(Трагикомедия)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

МАРЕК.

ШЕРИФ.

МОНИКА.

ДОКТОР.

ЛУПИНО.

БЛАНКА.

ФИЛИПП.

СВЕТАК.

СИРИУС.

ДЕВУШКА.

________________

 

Действие 1

Перламутрово-матовыми красками светятся круглые стеклянные знаки зодиака: Рак, Лев, Скорпион, Дева, Козерог, Стрелец, Овен, Рыбы, Близнецы, Телец, Водолей и Весы — художественное оформление современного интерьера. В пастельно-светло-сером пространстве виднеются восемь черных пятен — восемь фигур в темных вечерних одеждах. Одетые в форму, они неподвижно стоят на рампе, молча глядя перед собой.

ШЕРИФ. Как далеко сегодня видно!..

ДОКТОР. Наш старый город… и наша старая река…

БЛАНКА. Все такое близкое… и такое далекое…

ФИЛИПП. Девять километров. Или двадцать пять лет!

СИРИУС. По реке плыли плотогоны… Вода была чистая, а после купания мы легли под ольху.

ЛУПИНО. Говорят, две тысячи лет тому назад там восседал этот… (Доктору.) Ну, тот, как его звали…

ДОКТОР. Цезарь Марк Аврелий.

БЛАНКА. Боже мой, и туда, наверх, сколько раз мы ходили!.. Тогда здесь еще совсем ничего не было… только густой ельник, под которым краснели рыжики…

ШЕРИФ. А там, на теплых скалах, было полно гадюк…

СВЕТАК. Теперь здесь асфальт… гостиница… мотель… А в здоровом горном воздухе приятно пахнет высокооктановым бензином.

ФИЛИПП (к Лупино). Приятель, а тебя в горы как-то совсем не тянуло!

ЛУПИНО. Мотор немного перегревается, а вообще-то нет ничего лучше «Волги». Ездит как танк.

СВЕТАК. Хотел бы я иметь ваши заботы, ребята!

ЛУПИНО. У тебя есть машина?

СВЕТАК. Нет. Я коплю на вертолет.

МОНИКА (нетерпеливо). Послушайте… Послушайте же! (В наступившей тишине слышится нежный приближающийся звук колокольчика идущего стада. Моника, как зачарованная, слушает.)

МОНИКА. Не знаю, поверите ли вы мне… Я уже, наверное, года три не видела корову! (Тишина. Все слушают звон колокольчиков.)

ШЕРИФ Это одна из самых старых мелодий, которую мы забываем… (Тишина, слышен только чистый разливающийся звон колокольчиков.)

ДОКТОР (цитирует), «…тот, как видишь, позволил моим коровкам бродить, а мне на полевом стебельке песню играть…»

ЛУПИНО. Марк Аврелий?..

ДОКТОР. Вергилий.

ЛУПИНО (бормочет). Стебелек… Стебелек… (Доктору.) А как на латыни будет, например, «офсайд»?

БЛАНКА. Ах, Лупино, ты знал на латыни только одно слово! Servus!.. Я как сейчас вижу… ты медленно тащишься к доске… да, ты сидел здесь… за изрезанной партой передо мной… (Изображает в пространстве старый класс.) Здесь был проход, а там — кафедра…

СИРИУС. Там, наверху, висел крест…

ДОКТОР. Здесь стояла печь… там была раздевалка…

МОНИКА. Зимой на одежде таял снег… От нее пахло сыростью, как будто она тлела…

СВЕТАК. На географии под этой одеждой хорошо дремалось.

ШЕРИФ. А здесь находились четыре окна… За месяц перед выпускными экзаменами вынуждены были их завесить…

БЛАНКА. А под ними благоухали липы…

МОНИКА. Когда дул ветер… липовый дождь медленно падал в реку. (Тишина. Слышны звуки колокольчиков, доносящиеся от идущего стада. Одноклассники как будто что-то старались прочувствовать, что-то вдохнуть в себя, словно хотели уловить неуловимое.)

СВЕТАК. Гимназию уничтожили — санация. И липы ликвидировали. Вырубили всю набережную и проложили реку. Теперь она течет прямо, как доска.

ШЕРИФ (возле «окон»). Не странно ли это?.. Я еще чувствую аромат тех лип… Он у меня в носу… тот старый, медовый липовый запах… возможно, это связано с памятью ощущений или с…

ФИЛИПП. Кордош! Не разглагольствуй!.. И сядь!.. (Сидя за «кафедрой», пародирует слегка хрипловатым голосом.) Класс, садиться! (Официальным тоном.) Садитесь, уважаемые! И точно так, как двадцать пять лет тому назад! (Одноклассники послушно садятся за «парты», стараясь сохранить старый порядок. Некоторые не могут вспомнить свое место и беспомощно мечутся.)

БЛАНКА. Не туда, Моника! Ты ведь не сидела около окна!

МОНИКА. Конечно, около окна. Я помню, как зимой там гудел ветер!

ДОКТОР. Да нет же, Бланка права! Ты сидела возле прохода! Так что мы могли заглянуть тебе под юбку!.. (Смех, переполох, все «рассаживаются».)

ФИЛИПП (пародирует, пощипывает свои невидимые усы). Тишина, пожалуйста! И прошу вас, не сутультесь, пожалуйста!.. Весь класс — сидеть прямо! Это относится и к тебе, Кордош! (Показывает на Шерифа.) Выпрямись, парень, вот сгорбишься и станешь похож на неандертальца!

БЛАНКА. Точно! Оригинал был этот Сумец!.. (Остальным.) Неандертальцы — это было его излюбленное ругательство.

ФИЛИПП (на гражданский манер). А теперь — всем внимание! Я покажу вам фокус!.. (Как по мановению волшебной палочки, достает бокалы и бутылку шампанского. Взрыв. Класс шумит с обязательным удивлением: о-о-о! Филипп разливает.)

Как видите, фокус удался! (Стоит за «кафедрой» и, как бы совершая обряд, поднимает бокал.) Милые одноклассники!.. Вы, голодранцы, у меня такое ощущение, что я вижу перед собой совсем чужих, малоприятных людей! Честное слово: что мы теперь знаем друг о друге? Запустили нас на разные орбиты, и мы летим, летим… время от времени подмигнем друг другу, привет, целую ручки, честь имею, как поживаешь, старый остряк, и — летим дальше, а за нами — огненный шлейф! Огненный шлейф времени, желаний, но сегодня вечером мы всё исправим: сегодня вечером мы остановимся!.. (Проходит с подносом между «лавками», наливает шампанское.)

ШЕРИФ. Сегодня вечером мы остановим время!.. Предлагаю принять резолюцию, единогласно и без возражений…

МОНИКА. Как обычно…

ШЕРИФ. …принять резолюцию по поводу того, что мы стали на двадцать пять лет моложе! Кто согласен, поднимите руку!.. (Фигуры в черном дружно поднимают правые руки. Все, кроме Светака.)

БЛАНКА. На двадцать пять лет!.. Ах, с этим, однако, трудно не согласиться, Шериф!

СВЕТАК. Я воздержался от голосования. Но, если надо… (Дисциплинированно поднимает руку.) За все, что угодно… и против чего угодно.

ШЕРИФ. Бланка, ты еще помнишь, как меня зовут? Шериф!.. (Обрадованный вспоминает.) А это был Светак… или нет? Вино, женщины, пение — мир прекрасен! Любопытно, что осталось от этого… Дежко!

СВЕТАК (сухо). Тысяча четыреста двадцать крон и неоплачиваемые переработки. (Пьет.) И не зови меня Дежко. Полагаю, что меня зовут Эмиль.

ШЕРИФ. Ах, Эмиль! Извини, право, я… Это был ведь Сириус! Наш астроном! Небесное созвездие Гончих Псов!..

ДОКТОР. Он любил Млечный Путь и одноклассницу Монику. К сожалению, и то и другое было недосягаемо.

ЛУПИНО (Монике). Однажды я сообщил ему, что ты уже не девственница. Знаешь, что он сделал?.. Бросил в меня красный бильярдный шар, но попал в старого Имре, который как раз нес восемь порций супа из рубца четырем совершенно пьяным гардистам!

СИРИУС. Действительно жаль, что я не попал тогда в тебя!

МОНИКА. А я ни о чем не знала (Сириусу.) Ты был в меня влюблен?..

СИРИУС молчит, улыбается.

ЛУПИНО. Как конь!

ФИЛИПП (отпивает). Да здравствуют старые времена! Да здравствуют наши старые ученические влюбленности!.. Вспотевшие ладони и темные скамейки в парке! К черту — да здравствует наша молодость!..

ШЕРИФ (допивает). Моника была наша всеобщая любовь, ангел класса, наша вечная и недоступная Дева!

МОНИКА. Между прочим, я уже трижды разведена.

БЛАНКА. Трижды?.. (Ужасается.) Бога ради, что ты творишь, Моника?

МОНИКА. Система. Сначала выхожу замуж, потом — развожусь. А в свободное время немного перевожу. Три мужа и восемь книг. Переводы у меня получаются, мужья — нет.

ДОКТОР. Моника у меня перманентно разводится. С ней легко: никаких скандалов, безобразий, Моника — интеллигентка.

МОНИКА. Ты думаешь? Мои мужья придерживались обратного мнения.

ФИЛИПП (поднимает бокал). Да здравствует Лупино! Боже мой, вот это был экземпляр!.. Он регулярно писал слово «лиса» через «ы», а такие слова, как «сыр» или «рыба», через «и»!.. Вы помните, как его показывали школьным инспекторам!..

ЛУПИНО (смеется). Что было, то было… Сейчас я — ассистент на факультете!

ДОКТОР. Однако потом… потом его показывали переполненным стадионам! И народ хлопал его гениальным ножкам!

ЛУПИНО (скромно). Не всегда. Иногда и ругали, свистели, протестовали… Но случалось, после матча выносили на руках…

СВЕТАК. Или на носилках.

ЛУПИНО. Здорово было… (Светаку.) Понимаешь, травмы — это еще не самое страшное… Страшнее, когда приходят они… Когда приходят молодые…

МОНИКА. Тогда — конец. Но ведь это нормально, Лупино.

ЛУПИНО (покорно). У них все другое, другие легкие-другое дыхание, и как только они придут — собирай манатки… Повесишь бутсы и… Вдруг ты — пустое место… Никаких фотографий… никаких интервью… Всего один миг — и ты как бы не существуешь…

ШЕРИФ (деловито). Это зависит от того, чем человек занимается.

МОНИКА. А ты не боишься молодых, Шериф?

ШЕРИФ (добродушно). Что я — футболист?

ЛУПИНО. Между прочим, игрок хотя бы знает, когда надо уходить… когда он уже не нужен… (Шерифу.) У нас это трудно распознать! (С горечью.) Но это несправедливо… Лучшие годы человек проведет на газоне, бегает, забивает, ломает ноги, свои и чужие, и вдруг даже ни один пес о тебе не вспомнит! (Пьет.) Сейчас воскресные дни проводим спокойно. Садимся с детьми в машину и едем собирать камешки для аквариума.

БЛАНКА. У тебя такие маленькие детки?..

ЛУПИН (смеется). Хороший футболист сначала выдает результаты. А уже потом — детей.

Сразу становится тихо. Никто не смеется. Разговор вязнет.

В чем дело?.. Ведь я пошутил.

МОНИКА (Бланке). У тебя сколько детей? Один… два… три?..

БЛАНКА. Два красавца… вот такие! (Показывает выше головы. Затем). Откуда у тебя этот материал, Моника?

МОНИКА. Я уже и не помню.

Снова тишина.

ШЕРИФ. Но… нас как-то мало собралось!

СВЕТАК. Ровно столько для того, чтобы приятно поскучать.

ШЕРИФ (Филиппу). Как ты все это организовал, приятель?..

ФИЛИПП. Дело обстоит таким образом, что некоторые прийти уже не могут, потому что… (Жесты.) Последним нас покинул Самко Цабан… бедняга, говорят, упился до смерти…

БЛАНКА. Да, я знаю его жену, мы встретились на похоронах. (Пауза.) Она выглядела очень отдохнувшей…

СВЕТАК (иронично). В самом деле?..

ФИЛИПП (оживленно). А те, которые смогли… (Он достает какую-то бумажку.) Десять человек вообще не ответили, свиньи! Конечно, в их числе и пан лауреат Янко Чечман!

МОНИКА. Вероятно, он не мог преодолеть свое негативное отношение к неоплачиваемому труду.

ФИЛИПП. Семеро откликнулись, приветствуют, сожалеют, не могут и тому подобное. Йожо Фурдик оформил страхование жизни и сразу же тяжело заболел, Мелеговы как раз переселяются… Карчи Богуш купил списанную служебную машину, он сердечно приветствует вас из больницы… Еленка Тиха снова рожает. Одним словом… Сплошные отговорки.

МОНИКА. Елена?.. После сорока? Господа, вот это старательность!

СИРИУС. Алхимик… Алхимик не откликнулся?

ФИЛИПП. Алхимик прислал телеграмму. (Достает из кармана и читает с выражением.) Я не приду. Я не переношу идиотские вечеринки. Подпись: Марек.

БЛАНКА. Какие вечеринки?..

ФИЛИПП. Идиотские, душенька.

БЛАНКА. И как только это у него приняли на почте!

МОНИКА. Наверное, не поняли. «Идиот» — это иностранное слово, которое у нас редко употребляется.

ДОКТОР. Марек не изменился. Он всегда говорил то, что думал!

ШЕРИФ (весело). Наш Алхимик! Он всегда что-то смешивал, испытывал, искал — все ночи напролет он проводил на кухне! (К Лупино.) Ты помнишь, когда он смешал новый проявитель собственного изобретения?.. (Остальным.) А мы с Лупино ему в этот проявитель — прошу прощения — втайне от него немного написали!

ЛУПИНО. Знаете, что я вам скажу?.. У него получились тогда отличные фотографии, он даже послал их на выставку!

ФИЛИПП. А когда мы выбросили его мебель и в пустую мансарду притащили сантиметров тридцать земли?..

ДОКТОР. Он вернулся из кино и обнаружил японский сад!.. Цветы… дорожки и даже маленькое озерцо с пробковым лебедем!

ФИЛИПП (смеясь). А посреди мансарды сидел зеленый гномик, которого мы сперли у начальника станции!

МОНИКА (успокоившись). Все мы были немножко чокнутые, весь класс. А он был чокнутый как-то иначе, по-другому, не так нормально, как все мы.

ШЕРИФ. Марек Алхимик!.. Послушайте, эти наши старые школьные имена… в них было всякое… фантазия и характер… какое-то предугадывание, предсказание…

ДОКТОР. Что касается меня, то вы дали маху! Вы звали меня Доктор, потому что моя семья хотела иметь своего ветеринара, а я…

МОНИКА. …а ты стал судьей по разводным делам. Разве это не одно и то же?

СВЕТАК. А у меня получилось!.. Светак!.. (Саркастически.) Вам это удалось!.. Весь мир — вот такой!.. (Жестом вырезает небольшой прямоугольник.) Не вижу неприятных лиц. Вижу только пальцы! Одни ногти… ногти… ногти!.. Грязные, обгрызенные, покрытые лаком, отвратные, мерзкие ногти!.. В течение восьми часов — ногти… а после — промозглый панельный дом и особа, с которой я живу… (С отвращением допивает. Мучительная тишина.)

БЛАНКА (быстро говорит). Меня это не коснулось. Собственно, у меня… никогда и не было имени…

СВЕТАК (неподвижно глядя в бокал). Такие большие… садовые ножницы… Взять и остричь эти ногти вместе с пальцами! (Пьет и смеется.) Светак!.. И пани Светачка!.. Поздравляю!..

ФИЛИПП (Светаку). Жалобы на супругов — после ужина, не на голодный желудок! (Мужчинам.) Думаю, единственного, кого из нас уберегла судьба, — так это Сириуса! (Сириусу.) Почему ты не женился, ты, трус?

СИРИУС. А что, это наказуемо?

ДОКТОР. Конечно! Ты портишь статистику популяции. А это будет наказываться как предательство родины!

ФИЛИПП. Замаскировался и исчез… попросил природу-мать об убежище, на нас сыплется пепел и пыль, а он сидит себе под звездами, разговаривает на «ты» с горными козлами и лишайниками — наш приятель Сириус. Созвездие Гончих Псов, первый социалистический отшельник, подобие святого Франциска из Ассизи!

МОНИКА. Отшельник — это звучит не только гордо, но и в целом разумно.

СИРИУС. Турбаза на Ястрабиной вершине, пожалуйте, друзья! Но только не будьте ленивыми: три часа вверх вдоль долины!

ЛУПИНО. Не сходи с ума! Пешком?.. А что там делать?..

СИРИУС. Что угодно. Например, слушать тишину.

БЛАНКА. Слушать тишину?..

СИРИУС. Там хорошо… Тихо и чисто… (Пьет.) В городе у меня такое ощущение, будто я… будто я задыхаюсь…

ШЕРИФ. Может, я когда-нибудь и приду поохотиться на оленя. Но ты должен обеспечить мне четырнадцатилетнего!..

СВИТАК (поднимает бокал). За твоего четырнадцатилетнего, Шериф!.. За всех оленей, серн, кабанов и фазанов, которых учтиво пригнали под твое ружье! (Остальным.) С Шерифом у нас получилось, нет так ли?.. Он был нашим шерифом и оказался среди шерифов! (Вызывающе чокается с ним.) За твою карьеру шерифа, Шериф! (Пьет, заносчиво.) Скажи мне… Каково это ощущение? Когда все у тебя получается… и ты всегда прав, и люди тебя боятся… лебезят перед тобой… потеют… улыбаются… как будто все в одно мгновение стали голубыми?..

ШЕРИФ (простодушно). Ну что, Светак, шампанское нам пришлось кстати?

МОНИКА (Светаку). Довольно приятное ощущение, Эмиль. Хотя приятные ощущения, к сожалению, никогда не длятся долго.

ФИЛИПП (строго). Ведите себя прилично, или я откажусь от эксперимента! (Достает следующую бутылку — хлоп!) А теперь мы будем петь! Посмотрю, что вы еще помните из латыни!.. (Начинает торжественно.) Gaudeamus igitur… (Старая песня звучит мощно и красиво: среди одноклассников есть хорошие певцы, хорошие голоса, Филипп во время пения доливает.)

Все вместе поют:

Вспышка фотоаппарата освещает пространство; поющие одноклассники только теперь сознают, что кто-то стоит за ними.

БЛАНКА. Боже, Марек!..

СИРИУС. Алхимик!..

МАРЕК (закрывает аппарат). Появится в газетах. Или в альбоме преступников. Добрый вечер всей компании!

БЛАНКА. Привет, Марек! (Весело.) И все же тебе захотелось заглянуть на нашу… идиотскую вечеринку?

МАРЕК. Целую ручки, Бланка.

ЛУПИНО. Давайте его качать на руках за ту телеграмму!

ДОКТОР. Взгляните: живая реклама сохранения молодости!

ШЕРИФ. Факт! Как это тебе удается, дружище?..

МОНИКА. Он посылает нам дурацкие телеграммы и тем самым сохраняет себе детство.

МАРЕК. Ты — потрясающая, Моника. Налей мне!

МОНИКА. Шампанского или купороса?

МАРЕК (торжественно поднимает бокал). Выпьем за нашу встречу… за успехи, которых мы достигли… за наши лысины, диоптрии, зубные протезы, инфаркты, полнеющие животики, дряблые мускулы…

ФИЛИПП. И за наш… роз?!

МАРЕК. Какой роз…?

ФИЛИПП. Склероз!..

МАРЕК Я пью за наш прекрасный 21/22 год рождения!.. Ура! Виват! (Пьют и сразу же протестуют.)

ШЕРИФ. Какие лысины, скажите, пожалуйста? И где ты видишь склероз?..

ФИЛИПП. Класс «Б», между прочим, мужественно сопротивляется дурным веяниям времени! (Женщинам.) Ну, что скажете, девчата?

БЛАНКА. Вы — красавцы! А те, из другого класса!.. (Пренебрежительный жест.) Кошмар!..

ЛУПИНО. Они раскисли. И превратились в кругленьких старичков.

МОНИКА. Они уже в младенчестве были старичками!

ДОКТОР. Доносчики, трусы и болваны!..

СВЕТАК. Трусы!.. И неандертальцы!..

ШЕРИФ (поднимает бокал). А я спрашиваю вас: кто не боялся никого и ничего? Кто умел отлынивать? Где были бунтари и второгодники?..

ВОЗГЛАСЫ. В классе «Б»! Только в нашем классе!.. (Пьют, чокаются, смеются.)

ЛУПИНО. Вот это был класс! Сплошные хорошие мальчики!.. (Вскакивает.)

Командуй, Шериф, давайте!.. (Рассаживаются на «лавки» как во время уроков, ждут.)

ШЕРИФ (расслабленно). Не сходи с ума, Лупино!

ЛУПИНО. Без разговоров! Давайте!..

ШЕРИФ (допивает, как бы взвешивает. Вдруг резко, вполголоса). Шаг-о-о-ом… марш!

Восемь пар ног под «школьными лавками» начинают маршировать — сразу же и четко.

ЛУПИНО. Вы помните?.. (Вскакивает на «кафедру», живо изображает.) Сумец сначала не верит собственным ушам… Сидит за кафедрой с повисшими усами… сгорбленный, съежившийся, как настоящий сом на дне…

Восемь неподвижно сидящих одноклассников маршируют резко и четко. Раз-два… раз-два… Как 25 лет тому назад.

СУМЕЦ вскакивает… передние парты моментально стихают… задние продолжают… СУМЕЦ пробегает по проходу… сзади стихают, а передние вновь начинают… СУМЕЦ летит обратно… передние затихают, сзади переполох… он носится по проходу, взад-вперед, взад… никого не может поймать… а мы шагаем и шагаем, а он носится по проходу, будто пес возле хозяйственного магазина!..

Восемь пар ног продолжают маршировать. Четко и неутомимо. Как раньше.

Потом он смиряется… Запыхавшийся… разъяренный…. шокированный. Его усы злобно трясутся… и слышно, как звенят его нервы! Ритм марша непроизвольно нарушается, становится более редким.

ЛУПИНО (растерянно). И вдруг… вдруг он начал маршировать с нами. (Изображает немецкий «Парадный марш».)

ШЕРИФ. Это нас потрясло!

ДОКТОР. Потом он читал нам о царе Клавдии, у которого голова стала тыквой…

МОНИКА. После выпускных экзаменов я встретила его только один раз. Он покупал себе новую шляпу… его как раз выпустили из тюряги. Ну так мы пошли отпраздновать это событие в кондитерскую… Новую шляпу… и свободу…

Сразу становится тихо. Внезапно и надолго. Одноклассники остолбенели, будто их что-то осенило.

ЛУПИНО. Это факт, Сумецу не везло! Ему всегда кто-то свистел офсайд…

МОНИКА. Он заказал наполеоны и пюре из каштанов. Я обратила внимание, что он достал последние гроши.

СИРИУС. Ты ему одолжила?

МОНИКА. Шестьдесят талеров. На троллейбус — больше он не хотел.

ДОКТОР. Да, Сумецу не везло… (Пьет.) Начиная с Восстания и до конца войны он просидел в тюряге, после войны — снова… Сначала немцы, потом…

МАРЕК. Потом — для разнообразия — мы!

МОНИКА. Кто — мы?.. Ты не мог бы выражаться немного яснее?

ФИЛИПП. Ты сразу поняла, что он невиновен?..

МОНИКА. Но ведь я же знала его!

ШЕРИФ. Мы все знали его, Моника! И мы все знаем, что это был за человек — величина, авторитет, педагог старой закалки, но наши!..

МОНИКА. Так что, собственно говоря, наши арестовали нашего. Наши отправили в заключение своего. Свои вешали своих и так далее. Оказывается, не просто разобраться в нашей родной грамматике.

ДОКТОР. Когда Гитлер напал на Польшу… вы помните? (Цитирует.) «…огромный страх потустороннего мира, лежащий в кровавой пещере на полуразложившихся костях, вечным ревом страшит бескровные тени…» (Пауза.) Сумец как бы «случайно» всегда выбирал эти стихи…

ЛУПИНО. …в кровавой пещере на разложившихся… (Понимающе.) Боже правый, что у вас за головы!

СИРИУС. Или когда он читал приказ, где было написано, что нашим приветствием является «На страже!», а наше обращение: «сестра» и «брат»…

МАРЕК. Тогда он сказал, что не настаивает на том, чтобы мы называли его «брат профессор». Достаточно, если мы скажем — «пан профессор».

ШЕРИФ (оживленно). И если бы не Сумец, нам бы не сдать выпускные экзамены! Или мы бы их сдали уже потом, после войны!..

ФИЛИПП. Ах, это была работа Лупино!

СВЕТАК. Да здравствует герой последней школьной прогулки!.. (Чокается с Лупино.) Да здравствует наш заслуженный и сознательный одноклассник… (Смех, как при рассказе старого, хорошего анекдота.)

ФИЛИПП. Я думал, что он внезапно сошел с ума… (С помощью жестов вспоминает.) Вы ведь помните… мы пошли покурить на заднюю площадку, чтобы Сумец нас не видел… поезд гудит… приближается туннель… туннель охраняют два солдата и два гардиста… А тут Лупино вдруг стремительно снимает брюки, поворачивается спиной и показывает им… в том туннеле вдруг забелело…

ЛУПИНО (невинно). От удивления мне один даже отдал честь! (Смех. Удивление. Новые воспоминания.)

ДОКТОР. Но когда мы вернулись, в школу пришли тайные агенты, и директор грозился, что не допустит нас до выпускных, если не найдется виновный.

ШЕРИФ. Сумец объявил, что он ни о чем не знает. И тем следакам даже учтиво предложил, чтобы они лично убедились, именно ли то… анальное отверстие принадлежит кому-то из нас!.. (Пауза.) Анальное отверстие, он так и сказал, вы помните, Сумец в жизни ни разу не употребил грубое слово!

ДОКТОР. Злоумышленник так никогда и не нашелся. А класс «Б» прекрасно сдал выпускные экзамены.

СИРИУС. Заплатил за все это только Сумец. Сначала дисциплинарным взысканием, а потом его отправили куда-то на восток… в словацкую Сибирь…

ЛУПИНО (между прочим). А в квартире директора потом кто-то выбил окна… И не успел пан директор позвать стекольщика, ему снова и снова выбивали… пока он не исчез из города!

БЛАНКА (удивленно). Бога ради, это делали вы?!..

МАРЕК. Тогда мы знали, что надо делать!..

ШЕРИФ. Марек, а после войны?.. (Простодушно.) Кому мы должны были разбить окна… после войны?

МАРЕК. Я не знаю! Если уж говорить правду, то мы ничего не сделали — совсем ничего…

ФИЛИПП. Совсем ничего?.. (Внимательно.) Что ты имеешь в виду?

МОНИКА. Мы звали его Алхимиком… (Глядя на Марека, смеется.) Все алхимики были немножко чокнутые: искали, но никогда ничего не могли найти…

МАРЕК (оживленно). Нам было восемнадцать, когда мы сидели за этими партами, но мы были…

ШЕРИФ. …мы были глупые, Марек!

МАРЕК. Возможно, и глупые! Но не трусы!

БЛАНКА (миролюбиво). Когда профессора посадили наши… ну… ведь было такое время!

МАРЕК. А мы?.. Где были мы?.. На луне?..

ФИЛИПП. Мы никого не сажали!

МАРЕК. Мы всего лишь немножко вмешались в эту игру! (Пауза.)

ШЕРИФ. Может, если бы он не признался…

ЛУПИНО. Признался… он, вероятно, валял дурака!

ДОКТОР. Признался, потому что он презирал их… (Пауза.) Благонадежный, прошедший специальную проверку, униженный в профессиональном отношении профессор Мразик наконец признается, что в течение многих лет он переписывался с неким итальянским профессором… признается, что знаком и с другими лицами… включая Сенеку, Вергилия, Марка Аврелия…. но что с указанными он, к сожалению, лично не общался…

БЛАНКА. Он должен был признаться!.. Он их и в самом деле отлично знал!

СВЕТАК (пьет). Со своими поэтами и философами он, ручаюсь, провел больше ночей, чем с собственной женой!

МОНИКА (тихо). «Человек подобен собаке, которая прочно привязана к едущей телеге…» У собаки, в сущности, есть только две возможности… Сопротивляться и рисковать быть задушенной веревкой. Или послушно бежать за телегой. Веревка ослабнет, и у собаки появится ощущение некоторой свободы… (Достает из сумки таблетку.) «Зло — это только представление… боль переносима, потому что ее, собственно, не существует…» (Глотает таблетку, запивает.) Я скажу вам: Сенека лучше, чем лекарство!

ДОКТОР (деловито). К сожалению, образовательная программа работников госбезопасности не предусматривала знания античной философии.

МОНИКА. Нет… философии точно — нет!

ФИЛИПП. Тогда ведь за границу не выпускали даже мышку… А он ясно высказался!

ДОКТОР. Написал, что, возможно, вернется — и это все! (Пауза.) А ему доказали, что он хотел сбежать. Доказали, что это — умысел…

МОНИКА. Доказывать умысел — это, должно быть, интересная работа!

МАРЕК (вдруг Доктору). Мне кажется, что ты знаешь это очень хорошо!

ДОКТОР (деловито). На суде об этом много говорили… (Пауза.) О тех двух старых господах, которые через железный занавес обменивались какими-то таинственными, зашифрованными бумагами на каком-то непонятном языке… Наконец обнаружилось, что это латинский язык и что эти числа не являются шифром, а всего лишь обозначают стихи. Однако запущенный механизм продолжает работать: канцелярия госбезопасности наполняется поэзией и мыслями умерших философов, знатоки переводят каждый стих, а другие знатоки в каждом стихе отыскивают скрытые наказуемые деяния…

ШЕРИФ (искренне). Не хочется даже верить, какие глупости творились!..

МОНИКА. Глупости?.. (Улыбается.) Как красиво ты это сказал!

ФИЛИПП. Оставьте в покое то, что было, наплюйте на это! (Доктору.) Даже супруги не могут бесконечно ругаться!.. Или они разведутся, или подведут черту подо всем и — баста!

МАРЕК. Ты полагаешь, что уже настало время подвести черту?..

ФИЛИПП. Я?.. (Удивленно.) Я вообще ничего не полагаю!..

МАРЕК (настойчиво). Человеку нужна хоть какая-то… уверенность!

ФИЛИПП (как бы забавляясь). Уверенность?.. Как она выглядит?.. Я уже не помню!.. (Улыбка и легкая тональность скрывают усталость.) На что мне уверенность, приятель? У меня есть дом, но нет уверенности, что в нем я буду когда-нибудь жить… Я работаю уже тридцать лет — и у меня нет никакой уверенности в том, какая у меня будет пенсия… А если мне в канцелярии упадет на голову люстра, я совсем не уверен, что… юрист нашего предприятия на суде докажет, будто это случилось только потому, что я требовал компенсацию и потому навредил нашему обществу…

ШЕРИФ. Не кажется ли тебе, что наше столетие знает и другую… неуверенность?! Если бы вот так вдруг разгорелась война, то тебе, может быть, было бы все равно, какая у тебя будет пенсия!

ФИЛИПП. Ну хорошо… хорошо… Скоро будет отличный ужин… я надеюсь, что хотя бы в этом мы уверены…

ЛУПИНО. И в самом деле отличный?..

ФИЛИПП. Вы будете удивлены: здесь кормят номенклатуру! (Практично.) А если дадите мне еще по пятнадцать крон, будет вам и форель!

ШЕРИФ (спокойно оглядывается). Ты, вообще-то, хорошо выбрал, Филипп!

ФИЛИПП (обрадованный похвалой и переменой темы, оживленно). Сюда ходят одни только большие господа… В прошлом году здесь был какой-то министр, который никогда прежде не ел оштепок. Оштепка, конечно, не было. Шестьсот тройка неслась по крутому склону вверх на салаш, даже амортизаторы полетели, а этот самый оштепок товарищу министру совсем не понравился! (Пауза.) С тех пор здесь есть все… оштепки и… — новый шеф! Он пообещал мне королевский ужин за реальную цену!

МАРЕК (между прочим, деловито). И в самом деле жаль, что мы не пригласили профессора…

Тишина. Одноклассники молча смотрят на МАРЕКА.

ШЕРИФ. Ты думаешь, мы должны были его пригласить?..

МАРЕК. А ты не думаешь?..

ЛУПИНО. О старике мы совсем забыли — это факт…

ФИЛИПП. Но ведь мы договорились: никаких родственников, никаких профессоров!..

СВЕТАК. И правильно! Та пани, с которой я живу, она мне, между прочим, совсем здесь не нужна… (Спокойно пьет.)

ФИЛИПП. Кроме того, я не знаю его адрес! Пока он сидел, его жену выселили, она уехала куда-то в деревню, к дальней родственнице…

ДОКТОР. У него отобрали не только квартиру, но и работу… Его уже больше никогда не допустили на кафедру… считали преступником…

ФИЛИПП (Мареку). Мы видим, что Доктор знает все! А я не имею представления, где он и что с ним!

ДОКТОР. Когда его выпустили из заключения, он пытался узнать, сможет ли он преподавать. Юридическое разрешение у него было, но преподавать ему не позволили… (Пьет.) Зато ему разрешили работать кладовщиком…

МАРЕК. Наша специфика: профессора работали кладовщиками. А кладовщики — профессорами!

МОНИКА. Мы сделали демократичнее образование и немного интеллектуальнее складское дело. (Пауза.) Ну что ж, хотя бы какое-то развитие…

ДОКТОР. В конце концов он обосновался в какой-то свадебной канцелярии. Заказывал букеты, такси и оформлял свадебные приглашения. Нумеровал свадебное счастье и высчитывал его в процентах.

БЛАНКА. Бедняжка… Вероятно, это было для него ужасно…

ДОКТОР. Тысяча двести крон плюс премиальные.

СВЕТАК. Ужасно, ужасно… Почему ужасно?.. (Пьяно, заносчиво.) Отвяжитесь… Я всю жизнь облизываю марки, экспрессы, заказные… Ну и… Что случилось?.. Позвольте, товарищи, показать вам мое средство производства… (В состоянии аффекта высовывает язык.)

МОНИКА (деловито). Приятель, а у вас там не губка случайно?

СВЕТАК (показывает). Этот язык владеет четырьмя иностранными языками!.. И устно, и письменно, пожалуйте!.. А я облизываю им почтовые марки! Океаны… пальмы… параллели… через окошко вшивой провинциальной почты я облизываю земной шар… и… и гляжу на засранные ногти… (Со злостью пьет.)

ФИЛИПП (доброжелательно). Осторожно, старик, не отдай концы перед ужином, ты уже заплатил за него! Налей ему воды, Бланка!

СВЕТАК. Облизывать… — Может и корова… Bonjour, monsieur! A votre service, madame… (В отчаянии.) Но кому, бога ради, кому?!

ШЕРИФ (сердечно). Эмиль, а почему ты не придешь ко мне?.. Для старого друга всегда найдется что-нибудь хорошее! (Бодро.) Правда, тебе не следует столько пить, приятель!

СВЕТАК (ядовито). А что еще я не должен?.. Что еще?! Я бы должен был, например, поцеловать твою любезную руку?!

ШЕРИФ (более холодно). Я ничего плохого не имею в виду. Просто сегодня нам нужно иметь нормальные головы…

СВЕТАК (взрывается). А почему до сих пор вам не нужно было?! (Злой, пьяный, но с достоинством.) Нет, Шериф, покорно благодарю… Целую ручки… С Божьей помощью я буду облизывать до самой пенсии…

ШЕРИФ (пожимает плечами, холодно). Как хочешь. Корчить из себя мученика — это самое простое дело! Когда тебе это надоест, приходи!

БЛАНКА (Светаку). И почему ты такой… (Наливает ему воды.) Ведь он хочет тебе помочь! Ведь люди должны помогать друг другу… не так ли?

МОНИКА. Конечно! Это по-христиански.

ШЕРИФ. И по-социалистически, Моника!

МОНИКА. К сожалению, не всегда так получается на практике.

БЛАНКА. Я, например, и в самом деле хотела Сумеду помочь… Мой шурин работал в образовании, я ходила к нему… (Безрадостно улыбается. Отпивает.) У того есть один железный принцип: оставьте его в покое — и у вас будет покой!

МОНИКА. Я люблю мужчин с принципами. Но не следует на них настаивать.

ФИЛИПП (оживленно). Прекрати, Моника — ты не понимаешь…

МОНИКА. Что не понимаю?..

ФИЛИПП. Совсем ничего!.. Ты тогда нигде не работала, поэтому молчи!

МОНИКА. Ты полагаешь, что я кормилась своим телом?.. (Пауза.) Впрочем, это была бы нелегкая работа!

ФИЛИПП. Ты сидела тогда дома и спокойно переводила… А мы служили! (Рассерженно.) Маленькие служащие большой эпохи, если изволишь… К примеру, я в то время был всего лишь обычным маленьким референтом… слугой всех господ… мальчиком для битья…

МОНИКА. И у тебя был совсем обычный страх маленького референта. (Приветливо.) И тем не менее я тебя понимаю, Филипп!

ФИЛИПП. Страх?.. Нет, Моника! Только ответственность! Ответственность за других!.. (Абсолютно уверенный в своей правоте.) Что ты об этом знаешь?.. Ты ни о ком не заботишься…. А я должен думать о шестерых…

ЛУПИНО (неожиданно). Не говори! Каждый называет это иначе, а это всего лишь страх… (Пауза.) Он въедается тебе в кости… как ревматизм, и ты сразу начинаешь хромать…

МОНИКА (с интересом). И у тебя «ревматизм», Лупино?

ЛУПИНО. Черт подери, на поле я не боялся самого большого грубияна… а вот перед управдомом ощущал адский страх… (Качает головой, задумывается и вдруг смеется.) На одной учебе нам говорили, что у футбольного мяча нет души… что «душа» — это, мол, понятие идеалистическое… вот так… (Обиженно.)

ДОКТОР. Категория.

ЛУПИНО. А когда мы ездили за границу, нас всегда сопровождал молчаливый ангел-охранник… (Пьет.) Действительно, страх — это ужасное, отвратительное чувство…

МОНИКА (сердечно). Я и не подозревала, что даже футболист способен на чувства.

ЛУПИНО. Потом уже начинаешь бояться… даже товарища… даже собственной тени… (Пауза. Вдруг искренне.) Сегодня я уже не удивляюсь, что испугался тогда старого пана!

Тишина.

СИРИУС. Сумеца?..

ЛУПИНО (взвешивает, потом быстро, словно хочет выдавить из себя что-то мучительное, нечистое). Мы оттачивали технику, небольшая тренировка перед поездкой, с какими-то деревенскими любителями футбола… и в перерыв в раздевалке появился он…

ШЕРИФ. На футболе?.. Не верю!

МАРЕК (напряженно). И что хотел?..

ЛУПИНО (поспешно). Он обратился ко мне на «вы» и дал мне такой небольшой сверток… И письмо… Профессору Черетти, Рим, название улицы я уже не помню… Он попросил, чтобы я перевез это через границу.

СИРИУС. А ты?..

МАРЕК. Что ты с этим сделал?

Тишина.

ЛУПИНО. Я никогда не забуду второй тайм! Сверток я спрятал в раздевалке, письмо в тренировочные штаны, оно жгло мне задницу, как нарыв… Вдруг я почувствовал, что у меня такие… деревянные ноги… Мечусь по траве, и все мимо и мимо мяча, а эти засранцы как раз выровняли счет… Играй, Лупино, злились ребята, не прогуливайся, ты, примадонна!.. А я думал только о Сумеце… Как он узнал, что мы сегодня будем здесь? И что вообще мы сегодня играем?.. Как узнал, что мы едем за границу? И зачем я пообещал ему, что захвачу, а потом там брошу в почтовый ящик? (Пьет.) Когда я пришел домой… «Ты в своем уме? — спросила меня жена. — Отнеси в госбезопасность».

Тишина.

МАРЕК. И ты отнес?..

ЛУПИНО (измученно). Вы не понимаете?.. Я испугался профессора… Я начал взвешивать… (Монике.) Ведь и у футболиста есть голова, а не только ноги… Все было… так загадочно, подозрительно… Его выпустили из заключения… может, он меня провоцирует, может, его выпустили не просто так… может, он — провокатор…

БЛАНКА. Кто?..

ЛУПИНО. Ну, провокатор, доносчик или что-то в этом роде… Я боялся, что меня с этим свертком сцапают… и уже потом никогда не пустят за границу… (Взвешивает.) Вообще-то я тот сверток…

МОНИКА. Отнес?..

ЛУПИНО. Сжег. И сверток, и письмо… — всё!

Тишина. ЛУПИНО растерянно стоит среди молчащих одноклассников.

Я боялся! (Филиппу.) Поэтому не разглагольствуй, приятель! У нас у всех был страх…

ДОКТОР. Лучше бы ты отнес это в госбезопасность! Он не сказал тебе, что в этом свертке?

ЛУПИНО. Я ему не поверил… Я боялся, что он меня выдаст…

ДОКТОР (беззлобно, по-деловому). Ты сжег четыре года его труда! Рукопись о Сенеке, ты, балда!.. (Тишина.)

ЛУПИНО (ко всем, тихо). Я знаю… мне неприятно… (Вдруг к Доктору.) А ты не очень-то выпендривайся, Доктор! Это ты присутствовал на суде, а не я!..

ДОКТОР. Что ты хочешь этим сказать?..

ЛУПИНО. И тогда ты участвовал только в бракоразводных процессах?..

ДОКТОР. Нет! (Спокойно.) Но и тогда я делал только так называемые «легкие» статьи! Кражи, убийства, растраты — обычные преступления, если это тебя так интересует…

МАРЕК. Легкие статьи! (Почти забавляясь.) Крестьянин, в тайне от властей, забил свинью, а вы влепили ему столько, сколько положено за убийство человека, если не больше…

МОНИКА (как бы между прочим). Из чего вытекает, что человеческая жизнь в то время имела приблизительно ту же цену, что и жизнь одного важного с точки зрения народного хозяйства животного.

ЛУПИНО (Доктору, наступательно). А кто придумывал эти «нелегкие» статьи?.. Эти судьи… прокуроры… ведь это были твои коллеги! Так почему же ты молчал?.. Почему не сказал им, что…

ДОКТОР (резко). Они ведь знали, что профессор не виновен… Не будь наивным, Лупино! Что я должен был им сказать?.. И кому?.. Тем паяцам, что исполняли роль судей?..

МОНИКА. А где они работают сейчас? (С интересом.) В юстиции или в цирке?..

ШЕРИФ. Ты — шутница, Моника! Какие мы теперь все мудрецы… И так отлично мы умеем все упростить… (Внушительно, убедительно.) А тогда… Сама справедливость должна была быть более суровой, потому что общая ситуация…

МАРЕК. Сейчас мы говорим о Сумеце, товарищ Кордош!

ФИЛИПП (лукаво, дипломатически). Минуту! Никакого товарища Кордоша! Здесь только Шериф! И у нас сейчас выпускная вечеринка… (Обескураживающе.) Так что не надоедайте и молчите!

МАРЕК (с горечью). В том-то и дело. Что все мы молчали, как вши под коростой!

СВЕТАК. Пссс!.. (Пьяно, таинственно.) Оказывается, что у людей и у вшей намного больше общего, чем предполагалось. (Пьет за всех.) Так что за здоровье, товарищи молчуны!..

МОНИКА. Статистика показывает, что свой откликнется только тогда, когда покушаются на его желудок… или кошелек. Денежная реформа или отсутствие в продаже лука.

МАРЕК. Да, тогда люди не молчат!

ШЕРИФ. А ты откликнулся? Конкретно! Что сделал ты для старика?..

МАРЕК. То же, что и вы! (Зло.) То есть — ничего! (Пауза, бессильно.) Я зашел за Яном Чечманом… Но инженер человеческих душ прилежно работал… он как раз писал ту самую толстую книгу, и у него не было времени!

ШЕРИФ (авторитарно). Это была хорошая и полезная книга… А что ему оставалось делать?.. Не писать?.. (Как бы предпринимает контратаку.) Ты тогда не работал? Чем ты питался, воздухом?.. Твои сияющие портреты доярок, шахтеров и ударников труда улыбались с каждого календаря!

МОНИКА (по-деловому). Особое впечатление на меня произвело художественное изображение увеличенного массируемого вымени.

МАРЕК (Шерифу). Фотографировать можно только действительность, а вот писать… писать можно обо всем! К примеру, о значении трехпроцентной правды… И о врагах там, где их не было… (Внушительно, с самозащитой.) Я фотографировал только действительность!..

МОНИКА. Улыбки во время сбора винограда… улыбки над вспаханной межой… (Задумчиво.) А там, на той меже, возможно, росла дикая груша… А может, на ней повесился отчаявшийся хозяин…

ШЕРИФ (удивленно). Ты хочешь сказать, что эти межи не надо было пахать?..

МОНИКА. Я в этом не разбираюсь… Я только хотела сказать, что существует…. Много вариантов действительности…. (Мареку.) Двадцать пять лет тому назад… Это тоже была действительность… а мы были такие смешные… Помнишь? Ты все просил, чтобы я позволила тебе сфотографировать меня голой…

МАРЕК (обманывает). Не помню…

МОНИКА. И что однажды… однажды ты сказал, что сфотографируешь и… голую правду… (Пауза.) Тебе это удалось, Марек?

МАРЕК. Пошла к черту, Моника! (Пьет.)

ШЕРИФ. Возможно, у него не было хорошего проявителя! (Улыбается, старается обратить все в шутку.) Что скажешь, Лупино — может, опять… немножко поможем ему?..

МАРЕК (оживленно). Лучше бы ты помог Сумецу! У тебя из всех нас было больше возможностей и…

ШЕРИФ (прерывает, еще улыбаясь). Да… да… И с огромной радостью я не сделал совсем ничего… (Мареку, выразительно.) Какие такие возможности, черт побери?.. Что ты знаешь об этом… Это я сидел на противоположной стороне, а не ты!

МАРЕК. Ну и не сидел бы там! Взял бы да любезно советовал…

МОНИКА. По состоянию здоровья… Мол, тебе много сидеть вредно.

ШЕРИФ (спокойно, с превосходством). А не кажется ли вам, что он и в самом деле кое-что высидел?.. Конечно, не сразу, немного подождав, как в срочной химчистке… Но сегодня… сегодня история профессора уже не может повториться… Сегодня уже ни один невиновный человек не может быть…

МАРЕК. И это такое уж большое достижение?..

ШЕРИФ. Это был лишь первый шаг!

МАРЕК. А второй шаг?.. Почему он не мог преподавать?.. Почему не имел права встать за свою кафедру?..

ШЕРИФ. Нельзя все сразу!

МАРЕК. Нельзя или не хотели?..

МОНИКА (Бланке). Когда господа договорятся, разбуди меня, пожалуйста! (Удобно устраивается в своем кресле.)

ШЕРИФ (Мареку). Да, всякое случалось!.. (С превосходством, нехотя.) Но тот, кто о тех старых… ошибках толь-к о говорит, тот мне напоминает попугая, который ничего другого не знает, кроме пары неприличных слов! Ты только задаешься, а мы… мы эти ошибки исправляем!..

МАРЕК. А кто их должен, черт возьми, исправлять?.. (Возмущенная пауза.) И как ты вообще собираешься исправить случайно испорченную жизнь? (С горькой иронией.) Ты не заметил, что жизнь… что у человека всего одна жизнь?..

ШЕРИФ. Я заметил, что у человека две жизни. Одна — для себя, а другая — для всех остальных. Как ты думаешь, какая из них важнее?..

ФИЛИПП (учтиво). Милые одноклассники, когда я задумаю в следующий раз организовать нашу встречу, сразу же приглашайте психиатра!

МАРЕК. Ах, Филипп, извини… Ты прав, не сердись… Давайте не будем портить вечеринку! Да здравствует наша вечеринка!.. (Поднимает бокал.) Gaudeamus igitur!.. Итак, давайте радоваться!.. Будем радоваться тому, как мы умеем прятать головы в песок!..

СВЕТАК (с радостью добавляет). И не только в песок.

БЛАНКА. В песок?.. (Мареку.) Что ты хочешь этим сказать?

МОНИКА (деловито). Что мы — страусы, душечка. Мне знакомы и более крепкие выражения, ведь я трижды была замужем.

МАРЕК. Итак, да здравствует песок — наш родной край! Да здравствуют отличные ребята!.. И да здравствует старый Сумец, на которого мы так дружно наплевали!.. (Пьет.)

СИРИУС. Это не правда!

МАРЕК (резко). Что не правда?..

СИРИУС. Я бы никому не пожелал оказаться тогда в моей шкуре… (Взвешивает, потом с напором.) Однажды он пришел на турбазу… — вероятно, ему уже некуда было идти… Я поселил его в самую хорошую комнату… на юг, солнечную… Он спросил меня, может ли он немного одолжить у меня… (Пауза.) А потом он начал пить…

ЛУПИНО. Не сходи с ума!

СИРИУС. Он пил целую неделю. А в пятницу… в пятницу он перерезал себе вены.

БЛАНКА. Господи!..

МОНИКА (потрясенная). Сумец — и самоубийство?..

СИРИУС. В горячей воде… На руках и на ногах… (Тишина.)

БЛАНКА. Еще счастье, что… (Обиженно.)

МАРЕК (резко). Счастье, что?..

БЛАНКА. Ну… что… что ничего…

МАРЕК. Откуда ты это знаешь?..

БЛАНКА обиженно замолкает.

ФИЛИПП (с жестом на Сириуса). Но ведь тогда бы он не позволил нам говорить о мертвом человеке!

СИРИУС. Я был у него в больнице… Он лежал вместе с теми, у кого были производственные травмы… (Пауза.) Он попросил меня, чтобы я об этом не говорил… и…

ФИЛИПП (видно, что ему уже надоело). Главное, что ты сдержал…

СИРИУС (проигнорировав, что его прервали).…и еще он попросил, чтобы я больше к нему не приходил, что все в порядке… что у него все есть… (Пауза.) Сначала мы уничтожим человека, а потом заботимся о нем….

МОНИКА (сухо). В обоих случаях совершенно бесплатно. (Внезапная тишина, слышны лишь нервные шаги Моники.)

СИРИУС. Постояльцы протестовали… Не хотели мыться… (Пауза.) Ту ванну я вынужден был выбросить и купить новую…

ШЕРИФ. Ну, слава богу. (Раздраженно.) Прошу тебя, Моника, ты не можешь сесть? (Сириусу.) Слава Господу, что все так закончилось! (Мареку.) И что нашелся хоть один из нас, кто ему помог! (С иронией.) Предоставил ему солнечную комнату… И кредит на выпивку! А потом купил новую ванну!..

СИРИУС (ошеломленно). А что мне оставалось делать?.. И вообще, что я мог сделать?..

ШЕРИФ. Ты не должен был давать ему пить… (Выразительно, обвиняюще.) А если ты видел, что с ним происходит, тебе надо было что-то предпринять…

МАРЕК (Шерифу). Скажи еще, что он должен был позвонить на телефон доверия!

СИРИУС (тихо). Он заперся в ванной, я слышал, как он включает воду… Господи, откуда я мог знать, что он там не моется! (Пауза.) Может, это… и в самом деле… моя вина. (Вдруг резко к Шерифу, возбужденный его иронией.) Но я… я его в эту ванную не тащил!.. Я не отбирал у него работу… и свободу тоже… И не я выгнал его из квартиры и из школы… (Кричит.) А ту ванну… ту ванну мне потом предприятие дало вместо премии… Потому что старую, окровавленную ванну, в которой чуть не погиб человек, надо было как следует дезинфицировать…

БЛАНКА (выдыхает). Дезинфицировать?..

МАРЕК (саркастически). Ванна от предприятия — это важнее всего на свете.

МОНИКА. Прекратите, в конце концов!.. (Потрясена, Мареку.) Как ты можешь теперь… (В ней как бы зреет какое-то понимание.) Разве вы не понимаете, что произошло?.. Сумец… Сумец предал… (Пауза.) Самого себя… свои принципы… вдруг для него все рухнуло… Всю свою жизнь он верил старым философам… «Блаженство и покой — это естественное состояние человека…» Он верил в свободу человека, даже если тот — раб… и что нищий является богачом… (Оживленно.) Те его старые мудрецы презирали самоубийство! И только в одном случае они советовали, чтобы… чтобы человек «добровольно ушел из жизни»… если он не может служить добродетели и не может жить праведно…

МАРЕК. Он не предал… Просто он был последователен! Он не мог служить добродетели. И не мог жить нравственно.

ШЕРИФ. Что значит — не мог?.. Кто ему не давал?.. (Наступательно.) Ты хочешь сказать, что мы были безнравственны, или как?

МАРЕК. Мы — нет. (Спокойно.) Безнравственны всегда те, другие. Те — остальные… То — остальное. То время, те годы… Мы — никогда!

ШЕРИФ (Монике). Он верил!.. (Мареку.) И мы верили! Мы и теперь продолжаем верить в хорошее… (С искренним возмущением.) Верить, я надеюсь, — это еще не безнравственно!

МАРЕК. Тогда все в порядке… (Устало.) У нас… чистая совесть. Всеобщая дезинфекция… в массовом масштабе! (Пауза.) Мы можем каждому смело смотреть в глаза!.. Надеюсь, и нашему профессору тоже!..

ФИЛИПП (взрывается). Дай мне его адрес!.. К черту, где он… где он?.. (Рассерженные жесты.) Ну так… ну так я доставлю тебе его на руках, мы посадим его во главе стола… и целый вечер будем… вот так… смотреть ему в глаза!..

МАРЕК. Где он?.. Вы не обратили внимание?.. (Пауза.) Ведь он здесь…

Тишина.

И весь вечер ждет…

БЛАНКА. Ждет?.. (В замешательстве.) Что ты имеешь в виду, Марек?..

МАРЕК. Может, я и ошибаюсь. Может, он уже и не ждет… может, он не хочет, чтобы мы это сказали.

ЛУПИНО. С ума сойти — ты не можешь говорить нормально?.. Что мы должны сказать?..

МАРЕК. Только одну фразу. (Пауза.) Пан профессор, простите.

Тишина.

ФИЛИПП. Это произносится до ужина или после?.. И — как закуска или как сладкое?

МАРЕК. Как собачья обязанность!

ФИЛИПП. Ну вот, пожалуйста! (С сарказмом.) Простите… простите!.. Я должен неожиданно расплакаться?..

ШЕРИФ (Мареку). Но за что, приятель, за что?.. За себя или за кого-то другого?..

МАРЕК. Да. И за себя тоже!.. И за то время, если тебе угодно!.. Господи, однажды ему кто-то должен это сказать!..

БЛАНКА. Я тебя уже понимаю, Марек… (Пауза, медленно.) Но мы… мы… ведь мы не имеем никакого отношения к истории Сумеца…

МАРЕК. Никакого, Бланка. Совсем никакого. Вот только… Сумец — это не история. Сумец — это наша юность… (Покорно.) Все, чего мы когда-то хотели… И чего… достигли…

ШЕРИФ. Достигли?.. (Настороженно.) А чего, собственно говоря, мы достигли?..

МАРЕК. Ну, например, себя.

ШЕРИФ. Итак… поколение неудачников! (С иронией.) Или потерянное поколение… так ведь? Ну, это для меня новость… Ужасно — поздравляю!.. (Взрывается.) А тебе не кажется, что это поколение — между прочим — кое-что сделало?! То, за что нечего стыдиться!.. И за что нечего просить прощения! А может, оно этого и не знает!..

МАРЕК (устало). То, что было сделано, — об этом уже чирикают воробьи на крыше. И все учебники об этом твердят… (С тревогой.) Только вот дети… нашим детям хочется знать о том, что мы не сделали… И они спрашивают, почему… (Пауза.) Как и то… что мы талантливые, когда речь идет о спасении и счастье всего мира… и такие бездарные, когда речь идет о человеке?..

ШЕРИФ. Это неправда! Человек ведь…

МОНИКА. …оказывается на последнем месте во всех наших деяниях… (Как бы укоряюще.) Фу, Шериф, это все фразы!..

ШЕРИФ. Не на последнем месте, а на первом!.. Этот порядок слов уже изменился! Не видите?.. (Рассерженно Мареку.) Честное слово, я и в самом деле не знаю, чего ты хочешь! Пан профессор — извините! Сейчас?.. Ведь его же отпустили… реабилитировали… заплатили — все уже давным-давно в порядке!

МАРЕК. Мы… мы еще не в порядке!

ФИЛИПП. Мы?..

МАРЕК (оживленно). Как вам нравится физиономия, которую вы каждое утро видите в зеркале…?

ШЕРИФ молчит.

МАРЕК. Ну, нравится вам? Мне — нет!..

МОНИКА. Вероятно, Шериф не смотрит в зеркало.

ШЕРИФ. Ты права… Я больше смотрю вокруг себя… (Резко к рампе.) Посмотрите… там внизу светится наш старый город!.. И вы не видите, что с ним случилось?.. (Мареку.) Разве вы не видите, как он изменился?.. И это тоже нужно замечать.!.. А не только одного отдельно взятого человека… одну ложь…

МАРЕК (с ужасом). Одного отдельно взятого человека?.. Одну ложь?..

ШЕРИФ. Пусть даже тысячу… двадцать тысяч… да хотя бы и сто тысяч!.. Это все пустяки!.. Неизбежные потери на нашем…

МАРЕК (кричит). Человек — это не пустяк!.. (Покорно.) Человек — это человек!.. И это — не ответ… это не ответ!.. Гляньте! Море новых домов! А как быть с ними?.. С теми новыми людьми в тех новых домах?.. Жилплощадь уже вычислили на квадратные сантиметры. А сколько сантиметров им еще разрешат — для совести?..

МОНИКА (сдержанно). Ровно столько, чтобы не было сверх положенного.

МАРЕК. Сумецу осталось место только в ванне. А свобода для него означает возможность перерезать себе вены!

ШЕРИФ (возмущенно). Ты хочешь сказать, что это наша вина?..

ФИЛИПП. Кого ты, собственно, обвиняешь, приятель?..

МАРЕК (молчит, потом медленно, бессильно). Сразу вдруг… сразу вдруг не стало виноватых… Они исчезли, испарились… И некому уже, собственно говоря, прощать… (Филиппу.) Я никого не обвиняю… только у меня такое ощущение… что класс «Б» сбежал с одного урока… с совсем не обязательного урока… (Покорно.) Поэтому мы делаем вид, что профессора нет… поэтому мы не хотим сидеть с ним за одним столом… Потому что мы сбежали и головы попрятали в песок…

ШЕРИФ (не владея собой). Ну так мы сбежали, пусть будет по-твоему… И что случилось?.. Что мы потеряли?.. Кого?.. Наш пан профессор… «Зло не существует, зло — это всего лишь видимость…» (Кричит.) А концлагеря?.. Они-то были, или это тоже мираж?.. А война… фашизм!.. Да, старого Сумеца списали, потому его мир умер!.. Спокойствие и блаженство!.. К черту, но для кого все это?! Все это пропахло нафталином, как старый халат в шкафу… и у этой старой, дешевой морали есть один минус: это вовсе не мораль!.. (Тишина.)

МАРЕК (поднимает бокал). Итак, давайте-ка выпьем! За эту твою мораль, Шериф! За мораль, у которой нет никаких изъянов!

ШЕРИФ (как бы опомнившись). Ну и ладно, думай, что хочешь! Мне наплевать на эти устаревшие, фаталистические бессмыслицы… (Цитирует с пренебрежением.) «Человек напоминает собаку, привязанную к едущей телеге…» (Взрывается.) Благодарствую… не хочу!.. Я — не собака, которая бежит за телегой!.. Я эту самую телегу тяну!..

МАРЕК. А может, ты только сидишь на этой телеге… Едешь, стегаешь хлыстом… И смотришь, как ее тащат другие!

Мучительная тишина. ШЕРИФ кладет сигарету. Подходит к МАРЕКУ.

ШЕРИФ. А ну-ка повтори!

МАРЕК. Мне кажется, что ты хорошо расслышал.

Стоят друг против друга, как мальчишки перед дракой.

ШЕРИФ. Повтори еще раз, Марек, и…

МАРЕК (спокойно). Ну, ударь, товарищ дипломат.

ЛУПИНО (сдерживает Шерифа). Что вы делаете… не сходите с ума! Вы ведь не на футболе…

ШЕРИФ. Пусти!.. (Кричит.) Еще каждый посланник!.. Еще каждый товарищ посланник!.. Как старый друг я тебе сейчас дам в морду!..

МОНИКА. Браво, Шериф! В морду — это самый лучший аргумент!

ЛУПИНО держит ШЕРИФА, ДОКТОР — МАРЕКА, БЛАНКА кричит.

БЛАНКА. Господи ты боже мой! И вот это наша выпускная вечеринка!..

Вдруг появляется молоденькая нежная ДЕВОЧКА, будто явление с того света… ушедшая юность… невинность… звучит тонкий, серебристый голосок.

ДЕВОЧКА. Товарищи, пожалуйста, ужин подан!

ЛУПИНО сразу же отпускает ШЕРИФА. Все и всё сразу выглядит нормально. Виновато-нормально. Но никто не двигается. Маленькая официантка идет впереди.

Прошу вас, милые гости…

СВЕТАК (первый приходит в себя). Ну так пойдемте, милые гости… (С нетрезвым кавалерским жестом предлагает обеим женщинам руки.) Mesdames… messieurs!.. Bon appétit!

СВЕТАК с МОНИКОЙ и БЛАНКОЙ выходят первые. Остальные медленно идут за ними, механически и растерянно. Пространство понемногу пустеет, становится темным.

 

Действие 2

Темно. Через минуту зажигается свет… ДЕВУШКА-официантка зажигает свечку. Потом — другую… третью… четвертую… Из темноты постепенно — и немного устрашающе — появляются знаки зодиака… Скорпион… Дева… Козерог… близнецы… Мигающие огоньки свечей создают слегка мистическое настроение — как будто они освещают могилы усопших. Со смехом, возбужденные возвращаются одноклассники. Они сытые и умиротворенные. Алкоголь и хороший ужин сделали свое дело: кто-то досказывает какую-то шутку, остальные смеются, кто-то насвистывает Gaudeamus, СВЕТАК держит в руке бутылку коньяка.

ФИЛИПП. Когда же наконец будет свет? (Весело.) Или свет, или ты должна будешь играть с нами в прятки!

ДЕВУШКА. Извините, я не знаю, что случилось, может, это короткое замыкание.

БЛАНКА. Хорошо еще, что он не погас, когда мы ели форель…

ШЕРИФ. А мне, между прочим, это нравится! (Оглядывает помещение, свечки, делает вид, что он взволнован.) Я люблю свечки… Это выглядит вполне элегантно!

СВЕТАК (рыгает). Пардон!

ДЕВУШКА. Я все принесла — и кофе тоже, как вы желали. Еще что-нибудь нужно?

СВЕТАК. Конечно! (Наливает себе.) Рукомойник!

ДЕВУШКА. Рукомойник?..

СВЕТАК. Да. Знаете — рукомойник Пилата. (Пьет.) Он есть у вас?

ДЕВУШКА. Не знаю… (Любезно.) Спрошу у товарища директора. (Убегает.)

ДОКТОР (зажигает свечку на своем столе). Это и правда элегантно… Доверительный и элегантный реквием в честь нашей молодости…

Сидят, помешивают кофе. Слышится джазовое исполнение на гитаре мелодии Geudeamus.

МОНИКА (с низким почтительным поклоном). Позволите?

СИРИУС (смущенно). Я?..

ЛУПИНО. Ты лучше всех танцевала!

БЛАНКА (охотно встает). Боже ты мой, я уже не танцевала сто лет!..

Обе пары начинают танцевать медленно, в ритме танго. СВЕТАК пьет и кричит.

СВЕТАК. Когда-то… когда-то он ее любил… а она об этом не знала… (Жестикулирует в сторону Моники и Сириуса, потом Бланки и Лупино.) …а она ужасно любила другого… но он не имел об этом ни малейшего представления… (Пьет.) А что вы чувствуете сейчас?.. Признайтесь… я никому не скажу… Вы чувствуете что-нибудь?..

БЛАНКА (улыбается в объятиях Лупино). Я чувствую, что мне жмут новые туфли!

МОНИКА (тихо). А ты?

СИРИУС (смущенно). Эмиль много пьет…

МОНИКА. Когда мне было восемнадцать… это майское дерево… такое высокое… аж до третьего этажа… В городе, на главной улице, как-то несуразно!..

СИРИУС (быстро, как бы защищаясь). Ты хотела, чтобы я показал тебе ту звезду…

МОНИКА. Потом!.. (Напряженно.) Ты бы еще сумел… соорудить такое высокое майское дерево?..

СИРИУС молчит, медленно танцует.

МОНИКА. Мог?..

СИРИУС. Уже нет, Моника… (Устает танцевать, показывает на небо.) Посмотри… вот та белая — это Сириус… в созвездии Ориона, самая яркая неподвижная звезда… В старые времена верили, что она приносит засуху и бешенство.

МОНИКА (быстро поворачивается к остальным). Ну так продолжайте, мальчики, ругайтесь, грызитесь! А кто хочет, может и сойти с ума!

ФИЛИПП (грозит ей). Прими свои таблеточки, Моника, и не провоцируй! (Делает жест в сторону Марека и Шерифа.) Тебе неприятно, что эти два неандертальца уже пришли в себя? (Всем.) Если кто-то опять начнет, мы его сразу оштрафуем! Три бутылки коньяка, ясно?

СВЕТАК. Правильно! Madonna mia… Очень разумно… (Вскакивает и начинает танцевать — в странном одиноком танце он кружится возле обеих пар.)

ШЕРИФ (примиряюще, благожелательно). Как он на меня набросился… На старого приятеля! И еще обругал меня посланником! (Мареку.) Бывший приятель, бывший. (Наливает себе.) Утром проснешься — и у тебя новая должность, сам не знаешь откуда… А потом вдруг — нет ее… вдруг тебя лишают этой должности… и опять не знаешь почему…

СВЕТАК (танцует, кружится по пространству и кричит). Не бойся, Шериф! Сгоришь на одном месте, это — ничего! Ты — птица феникс… Сгоришь и опять подымешься из пепла… и снова сядешь на другое дерево… может, на более высокую ветку… (Вдруг начинает хлопать в ладоши, кричать.) Changez les dames!..

По этой команде танцующие меняются дамами, словно совершают обряд.

ШЕРИФ. Servus, Марек! Ты — замечательный! (Пьет.) Только прекрати заниматься спиритизмом, приятель!

МАРЕК. Возможно, ты и прав…

ШЕРИФ. Я думаю! Жизнь такая короткая штука… И прекрасная, черт побери!

МОНИКА. Мир Шерифа окрашен в семь цветов радуги. (Из объятий Лупино.) Зачем ты портишь его радугу, Марек?..

ЛУПИНО. Радугу? С ума сойти, с тобой становишься сумасшедшим!

МОНИКА. Это цитата, Лупино. (Поглаживает его во время танца.) Думать чужой головой удобно. А не думать вообще — это идеально. Не думать и не существовать…

ЛУПИНО (сердечно). Золотко, я уже не удивляюсь, что твои мужья не выдержали!

СВЕТАК (примиряюще, танцует свой странный одинокий танец). Не существовать?.. Это, между прочим… рационализаторское предложение!.. Возможно, и та пани… с которой я живу… не существует… (Пьяно смакуя.) Мы, собственно… под одной крышей… но только мы как бы не существуем… ни я, ни та пани, ни тот па… панельный дом, ни эти ногти… Ничего… ничего не существует!.. О lala, quelle delicatesse!.. (Сделав короткий пируэт, падает в кресло и пьет.)

ШЕРИФ (дружески). Ах, Марек, когда-то у нас были не только одинаковые взгляды, но и одинаковый вкус!

МАРЕК (улыбаясь). Ее звали Термина…

ДОКТОР. Нет, Гермелина!

ФИЛИПП. И этот бледный францисканец волочился за ней…

Одноклассники смеются мужским озорным смехом посвященных.

МАРЕК. А Илона — Илону вы помните, ребята? СВЕТАК (религиозно). О, Илона… Илона… Она — не существовала… (Выскакивает.) И все… все мы были… родственники… Но меня, меня она любила больше всех… Даже коня мне купила… (Горячо.) Большого, желтого… медового коня. (Пьет, усмехаясь.) За здоровье, родственнички… Вам она ничего не купила!

ФИЛИПП. Вот это были времена!.. Привет, парни!.. Давайте выпьем! (Пьют.)

СВЕТАК (внезапно становится грустным). Но потом… потом она отгрызла голову…

ФИЛИПП. Тебе или тому коню?

Смеясь, ШЕРИФ запевает мощным голосом.

ШЕРИФ. Загудели горы, загудели леса…

Все присоединяются, пары перестают танцевать. СВЕТАК «дирижирует». Только МОНИКА стоит в одиночестве возле портала, вглядываясь в ночное небо.

ВСЕ.

ФИЛИПП (выпивает). Да здравствует класс «Б»! За здоровье, друзья! До свидания через пять лет!

Чокаются, звон бокалов и хорошее настроение — вечеринка спасена.

МОНИКА (возле портала). Через пять лет нам стукнет пятьдесят…

ЛУПИНО. Это будет наш последний тайм! Черт возьми — как в хоккее!

ШЕРИФ (оживленно, энергично). Ах, Моника, пятьдесят лет — разве это годы?.. Маленькая неприятность в календаре… Ты и потом не бросишь работать… любить… ненавидеть… радоваться и делать глупости… нет, нет… это пустяк… для настоящего мужчины пятьдесят — ничего не значат! (Филиппу.) Но если через пять лет мы опять встретимся, надо будет все организовать по-другому! Должны прийти наши жены… дети… да даже, может быть, и внуки… ну а кто захочет, может пригласить и подругу, черт возьми, пусть весь мир видит, какие мы соколы! (Мареку.) А кто пожелает, пусть позовет и профессора Мразика! Я совсем не против!

ФИЛИПП. Осторожно, Шериф, осторожно…

СВЕТАК. Закажи коньяк, Марек! Можешь французский!

МАРЕК. Я? Я ничего не сказал!

ШЕРИФ (Филиппу). Я заплачу за этот коньяк! В одном Марек прав: сегодняшний вечер Сумец мог бы провести с нами. Честное слово: все бы выглядело совсем иначе!

МАРЕК. Он сказал, что на нашу следующую встречу обязательно пришел бы!

Тишина.

БЛАНКА. Он сказал?

ШЕРИФ (обиженно). Ты с ним говорил?..

МАРЕК. Да. (Деловито.) Он сердечно всех вас приветствует!

ФИЛИПП. А откуда он узнал, что мы устраиваем вечеринку?

МАРЕК. От меня. (Лупино.) Ту книгу, которую ты сжег, он снова пишет… В нем есть что-то, что совсем не устаревает… И о тебе он вспомнил, Моника, о своей самой любимой ученице…

МОНИКА (скрывая, что она тронута, шутит). Обо мне все вспоминают только по-хорошему. Конечно, кроме моих бывших мужей.

СИРИУС (непонимающе). Так почему же ты его не привел… почему не позвал, приятель!..

СВЕТАК. Коньяк! (Радуется.) Будет коньячок!..

БЛАНКА (сердечно). Что он делает, как поживает?.. Ведь он уже на пенсии, не так ли?

МАРЕК. Нет. (Как бы взвешивая.) Он в заключении.

Тишина.

ФИЛИПП. Ты шутишь?

МАРЕК (возбужденно). Он сидит в камере предварительного заключения… ему разрешили короткое свидание.

Пауза.

ШЕРИФ (рассерженно). Если это правда, Марек… если это правда… и ты это знал и целый вечер молчал… (Взрывается.) В таком случае ты — негодяй!

МАРЕК (резко). Прошу тебя, будь любезен! Так я — негодяй… Или сумасшедший… А может, и то и другое…

ШЕРИФ (лаконично). Когда ты узнал?

МАРЕК. Вчера!

БЛАНКА (в ужасе). А почему же ты не сказал?

МАРЕК (с иронией). Я не хотел никому портить аппетит… (Уклоняется от Филиппа.) …на этом торжественном ужине!

ФИЛИПП. А теперь ты раструбил…

ШЕРИФ. Негодяй! Позер!

МАРЕК. А вас совсем не интересует… что он сделал… почему сидит?! Или… или вы это знаете?.. Возможно, знаете… и целый вечер молчите.!.. И потом… потом я — не единственный негодяй среди вас!

ШЕРИФ. Ты действуешь мне на нервы! Откуда мне знать, что случилось…

ФИЛИПП (достает из кармана телеграмму). Прежде всего ты не любишь идиотские вечеринки… (Будто фехтует телеграммой.) Ну так чего же ты пристаешь?.. Чего, собственно говоря, ты хочешь?.. Господи, зачем ты пришел?..

МАРЕК (молчит, потом тихо, как бы обессилев). Я пришел передать вам привет от Сумеца!

ФИЛИПП. Нет… нет… (С ненавистью.) Ты явился, потому что ты и в самом деле…

СИРИУС. Замолчи!

ДОКТОР. В чем его обвиняют?

МАРЕК (взвешивая). Попытка нелегального пересечения границы…

Тишина. Долгая и ошеломляющая. Словно они не верят собственным ушам.

СИРИУС. Что?..

ДОКТОР. Нелегальное пересечение границы?..

МОНИКА. И снова ему «доказали» умысел?

МАРЕК. На этот раз ему доказали реальность его намерений.

ШЕРИФ. Когда?..

МАРЕК. Где-то с месяц назад.

БЛАНКА. Бога ради, не хочешь ли ты сказать, что он на старости лет решил переползти через границу!..

СВЕТАК. Пссс… Не переползал…. Не переползал… (Таинственно.) Он… вероятно, перелетал… (Изображает пьяный птичий жест.) Над патрулями… автоматами… пограничными вышками… Высоко… высоко-о-о взлетел он над колючей проволокой и…

ДОКТОР (прерывает). Ты отправился за ним. За тем итальянским профессором?..

МАРЕК. Конечно. (С грустным юмором.) Все дороги ведут в Рим…

СИРИУС. Я вообще ничего не понимаю! Сегодня ему вполне могли бы выдать паспорт!

СВЕТАК. Паспорт?.. Это что такое?..

МАРЕК. Он пытался это сделать три года тому назад… (Пауза.) Я думал, вы об этом знаете…

Тишина. Никто не отвечает.

Он очень долго и терпеливо ждал, пока придет ответ… к сожалению, отрицательный.

ДОКТОР. А основания?..

МАРЕК (пожимает плечами, неопределенно). Ведь мы живем… в век информации…

МОНИКА. К сожалению, слишком большой информации!

СИРИУС. Боже мой, сколько людей уже ездило! Они вернулись — и ни с кем ничего не случилось…

МОНИКА. В этом-то вся и разница! Тех, кому это не удалось, сажают в тюрьму, а тех, кому удалось, показывают по телевизору! А потом, когда они соизволят вернуться, приветствуют как лучших патриотов…

СИРИУС (не слушает, энергично). Мы должны вытащить его оттуда… (Доктору.) Ты свяжешься с прокурором… изучишь его труды… (Шерифу.) А ты — поможешь, ты ведь лучше всех знаешь, как это делается… И давайте сложимся на хорошего адвоката…

ЛУПИНО. Ясно! Обалдеть можно — ведь не оставим же мы его в беде!

ШЕРИФ. Конечно нет… (Рассудительно.) Но… это не так-то просто, друзья!

ФИЛИПП. Уважаемые, все это надо хорошенько обдумать! Подобные дела не решаются во время пьянки! (Мареку угрюмо.) А ты закажи-ка коньяк, приятель!

ДОКТОР (старается быть объективным, как бы констатируя). На сей раз он невиновен… Он нарушил закон, совершил наказуемое деяние. Нашим старым дротарам было намного легче — они могли обойтись без всяких бумаг. Такие законы в те времена еще не существовали, что, мол, дротар не может ходить по миру.

СИРИУС. Ты хочешь сказать, что ничего нельзя сделать?..

МАРЕК (доктору). Ты прав! Теперь он виновен — и поэтому мы не будем ничего делать… Даже когда он был невиновен, и тогда мы ничего не сделали… Мы не могли — такое было время… (С горечью.) Мы уже так привыкли — и пальцем не пошевельнуть ради другого человека. Так что, если то время, не приведи господи, когда-нибудь вернется… в синем, розовом… или желтом… мы будем в первых рядах тех, кто снова не сделает абсолютно ничего…

ДОКТОР (деловито). Я только хотел сказать, что мы еще не знаем подробностей… смягчающих обстоятельств… и…

СИРИУС. Смягчающие обстоятельства… Я видел его с перерезанными венами! Я выломал дверь и выпустил горячую воду, красную воду из ванны… Ничего больше я для него не сделал… И никто из нас… (Выкрикивает.) Так что же еще тут не ясно?.. Или мы поможем ему хоть раз — или все мы — ничтожества!

Тишина.

МАРЕК (неожиданно). Думаю, что мы ему уже помогли!

СИРИУС. Помогли?.. Как помогли?..

МАРЕК. Я опасаюсь… что в эту тюрьму…

СИРИУС. Кто?.. Мы?..

МАРЕК. Класс «Б»! Во всяком случае, некоторые из нас…

СИРИУС (с опаской). Ты думаешь, что, например, и я тоже?..

МАРЕК. Не знаю. Может, и ты!

СИРИУС. Марек! Не шути так со мной… (Хватает его за пальто.) Я не Шериф… Я тебе и в самом деле могу дать в морду…

МАРЕК. Отпусти!.. (Вырывается.) Ты, говорят, любишь слушать тишину! Ну так слушай. Слушай… Ты услышишь, как мы красиво молчим?.. Класс «Б» мужественно молчит… Образцово и коллективно!

ШЕРИФ. Зато ты говоришь слишком много!

МАРЕК. Я не хотел! Весь вечер я держал это в себе… И что-то мне подсказывало… молчи, молчи, и ты молчи, ты, ненормальный… (Оживленно.) Я хотел… но не могу…

ШЕРИФ. Ты, случайно, не шизофреник? (Взрывается.) Мой младший сын сейчас бы спросил… так что, собственно говоря, ты несешь, приятель?..

МАРЕК. Всего лишь самую обычную вещь… (Уже не выдерживает.) Какую информацию получили соответствующие органы о гражданине Мразике… от сограждан гражданина Мразика… только это и несу — и ничего более!

Тишина.

ЛУПИНО (в смятении). От каких сограждан?

МАРЕК. Например, от нас! (Быстро, безудержно.) Этот старый наивный пан, который уже однажды отсидел из-за совсем невинной переписки со своим итальянским коллегой, этот старый, непрактичный пан не перестает мечтать о большом путешествии… три года тому назад он хотел лишь немного подстраховаться… и поэтому сам потребовал от соответствующих учреждений, чтобы они обратились к его бывшим ученикам… Наши имена… наши подписи… и наша гражданская безупречность — всё это должно было стать гарантией того, что его пустят!

Тишина.

МОНИКА. Когда это было?.. Три года назад… (Задумывается.) Нет, я не помню!

СИРИУС. И мне ничего не приходило…

МАРЕК (прерывает, к остальным). И вы тоже ничего не получали?.. (Иронично.) Или уже не помните?!

ШЕРИФ. Расследование… Или исповедь? Не переношу, Марек!

ФИЛИПП (Мареку). Ты получал?..

МАРЕК (взвешивает). Да. Я получал!

ШЕРИФ. Отлично! И представь… представь себе, что меня это совсем не интересует!

ДОКТОР. И в самом деле, Марек, тебе не кажется, что ты суешь нос в чужие дела?

ФИЛИПП (возмущенно). По какому праву, приятель?..

МАРЕК. Извините… (Тихо). Я не спал всю ночь… У меня было… такое… странное чувство… Он сидит… а у нас здесь вечеринка… (Пьет.) Утром я решил, что приду… (Живо.) Я должен был избавиться от этого… А может… то, что он сидит там… и… (Пауза.) Это заслуга тех… самых хороших ребят!

ФИЛИПП. Не мучайся, приятель! (Саркастически.) Знаешь что?.. Купи себе полицейскую собаку! Она все выяснит!

СВЕТАК (вскрикивает). Постой, ничего не покупай… (Пьяным жестом сдерживает Марека.) Лучше пропьем эту собаку… Я признаюсь! Добровольно… (Ударяет себя в грудь.) …я здесь — единственный, у кого есть характер… Я прекрасно написал об этом… И очень лаконично… (Ко всем.) Знаете, что я написал?.. (Смакует паузу.) Ничего… Совсем ничего… Ничегооо… (Мареку.) Etes-vons satisfait, monsieur?

МАРЕК (с благодарностью). Не пей столько, Эмиль!

СВЕТАК. Я совсем не пью… (Выпивает и бормочет.) Я… обыкновенный… мелкий почтовый работник… Но — сильный характер! Не ангел-хранитель… Не свинья… Я не буду писать, чтобы его не выпустили!.. И не напишу, чтобы его выпустили… Bon giorno, signorina… Чао, бамбино… Дерьмо!.. (Вдруг разъяренный.) Я — не сумасшедший… И я не свинья… Я всегда был ничем, ну так что?.. (Насмешливо, хрипло затягивает.) Никогда не вернется сказка юности, которая всех сказок… (Моника быстро доливает ему, чем прерывает его пение. Светак пьет, икает и продолжает.) …та самая красивая… Почему судьба дает так… так мало… мало… (Обиженно.) Так мало чего?.. (В отчаянии.) Как там дальше?..

Никто не отвечает.

БЛАНКА. Однажды к нам пришел такой красавец… Очень любезный… И расспрашивал о Сумеце, как будто он был его родственником! Как тот живет с женой… и прочее… Об этом я, конечно, ничего не знала. (Мареку.) Но в остальном… я вспомнила обо всем, что говорило в его пользу!

ДОКТОР (с нетерпением). Никто тебя не заставляет это рассказывать!

БЛАНКА. А почему бы и нет… (Деловито.) Я предложила ему кофе… а мой муж достал бутылку, но он от всего отказался… и… (Пауза.) Вдруг спросил меня, что я думаю, профессор вернется обратно из-за границы… (Замолкает.)

СИРИУС (с напряжением). А ты?.. Что ты подумала?

БЛАНКА. Почему бы ему не вернуться — я именно это и хотела сказать, но… Но в этот момент он мне подмигнул…

МОНИКА. Кто?.. Тот красавец?..

БЛАНКА. Нет, мой муж… Милан мне вдруг начал подмигивать и… (Пауза.) Поэтому я сказала, что…

СИРИУС. …что он не вернется?

БЛАНКА. Нет, нет! Я это не говорила! Я сказала только… что не знаю… Что я просто не могу этого знать… (Мареку.) Ничего другого я не сказала!

ШЕРИФ. Я думаю, это было разумно!

МАРЕК (с горькой иронией). Какое счастье, что мы такие разумные!

БЛАНКА. Не думай, что мой муж… (Искренне.) Милан хороший человек! И очень хороший отец… Тогда он как раз ждал повышения… ему так долго не давали майора… (В замешательстве.) Все так дорого… И дети растут как грибы после дождя… (Вьет, пауза, вдруг.) Я… люблю, когда в доме спокойно…

МАРЕК. Скажи пану майору, чтобы он не моргал… Этот профессор обязательно бы вернулся!

ШЕРИФ. Так почему же он попытался бежать?.. Это говорит о том, что…

МОНИКА (прерывает). Только о том, что, когда люди не могут вести себя нормально, они начинают вести себя ненормально…

ФИЛИПП (Монике). Что такое нормально и что такое не нормально?.. Я не понимаю… (Рассерженно.) Сегодня они скажут тебе, что белое — это то, что вчера было нормально черное, и наоборот! Оставьте меня в покое… Из-за этих премудростей человек однажды превратится в дурака.

МОНИКА. Сделай себе маленький гражданский барометр, Филипп!

ФИЛИПП (нервно). Какой еще барометр?..

МОНИКА. Обычную банку для консервирования огурцов… а в нее положи — зеленую лягушку… Ты будешь ловить для нее мух, а жаба заранее сообщать тебе обо всех переменах погоды!..

ФИЛИПП. Благодарю за хороший совет, Моника!

ШЕРИФ. Нормально… ненормально… — это все слова! (Раздраженно Монике.) Речь идет о том, как ведут себя люди: нравственно или нет!

МАРЕК. Он хотел посетить своего близкого друга… Это безнравственно? (Шерифу.) А запретить… — это, по-твоему, более нравственно?! (Пауза.) А ты… ты бы не поехал?

МОНИКА. У Шерифа, вероятно, нет хорошего друга…

ШЕРИФ (Мареку). Я бы поехал… Но не так, как он!

ДОКТОР. Это был его последний шанс! Встретиться с другом, которого никогда не видел… прочитать книги, которые еще не читал… поработать в библиотеках, где находятся оригиналы… Огромное искушение… и я бы не удивился, если бы он там остался…

МАРЕК (обиженно). Это означает, что ты его поездку…

ДОКТОР. Какое твое дело?.. (Более миролюбиво.) Я ненавижу характеристики! А поскольку я должен был их писать, у меня всегда было такое грязное чувство, что я стираю чужие штаны… Черт возьми, для этого ведь существует химчистка…

СИРИУС (разочарованно). Сумец не стоил того, чтобы ты был так любезен и… боролся со своими ощущениями?

ДОКТОР (не сердится). Я написал самое лучшее поручительство, которое только мог… Только вот я не пойму, почему я должен кричать об этом на весь мир!

ФИЛИПП (недоверчиво). И ты не боялся, что он не вернется?

ДОКТОР. Плевал я на это! Ведь это, в конце концов, его дело…

ФИЛИПП. Нет, это и твое дело тоже… Республика — это тебе не голубятня, у каждого государства есть свои законы… и… (Моника в упор смотрит на рассерженного Филиппа, тот нервно.) Что ты так смотришь на меня?..

МОНИКА. Я представляю тебя голубем, Филипп!

ФИЛИПП. Голубем?..

МОНИКА. К голубям ведь никто не предъявляет претензий, если они залетят в чужой двор, где больше зерна!

ШЕРИФ. Черт побери, мы же живем не только для того, чтобы как следует наклеваться!..

МОНИКА. И не для того, чтобы разбогатеть!

ШЕРИФ. Моника, я перед каждой зарплатой, вероятно, как и ты, нищенствую!

ФИЛИПП (Монике). В любом случае я бы из того, чужого, двора вернулся… (С достоинством.) И голубятня, Моника, у каждого голубя только одна…

СВЕТАК. Пссс!.. (Делает таинственные птичьи движения.) Я не говорю, что он летал… Сумец — это не Сумец… Пссс!.. Сумец — это голубь… Почтовый голубь… И… каждое зернышко необходимо… записать… учесть… инвентаризовать… Каждое перышко… крылья… клюв… коготки… все! Дважды… Трижды… И равносильно присяге… Пссс!..

Никто не обращает внимания на пьяного.

ШЕРИФ (Монике и Доктору). Нет, мы уже перестали понимать друг друга… (С горечью.) Как можно… Один класс… одно поколение… Мы так давно знаем друг друга… мы живем в одном мире… И вдруг — перестали понимать…

Тишина. В этот момент раздается сильный, требовательный телефонный звонок. Все с напряжением поворачиваются в сторону звука.

СИРИУС (выдыхает). Это он… (Торопливо уходит со сцены к телефонному аппарату.) Слушаю. Алло? Междугородний? (Разочарованно.) Да, здесь, передаю. (Возвращается.) Шериф, это тебя!

ШЕРИФ идет к телефону, Светак бормочет, сонно напевает какую-то мелодию. Тотчас же раздается энергичный голос ШЕРИФА.

ШЕРИФ. Кордош слушает! Что?.. Завтра утром в аэропорте?.. Но я ведь не могу быть все время в твоем распоряжении… Да, понимаю… только поприветствовать и поучаствовать в долгом сердечном разговоре, ясно! (Невнятно, требовательным голосом.) Нет, к сожалению, не могу… Да, вечер одноклассников! Да, представь себе, товарищ, всего лишь одноклассники!.. Я уже не успею! Черт возьми, пусть хоть раз улыбаться и приветствовать пойдет кто-нибудь другой… Доброй ночи! (Быстро кладет телефонную трубку, возвращается возбужденный.)

МОНИКА. Как всегда, незаменим. Я предполагала, что ты убежишь!

ШЕРИФ (не обижается). Моника, я стоял против немецких танков… а не ты! Вот так… глаза в глаза!.. И я не убежал, даже тогда, понимаешь?..

МОНИКА (любезно). Прости, я не хотела тебя обидеть… Просто я рада, что ты не покидаешь нас.

МАРЕК. И правда останешься? Не пойдешь приветствовать?

ШЕРИФ. Пошел к черту! Мне не зачем убегать, Марек! (Иронично.) В «долгом, сердечном» разговоре ты можешь принять участие и здесь!

Пауза.

СИРИУС. Я думал, что звонил Сумец…

ЛУПИНО. Не сходи с ума! Как он может звонить, если он — в тюряге?

СИРИУС. Не знаю, но… (Как бы в раздумье.) Часто мне снятся такие странные сны… Он лежит в той ванне… Но не в воде… не в крови… Ванна полна… сухой глины… и из краников течет… сплошная глина… он лежит уже засыпанный… но еще живой… улыбается… и экзаменует меня… Я стою возле ванны с книжкой в руке и перевожу Марка Аврелия… (Тихо, отсутствующим голосом.) «Человек, который умирает, подобен зрелой оливе, падающей с куста, благодарный земле и дереву, которые ее взрастили…» (Пауза.) Обычно я путаюсь, и тогда Сумец выскакивает из глины и…

ФИЛИПП (разбивает бокал о землю). Черт подери! Я уже сыт по горло!.. Чего вы хотите?.. Какие страшилки вы еще придумали?.. (Сириусу, зло.) Какое мне дело до того, что тебе снятся идиотские сны?..

МАРЕК (тихо). Чего ты боишься, Филипп?

ФИЛИПП (не владея собой). Я не боюсь! Я был убежден, что он не вернется, — так я и написал… (В отчаянии кричит с упреком.) Никто не имеет право втягивать других в подобные вещи!.. И за меня никто никогда в жизни не поручился!.. А для меня… для меня речь не шла о поездке в Италию… для меня речь шла о собственной шкуре! Я терпеть не могу неприятностей… у меня на то есть свои причины!..

МАРЕК. Твоя причина — это страх!

ФИЛИПП. Это не страх! (В отчаянии.) Это позиция! Это… опыт!.. Почему вы думаете, что именно я должен осложнять себе жизнь?..

МОНИКА (деловито). Не хочешь чего-нибудь успокоительного, Филипп? (Лезет в сумочку.) На, выпей…

ФИЛИПП. Что вы знаете… что вы вообще знаете! (Пауза.) От отцовской лесопилки… остались одни опилки… и опилочное классовое происхождение! Мой брат… мой брат получил кучу металла… к сожалению, он не стрелял в немцев на Дукле, а где-то в Сахаре… А моя сестра…

МОНИКА. Ради бога, хватит!.. Я надеюсь, она не была монашкой!

ФИЛИПП. Моя сестра после войны вышла замуж за коллаборациониста! (Возбужденно показывает.) Вот столько… вот столько бумаг они собрали об этой уважаемой и оклеветанной семье… Все эти бумаги уже не помещались на полках… они вынуждены были отнести их наверх, на чердак… (Пьет.) Да, теперь тишина, а вот несколько лет тому назад… несколько лет тому назад эти бумаги меня почти похоронили… А что будет завтра?.. (Вскрикивает, в отчаянии и бессилии.) Я хочу покоя… покоя… покоя… Я не хочу, чтобы однажды их опять достали с чердака…

Молча, опешив, с некоторым участием одноклассники смотрят на возбужденного ФИЛИППА. ФИЛИПП молчит, сразу делается тихим, несчастным.

Это было такое… ужасно глупое ощущение… Произнести эти слова… что я не верю Сумецу… сто раз мне хотелось… наплевать на свою собственную подпись… (Пауза.)

ЛУПИНО (колеблясь). У каждого бывают… какие-то неприятные ощущения… (Тишина.) Однажды я ударил ногой лежащего вратаря… Его унесли с сотрясением мозга и выбитыми зубами… (Пауза.) И когда я сжег ту несчастную книгу Сумеца… тогда тоже… было ужасно неприятное ощущение. Будто я старого пана ударил в лицо… (Пьет.) И к нам приходил тот… (Бланке.) …как ты его называешь… красавчик… спрашивал, мол, знаю ли я профессора Мразика и тому подобное. Ясное дело, тогда меня осенило, что, мол, возможно, Сумец и не вернется… возможно, будут неприятности… (Филиппу.) Никто не любит лишних осложнений!

ФИЛИПП (с нетерпением). И что ты сказал?..

ЛУПИНО (пьет). У меня дома есть старая спортивная форма, в которой я играл в последнем матче… Тому красавцу я сообщил, что ручаюсь за Сумеца… и что готов съесть эту старую пропотевшую футболку, если он не вернется… (Тишина, облегчение.) Черт побери, я уже не хочу никаких неприятных ощущений…

ШЕРИФ. На здоровье! А по поводу твоей футболки — я желаю тебе приятного аппетита!

ЛУПИНО. Большое спасибо! (Чувствует иронию, улыбается.) К сожалению, ее уже съели моли, Шериф!..

МОНИКА (сосредоточенно размышляет). Я вспоминаю… я думала, что он пришел ремонтировать телевизор… (Пауза.) Когда выяснилось, о чем идет речь, я его выгнала!

БЛАНКА. Выгнала?..

МОНИКА. Я тогда в очередной раз собиралась разводиться… в нашей семье было очень «весело».

ДОКТОР. И он позволил себя выгнать?..

МОНИКА. Он понял ситуацию и любезно покинул нас… Да, я вспоминаю… Сказал, что еще придет… или чтобы я написала об этом… (Пауза.) Но потом он уже больше не приходил.

СИРИУС. А ты написала?..

МОНИКА. Нет. Забыла. (С наступательной искренностью.) У меня такая… дырявая голова, я не виновата!

СИРИУС (разочарованно). Тебя он любил больше всех из класса…

МОНИКА. Мне неприятно. И я его любила. Я бы помогла ему. (Поводит плечами.) Я забыла.

МАРЕК (без упрека). Ах, Моника, ты не поможешь даже сама себе…

МОНИКА. Так помоги мне ты. (Тронутая сочувствием, почти ни к кому не обращаясь.) Помоги мне, чтобы я могла спать. Придумай какие-нибудь хорошие лекарства для моей дырявой больной головы… Или сделай мне ребенка. Марек… Моим бывшим мужьям это пока не удавалось… такая маленькая… трагедия переводчицы… Ничего не могу родить… ни в литературе, ни в жизни… (Находит в сумке и пьет таблетку. Отсутствующе.) Ребенком я больше всего любила ореховое мороженое… (Мареку.) И мне страшно (кивает на Филиппа) намного больше, чем ему. (Пауза.) Страх за себя… (Пьет.) Если бы я не забыла, я бы обязательно написала!

ФИЛИПП (тихо). Это означает, что я… я, собственно, единственный дурак… Одна-единственная паршивая овца среди вас… (Пауза.) Ну что?.. Чего вы так смотрите?.. Вы никогда не видели дураков?.. (В отчаянии.) Я не родился таким… Меня этому научили…

ШЕРИФ. Опомнись, приятель… (Независимо.) Твоя позиция была правильной… Честной и разумной… (Не может не поддержать конформизм Филиппа.) В той ситуации… в той ситуации я занял бы точно такую же… (Мареку.) Надеюсь, тебя это не удивляет…

МАРЕК. Абсолютно нет! (По-деловому, без иронии.) Никто не может переступить через свою тень… Ни ты, ни я… А ты… ты тащишь за собой… слишком успешную тень!

ШЕРИФ. В любом случае я ему не навредил! Я подчеркнул, что это порядочный человек… хороший специалист… антифашист… что он сидел во времена Гитлера… и что это было ошибкой, когда его посадили наши… Все, что в коротком телефонном разговоре можно было сказать, все положительное я сказал! (Пауза.) Естественно, эту его поездку я не рекомендовал.

ЛУПИНО. Вот это — самое главное!

ДОКТОР. Люди уже путешествуют по космосу — я не знаю, почему наш профессор не имел права заглянуть за пределы собственного гумна.

ШЕРИФ (с Соломоновой мудростью). А почему бы тому итальянскому профессору не приехать сюда?.. И здесь есть библиотеки, и здесь есть условия для исследований, и у нас ведь тоже можно работать!

МАРЕК. Ты такой наивный — или такой циничный?.. (Резко.) Поездка в Италию — это была его мечта!.. Всю свою жизнь он мечтал о том, что однажды посетит места, которых касались запыленные сандалии его поэтов и философов…

ШЕРИФ. Вероятно, люди слишком много мечтают!

МОНИКА. Может, они вообще не должны мечтать… (Поглаживает дремлющего Светака.) Может, и это надо запретить… (Шерифу.) Но как?.. Как ты хочешь запретить мечты?..

ШЕРИФ. Я ничего не запрещаю!.. Просто я не хотел ручаться за человека, в котором не был уверен, что он вернется!.. (Лупино.) Я не хотел есть футболку — и это все!..

МАРЕК. Но этот человек… этот человек теперь сидит!..

ШЕРИФ. Это не моя вина… Это он нарушил закон, а не я… Я…

МАРЕК. А ты всего лишь не верил!.. Это не наказуемо! Это все еще поощряется!..

ШЕРИФ. Ты — ясновидящий или как?.. Как ты можешь знать, что он бы вернулся?..

МАРЕК. Потому что я его знаю! Он даже мне это сказал! Вчера, там, в тюремной камере! Он сказал, что обязательно вернулся бы… (Как бы взвешивая.) Что… что он не любит макароны!

ШЕРИФ. Поэтому я должен кому-то верить?.. Что тот не любит макароны?..

МОНИКА. Уже и в этом нельзя людям верить?..

ШЕРИФ. Вы сошли с ума! Макароны!.. А я не люблю щи из квашеной капусты!.. (Мареку.) Этот человек сидит в камере предварительного заключения, потому что хотел убежать, предать… наплевать на свою родину, а ты мне тут болтаешь о макаронах!..

МОНИКА. Иногда случается и наоборот: иногда сначала родина плюет на человека!

ДОКТОР (Шерифу). В любом случае — что тебе, собственно говоря, до того, вернулся бы он или нет?.. Ты что — его жена или кто?

ШЕРИФ (холодно). Ты позволишь мне иметь на принципиальные вещи принципиально иное мнение?..

ДОКТОР. Только речь идет о таком пустяке, как правильное ли это мнение!

ШЕРИФ. Это, к счастью, решаешь не ты!

МАРЕК. А кто?.. Почему бы и не он?.. Я… или она!.. Почему ты думаешь, что обладаешь патентом на правильное мнение?.. А те, другие, не смеют пускать в ход — с позволения сказать — собственные мозги?..

ШЕРИФ (резко). Будь любезен, тебе никто не возбраняет! (К Доктору, Лупино и Мареку.) Вы втроем поручились… пожалуйста… это ваше дело! (Филиппу.) А мы двое — нет, и это уже наше дело!

МАРЕК (молчит, потом вдруг). Откуда ты знаешь, что… что я это сделал?..

ШЕРИФ (смущенно). А ты не сделал?..

Все, кроме дремлющего СВЕТАКА, смотрят на молчащего МАРЕКА.

ФИЛИПП (понимающе). Он это не сделал!.. И тот это не сделал!..

БЛАНКА (с ужасом). Марек?..

МАРЕК (тихо). Я написал все, что было нужно… (Пауза.) А потом я раздумал!

ДОКТОР (в ужасе). Раздумал?.. Что ты раздумал?

МАРЕК (несчастно, быстро Доктору). Я раздумал и решил не посылать!.. Решил на все наплевать!..

ШЕРИФ. Наш алхимик отыскал философский камень — он просто наплевал на все! (Торжествующе.) Ты — наш апостол!.. Совесть класса «Б»!.. Божья овечка, у которой нет грехов!.. С позволения сказать, ты все решил собственными мозгами!.. Так какая же между нами разница, приятель?..

МАРЕК. Возможно, никакой… (Бессильно.) Эта великая эпоха, полная страха… эта наша великая отговорка, что она уже позади… и все же мы боимся… Страх, он так просто из человека не испаряется… (В отчаянии Шерифу.) Если бы ты только знал, как я не хочу походить на тебя… и я боюсь, что я уже такой же, как и ты… Все… все мы какие-то… похожие… заменяемые… (Пауза.) Как сардинки в банке!..

ШЕРИФ. Но ты ошибаешься!.. У меня нет страха! Мне нечего бояться!..

МАРЕК. Ты боишься того, что твое время уже кончилось. А я боюсь, что — нет.

МОНИКА. Как видно, наш страх имеет два направления. (Пауза.) Это прекрасное, отважное столетие немного… немного испуганно!

МАРЕК. Все дни я носил эту бумагу в кармане!.. Сто раз я направлялся к почтовому ящику… и…

ФИЛИПП. И не бросил… не бросил!.. (Повторяет с облегчением.) Раздумал!..

СИРИУС. Я этого никогда не пойму!

МАРЕК (молчит, внезапно). Мой мальчик… (Запинаясь, видно, что ему тяжело.) Тогда он был в Татрах на экскурсии… Последние каникулы перед выпускными экзаменами… Они перешли польскую границу… хотели добраться до моря…

БЛАНКА (матерински, с пониманием). Что случилось?..

МАРЕК. Когда человеку восемнадцать, может случиться все, что угодно… Его друзья вернулись, а мой мальчик пошел дальше… Он поспорил с ними, что дойдет аж до… полярного круга…

ЛУПИНО. С ума сойти!..

МАРЕК. Его поймали на пристани, когда он тайно хотел переправиться в Швецию…

ШЕРИФ. В Швецию?..

МАРЕК. Я не виноват, что полярный круг находится не в Шаморине… Он дал слово друзьям… И хотел увидеть полярное сияние…

МОНИКА. Хотела бы я иметь такого сына…

МАРЕК. В конце концов ему грозило то же самое, что и когда-то нам, — его не хотели допустить до выпускных экзаменов… Все… все в жизни… как бы… повторяется… Директор настаивал на показательном наказании… Это была образцовая школа, возможно, он боялся, что ее ученики упорхнут за полярный круг…

БЛАНКА. И он сдал экзамены?

МАРЕК (как-то бесцветно). Мальчика я спас, а вот Сумеца я подвел.

ФИЛИПП (сердечно). Но ведь это по-человечески, Марек… Совершенно нормально!.. Нет, между нами нет никакого различия, слава богу!

МАРЕК (тихо). Только вот… мы хотим замалчивать то, о чем нужно говорить. Я уже не хочу! Хотя я ту бумагу и не отправил… а только бродил по улицам… И эти почтовые ящики… эти почтовые ящики усмехались… ты трус… ты маленький, невинный хорошо откормленный трус… (В нем как бы светится нарастающее сияние.) Не хочу… не могу. (С большой нежностью.) Мой сын… пошел… за полярной звездой…

Долгая тишина.

МОНИКА (возле портала). И у нас была полярная звезда… (Неподвижно смотрит в ночное небо.) Или это были не мы?..

МАРЕК (тихо). Когда, собственно говоря, это произошло?.. Где те соколики… те самые хорошие ребята?..

СИРИУС. А когда-то… когда-то они разбивали окна…

ЛУПИНО. Украли школьный скелет…

ДОКТОР. И прислонили его к двери доносчика…

БЛАНКА. Боже, и это сделали вы?..

МАРЕК. Те, другие… те, самые хорошие ребята…

ФИЛИПП. Те, что еще не боялись…

ДОКТОР. Пели запрещенные песни…

СИРИУС. А потом… стреляли.

Тишина.

МАРЕК. Не боялись чужих, чтобы потом… бояться своих…

ШЕРИФ. Тогда все было иначе!.. Просто и понятно!.. Это — враг… а вот это — свои!.. Никто не боялся, потому что никто не соглашался… Мы хорошо знали, что без свободы не стоит жить… и что однажды наступит другое время!..

МАРЕК. И когда наступит… когда потом наступит это время… вот тогда стоит жить, человек уже согласится… (Пересиливает стыд и злость.) Самые хорошие… не соколики… страусы… уже имеют свой песок… свои тихие приусадебные участки, полные нежного, теплого песка… стоит наклонить голову… и уже ничего не знаешь, не видишь, не слышишь… голова в сыпучей безопасности… а над песком торчит лишь вздернутый одеревенелый страусиный копчик!.. (Взрывается.) Мы мечтали летать!.. Как могут страусы летать?.. Это единственная… единственная птица… у нее есть крылья, но она не может… не умеет летать!.. У нее есть крылья, но не сердце!..

СВЕТАК. Тсс!.. Тссс!.. Не кричи! Испугаешь!.. (Встает, пошатываясь.) Не видишь?.. Они — здесь!.. Здесь… они размножаются и жужжат… жужжат как мухи… (Таинственно, с пьяными жестами.) Повсюду одни головки… засунутые в песок… а над песком одни только… невинные… равнодушные… отвратительные страусиные попки! Они смотрят в небо… и просят… и просят, чтобы им наподдали!..

Внезапно пространство озаряется ярким светом. И в этом резком насыщенном свете одноклассники стоят неподвижно, они как будто голые.

Тссс!.. Свет!.. Вы видите?..

Тишина. Одноклассники, словно зачарованные, смотрят на пьяного.

Неполадки устранены!.. Неполадки находятся не в вашем приемнике!.. Или в нем?.. Мне-то это до лампочки!.. У меня нет экрана… ничего… ничего… ничего!.. Есть только та пани, с которой… Я — всего лишь обыкновенный… Но все… вы все можете мне завидовать! (Словно провидящий.) Вам известно, что такое тайна переписки? О-го-гооо! Это… святая вещь!.. А я… я больше… чем епископ!.. Не исключено, что… что и больше, чем бискуп!.. И… и они выдумали… искусственные ногти!.. Человек купит себе искусственные ногти и не дерет свои собственные… Алло… сто грамм, пожалуйста!.. (Таинственно, пьяные жесты.) Пссс!.. И раз-два… и придумают и… искусственную совесть, нейлоновую!.. Люди выдумают все, что практично!.. (Вдруг рассерженно.) Ну что?.. Вы меня еще никогда не видели?.. (Поднимает бокал.) За здоровье, друзья!.. Будьте здоровы, успешные идиоты!.. Будьте счастливы… лакеи в чистых перча… перчатках!.. Да здравствует класс «Б»… класс «Б»… Бе-е! (Теряет равновесие и отчаянно блеет.) Бе-е!

МОНИКА (протягивает ему какую-то таблетку, по-деловому). На, это от блеяния, запей водой!

СВЕТАК. Водой?.. Фу!.. (Отпивает из бутылки.) За здоровье… за здоровье, хорошие мальчики!.. (Пьет из бутылки, долгим, отчаянным глотком.)

МОНИКА передвигается в пространстве, постепенно свет гаснет.

МОНИКА (отсутствующе). Электроэнергии… (Задувает свечку.) У нас сегодня в четыре с половиной раза больше… (Следующая свечка.) Чем двадцать пять лет тому назад… (Следующая свечка.) И ее потребление в наших домах минимум в десять раз больше, чем двадцать пять лет тому назад… (Свечка.) Естественно, и производство свечек намного больше, чем до сих пор… (Последняя свечка.) И мы… мы, в конце концов, на двадцать пять лет старше… (Задувает.) Чем двадцать пять лет тому назад… (Пауза, затем как-то бесцветно.) Разве это не потрясающе?..

Тишина.

БЛАНКА (грустно). Я так ждала этого вечера…

За одноклассниками появляется ДЕВУШКА, на руках она приносит белый старинный фарфоровый рукомойник. ДЕВУШКА ступает осторожно, чтобы не разлить воду; она производит впечатление очаровательного достоинства.

ДЕВУШКА. Извините, пожалуйста, но другого рукомойника у нас нет… (Осторожно кладет фарфоровый рукомойник на свободный столик, улыбается.) Товарищ директор подумал, что этот пан, вероятно, пошутил… (Замечает Светака.) Ах, он спит…

СВЕТАК (заерзал). Не сплю! И никогда не шучу!.. И я вовсе не пан!..

ДЕВУШКА. Извините, я имела в виду… (В сомнении.) Этот свет, понимаете… там сгорел трансформатор… но теперь уже все в порядке…

Никто не отвечает. Маленький белый рукомойник как бы тревожно светится в пространстве, притягивая взоры одноклассников.

ДЕВУШКА. Пожалуйста, желаете еще что-нибудь?.. Минеральную воду, сигареты… свежий поджаренный миндаль?..

Снова никакого ответа. Одноклассники стоят молча, неподвижные и словно окаменевшие. Они будто пришли в ужас при виде белого пятна рукомойника.

Тогда — приятного вечера, милые гости!.. (Кланяется и мило уходит.)

Все провожают ее долгим взглядом, смотрят вслед, будто на что-то нереальное.

БЛАНКА (бессильно к чему-то призывая). Но ведь… это должно было быть… ведь здесь была доска, а здесь кафедра…

СИРИУС. Там, наверху, висел крест…

ДОКТОР. Тут стояла печь… там была раздевалка…

МОНИКА. Зимой на одежде таял снег…

ШЕРИФ. А здесь находились четыре окна… с затемнением…

БЛАНКА. И когда их открывали… под ними благоухали липы…

Тишина.

МОНИКА (с горечью). Да… все было именно так.

Все стоят тихо и покорно, словно хотят вдохнуть, поймать что-то неуловимое, что существует уже вне их, вне пространства и времени. Все медленно погружается в темноту.

Конец.