только крышу кабины водителя, затем ветровое стекло и радиатор. А затем, когда машина подъезжает к нам ближе, вижу номерной знак: Галлюцинация? Номер группы обслуживания военно-морских сооружений? Транспортное средство германского Военно-морского флота здесь, в Эльзасе? Этого не может быть!
Одним прыжком оказываюсь посреди дороги и высоко рву вверх руку с автоматом, чтобы остановить транспорт.
Полуторка!
Обе двери открываются одновременно, и выходят двое в бледно-серых морских робах. Один из них, длинный и худой как щепка маат, потирает руками промежность в тесных штанах, все время, пока приближается к нам. Только когда подходит на три-четыре метра, он, кажется, узнает нас. Как громом пораженный он останавливается, на лице отчетливо виден испуг. И тут до меня доходит, как мы выглядим со стороны: Небритая щетина, моя рука в повязке, автомат в другой руке…
Полностью ошарашенный маат пытается стать по стойке смирно.
Бартль делает несколько шагов к этим двоим.
— Вам здорово повезло, что вы остановились! — говорит он кичливо.
— Почему?
— В противном случае я бы вам весь магазин выпустил по колесам! — Бартль снова рядится в свою роль бравого вояки.
— А откуда Вы здесь? — интересуется второй парень, ефрейтор, у Бартля.
— С луны и еще дальше, — напускает на себя важный вид Бартль, — У вас есть что выпить? Дьявол, у меня буквально пожар в кишках!
— Попридержи-ка коней! — командую Бартлю.
Теперь только маат, кажется, видит нашу колымагу.
— Ого, а это что за чудо? — спрашивает он, и оба осторожно приближаются к «ковчегу».
— На спущенных стоит! — произносит ефрейтор.
— У нас просто нет домкрата, — говорит Бартль.
— Молотком и ручником можно было! — получает в ответ.
— Запаска тоже пробита! — восклицает Бартль.
Я все еще не могу понять происходящее: Это судьба? Ведь как ни суди, подобная сцена здесь совершенно невероятна!
Я не могу воспринять эту машину с номерным знаком группы обслуживания военно-морских сооружений. Здесь в Эльзасе? Если бы вдруг раздался щелчок и полуторка растворилась бы в воздухе, мир для меня снова пришел бы в порядок. Но вот таким образом?
— Вы ранены, господин лейтенант? — участливо спрашивает долговязый малый и указывает на мою руку.
Я лишь киваю, так как не готов ответить в своем замешательстве. Затем, однако, спрашиваю:
— Здесь поблизости есть военный госпиталь?
— Ну да, господин лейтенант, — отвечает маат, с готовностью.
— И где?
— Прямо в Саверне. Не далее десяти километров отсюда, господин лейтенант.
Маат смотрит мне в глаза и спрашивает:
— У Вас ведь все нормально, господин лейтенант?
И когда я киваю:
— Откуда Вы едете на этом драндулете, господин лейтенант?
— Прямиком из La Pallice! — опережает меня Бартль и стучит при этом себя в грудь.
— С такими колесами и при такой перегруженности машины…?
— Да — мы такие! Вместе со всем этим мы и добрались от La Pallice досюда! — на этот раз Бартль снова дает быстрый ответ.
В этом он весь — наш старый Бартль! Или же он просто хочет придти мне на помощь, потому что видит, как мне трудно?
— Наша запаска, к сожалению, вам не подойдет, — произносит маат.
— Жаль! А есть ли здесь где-нибудь шины? — спрашиваю его.
— Нет, господин лейтенант — шины сейчас дефицитный товар… А Вы можете пока оставить свою машину здесь и забрать ее позже?
— Ну не с нашими же вещами и довольно объемной почтой! — отвечаю ему и чрезвычайно доволен, что снова могу говорить обычным голосом.
— Понято, — господин лейтенант, — произносит маат беззлобно.
Приятный человек, как кажется, и чисто выбрит. Конечно, полный контраст с нашими бородами и сотрясающей меня нервной дрожью.
— Тогда перегрузим! — решает маат. — Но только в авральном порядке, давай, давай! — обращается он к ефрейтору. И объясняет мне резким, командным голосом:
— Мы ведь уже здорово припозднились с Вами, господин лейтенант.
— А что Вы везете? — интересуюсь у него.
— Молоко.
— Что за молоко?
— Молоко для завтрака, господин лейтенант!
Я с опозданием понимаю то, что услышал.
— Для завтрака? — спрашиваю непонимающе.
— Да, господа требуют свежее молоко, господин лейтенант.
Теперь удивляется даже «кучер». Бартль буквально проглотил язык. Но затем он спасает себя в действии:
— Тогда поспешим! Вчетвером мы это в пять минут сделаем!
…требуют свежее молоко? Я не понимаю… Но, ведь я же все правильно расслышал! Завтрак… это я тоже слышал. Что только должна означать вся эта чепуха?
Ефрейтор уже подогнал машину ближе и открыл кузов, где и в самом деле стоят два бидона молока, и больше ничего.
Бартль исчез в «ковчеге» и, не рассматривая упаковки и бандероли, подает их за собой в дверь. «Кучер» принимает их и передает дальше, маату, а тот протягивает наверх, ефрейтору. Дело спорится! Все идет как по маслу! Тут уж мне стоит только удивляться!
Но меня вновь охватывает странное, гнетущее ощущение нереальности: Автофургон с номером Морфлота посреди дороги в Эльзасе, в качестве молочной повозки!
Направлен ли он лично Богом для нашего спасения? Остается лишь возопить в благодарности: Боже! Веди нас и дальше десницей своею до самого Отечества… или что-то подобное.
Последней Бартль берет курьерскую сумку с переднего сидения и хочет ее также передать.
— Нет, нет, Бартль, — кричу ему, сильно и громко, будто внезапно очнувшись ото сна, — я поставлю ее впереди, под ноги.
Маат-подводник открывает дверь кабины водителя и ставит сумку внутрь.
— Вы сможете забраться, господин лейтенант?
И когда киваю в ответ, он спрашивает еще:
— А откуда Вы, все же действительно сюда прибыли?
— Из La Pallice, Вам же уже сказали. Но раньше из Бреста, — отвечаю раздраженно.
— В Бресте наши парни все еще сражаются, — сообщает маат.
— Какое сегодня число, собственно говоря?
— Двадцатое. В Париже все чертовски плохо…
— Мы как раз оттуда, — произносит вдруг Бартль.
— В самом деле? Однако Вам здорово повезло. Вчера там началось всеобщее восстание. Должно быть настоящая мясорубка была. Я рад тому, что мы уже какое-то время назад сумели выскочить оттуда.
— А что у Вас за подразделение? — интересуется теперь Бартль.
— Командование группой ВМС «Запад».
— Ни фига себе! — присвистывает Бартль.
— Главный штаб в Париже, — дополняет маат.
Слышу слова этого парня как сквозь сон.
Не может такого быть: Командование группой ВМС «Запад»? Это не может быть правдой! Это какая-то мистика! Ведь наше подразделение принадлежит этому командованию! Что этот парень несет?
Saint-Malo пал?
— Батарея 190-миллиметровых пушек на острове — ну, как же он называется? Короче, эта батарея продолжает сражаться на острове Cezembre. Их обер-лейтенант уже несколько раз упоминался в новостях Вермахта. Его фамилия Сеусс…
— Наверняка, у него постоянно горло болит! — влезает Бартль.
Отправляю Бартля и «кучера» на кузов. Ефрейтор тоже уже направился туда. После чего вынужден попросить помощи, чтобы суметь забраться в кабину: Сам я туда не заберусь.
— Как дела, господин лейтенант?
— Пожалуй, все путем! — отвечаю решительно.
Когда маат включает зажигание и машина трогается, во мне бьется одна мысль: СДЕЛАНО! Мы пережили это! Господи, Боже мой! Хвала Тебе и аллилуйя!
Командование группой ВМС «Запад»?
Все подразделение из Парижа имеет здесь теперь резиденцию? В Эльзасе?
Напрягаю мозг: Там шефом был сначала генерал-адмирал Заальвахтер, а потом прибыл адмирал Кранке. А как называется эта мусорная куча? Саверн? Никогда не слышал…
Мой автомат лежит на коленях, и я придерживаю его правой рукой.
Маат одаривает меня коротким боковым взглядом и спрашивает:
— А где Вас ранило, господин лейтенант?
— При авианалете самолета-штурмовика — прямо сразу за Луарой.
— Болит?
— Сносно. У меня были таблетки от боли. К сожалению, закончились.
— Потерпите несколько километров, а затем разживетесь еще, господин лейтенант — я думаю, медики Вам помогут.
Я говорю и при этом слышу сам себя. В голове опять сильное кружение.
Какого черта мы только едем в этой чужой машине по этой долбанной местности? Повсюду лишь плоский ландшафт рифленого железа и один крутой поворот за другим — все повороты дороги идут здесь под острым углом.
В локте опять учащенно стучит пульс. Хочу закусить губу от боли, но у меня вырывается громкий стон. Одновременно кручусь на сидении и сажусь немного выше: Пусть маат думает, что мой стон вызван лишь неудобным положением тела.
Тем не менее, могу ясно ощутить его взгляды уголком глаз, и затем он спрашивает:
— Может быть, мне взять у Вас автомат, чтобы не мешал?
— Нет, спасибо, все хорошо, — отвечаю ему и едва не стону в голос, такая боль пронзает меня.
Наверное, оттого, что я медленно снова заваливаюсь набок, маат интересуется теперь:
— А где же Вы сегодня ночевали? — и затем добавляет: — Если Вы разрешите задать Вам такой вопрос, господин лейтенант.
Хороший парень. Хочет удержать меня в сознании своим трепом — в сознании и реальности. Но лучше бы он этого не делал! Я сейчас настолько тронут его заботой, что слезы наворачиваются на глаза.
— В крестьянской усадьбе, с парнями из Люфтваффе, — произношу медленно.
Маату приходится много раз переключать передачи. Мы движемся то в гору, то с горы. Буковый лес тянется по обеим сторонам дороги, но скоро идет лишь с горы: Поворот за поворотом.
Вот появляются дома — здания из красного песчаника. Несколько детей на улице, играющие дети. Чтобы справиться с кипящими во мне слезами умиления и эмоциями, спрашиваю:
— А где же размещается Ваш штаб?
— В замке городка Саверн.
— Как раз соответствует моменту!
— Так точно, господин лейтенант. Все обставлено наилучшим образом — с радиостанцией и всякими такими штучки-дрючками. Как и должно быть.
— Так они все это просто упаковали в Париже и так и выехали? — интересуюсь недоуменно.
— Да, все. Каждую пишущую машинку. Телефонно-телеграфную станцию, батареи для раций — ну просто все… Это был настоящий большой транспортный конвой, господин лейтенант.
— И теперь здесь все идет как и раньше?
— Ну, так само собой же разумеется, господин лейтенант. Все общение идет сегодня по радио! Извините, господин лейтенант, это Вы и сами знаете: Вы же служили на подводных лодках…
— Откуда Вам это известно?
— Ваш знак подводника, господин лейтенанта!
Вслушиваюсь в его интонацию. Без сомнения в его словах звучит насмешка.
— Значит, война на море в последнее время продолжается… И ею управляют из Саверна, из замка в Саверне управляют войной на море?
— Так оно и есть, господин лейтенант!
Уголком левого глаза вижу, как водитель довольно улыбается. Затем говорит:
— Для радистов оно же все равно: Париж или Саверн — им это без разницы… Только, я бы лучше находился в Париже, сказать по правде, господин лейтенант…
Моя голова валится при проездах всех этих крутых поворотов с боку на бок — так, словно мышцы затылка совсем не могут удержать ее вертикально. Моментами у меня буквально туман перед глазами. Приходится быть начеку, чтобы не свалиться вперед. Когда машина резко тормозит, то едва не бьюсь головой о ветровое стекло. Чтобы не допустить этого, упираюсь ногами так сильно, что бедра болят.
Не могу я так быстро все это усвоить: из Парижа в Эльзас…
— Ну и кто же собрался в эту куча-мала?
— Ни малейшего представления, господин лейтенант.
Спустя какое-то время водитель говорит, словно про себя:
— Я представляю себе все именно так: Замок должен быть, конечно просто замком…
Благородство умирает последним! приходит на ум изречение моей бабушки, но я придерживаю его при себе.
— А замки, — продолжает водитель, — таких массивных больше вовсе нет так далеко на восток от Парижа…, Впрочем, этот раньше назывался Saverne.
— Спасибо за справку! — произношу вполголоса, так как меня снова начинает тошнить.
— Всегда пожалуйста, господин лейтенант. Как Ваши дела?
— Идут пока дела…
— Значит терпимо — так говорят?
— Да, приблизительно так все и обстоит.
— Потерпите еще пару минут! — слышу будто издалека. Но замечаю, как участливо это было сказано.
Через какое-то время раздается опять:
— Мне здесь все не по вкусу — я имею в виду Эльзас и эльзасцев. Все же, они все обманщики и лицемеры! Разве не так, господин лейтенант, или нет?
«Ковчег»! Мы позволили оставить «ковчег»! Но почта и все наши тряпки — все здесь, на борту. Даже наша жрачка. И тут меня пронзает внезапная мысль: Мои фотопленки! И почти в тот же самый момент осознаю, что сумка стоит у меня между ног.
Я могу даже почувствовать ее.
Никакого волнения!
Дорога снова резко поворачивает, машина идет покачиваясь, хотя маат едет очень осторожно. Нельзя разрешать такие повороты на дороге.
— Как далеко еще теперь? — спрашиваю маата.
— Еще пять километров.
То и дело проваливаюсь в полуобморочное состояние. Стоит лишь на миг расслабиться и все исчезает во мне, а подбородок в ту же секунду хочет свалиться на грудь. Высоко вскидываю голову и широко, с усилием, открываю глаза.
Зафиксировать взгляд! Все скользит и расплывается! «Ковчег» был лучше.
Господи! Чистый слалом все это расстояние. Здесь есть и сосны — и земля там, где распахана, розоватая. Розовая куча песка у дороги. Песок или опилки. Красно-розовый цвет земли и темно-зеленый цвет сосен — а между ветвей канделябра сосновых ветвей серое небо…
Восхитительно!
Что станет теперь с теми многими письмами и бандеролями, что мы везем? Являюсь ли я ответственным за их доставку?
Думаю, Командование группой ВМС «Запад» уже будет заботиться об этом! Как-нибудь, любой писарь сможет отправить их дальше.
Спрашиваю себя о том, как вообще все должно продвигаться дальше: Отремонтировать колеса и прибуксировать «ковчег» сюда? Если котел фирмы Imbert больше не вырабатывает газа, остается только буксировать… Думаю, мы справимся!
Хотя сейчас, по меньшей мере, мы находимся, наконец, в безопасности…
Все рассмотреть, что видит глаз при нашем проезде, и одновременно размышлять — размышлять, словно несколькими слоями мозга: Мне с трудом удается сосредоточиться на какой-то одной мысли…
И, кроме того, не могу понять все это: Все загрузки из Парижа, все те грузовики находятся в этом замке Zabern? Отправились в Эльзас, чтобы продолжить свое веселье?
И они еще требуют молоко. Молоко для своего завтрака. Вероятно, еще даже и круассаны горячие к столу подают?
Было бы здорово: Горячий кофе с молоком и теплые, прямо из печи, круассаны.
Симона их всегда макала в кофе, иначе они слишком крошились. «Ta mouche ne mange pas comme un cochon! Mais toi, voyou!»
Свежее молоко вместо консервированного! Совершенно другой вкус. Кажется, целую вечность не пил свежего молока. Не мели чепуху! В Нормандии его было огромное количество. И жирные сливки. Мы буквально купались в молоке и сливках.
Маат здорово рисковал: Везти молоко чуть ли не из центра страны, вместо того, чтобы отравить им янки!
А Старик? Ест ли он на завтрак Corned Beef? — Брест еще борется! Кто знает, насколько уже устарело это сообщение…
Местность быстро становится изящнее: Железные вазы на колоннах стен, живые изгороди самшита, небольшой парк с платановой аллеей и крохотной виллой: Там, пожалуй, можно было бы сыграть роль хозяина замка!
И еще геометрически заложенный сад: Два окрыленных льва, помещенные на белых колоннах, а справа и слева, около входа в здание, аллея из красных колонн.
Мы должны достичь дна долины.
Наконец местность становится ровнее.
Несколько подъемов, которые проезжаем теперь, относятся к мостовому въезду — въезд идет по крутоизогнутому каменному мосту через канал. Водителю приходится почти остановиться на высшей точке моста из-за лошади с телегой. В это время могу смотреть вниз прямо на большой черный баркас: настоящий плавающий гроб для великана! — Наши ныряющие стальные гробы и маленькие покрытые черным лаком гробики, которые присылались нам домой, в La Baule, были маленькие, как игрушки…
Внезапно слышу, как водитель говорит «Ярость». Так как смотрю на него непонимающе, он объясняет:
— Река здесь называется Ярость.
— В самом деле — Ярость?
— Да! Ярость. Звучит забавно, не правда ли, господин лейтенант? Вообще какая-то странная местность. Но живут же и здесь!
Я должно быть слегка потерял сознание.
— Господин лейтенант! — слышу как издалека. Напряжено пытаюсь разомкнуть ресницы и снова прихожу в себя.
— Мы уже приехали, господин лейтенант.
Маат говорит с опаской в голосе:
— Там впереди уже въезд.
Ощущаю, как маат дает больше газа, и затем также, что мы внезапно проезжаем по гравию и описываем большую дугу.
Въезд — достойный уважения!
После чего машина останавливается. Как в тумане слышу шум: Бартль, «кучер» и ефрейтор спрыгивают с кузова.
— Разрешите помочь, господин лейтенант?
Когда ощущаю гравий под ногами, то пытаюсь стать самостоятельно.
— Дорогу осилит идущий.
— Разрешите, я возьму Вашу сумку, господин лейтенант?
В эту секунду появляется Бартль и говорит:
— Сумку понесу я…
— Хорошо, только будьте внимательны. Ни на миг из рук не выпускайте. Надо определиться, где мы сможем расположиться — автомат я понесу сам.
— Вот так, господин лейтенант! — мягко говорит маат и слегка придерживает меня за правый локоть. Замечаю, что шатаюсь. Пьяный я, что ли?
Если бы мог свободно размахивать руками, то двигаться было бы гораздо легче. Но левая рука в шине на перевязи, а в правой у меня автомат. Довольно трудно удерживать равновесие.
Когда я, чтобы получше собраться, останавливаюсь на какой-то момент, Бартль взволнованно говорит мне то, что узнал от нашего сопровождающего:
— Из Саверна теперь ходит скорый поезд прямо в Мюнхен, господин обер-лейтенант!
Мне не послышалось? В Мюнхен?
— С трудом верю! — произношу в ответ. — Это нужно обдумать!
— Несколько дней назад была назначена остановка еще и в Реймсе. Это скорый поезд Париж-Мюнхен… Если бы только нам удалось сесть на него, господин обер-лейтенант!
В голове все снова проясняется.
— Да, это было бы что-то! — отвечаю Бартлю. — Но кто в таком случае будет ликовать перед храмом? Вы же знаете, что нас так никто не отправит!
И, чтобы немного успокоить его, добавляю:
— Вероятно, это не совсем точная информация!
— Да нет же, господин лейтенант все точно! — произносит маат, но теперь слегка неуверенно, так как не знает точно мое звание. Но он верит тому, что видит на моих погонах.
— Идем дальше, господин лейтенант?
— Да, конечно — спасибо.
В то время как с трудом переставляю ноги, я внутри ликую: Если только это правда! Если только все так и получится — только бы не сглазить!
Начинается проход, мощенный каменными плитами, образующими простой узор. И затем слышны глухие голоса. Два матроса в белом с чем-то в руках идут на нас.
По правой руке открыта большая двустворчатая дверь. Маат хочет меня сопровождать дальше, однако, при этом мы почти сталкиваемся с обоими матросами, которые слегка подаются назад, словно желая предоставить мне преимущество прохода.
— Сюда, господин лейтенант! — маат придерживает мне огромную, темную деревянную дверь. Дуб, барокко, прекрасная деревянная резьба — и тут мой взгляд падает в большой зал. Секунду стою, словно ослеп от этого великолепия, но затем невольно тянусь, будто притянутый магнитом к дверному проему.
И затем ощущаю себя так, словно попал на большую сцену, а подо мной чистый паркет. Должно быть это утреннее солнце, что освещает меня через огромные, высокие окна, слепит меня.
Замираю и пристально вглядываюсь в призрачную картину с привидениями из сотни лиц и чувствую, как все вокруг начинает вращаться. Только бы не свалиться без сознания! приказываю себе и хлопаю, сильно, как только могу, ресницами, но картина с привидениями остается, лишь становится более отчетливой: Белые одежды!
Мой мозг оказывается в смятении, картины увиденного перекрывают себя снова и снова.
Во что я вляпался…
Актеры будто застыли посреди движения. У меня тоже перехватило дыхание. Я больше не могу чувствовать себя, свое тело. Но почему здесь никто не реагирует на меня?
Что случилось?
Никто даже не шепчет ни слова? Двигается ли там кто-то за столом? Кто это?
Иисус Христос среди своих апостолов? Иисус в белом, его апостолы в белом. Белое и мерцающее золото.
Делаю два, три шатающихся шага к столу. Однако стол отступает, так что путь по чистому паркету становится все дальше.
Иисус поднимается и широко расставляет руки. Золото на обоих его плечах сияет и испускает яркие, молниеподобные блики.
Леонардо — Тайная Вечеря! Тот же широкий стол. Иисус в середине, почему-то с золотыми погонами на плечах, весь в белом.
Но, ведь здесь же должны были бы быть пердуны из Командования группы ВМС «Запад»! Что же это такое?!
Здесь слишком много всех этих персонажей. Все слишком пышно. Слишком светло. Яркое утреннее солнце, и вовсю горящие люстры!
Замираю опять как вкопанный, хотя Иисус хочет обнять меня своими руками. Или он расставил их так широко только затем, чтобы благословить трапезу?
Вот слева в толпе в картину вплетается Иуда, полустоящий, краснолицый, лысый Иуда. Но это же Бисмарк! Этот Иуда — это Бисмарк! Эта проклятая свинья убившая Симону!
Мой автомат! Поставить его слева направо и чесануть очередью по всему ряду!
Издалека слышу:
— … для Вас сделать?
И слышу:
— … Выкупать… Накормить!
И многократное эхо вторит:
— Выкупать, выкупать, выкупать…
Оттянуть затвор? Мой автомат все еще наготове. Дерьмо! Дерьмо: Он стоит на стрельбе одиночными! Хочу пройти дальше вперед, но меня словно связали. Проклятье, проклятье — я не могу поднять автомат из-за его веса. Левый плавник… связан…
И тут с обеих сторон стола одновременно высоко прыгают белые куртки. Вижу их, мчащихся на меня, и слышу треск. Понимаю, что этот треск от резкого падения на пол стульев.
Чувствую на плечах тяжелые грузы, выстрел бьет в уши. В нескольких метрах передо мной пуля вздыбливает паркет.
У меня что, свело указательный палец?
Замечаю, как ствол моего автомата опускается ниже, вертикально вниз, как меня одновременно слева и справа уговаривают:
— …прежде успокойтесь… о вас позаботятся…
— Есть ли у Вас температура? — спрашивает белое лицо, вплотную склонившееся надо мной.
— При чем здесь температура? — слышу свой голос будто издалека.
— Ну, давайте, успокойтесь. Вы уже на месте! — говорит голос прямо в моем ухе. — … где же Ваши люди?
Картина передо мной тонет в плотном тумане. Чувствую, как дыхание прерывается. И наступает черная ночь.