ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЭГОН — неполных 30 лет.

ТАМАРА — его гражданская жена, радиоведущая, 27 лет.

ДУШАН — его приятель, психолог, 30 лет.

ТЕРЕЗА — жена Душана, бывшая возлюбленная Эгона, модель, 25 лет.

ОТЕЦ Эгона — 64 года.

МАТЬ Эгона — 58 лет.

ДОЛИНА — популярный артист на пенсии, 62 года.

АРНОШТ — забытый композитор, 60 лет.

МАГДА — сестра в доме престарелых, 22 года.

________________

 

1

Коридор в доме престарелых.

МАГДА. Он уже ждет вас.

ЭГОН. Он один?

МАГДА. Один. У него был Арношт. Ушел минуту назад. Целое утро колотил по пианино.

ЭГОН. Не колотил по пианино, Магда. Арношт сочинял музыку. (Хочет войти.)

МАГДА. Потом они пообедали и пошли на прогулку в парк. Как обычно.

ЭГОН. Когда сегодня собрание?

МАГДА. В пять.

ЭГОН хочет войти.

МАГДА. Пан Эгон.

ЭГОН. Да?

МАГДА. Вы хороший человек. Потому что интересуетесь такими людьми, как он. (Показывает на дверь, за ручку которой уже долго держится Эгон.) Бог вас за это наградит… Как сказала бы моя мать…

ЭГОН. Бог? Вы так думаете?

МАГДА. Не думаю. Знаю.

ЭГОН улыбается и входит в дверь, МАГДА смотрит ему вслед.

Темнота.

 

2

В комнате ДОЛИНЫ, старого, некогда знаменитого артиста. На кровати сидит ЯН ДОЛИНА и курит трубку. Заметив ЭГОНА, жестом приглашает его сесть. Не смотрит на него.

ДОЛИНА. Магда все еще в коридоре?

ЭГОН. Да.

ДОЛИНА. Обрати внимание, у всех этих молодых сестер в богадельнях, молодых монашек… молодых воспитательниц в интернатах для больных детей… у всех этих девочек над головой — такой круг белого света… обрати внимание. И у Магды он есть.

ЭГОН. Почему только у молодых? А у старых его нет?

ДОЛИНА. Если они состарятся и не сменят тем временем работу, иначе говоря — убеждения, то этот свет разливается у них вокруг всего тела.

ЭГОН (некоторое время размышляет). Интересная тема.

ДОЛИНА. Это не тема, это нечто вроде… вроде… плавания на остров… Боже, что я болтаю… Тема — это, например, то, что Магда рассказала мне сегодня — как она переспала с этим молодым психологом. С этим твоим приятелем. То есть как он ее поимел.

ЭГОН. Что??

ДОЛИНА. Ну… Она сказала, что он долго ее подманивал и совращал… ну и она в конце концов поддалась. Он ей будто бы угрожал увольнением, и она побоялась, что не найдет новое место и снова останется на бобах у них в деревне… Мерзавец… Вот это тема.

ЭГОН включает диктофон.

Выключи. Это к делу не относится.

ЭГОН. Извините.

ДОЛИНА. Я это тебе просто так говорю. По-дружески, и не про какой-то там бульварный скандальчик. Это вовсе не относится к нашему интервью. Ну, ты меня и достал.

ЭГОН (выключает диктофон). Извините… А что она вам еще рассказала?

ДОЛИНА. Больше я тебе ничего об этом не скажу… Можешь снова включать свой диктофон и приступать к тому, ради чего пришел.

ЭГОН. Я правда очень сожалею.

ДОЛИНА. А мне все равно, что ты сожалеешь. Ты меня разочаровал. Ведешь себя как гиена… Как прочие вроде тебя. А ведь иной раз кажется, сдается, будто ты другой. Ни хрена!

ЭГОН хочет что-то сказать, ДОЛИНА его перебивает.

Сейчас тебе нет никакой надобности отвечать и аргументировать, пожалуйста… А главное — не надо оправдываться… Включай диктофон и задавай свой вопрос.

ЭГОН включает диктофон, кладет его на стол. Некоторое время молчит. Он знает, что должен продолжить свое интервью с ДОЛИНОЙ, но такого начала от сегодняшней встречи не ожидал. Чувствует себя виноватым, хотя не понимает, в чем провинился. Делает глубокий вдох.

ЭГОН. Как вы восприняли переворот в восемьдесят девятом году?

ДОЛИНА отворачивается. Делает вид, будто ожидал этого вопроса, такой вид он делает после каждого вопроса ЭГОНА. Но он наверняка не ожидал, что его зададут так скоро. С минуту молчит и только попыхивает трубкой.

ДОЛИНА. Я ждал, что ты спросишь меня о чем-то таком. Для себя я пробовал сформулировать ответ уже давно… Собственно, я довольно часто пытаюсь его формулировать. Как и все мое поколение. Тьфу-ты, что за поколение! Переворот — очень подходящее слово. Я рад, что ты не использовал какое-нибудь более патетическое. Перевернулось все. Не только политические убеждения и личины. Перевернулось абсолютно все. И вот… Я ощутил настоящую эйфорию, вдохнув свежего воздуха, который прилетел к нам от австрийских границ. Это я помню очень отчетливо. Будто вдруг нашел в куче навоза бутылку сливовицы. Я не успевал смотреть по сторонам, ловя новые идеи и впечатления. Словно по всему телу прошел электрический ток. В ноябре восемьдесят девятого мне было 49 лет. Считай, полжизни прожито. Можешь себе представить, что означал для моего поколения такой шок, как падение железного занавеса… нужно было начинать жизнь сначала…

ЭГОН. Наверняка все это значило нечто совсем иное, чем для моего поколения, только-только вышедшего из подросткового возраста…

ДОЛИНА холодно реагирует на попытку ЭГОНА пошутить. Он немного нервно продолжает отвечать на вопрос.

ДОЛИНА. Коммунистический режим надел на нас тяжкие оковы, и вот неожиданно мы их сбросили. Подчеркиваю: неожиданно. Слишком неожиданно. Мы стали свободными. Твои желания и мечты осуществляются, а ты понимаешь, что не в состоянии воспринять их как реальность. (Задумывается, как будто уже не хочет продолжать.) Восемьдесят девятый год многое дал моему поколению, очень многое… но и многое у него отнял…

ЭГОН. Отнял?!

ДОЛИНА. Я увидел, что плодовитые прославленные литераторы, мои ровесники, вдруг растерялись, не зная, о чем писать, что режиссерам стали уже не нужны иносказания и намеки, которые раньше они контрабандой протаскивали в свои спектакли. Что гении неожиданно стали… посредственностями… А диссиденты, эти гордые борцы с режимом, мои ровесники, начали вдруг как-то слишком наскакивать на наших же друзей-эмигрантов — те, мол, уехали, сбежали, и всякие такие глупости… а они-то здесь, дома, исподволь и готовили эту революцию… но… в действительности многие из них не сбежали только потому, что не хватило духу… но ты об этом не спрашивал… Меня и многих других выставили на сцену и сказали: ну вот, теперь можете говорить, что хотите, уже не нужно ничего скрывать… можете высказать свою позицию… и знаешь, что люди услышали со сцены? Звенящую тишину… (Надолго задумывается.)

ЭГОН. Но ведь вы ждали этого перелома почти 50 лет.

ДОЛИНА. Ждал. Но не предполагал, что правда, сказанная вслух, уже людям неинтересна. Ушли вдруг в прошлое сюжеты или, как ты говоришь, темы, которые нас прежде волновали. Это как с женщиной: поначалу она тебя волнует, а когда ты ее наконец разденешь, у тебя не хочет вставать. Наше поколение вдруг поняло, что ему не о чем говорить. Что оно разучилось говорить с незаклеенным ртом. Я потерял множество друзей, которые стали поклоняться новому идолу, материальному… Мы вдруг поняли, что не можем рассказать о человеке… о нормальном, свободном человеке, о его реальном внутреннем мире. О свободном человеке, понимаешь… Этот переворот, можно сказать, убил все мои мечты. Я-то думал, что он их, наоборот, разбудит. Дело, наверно, в том, что я привык об этом только мечтать. А тут вдруг пришлось во всем этом жить. Для таких перемен я был уже слишком стар.

ЭГОН. Значит, вы думаете…

ДОЛИНА. Ничего я не думаю. Я знаю только, что коммунизм был таким же свинством, как и фашизм. А ты ждал другого ответа?

ЭГОН. Я всегда жду другого ответа, потому и прихожу сюда… А у вас нет такого ощущения, что прежде народ любил вас намного больше, чем потом? Как будто начал терять к вам интерес…

ДОЛИНА. Да ведь я об этом и говорю.

Долгое молчание.

ЭГОН. Вы когда-нибудь состояли в коммунистической партии?

ДОЛИНА. А ты не знаешь? Это легко можно выяснить.

ЭГОН. Знаю.

ДОЛИНА. Так зачем же об этом спрашивать?

ЭГОН вынимает бутылку виски и ставит ее на стол.

 

3

ТЕРЕЗА разговаривает по телефону с ТАМАРОЙ.

ТЕРЕЗА. Хорошо бы нам уже встретиться.

ТАМАРА. Так давай встретимся.

ТЕРЕЗА. Но как-то все не получается.

ТАМАРА. Хочешь сказать — из-за меня…

ТЕРЕЗА. Тогда надо чаще перезваниваться.

ТАМАРА. Для того чтобы больше общаться друг с другом… Это теперь такой тренд. А я добавлю: и совсем перестать встречаться.

ТЕРЕЗА. Я сегодня снова тебя слушала… ты просто бесподобна… Не представляю, как тебе удается все это запоминать.

ТАМАРА. Что?

ТЕРЕЗА. Ну, все эти тексты и тому подобное.

ТАМАРА. У меня все это написано. Я же тебе говорила.

ТЕРЕЗА. А, ну да. Но все равно похоже на то, что ты знаешь это наизусть.

ТАМАРА. Иногда приходится заучивать и наизусть.

ТЕРЕЗА. А говоришь, что у тебя все это написано.

ТАМАРА. Иногда написано, а иногда и наизусть.

ТЕРЕЗА. Я слышала, как тебе звонил вчера этот извращенец… Тот, который тебя все время клеит.

ТАМАРА. Это наш шеф. Шеф «Радио В13».

ТЕРЕЗА. И он тебя вот так, при всех, клеит?

ТАМАРА. Никого он не клеит. Это так специально подстроено. Такая мистификация. Выдумка.

ТЕРЕЗА. Да ты что?! А я-то, дура, так прямо и поверила.

ТАМАРА. В том-то все и дело… такой профессиональный прием… Чтобы все поверили… в то, что кто-то другой придумал… Пинает?

ТЕРЕЗА. Что?

ТАМАРА. В живот тебя пинает? Ребенок.

ТЕРЕЗА. Не то слово, у меня такое чувство, будто он, как боксер, кулаками мутузит.

ТАМАРА. Может, у вас родится маленький Рокки. Такой маленький Сталлоне.

ТЕРЕЗА. Или маленькая Годзиллка.

ТАМАРА. Фу… ну и юмор… болтаем всякие глупости… А по правде говоря, мне все время кажется, что этого ребенка ты ждешь от Эгона.

ТЕРЕЗА. С ума сошла?!

ТАМАРА. Ну, я говорю не буквально. Просто вы у меня в мозгах до сих пор зафиксировались как гармоничная пара. Вы подходили друг к другу больше, чем мы с ним.

ТЕРЕЗА. Да ладно, не выдумывай… вы же просто созданы друг для друга.

ТАМАРА. Наверно, это не совсем так…

ТЕРЕЗА. Что, какие-то проблемы?

ТАМАРА. Надо бы нам с тобой уже встретиться.

ТЕРЕЗА. У тебя нет времени… у меня-то время есть… целыми днями сижу здесь на заднице, с животом как бочка…

ТАМАРА. Так, значит, договорились, я тебе позвоню… Пока.

ТЕРЕЗА. А может, это будет маленький Шварценеггер.

ТАМАРА. Тогда уж лучше Годзиллка. У Арни кривые ноги… И вообще, не люблю австрияков. Чао.

ТЕРЕЗА (со смехом). Пока.

Темнота.

 

4

ДОЛИНА и АРНОШТ сидят в парке дома престарелых на деревянной лавочке.

ДОЛИНА. Снова сегодня был у меня этот редактор. (Вытаскивает бутылку виски.)

АРНОШТ. Он хороший редактор… по тому, какие бутилки тебе носит… Видал я, как он уходил, через окно.

ДОЛИНА. Он уходил через двери.

АРНОШТ. Я видал через окно, как он уходил через двери.

ДОЛИНА. Так формулируй понятнее. Пипец. По-словацки.

АРНОШТ. Пипец.

Смеются.

ДОЛИНА. А он начинает мне нравиться. Только все время какой-то зажатый.

АРНОШТ. У него к тебе респект. Молодой… сильно молодой…

ДОЛИНА. Он считает, что я говорю мудро. Я чувствую, он мною восхищается… уже давно мною никто не восхищался… потому-то мне это и приятно…

АРНОШТ. Та ты и говоришь мудро. И к восхищению всю жизнь был привычный.

ДОЛИНА. К восхищению привыкнуть легко.

АРНОШТ. А отвыкать тяжело.

ДОЛИНА. Говорю только то, что сам хочу. Я ведь не книга какая-то. Да мне уже и говорить не хочется.

АРНОШТ. Так ты мыслишь. А важно, что он себе мыслит. И для чего он вообще это интервью у тебя берет?

ДОЛИНА. Говорит, что материал собирает. Для фильма.

АРНОШТ. Про тебе?

ДОЛИНА. Я что, Аль Пачино? О двух поколениях, как он говорит. Разные сценарии, говорит, пытается набросать. Да я в этом не разбираюсь, ты же знаешь, я все это делаю только ради дочери…

АРНОШТ. Та это бы ты мог на этом и денег заробить?

ДОЛИНА. Знаешь, когда я на этом больше всего зароблю?

АРНОШТ. Когда?

ДОЛИНА. Когда подохну.

Молчание.

АРНОШТ. А что б ты себе купил, если б и вправду денег заробил?

ДОЛИНА. Я купил бы себе надгробный камень из золота и приказал бы высечь на нем какое-нибудь стихотворение Буковского. (Изрядно прикладывается к бутылке.) Виски — бухло что надо.

АРНОШТ. Само лучшее. Которо?

ДОЛИНА. Что — которо?

АРНОШТ. Которо стихотворение Буковского?

ДОЛИНА. Еще не знаю… О жизни, которая — порядочная шлюха.

АРНОШТ. Это не годится. Писать на могиле стихи Буковского. Именно что Буковского…

ДОЛИНА. Да ведь это моя могила? Моя. Так что нечего тебе совать туда свой длинный нос.

Молчание. Пьют виски.

АРНОШТ. Ничего нету лучше, чем бухать в дому престарелых на лавочке. Никогда так добре не пилось. Сенегал.

ДОЛИНА. 9 093 000.

АРНОШТ. Куба.

ДОЛИНА. 10 951 000.

АРНОШТ. Как-нибудь я это все проверю.

ДОЛИНА. Проверяй на здоровье. Это чистая правда.

АРНОШТ. Никогда еще я не встречал такого, который бы знал наизусть число жителей в каждом государстве.

ДОЛИНА. Ну, всего я, конечно, не знаю, а не встречал ты никого такого потому, что придурков вроде меня больше нет.

АРНОШТ. Ты кретен. Сказал бы про это своему редактору, пускай бы о тебе написал.

ДОЛИНА. Это тайна… Ведь дело в том, что я могу теперь положиться только на цифры. И коплю их, потому что цифры будут Богом Третьей эры.

АРНОШТ. Чего?

ДОЛИНА. Третьей эры. До рождества Христова была первая эра, после него — вторая, а когда и она закончится, наступит третья эра.

АРНОШТ. А когда окончит эта, вторая эра?

ДОЛИНА. По радио говорили, что скоро.

АРНОШТ. Ты кретен.

ДОЛИНА. Я бы и рад был быть «кретеном», но сегодня это уже как-то не с руки. Это уже просто не модно. А вот из тебя мог бы быть совершенно выдающийся «кретен». (Выпивает.) Как идет работа над грандиозным музыкальным произведением забытого виртуоза?

АРНОШТ. Стою на тэм же месте. Нет мотивации.

ДОЛИНА. А ты ее себе представь.

АРНОШТ. Любов нельзя представить.

ДОЛИНА. Что? Любовь — это все-таки не единственная мотивация.

АРНОШТ. Для мене — да.

ДОЛИНА. Ты старый, сентиментальный и склонный к патетике тип… Ну так влюбись в меня.

АРНОШТ. Ты уже не такой аттрактивный. На мой вкус, у тебе слишком висит кожа… А кроме того, очень уж смердит из рота, а это мне всегда страшно мешало при поцелуях. Это у тебе из-за той трубки.

ДОЛИНА. Так нам и не обязательно целоваться. Достаточно секса.

АРНОШТ. Не представляю себе секса без поцелуев.

Смеются и пьют.

ДОЛИНА. А я не представляю себе поцелуев без секса.

Темнота.

 

5

В кабинете ДУШАНА, психолога в этом же доме престарелых.

ДУШАН. Был здесь сегодня Эгон?

МАГДА. Был.

ДУШАН. Поскорее бы он закончил. Мне уже это перестает нравиться, я поступаю по-свински.

МАГДА. Почему по-свински?

ДУШАН. Сам не знаю, просто чувствую. Все это как-то неофициально.

МАГДА. Осталось три раза. Договаривались о пяти.

ДУШАН. Боюсь, что об этом разнюхают…

МАГДА. Не разнюхают. Не надо было вам давать ему разрешение, пан доктор.

ДУШАН. Да, не надо было. Но он меня уговорил. Он же мой приятель.

МАГДА. Не каждый дом престарелых может похвастаться такими знаменитыми пациентами… как пан Долина, правда?

ДУШАН. Магда, не болтай. Не болтай.

Молчание.

МАГДА. Пан доктор… Это страшный грех…

ДУШАН. Это? Грех?

МАГДА. Не это, я имею в виду — то… Даже не знаю, как мне теперь с вами держаться.

ДУШАН. Не понимаю, о чем ты говоришь, Магда. МАГДА. Ну, пан доктор. Простите, что говорю это вам… Но я должна об этом с вами поговорить. Нам не надо было этого делать… это страшный грех…

ДУШАН. Ничего серьезного не случилось. Самое обычное дело. Ничего страшного. Понимаешь, ничего. Я был пьян, ничего не соображал. Понимаешь? И если об этом кто-нибудь узнает, я все буду отрицать. Тебе никто не поверит. Я скажу, что ты все это выдумала, потому что сама хотела затащить меня в постель, а я тебя отверг. И теперь ты хочешь мне за это отомстить… Женщины часто так поступают.

МАГДА. Нет, вы бы так не сказали.

ДУШАН. Сказал бы.

МАГДА. Вы бы так никогда не сказали. Ведь это неправда.

ДУШАН. Я бы так сказал, и это была бы уже правда. Ты же знаешь, что я женат. Знаешь ты это?

МАГДА плачет.

А знаешь, что мы ждем ребенка? Знаешь ты это?

МАГДА кивает.

И ты хочешь разбить мне семью? Не можешь же ты быть такой бессердечной, чтобы разбивать мне семью. Вот это был бы страшный грех!

МАГДА садится, неподвижно смотрит в пространство заплаканными глазами, не веря, что ей все это не снится.

Найди себе наконец мужика. Тебе нужен мужчина, который будет делать тебе это регулярно, который будет ждать тебя после работы с зонтиком, ты пойдешь с ним на прогулку к реке, и вы будете держаться за руки… Лучше всего найти кого-нибудь из вашей же деревни. Понимаешь?!

МАГДА плачет еще громче.

И не реви мне тут. Не реви!

Темнота.

 

6

Квартира ЭГОНА и ТАМАРЫ. ЭГОН и ТАМАРА лежат в постели, накрытые одеялом. Слышны только звуки, сопровождающие старательное выполнение супружеских обязанностей. Вздохи и стоны выражают такое усердие, что звучат комично.

ЭГОН. Нет, я не могу. Просто не получается.

ТАМАРА. Ну и не важно.

ЭГОН. Важно. Не получается, и это важно.

ТАМАРА. Не важно.

ЭГОН. Я не могу на этом сосредоточиться. Понимаешь?

ТАМАРА. Я тебя не возбуждаю?

ЭГОН. Я сказал, что не могу сосредоточиться, а не то, что ты меня не возбуждаешь. Вот и все.

ТАМАРА. Ты слишком перегружен.

ЭГОН. Я всегда был перегружен и при этом мог заниматься любовью. А сейчас мне хочется куда-нибудь сбежать. Просто сесть на ближайший самолет и улететь куда-нибудь к чертям. Куда-нибудь за океан.

ТАМАРА. Я бы полетела с тобой.

ЭГОН. А я хотел бы улететь один.

ТАМАРА. А потом ты звонил бы мне, пинал бы телефонную будку и кричал в трубку, что мне не надо было тебя отпускать, что ты отыщешь ближайший мост и бросишься в бурный поток. (Пытается рассмеяться, чтобы разрядить напряженную атмосферу. Но ей это не очень удается.)

ЭГОН. Это уж наверняка. Мне нужна смена обстановки. Нужно совершить какой-нибудь поступок. У меня в заднице закрутился пропеллер.

ТАМАРА. Давно что-то ты не говорил о пропеллере в твоей заднице.

ЭГОН. Это потому, что его там давно не было.

ТАМАРА. А сейчас он снова там?

ЭГОН. Сейчас он снова там. Вот, посмотри. (Поворачивается к Тамаре задом.)

ТАМАРА со знанием дела осматривает его. И только тогда они искренне смеются.

ТАМАРА. Мы могли бы сходить как-нибудь в лес. Держаться за руки и просто молчать. Мы давно уже там не были. А когда-то ходили.

ЭГОН. Для воспоминаний мы еще слишком мало времени вместе… Я должен писать, а не разгуливать по лесу. У меня голова буквально распухла от мыслей, и если я не высыплю все это наружу, то она просто треснет.

ТАМАРА. На радио все про тебя спрашивают.

ЭГОН. Скажи им, что я уже превратился в один насквозь прокуренный мозг. Или еще лучше — скажи, что на меня совершено покушение на самоубийство. (Встает с постели и включает компьютер.)

ТАМАРА поворачивается к нему спиной. Темнота.

 

7

ДУШАН, ДОЛИНА и АРНОШТ сидят на стульях, поставленных в кружок, лицом друг к другу. Рядом сидят и другие молчаливые фигуры, лишь чуть позднее можно понять, что это куклы в человеческий рост. Идет занятие с психологом, которое является в этом доме престарелых регулярным ритуалом.

ДУШАН. Вы должны четко сформулировать свою проблему, если хотите от нее избавиться. Вы должны раскрыться. Только повернувшись к своим переживаниям лицом, вы можете с ними справиться. Только назвав свою проблему. Многие из вас признались, что страх одиночества заставил вас прибегнуть к алкоголю… сделайте следующий шаг… попытайтесь сформулировать, что вы потом по вине алкоголя потеряли…

АРНОШТ. Я как-то раз, нажравшись, утерял кошелек.

ДУШАН. Я говорю серьезно.

АРНОШТ. Та и я говорю серьезно. У мене там было семсот крон на нотную бумагу. Только вдумайтесь, нотной бумаги на семсот крон…

ДОЛИНА смеется.

ДУШАН. Если вы не можете преодолеть барьер и быть искренними, попробуйте говорить о себе в третьем лице. Помните, как хорошо у вас получалось на прошлом занятии. Тем самым вы дистанцируетесь от собственной личности, от ego и будете считать, что говорите о ком-то другом, о ком-то, кого вы хорошо знаете, но при этом — не о себе самом. Вам будет легче говорить. Попробуйте сделать это. Вы должны выговориться, так вы справитесь со своими переживаниями и психическими барьерами.

Молчание.

Попробуйте сделать это.

ДОЛИНА. Ну, пипец, пан доктор, он не желает слушать ваши бредни. Понятно? Он нуждается в покое. Не больше и не меньше. Его уже тошнит от этой психологической терапии, которая все равно гроша ломаного не стоит. Я сюда больше не приду. Сегодня я здесь в последний раз.

АРНОШТ. Про это ты и в тот раз толковал.

ДОЛИНА (обращаясь к Душану). Вы что, всерьез думаете, что так вам удастся отсрочить старость? Отсрочить смерть? Ходите тут вокруг него на цыпочках, потому что все видели его по телевизору или потому что ваша мама обожала его воскресные «Минуты поэзии»… А теперь вы считаете, что можете расположить его к себе этими стерильными советами?

АРНОШТ. Та ведь я и был-то на телевидении всего раз. Еще при коммуняках. В «Пионерской ласточке» детским хором дирижировал.

ДОЛИНА. Я о себе говорю.

ДУШАН. Продолжайте, пан Долина. Смело продолжайте в том же наступательном тоне.

ДОЛИНА. Пан доктор, его не интересуют и эти ваши режиссерские замечания. Ему тут уже все осточертело, он сидит тут только ради дочери, не ради себя и вовсе не из-за того, что ему некуда больше идти. Он согласился на эту тюрягу только ради дочери. И не нуждается ни в каких дискуссионных кружках, тем более таких нудных…

ДУШАН. Никто вас не заставляет участвовать в наших встречах, пан Долина. Вы все здесь добровольно.

ДОЛИНА. Ну да, конечно… Чтобы я сдох как можно скорее. Поглядеть на этих вот бедолаг, так кажется, что они уже давным-давно умерли. (Озирается вокруг, глядя на куклы.) Видите? Сидит там, на подоконнике, и точит косу…

АРНОШТ. Смерть?

ДОЛИНА. Смерть. Шикарная дама лет тридцати с прекрасным телом, с вот такими грудями, попкой… ножками.

АРНОШТ. Смерть — мужчина.

ДОЛИНА. Так все пидоры говорят.

АРНОШТ. Это ты перегнул.

ДУШАН. Это вы немного, пан Долина, перегнули.

ДОЛИНА. Ничего я не перегнул. Все об этом знают. Я привожу только факты. Ничего больше. Это чистая, голая правда.

Молчание.

ДУШАН. Продолжим?

ДОЛИНА. Перебравшись сюда, он хотел тем самым излечить дочь от ненависти к нему. Но этого вам никогда не понять. Вы слишком молоды, неопытны и… холодны.

ДУШАН. Это вы-то говорите, что я холоден?

ДОЛИНА. Он пообещал ей, что переедет сюда, и вот он здесь. Хотя предпочел бы жить в простой палатке. Он никогда не перестанет пьянствовать, но, может быть, теперь она не будет его ненавидеть. Только потому он здесь. Других причин нет. Он уже кое-что повидал на этом свете, чтобы кое-что понять.

ДУШАН. А у вас нет ощущения, пан Долина, что эта терапия оказывает на вас положительное воздействие? Вы кажетесь более спокойным и уравновешенным. Нет у вас такого ощущения?

ДОЛИНА. Не употребляйте такие высокие слова, как терапия… пан психолог… Арноштик, ты уж извини… (Молчит.)

АРНОШТ. Грубый ты человек… Я… то есть он, Арношт, как раз имеет такое ощущение, как вы говорите, господин доктор. Он чувствует себе лучше и уравновешеннее. Он начал снова сочинять, снова я себе… то есть он себе снова почувствовал среди людей… он рад быть тут… даже не знает, где бы был, если бы тут не был… не знает, есть ли место лучше для таких, как он…

ДУШАН. Раскройте нижний уровень подсознания и говорите свободно…

Загорается свет, на сцене появляются сразу все действующие лица пьесы. ТАМАРА сидит на кровати и курит, Эгон сворачивает самокрутку, Мать рисует на стекле, Отец пьет кока-колу, Магда смотрит в окно.

ТАМАРА. Она с Эгоном уже десятый месяц. Хотя никогда не верила в любовь по Интернету. Она любит его, но уже не ощущает к нему страсти. Знает, что их любовь перешла, как говорит Эгон, на другой левел, но она уже, наверно, этой любви не чувствует. Потому что он ей ее не дает. Ей не нравится то, что он делает, это напоминает ей гробокопательство. Но у нее не хватает духу зайти к отцу и сказать ему об этом. Она знает, что отец согласился на дом престарелых только ради нее… чтобы простила… Но она не может забыть, как он мучил маму, которую так любила…

ЭГОН. Когда он курит травку, ему как-то легче… спокойнее… Конечно же, он нашел себе простую лазейку для бегства в никуда… И ничего больше. Он не знает, что с ним, подобие климакса или что-то другое, но больше всего ему хотелось бы зарыться поглубже в землю, денька так на два. Единственное, что его в данный момент занимает, — это старый Долина. Он чувствует, что из этого мог бы наконец получиться сюжет для хорошего сценария, и совсем не считает, что это гиенизм. Тамара слишком сентиментальна. А для него это просто поиск источника для вдохновения. Не больше и не меньше.

МАГДА. Ей очень стыдно за то, что она сделала. Не представляет, как ей теперь держаться. Но может, Господь Бог ее простит. Она не жалеет, что уехала из дому, иначе наверняка кончила бы как ее мать, бабка и прабабка. Ей уже не нравятся Иванчицы. Она их просто терпеть не может. А в городе ей хорошо, пусть даже порой и одиноко. В ночное дежурство она обожает сидеть в чатах. Можно писать что захочешь. Анонимность ее прямо будоражит. Этим занимаются здесь все сестры, так что ничего плохого она не делает. Она в полном трансе оттого, что встретилась здесь с самим Долиной. Мать его обожает. Ей бы и в голову не пришло, что ее дочь Магда будет однажды подтирать за ним рвоту и укладывать его, пьяного, в постель…

МАТЬ. Стекло ее успокаивает. Оно всегда поддается теплу ее ладоней. Оно прозрачное и чистое, ей нравится придумывать разные фигуры и тонкой кисточкой наносить их красками на маленькие бутылочки. А самые красивые фигуры она увидела на флагах… в них такая красота, только мало кто ее замечает… Ее завораживает момент, когда мокрая краска блестит на бесцветном стекле и начинает медленно высыхать. С отцом они не особенно общаются, у того свой мир, ей неизвестный. Они стали чужими. Такова уж жизнь.

ОТЕЦ. Пойду лягу. Надо выспаться, завтра идти на выборы.

Темнота.

 

8

ЭГОН и ДУШАН сидят в пивной. Пьют пиво.

ДУШАН. Пора бы тебе это закончить, Эгон.

ЭГОН. Мы же договаривались — пять раз по двадцать минут.

ДУШАН. Да, знаю… но…

ЭГОН. Осталось всего два раза.

ДУШАН. Я чувствую себя каким-то Иудой. Ему ведь запрещены любые посещения. Из-за нарушений дисциплины и психической лабильности.

ЭГОН. Ты делаешь лишь то, что должен делать настоящий друг.

ДУШАН. Долина делает это ради Тамары, я делаю это ради тебя, а ты делаешь это ради кого?

ЭГОН. Ради себя.

ДУШАН. Все равно будет только еще один ненужный взлет. С еще одной твоей веточки. Ничего путного из этого не выйдет.

ЭГОН. Нет, выйдет. Я чувствую.

ДУШАН. Ты всегда чувствуешь одинаково.

ЭГОН. А на этот раз все по-другому.

ДУШАН. Да ты всегда говоришь, что по-другому. И точно так же всегда говоришь, что уж на этот раз ты встретил ту самую, единственную и что любишь ее, как никого прежде…

ЭГОН. Слова убежденного представителя твердой линии.

ДУШАН. У меня сейчас нет настроения слушать твой бред, я говорю серьезно.

ЭГОН. И мы, представители цикличности, всегда говорим серьезно.

ДУШАН. Я не убежден, что именно так следует писать сценарий фильма.

ЭГОН. Потому что не разбираешься в этом.

ДУШАН. Если вдруг узнают, что я пускаю к нему постороннего человека с диктофоном…

ЭГОН. Брось этот официальный тон. Расслабься. Никакой я не посторонний человек. Я живу с его дочерью, а его психолог — мой лучший друг. Словом, семейное предприятие.

ДУШАН. Действительно, чего я волнуюсь… семейное предприятие. Да и что еще может работать в этом государстве!

ЭГОН. Ты же сам ходил на выборы. Наверно, за лучшее будущее проголосовал.

ДУШАН. Эгон, все же кончай с этим. Правда, наплюй. У тебя уже достаточно материала, делай с ним что хочешь, но меня ты реально подставляешь.

ЭГОН. А по-моему, тебя больше подставляют твои пьянки, после которых на пухленьких сестричек тянет…

ДУШАН. Что?

ЭГОН. …Потому что как молодожен, да еще и ожидающий пополнения семейства, ты стал вдруг как-то по-другому смотреть на вещи.

ДУШАН. Кто это тебе сказал?

ЭГОН. Фрейд.

ДУШАН. Ты что, мне угрожаешь?

ЭГОН. Слишком сильно сказано по отношению к другу, с которым ты гонял в футбол.

ДУШАН. Ну, снова завел свои гнусные, насквозь прокуренные речи. У тебя глаза уже продымились. И мозги тоже. Ты это понимаешь?

ЭГОН. Да, мамочка.

ДУШАН. Я говорю абсолютно серьезно. Ты уже переходишь все грани, понимаешь? У тебя уже от этой травки явная зависимость. И вообще, ты живешь не в реальном мире, а где-то параллельно. Делаешь все, что захочется, но смотри, тебе это однажды как следует аукнется.

ЭГОН. Это ты о божьих мельницах?

ДУШАН. Мудак ты. И плевал я на тебя.

ЭГОН. Не выкуришь косячок с мудаком?

ДУШАН. Я обещал Терезе, что через минуту вернусь. Что мы только по кружке пива выпьем.

ЭГОН. Ты ей и в прошлый раз так говорил. Она не воспринимает это буквально, не бойся. Она же не дура.

ДУШАН. Вчера как раз я сказал ей, что она дура.

ЭГОН. Но красивая.

ДУШАН. И ты хорош.

ЭГОН. Так что, курнем?

ДУШАН. Не надо бы мне с тобой водиться.

ЭГОН. Так найди себе новых друзей. Только сейчас свободных уже нет. Все настоящие друзья давно заняты…

Смеются.

ДУШАН. Да, кореш, мы действительно — поколение.

ЭГОН достает пакетик с наркотиком. Темнота.

 

9

ТАМАРА говорит по телефону с ТЕРЕЗОЙ. ТЕРЕЗА расстроена.

ТЕРЕЗА. Вчера он сказал мне, что я дура.

ТАМАРА. Почему это?

ТЕРЕЗА. Потому, что я не пошла на выборы.

ТАМАРА. Вы что, из-за политики ругаетесь?

ТЕРЕЗА. Не ругаемся мы из-за политики. Он просто сказал мне, что я дура… потому что я не пошла на выборы. А ты ходила на выборы?

ТАМАРА. Ходила. Но это вовсе не означает, что я не дура.

ТЕРЕЗА. А за кого ты голосовала?

ТАМАРА. За левых.

ТЕРЕЗА. Это что, Мечьяр?

ТАМАРА. Нет.

ТЕРЕЗА. Я в этом ничего не смыслю.

ТАМАРА. Да там нет никакой разницы.

ТЕРЕЗА. Я ведь все равно скоро в декрет уйду… А Эгон тоже ходил на выборы?

ТАМАРА. Ходил.

ТЕРЕЗА. И за кого он голосовал?

ТАМАРА. За правых.

ТЕРЕЗА. Нет. Я в этом совершенно ничего не смыслю. Понимаешь?

ТАМАРА. Что?

ТЕРЕЗА. Ну, что я в этом ничего не смыслю.

ТАМАРА. Понимаю. Никто в этом ничего не смыслит.

ТЕРЕЗА. Душан кажется мне каким-то странным.

ТАМАРА. Это нормально. Предродовой синдром.

ТЕРЕЗА. Да, наверно. А как у вас с Эгоном?

ТАМАРА. Что?

ТЕРЕЗА. В порядке?

ТАМАРА. В порядке.

ТЕРЕЗА. Правда?

ТАМАРА. А что, Душан что-то говорил?

ТЕРЕЗА. Что он мог сказать?

ТАМАРА. Да ничего.

ТЕРЕЗА. Может, встретимся? Мы уже давно не виделись.

ТАМАРА. Я просто не хотела тебе надоедать. Перед родами лучше тебе обойтись без стрессов.

ТЕРЕЗА. И я не хотела тебе надоедать. Все время себе говорила, что у тебя и своих проблем сейчас хватает…

ТАМАРА. Каких проблем?

ТЕРЕЗА. Ну… отец… Эгон…

ТАМАРА. Так что же тебе все-таки Душан говорил?

ТЕРЕЗА. Давай лучше встретимся.

Темнота.

 

10

В комнате ДОЛИНЫ, в доме престарелых. ЭГОН сидит за столом.

Рядом стоит ДОЛИНА. На столе включенный диктофон.

ДОЛИНА. Нет здесь никакой сенсации. Просто в одно солнечное утро я проснулся и понял, что больше не хочу этим заниматься. Еще вечером, накануне, я был убежден, что профессия артиста — это мое единственное, абсолютное предназначение. Я чувствовал, как взволнованно дышит зрительный зал, когда я играю, не важно что. На улице я встречал своих горячих поклонников. Иной раз мне, например, говорили, что некий фильм гроша ломаного не стоит, но я, как всегда, их не разочаровал. Не разочаровал. Понимаешь… Правда, когда я сейчас об этом думаю… должен сознаться, такие странные нигилистические мысли преследовали меня уже за несколько лет до этого. Уже несколько лет я сознавал, что работа меня не удовлетворяет, не трогает. Что я уже не переживаю на сцене собственное рождение, как бывало прежде. И все равно каждый вечер я твердил себе про это самое предназначение. Кроме того, я стал испытывать какой-то необъяснимый страх.

ЭГОН. Страх чего?

ДОЛИНА. Страх чего? Не знаю. Просто абстрактное чувство страха. Беспокойство. Это каждому знакомо. У меня постоянно было ощущение, что на меня кто-то смотрит, что за мной кто-то следит. А я не могу спрятаться. Может, именно поэтому я стал пить.

ЭГОН. А обратиться к кому-нибудь не пробовали?

ДОЛИНА. Имеешь в виду — к какому-нибудь психологу? Пробовал. В первый и последний раз. Это, знаешь ли, как нарваться во время исповеди на плохого священника. Ты был когда-нибудь на исповеди?

ЭГОН. Нет, не был.

ДОЛИНА. Тебе когда-нибудь будет этого недоставать, да и всему твоему поколению. Мы перестаем исповедываться, очищаться, и поэтому копятся наши грехи… (Машет рукой.) А-а-а, да что там… это все сложно… Но когда на исповеди тебе попадется плохой священник, в тебе что-то блокируется. Точно так же было и с моим психологом. Я вдруг стал сознавать преходящесть, конечность всего, это ведь младшая сестра смерти… ее я тоже боялся. Жутко было привыкать к конечности. Да я так и не привык к ней. Я боялся, что не выдержу, взорвусь… что не выдержат нервы. Что я выйду на сцену и скажу, что смертельно устал, что все это уже не приносит мне радости, как когда-то. Что я на самом деле просто втихомолку всех обманываю. Но при этом, что парадоксально, я продолжал получать от публики столько позитивной энергии… это был страшный парадокс… господи, столько энергии… и это каждый раз давало мне новые силы, ставило меня на ноги, пусть на минуту… пусть понапрасну… Я уже давно обманывал, а публика об этом даже не догадывалась… А потом наступило то утро… Не смотри на меня так… Это не было каким-то поражением под Ватерлоо… как раз наоборот, это было одно из самых спокойных и ясных мгновений моей жизни. Я вдруг ясно увидел всю мерзость, в которой жил и к которой, честно говоря, уже приспособился. И сам стал таким же мерзким. Мерзость. Это среда, которая оправдывает зло, измены, фальшь, зависть. Все можно объяснить тем, что артисты — существа тонко чувствующие и потому имеют право… Ни хрена! Все они лицемеры. Банда лицемеров, которые научились проживать свои театральные роли в реальной жизни…

ЭГОН. Можете рассказать об этом более конкретно?

ДОЛИНА. Как — более конкретно? Хочешь, чтобы я назвал имена? Имена не важны, важны только цифры. Я выражаюсь так, как хочу. Если тебе кажется это недостаточно конкретным, можешь уходить.

ЭГОН. Извините.

ДОЛИНА. Я не смог подняться надо всем этим иначе, как продравшись через горлышко водочной бутылки. А оттуда я вдруг увидел все по-другому. Тоже парадокс. Мне пришлось уйти. Не было другого выхода, кроме как решительно сжечь все мосты и разорвать все связи. Было очень больно, как получить ножом под ребра, но на свете есть вещи и похуже. Лучше уж вот так, сразу, чем медленно и постепенно… Это, знаешь ли, как с умиранием. Мне пришлось даже бросить преподавание, потому что я понял, что не могу учить. Я не хотел примириться с тем, что учу кого-то, кто будет лучше меня. Я передавал этим ребятам не себя, а идеальное представление о себе.

ЭГОН. Но ведь вами все восхищались. Уважали вас. Студенты за вас горой стояли… Молодые артисты до сих пор вас любят…

ДОЛИНА. Ну и передавайте им привет… Бедняги. Они живут в совершенно дегенерированном мире. И знаешь, почему он дегенерированный?

ЭГОН. Не знаю.

ДОЛИНА. Потому, что здесь каждый каждого имеет. Это можешь спокойно написать там у себя слово в слово. (Выключает диктофон.) Чтобы между нами было ясно, без всяких иллюзий… я болтаю тут с тобой только ради моей дочери. Хочу, чтобы она простила меня за то, что я ее во все это втянул. За то, что испортил ей жизнь. Передай ей, что я ее люблю и был бы рад, если бы она пришла меня навестить.

ЭГОН. Я передам ей.

ДОЛИНА. Как она поживает?

ЭГОН. Дела у нее в порядке.

ДОЛИНА. Я спрашиваю не как у нее дела, а как она поживает.

ЭГОН. Думаю, хорошо.

ДОЛИНА. Говоришь не слишком неубедительно.

ЭГОН ставит на стол бутылку виски. Собирается уходить.

ЭГОН. Спасибо вам.

ДОЛИНА. Даешь мне бутылку, да еще и благодаришь? ЭГОН. За то, что нашли для меня время.

ДОЛИНА. У меня его прорва… Не знаю, куда и девать. Обращайся с Тамарочкой хорошо. Рядом с ней должен быть хороший мужчина, получше, чем был я…

ЭГОН стоит, не зная, что сказать.

ЭГОН. Я передам ей от вас привет.

ДОЛИНА. Салют!

ЭГОН уходит. ДОЛИНА остается один, набивает трубку и смотрит в окно. Темнота.

 

11

В квартире ДУШАНА и ТЕРЕЗЫ. ТЕРЕЗА стоит перед зеркалом и смотрит на свой все более увеличивающийся живот.

ТЕРЕЗА. Ты меня любишь?

ДУШАН. Что?

ТЕРЕЗА. Я спрашиваю, ты меня любишь?

ДУШАН. Конечно, я тебя люблю.

ТЕРЕЗА. Ты уже давно не говорил мне этого сам. Что происходит?

ДУШАН. Я просто устал. Что такого может происходить?? Я слишком много на себя взвалил. Не справляюсь. Мне даже кажется, что я взялся не за тот конец.

ТЕРЕЗА. «Что я взялся не за тот конец…»

ДУШАН. Тебе нужно это повторять?

ТЕРЕЗА. Не нужно… Как дела у Долины?

ДУШАН. Думаю, он очень страдает. Не нужен ему никакой дом престарелых, никакой присмотр…

ТЕРЕЗА. А что ему нужно?

ДУШАН. Что ему нужно? Любовь, если тебе это что-нибудь говорит.

ТЕРЕЗА. Одна девочка, которая совсем недавно пришла в наше агентство, говорила, что он клеил ее пару лет назад на какой-то тусовке.

ДУШАН. Ну и что?

ТЕРЕЗА. Говорит, он был большим бабником. Как все артисты.

ДУШАН. Мне все равно, Тереза. Меня не интересуют тупые россказни каких-то тупых моделей.

ТЕРЕЗА. Так я, по-твоему, тупая?! Только потому, что я — модель?

ДУШАН. Я этого не говорил… Просто ты вращаешься в своем тупом обществе…

ТЕРЕЗА. А тупость очень заразна… ты это уже говорил. Причем совсем недавно.

Молчание.

ДУШАН. Ты думаешь иногда об Эгоне?

ТЕРЕЗА. Что?

ДУШАН. Я спрашиваю, думаешь ли ты иногда об Эгоне? Именно это я и хочу знать. Думаешь ли ты иногда о своем бывшем партнере? Вы ведь были вместе больше трех лет. Это долгий срок.

ТЕРЕЗА. Ты никогда не спрашивал меня про Эгона.

ДУШАН. Я спрашиваю тебя сейчас.

ТЕРЕЗА. Я не могу об этом говорить. И не хочу.

ДУШАН. Ты думаешь о нем постоянно?

ТЕРЕЗА. Что это пришло тебе в голову? Что с тобой?

ДУШАН. Вы ведь расстались по телефону, даже как следует об этом не поговорили.

ТЕРЕЗА. Я любила тебя. И рассталась с ним из-за тебя.

ДУШАН. Почему?

ТЕРЕЗА. Потому, что влюбилась в тебя. Вот почему. Боже мой, ведь это давно в прошлом!

ДУШАН. И ты думаешь, все так просто? Говоришь кому-то на протяжении трех лет, что он — мужчина всей твоей жизни, что ты хочешь иметь с ним семью, прожить с ним всю жизнь, а потом вот так, просто, влюбляешься в кого-то другого?! И выходишь за него замуж, ждешь от него ребенка… Это что, по-твоему, вполне нормально??

ТЕРЕЗА. О чем ты говоришь?! Моя история с Эгоном уже в прошлом. У каждого есть свое прошлое. И у тебя тоже.

ДУШАН. Но ваша история не была закончена.

ТЕРЕЗА. Я не буду с тобой это обсуждать, Душан.

ДУШАН. Эгон несчастлив с Тамарой. Ни с одной женщиной в жизни он не был счастлив. Только с тобой.

ТЕРЕЗА. Да что происходит?..

ДУШАН. Он сам мне это сказал. Единственное счастье, которое он испытал… была ты. Он все еще любит тебя. И вы идеально подходили друг другу. Вы оба были просто как одно целое… Он — ночь, ты — день… Он — свет, ты — тьма.

ТЕРЕЗА. Зачем ты меня мучаешь?

ДУШАН. Я только говорю правду. Ты же — убежденный последователь философии «правдизма», считаешь, что правда всего одна, а остальное — ложь. Вот я и хочу брызнуть тебе в лицо этой единственной правдой. Хотя предпочел бы брызнуть тебе туда чем-то совсем иным…

ТЕРЕЗА. Что?..

ДУШАН. Ты постоянно говоришь мне, что хочешь полной искренности в наших отношениях.

ТЕРЕЗА. Я этого не понимаю. И мне нельзя волноваться.

ДУШАН. Чего ты не понимаешь? Правды?

ТЕРЕЗА. Тебя.

Молча смотрят друг на друга. Темнота.

 

12

У родителей ЭГОНА. ЭГОН и МАТЬ сидят за столом на кухне.

МАТЬ. Я приготовила кислый фасолевый суп. Будешь?

ЭГОН. Кислый фасолевый суп буду.

МАТЬ наливает ЭГОНУ кислый фасолевый суп.

МАТЬ. Ты давно у нас не был.

ЭГОН. Некогда было. У меня работы много.

МАТЬ. Тебе надо бы работать в одном месте, если не хочешь заболеть. А так ты надорвешься.

ЭГОН. Мне это вполне подходит.

МАТЬ. В том-то и дело… Тебе это подходит. А вот я всегда находила время для родителей.

ЭГОН. Если ты хочешь поговорить на эту тему, я могу сразу же уйти.

МАТЬ. Ты эгоист.

ЭГОН. Всего хорошего. Привет отцу. (Встает.)

МАТЬ. Ты куда уходишь? А это я кому наливала? (Стоит с тарелкой супа в руках, ставит ее на стол.)

ЭГОН. Никуда я не ухожу. (Начинает есть суп.) Не слишком ли в нем много фасоли?

МАТЬ. Так ведь он фасолевый.

ЭГОН. Но мне кажется, в нем фасоли больше, чем обычно. Буду потом пукать.

МАТЬ. Пукать полезно.

ЭГОН хлебает суп.

ЭГОН. Где отец?

МАТЬ. Да где же ему быть?

ЭГОН. Он все еще туда ходит?

МАТЬ. Ходит. Сегодня утром я сказала ему, что это уже ненормально и что пора ему обратиться к врачу.

ЭГОН. И что он тебе ответил?

МАТЬ. Что рисовать на бутылочках флаги государств тоже не кажется ему признаком здоровья и что он обратится к врачу сразу же после меня.

ЭГОН. Он произнес такую длинную фразу?

МАТЬ. Я тоже удивилась. К тому же у него ухудшается слух. Он глухой как пень. И его отец, твой дедушка, тоже был глухим как пень. И ты когда-нибудь тоже будешь глухим как пень.

ЭГОН. Но отец был все же немного прав, мама. Относительно этих флагов. Это тоже не совсем нормально. Твое хобби.

МАТЬ. Люди их покупают, нам это неплохо помогает финансово, ведь на две пенсии не проживешь. Понимаешь? Это простой денежный расчет.

ЭГОН. Что ты сейчас рисуешь?

МАТЬ. Руанду. Красная, желтая и зеленая полоса, на желтой — большое черное «R».

ЭГОН. А что ты будешь делать, когда нарисуешь все флаги?

МАТЬ. Начну сначала.

С улицы приходит ОТЕЦ. Складывает зонтик. Последующие реплики в диалоге из-за глухоты он будет произносить громче, чем его собеседники.

Когда ты, наконец, запомнишь, что мокрый зонт в кухню не носят?

ОТЕЦ. Только после смерти.

ЭГОН. Привет, отец.

ОТЕЦ. Салют. Я думал, ты уже умер.

МАТЬ. Что за юмор у тебя…

ЭГОН. А мне это кажется остроумным.

ОТЕЦ. Что??

ЭГОН (громче). Говорю, что ты меня этим позабавил.

ОТЕЦ. Потому я это и сказал.

ЭГОН. Ты был на вокзале?

ОТЕЦ. На вокзале.

ЭГОН. Даже когда идет дождь?

ОТЕЦ. И когда дождь, и когда снег, и когда мороз.

МАТЬ. И когда светит солнце, и когда дует ветер, и хоть трава не расти.

ОТЕЦ. Не используй метафоры.

ЭГОН. С каких пор тебе мешают метафоры?

ОТЕЦ. Что ты говоришь?

ЭГОН. Говорю, с каких пор тебе мешают метафоры?

ОТЕЦ. Всю жизнь мешают. Выражаться нужно четко.

МАТЬ. Эгон тоже сказал, что это твое занятие — признак нездоровья.

ЭГОН. Мама, я этого не говорил.

МАТЬ. По-моему, человек, который ходит на перрон центрального вокзала и полдня сидит там и смотрит на приходящие и уходящие поезда, не может быть нормальным. И его не оправдывает даже то, что он сорок лет был железнодорожником.

ОТЕЦ. Я смотрю не на поезда, я смотрю на приезжающих и уезжающих людей. Раз уж сам я за всю жизнь задницы из этой дыры не вытащил, так хоть на людей с дорожными сумками посмотреть хочу. Но тебе этого никогда не понять.

МАТЬ. Это за сегодняшний день вторая длинная фраза. Наверно, не к добру.

ЭГОН. А ты не хочешь перебраться в аэропорт, отец?

МАТЬ. Юмор у вас какой-то одинаковый, мальчики. Можете пожать друг другу руку.

ЭГОН подает отцу руку.

ОТЕЦ. Ты что, уже уходишь?

ЭГОН. Действительно, глухой как пень.

МАТЬ. Вот и я говорю, глухой как пень… (Кричит отцу.) Думаешь, я рисую флаги просто так? Я этим немножко компенсирую себе то, что тоже за всю жизнь не вытащила задницы из этой дыры.

ЭГОН. Так поезжайте куда-нибудь… сейчас это уже можно…

МАТЬ. А на что, сынок? У нас и накоплено-то едва-едва на похороны…

ОТЕЦ. Я предлагал, чтобы мы эмигрировали. В Канаду.

МАТЬ. Так нас там и ждали… Да и Мишко был тогда маленький… Нельзя было…

ЭГОН. Не называй меня Мишко, мама.

ОТЕЦ. Все было можно.

ЭГОН. Вы обсуждали это уже сто раз, и все напрасно.

МАТЬ. Я ничего не обсуждаю… и не хочу уже жить с человеком, который в старости проводит время на вокзале или в букмекерской конторе. Вместо того чтобы проводить его со своей женой.

ОТЕЦ. А что я, должен смотреть, как ты рисуешь Марокко на бутылочке?

МАТЬ. Вот видишь, Марокко я еще не рисовала. (Ищет в атласе флаг Марокко.)

ОТЕЦ. В один прекрасный день я сяду в такой вот поезд. С полным чемоданом денег, который я понесу прямиком из букмекерской конторы.

МАТЬ. А я тогда нарисую себе на лицо флаг Уганды, пойду в этом макияже в торговый центр «Теско» и буду там кричать во все горло: «Уганда, вперед!»

ЭГОН. А как спортлото? Не удалось выиграть?

ОТЕЦ. Все одно и то же. Иногда выходит четвертый, иногда пятый результат.

МАТЬ. Общий выигрыш за тридцать два года — около десяти тысяч крон. А вложено раз в сто больше.

ОТЕЦ. Не драматизируй.

МАТЬ. В игре тебе не везет, в любви тоже… на тебя эта поговорка что-то не распространяется.

ОТЕЦ. Терпеть не могу поговорки. В этом супе слишком много фасоли.

МАТЬ. Это потому, что он фасолевый.

ОТЕЦ. Но тут ее слишком много. Всю ночь буду пукать. МАТЬ. Я уже привыкла.

ЭГОН. Я принес спрей для освежения воздуха. С запахом лимона.

Тишина. Семья молча ест.

МАТЬ (смотрит в атлас). Это Марокко совсем простое… Все красное… Посмотри.

ЭГОН. Мама… я ведь ем…

МАТЬ. Жениться не собираешься?

ОТЕЦ. Ты что, жениться собираешься?

ЭГОН. Не собираюсь.

МАТЬ. Почему ты не приведешь эту девушку сюда, хотя бы показать. Ведь вы вместе уже почти год!

ЭГОН. Чтобы ты меня потом не упрекала, что уже к ней привыкла.

МАТЬ. Когда — потом?

ЭГОН. Когда я с ней расстанусь.

ОТЕЦ. Ты хочешь с ней расстаться?

ЭГОН. Не хочу.

МАТЬ. А с Даринкой ты встречаешься?

ЭГОН. Нет.

МАТЬ. Я ее видела недавно по телевизору.

ЭГОН. Ну и что?

МАТЬ. Ничего. Я только говорю, что видела ее по телевизору. Она пела там песенку.

ЭГОН. Певицы обычно поют песенки, мама.

МАТЬ. И с Петрушкой не встречаешься?

ЭГОН. Нет.

МАТЬ. Мне она нравилась больше всех.

ОТЕЦ. Что нравилось?

МАТЬ. Говорю, из всех бывших нашего Мишки мне больше нравилась Петра.

ОТЕЦ. У нее были видны десны, когда она смеялась. Прямо как у кобылы. А мне больше всех нравилась Бетка.

МАТЬ. И как у вас, получается?

ЭГОН. Что — получается?

МАТЬ. Ну… это…

ЭГОН. Секс?

МАТЬ. Не секс. А так вообще. Отношения.

ЭГОН. В рамках нормы.

МАТЬ. Тебе ведь скоро тридцать. Ты это понимаешь?

ЭГОН. Что ты имеешь в виду?

МАТЬ. Что тебе пора завести семью. Остепениться. А нам с отцом уже хотелось бы понянчиться с внуками. Правда, отец?

ОТЕЦ. Что — правда?

МАТЬ. Что мы понянчились бы с внуками.

ОТЕЦ. Твоя-то — беременная, что ли?

ЭГОН. Не беременная.

МАТЬ. А старый Долина все еще в психушке?

ЭГОН. Я тебе миллион раз говорил, мама, что он не в психушке, а в доме престарелых.

МАТЬ. Я все время это путаю.

ОТЕЦ. А ты не только это путаешь.

МАТЬ. То, что тебе надо, ты слышишь… Кто же в этом разберется? Он ведь был и в психушке, и в противоалкогольной лечебнице…

ЭГОН. А сейчас он в доме престарелых. Вот видишь.

МАТЬ. Да уж, натерпелся он… А Тамара как к этому относится?

ЭГОН. Что — как относится?

МАТЬ. Ну, к тому, что у нее отец в богадельне.

ЭГОН. Не знаю, мама. У меня никогда не было отца в богадельне.

ОТЕЦ. Все эти артисты только и знают, что пьянствовать. Ничего не делают, только пьянствуют. А кто помоложе, так еще и наркотики принимают.

МАТЬ. Ты не принимаешь наркотики?

ЭГОН. Мама, я тебя умоляю… Я беру у Долины интервью. Собираю материал для сценария.

ОТЕЦ. У этого коммуниста ты материал собираешь?

ЭГОН. А что тут общего? Он был в партии, иначе не смог бы играть.

ОТЕЦ. Так лучше бы и не играл. Коммуняки продажные. Надеюсь, ты за них не голосовал?

ЭГОН. А если бы и голосовал, так что? Уже нельзя было бы и фасолевого супа тут поесть?

ОТЕЦ. Нельзя. Свиньи, испортили мне всю жизнь. Долине и ему подобным зад лизали, а мне всю жизнь испортили… После них у меня остались вот эти мозоли и голая задница. А теперь они встают из мертвых.

Реплика ОТЦА звучит неожиданно серьезно. Никто не реагирует.

МАТЬ. Так передавай от меня привет пану Долине, скажи, что я никогда не забуду, как он играл в том сериале… того учителя, который влюбился в ту свою ученицу… ну, как это называлось… которую потом из школы выгнали…

ОТЕЦ. Ее не выгнали, она сама ушла. И правильно сделала…

МАТЬ. Выгнали ее… она еще сидела там на лестнице и ужасно плакала, а потом пришел Долина и стал ее утешать… господи, да как же это называлось?

ОТЕЦ. Она ушла добровольно, говорю тебе… потому что не хотела его мучить… этого коммуниста…

МАТЬ. Не ушла бы она добровольно, она же его любила… ну, прямо вертится на языке…

ОТЕЦ. Вот именно потому и ушла добровольно, что его любила… хоть и не понимаю, за что…

ЭГОН. Ладно, пока. Мамочка, мерси за фасолевый суп.

МАТЬ. Да как же оно называлось?

ЭГОН. «Все мы ходим в школу».

МАТЬ. Да нет, это было совсем про другое… чуть-чуть только напоминало… снова я не засну, пока не вспомню… И отец будет пукать… ну и ночка будет…

ЭГОН. Не одно, так другое… Мне тоже не спится. (Уходит.)

ОТЕЦ. Он вроде как похудел?

МАТЬ на его родительский вопрос не отвечает, прикусывает нижнюю губу и хлопает себя ладонью по голове, пытаясь вспомнить название сериала. Темнота.

 

13

В доме престарелых. Комната ДОЛИНЫ. МАГДА убирает комнату, ДОЛИНА стоит у окна и с нескрываемым интересом за ней наблюдает. Курит трубку.

МАГДА. Что вы так на меня смотрите, пан Долина?

ДОЛИНА. Мне всегда нравилось смотреть на красивые вещи.

МАГДА. Но я — не красивая вещь.

ДОЛИНА. Вы не красивая вещь. Вы красивая женщина, Магда

МАГДА. Если не учитывать лишние килограммы, правда?

ДОЛИНА. Лишние килограммы не играют роли… и они вам идут… Вы меня возбуждаете.

МАГДА. Что, простите?..

ДОЛИНА. Говорю, что вы меня возбуждаете, Магда.

МАГДА. Как это я вас возбуждаю?

ДОЛИНА. Как женщина может возбуждать мужчину.

МАГДА. Вы меня смущаете, пан Долина. Не знаю, что вам на это и сказать.

ДОЛИНА. И притягиваете… я размышляю, как бы сорвать с вас одежду и изнасиловать вас. Ну, конечно, если у меня еще встанет.

МАГДА неуверенно смеется. Она растеряна и совершенно сбита с толку.

Я серьезно. Разденься!

МАГДА. Но пан Долина…

ДОЛИНА. Тогда сделай это хотя бы рукой. Послюнявь ее и давай…

МАГДА. Ну, это уже, знаете ли…

ДОЛИНА. Что, я лишаю тебя иллюзий о себе?

МАГДА. Я вас так люблю, и моя мать вас любила, все вас любят, но…

ДОЛИНА. Но…

МАГДА. Так со мной, пожалуйста, не разговаривайте.

ДОЛИНА подбегает к ней, грубо хватает за горло и в упор смотрит ей в лицо.

ДОЛИНА. А ведь в конце концов все обстоит совершенно по-иному, Магда. Запомните это. Ненавижу все жизненные правила, но это меня никогда не подводило. Все обстоит совсем по-иному, не так, как вам представляется или как должно быть… Это одна из бескомпромиссных вечных истин. (Отпускает ее, аплодирует, обычным тоном.) Конец этюда.

МАГДА. Какого этюда?

ДОЛИНА. Я проверял, смогу ли я еще что-нибудь сыграть.

МАГДА. Вы все это просто играли?

ДОЛИНА. Не играл… Пробовал сыграть…

МАГДА (с облегчением смеется). А я-то подумала… я испугалась… что вы это… всерьез…

ДОЛИНА. Вы нетребовательный зритель. Прототип зрителя нашей эпохи.

МАГДА. Вы нехорошо себя чувствуете?

ДОЛИНА. Я отлично себя чувствую… Но сыграл я, вероятно, не самым лучшим образом…

Молчание, издалека доносятся звуки рояля.

МАГДА (чтобы замять неловкость). Сегодня пан Арношт играет прекрасно.

ДОЛИНА. Наверно, снова нашел музу. Вы, случайно, вместе душ не принимали?

МАГДА. Пан Долина… не надо больше играть…

ДОЛИНА. Ладно, не буду. Покажи свои сиськи.

МАГДА. Пан Долина!!

Молчание.

МАГДА. Я-то вряд ли могла бы стать музой пана Арношта… Я вас давно хотела спросить… что, он на самом деле… ну, вы знаете… это, конечно, его дело, и я никак не хочу вмешиваться… но… он — этот?..

ДОЛИНА. Гомосексуалист? Да, на самом деле гомосексуалист. А вам это кажется странным? Гомик, пидор, голубой…

МАГДА. Нет, мне это не кажется странным… просто…

ДОЛИНА. Просто?

МАГДА. Просто я не привыкла к такой открытости в этих интимных вещах… Не говорите ему, пожалуйста, что я у вас об этом спрашивала.

ДОЛИНА. Почему? Вы же ни о чем плохом не спрашивали.

МАГДА. Ну, пожалуйста, не говорите ему.

Входит АРНОШТ.

ДОЛИНА. Сестра Магда удивляется, что ты голубой.

МАГДА. Пан Долина!

АРНОШТ. Я — голубой еврей. Худшая из возможных комбинаций.

ДОЛИНА. Лучшая! Все двери этого мира сами распахнутся перед тобой.

МАГДА. До свидания, и простите, что я…

ДОЛИНА. Сердитесь на меня? За то, что я поставил вас в неловкое положение? Проговорился, о чем не следует? Не надо было мне этого говорить. Не надо было мне доверять… А я еще и о вас с доктором рассказал…

МАГДА. Что?

ДОЛИНА. Если хотите сохранить тайну, никогда ничего никому не говорите. Никому. Можете быть уверены, все, что вы скажете одному человеку, когда-нибудь узнают и другие… Тайна всегда касается лишь одного-единственного человека! Потому-то она и тайна. Тайну просто нельзя никому доверять…

МАГДА в смущении выходит из комнаты.

АРНОШТ. Очен уж ты с ней суров.

ДОЛИНА. Мне она очень нравится, потому я с ней и очен суров. Пусть привыкает к жизни.

МАГДА неожиданно возвращается.

МАГДА. Не думайте, пан Долина, что вы такой необыкновенный и имеете право обижать других. Вы бестактный, невоспитанный и бесчувственный человек. Вы считаете, что вам все можно, что вы этот… избранный. А на самом деле вы обыкновенный алкоголик и грубиян. Вы все время только себя показываете. Даже перед самим собой играете. Вы меня страшно разочаровали. Страшно. Я вам верила!

ДОЛИНА. А теперь уже не веришь?

МАГДА. Не верю.

АРНОШТ. Не суди по одному листу об все дерево.

МАГДА уходит.

ДОЛИНА. Это ты хорошо сказал. Непонятно только, что ты имел в виду.

АРНОШТ. Португалия.

ДОЛИНА. 9 927 560.

Темнота.

 

14

Сон. ЭГОН стоит в телефонной будке и взволнованно говорит. Он кричит и пинает ногой холодный металл, издающий гулкие звуки.

ЭГОН. Ты не должна была отпускать меня одного, понимаешь?! У меня нет никакого пропеллера, это все какие-то мои болезненные галлюцинации… Сейчас отыщу ближайший мост и брошусь с него в бушующую реку… давно уже надо было это сделать… когда меня выловят, у меня в кармане будет для тебя подарок… это не съедобное… пусть меня потом сожгут… и… развей меня по ветру…

ТАМАРА (только ее голос). Эгон… Эгон, милый, успокойся…

Темнота.

 

15

ЭГОН и ТАМАРА лежат дома в постели, ЭГОН кричит во сне, ТАМАРА его успокаивает.

ЭГОН (во сне). Ты не должна была меня отпускать… тебе надо было привязать мне на ногу железную гирю… прибить меня к полу… и быть рядом… ты должна быть рядом со мной…

ТАМАРА (нежно гладит его по голове). Эгон… что с тобой?

ЭГОН (пробуждается, какое-то время молчит, переходя из подсознания в сознание, вытирает пот). Черт, надо что-то с собой делать… У меня постоянно плавятся мозги. Non stop. В непрерывном режиме… Круглые сутки.

ТАМАРА. Тебе надо больше бывать со мной.

ЭГОН. Я что, кричал?

ТАМАРА. Но мне это было приятно.

ЭГОН. Надеюсь, я не перебудил весь дом… (Закуривает сигарету и выходит на балкон.) Этот город я начинаю любить только ночью. Когда его не видно.

ТАМАРА. Ты меня любишь?

ЭГОН. Даже не знаю, что бы я без тебя делал.

ТАМАРА. Был бы с кем-нибудь другим.

ЭГОН. Был бы один. Без тебя я привык бы к одиночеству… может, до конца жизни.

ТАМАРА. Тебя бы наверняка кто-нибудь нашел. (Усмехается.) Ты слишком дефицитный товар…

ЭГОН. Ты для меня все, Тамара. Я хотел бы, чтобы ты превратилась в голубиное перышко, а я мог бы держать тебя на ладонях.

ТАМАРА. А если бы подул ветер?

ЭГОН. Я сделал бы из ладоней кирпичный дом… Нет… я превратился бы в парусник, а ты — в парус…

ТАМАРА выходит вслед за ним на балкон, обнимает его.

ТАМАРА. Я рада, что ты у меня есть.

ЭГОН. Даже если я — гиена?

ТАМАРА. Просто мне действительно не нравится история с отцом. Такое чувство, будто… будто мы грабим его могилу…

ЭГОН. Ты бы зашла к нему. Он постоянно о тебе спрашивает. Он любит тебя.

ТАМАРА. Не могу. Я пока не в силах это сделать. Достаточно того, что я иногда ему звоню. Как он к тебе относится?

ЭГОН. Как к человеку, которого прислала его любимая дочь, и он думает, что если наговорит ему пару фраз на микрофон… она его простит.

ТАМАРА. Мне нечего ему прощать… все это так сложно. У меня возникает чувство, будто я хочу его нарочно еще немного помучить. Он этого заслуживает.

ЭГОН. Не знаю, что тебе на это сказать. Я пытаюсь понять.

Молчание.

Мне сегодня звонил Михна.

ТАМАРА. Какой Михна?

ЭГОН. Мы знаем только одного Михну. Долгие годы влюбленного в тебя директора «Радио В13». Мужика с огромными руками и громким смехом…

ТАМАРА. И что ему было нужно?

ЭГОН. Чтобы я вернулся на радио. Говорил, что я опять мог бы делать какую-нибудь программу. Что пора нам забыть о прошлых грехах и ошибках и начать все сначала. Что тогдашнее увольнение было непродуманным шагом, что он поддался эмоциям… а теперь пропустил все через сознание, и так далее. Наверно, слышал эту фразу в каком-то фильме.

ТАМАРА. Ну и?..

ЭГОН. Что — и?

ТАМАРА. Что ты ему сказал?

ЭГОН. Что я еще подумаю… Он наверняка снова сделал это только ради тебя. Чтобы тебя задобрить. Меня-то он считает скурившимся идиотом и алкоголиком и вовсе не воспринимает как равноправного партнера. И никогда не будет воспринимать… и слава богу… Все они стараются только ради тебя, ты же просто роковая женщина. Понимаешь?

ТАМАРА. Тебе надо было бы согласиться. Ради себя.

ЭГОН. Я подумаю. Что там нового?

ТАМАРА. Все одно и то же. Мы постоянно в один голос ругаем Михну, но при этом послушно создаем для него самое рейтинговое радио в республике.

ЭГОН. Ты замечательная, мне очень нравится тебя слушать, работаешь отлично.

ТАМАРА. Мы давно так с тобой не разговаривали… правда?

ЭГОН. Сегодня полнолуние, в этом-то все и дело.

ТАМАРА. Мог бы уже подняться ветер.

ЭГОН. Зачем?

ТАМАРА. Чтобы я могла проверить, совершится ли это чудо с парусником и парусом… (Нежно приникает к нему.)

ЭГОН. Чудеса совершаются постоянно. Жаль только, что полнолуние случается не каждый день.

ТАМАРА. К тому же сегодня среда. Знаешь, что надо делать в среду? (Улыбается.)

ЭГОН. Мне нужно еще немного поработать. Завтра сдавать кое-какие материалы.

ТАМАРА. Мы давно не занимались любовью.

ЭГОН. Извини.

ТАМАРА. Ничего, все в порядке.

ЭГОН. Думаю, что нет.

ТАМАРА. Одни мои знакомые ходили в консультацию, у них тоже были какие-то проблемы.

ЭГОН. Так и не говори, что все в порядке, раз у нас такие большие проблемы, что нужно рассказывать о них какому-то извращенцу в консультации.

ТАМАРА. Спокойной ночи. (Ложится в постель.)

ЭГОН не отвечает, закуривает еще одну сигарету.

ЭГОН. Мы могли бы заглянуть к нашим… Они хотели бы тебя уже видеть. Не только слышать.

ЭГОН гасит сигарету и ныряет к ТАМАРЕ под одеяло.

ТАМАРА. Ты говорил, что идешь работать.

ЭГОН. А ты говорила что-то о любви… Что в среду надо…

ТАМАРА не реагирует.

Почему ты все время это программируешь? Попробуй просто положиться на нечто иное, а не на какой-то дурацкий договор… Когда ты пытаешься выдавливать прыщи у меня на спине, ты же не нуждаешься в планировании… ты делаешь это спонтанно…

Молчание.

ЭГОН. Ты со мной не разговариваешь?

ТАМАРА. Я сплю.

ЭГОН встает с постели и включает компьютер. Темнота.

 

16

В доме престарелых. ДУШАН сидит в помещении, где проходят занятия.

ДУШАН. Он запрограммировал свое будущее в соответствии с действующими координатами текущей эпохи. Ему казалось, что так проще и удобнее, чем метаться в неопределенности, которую его поколение считало мощным оружием борьбы с магистральным направлением развития. Свое богемное окружение он променял на надежный фундамент стабильной работы, против чего бунтовал в студенческие годы. Он привык к крепостным стенам своей жизни и не стремится выбраться за их пределы, а редкие попытки пробить их головой считает скорее нелепыми выходками подсознания. Или, как он сам это называет, периодическими телефонными звонками из прошлого. Он так долго воевал со всякими малодушными типами, что сам стал одним из них. В практику и в семью он влетел так стремительно, что не успел в полной мере убедиться, на верный ли путь он встал. Работа, которую он выполняет, не приносит ему спокойствия и удовлетворения. Он не определил своего отношения к ней, как и к людям, которых он должен лечить, поскольку не определил своего отношения к самому себе. Он живет в эпоху отсутствия отношений и является ее покорным рабом. Он ощущает себя птицей, которая после первой же удачной попытки полета уже не возвращается в родное гнездо, забыв, на каком оно дереве. Он ощущает себя птицей, которая забыла, что она птица.

На заднем плане сцены появляется ТЕРЕЗА, она на последнем месяце беременности.

ТЕРЕЗА. Вы не обязаны отвечать на все вопросы, это ваш личный выбор. Постарайтесь отвечать спонтанно, не задумываясь. Особое внимание уделяйте тому, чтобы ваши ответы были прямыми и искренними. Очистите токи глубинных вод подсознания и дайте им свободно нести вас. Вы увидите, что вам станет легче. Наша беседа строго конфиденциальна. На это вы можете положиться. На это вы должны положиться. Представьте себе, что вы смотрите на себя в зеркало…

ДУШАН. У него мертвые глаза, из них ушли мечты и надежды.

ТЕРЕЗА. Он счастлив?

ДУШАН. Нет.

ТЕРЕЗА. Он несчастен?

ДУШАН. Нет.

ТЕРЕЗА. На какое животное он похож?

ДУШАН. На птицу с подрезанными крыльями, на волка в зоопарке…

ТЕРЕЗА. А каким животным он хотел бы быть?

ДУШАН (немного подумав). Рыбой… Он не хотел бы быть никаким животным.

ТЕРЕЗА. Он может расположить настоящее, будущее и прошлое по степени их важности?

ДУШАН. Не может.

ТЕРЕЗА. Как он относится к своей работе?

ДУШАН. Никак. Нет, это слишком сильно сказано. Пассивно. Да, пассивно.

ТЕРЕЗА. Как он относится к своей жене?

ДУШАН. Он не чувствует себя рядом с ней полностью реализованным, его привлекла ее красота.

ТЕРЕЗА. Только ее красота?

ДУШАН. Да, только ее красота.

ТЕРЕЗА. Он ее любит?

ДУШАН. Он не знает.

ТЕРЕЗА. Он мечтает о другой женщине?

ДУШАН. Он должен отвечать?

ТЕРЕЗА. Он ничего не должен. Он готов к отцовству? ДУШАН. Он готов к новой жизни. Может ребенок быть мостом к ней?

Молчание.

Может только что родившийся ребенок сделать чудо?

Молчание. Темнота.

 

17

В комнате дома престарелых сидит ДОЛИНА. Он один, слушает радио. По радио говорит его дочь ТАМАРА. В репродукторе ее голос еще красивее и мягче, чем в жизни.

ТАМАРА (голос из радиоприемника). «Здравствуйте, „Радио В13“, я хочу попросить вас исполнить песню для моей матери, которая празднует сегодня свой замечательный юбилей, — пишет нам Павел. — Хочу, чтобы она знала, как мы все ее любим, хотя не всегда себя так ведем… И хотя она думает, что наше поколение — потерянное и живет без этих ценностей, которые они для нас завоевали… Выбор песни я оставляю за вами, пусть это будет что-нибудь медленное и красивое». (Немного помолчав.) Уважаемые слушатели, это было последнее пожелание, прозвучавшее в сегодняшнем «Ночном часе»… Разумеется, мы выполняем просьбу Павла и надеемся, что Ник Кейв и его чудесная композиция «Death Is Not The End» будут для его мамы и для всех вас приятным музыкальным подарком, завершающим сегодняшний концерт по заявкам… От лица «Радио В13» с вами прощается Тамара Долинова… (Неожиданно добавляет.) Песня звучит для всех матерей и отцов, которых мы очень любим, хотя не всегда себя так ведем. Приятного вечера… И спокойной ночи… и думайте о внуках своих матерей и отцов…

ДОЛИНА. Сколько тонкой иронии… замечательно, доченька. Хотя тебя поймут не многие из всех этих ходячих мертвецов, со мной во главе.

Освещаются небольшие площадки, АРНОШТ сидит за роялем, начинает играть «Death Is Not The End», кроме ДОЛИНЫ возле радиоприемника сидит и Эгон, он курит самокрутку, при последней фразе ТАМАРЫ, которая выглядит как неожиданный довесок, они с ДОЛИНОЙ поворачиваются лицом к лицу, не видя друг друга, в противоположном углу сцены мать ЭГОНА рисует на бутылочке какой-то флаг, отец заполняет билет спортлото, у них тоже звучит радиостанция «В 13», ДУШАН и ТЕРЕЗА замерли в тех же позах, что и в предыдущей картине. Все тихо поют песню под аккомпанемент рояля. Темнота.

 

18

Кухня у родителей ЭГОНА. За столом сидят ЭГОН, МАТЬ и ТАМАРА. Они пьют кофе.

МАТЬ. Мне очень нравится вас слушать. Под ваш голос легче работается.

ЭГОН. Мама рисует на стеклянных бутылочках флаги государств, помнишь, я тебе говорил.

МАТЬ. Люди это покупают. Люди сегодня покупают все.

ЭГОН. Ты портишь себе глаза.

МАТЬ. Больше их уже не испортишь.

ТАМАРА. А что вы будете рисовать, когда нарисуете все государства?

ЭГОН. Она начнет все сначала.

МАТЬ. Сегодня я рисовала Мальдивы.

ТАМАРА (улыбается). Красная рамка, зеленый прямоугольник и в нем белый месяц.

МАТЬ (улыбается ей в ответ, удивленно). Вы это знаете?

ТАМАРА. Только догадываюсь.

МАТЬ. Именно так я вас себе и представляла. Вы такая же приятная, как и ваш голос.

ЭГОН. Мама.

МАТЬ. Я что, не могу сказать, что думаю?

ТАМАРА. Спасибо.

МАТЬ. Мне очень нравился ваш отец. Такой красавчик, да к тому же хороший артист… Эти воскресные «Минуты поэзии» никто не смог бы вести так, как он… мне он до сих пор нравится. Жалко, что он уже не играет. Как у него дела?

ТАМАРА. Не знаю. Мы не встречаемся.

МАТЬ. Вы с ним поссорились?

ЭГОН. Мама.

МАТЬ. Простите, иногда у меня с языка слетает такая бестактность… (Дает себе символическую пощечину.)

ТАМАРА. Ничего страшного. Мы с ним не поссорились. А не встречаемся потому, что он замучил мою мать, сделал ее абсолютно несчастной и довел в конце концов до могилы. Он изменял ей на каждом шагу, отвратительно с ней обращался, превратил ее в прислугу. Про меня он никогда и не вспоминал, пока я не дала ему однажды в морду, о чем он, наверно, и не помнит, потому что напился тогда до чертиков, как делал это почти каждый день. Для публики у него было одно лицо, для нас — другое. И, к сожалению, то, что намного хуже. Уже семь лет, как я с ним не встречалась, в последние два года я согласилась общаться по телефону, чтобы, в случае чего, не иметь на совести его самоубийство. А он такой психопат, что вполне на это способен. Достаточно?

Эгон с МАТЕРЬЮ сидят в оцепенении.

МАТЬ. Не хотите печенья? У нас есть ванильные колечки, их Мишко больше всего любит.

Молчание. Входит ОТЕЦ.

ЭГОН. Привет, папа. Ты, как всегда, вовремя.

ОТЕЦ. Шутка?

ЭГОН. На этот раз серьезно.

ОТЕЦ. Салют!

ЭГОН. Это Тамара.

ТАМАРА. Добрый день. Тамара.

ОТЕЦ. А вы такая же красивая, как ваш голос.

МАТЬ. Мы любим ее слушать, ведь правда?

ОТЕЦ, (неожиданно произносит слоган радиостанции). «„Радио В13“, и пусть все плохое уйдет прочь, а хорошее останется с нами».

ТАМАРА искренне смеется.

МАТЬ. Ну и как там было?

ОТЕЦ. Как всегда. Ты никогда меня не спрашиваешь, как там было, и нечего ломать перед гостьей комедию.

ТАМАРА. Вы все еще ходите на вокзал? Эгон мне говорил…

ОТЕЦ. Хожу и буду ходить.

ТАМАРА. Это оригинальное хобби, я ни о чем подобном не слышала.

ОТЕЦ. Это не хобби. Я делаю ставки и хожу на вокзал. Это ритуал. Никакое не хобби.

ЭГОН. Отец верит в то, что выиграет однажды главный приз в спортлото, а потом сядет в один из этих поездов.

ОТЕЦ. Я сяду в «Евросити» до Берлина.

ЭГОН. Хочешь пойти там на какой-нибудь уличный праздник?

ОТЕЦ. Пойду посмотрю на руины Берлинской стены. Я подойду к ней и помочусь. Помочусь на руины социализма.

МАТЬ. Да ладно тебе, отец. Ведь все это уже давно в прошлом.

ОТЕЦ. А у меня оно застряло в мочевом пузыре.

ТАМАРА смеется.

ТАМАРА. Раз уж вы упомянули это… помочиться… можно мне заглянуть кое-куда?

МАТЬ. Прошу вас, туалет в коридоре, направо.

ТАМАРА уходит.

ЭГОН. Мама, почему ты разговариваешь так официально.

ОТЕЦ. (Эгону). Эта мне нравится больше всех. У нее добрые глаза. В них видна любовь.

МАТЬ. Ты же говорил, что не любишь метафоры.

ОТЕЦ. Это не метафора, а факт.

ЭГОН. И тебе не мешает, что у нее тоже немножко видны десны, когда она смеется?

ОТЕЦ. У всех немножко видны. У той, раньше, они были видны, как у кобылы, а у этой — ничего, нормально.

МАТЬ. Отец.

ОТЕЦ. Не одергивай меня все время. Мне даже все равно, что папаша был коммунистом.

ЭГОН. Мы уже обсуждали это в прошлый раз. Надеюсь, сейчас не будем поднимать эту тему.

Звонит телефон, МАТЬ берет трубку.

МАТЬ. Алло… (Игриво.) Здравствуйте, а мы вас только что вспоминали. Мы часто вас вспоминаем. Да, он здесь. Дать его? Представляете, и ваша дочь как раз сейчас у нас. Правда. Она зашла впервые… за целый год. Да уж, такова современная молодежь… Она сейчас в уборной. Что там делает? Ну, в уборной… (Смеется.) Не хотите ее подождать? Тогда дам вам Эгона. Что, простите? Хорошо. Все по-прежнему. Сегодня я рисовала Мальдивы. Это надо проверить. Какое? Любое? Ну не знаю… Венгрия. Невероятно! И вы действительно знаете про каждое?

ТАМАРА возвращается из туалета, останавливается и смотрит на эту картину. ЭГОН и ОТЕЦ с открытыми ртами взирают на говорящую по телефону МАТЬ.

Ну вот, Тамарочка уже здесь… Алло-о-о… Пан Долина, вы меня слышите? (Кладет трубку.)

ЭГОН. Ты разговаривала с Долиной?

МАТЬ. Я забыла тебе сказать, он звонил сюда уже два раза. Разыскивал тебя. Я ему сказала, чтобы позвонил сегодня, что ты, может быть, придешь. Он говорил как-то странно. ЭГОН. Ты беседуешь по телефону с Долиной? Мама… МАТЬ. У него красивый голос. Но какой-то немножко печальный.

ЭГОН. Вы что, обсуждаете государства, которые ты рисуешь на стекле?

МАТЬ (в растерянности, боясь выдать секрет Долины и его цифр). Представь себе, его это интересует.

Отец подходит к ТАМАРЕ.

ОТЕЦ. Я тоже хотел бы иметь такую дочь.

ТАМАРА. Мы, наверно, уже пойдем.

ОТЕЦ. Я рад, что вы к нам зашли. Теперь нам еще приятнее будет слушать вас.

ТАМАРА немного грустно смеется. Темнота.

 

19

ДОЛИНА и АРНОШТ сидят на скамейке. Молчат.

ДОЛИНА. Наверно, я повешусь.

АРНОШТ. Из-за что?

ДОЛИНА. А я знаю, из-за что? Просто так.

АРНОШТ. Я бы не вешался.

ДОЛИНА. Почему?

АРНОШТ. Это негигиенично. Лучше прыгни с окна.

ДОЛИНА. Да уж, это действительно гигиенично… Да к тому же нет никакой гарантии, при таком низком здании… Стиль модерн не принимал во внимание интересы самоубийц.

АРНОШТ. Потому что тогда никто себе не убивал. Тогда к тому не было причин.

ДОЛИНА. Хорошо ты сегодня играл.

АРНОШТ. Ты слыхал?

ДОЛИНА. Слыхал. Красивую музыку ты сочинил.

АРНОШТ. То был Чайковский.

ДОЛИНА. Значит, Чайковский сочинил красивую музыку.

АРНОШТ. Но и я тоже хотел бы как-то так это сочинит.

ДОЛИНА. Ну и говори, что это ты сочинил. Чайковского все равно никто не знает, каждый тебе поверит.

АРНОШТ. Это неэтично.

ДОЛИНА. Одно тебе негигиенично… другое неэтично… Тебе не угодишь. А на этику наплюй. Этика ушла вместе с прошлым веком. В историю.

АРНОШТ. Ты вещаешь как книга. Не дивлюсь, что к тебе сюда ездит этот редактор.

ДОЛИНА. Он не редактор. Придет еще один раз, и все. Я и сам хочу поскорее это закончить, чтобы спокойно подготовиться к этому повешению. Он должен приехать только на будущей неделе, а мне уже не хочется ждать.

АРНОШТ. Он придет токо один раз?!

ДОЛИНА. А что это ты так испугался?

АРНОШТ. Да ништо. Люблу на него смотреть. Потом играется лучше.

ДОЛИНА. Он приятель моей дочери, этого оставь в покое. И не вздумай его соблазнять.

Смеются.

АРНОШТ. Очен мило ты смеешься. Напоминаешь мне какой-то зверек.

ДОЛИНА. Господи, у тебя что сегодня, гон начался?

Входит МАГДА.

МАГДА. Пан Долина, к вам посетитель.

ДОЛИНА. Я не жду никаких посетителей.

МАГДА. Какая-то женщина.

ДОЛИНА. Дочь?..

МАГДА. Не думаю.

ДОЛИНА встает и идет к дверям. Останавливается.

ДОЛИНА. Вы на меня сердитесь, Магда?

МАГДА. Нет.

ДОЛИНА. Вы со мною так холодны.

МАГДА молчит.

Ну, прошу меня извинить. Я иногда веду себя как грубиян, простите. (Уходит.)

АРНОШТ. Он вас очен любит.

МАГДА. Меня это сильно задело, даже не знаю, как мне теперь с ним себя вести. И в ваших глазах он так некрасиво меня выставил…

АРНОШТ. Не делайте с того никаких проблем. Я привык к много худшим вещам. Он не хотел сделать ничего плохого. Он слишком сенситивный.

МАГДА. Ведь и я его очень люблю. И чувствую, что он мучается.

АРНОШТ. Он из таких, кто должен мучиться, чтобы пережить. Понимаете?

МАГДА. Сегодня вы прекрасно играли. Это вы сами сочинили?

АРНОШТ (колеблется). Ага. С такем трудом, но сам. Снова на меня дохнула какая-то муза.

Темнота.

 

20

ДУШАН и ЭГОН сидят в пивной, пьют пиво. Они уже немного навеселе и настроены на философский лад.

ДУШАН. С этой Магдой я связался только для того, чтобы смочь доказать самому себе, что я еще кое-что могу. Можешь ты это понять?

ЭГОН. Если кто-то хочет смочь доказать себе, что кое-что может, это я еще понять могу. Но ее-то это задело.

ДУШАН. Кто бы говорил. В свое время ты сам утверждал, что всегда кому-то приходится играть роль жертвы.

ЭГОН. Мне уже не хочется жить как на поле сражения. Ах, пипец… Знаешь, о чем я мечтаю? Об упорядоченной жизни. О семье, о детях…

ДУШАН. Да? Так поменяйся со мной.

ЭГОН. Как дела у Терезы?

ДУШАН. С минуты на минуту родит.

ЭГОН. Как странно.

ДУШАН. Что?

ЭГОН. Что моя бывшая подружка… любовь всей моей жизни скоро родит ребенка от моего лучшего друга.

ДУШАН. И что в этом странного? Такова жизнь.

ЭГОН. Понятно. Я уже, наверно, пьян.

ДУШАН. Я не хотел изменять Терезе. Понимаешь?

ЭГОН. Понимаю.

ДУШАН. Я сказал ей, что ты мне тогда говорил.

ЭГОН. Что?

ДУШАН. Что ты все время о ней думаешь и что она была женщиной твоей жизни.

ЭГОН. Ты придурок. Я же тебе говорил, чтобы ты ей это не говорил.

ДУШАН. Так и не надо было мне это говорить. Если хочешь сохранить тайну, держи ее при себе. Это слова Долины…

ЭГОН. И что она на это сказала?

ДУШАН. Что не понимает меня. Не могу сказать, что она счастлива со мной. А с тобой была бы.

ЭГОН. Не была бы. Со мной никогда не будет счастлива ни одна женщина.

ДУШАН. Ты что, голубой?

ЭГОН. Может, и так.

ДУШАН. А я с этой Магдой связался для того, чтобы выяснить, могу ли я еще испытывать страсть. С Терезой я страсти не испытываю.

ЭГОН. Что, у тебя не хочет вставать?

ДУШАН. Не хочет.

ЭГОН. И у меня не хочет.

ДУШАН. Не рановато ли еще?

ЭГОН. Может, курнем?

ДУШАН. Я уже пьян… А ты все еще чатишься?

ЭГОН. Так, изредка.

ДУШАН. Я читал, что где-то в Южной Англии в одной психушке есть такое отделение, куда ходят шизофреники, которые от сидения в чатах заработали себе раздвоение личности. От этого ведь запросто можно сойти с ума. Понимаешь, в Интернете ты можешь быть абсолютно кем угодно. (Фальшиво напевает.) «Зеркало снов… с ней можешь быть…»

ЭГОН. Пипец, вот это тема!

ДУШАН. Ты, главное, закрой тему с Долиной. Еще одно посещение, и хватит.

ЭГОН. Из этого теперь выйдет сценарий. Я чувствую.

ДУШАН. Эту фразу за все время, что я тебя знаю, ты говорил уже раз тысячу.

ЭГОН. Завтра я пойду к нему, давно не мог собраться. Снова завалила работа.

ДУШАН. В рекламе?

ЭГОН. В рекламе, кое-какие переводы и другая ерунда.

ДУШАН. Смотри не затягивай, Долина хочет уходить.

ЭГОН. Правда?

ДУШАН. Правда. Похоже на то…

ЭГОН. Это разве возможно? Я думал, что от вас не уходят… что к вам люди приходят доживать…

ДУШАН. Не всегда… Бывает, что складываются непредвиденные обстоятельства…

Молчание.

ДУШАН. Раз уж я такая свинья, выдать тебе секрет?

ЭГОН. Ты переспал с Арноштом?

ДУШАН. Случилось так, что к Долине стала приходить одна женщина. Наверно, он в нее влюбился. Стал просто другим человеком. И хочет уйти из-за нее.

ЭГОН. Да ты что?!

ДУШАН. Я серьезно.

ЭГОН. Пипец, вот это действительно сюжет!

ДУШАН. Немного с горчинкой…

ЭГОН. С горчинкой? Просто фантастический…

ДУШАН. Это твоя мать.

Темнота.

 

21

В квартире родителей ЭГОНА. На улице идет дождь. ОТЕЦ одевается и берет зонт, собирается уходить. Вбегает ЭГОН, весь промокший. Смотрит на ОТЦА.

ЭГОН. Ты ничего мне не скажешь?

ОТЕЦ. Салют!

ЭГОН. Что?!

ОТЕЦ. Ты что, тоже оглох? В твоем-то возрасте? Привет, говорю.

ЭГОН. Где мама?

ОТЕЦ. Ушла.

ЭГОН. Как ушла?

ОТЕЦ. Обыкновенно, собрала чемодан и ушла.

ЭГОН. Куда она ушла?

ОТЕЦ. Куда — не знаю, зато знаю с кем. С Долиной, представь себе. Она все никак не могла вспомнить название того сериала, ну и решила пойти и спросить его…

ЭГОН. Отец!! Но что же она все-таки сказала?

ОТЕЦ. Кому?

ЭГОН. Тебе!

ОТЕЦ. Мне? Что уже не хочет больше умирать, что имеет право на жизнь, что в Америке обычное дело начинать все заново в шестьдесят лет…

Сцена в ретроспективе.

МАТЬ упаковывает чемодан. Она в смятении. ОТЕЦ молчаливо за ней наблюдает.

МАТЬ. Я не хочу больше умирать, я имею право на жизнь. В Америке обычное дело начинать все заново в шестьдесят лет. Молчишь?

ОТЕЦ. А что я могу сказать?

МАТЬ. Ну не знаю, например, попытайся меня отговорить, попроси, чтобы я осталась…

ОТЕЦ. Не уходи. Останься… Это не работает… Я вижу, что ты решилась. Я же знаю, как ты себя ведешь, когда на что-то решишься.

МАТЬ. И ты так просто позволишь мне уйти после тридцати трех лет супружества?

ОТЕЦ. А что мне делать? Я просто огорошен.

МАТЬ. И понятно почему. Ты должен понять. Это как гром среди ясного неба. Да, знаю, я использовала метафору. Он тронул меня, очаровал. Мы дополняем друг друга.

ОТЕЦ. Он знает наизусть численность населения в государствах, которые ты рисуешь на стекле.

МАТЬ. Не будь циником. Мы дополняем друг друга абсолютно во всем. Этот человек открыл мне двери в совсем иной мир, пойми это.

ОТЕЦ. Что — это?

МАТЬ. Это ты должен понять.

ОТЕЦ. Это я никогда не пойму.

МАТЬ. Пожалуйста, позволь мне уйти. Не делай все еще сложнее, чем есть на самом деле. Мы же с тобой последние десять лет почти и не разговаривали, да мы даже не жили. Он меня освободил, иначе я бы тут сгнила!

ОТЕЦ. А что мы делали последние десять лет?

МАТЬ. Ты играл в спортлото и ходил смотреть на поезда…

ОТЕЦ. На людей…

МАТЬ. …на людей, а я рисовала на стекле флаги государств.

ОТЕЦ. Я думал, что нас все это устраивает. Что это просто определенный уровень, такой левел.

МАТЬ. Что за левел, я тебя умоляю! Еще удивляется, в кого наш Михал пошел. А у меня еще есть желания, мечты, у меня еще свои потребности… я женщина…

ОТЕЦ. Что — ты?

МАТЬ. Я женщина. Женщина.

ОТЕЦ. А почему ты мне ничего такого не говорила?

МАТЬ. Я думала, ты это замечал.

ОТЕЦ. Что ты женщина, я замечал, но об этих желаниях, об этом почему ты мне не сказала?

МАТЬ. Потому, что с тобой уже совершенно невозможно разговаривать. Ты потерял не только обаяние, шарм, чувство юмора…

ОТЕЦ. Слух…

МАТЬ. Слух… ты потерял и речь.

ОТЕЦ. Зато стал лучше видеть.

Возвращение к предыдущей сцене разговора ЭГОНА с ОТЦОМ.

ЭГОН. И ты позволил ей так просто уйти?

ОТЕЦ. А что я мог, по-твоему, сделать?

ЭГОН. Ты позволил уйти к какому-то спившемуся актеришке женщине, с которой прожил тридцать три года?

ОТЕЦ. Да еще и к коммунисту.

ЭГОН. Отец! Опомнись!

ОТЕЦ. Вот это сюжет, а?

ЭГОН. Это не сюжет, черт побери, это твоя жизнь!!

ОТЕЦ. Черт побери! Что это тебе вдруг не понравилось? Тебе, человеку, который запросто крадет сюжеты из каких-то там чужих жизней.

ЭГОН. Отец!!

ОТЕЦ. Не кричи на меня. Наверно, ее не устраивало то, что я потерял либидо.

ЭГОН. Я тоже потерял либидо, а ведь мне на тридцать лет меньше, чем тебе.

ОТЕЦ. Ты потерял кроме либидо еще и искру… раз уж зашел разговор.

ЭГОН. При чем здесь моя искра, речь о том, что от тебя ушла жена, а ты ничего не делаешь!

ОТЕЦ. Речь и о твоей искре тоже.

ЭГОН. Хорошо. Речь о моей искре, которую я потерял. Но мамы-то тут нет.

ОТЕЦ. Мама имеет на это право. Пусть попробует.

ЭГОН. Что? Пусть попробует?

ОТЕЦ. Сядь.

ЭГОН. Зачем мне садиться?

ОТЕЦ. Я кое-что тебе расскажу, и лучше, чтобы ты при этом сидел.

ЭГОН растерянно садится.

Я однажды тоже попробовал. В самую неожиданную минуту. Твоя мама была как раз тобой беременна, когда я собрал чемодан и точно так же от нее ушел. Я ушел от беременной жены к другой женщине, потому что был уверен, что так и надо. Это называется помутнением сознания. Такое оправдание для подлецов. А на самом деле… как бы выразиться поприличнее… Короткое замыкание. Конечно, это еще прилично сказано… Одним словом, я ушел и стал жить с другой женщиной. Мы собирались уехать вместе в Канаду. Хотели начать там все сначала. Но в конце концов она уехала одна. Без меня. С другим, который был повыше ростом и побогаче… Поэтому не эмигрировали и мы с мамой… хотя тоже хотели… мама не могла себе представить, что однажды где-нибудь встретит ее… там за границей… в этой Канаде. Потому что туда должны были уехать и мы. И хотя я к маме вернулся, все равно навсегда остался подлецом. Мама мне никогда это не припоминала, она же такая великодушная. Для нее было очень важно, чтобы ты не узнал этого о своем отце… Она в два раза великодушнее, чем мы с тобой, вместе взятые.

Мертвая тишина. Словно на миг остановилось время.

Так вот, мама имеет на это право… Мне надо идти, а то закроют.

ОТЕЦ расправляет зонт, собирается уходить. ЭГОН сидит неподвижно. Он в шоке.

ЭГОН. Отец.

ОТЕЦ. Что?

ЭГОН. А потом ты маме изменял?

ОТЕЦ. Я должен отвечать?

ЭГОН. Должен.

Молчание.

ОТЕЦ. Нет. Больше никогда… Не ожидал?

ЭГОН. Не ожидал. (У него в глазах слезы, за которые ему не стыдно.) Отец…

ОТЕЦ. Что?

ЭГОН. Я тебя ужасно люблю.

ОТЕЦ. На улице только дождь или еще и ветер?

ЭГОН. Еще и ветер.

ОТЕЦ. Ну и мерзость. Снова всю дорогу будет выворачивать зонт. Тебе не кажется, что как-то слишком часто идет дождь? Может, скоро будет потоп. Было бы самое время. А нам пора бы строить ковчег.

ЭГОН. У Терезы и Душана родился сын.

ОТЕЦ. Это хорошо, мужики нужны. Нужно новое поколение. Совершенно новое. (Уходит.)

ЭГОН остается на сцене один. Он вот-вот заплачет. Давно уже он не плакал. Но если бы сейчас у него спросили, он ответил бы, наверно, что счастлив. Темнота.

 

22

Немая сцена. АРНОШТ играет на рояле, МАГДА сидит за компьютером, переписывается в чатах, это новое занятие стало для нее неодолимой страстью, благодаря анонимным разговорам по Интернету она становится наконец такой, какой хочет быть, ДОЛИНА пакует чемодан, его движения продуманны и размеренны, мать ЭГОНА ожидает с чемоданом перед железными воротами, на нее льет дождь, ОТЕЦ сидит на лавке на перроне, пытаясь удержать над головой зонт, ДУШАН сидит у постели, на которой лежит ТЕРЕЗА с маленьким ребенком, и держит ее за руку, ЭГОН целуется с ТАМАРОЙ, неспеша снимает с нее одежду и несет к кровати. Все поют на медленный тягучий мотив песню с такими словами:

Темнота.

 

23

ТАМАРА и ЭГОН лежат на постели. ЭГОН курит.

ЭГОН. Ты что-нибудь получила от этого?

ТАМАРА. И ты еще спрашиваешь?

ЭГОН. Потому что не знаю.

ТАМАРА. Да, я получила от этого чудесное ощущение. У меня всегда от этого чудесное ощущение.

Молчание.

Я встретила сегодня Терезу с младенцем.

ЭГОН. Да что ты. И на кого он похож?

ТАМАРА. На тебя.

ЭГОН. Это что, юмор времен наших отцов?

ТАМАРА. Нос у него — Душана, а губы Терезины.

ЭГОН. Думаешь, у всех нас есть столько всего от других? Например, от родителей?

ТАМАРА. У кого-то больше, у кого-то меньше…

ЭГОН. Я бы хотел, чтобы у моих детей было все свое… ТАМАРА. Не иметь ничего от тебя — это бы им, наверно, не грозило. А я не могла бы в этом поучаствовать?

ЭГОН. В чем?

ТАМАРА. Ну, в твоих детях…

ЭГОН. В качестве няньки?

Смеются.

ТАМАРА. Слушай…

ЭГОН. Слушаю.

ТАМАРА. Во мне что-то бешено растикались биологические часы.

ЭГОН. А я-то думаю, что тут так тикает? Вроде — тик… ТАМАРА. Вроде — так… Мы могли бы вместе сходить полюбоваться на счастливую семейку…

ЭГОН. Ну да, могли бы. Ты бы ничего не имела против? ТАМАРА. Нет.

ЭГОН. Мне с тобой хорошо, понимаешь? У тебя и вправду в глазах любовь. Море любви… Закурим?

Закуривают.

ТАМАРА. Думаю, тебе надо бы согласиться. Я про радио. ЭГОН. Да, наверно. Я зайду к Михне.

ТАМАРА. Мама не звонила?

ЭГОН. Нет. А твой отец?

ТАМАРА. И он тоже.

ЭГОН. Разве все это не странно?

ТАМАРА. Не знаю. Такова судьба.

ЭГОН. Странная судьба. Уйти от человека, который был рядом столько лет…

Входит МАТЬ, сцена с ней может быть и воображаемой, и реальной.

МАТЬ. Кто бы говорил! Ты сам не умеешь ничего другого, кроме как уходить.

ЭГОН. Извини, это совсем другое. Я ни от кого не уходил через тридцать лет.

МАТЬ. Это все равно, через сколько лет. В этом случае — абсолютно все равно. В этом случае время — всего-навсего эпизодический персонаж… Думаешь, у меня нет права на счастье?

ЭГОН. С отцом ты не была счастлива?

МАТЬ. Я была, возможно, довольна, но не счастлива. Я уже не чувствовала любви!

ЭГОН. А сейчас ты ее чувствуешь?

МАТЬ. Сейчас я полна любви, Мишко.

ЭГОН. Не называй меня «Мишко», мама.

МАТЬ. Я — твоя мать и буду называть тебя как хочу… Мне хотелось бы, чтобы ты меня понял. Отец меня поймет… (Плачет.)

ЭГОН. Он уже тебя понял. Не плачь. (Сам готов заплакать.) Думаю, что и я тебя понимаю. У каждого есть право на счастье.

МАТЬ. Силу любви человек может понять по тому, чем он может ради нее пожертвовать.

ЭГОН (смеется). Кто это сказал? Гёте?

МАТЬ (смеется сквозь слезы). Зубоскалить — единственное, на что ты способен.

ЭГОН. Мама…

МАТЬ. И не возражай. Вспомни, сколько тебе лет. Название «молодое поколение» к тебе уже не относится. Так что нечего за него прятаться.

ЭГОН. Господи, да какое же я тогда поколение?!

МАТЬ (растерянно). Ну… среднее. На грани молодого и среднего. Собственно… я не знаю…

ЭГОН (смеется). Мамочка, милая, ну ты и комик…

МАТЬ (неожиданно истерически кричит, резко поменяв тон). Эгон!! Опомнись!! Какую жизнь ты ведешь?!

ЭГОН (озадаченно). Мы ведь сейчас занимаемся твоими проблемами, а не моими?

МАТЬ (медленно). Ты постоянно прячешься за какими-то сомнительными взглядами, а ведь тебе в твоем возрасте уже пора стать членом общества, начать работать на свое будущее. Ты всем пренебрегаешь, ты высокомерный, самоуверенный… думаешь только о себе… Думаешь только о себе. Только о себе!! Ты постоянно прячешься за какую-то свободу… А ты вообще знаешь, что такое свобода?

ЭГОН (еще более озадаченно). Мама. Ты меня очень озадачила.

МАТЬ. Свобода — это ответственность, сынок. Это одна из самых серьезных сторон ответственности в жизни. На тебя свобода свалилась прямо с неба! А мне пришлось вытесать ее из камня… Понимаешь? Мне пришлось стоять за нее босыми ногами на раскаленных углях… Мне пришлось долгие годы копать колодец, чтобы напиться чистой воды и умыть лицо… И когда я потом посмотрела в зеркало, то испугалась своего отражения. За время этой копки я потеряла, просрала, извини, но именно — просрала… всю свою жизнь. Я увидела перед собой в зеркале старуху. Мы ради вас эту Свободу выстояли в очередях, милые дети… и ни хрена за это не получили. (Плачет от отчаяния, ее рыдания глухие, болезненные.)

ЭГОН. Мама, пожалуйста, не кричи… не плачь… Скажи мне еще раз — «сыночек»…

МАТЬ (успокаивается, обнимает сына). Сыночек… Ты не чувствуешь ответственности, ни за кого и ни за что, Михал. Ты не живешь, а просто существуешь. И кончишь однажды точно так же, как твой отец. На перроне. Или в психиатрии. Или в могиле.

ЭГОН. Если уж выбирать, то я, пожалуй, предпочту перрон, правда, и могила тоже не худший вариант… Что ты сейчас рисуешь? Какой флажок?

МАТЬ. С флагами я покончила… Хочу начать рисовать рыб.

ЭГОН. Знаешь, сколько на свете разных рыб?

МАТЬ. Как раз на мою жизнь хватит… (Уходит.)

Тишина.

Возвращение в реальность, в предыдущую сцену разговора ЭГОНА и ТАМАРЫ. У обоих вытаращенные от удивления глаза, словно они увидели инопланетян. Говорят с учащенным дыханием.

ЭГОН. Хотела бы ты меня в мужья?

Молчание.

ТАМАРА. Последние два дня были для меня чудесными, Эгон.

ЭГОН. Ты считаешь дни?

ТАМАРА. Я чувствовала, что между нами уже…

ЭГОН. Мы будем вместе?

ТАМАРА. Мы могли бы.

ЭГОН. Еще пару дней назад я был уверен, что мы разойдемся.

ТАМАРА. Знаю.

ЭГОН. Я привык избегать проблем. Сжигать мосты и уезжать на другой континент.

ТАМАРА. Потому что ты думал прежде всего о себе.

ЭГОН. Каждый думает прежде всего о себе.

Долго занимаются любовью. ЭГОН встает с постели.

Пойду еще немного попишу. Хочу все это переписать. Мой диктофон просто битком набит.

ТАМАРА. Отец тебе много всего наговорил, да?

ЭГОН. Довольно много. Но дело того стоит. Я дам тебе прочитать.

ТАМАРА. Не уверена, что мне это будет интересно. ЭГОН. Будет интересно.

ТАМАРА. Главное — не принимай все это слишком всерьез.

ЭГОН. Говоришь как Цезарь…

ТАМАРА. Почему как Цезарь?

ЭГОН. Да так.

ТАМАРА. Главное, тебе надо все эти слова как следует просеять. Отец всегда любил порассуждать. Он любит слушать самого себя.

ЭГОН. Я тоже люблю слушать самого себя, значит, мы квиты.

ТАМАРА. Хорошо, если так. (Поворачивается на другой бок.)

ЭГОН включает компьютер. Молча смотрит на мерцающий экран. Бросает взгляд на спящую ТАМАРУ. Кликает на какую-то иконку, подключает компьютер к Интернету. Сворачивает самокрутку. Медленно темнеет.

 

24

На лавочке в парке возле дома престарелых сидят МАГДА и ЭГОН.

МАГДА. Я думала, вы уже не придете. Раз уж нет повода.

ЭГОН. Это я случайно. Шел мимо.

МАГДА. Я все еще не могу в это поверить. Случилось столько всего неожиданного.

ЭГОН. Вы еще верите в Бога?

МАГДА. Чем дальше, тем сильнее.

ЭГОН. Бог — интересный. Я вам точно говорю…

МАГДА. Это как же??

ЭГОН. А что там поделывают божьи мельницы?

МАГДА. Мелют.

Смеются.

Вы что-то хотели сказать?

ЭГОН. Да нет, ничего…

МАГДА. Это вам здесь оставил Арношт. (Подает ему кассету.) Сказал, что это для вас. Так что вы не случайно шли мимо. Божьи мельницы…

ЭГОН. Для меня?

МАГДА. Это его последнее сочинение. Ему было очень важно, чтобы я отдала это вам.

ЭГОН. Как он себя чувствует?

МАГДА. Не знаю. Он все еще под интенсивным строгим наблюдением, в самом страшном и тяжелом психиатрическом отделении.

ЭГОН. А когда-нибудь раньше такое случалось?

МАГДА. Что?

ЭГОН. Ну, чтобы в доме престарелых кто-нибудь пытался совершить самоубийство?

МАГДА. За время, что я тут, такого не было. Правда, за пару дней до того, как я поступила, повесился какой-то художник. У него это вышло.

ЭГОН. Да, сфера искусств несет в себе определенный риск… А может быть, у того художника как раз и не вышло, раз у него все получилось. И Арношт, может быть, хотел, чтобы у него не получилось. Может, он просто хотел этим что-то сказать, понимаете… Может, он не хотел умереть насовсем.

МАГДА. Не понимаю.

ЭГОН. Да, все равно. Я пойду, Магда.

МАГДА. А вы не знаете, когда вернется пан доктор? Вы с ним не в контакте?

ЭГОН. В контакте. Он хочет остаться в декретном отпуске, его жена начала снова выступать на подиумах и зарабатывать деньги. Ну а муж сидит с ребенком. Новые времена. Третья эра, как говорит Долина.

МАГДА. Так передавайте ему привет.

ЭГОН. Долине?

МАГДА. Пану доктору. (Задумчиво глядя на Эгона.) Душану…

ЭГОН. Передам. У тебя кто-нибудь есть, Магда?

МАГДА. Почему вы спрашиваете?

ЭГОН. Прости, глупый вопрос.

МАГДА. Вы чатитесь?

ЭГОН. Что??

МАГДА. Я имею в виду, переписываетесь в чатах по Интернету?

ЭГОН. Очень редко. И то давно.

МАГДА. А у меня, должна вам признаться… У меня уже от этого… зависимость. Я недавно познакомилась с одним удивительным человеком. Это как игла в стоге сена. Мы договорились встретиться, но в конце концов я туда не пошла.

ЭГОН. Почему?

МАГДА. Потому что я описала себя совсем не так, как на самом деле. Примерно месяц мы разговаривали каждый день. То есть каждую ночь. Меня это волновало. Физически… Представляете, он из этого же города, нам все время было о чем поговорить… Мне даже казалось, что я его знаю, что уже давно хожу где-то рядом с ним. Думаю, я влюбилась, но он давно не появлялся в чате. Не знаю, что с ним.

ЭГОН (колеблется). Может, он тоже не пришел на то свидание, потому что тоже боялся открыть правду.

МАГДА. Вы думаете? Чего же ему бояться?

ЭГОН. Того же, чего и тебе.

МАГДА. У меня было чувство, что это… это судьба.

ЭГОН. Анонимная правда вполне может только притворяться судьбой.

МАГДА. Красиво сказано. Только я этого не понимаю.

ЭГОН. Не важно. Так, по крайней мере, не забудешь. Недалеко от Лондона есть психиатрическое отделение для тех, кто свихнулся как раз на этой правде из Интернета. Так что смотри не переборщи с этим чатом… Что, если все это в конце концов совсем другое?

МАГДА. Это говорил и Долина…

ЭГОН. Вот видишь, все это уже тут не только было, но обо всем уже было и сказано. В том-то весь пролет… Будь здорова, Магда, мне пора идти. Пойду на радио, вечером у меня эфир.

МАГДА. Буду вас слушать, как всегда. Я рада, что вы вернулись. Вы очень нравитесь мне, пан Эгон. Вы хороший человек. В вас тоже легко можно влюбиться…

Эгон уходит. Магда остается на лавке одна, последнюю фразу произносит скорее про себя, по ее лицу катятся слезы. Это слезы облегчения. Темнота.

 

25

ДУШАН сидит с ТАМАРОЙ за столиком уличного кафе, они пьют кофе.

ТАМАРА. Все так, как и должно быть. Никаких случайностей.

ДУШАН. Ляг на воду и плыви по течению… все было правильно… плыви по течению…

Молчание.

…и вода принесет тебя к убеждению, что даже неправильный человек может быть тем самым, твоим. Проще говоря, даже неправильный выбор может быть верным.

ТАМАРА. Перестань.

ДУШАН. Я не могу не говорить об этом, когда мы с тобой наедине.

ТАМАРА. Поскорее бы пришла Тереза.

ДУШАН. Я представляю себе, как мы все вчетвером пойдем как-нибудь на ужин, а потом я уйду с тобой, а Эгон с Терезой.

ТАМАРА. Ты слишком часто ходишь в кино. Это наверняка из какого-нибудь фильма…

ДУШАН. В последний раз я ходил с тобой.

ТАМАРА. Давай не будем больше никого и ничего искушать, у тебя отличная семья… ты сам говорил, что ребенок — это путь… и у нас с Эгоном вроде все утряслось…

Подходит ТЕРЕЗА, она катит коляску.

ДУШАН. Всего за один год моя жизнь полностью изменилась. Понимаешь? Полностью. Надеюсь, что этот путь достаточно широк… если меня случайно занесет в сторону…

ТАМАРА. Случайно? Ты сам говоришь, что случайностей не бывает…

ТЕРЕЗА. Всем привет. Что это у вас такой заговорщический вид?

ДУШАН. Мы тут как раз готовим Третью мировую войну. Каждый против каждого.

ТАМАРА. Привет.

ТЕРЕЗА. А я только что встретила Эгона, он шел на радио. Мы с ним немного поболтали. Я рада, что нам все еще есть что сказать друг другу.

ДУШАН. И мы тут парой слов перекинулись. Но столько, сколько вам двоим, нам и сказать-то, наверно, нечего.

Обе подруги смотрят на него. ДУШАН смеется. На эту улыбку он, видимо, и ловит женщин. Темнота.

 

26

ЭГОН сидит в студии, он ведет свою новую программу «Исповеди», слышны последние звуки песни Тома Уэйтса или чего-то хорошего в этом роде. ЭГОН говорит в микрофон.

ЭГОН. Ну вот, друзья, это был Том Уэйтс, и с вами снова Эгон. Продолжим нашу ночную программу «Исповеди». Сегодня нашим гостем благодаря аудиозаписи будет популярный артист так называемого золотого поколения Ян Долина. Мы прослушаем его последнюю, пятую исповедь, которую я назвал «Третья эра». (Включает запись.)

В эфир льется низкий, отмеченный жизненными невзгодами голос ДОЛИНЫ.

ДОЛИНА (его голос). Развитие? Не знаю я, куда идет развитие. И не знаю, какое сейчас время. Ты задаешь мне сложные вопросы. Время… Ну, скажем, время эгоистов. Хотелось бы сказать, что это меня беспокоит, но не хочу обманывать. У меня такое чувство, будто этот мир куда-то несется… на бешеной скорости и без тормозов. Я не ощущаю себя его частью, слишком старым и глупым себе кажусь. Да, глупым.

Вид в студии. ЭГОН во время монолога ДОЛИНЫ сворачивает самокрутку и разговаривает с кем-то по телефону.

В моем сознании зафиксирован мир, где был еще свой Бог, свои законы, своя суть и правда. Были, конечно, и ошибки, да и сам я совершил множество промахов, но всегда существовала сила, которая могла указать верный путь и мне, и многим другим. Я всегда знал за собой способность прислушаться к голосу, доносившемуся откуда-то сверху, была ли то совесть или смирение, не знаю… Господи, какой же я старый высокопарный болван… вырежь это… Сегодня этого голоса не слышно, он пропал, Бог закрыл от нас свое лицо, как говорит мистер Фридман. Но, думаю, это скорее мы закрыли его лицо. На всякий случай. Из боязни. Потому что мы — всего лишь люди. Я вижу поколение с пустыми глазами, без веры, без стремлений. Я, конечно, ворчливый старикашка, знаю. Но мне не остается ничего другого, как быть ворчливым старикашкой и философствовать… Я чувствую, скоро настанет Третья эра. Закончится эра после рождества Христова, и придет новая… Третья эра.

ЭГОН слушает с открытым ртом, как и все остальные. Во время этого монолога в стране произойдет несколько автоаварий и самоубийств или хотя бы их попыток…

Мы не знаем, какая она будет, что принесет с собой, но предчувствуем, что случится нечто грандиозное. Может быть, ударят страшные морозы и все замерзнет, может быть, нас затопит водой или природа отомстит нам как-то по-другому, а может, мы перебьем друг друга сами… И потом начнет нарождаться новая жизнь, вырастет новая трава. Так и должно быть. Придет совсем другое, новое поколение, которое начнет все с самого начала, вернется к самой сути, поймет иные ценности… как само себя. Начнет созидаться новая эпоха, которая вернет к жизни высшие ценности. Но если Третья эра не наступит, то человечество будет ввергнуто в ужасающую пропасть нетерпимости, насилия, алчности и чудовищного порабощения. Человечество уже на пути к столкновению с планетой под названием Эгоизм. Единственное, что поддерживает меня сегодня… это надежда… Погоди. Это все глупости. Вырежь это, эту последнюю фразу… Знаешь что, вырежь-ка ты все это, я не хочу выглядеть под конец как сентиментальный и пафосный апокалиптический пророк…

ЭГОН. Надеюсь, маэстро простит меня за то, что я оставил его слова в изначальном звучании, я уверен, самое привлекательное, что отличает наши ночные исповеди, — это их аутентичность… А здесь, думаю, была настоящая бомба. Редко нам удается услышать нечто настолько пограничное. Нечто между жизнью и смертью, прямо на этой тоненькой струне… Ну, если это и есть Третья эра, я обеими руками за… Дорогие друзья, вся наша слушательская аудитория, если у вас хватило выдержки досидеть допоздна с радиостанцией «В13», желаю вам спокойной ночи и рад буду встретиться с вами снова через две недели, когда вы услышите исповедь забытого ныне композитора Арношта Шварца. А пока в качестве пригласительного билета предлагаем вам прослушать его музыкальный подарок, последнее сочинение маэстро для фортепьяно. Итак, мировая премьера на радио В13. А я, ваш ведущий у микрофона и микшера Эгон, прощаюсь с вами. Good night and have a nice dreams. (Включает музыкальный номер.)

В эфире звучит Чайковский. ЭГОН сначала огорошен, потом улыбается и начинает громко хохотать, его искренний смех перекрывают мощные звуки фортепьяно.

 

27

На железнодорожном вокзале. ОТЕЦ сидит на лавке перрона, в руках держит сумку. К нему подсаживается МАТЬ.

МАТЬ. У вас тут свободно?

ОТЕЦ. Можете говорить мне «ты».

МАТЬ. Я — Гана.

ОТЕЦ. Михал.

МАТЬ. Куда едешь?

ОТЕЦ. В Берлин.

МАТЬ. Там бы мне хотелось побывать.

ОТЕЦ. У меня как раз есть лишний билет.

МАТЬ. А что мы там будем делать?

ОТЕЦ. Описаем руины социализма, погуляем и поедем домой…

МАТЬ. Не слишком ли поздно?

ОТЕЦ. Лучше поздно, чем никогда.

МАТЬ. Это правда. Это ты хорошо сказал. Как когда-то. (Становится сентиментальной.)

ОТЕЦ. Не будь сентиментальной.

МАТЬ. Да. Извини. А что, если нас за писанье в общественном месте оштрафуют?

ОТЕЦ. Мы можем себе это позволить. (Показывает на сумку.) Главный приз.

МАТЬ. Я знала, что ты когда-нибудь выиграешь. А почему с тобой не едет Она?

ОТЕЦ. Кто — Она?

МАТЬ. Та, к которой ты ходишь все время и называешь ее «брокерская компания» или «центральный вокзал». Загадочная незнакомка, которую я никогда не видела…

ОТЕЦ (выглядит озадаченным). Погоди, погоди… ты имеешь в виду — любовница?

МАТЬ. Если любовница — от слова «любить», то не любовница, потому что ты уже любить не можешь… по крайней мере, меня… поэтому я и зову ее так загадочно: та, к которой ты ходишь, когда покидаешь меня…

ОТЕЦ (смеется добрым искренним смехом старого человека, который мы слышим от него впервые). Ну это ты пальцем в небо попала, милая…

МАТЬ. Милая… ты давно меня так не называл.

ОТЕЦ. Ты серьезно? Как это тебе в голову пришло?

МАТЬ. Я же тебя знаю…

ОТЕЦ. Любовница. Моя тайная любовница… Что я, Бетховен?

МАТЬ. Ты лучше, чем Бетховен…

ОТЕЦ. Погоди, погоди… И ты серьезно все эти годы думала, что у меня есть любовница?

МАТЬ. Я надеялась, что нет.

Молчание.

ОТЕЦ. Да, вот это действительно неожиданность.

МАТЬ. А ты меня ни о чем не спросишь? Мы две недели не виделись… почти три. Ничего тебя не интересует?

ОТЕЦ. Интересует… У тебя краски с собой?

МАТЬ. Краски? Разумеется. В поезде я буду рисовать акулу мако, синюю акулу и лимонную акулу.

ОТЕЦ. Так доставай их, и возьмемся за дело. Не будем терять время.

МАТЬ. За что возьмемся?

ОТЕЦ. Ты говорила, что, если я выиграю в спортлото, ты нарисуешь у себя на лице флаг Уганды, пойдешь в «Теско» и будешь кричать «Уганда, вперед!»… «Теско» я тебе прощаю… иначе опоздаем на поезд…

МАТЬ. Но я не смогу без большого зеркала.

ОТЕЦ. Я смогу. Давай краски.

МАТЬ подает ему краски.

Только я боюсь спутать Уганду с Уругваем. Нужны твои инструкции.

МАТЬ описывает флан Уганды, ОТЕЦ рисует его на ее лице. Они разговаривают и смеются.

МАТЬ. Но это требует сноровки… раздели пространство на шесть полос, то есть лент… начинай сверху… черная, желтая, красная, черная, желтая, красная…

ОТЕЦ. А посередине белый круг, а в нем галльский петух…

МАТЬ. Ты знаешь флаг Уганды?

ОТЕЦ. Я тебя умоляю, флаг Уганды знает каждый ребенок… Можешь ты мне наконец объяснить, почему у тебя именно такое хобби, почему ты рисуешь флажки на стекле?

МАТЬ. У человека должна быть хотя бы пара своих секретов…

Слышен отдаленный шум поезда.

Сначала надо уйти, чтобы потом вернуться. Понимаешь?

ОТЕЦ. Колумб?

МАТЬ. Ах уж этот ваш юмор. Жизнь!

ОТЕЦ. Ну вот, уже приближается.

Медленно темнеет. В темноте МАТЬ кричит: «Уганда, вперед!» Ее крик похож на крик оргазма. Оба смеются, как смеются старые, добрые, большие люди… Немного нежности в финале не помешает…

Конец.