Наташа. Весь тур мы искали с Андреем музыку для следующей программы, не пропуская ни одного магазина грампластинок. Я не переставая думала о будущем произвольном танце. Андрюше в Морзине я рассказывала: «Мне бы хотелось показать в программе, как артист выходит на сцену, где у него одна жизнь, потом уходит за кулисы, а там совсем другая, и все же эти жизни переплетаются». Я придумывала историю про пару, которая идет приплясывая по улице и вдруг попадает на бал, где все вокруг в старинных платьях танцуют вальс. Но они сбегают с бала и вновь возвращаются на улицу… Честно говоря, по музыке получалась полная чушь: рок, вальс, снова рок. Но я уже не могла думать о программе иначе, чем о сюжетном действии.
Мы искали и искали, перелопачивая старые и новые записи, пластинки. По нашему общему мнению, программу следовало построить на современных мелодиях, но не впадая в крайности вроде хеви-метал. В конце концов, мы в нем ничего не понимали…
Мы понимали, как, возможно, понимали и судьи, что пришла пора поменять образ. «Кармен», потом Рахманинов, и там и там – трагедия, страсти, а ведь мы начинали с Чаплина! Мы, дураки, не спорили, а полагалось спорить. Ошибка могла повториться.
Меняться – так меняться во всем. Даже прическу я изменила, сделала короткую стрижку.
Следующий чемпионат пройдет в США, значит, мелодия должна быть американскому зрителю понятна и близка. Мы собрали у себя коллекцию пластинок чуть ли не всех бродвейских шоу, а так как Лайза Минелли вызывает у меня особые чувства, то были закуплены и все диски Минелли, в том числе «Кабаре». Кстати, чарльстон из этого мюзикла уже использовался Тарасовой в показательном выступлении Моисеевой и Миненкова.
Пока я лежала в больнице, Татьяна Анатольевна с Андреем погрузились в это кошмарное количество дисков. Через неделю Андрей мне объявил, какая музыка выбрана для нового произвольного танца. Я сразу поняла – она наша. Единственное, что меня волновало, как из «Кабаре» выберут четыре минуты. На пластинках все фрагменты с голосом, а музыкальное сопровождение с пением танцоры не имеют права использовать в соревнованиях. Найти же нужный отрывок из оркестровой части нелегко. Прежде мы никогда не ходили на запись музыки для программы. Лишь раз я присутствовала при работе над аранжировкой для нас концерта Рахманинова. Тогда Андрея со мной не было. Зато теперь он занимался музыкой. В результате набралось так много хороших мелодий, что пришлось со слезами выбрасывать больше половины из десятиминутной записи.
Татьяне Анатольевне не понравилась Андрюшина компоновка, и она отдала переделывать запись звукорежиссеру Мише Белоусову которому очень доверяла. В те годы Миша принимал участие чуть ли не в каждой ее программе.
Когда под эту музыку мы начали делать первые шаги, я отметила, что нашему уху она совершенно непривычна. Хотя запись сокращали уже в моем присутствии, оставшиеся части все равно ощущались куцыми. Казалось, лучшее исчезло, только начинается красивая мелодия, как сразу же и обрывается. Но зато как долго тянулись эти «куцые части», когда мы катали программу полностью и здорово уставали.
Андрей. Теперь уже традиционно после первенства мира мы отправились в турне. Чемпионат проходил в Женеве, следовательно, тур покатился по Европе. Насколько я помню, у Татьяны Анатольевны уже родилась идея, какой должна быть программа будущего года. По-моему, она задумала сделать оперетту, такого мы еще никогда не пробовали. Даже название у программы имелось – «Жизнь Парижа», а танец включал в себя канкан. Тарасова дала послушать выбранную музыку Лоуренсу Деми и Рудольфу Кучере. «Танцевальные начальники» ей сказали: «Таня, это не та музыка, которая подошла бы Бестемьяновой и Букину». После «Кармен» и «Рапсодии» они, вероятно, не хотели устраивать нам борьбу на территории Климовой и Пономаренко. Программа на мелодии популярных оперетт была у них самая лучшая.
Татьяна Анатольевна в конце сезона не выдержала, слегла. А музыка для нас так и не нашлась. В Лондоне, куда завернул тур, мы услышали новый модный мюзикл «42-я стрит», в нем демонстрировались красивые степы, чечетка. И Наташе, и мне понравилась его музыка. Начали искать пластинку, ходили по магазинам. Только что диски стояли. «Ах, их уже нет, приходите завтра, закажем специально для вас». Но ждать мы не могли. Как-то в одном из магазинов я увидел диск со знаменитым мюзиклом «Кабаре» и предложил Наташе взять пластинку – на всякий случай. Фильм «Кабаре» мы смотрели, и на меня он произвел сильное впечатление.
Наконец мы в Москве, Татьяна Анатольевна болеет. Наташа легла в больницу оперировать колено. Пришел я домой к Тарасовой: «Татьяна Анатольевна, вот пластинки, которые мы купили». Она в трансе: «Включай проигрыватель, садись, послушаем, поговорим». Я поставил какую-то пластинку, музыка играет, мы разговариваем. Рассуждаем о новой программе, какая она могла бы быть, и Татьяна Анатольевна спрашивает: «Ну а сам ты что предлагаешь?» А я успел дома послушать «Кабаре», мне музыка приглянулась, и я отвечаю: «Послушайте, что я приготовил!»
Я включил звук полностью, на всю мощность проигрывателя – аппаратура в кабинете Владимира Всеволодовича, а Татьяна Анатольевна лежит в спальне. Вдруг я слышу оттуда крик, перекрывший десятки ватт двух колонок: «Это то, что надо!»
Татьяна Анатольевна сразу загорелась. Голова у нее моментально перестала болеть, сердце тут же стало стучать ритмично, давление опустилось до нормального уровня, правда, до ее собственного, которое в полтора раза выше обычного. Она сразу отправилась к телефону звонить, искать возможности обработать музыку. На следующий день уже направлялось письмо Спорткомитета в адрес фирмы «Мелодия», короче, дело завертелось.
Навестили мы Наташу в больнице, сказали ей, что предстоит делать к следующему сезону, а она: «Ой, я не знаю, ой, я не знаю». Но «нет» она не сказала. Мы отправились с Татьяной Анатольевной на запись музыки. В прошлом году она занималась компоновкой с Владимиром Всеволодовичем и Наташей, я отсутствовал, зато на этот раз Татьяна Анатольевна привела меня в бывшую кирху на улице Станкевича, где благодаря хорошей акустике записывают лучшие в нашей стране пластинки. Мы присутствовали на первой репетиции. Отличный музыкант Дмитрий Атовнян сделал нам оркестровку. У Тарасовой к началу записи накопились собственные дела, и я стал ездить на фирму «Мелодия» один. Впервые в жизни я наблюдал, как записывается музыка, и этот процесс произвел на меня впечатление. У звукооператорского пульта работал Петр Кириллович Кондрашин – человек с консерваторским образованием. Если бы не его квалификация, я бы не смог объяснить, что мы хотим, так бы скрипочки и играли нежную мелодию там, где необходимо поднимать темп. Дима, загоревшись нашей идеей, писал оркестровку ночами. В музыке нашего танца есть свист – это Дима выскакивал из-за пульта в коридор, я перекрывал все двери, чтобы не попадали другие шумы, он хватал микрофон и свистел.
Крутились бобины шестнадцатидорожечного магнитофона. Записывались сначала скрипачи, потом ударные, затем рояль. После все складывали, накладывали, перемешивали. Блюз медленной части играл на саксофоне классный музыкант, но я, к своему стыду, забыл его фамилию. И он увлекся нашей идеей. «Нет, – кричал саксофонист аранжировщику, – здесь надо вот так…» Дальше шла терминология, в которой я и двух слов не понимал. Я смотрел на них с открытым ртом. Меня спрашивают: нравится? А что я могу ответить – в миноре или в мажоре надо играть? Только просил: здесь повеселее, здесь потише.
Через две недели у нас появилась пленка на одиннадцать-двенадцать минут звучания. Я попросил скомпоновать из двенадцати минут четыре с половиной, но ребята отказались, они не в состоянии были резать по живому свое детище.
Зато Миша Белоусов может так разрезать мелодию любого композитора, что автор потом долго удивляется, как можно было так скомпоновать его музыку. Причем смысл произведения сохраняется, мелодия льется без перебивок – Миша в своем деле выдающийся профессионал.
Наташа. В конце мая я вышла из больницы, и до начала отпуска мы решили заняться постановкой. Вчерне за неделю мы всю программу сделали! Нога у меня еще не окрепла, чувствовала я себя не очень хорошо, трудно было раскататься. Действительно, наверное, все, что ни делается, – все к лучшему: позже, когда мы начали обкатывать программу, танец получил еще большую мощь.
Для нас оказалось сюжетной находкой танцевать блюз, не держась друг за друга, как говорят, без рук, то есть весь танец они у меня были сцеплены за спиной. Такой элемент позволял подойти к большому надрыву в последней части. Как мы придумали этот блюз? Андрей меня на льду закручивал, выкручивал – мы импровизировали. Так получилось, что все последние годы медленная часть рождалась у нас в импровизации. Слушаешь музыку, вводишь себя в определенное настроение (какие-то элементы уже набраны) и начинаешь на их основе импровизировать. Я куда-то поехала, он меня послушался, потом он меня закружит, я его слушаюсь. Так, неожиданно у меня оказались сцепленные руки, и от случайного движения родилась мысль – руки не опускать. Получилось так здорово, что когда пришла Татьяна Анатольевна, она закричала!
На первый тренировочный сбор мы приехали, не имея ни начала, ни конца программы. Но нам поставили задачу работать не над новой программой, а вспомнить старую. В Москве начинались Игры доброй воли, и нам предстояло выступить с показательным танцем. Мы выбрали «Кармен». Это решение было вызвано еще и тем, что наши недоброжелатели после перенесенной мною операции говорили: «Она теперь «без ноги», с парой все кончено».
После отпуска, после месячного перерыва, трудно было входить в рабочий ритм, тем не менее работалось легко. Отпуск я провела в Ленинграде, где Игорь ставил свой спектакль, а я рядом бездельничала. Ногу не разрабатывала, берегла, зная, что в предстоящем сезоне я ее достаточно подергаю.
Занимаясь «Кармен», заодно поставили шуточный танец со швабрами на музыку Дунаевского из оперетты «Вольный ветер». А за произвольный танец совсем не брались. За три-четыре дня до конца сборов Татьяна Анатольевна заболела и уехала, поручив нам вспомнить самим то, что мы в нем напридумывали до отпуска. Мы вспомнили и ужаснулись. То, что в Москве на эмоциях вызывало восторг, здесь на холодную голову выглядело ужасно. Причем на катке масса народа, все смотрят на нашу тренировку, а у нас ничего не получается. Стыд и кошмар! Бесимся, ругаемся.
Неприятности нас преследовали и с оригинальным танцем. Прошлогоднюю неудачу с полькой мы хорошо помнили. На этот раз нас ожидал вальс. Со Шклярами мы начали придумывать вальс, отталкиваясь от танца на паркете. На свой страх и риск половину танца поставили сами. В Морзине, куда мы уехали после выступления в Москве на Играх доброй воли, мы «накатывали» вальс, но то, что мы приготовили, опять не имело ни начала, ни конца. Но вот пришла пора заканчивать и вальс, и произвольную программу и наконец заняться обязательными танцами. Тут отношения в нашем маленьком коллективе пошли совершенно наперекосяк. Андрей настаивал на своем, я пыталась ему объяснить, что Татьяна Анатольевна пока все еще наш тренер. Он кричал на нас: «Вы обе занимаетесь не тем делом». (В это время как раз произошел раскол в театре «Все звезды», когда часть актеров ушли с Игорем.) Это означало, что меня отвлекает театр Игоря, а Татьяну Анатольевну ее театр. По мнению Андрея, никто из нас не хочет заниматься подготовкой к чемпионату, и неизвестно, чем все закончится. В результате он потребовал купить ему билет – он уезжает в Москву. До такого еще не доходило. Андрей закрылся и к себе никого не пускал. Скандал произошел утром. Вечером я кое-как до него достучалась, мы договорились, что он не уезжает, но, как будем работать дальше, так и не решили.
На следующее утро пошли вместе к Татьяне Анатольевне. Поговорили. Она успокоила Андрея, сказала, что и сама виновата. Мы вернулись на каток и сразу же не только сделали начало программы, но тут же придумали и финал. Все получилось отлично, все друг друга внимательно слушали.
Я думаю, что нервные срывы возникли оттого, что люди не могут работать на пределе столько лет. Стрессы копятся, копятся… а затем взрываются. Правда, взрыв нередко может всколыхнуть эмоции, поднять их до предела. Но подобную ситуацию невозможно эксплуатировать – она отнимает слишком много душевных сил. Это похоже на наркоманию: чем дальше, тем все больше и больше требуется подобных встрясок. В какой-то момент понимаешь: так дальше работать нельзя, так можно дойти до самого ужасного. Надо прощаться друг с другом.
Осень проходила очень тяжело. Андрей почти со мной не разговаривал. И если я обычно перед началом сезона получала удовольствие от полноценного проката программы, то осенью 1986 года у меня от тренировки не возникало никакой радости.
Андрей. В мае мы примерили к программе новые элементы, а Белоусов скомпоновал музыку. Конечно, исчезли целые куски прекрасной аранжировки, но получилось то, что надо, даже нашлось место для пауз. Постановка шла быстро, но со своими подводными камнями. Все упиралось в мою строптивость, я не хотел исполнять то, что уже когда-то пытался безуспешно сделать.
Больше всего мне мешала новая напасть: Татьяна Анатольевна разошлась в своем театре с Игорем Бобриным. Как ни старались Татьяна Анатольевна и Наташа показать, что ничего не случилось, что отношения между нами прежние, но я-то видел, что это не так. Даже не столько видел, сколько чувствовал. Они хорошо скрывали трещину, что возникла между нами. Они, как и прежде, дружно объединялись против меня, когда я сопротивлялся или когда у меня начинались спады, если нервы сдавали. Они вместе или меня сталкивали в пропасть, или оттуда вытаскивали.
Наверняка я зарывался. Характер у меня не сахар, и девочкам можно посочувствовать, но так совпало, что выдался первый год, когда и мне стало тяжело с ними общаться. Разговаривая и с одной, и с другой, я видел, что друг друга мы уже до конца не понимаем: у меня цель одна, а у них появилось еще важное дело в жизни. У меня будущее заканчивалось Олимпийскими играми, у них оно простиралось дальше.
Наташа объясняла наши раздоры чисто по-женски, ее толкование ситуации строилось прежде всего на эмоциях. Я же действую рассудком. Не зря же говорили: партнерша такая яркая, а партнер сдержанный. Я несдержанный. Я понимал, что если не останусь таким в нашей тройке, то неизвестно, чем (а главное – когда) кончится наша работа. Поначалу я скрывал свои чувства, хотя у меня все кипело внутри, но главным тогда считалось другое – результат. Немаловажно и то, что очень долго мы были дружны и совершенно не ругались. Но мне исполнилось 28 лет, жизнь приближалась к 29, и я уже понимал: всего-то мне и остается, что два года жизни в спорте. Но я хотел эти два года провести хорошо, вот почему я стал невероятно требовательным к своим девочкам. Жутко, до садизма. Надо мной висел срок: мне отпущено два года.
Я знал: после этого наступит новая жизнь, и начнется она нелегко. Как быть? Кем работать дальше? Получу ли я такое же удовлетворение от своей будущей работы? Добьюсь ли в ней чего-нибудь? Я же привык быть лучшим в своем деле, привык выигрывать. А как после этого перейти к работе, где никого побеждать не нужно, полагается просто ходить на службу и заниматься своим делом.
Во время постановки произвольного танца я понял: у нас что-то рушится. Если раньше я говорил: «Хорошо-хорошо, девочки, успокойтесь», то теперь я это отбросил, я стал от них требовать равноценной отдачи, на «хорошо-хорошо» времени не оставалось. Не мог я им простить, что они на все сто процентов нашим общим делом не заняты. Я же не отвлекался ни на что другое.
Если раньше я мог потерпеть, когда Наташа говорила: «Мне нужно время, чтобы овладеть элементом, чтобы чувствовать себя в нем уверенно», то теперь я ей времени не давал, не мог.
Наташа. В наших спортивных программах последних лет я быстро находила свою партию, свою линию, а Андрей, как мне кажется, на первых порах все делал чисто интуитивно. Но потом, когда начиналась обкатка программы, у него наступал временный зажим. Когда ставили «Кабаре», зажим растянулся на долгий период. Пошли разговоры, что я видна в танце, а Андрей нет. Шкляр мучился: «Что делать, Андрея в танце нет!» А он, чтобы заставить работать нас, выплеснулся без остатка, на себя самого сил уже не осталось. Андрей следил, чтобы я технически правильно выполняла какие-то шаги. Мы уходили с тренировок вымотанными больше всего от того, что Андрей придирался к моим шагам, не замечая, что свою партию он вообще не построил.
В начале осени мы впервые показывали «Кабаре», по-моему, в Липецке. Я даже не поняла, как мы выступили. В смятении я подходила к каждому и спрашивала: «Вам понравилось?» Андрея страшно разозлили мои сомнения. Он считал, что мы выступили достойно, и был прав. Я же не получила эмоционального восторга. Главная задача подобного показа – впервые на зрителе – состояла в том, чтобы чисто откатать программу, узнать свои функциональные возможности. Но здравый смысл таких рассуждений меня не успокаивал.
Из-за постоянных ссор я жутко похудела. Кончилось все тем, что, когда мы приехали на турнир в Японию, я заболела. В дороге простудилась, сперва начался сильный насморк, потом в самолете я от кашля уснуть не могла. Постоянные капли в нос… и я потеряла голос. Капли были на спирту, я сожгла горло. Плюс ко всему у меня одно ухо перестало слышать. Полностью. Когда мы прилетели в Токио, Татьяна Анатольевна сердито сказала: «Если ты больна, пойди и купи себе таблетки». Я побежала, что-то купила и сразу выпила. Наверное, мне попались мощные антибиотики, они же сразу забирают все силы. Мало того, что я постоянно кашляла и сморкалась, я вышла на лед с ощущением, что у меня вообще отсутствует вес.
Татьяна Анатольевна не скрывала, что недовольна нашим выступлением, ходила хмурая. Я же ушла со льда с ощущением, что совершила подвиг. Андрей, по-моему, радовался, что я в состоянии кататься. Утром на тренировке я упала, поэтому вечером мы немного зажались. Нервное состояние усиливалось еще и от того, что вальс (оригинальный танец того сезона) считался танцем Климовой и Пономаренко, а в Японию съехались международные арбитры, которым предстояло оценивать нас на предстоящих чемпионатах мира и Европы. Хотя Сережа и Марина в Токио не приехали, нас волновал уровень оценок.
После произвольного танца я воспряла духом. Все вроде бы хорошо, кроме одного: я по-прежнему ничего не слышала. Повезли меня к врачу. Специальными аппаратами с помощью ультразвука проверили оба уха, и, когда обследование закончилось, диагноз был таков: или врет, или что-то с психикой, – приборы показывают, что слышит прекрасно обоими ушами.
Буквально на следующий день после возвращения из Японии мы показали «Кабаре» на турнире Les Nouvelles de Moscou. Я собой вновь очень гордилась: смогла выйти на лед, несмотря на ужасное состояние. Врачи в Москве сказали то же самое, что и в Японии, правда, приписали какое-то продувание, обещая, что через две недели слух вернется. Действительно, через две недели я стала слышать.
Через пять дней после московского турнира мне позвонила Татьяна Анатольевна: «Наташа, я тобой недовольна. Мы работаем как обычно, но тобой я недовольна. Ты занимаешься посторонними делами, в голове у тебя только Игорь, и места для тренировок в ней нет». Для меня эти слова – удар из-за угла. Я умираю, из последних сил выхожу на лед – и такое! Я возмутилась и обозлилась. Но когда успокоилась, решила: «Да, я занимаюсь делами Игоря – это правда, но я достаточно работаю и на льду. Но если они считают, что я работаю плохо, буду работать лучше». С этой мыслью я пришла на каток. Но скорее всего, я отдохнула, и наступила пора, когда порог физических нагрузок я в программе уже перешла. Мы замечательно подготовились к чемпионату страны, катались на нем легко, столько новых красок находили в танце! И с Андреем перестали выяснять отношения, что тоже, конечно, сказалось. Появилось то, чего раньше не хватало в этом танце, – игры. Вероятно, я сумела к этому времени технически справиться с программой, ведь по элементам она действительно оказалась самой сложной из тех, что у нас были раньше, а Андрея мое неумение раздражало. С того дня, как движения были отработаны до автоматизма, пришло время их украшать, добавляя эмоции. Людмила Ивановна Павлова, хореограф, работающая в группе Тарасовой, зашла ко мне после проката в раздевалку со словами: «Наташа, я еще не видела, чтобы ты так каталась. И такого удовольствия от женщины на льду, как сегодня, я никогда не получала. Ты выглядела и легкой, и эмоциональной, а это самое важное, что требуется от танцовщицы».
Татьяна Анатольевна, наоборот, меня отругала и явно в ближайшее время хвалить не собиралась. Более того, я принесла домой видеокассету с тренировки, показала ее Игорю, а он почему-то решил, что тоже должен критиковать мое катание, и начал показывать мои ошибки. Я нахожусь в состоянии неуверенности, меня бы чуть-чуть поддержать, а он… я обиделась на него, сказала: «Больше ничего тебе показывать не буду, ты только плохое ищешь». Игорь хотел мне помочь, подсказать, но получилось, что со всех сторон меня только ругают, за исключением одной Людмилы Ивановны.