Все длинней, все гуще тени

От пригорков, от растений…

Брезжут звезды в синеве,

Роща смутная уснула;

Словно ведьма, ночь скользнула

И помчалась по траве.

Все синей бугры и склоны,

Все темней кустарник сонный

И косматые леса.

Вот на листьях в хмурых чащах

На зверьков, на птичек спящих

Пала первая роса.

Спят пастух и Миорица…

Пусть им добрый сон приснится!

Стадо подле них теснится,

Прикорнув средь влажных трав.

Алым венчиком кивая,

Спит гвоздика полевая,

Заяц, глаз не закрывая,

Дремлет, ухо приподняв.

Шар луны скользит украдкой

И с поспешною повадкой

Прячется в лохмотья туч.

Вестницам несчастий, совам,

Любо скрыться под покровом

Мглы, ветвей, отвесных круч.

И столетний дуб огромный

Захрапел в долине темной,

Мощной кроной шелестя;

И речная зыбь устало,

Затихая, прошептала,

Будто малое дитя.

Полуночный ветер вешний

Заплутал в ветвях черешни,

И везде, то там, то тут,

Слышен звук волшебной прялки —

Это феи да русалки

Шелк зари сучат, прядут…

Но проснулась Миорица,

И вздыхает, и томится,

Чуя близкую беду.

Буря воет прямо в уши,

Щелкает, как бич пастуший,

В бубен бьет, дудит в дуду.

Пред угрозой неизвестной

Зашатался строй древесный,

И мечтают дерева

Спрятаться в глухие норы,

Скрыться под холмы, под горы,—

Долу стелется трава.

У Миоры сердце сжалось,

И бедняжка заметалась,

Но лежал и нем и глух

Под кустом, как будто скован,

Неподвижен, околдован,

Андриеш, ее пастух.

Из-за берега речного

Заревела буря снова,

И овечки в старый лес,

Молчаливый и пустынный,

Побежали до единой

Через луг наперерез.

Черный Вихрь!

Со всех сторон

В мирный край вломился он!

Гнет в дугу леса и рощи,

Теребит чапыжник тощий,

И верти тся, и взмывает,

Скалы мнет, холмы срывает,

Предает луга огню,

Жжет дубравы на корню,

И летят, мелькнув едва,

Птичьи перья, дерн, листва…

И в кромешной тьме и вое

Исчезает все живое,

Исчезает в круговерти

Огненной и черной мглы,—

Мчатся птицы в лапах смерти,

Сучья, ветки и стволы,

Листья, корни, камыши,

Скалы, камни-голыши,

Бревна тяжкие, коряги…

Рвутся молнии-зигзаги

Между звезд, в разрывах туч.

Ветер яростен и жгуч,

И на берег, все сминая,

Катится волна речная.

Черный Вихрь дохнул на стадо, —

Мигом взвились овцы ввысь,

И, как в пору листопада,

Словно листья, понеслись

И пропали в душном дыме…

С громким лаем вслед за ними

Полетел и верный пес —

Всех коварный Вихрь унес.

…И безжизненная мгла

На притихший дол легла.

Нет Лупара, нет овец…

Лишь под ивой, как мертвец,

Скован чародейной силой,

Андриеш лежал застылый.

Дуб стонал в бессильной злобе,

Бузина да ива — обе

Трепетали, как в ознобе,

И приречные кусты,

Словно согнуты бедою,

Наклонились над седою

Взбаламученной водою,

Чтоб собрать свои листы.

Вот и солнце в полном блеске

Озарило перелески

И согрело пастушка,

Тронуло глаза и щеки,

Сжатый рот и лоб высокий,

Прядь льняную у виска.

Андриеш поднял ресницы:

— Ни овец… ни Миорицы…

Набежала на глаза

Непослушная слеза.

Не мерещится ль ему?

Всё погружено во тьму.

Сгинул, канул солнца свет —

Был да сплыл, и нет как нет.

Только, кажется, вчера

В небе шар сверкал с утра.

Удивился пастушок:

Пепелищем стал лужок.

Нет овец и нет ягнят.

Дерева в лесу горят.

Гибнут прямо на корню —

В жертву злобному огню.

Где теперь веселый лес?

Был — да вышел.

Весь исчез.

Головешки да зола —

Сожжены леса дотла.

И спросил, в слезах спросонок,

Изумленный чабаненок:

— Отчего не свищут птицы?

Отчего блестят зарницы?

Не журчит ручей веселый?

Высох луг, деревья голы,

В мертвых рощах — тишина,

Вся долина сожжена,

Всюду пусто, мрачно, дико.

Лишь кивает мне гвоздика

Одинешенька-одна!

Он в тревожном удивленье

Кинулся бежать в селенье,—

Вместо белого села

Только угли и зола.

Окна тусклые ослепли,

Утонули стены в пепле,

Тонкой струйкой тянет чад,

Хаты черные молчат…

Столько горя, столько боли

В хатах этих, в этом поле!

И, подавлен, опечален,

Вдруг он слышит — средь развалин

Будто кто вздыхает глухо…

Глядь, — к нему идет старуха

Из обугленных дверей,

По камням едва ступая,

В рваном рубище, слепая…

— Ты жива! Ответь скорей!

Иль ты призрак бестелесный?

— Я жива еще, дружок…

— Где же весь народ ваш местный?

— Черный Вихрь селенье сжег.

Колдовскою силой злою

По ветру пустил золою

Наши хаты чародей.

Сгибло множество людей,

Ну, а те, что уцелели,

Скрылись в рощах, средь ущелий,

В этот лес и ты иди,

Смелых гайдуков[9] Гайдук - воин, ратник, партизан-повстанец.
найди,

С ними Вихря победи!..

Так старуха прошептала

И тотчас же с глаз пропала.

Андриеш в селе пустом

Постоял, взглянул на хаты,

Что спалил злодей проклятый,

И пошел своим путем…

— Где мой флуер? Где овечки,

Спавшие у светлой речки

Средь некошенного луга?

Где Миора, где подруга?

Где Лупар проворный мой?

Ветер! Ты хоть молви слово!

Как сыскать мне Вихря злого?..

Но, суровый и немой,

Ветер вдаль помчался снова.

— Тучка! Дай хоть ты ответ? —

Но ответа нет как нет…

Плачет мальчик; слезы градом

Брызжут на сухой песок…

И тогда раздался рядом

Еле внятный голосок:

— Андриеш, прошу, как друга!

Мне нужна твоя услуга,

Помощь мне твоя нужна!

— Кто тут шепчет?

— Бузина…

Черный Вихрь запутал туго

Сучья гибкие мои,

Где гнездились соловьи!

Помоги в напасти лютой,

Колтуны ветвей распутай,—

Видишь, как сплелись они,

Словно петли прочной сетки!

Развяжи их, расхлестни

И свободу мне верни!..

Пастушок распутал ветки,

И сказала бузина:

— Из моих ветвей одна

Пригодится для свирели.

Сделай дудочку! Она

Доведет тебя до цели.

В память нашей встречи срежь

Эту ветку, Андриеш!

И пастух из ветки тонкой

Сделал новый флуер звонкий,

К трепетным губам прижал,

Вдоль отверстий пробежал…

И над выжженной долиной

Словно щекот соловьиный,

Понеслась за трелью трель,

И поет, зовет свирель

Все призывней, все чудесней:

— Чабаненок! Не тужи,

Знай ступай за этой песней

И за нею путь держи!

Только сердце в Андриеше

Наполняет грустью грудь, —

Поспешает мальчик пеший,

Песней коротает путь.

По нехоженым дорогам,

По лощинам и отрогам,

По долинам и по кручам,

По кустарникам колючим,

По щетине травяной,

В дождь и ветер, в жгучий зной…

Пастушок, вперед иди —

Что-то будет впереди!..

Путь-дорога вьется круто,

Но другой дороги нет…

Уходил чабан от Прута,

Бузина ему как будто

Жалобно шептала вслед.

Рощи в траурном убранстве

Словно говорили вслух,

Чтоб назад из дальних странствий

Поскорей пришел пастух.

Грустно кланялась дубрава,

Слал приветы бор седой

И налево, и направо,

За холмистою грядой

Неизведанные дали

Андриеша молча ждали.

Что же ждет его?

Быть может,

Славу он свою умножит,

Вражью силу уничтожит?

Или ждет его беда:

Может, голову он сложит,

Зверь степной его изгложет,

И ничто не потревожит

Сердце хлопца никогда.

Страшен путь,

Шагать опасно —

Но старанье не напрасно,

Цель — заветна,

Цель — прекрасна,

Бой не кончится вничью,

Пред тобою цель маячит,

Смелым будь — а это значит,

Что одержишь верх в бою!

От утра и до утра

То — долина, то — гора,

И ведет, ведет дорога,

То — бугриста, то — отлога,

Прочь спешит, на край земли,

Может быть, еще немного,

И забрезжит цель вдали!

И пастух идет вперед

К испытаньям и победам

За чудесной песней следом,

Что зовет его, зовет…

Смеркся день. Все ниже, ниже

Солнце с пышной гривой рыжей.

Вот его прощальный луч

Брызнул из-за края туч…

Время отдохнуть, пожалуй!

Андриеш, не чуя ног,

И голодный и усталый,

Опустился на пенек,

И, задумавшись в молчанье

Слышит он ручья журчанье:

— Некогда Фея жила на Молдове.

Светлые волосы, темные брови.

Очи — смородины, губы — черешни,

Лучшей не знали мы девушки здешней!

Голос — как ветер весенний, дыханье —

Словно цветочное благоуханье.

С ней заодно распевали потоки,

Ей улыбалась заря на востоке.

Лес оживал под ласкающим взором,

Птицы красавицу славили хором…

После сладостных речей

Незаметно смолк ручей.

Андриеш склонился к влаге,

А на ней, как на бумаге,

Проступил в короткий миг

Доны светозарный лик,

Несравненный, беспечальный —

В глубине воды хрустальной.

… Фея легкою походкой

По траве ступает кротко,

Но не гнутся стебельки,

И мелодии живые

От цветов летят впервые,

Полнозвучны и легки,—

Фея проведет рукой —

Льется музыка рекой.

Шелестит листва густая,

И щебечет птичья стая,

И звенит, как горный ключ,—

И на мир взирает Дона,

Будто солнце с небосклона

Посылает жаркий луч,

Проливая свет веселый

На дубравы и на долы.

Песня тает, отлетает,

Девушка венок сплетает

Из травинок и цветов,

Вот венок уже готов,

Удивителен и ярок,

Предназначен он в подарок

Солнцу, — вот лучи сплелись

И несут подарок ввысь!

Впору солнышку обнова,

Дар цветения земного.

Обогнувши небосвод,

Солнце вечером зайдет,—

Утомилось;

На покой

Медленно с небес плетется,—

Фея с солнцем расстается,

Помахав ему рукой.

Ночь приходит.

Вот, кругла,

В небеса луна взошла,

Словно юная чабанка[10] Чабанка - пастушка.
—

И походка, и осанка —

До чего же хороша!

Собирает, не спеша,

Стадо звезд — овец небесных,

И пасет в лугах окрестных.

Зорко смотрит вниз луна

С бархатного небосклона:

Ведь и ей сегодня Дона

Подарить венок должна…

Пробуждается ручей,

Грустен звон его речей:

— Время катилось своей чередою,

Не угрожая ни злом, ни бедою.

Но Кэпкэун, кровопийца отпетый,

Вздумал присвататься к девушке этой.

Черному Вихрю он старшим был братом

И ворожеем таким же заклятым.

Стал колдовать он, уродливый, старый,

Стал насылать на красавицу чары,

Мглу навевать, чтоб невесте понравиться…

Горько заплакала Дона-красавица.

Каплю за каплей слезинки роняя,

Таяла девушка наша родная.

Капля за каплей слезинки ушли

В самые недра молдавской земли.

Доны уж нет, но звучат ее стоны,

Их повторяет источник студеный.

Всхлипы ее в моем лепете живы,

Я перенял ее голос тоскливый.

Там, глубоко под землею, внизу,

Я подобрал за слезою слезу.

Выйдя наружу, звеня по каменьям,

Воды текут мои с жалобным пеньем.

И оглашает зеленые склоны

Вечная песня красавицы Доны.

Про смельчака я журчу и пою,

Что победит Кэпкэуна в бою.

Нет, нелегко подкосить его силу!

Сотни противников свел он в могилу.

Многие бились со злым великаном

И не один уже пал бездыханным.

Против любого оружия он

Грозным своим колдовством защищен.

Только великою тайной владея,

Можно сразить Кэпкэуна — злодея.

Есть у него меж бровями одно

Скрытое чубом железным пятно.

Кто ухитрится попасть в него разом,

Справится тот с колдуном одноглазым.

Лишь его лоб под ударами треснет,

Снова красавица Дона воскреснет.

Снова придет она к нам невредимой,

Дона — утеха Молдовы родимой!

Смолк источник, задрожал,

Дальше, дальше побежал,

И слова его ушли

Прочь,

В молчанье,

В глубь земли.

Песню, что журчал родник,

Андриеш запомнил вмиг;

Грустно к флуеру приник,

По ладам своей свирели

Пробежал наперебор,

«Дона» — все лады запели,

«Дона» — вторил хмурый бор,

В тихих рощах еле-еле

«Дона» — листья шелестели…

И певучая тоска

Сжала сердце пастушка,

Дал он имя песне стройной,

И назвал ту песню «дойной».

Льется вдаль напев свободный,

И за дойной путеводной

По холмам родного края

Зашагал чабан, играя.

И забрел он в дикий лес,

Полный страхов и чудес,

В чащу тёрнов непролазных.

Вдоволь здесь тропинок разных,

А надежный путь исчез.

Андриеш глядит на стежки:

По какой идти дорожке?

Справа — там гнездовье змей:

— Пастушок, сюда не смей! —

Слева — там ежей стада:

— Пастушок, не смей сюда! —

Впереди туман густой,

Воет вьюга:

— Эй, постой! —

Сзади — сеть кустов колючих,

А в кустах, вися на сучьях,

На шипастых острых крючьях,

Ветер-птица бьет крылом…

Тщетно рвется напролом…

И взмолилась Ветер-птица:

— Помоги освободиться!

Вихрь загнал в кусты меня,

Вызволи хоть ты меня!

Андриеш кусты раздвинул,

Бережно занозы вынул,

Уложил к перу перо,

Ясные, как серебро.

И запела Ветер-птица:

— Мне с тобой не расплатиться!

Дам совет тебе я впору:

Знаю, стадо и Миору

Вихрь унес в полночный край,

К неизведанным пределам,

Но надежды не теряй,

Будь уверенным и смелым —

Все вернешь в урочный час!

Черный Вихрь отнял у нас

Песню счастья, песню света,

Но таится песня эта

В звонкой ключевой воде,

В каждом нашем человеке!

И хранят ее вовеки

Наши рощи, наши реки,

И она живет везде!

Друг мой! Если в тяжком деле

Буду я тебе нужна,—

За добро воздам сполна!

Ты лишь свистни на свирели.

А теперь ступай вперед!

Нет, не вьюга там ревет,

Хлещет плетью ледяною,

Не дает поднять лица,

Задувая что есть силы! —

То дыхание Орбилы,

Великана Флэмынзилы,

Ненасытного слепца,

Что лежит в лесном овраге.

Он придаст тебе отваги,

Стойкости придаст тебе!

Дивной мощью наделенный,

Ты отыщешь песню Доны

И одержишь верх в борьбе

С Кэпкэуном-людоедом.

Так ступай вперед, к победам,

И не бойся черных чар!

Древний дуб, старик Стежар,

Не замедлит на подмогу,

Разъяснит тебе дорогу.

Будь здоров! Счастливый путь!

Ты меня не позабудь!

Нам пора с тобой проститься…

И умчалась Ветер-птица.

Андриеш в туманный мрак

Зашагал навстречу вьюге

Через тысячи коряг,

Что валялись друг на друге…

Но, глядишь, — то там, то тут,

Клены юные растут,

Посреди заглохшей пущи

Зелень все свежей, все гуще,

А за дубом, за ольхой —

Снова виден ствол сухой;

Тут со старцами — мальцы,

Тут с живыми — мертвецы,

Не иначе, как в насмешку,

Все толпятся вперемешку.

Наконец зловещий лес

Стал редеть, и мальчик вскоре

Оказался на просторе

И увидел свод небес

Над грядой пологих взгорий.

Тучки, словно паруса,

Держат путь свой, плавный, длинный,

И древесные вершины

Подпирают небеса.

Меньше стало кочек, ям,

Вьются стежки по оврагам,

Андриеш спокойным шагом

Приближается к горам.

Перед взгорьями — скала,

Обгоревшая дотла,

А над ней, на лысой круче,

Дуб стоит, подобно туче,

Старый, но еще могучий.

Крона древняя крепка,

Но на ветках обнаженных

До последнего сука —

Ни единого листка.

Ствол морщинистый и ржавый,

Лезет плесень по стволу,

И вцепились, как удавы,

Корни в голую скалу.

Наклонясь к ущельям сонным,

Старый дуб кряхтит со стоном,

Будто жалуется вслух.

Поспешил к нему пастух,

Зычно крикнул во весь дух:

— Дедушка Стежар, мой милый!

Как добраться до верзилы,

До слепого Флэмынзилы?

И, кряхтя, шепнул Стежар:

— Не кричи…

Помолчи…

Я изранен, болен, стар.

Слышишь? — Точит гниль кору.

Видишь? — На дупле дупло!

Я вот-вот умру, умру…

Тяжело мне, тяжело!

Много лет уже прошло,

Стал я сед,

Но, друг, поверь,

Был и я красавцем прежде,

Был таким же налитым,

Молодым, как ты теперь,

В листяной сиял одежде,

Летом красовался в ней!

А у ног,

У корней,

Одинок,

И наг, и бос,

Карлик-хвощ уныло рос.

Бос и наг,

Зол и тощ

Был мой враг,

Этот хвощ!

Зависть подлую храня,

Ненавидел он меня

За мою литую мощь,

За мой рост

До самых звезд,

За ветвей веселый трепет,

За листвы весенний лепет.

Вихря Черного позвал,

Вихрь меня околдовал.

Стал дряхлеть я,

Вянуть, сохнуть,

На столетья —

Слепнуть, глохнуть.

Ныне я скриплю едва,

Облетела вся листва,

Стар я — ни вздохнуть, ни охнуть!..

Слышишь? — Точит гниль кору.

Видишь? — На дупле дупло…

Я вот-вот умру, умру,

Тяжело мне, тяжело!..

Там, где голые отроги,

Где ни тропки, ни дороги,

В шелестящем, спящем логе, —

Ключевые бьют струи.

И склонились три сестрички,

Три плакучие березки,

Искры — почки,

Листья — блестки;

Мне они родные дочки,

Дочки сирые мои!

Нынче им дышать невмочь,

Душит бедных день и ночь

Сизым облаком густым

Вынтул-Фум —

Ветер-Дым…

Жарким днем, в сырые ночки

Слышно мне, как плачут дочки,

Задыхаясь в сизом дыме!..

Сжалься, мальчик, надо мной,

Над моею сединой

И дочурками моими!

Веток у меня не счесть,

И, хоть каждая раздета,

Среди них живая есть,—

На верхушке самой где-то

Схоронилась ветка эта.

Если ты ее найдешь

И слегка коснешься ею

Кроны высохшей — и что ж! —

Сразу я зазеленею

И оденусь вновь листвой

Свежей, сочной и живой!

Ты исполни, друг-сыночек,

Стариковский мой завет!

Выручи меня и дочек!

На земле немало бед,

Полон горя белый свет.

Там, где горе и беда,—

С помощью спеши туда!

Влез на дуб чабан проворный

Вплоть до мертвой кроны черной,

Чтобы старому помочь.

День да ночь — сутки прочь…

Трижды день сменяла ночь;

Андриеш, не уставая,

Все искал, не зная сна,

От рассвета дотемна:

— Где ж ты, веточка живая?

Наконец-то, вот она!

Как ни пряталась умело,

Не укрылась от меня.

А теперь — пора за дело!..

Вновь три ночи и три дня,

Мучим голодом и жаждой,

Терпеливый пастушок

Прикасался к ветке каждой,

Каждый тронул он сучок

Теплой веточкой зеленой,—

И, чудесно оживленный,

Дуб листвою зашумел,

Загудел воскресшей кроной:

— Андриеш! Ты добр и смел!

Ты мне жизнь вернуть сумел,

Спас меня и милых дочек.

Вот качнул я головой,

Молодой тряхнул листвой,

Обронил листочек свой;

Ты в свирель вложи листочек,

На свирели засвисти,

И листочек тот певучий

Поведет тебя в пути

Через пропасти и кручи,

Сквозь туман и вьюжный мрак

В заколдованный овраг,

К ненасытному верзиле

Орб-Орбиле Флэмынзиле,

Что простерся, как в могиле,

На подстилке из коряг.

Ты живым листком горячим

К бельмам прикоснись незрячим,—

Вспыхнет свет погасших глаз,

И прозреет он тотчас.

Исцеливши Флэмынзилу

Навсегда от слепоты,

Удивительную силу,

Андриеш, получишь ты!

Этой силой наделенный,

Ты отыщешь цель свою,

След найдешь пропавшей Доны

И одержишь верх в бою

С Кэпкэуном-людоедом.

Так ступай вперед, к победам!

Я ж хочу, как прежде, петь

И листвою шелестеть,

И встречать могучей кроной

Натиск бури разъяренной!

— Дед Стежар! Не обессудь! —

… И пастух пустился в путь,

Взяв свой флуер неразлучный,

Разливаясь песней звучной.

И звенел свирельный свист,

Чистой трелью сердце теша,—

Это пел дубовый лист,

Направляя Андриеша.

Вот рассеялся туман…

Андриеш глядит усталый:

Перед ним морской лиман[11] Лиман - местное название заливов с невысокими извилистыми берегами, образующихся при затоплении морем долин устьевой части равнинных рек. Распространены на Севере Черного и Азовского морей. Лиманы отделяются от моря частично или полностью низкими наносными косами из песка или гальки — пересыпями. В последнем случае превращаются в соленые озера.
,

Волны мечут пену в скалы,

Завихряясь на бегу,

А на диком, берегу,

Между скал, — овраг огромный.

У оврага — три сосны,

Стены пропасти черны,

А из дымной глубины

Дует ветер неуемный.

Влез подпасок на одну

Суковатую сосну,

Засмотрелся в глубину:

— Вот так чудо! Ну и ну!..—

Что же он нашел в овраге?

Ворохом лежат коряги,

На корягах великан,

Распластавшись грузной тушей,

Дышит, словно ураган.

Борода, как хвост петуший,

Из морщин торчком торчит,

Брови — словно свертки пакли,

Веки вспухли и набрякли.

Великан вопит, кричит,

Машет грубыми руками

И грозится кулаками,

И орет, зовет, ревет,

А его большой живот

То раздуется горой,

То провалится дырой.

Это был слепец Орбила,

Ненасытный Флэмынзила.

— Ай-ай-ай!

Сотню лет

Я не ел…

Где обед?—

Нет как нет!

Ай-ай-ай!

Что ни дай —

Проглочу!

Есть хочу!

Ох, есть хочу

С каждым годом все сильней!

Жду и жду,

Где найду

Я еду

Повкусней,

Да, да, да!

Пожирней!

Съел я скалы давно,

И коров, и коней,

И леса заодно,

От ветвей до корней,—

Обглодал целый край.

Ай-ай-ай! Есть давай!

Нынче пусто везде,

Я томлюсь по еде,

Лишь еда на уме,

Сало, мясо и хлеб!..

И к тому ж я ослеп,

Прозябаю во тьме!

Кэпкэун-людомор

Затуманил мой взор,

Погасил мне глаза.

А за что? Почему?

Не пойму ни аза!

Я быков его съел

И коров проглотил,

И колдун Кэпкэун

Мне стократ отплатил!

Кто тут есть?

Что бы съесть?

Я тотчас ухвачу,

Прямо в пасть потащу,

Разжую, проглочу!..

Есть хочу!

Ох, есть хочу-у-у!..

Андриеша страх берет,

Он дрожит, как в лихорадке,

От испуга — сердце в пятки,

А свирель ему поет:

— Вспомни о листке дубовом,

Что тебе недавно в дар,

Провожая добрым словом,

Но прощанье дал Стежар.

Зря себя ты мучишь плачем,

Струсишь — и погибнешь сам!

Прикоснись листком к незрячим

Отуманенным глазам

Ненасытного верзилы

Орб-Орбилы Флэмынзилы,

И откроются они,

Загорятся в них огни!

Ты тогда погубишь скоро

Кэпкэуна-людомора,

Чтоб вернулась вновь Миора,

Чтоб, как прежде, весела,

Дона снова к нам пришла!

Крикнул мальчик: — Эй, обжора!

Брось реветь,

Как медведь!

Погоди, имей терпенье,—

Возвращу тебе я зренье!

Великан тут в изумленье

Замер, словно истукан,

А пастух в одно мгновенье

Напрямик

В пропасть — прыг!

Свистнул на свирели звонко

И листком коснулся глаз —

Великан прозрел тотчас

И, беднягу-чабаненка

Заприметивши едва,

Словно муху — хвать ручищей,

И заухал, как сова:

— Вот жратва!

Ха-ха-ха!

Право слово, неплоха!

Ты мне, друг, послужишь пищей!

Мне так нужен

Вкусный ужин!

Хоть и мал ты для жаркого,

Но сожру, коль нет другого!

Разозлился Андриеш:

— Чудом спас тебе я зренье,

А теперь меня ты съешь

В благодарность за леченье?

— Благодарность? Ха-ха-ха!..—

Вздулись щеки великана,

Что кузнечные меха.—

Благодарность? Очень странно!

Мне б мясцо да потроха,

Остального мне не надо.

Съем тебя — и вся награда!

Суну прямо в пасть — и крак!..

— Не глотай меня, чудак!

Кэпкэун — наш общий враг,

Но тогда лишь я сумею

С ним разделаться вполне

И свернуть злодею шею,

Если ты поможешь мне!

Тут, вовсю разинув рот,

Великан как заорет!..

От раскатистого гула

На берег волна плеснула,

Содрогнулась грудь земли,

Рухнули в горах обвалы,

Как тростник, леса легли,

А надтреснутые скалы

Ходуном плясать пошли:

— Ты идешь на бой с проклятым

Кэпкэуном-супостатом?

С тем, что взор мой погасил?

Я тебе прибавлю сил! —

Он поскреб в усах своих,

Словно кот, взъерошил их,

Выдернул с довольной миной

Из густых усищ предлинный,

Преколючий рыжий волос

И промолвил, сбавя голос:

— Намотай его на палец

Перед битвой, и тогда

Станет вмиг рука тверда,

Тверже самых крепких палиц!

А теперь ступай, не жди,

К моему врагу иди!

Кэпкэуна победи!

И, отпраздновав победу,

С людоедом кончив бой,

Воротись назад к обеду,

Мы столкуемся с тобой:

Проглочу тебя — и ладно!

Засмеялся великан

Оглушающе, надсадно:

— Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! —

Протянул через лиман

Руку, словно мост висячий,

Переправил пастуха,

Пожелав ему удачи.

И вприпрыжку, налегке,

Пряча волос в кулаке,

Пересек пастух счастливый

Гребни влаги белогривой

По чудовищной руке

Исцеленного обжоры,

Очутился на песке

И увидел вдалеке

Снова горы, горы, горы…

Их зубчатая стена

Из-за грозных туч видна

Так отчетливо и строго,

И как будто бы она

Призывает чабана,—

Знать, туда ему дорога

От начала суждена…

Сказка старая длинна,

Приключений в сказке много.

Чабана томит тревога,

И, дыханье затая,

По горам, среди ущелий,

Он спешит к заветной цели

В Кэпкэуновы края,

В область смерти и печали…

По пути семь раз встречали

На востоке пастушка

Заревые облака.

Горный кряж громадой круч

Встал, огромен и могуч,

Слышишь зов его протяжный?

Так шагай, пастух отважный,

Если к бою ты готов —

Поспеши на этот зов!

Но тяжел конец пути:

Кровь стучит в висках, как молот,

Труден голод, страшен холод,

Но тому, кто смел и молод,

Все легко перенести.

Вьется тропка — выше, ниже,

В пропастях кругом — вода,

Коль оступишься — беда,

Уж не встанешь никогда

Из поганой черной жижи.

Кэпкэун здесь все, что мог,

Уничтожил, смял, пожег

Здесь не вырастет росток

И не зацветет цветок,

Только мухам безобразным

В этом месте, мрачном, грязном,

Прятаться — немалый прок.

Только мухи

Здесь жужжат,

Груды гнили

Здесь лежат,

Да огромные шмели

Появляются вдали,

Да кошмарные улитки

Всюду ползают в избытке,

В складках сморщенной земли

Но шагай и не страшись,

Пастушок,—

Вперед и ввысь!

Семь цепей прошел он горных,

Семь степей-пустынь просторных,

Семь гнилых трясин тлетворных.

Семь долин он пересек,

Семь глубоких, бурных рек.

Наконец пред ним — страна

Кэпкэуна-колдуна,

Где царит лишь тьма одна

Да глухая тишина,

Где нахохленные тучи

День и ночь ползут на кручи,

Навсегда обвив хребты

Покрывалом темноты.

Там в угрюмых бурых скалах,

Рядом с пропастью сырой,

Есть размеров небывалых

Черный замок под горой

С круглым куполом чугунным,—

Он построен Кэпкэуном.

Вечный враг тепла и света,

Жадный людоед кривой

Обезлюдил место это,

Чтоб воздвигнуть замок свой.

Перед входом, при дороге,

Распушив кудлатый хвост,

Зимбру — буйвол остророгий —

Сторожит подъемный мост.

За решетками, на склонах,

Душным зноем раскаленных,

Замер неподвижный сад.

У деревьев, сохлых, сонных,

На безлистых, мертвых кронах

Ветви до земли висят.

И везде на тощих ветках,

Чуть видны средь мутной мглы,

Жаворонки да щеглы

Стонут, связанные в клетках,

В западнях, силках и сетках,

Рвут веревки, рвут узлы,

Горько плача от бессилья.

Их в лесах колдун поймал,

Клювы слабые сломал,

Ослепил, обрезал крылья,

Вот и стаи голубей,

Вот фазан с пером пунцовым,

Даже шустрый воробей

Схвачен хищным птицеловом!

Сизый сокол на цепи

На свободу так и рвется,

И сова над ним смеется

И шипит:

— Сиди, терпи!..—

Мнет когтями гриф-стервятник

Желторотых соколят,

А с карниза, как привратник,

На пришельца острый взгляд

Филин устремил мохнатый

И вопит ему: — Куда ты? —

Стиснув зубы, напрямик

Андриеш идет к воротам,

А ему навстречу: — Кто там? —

Это Зимбру, дикий бык,

Остророгий буйвол ражий,

У моста стоит на страже.

— Кто посмел сюда прийти?

Здесь чужому нет пути!

Задержись перед порогом

И мечтать о замке брось,

А не то каленым рогом

Я проткну тебя насквозь!

Но пастух тотчас смекнул,

Быстро в дудочку дохнул,

Вдоль ее ладов скользнул,

И, как светлая струя

Животворного ручья,

Брызнул свежей трелью чистой

Голос Доны серебристый.

Растопырясь, как паук,

На своем подземном троне,

Кэпкэун услышал вдруг

Этот серебристый звук,

И наверх послушных слуг

Он послал к поющей Доне.

Изогнувшись в три дуги,

Сброд помчался окаянный,

И у каждого слуги

Меж бровями — глаз стеклянный.

Хуже всех из них один —

Колченогий гном Капкын,

С хриплой глоткой, песьей мордой

И свиной щетиной твердой.

Кривопалый, вислоухий,

Он рычит, ползя на брюхе,

Тянет пастуха в застенок,

Но пришельца зря пугает —

Он едва лишь до коленок

Андриешу достигает!

Наконец плюгавый гном

Подмигнул стеклянным глазом —

И уроды-слуги разом

Завладели чабаном,

Руки за спиной скрутили

От запястья до плеча

И, злорадно хохоча,

Андриеша потащили

В подземелье, в тронный зал,

Где хозяин Дону ждал.

Видит мальчик: свод наклонный

Подпирают у стены,

Словно мшистые колонны,

Молдаване-чабаны.

И стоят селяне эти

Столько тягостных столетий,

Что язык их онемел

И хребет окаменел.

Сгорбясь под кирпичной кладкой,

Так молчат они века,

Взором жалобным украдкой

Провожая пастушка.

Строем бесконечно длинным

Все глядят — за рядом ряд —

И как будто говорят:

— О, спаси нас!

Помоги нам!..

Дальше… Дальше…

С нетерпеньем

Вниз по лестничным ступеням

Слуги пастуха ведут,

И везде, то там, то тут,

Как на вспаханном погосте,

Человеческие кости

Устилают мрамор плит.

Взглянешь — и душа болит!

Андриеш, глотая слезы,

Вниз шагает, как слепой,

А за ним, шепча угрозы,

Слуги тянутся толпой.

Вот и тронный зал пещерный

Высоты неимоверной.

Дух спирает запах серный,

Дым валит со всех сторон,

Завиваясь клуб за клубом.

Посредине зала — трон,

А на грузном троне грубом,

В плащ из пламени одет,—

Одноглазый людоед.

Лоб закрыт железным чубом,

Волчьи челюсти — торчком,

Над губой — усы пучком.

Лапой чуб железный гладя,

Кэпкэун сказал, не глядя:

— Ты явилась, наконец,

Хоть скрывалась непреклонно!

Я узнал твой голос, Дона,

Что ж, готовься под венец!

Для невесты — честь и место…

Вдруг своим зрачком одним

Он воззрился: перед ним

Не красавица-невеста

В платье, легком, словно пух,

Нет! Спокойно перед троном,

Перед колдуном влюбленным,

Молодой стоял пастух

В кожочеле[12] Кожечел, кожушок - овчинный полушубок.
пропыленном.

— Это кто еще такой? —

Закричал что было мочи

Кэпкэун, владыка ночи.

Андриеша — хвать рукой!

И к единственному глазу

Быстро мальчика поднес,

Бормоча себе под нос:

— Не встречал таких ни разу!..

Но Кэпкын, шпион искусный,

Хвост униженно простер

И пошел плести свой гнусный,

Лживый, ядовитый вздор:

— Андриеш — известный вор!

Он совсем лишен стыда

И явился к нам сюда,

Чтоб овечек нас лишить,

Чабанов передушить,

Кэпкэунцев сокрушить,

Нашу гибель довершить!

Черный Вихрь, твой старший брат,

Был им в грудь опасно ранен.

Этот мальчик-молдаванин

Отобрал у Вихря клад,

Отобрал сокровища.

Кинь его и уничтожь!

Все, что он ни скажет, — ложь!

В целом свете не найдешь

Худшего чудовища!

Он тебя убить готов

И отнять твою корону —

Так же, как убил он Дону,

Фею песен и цветов.

И убил — в жестоком споре

Чабаненок озорной,

Чтоб тебе доставить горе,

Чтоб не стала Дона вскоре,

Господин, твоей женой!

Он беду принес нам снова,

В том даю собачье слово!

Ведь недаром говорят

И отцы, и наши деды:

Злые кэпкэуноеды —

Молдаване, — ждут нас беды,

Нас, и всех кэпкэунят,

Коль решительно и скоро

Не дадим мы им отпора!

Молдаванин страшный съест

Наш народ в один присест;

Слушайте мой лай собачий,

Адское Величество:

Ставит он своей задачей —

Навязать владычество!

Флуер свой на нас он точит,

Он владычить нами хочет,

Он по своему закону

Съел живьем красотку Дону!

Андриеш вскричал: —Постой!

Я лишь пастушок простой,

Ты мне, царь, не делай зла

И не слушай сплетни эти!

Фея Дона умерла,

Нет ее давно на свете.

Видишь флуер? Вот он, вот!

Голос Доны в нем живет.

Только я в свирель подую,

Воскрешает бузина

Нашу Дону молодую,

И опять поет она,

Как певала встарь когда-то.

Дай мне волю, людоед!

Я принес от Вихря, брата,

Порученье и привет!

— Где ж я снова Дону встречу?

— Отпусти, тогда отвечу!

Радостно колдун заржал,

Так, что замок задрожал

И едва не треснул зал.

Лапу цепкую разжал, —

Распластался пастушок,

Но с колен в один прыжок

Выпрямился и привстал,

Крепко палец обмотал

Рыжим волосом Орбилы,

Великана Флэмынзилы,

Дунул в дудочку слегка

И призывно засвистал.

И на оклик пастушка

Ветер-птица появилась

И по залу закружилась,

Пронеслась, как смерч, над троном,

И крылом по чубу — хлоп!

Приоткрылся мягкий лоб

И остался обнаженным.

А пастух вскричал сурово:

— Много натворил ты злого.

Но вершить не станешь впредь

Черные свои дела.

Да! Ты должен умереть,

Чтобы Дона ожила!

Ухищренья бесполезны —

Не поможет чуб железный!

Кэпкэун захохотал,

Словно гром загрохотал,

И пошло по замку эхо

От неслыханного смеха.

Андриеш ударил раз —

Потемнел ужасный глаз,

Кровью налился — и вот

Заалел пещерный свод,

Стал светлей и выше — чудо!

Но злодей силен покуда.

Андриеш ударил снова

Прямо в лоб владыку злого.

Снова свод пещеры светел

И почти что ярко-ал —

Навзничь Кэпкэун упал,

На удар злодей ответил

Только тем, что застонал.

Стал рассеиваться мрак.

Вот пастух поднял кулак

С рыжим волосом Орбилы

И опять, что было силы,

В мягкий лоб ударил так,

Что свалился с трона враг

Вниз, на мраморные плиты,

Испустил последний вздох,

Вытянулся и подох.

Из единственной орбиты

Выпал кэпкэунов глаз,

Укатился и погас.

Слуг проклятая орда

Разбежалась кто куда,

Не оставив и следа.

И в гнездовье тьмы впервые,

Словно брызнув с высоты,

Расцвели лучи живые,

Золотые, зоревые,

Как весенние цветы.

А Кэпкын удрать не смог,

Не успел уйти, прохвост!

Сгреб чабан его в комок,

Накрутил на руку хвост,

О скалу хватил с размаха,—

И доносчик, злобный гном,

С клеветой своей вдвоем

Превратились в горстку праха.

И, куда ни глянь, везде

В кэпкэуновом гнезде,

В чародейском замке этом,

Озаренные рассветом

Кости мертвые вставали,

В коридорах, в тронном зале,

В каждом замковом подвале

Воскресали, оживали…

К Кэпкэуну, к смрадной груде,

Стали собираться люди,

Обступив его стеной.

И один, уже смелея,

Сунул руку в лоб злодея

И из ямины глазной

Шарик вынул потайной,—

Не видал таких нигде

Андриеш отважный прежде, —

Ну, а тот смельчак — в одежде

Спрятал шарик странный, — «де,

Пригодится, мол, в беде:

Этот шарик был великий

Клад подземного владыки,

Кэпкэуну он, бывало,

Совершал чудес немало,—

Но бросать его не будем:

Пригодится добрым людям!»

И, возникнув из колонн,

Что столетья камнем были,

Чабаны со всех сторон

Андриеша обступили.

Кто в кожоке нараспашку,

Кто обут, кто босиком,

Кто цветастую рубашку

Подпоясал кушаком.

Все — в бараньих кушмах сивых,

Все крепки, дубам под стать.

Сколько их! Не сосчитать

Благодарных и счастливых,

Улыбающихся глаз!

Наконец-то хоть сейчас

Подоспела к ним подмога!

Шевельнуться хоть немного

В каменном плену чертога

Так хотелось им не раз!

— Андриеш! Ты нынче нас

От столетней муки спас!

Слушай наш простой рассказ:

Жили мирно мы когда — то,

И привольно, и богато

Средь равнин родной земли,

От восхода до заката

На лугах стада пасли.

Легок труд был и успешен,

И вели мы жизнь свою

В нашем дорогом краю

Среди яблонь и черешен.

Но, как бурный шквал, сюда

Темным вечером безлунным

Ворвалась в наш край беда —

Одноглазых слуг орда

С людоедом Кэпкэуном.

Обратили нас в рабов,

В сотни каменных столбов,

И заставили на годы

Подпирать плечами своды.

Но коварный чародей

Превратил не всех людей

В неподвижные колонны!

Нет! Немало смельчаков

От заклятья и оков

В темный лес ушли зеленый,

Чтоб с дружиной гайдуков

Вызволить родные склоны

И очистить от врагов

Милый край наш разоренный.

Андриеш! Спасибо, друг!

Ты избавил нас от мук,

От невыносимой боли,

От столетней рабской доли.

Коли с недругом тебе

Встретиться придется в поле,—

Помни, лучше смерть в борьбе,

Чем такая жизнь в неволе!

Тот, который шарик взял,

Пастушку затем сказал:

«Вот, прими-ка наш подарок,

Видишь — камень светел, ярок,—

Тайну я открыть могу:

Кэпкэун, злодей известный,

Этот камешек чудесный

Прятал у себя в мозгу,—

Ничего волшебней нет,

Чем подобный самоцвет!

Он спасет тебя от бед,

Много принесет побед!

Мастер, что гранил его,

Знал не только мастерство,

Знал науку, волшебство,

Был он, что важней всего.

Не с вельможной знатью дружен,

А с обычными людьми…

Камень, Андриеш, прими,

Больше всех тебе он нужен!

Пусть тебя он защитит,

Пусть ведет тебя к победам:

Мастер славный был убит

Кэпкэуном-людоедом,

Но души его частица

В этом камешке хранится!»

И опять бежит дорога,

То бугриста, то полога,

То петлиста, то пряма:

Холм уходит от холма,

А долина — от долины,

А стремнина — от стремнины,

Сердце в страхе каменеет,—

Глядь! Дорога все длиннеет,

Разрастается трава,

Раздаются дерева,

И ужасно, и волшебно

Удлиненье гор, лугов:

Сделать сто шагов потребно

Вместо десяти шагов.

Кровь стучит в висках, как молот,

А кругом — лишь холод, голод,

И торчат из влажной тьмы

Непонятные холмы —

Словно каменные кости

На причудливом погосте;

Как чудовищные рыбы,

Выплывают горы-глыбы,

Ни травинки ни одной —

Только ветер ледяной.

В тяжкой глине вязнут ноги

На нехоженой дороге,

Глухо чавкает земля,

Гибель скорую суля,

Мокрой глиной шевеля,

Уходить домой веля.

Но шагай же через силу,

Наш бесстрашный паренек!

Труден путь, тяжел, далек —

Будто в черную могилу.

Темнота полуслепа,

Извивается тропа,

Налетает на нее

Из потемок воронье,

Гибель скорую пророчит,

Поскорей нажраться хочет.

Пастушок идет-бредет,

Смерти иль победы ждет,

Не видать ни зги во мраке,

Только под ногами знаки,

Неприятные для ног:

В лужах — едкий кипяток,

Глина жаром так и пышет,

И пастух внезапно слышит

Рядом, — что за чудеса? —

Молдаванское наречье!

Да, конечно, — человечьи

Раздаются голоса.

Андриеш в потемки — глядь:

Пастухи, ни дать, ни взять.

И один из них, усатый,

Голос хриплый подает:

«Ох, тяжелою расплатой

Завершится твой приход.

Где ж спасенье наше, где ж?

Мы от воронья слыхали

Об отчаянном нахале

По прозванью Андриеш.

Это ты, видать, и есть.

Прямо в пасть к Вулкану лезть

Нет охотников на свете.

В гиблые ущелья эти,

Где смола да серный дух,

В царство смерти, в царство боли,

Первый ты по доброй воле

Вызвался зайти, пастух!

Даже камни здесь — враги!

Пастушок, скорей беги,

Коль бежать еще ты можешь,

А иначе — кости сложишь,

Иль не соберешь костей…

Торопись! Таких гостей

Здешний Царь Вулкан не любит!

В миг один тебя погубит!»

Говорит ему другой:

«Пастушок мой дорогой,

Коль явился ты сюда,

Знай, что ждет тебя беда.

Коль уж ты забрел во тьму —

Тут храбриться ни к чему.

Если ж ты взаправду смел —

Будь готов для страшных дел,—

Здесь налево и направо

Лишь дымящаяся лава,

Много тел она слизнула;

Здесь земля дрожит от гула,

Людям здесь конец обещан:

Черный дым идет из трещин,

Видишь — справа, видишь — слева:

То Вулкан дрожит от гнева!

У Вулкана на виду

Так вот и живем в аду:

Вырвались в былые дни

Мы из черной западни,

Из объятья Кэпкэунова,

Ледяного да чугунного,

Мы попали вскоре заново

Да в объятие Вулканово!

Мы по глинистой дороге

Мчались вниз, сбивая ноги,

Нестерпимо нас влекло

После холода — тепло,

Мы мечтали: «В самом деле,

Отдохнем среди жары!

На горячий камень сели

И… не встали с той поры.

Так в аду вот и сидим.

Здесь не воздух — черный дым,

Здесь ни ночи нет, ни дня,

Здесь владычество огня!

Видишь, там — бугры пожарищ?

Каждый холмик — наш товарищ,

Нам поставлен назиданьем,

Языком сожжен Вулканьим.

Горько, горько здесь, в аду!

Хоть ответа я не жду,

Но скажи: коль ты на бой

Вызвал гада гадкого,

Нет ли у тебя с собой

Хоть чего-то сладного?»

Так ведется в мире: шутка

С молдаванином — до гроба!

Сколь ни страшно, сколь ни жутко,

Но — веселье, а не злоба!

Андриеш ответил: «Мне

Ясно: все горят в огне.

Неужель никто из вас

От огня себя не спас?»

«Нет, хоть было их немного,

Увела иных дорога

Силу собирать на воле,

Дожидаться лучшей доли

Да надеяться на чудо…»

«Ты-то знаешь сам откуда?»

«Знаю… Ты-то человек ли,

Коль живой в подобном пекле?»

«Нет, огонь не страшен мне,

Много страху в том огне,

Мне достаточно вполне,

Если холод по спине

Пробежит, меня остудит:

Все жары поменьше будет!»

«Ну, ступай вперед, храбрец —

Потолкуем под конец».

Вдоль пылающей земли

Андриеш идет. Вдали

Меж огней, среди мерцанья,

Черным заревом в ночи,

Головнею из печи —

Рожа смрадная Вулканья.

Весь из лавы он отлит,

Из макушки дым валит,

Из ушей и из ноздрей,—

Убегай, смельчак, скорей,

А иначе — пропадешь!

Нос у чудища похож

На огромную трубу,

Лава каплет на губу,

Словно медь, блестит живот,

И кругом толпа снует:

Это славные ребята,—

Сатанята, Вулканята!

Всюду сажа, всюду копоть,

Но доволен великан:

Целый век готов Вулкан

Тяжкими губами шлепать!

Средь пыланья, средь кипенья,

Средь курения густого

Мчатся тяжкие каменья,

Каждое — Вулканье слово!

«Уничтожу в мире всех,

Не хочу терпеть помех,

Суну в озеро огня

Не похожих на меня,

Чтоб войска мои окрепли,

Их вскормлю на чистом пепле,

Я, Вулканчик удалой,

Целый мир залью смолой,

Раздувайте, детки, печь:

Целый мир хочу пожечь!

Разольюсь огнем — не трусь!

До кого ж не доберусь,

Кто ко мне не хочет в гости —

Всем переломаю кости:

Я, куда ни захочу,

Камни тяжкие мечу!..»

Вкруг Вулкана пышут печи,

А пред ними, недалече,

Люди ждут своей судьбы,

А Вулкановы рабы,

Сноровисты и неробки,

Их швыряют прямо в топки.

Оробел на миг пастух,

Как вдохнул угарный дух,

Но не дрогнул пред Вулканом,

Сердце в кулаке зажал —

За советом побежал

Прямо к братьям-молдаванам.

Молвил: «Братцы, что за чудо?

Мы людей должны спасти!»

«Хлопец дорогой, отсюда

Даже черту нет пути».

«Нет, не так, усач любезный!

Камешек при мне полезный,

Драгоценнейший янтарь,

Помогавший людям встарь,

Он со мной — и чист, и цел он,

Мастером великим сделан!»

«Эх, назойливый храбрец!

Ты безумец или лжец?

Кэпкэун — его хозяин,

Камень в мозг его запаян.

Кто бы мог его достать?

Знаешь Кэпкэунью стать?

Видишь, прямо в небосвод

Наш владыка мечет глыбы,—

А имей мы камень тот,

Мы вполне спастись могли бы…»

Не закончил речь старик:

Дрогнул воздух — в тот же миг

Раскололся свод небесный,

И полился дождь отвесный,

Раскололась полумгла —

Камни, сера и смола

Вперемешку с черным градом

Повалили водопадом.

Каждый камень — словно дом,

Гро-грохочет гро-гро-гром!

Хлещет с неба ливень серный,

Невозможный, непомерный,

И летит вулканий хохот:

Гро-мыхает гро-зный гро-хот!

И, как черная отрава,

Хлюпает вулканья лава.

Бьются горы в лихорадке,

Словно в яростном припадке,

Осыпаясь друг на друга,—

Погибает вся округа.

А внизу, в провале темном,

Желчь кипит в котле огромном,

И смола в котлах клокочет,

Всех, кто хочет, кто не хочет,

Обдавая духом смрадным,

Ядовитым, безотрадным, —

Старики кругом рыдают,

Малым детям — невдомек…

Черти же людей кидают

Прямо в черный кипяток.

В страхе смотрит Андриеш:

Где же ключ к спасенью, где ж?

Слышит он издалека

Слабый голос старика:

«Ну, а где же твой янтарь?

Если можешь, так ударь!»

«Да! Спастись все вместе сможем:

Я сломлю пещерный свод!»

«Нет уж, парень, наперед

Мы злодея уничтожим!

Наше сердце позабавь,

Камни в пасть ему направь!

Начинай, дружок, потешь!»

Чудным камнем Андриеш

Стал касаться всех подряд

Скал, — и, по его желанью,

Горы тяжкие назад

Стали прыгать в пасть Вулканью!

В первый раз за столько лет

Вдруг нашлось у них согласье:

И камнями в одночасье

Подавился людоед!

* * *

Сгинул сумрак грязно-серый

В царстве черного царя,

Разломился свод пещеры

Пред сверканьем янтаря,

Раскололся купол тьмы,

Отворилась дверь тюрьмы,

Так подземному народу

Возвратил пастух свободу!

А в саду, подобно чуду,

Ветви распрямив сперва,

Распускается повсюду

Обновленная листва.

И качаются едва

Хрустали да янтари,

И, дыша, растет трава

В блеске утренней зари.

И с высокого холма

Дона, юная, живая,

Снова дойну распевая,

К пастушку спешит сама.

На щеках — румянец свежий,

На кудрях — цветы все те же,

Ясен взор, как небосклон,

Губы алы, как пион.

А слова журчат, звеня,

В розовом дыханье дня,

Как прохладная струя

Серебристого ручья:

— Андриеш! Ты спас меня!..

Нелегка тропа твоя

И задача нелегка,—

Цель трудна и далека.

Но ступай, дружок, вперед!

Не робей! Твоя возьмет!

С добрым сердцем, с духом смелым

Ты дойдешь к любым пределам,

Только верь в свою звезду!

Вот цветочек ярко-красный,

С ним пускайся в путь опасный!

Если попадешь в беду,

По ветру его пусти ты,

И не медля я приду

Для подмоги и защиты!