«Подвиг» написан Набоковым в Берлине в течение 1930 года и опубликован в Париже, в издательстве «Современные записки» в 1932-м. Роман прост и загадочен. Большой по объему, с демонстративно ослабленным сюжетом, он внезапно обрывается у порога главного действия, заявленного в заглавии. Подвиг героя остается за пределами произведения. Повествование трансформируется в предисловие, содержащее некоторые элементы развязки, иначе говоря, становится рамкой главного текста, на самом деле выпущенного.

Роман структурно воплощает фигуру умолчания и прочитывается как аллюзия на стихотворение Ф. Тютчева «Silentium!». Примечательна и календарная деталь: стихотворение написано в 1830 году, ровно за сто лет до «Подвига», и, таким образом, условно параллельно ему во времени (о приеме биографического параллелизма см. ниже). Тематическая перекличка романа и стихотворения очевидна. Состояние, в котором пребывает главный герой, Мартын, «блаженство духовного одиночества» (с. 76), погруженность в себя, в свои предчувствия, мечты, воспоминания, прочитывается как романное воплощение тютчевских деклараций: «Лишь жить в самом себе умей. / Есть целый мир в душе твоей…» — и утверждается как единственная форма духовной жизни личности, скрытая от других завесой тайны.

В романе ей противопоставлена деятельность общественная, где знание разделено группой, а поступок одного подчинен общей цели. Общественная мера понимания — норма — не позволяет постичь индивидуума, в частности понять поведение Мартына. Следует отметить, что к категории общественного сознания Набоков причислил не только героев произведения, но и его читателей. Оставаясь наедине с читателем, Мартын не откровенничает, не посвящает в свои мысли, а, наоборот, скрывает их, отделывается намеками. Например, в Швейцарии Мартын чувствует, как «что-то счастливое, томное его издалека заманивало…» (с. 56–57). В Кембридже: «…дорожные волнения получили новую значительность. Мартын словно подобрал ключ ко всем тем смутным, диким и нежным чувствам, которые осаждали его» (с. 76). В чем ключ — остается загадкой для читателя.

Условие потаенности внутреннего мира героя сохраняется до конца повествования. Скрытыми остаются мотивы и цели подвига. Автор отказывается придать их общественному читательскому достоянию. Чтение романа превращается в самостоятельную попытку читателя приобщиться к таинству чужой души. Индивидуальное действие предполагает индивидуальное знание. Не случайно Набоков писал, что «лучший читатель — это эгоист, который наслаждается своими находками, укрывшись от соседей».

Вместе с тем фигура умолчания, выбранная Набоковым для художественного воспроизведения подвига, обусловливает его сакрализацию. Поступок героя теряет соотнесенность с личностью и биографией и трансформируется в миф. Этому способствует и сюжет романа.

«Подвиг» — произведение о странствующем герое, изгнаннике. «Счастливое и мучительное путешествие, которым обернулась жизнь» (с. 11) Мартына, начинается вынужденным бегством из Крыма и завершается добровольным возвращением на 24 часа в Россию — Зоорландию. Повествование обнаруживает два плана: реальный и фантастический; исследователи отмечали сходство романа со сказкой.

Представляется, что «Подвиг» возникает на скрещении двух литературных форм: биографической и мифологической. Текст конструируется одновременно как биографический роман и мифологическая поэма. Прочтение возможно в системе каждого жанра, но скрытый смысл произведения обнаруживается именно на жанровом перекрестке.

Бинарная природа текста проявляется уже в заглавии. Согласно В. Далю, слово «подвиг» означает «доблестный поступок» и «путь, путешествие». Первое значение прочитывается как титр биографического повествования, в котором реализация сюжета сводится к воплощению образа главного персонажа. Подвиг — путь, путешествие служит заглавием мифологического произведения, и в этом случае реализация сюжета состоит в изображении единой картины мира.

1. Биографизм

Содержание «Подвига», биографического романа, составляет описание жизни молодого человека на протяжении шести с половиной лет. Действие дебютирует ранней весной 1918 года, когда на зов матери Мартын выходит из «кипарисовой аллеи» (с. 15), и обрывается поздней осенью 1924 года, когда Мартын исчезает в темноте «тропинки в черном еловом лесу» (с. 194).

Аллея/тропинка — эмблематический образ пути в романе — повторяет линеарную структуру биографического повествования и служит обманным сигналом читателю, что герой уходит по той же тропинке в текст, по которой вышел из него.

Сад/парк и лес заявлены конечными точками сюжетного движения. Образ сада/парка в «Подвиге» воспроизведен в традиционном значении земного аналога рая. Образ леса связан с непредсказуемой опасностью, погоней, убийством, смертью и отмечен оппозиционным смыслом. Позднее в романе «Приглашение на казнь» Набоков разовьет тематическую противопоставленность этих локусов, прибегнув к символизирующим их персонажам: садовнику и охотнику.

Финал романа не однозначен. Согласно пониманию самого Мартына, он уходит в Зоорландию, страну мертвых, и лес, в котором он исчезает, подобен Стигийским лесам. С точки зрения других героев романа, к ним может причислить себя и читатель, — Зоорландия — вымысел «с налетом фантастического» (с. 191). Мартын же уходит в реальную Россию, где его ждет, по-видимому, смерть.

Итак, мифологическое и биографическое в романе соотносятся не только с категориями фантастического и реального, но с понятиями индивидуального и коллективного, уникального и расхожего, потаенного и названного. Иначе говоря, граница между литературными формами пролегает там, где кончается мир индивидуума и начинается мир группового сознания. Вопреки традиции, миф в «Подвиге» — не создание коллективного разума, а проекция мировоззрения личности, тогда как биографический роман возникает как отражение точки зрения большинства персонажей и читателей. Примечательно в этой связи щедрое введение в текст автобиографического элемента, который форсирует узнаваемость именно биографической формы.

Очевидная установка на псевдоавтобиографизм отличает три набоковских романа европейского периода: «Машеньку», «Подвиг» и «Дар». Важно отметить, что образ главного героя в этих произведениях создается как проекция не собственно набоковской личности, а некоего условного, собирательного персонажа Автора. Он вбирает фрагменты биографий Набокова, Пушкина, в понимании Набокова поэта par excellence, и литературных героев, пушкинских и шекспировских. В этом сказывается игровая ориентация Набокова на совпадения биографических дат: он родился, как известно, через сто лет после Пушкина(1899) и, как любил утверждать, по новому стилю в день рождения Шекспира (23 апреля). Уже в «Подвиге» пародийно воплощается сформулированный в «Даре» принцип создания писательских биографий: «эти идиотские „биографии романсэ“, где Байрону преспокойно подсовывается сон, извлеченный из его же поэмы».

Герой «Подвига», Мартын Эдельвейс, чья биография напоминает набоковскую, лишен, однако, главного сходства с автором — у него нет литературного дара. Образ Мартына восходит не к Пушкину, а к пушкинскому герою Онегину. Модель выбрана с учетом календарного параллелизма: «Евгений Онегин», согласно авторской записи, закончен в 1830-м, «Подвиг» — в 1930-м. Оба начаты в мае (ср. у Пушкина — 9 мая, у Набокова в Предисловии к английскому переводу романа — «Glory» — говорится: «…роман начат в мае 1930…»). Сюда следует отнести и одинаковый возраст Пушкина и Набокова к моменту завершения текста. Так биографический, календарный параллелизм становится одним из условий сюжетостроения в романе.

Онегин, с которым сам Пушкин чувствует сходство, отсюда необходимость «заметить разность», не похож на своего создателя, он — не поэт.

Ср. у Набокова о Мартыне: «…в литературных разговорах бывали с ним несчастные случаи: он раз спутал, например, Плутарха с Петраркой…» (с. 75). Напомню, что в предисловии к английскому переводу романа Набоков указал на черту, разрушающую портретное сходство героя с автором, — на отсутствие поэтического таланта.

Несколько слов о родословной героев. Мартын — русский лишь наполовину. Отец его — «швейцарец» (с. 229). На этот раз отсылка делается непосредственно к Пушкину. Ср. «Автор, со стороны матери, происхождения африканского…» (Примечание Пушкина к: I, L. 11). Обращает внимание пародийная цветовая контрастность переклички: дед Мартына «старик весь в белом…» (с. 7); у Пушкина в «Моей родословной» «черный дед мой Ганнибал…».

Образ деда Мартына — самостоятельная отсылка к роману «Евгений Онегин». Эдельвейс — «швейцарец, воспитывавший в шестидесятых годах детей петербургского помещика Индрикова и женившийся на его дочери» (с. 7). Ср. у Пушкина первоначальный вариант 9–12 строк III строфы первой главы:

В «Комментарии» к роману Ю. Лотман пишет: «В таком контексте обучение „шутя“ воспринималось как изложение основ педагогики Руссо („Швейцарец очень умный“). В Кишиневе Пушкин пережил увлечение Руссо…». Но набоковская аллюзия на Руссо реализуется не через пушкинский текст, а непосредственно: приведенная выше цитата прочитывается как пародийный вариант сюжетной развязки «Новой Элоизы». Отсылки к сочинению Руссо многократны в швейцарских пассажах текста.

Герой «Подвига», так же как герой Пушкина и сам Набоков, «родился на брегах Невы» (I. II. 14). Пушкинская фраза о небрежном обучении наукам:

отзывается в словах матери Мартына: «…в ялтинской гимназии как-нибудь доучишься…» (с. 17).

В характерах героев встречаются общие черты. Мартын в истории, «плохо запоминая даты и пренебрегая обобщениями, он жадно выискивал живое, человеческое, принадлежащее к разряду… изумительных подробностей…» (с. 74–75).

Ср. у Пушкина об Онегине:

В «Подвиге» дядя Генрих дарит Мартыну на рождение «черную статуэтку, ненужную вещицу» (с. 47) и говорит: «В семнадцать лет человек уже должен думать об украшении своего будущего кабинета» (с. 48). Ср. у Пушкина:

Пушкинская и онегинская страсть к полированию ногтей наследуется в «Подвиге» отцом и дядей Мартына: «пуще всего пилочка, которой он (отец. — Н. Б.) во всякое время терзал мягкие ногти, выводили ее (мать. — Н. Б.) из себя… (с. 15). Дядя Генрих, став женихом Софьи Дмитриевны, „однажды даже вынул пилочку и начал с приятной грустью шмыгать ею по ногтям…“» (с. 118). И отец, и дядя Генрих — швейцарцы. Пародийный смысл аллюзии в инверсивности ролей. Ср. у Пушкина:

Сочинения Руссо служат пародийной призмой, в которой преломляются набоковские отсылки к «Евгению Онегину».

Завязка «Подвига» повторяет начало «Е. О.». У Пушкина действие дебютирует в первую неделю мая известием об умирающем дяде, которое получает 25-летний Евгений. В «Подвиге» — весной 1918 года известием о смерти отца, которое 15-летнему Мартыну (с. 16) сообщает мать. Персонаж дяди, двоюродного брата отца, возникает в романе позднее. Уже в эмиграции мать Мартына выходит замуж за дядю Генриха, что Мартын воспринимает как «несомненную измену по отношению к памяти отца» (с. 119). Ситуация отсылает к «Гамлету» Шекспира. Пьеса включается в систему текстов, сопровождающих роман, перекличка с ней поддерживается на протяжении всего повествования.

Приведу примеры. В последней, 5-й сцене I акта пьесы Гамлет после встречи с Призраком просит Горацио и Марцелла принести клятву молчания.

Привожу в переводе М. Лозинского:

Горацио : О день и ночь! Все это крайне странно!

(I. V. 106–167)

Гамлет : Как странника и встретьте это с миром [108] .

Странным странником является Призрак, который приходит в мир живых сообщить Гамлету тайну. В «Подвиге» Мартын «вольным странником» (с. 174) отправляется в мир призраков ради приобщения к таинству. Набоков заимствует у Шекспира смысловое содержание категории странности, как некоторой причастности потустороннему. Одно из проявлений его — утрата рассудка. Примечательно, что когда в финале Дарвин рассказывает Зиланову о поступке Мартына, тог восклицает в ответ: «Что за странная история… Каков, однако, сумасброд» (с. 232–233).

Внешний уровень определения странности поведения Мартына связан с непониманием его другими. Подвиг Мартына не подчинен общественной пользе, цели его и готовность к свершению вызревают в сознании героя без всякой соотнесенности с историческим временем и гражданской общепринятой логикой. Так, Дарвин думает о Мартыне: «Тут есть что-то странное. Спокойно сидел в Кембридже, пока была у них гражданская война, а теперь хочет получить пулю в лоб за шпионаж?» (с. 229). Непонимание Дарвина обусловлено и его собственным опытом, отвечающим общей норме: он, «прервав университетское учение, ушел восемнадцати лет на войну…» (с. 71). Мотив смелости/боязни в «Подвиге» прочитывается как перекличка с аналогичным мотивом в «Гамлете». Пересечение Мартыном границы географической отождествляется с пересечением границы экзистенциальной. Ср. у Шекспира в знаменитом монологе Гамлета:

Привожу в переводе В. Набокова:

В финальных сценах романа несколько раз пропевается сокращенная цитата из «Гамлета», Мартын в последний раз поднимается в свою комнату: «„Прощай, прощай“, — быстро пропела этажерка, увенчанная черной фигуркой футболиста…» (с. 207). В последней сцене с Дарвином: «„Прощай“, — сказал Мартын, но Дарвин промолчал. „Прощай“, — повторил Мартын» (с. 230).

«Прощай, прощай! И помни обо мне» — таковы последние слова Призрака.

Сквозная аллюзия романа на пьесу Шекспира допускает предположение, что в ней оглашена цель подвига героя. Она открывается Гамлету после посвящения в тайну пришельцем из потустороннего мира,

Выдвигаемая гипотеза опирается на один из важных мотивов «Подвига» — мотив века. В предисловии к «Glory» Набоков счел нужным привести первоначальное название произведения — «Романтический век», «Romantic times».

В «Подвиге», романе биографическом, выдерживается показатель времени исторического. Родители Мартына расстаются «в год, когда убили в Сараеве австрийского герцога…» (с. 14). Весной 1918 года — умирает отец героя (с. 17), весной 1919 года — Мартын с матерью покидают Крым (с. 33), а осенью 1919 года — он поступает в Кембридж (с. 66). Начало учебы совпадает с событиями гражданской войны: осенью 1919-го войска Юденича идут на Петроград. (Соня спрашивает Мартына, «собирается ли он ехать к Юденичу» (с. 60).) Вторая осень Мартына в Кембридже приходится на время врангелевской эвакуации из Крыма. (Мартын узнает от Сони, что муж ее сестры убит в Крыму (с. 103).) В мае 1922 года Мартын заканчивает Кембридж (с. 133). «Лето, осень, зиму» (с. 52) проводит у матери, а в апреле 1923 года приезжает в Берлин (с. 152). Спустя год, в середине мая 1924 года (с. 175), он едет на лето на юг Франции. В сентябре возвращается к матери в Швейцарию (с. 198). Уход его в Зоорландию, таким образом, приходится на осень 1924 года.

Вместе с тем повествование регистрирует несовпадение личной и общественной событийности. Летом 1921 года «Мартын представлял себе в живописной мечте, как возвращается к Соне после боев в Крыму… Но теперь было поздно, бои в Крыму давно кончились…» (с. 117). В романе разрушается всякая логическая зависимость поступка героя от коллективной истории. Дарвин пытается подыскать понятное объяснение нелегального перехода Мартына: «Ты полагаешь, может быть, что швейцарцу после того убийства в женевском кафе не дадут визы?» (с. 229). Речь идет об убийстве советского полпреда В. В. Воровского в кафе в Лозанне (типичный для набоковской поэтики сдвиг при переводе факта в текст). Завуалированный намек — темпоральное свидетельство: убийство произошло 9 мая 1923 года.

Приведенный пример — показатель исторического времени в романе, но одновременно и демонстративной несоотнесенности с ним личного пути героя.

Дата ухода Мартына в Зоорландию выбрана с учетом не исторической, а пушкинской хронологии, что обусловлено уже отмечавшейся ориентацией биографического романа Набокова на пушкинскую модель. Мартын отправляется на Север, в Россию осенью 1924 года; В августе 1824-го Онегин возвращается на Север, в Петербург, а Пушкин едет в ссылку в Михайловское. Синхронизация биографии героя и автора в «Подвиге» — отсылка к приему Пушкина. Так, у Набокова начало изгнания Мартына совпадает с отъездом в эмиграцию Набокова. Как замечает в Комментариях Набоков, у Пушкина отъезд Онегина в деревню к дяде синхронизирован с его собственной высылкой с Севера, состоявшейся ровно за три года до этого.

Согласно законам биографической формы, жизнь героя заключена в определенные временные пределы, отмеченные датой рождения и датой смерти (исчезновения из текста). День рождения Мартына в «Подвиге» предлагается установить читателю. Известно, что он наступает вскоре после приезда героя в Швейцарию (с. 47). Мартын уезжает из Крыма ранней весной. Погода: «ненастное море и косо хлещущий дождь…» (с. 33) — характерна для начала марта. Путь до Греции, пребывание там (не более трех недель, с. 64), дорога до Марселя, а затем Лозанны в целом длится более месяца. Если герой покидает Крым в начале марта, то день рождения его приходится на середину апреля. В английском переводе романа читаем: «…then in mid-April 1923, on his twenty-first birthday, he (Martin. — N. B.) announced to uncle Henry that he was leaving for Berlin».

Согласно церковным книгам 14 апреля — день именин Мартына. Даль называет 14 апреля днем Мартына-лисогона.

В тексте, однако, назван день именин героя, и примечательна его точность: вот письмо от 9 ноября — дня его именин. «В этот день, — писал Мартын, — гусь ступает на лед, а лиса меняет нору» (с. 87). Выбор даты символичен. 9 ноября — день именин Александра. Отсылка к Пушкину закреплена в характеристике числа, которая представляет собой переведенную в прозу цитату из «Евгения Онегина»:

Таким образом, дата рождения героя приходится надень его именин, а именины Мартына — на день именин Александра.

Прием утаивания и называния дат соотносится в романе с категориями общественной и личной. Дата именин, связанная с наречением, «называнием» человека и тем самым приобщением к миру общественному, оглашена. Даты рождения и смерти, принадлежащие пути личному, — скрыты.

Не названа в романе и дата перехода Мартыном границы. Перед уходом в Зоорландию Мартын приезжает к матери, в сентябре 1924 года. Приезд его приходится, видимо, на конец месяца; о том свидетельствует итоговая фраза, относящаяся к погоде: «Сентябрь был жаркий, погожий» (с. 198). Мартын проводит в доме дяди менее двух недель, в течение которых знакомится с Грузиновым.

В первую декаду октября, во вторник (с. 199), который выпадает в 1924 году на 7 октября, Мартын едет в Берлин. Он прибывает туда в среду, т. е. 8 октября. Указание на начало октября делается в тексте посредством цитаты из Пушкина: «…прекрасны были теплые рыжие оттенки листвы, — „унылая пора, очей очарованье“…» (с. 212). Это строка из стихотворения «Осень», которое начинается со слов: «Октябрь уж наступил…».

Итак, 8 октября Мартын встречается с Дарвином и говорит: «Я дам тебе четыре открытки, будешь посылать их моей матери по одной в неделю, — скажем, каждый четверг» (с. 228). «В среду он (Дарвин. — Н. Б.) получил толстый пакет из Риги и нашел в нем четыре берлинских открытки…» (с. 232). Это среда — 15 октября. «В четверг утром… он опустил первую» (с. 232) — 16 октября. «Прошла неделя, он опустил вторую» (с. 232) — 23 октября. «Затем он не выдержал и поехал в Ригу, где посетил своего консула, адресный стол, полицию, но не узнал ничего. Мартын словно растворился в воздухе» (с. 232).

Надо полагать, что Мартын перешел границу между 16 и 23 октября. Таким числом может быть 19 октября, лицейский праздник, многократно воспетый Пушкиным, день сходки друзей. На вопрос Грузинова: «Зачем?» — Мартын отвечает: «Повидать родных в Острове или Пскове» (с. 202). Близ Пскова в Михайловском отбывал свою северную ссылку Пушкин.

30 октября Дарвин опустил третью открытку, в пятницу 31 октября отправляется к Зиланову (с. 232). «Прошло еще несколько дней…» (с. 234), и Дарвин едет в Швейцарию известить мать Мартына.

Описание природы в Швейцарии читается как законспирированная пушкинская строка: «ноябрь вдруг отсырел после первых морозов» (с. 234). Ср. у Пушкина: «И ют трещат уже морозы…». Это начало той самой строфы «Евгения Онегина», из которой заимствован образ «гуся, ступающего на лед», поэтически маркирующий день именин героя — 9 ноября. Прозаическое воспроизведение 1-й строки XLII строфы, связанной в тексте с определенной датой, служит своеобразным указателем на нее. Символично, что день перехода Мартыном границы (19 октября) и день извещения матери о его исчезновении, он же день его именин (9 ноября), приходятся в 1924 году на воскресенье (см. финал главы III настоящего издания.).

Образ Мартына содержит еще одну важную для понимания романа аллюзию на «Евгения Онегина». Онегин — фамилия речная. С рекой, путешествием по воде, связана главная тема образа Мартына. Перекличка реализуется в имени героя: Мартын — общее название водных птиц (Larus Sterna), в число которых входит и чайка, и рыболов. Этот скрытый в имени образ — пародийное отражение пушкинского гуся, который оказывается эмблемой дня именин Мартына. И гусь и мартын — птицы водные, не певчие, как и сам герой романа, который, как было замечено выше, лишен литературного дара.

2. Мифологизм

Содержание романа «Подвиг», как указывалось выше, изложено на двух уровнях: реальном и фантастическом. Восприятие действительности как мира волшебного обусловлено точкой зрения самого героя. «Подлинной жизнью» Мартына была та, «которой он жил в мечтах» (с. 23). Сознание героя непрерывно переплавляет реальность в вымысел, а сфабрикованные фантазией образы утверждает как реальные. Фантастический смысл обретают картины прошлого. Так, Крымское побережье преображается в «Крымское лукоморье» (с. 170), — условие сказочности локуса реализуется за счет отсылки к пушкинской поэме-сказке, к прологу из Песни первой «Руслана и Людмилы». Это произведение, фантастическое по своей природе, становится одним из постоянных текстов-адресатов романа. Аллюзия на него в «Подвиге» повторяет пушкинскую, сделанную в «Евгении Онегине». Отмечу и календарную соотнесенность поэмы и романа: написанная в 1824 году, она воспроизводит сказочную Русь, в которую через сто лет (в 1924-м) уходит герой «Подвига».

Обработке фантазией подчинены картины настоящего и будущего. Именно воображение Мартына становится методом познания. Вместе с Соней «они изучали зоорландский быт и законы…» (с. 171). Отсюда представление о картине мира сочетает элементы реальные и ирреальные, что придает художественному пространству «Подвига» свойства пространства мифологического.

Сочинение Набокова прочитывается как роман-миф. Текст моделируется по образцам «Одиссеи» и «Энеиды» — двух канонических произведений о странствующем герое. Поэма Вергилия, как известно, была сознательно ориентирована на греческий образец. Римский поэт подчеркивал связь своего произведения с Гомером, почти все эпизоды его поэмы имеют прототипы у Гомера. Как пишет М. Л. Гаспаров, «Эней путешествует не по неведомым сказочным морям, а по местам, где уже побывали троянские и греческие колонисты».

Набоков в «Подвиге» по-своему следует за Вергилием (см. финал главы) и создает свое произведение с постоянной установкой на «Энеиду» и, следовательно, на «Одиссею» Гомера. В реальном пространстве романного мира то и дело проступают черты пространства мифологического, уже обжитого героями Вергилия и Гомера. Так, на юге Франции по вечерам Мартын «шел покурить и погрезить к пробковой роще… Воздух был нежен и тускловат… и террасы олив, и мифологические холмы вдалеке… все было немного плоско и обморочно…» (с. 189).

1. Мифологический герой.

Образ Мартына, главного героя, странствующего изгнанника, мыслится как отражение образов Одиссея и Энея. Подобно Энею, Мартын покидает берег родины весной (с. 33). Изгнание обоих вынужденное.

Эней покидает Трою с отцом, Мартын с матерью. Эней — «роком ведомый беглец», ему поручена великая задача: «Италийское царство и земли Рима добыть». Мартын проникается сознанием своего таинственного долга, постигает назначение своего изгнанничества. В Кембридже Мартын так и не выбрал бы науки, «если б все время что-то не шептало ему, что выбор его несвободен, что есть одно, чем он заниматься обязан… он впервые почувствовал, что в конце концов он изгнанник, обречен жить вне родного дома. Это слово „изгнанник“ было сладчайшим звуком… Блаженство духовного одиночества и дорожные волнения получили новую значительность. Мартын словно подобрал ключ ко всем тем смутным, диким и нежным чувствам, которые осаждали его» (с. 76).

Но если задача Энея постоянно декларируется, прославляется, то цель путешествия Мартына, наоборот, замалчивается, окружается тайной. Пример из разговора Мартына в поезде: «Эта экспедиция научная, что ли?» — спросил француз… «Отчасти. Но — как вам объяснить? Это не главное. Главное, главное… Нет, право, не знаю, как объяснить» (с. 179).

Набоков прибегает к приему табуирования слова-объяснения, чем придает ему смысл магический. Запрет на произнесение ведет к характерному для мифологических текстов синонимическому варьированию, иносказанию. Пародийный эффект в подборе синонимических определений возникает в результате попытки уравнения сакрального и профанного. Еще пример из разговора в поезде: «Дело в том (говорит Мартын. — Н. Б.), что я предполагаю исследовать одну далекую, почти недоступную область»… «Я всегда утверждаю, — сказал француз, — что у наших колоний большая будущность. У ваших, разумеется, тоже». — «Я собираюсь не в колонии. Мой путь будет пролегать через дикие опасные места…» — «Вы, англичане, любите пари и рекорды… На что миру голая скала в облаках? Или… айсберги… полюс, например?» — «… Но это не только спорт. Да, это далеко не все. Ведь есть еще… любовь, нежность к земле, тысячи чувств, довольно таинственных» (с. 178–179).

Задача Мартына приобретает значение сакральной сверхзадачи. Она реконструирует, подчиняет себе мир героя, который в его глазах теряет прежние оценочные критерии. Для персонажей пространства общественного смысл задачи не ясен. Так, Дарвин говорит Мартыну: «Я только не совсем понимаю, зачем это все» (с. 228).

Вместе с тем в романе заявлен «зримый» маршрут героя. Мартын говорит Дарвину: «…я собираюсь нелегально перейти из Латвии в Россию… на двадцать четыре часа, — и затем обратно» (с. 228).

В романе «Подвиг», как и в поэмах Гомера и Вергилия, в образе главного героя символическая значимость преобладает над образной конкретностью. Моделью поведения заявляется геройство. «В науке исторической Мартыну нравилось то, что он мог ясно вообразить, и потому он любил Карляйля» (с. 74). Шотландский писатель Томас Карлейль (1795–1881) — автор знаменитой книги «Герои, культ героев и героическое в истории».

Личность Мартына фактически условна, что отражено в многократно повторяемых определениях его как «никто», «ничто», «инкогнито». Например, Соня говорит Мартыну: «У него (Бубнова. — Н. Б.) есть по крайней мере талант… а ты — ничто…»(с. 167). Или в сцене традиционно конфликтной, когда Черносвитов, муж, застает жену с Мартыном (с. 49). Ни муж, ни жена словно не видят его. Укрытие героя за определениями «ничто», «никто» — отсылка к знаменитому эпизоду с Циклопом, от которого Одиссей спасается, остроумно назвав себя «Никто» (Песнь IX).

В «Подвиге», как и в моделирующих его поэмах, герой условно равен своему назначению, сюжет реализуется в пределах оппозиционных характеристик героя, где одна маркирует роль Мартына в мире реальном, профанном, зримом, а вторая — в пространстве мифологическом, сакральном, потаенном. Мартын — «изгнанник» (с. 76) и «избранник» («ничто не могло в нем ослабить удивительное ощущение своей избранности», с. 187). Бинарная характеристика отсылает к образу Энея.

Другая оппозиционная пара: «барчук»/«батрак». Соня говорит Мартыну: «Ты просто путешествующий барчук» (с. 167). На юге Мартыну, «ввиду полного обнищания, пришлось наняться в батраки» (с. 186). Эта характеристика — аллюзия на Одиссея: царь Итаки возвращается в свой дом в облике старика нищего. В противоположность гомеровскому, герой «Подвига» нанимается в батраки в чужом краю, а в свой возвращается барином, вольным человеком. Аналогично понимается и еще одно парное определение Мартына: будучи «потерянным странником» (с. 185) в изгнании, он возвращается «вольным странником» (с. 174) в Россию/Зоорландию.

2. Мифологическое пространство.

Художественное пространство «Подвига» наделено признаками пространства мифологического. Оно таинственно и вещно, фантастично и реально, репетитивно и уникально, а главное — его отличает цельность общей картины мира.

В романе постоянно наблюдается характерное для мифа взаимодействие верхнего и нижнего миров. Медиатором является, как правило, герой. Мартын «смотрел на небесную реку, между древесных клубьев, по которой тихо плыл» (с. 60). Земной мир отражает высший и наоборот. «Дорога была светлая, излучистая… слева… долина, где серповидной пеной бежала вода…» (с. 52).

Примечательно, что оценочные характеристики верха и низа в «Подвиге» переменчивы. Например, Мартын чуть не погиб летом, «едва не сорвавшись со скалы» (с. 101). Зиланов «спасся от большевиков по водосточной трубе» (с. 92) — тут обыгрывается пародийный синоним водного пути и вертикальный, направленный вниз маршрут спасения. В финале романа Мартын, вернувшись с юга, отправляется на север, в Зоорландию: географическое восхождение оказывается символическим спуском в инфернальное пространство.

Географическая карта романного мира у Набокова по аналогии с Гомером и Вергилием сочетает вымышленные и реальные названия. Но у Набокова реальные имена часто выдают себя за вымысел, а вымысел удачно гримируется под действительность. Так, примеры реальных названий городов на границе Латвии и России/Зоорландии прочитываются как буквализация метафоры. Грузинов показывает на карте: «…Режица, вот Пыталово, на самой черте…» (с. 203).

Еще несколько примеров из крымских страниц романа. Узнав о смерти отца, Мартын «долго блуждал по Воронцовскому парку» (с. 15). Семья Лиды «жила в Адреизе» (с. 21). Мартын вспоминает купальни, свой «правильный кроль» (с. 25), который Лида не видела, так как «отходила налево к скалам, прозванным ею Айвазовскими» (с. 25).

Как свидетельствует географический справочник «Россия», «именье князя М. С. Воронцова расположено в Алупке. Отлогий склон горы от дворца до моря занят роскошным нижним парком, в котором попадаются аллеи громадных кипарисов» (см. начало романа, когда Мартын выходит на зов матери из «кипарисовой аллеи», с. 15). «Шоссейная дорога спускается к берегу моря, где устроена купальня… От купальни вдоль моря по направлению к востоку проходит дорожка и против нее живописный хаос скал… На одной из них… известной под именем скалы Айвазовского, устроена площадка».

Таким образом, название скалы оказывается реальным, а вот название городка, где жила семья Лиды, — вымыслом. Имя его, Адреиз, создано по образцу распространенных названий Крымского побережья: Симеиз, Кореиз, Олеиз. Сопоставление географического и романного описаний убеждает, что Адреизом назван Симеиз, находившийся в трех верстах от Алупки (сравнительно небольшое расстояние отделяет городок Лиды от дачи Мартына, так как он «возвращается ночью пешком», с. 21).

К числу указаний на мифологичность романного пространства относится прием географических аллюзий. Приведу два примера. Аллюзия на Гомера. Она сделана с демонстративным указанием адресата и воплощает зримый уровень текста. Мартын в Греции стоит на взморье с женщиной, чью юбку швырял «ветер, наполнявший когда-то парус Улисса» (с. 42). Другая аллюзия на Вергилия. Она закодирована в названии локуса и соотносится с потаенным уровнем произведения. Соня рассказывает Мартыну, что ее сестра «Нелли умерла от родов в Бриндизи…» (с. 103). Бриндизи, старое название Брундизий, — порт в Италии, где по возвращении из Греции умер Вергилий. Свое путешествие поэт предпринял, чтобы увидеть греческие и троянские места. Вергилий, как известно, не закончил «Энеиды» и завещал друзьям сжечь ее. Условие это художественно воспроизведено в тексте в образе смерти от родов.

Важным признаком мифологического пространства «Подвига» является размывание четких границ между реальными и потусторонними мирами. Герой выходит на случайной станции на юге Франции и, пройдя по улице, вдруг спохватывается, что не заметил названия городка. «Это приятно взволновало его. Как знать, — быть может, он уже за пограничной чертой… ночь, неизвестность… сейчас окликнут…» (с. 183). Неопределенность мирораздела делает осязаемее соседство потустороннего.

Символом модернизированной трансгрессии миров является в романе поезд. Примером служит пересечение на поезде маленьким Мартыном чужого и родного пространств (с. 32). В финале Дарвин спрашивает Мартына: «…не проще ли… переехать границу в поезде?» (с. 229). Путешествие на поезде допускает регистрацию обоих миров. Так, по пути из Марселя в Лозанну «волшебство было тут как тут: эти огни и вопли во мраке» (с. 51). Намек на инфернальный образ отсылает к VI книге (стр. 425–426) «Энеиды». В Царстве мертвых у первых дверей слышит Эней детские вопли. Аллюзия, как это часто бывает у Набокова, возвращается в текст романа. Персонажем, объединяющим оба мотива — поезда и детских страданий в Зоорландии, является в «Подвиге» Ирина (см. рассказ о ней Грузиновой, с. 173).

Узнав историю Ирины, Мартын понимает, «что никто и ничто не может ему помешать вольным странником пробраться в эти леса, где в сумраке мучат толстых детей и пахнет гарью и тленом» (с. 173–174).

Мартын, подобно герою мифологической поэмы, ориентируется в таинственном для него пространстве по знакам, сигналам. Ими служат звезды (с. 59), огни (с. 181), звуки (с. 32), тишина (с. 53), птицы (с. 67)… Герой ощущает единство мира, присутствие потустороннего в реальном.

Так, на террасе в Швейцарии Мартын чувствует «призыв в гармонии ночи и света» (с. 59). Неопределенность границ, взаимопроникновенность миров и, наконец, их гармоническое единство и убеждают Мартына в возможности ухода и возврата из Зоорландии.

3. Мифологический сюжет.

Повествование складывается из автономных сюжетных единиц, четко соотнесенных со сменой локуса. Их отличает сюжетная повторяемость, вариативность в пределах константной схемы. Несколько раз проигрывается сюжет испытания смелости героя: в Крыму (с. 21–22), дважды в Швейцарии (с. 101, 105), в Англии (с. 144–145). Несколько раз в романе возникает любовный треугольник, но он всегда отмечен пародийной бесконфликтностью. В Греции муж Аллы, застав ее с Мартыном, попросту не замечает измены (с. 49). В Англии боксовая схватка Мартына с Дарвином кончается дружеским примирением (с. 145–146). В Берлине сам Мартын отказывается от соперничества с Бубновым (с. 174). Любовная интрига дедраматизируется переключением на социально сниженный, упрощенный вариант чувств. В Швейцарии Мартын забывает Аллу, увлекшись горничной Марией (с. 56), а в Англии «несчастная любовь (к Соне. — Н. Б.)… не мешала ему волочиться за всякой миловидной женщиной» (с. 120) и вступить в короткую связь с официанткой Розой (с. 120). Пародийная вторичность сюжета-клише — романа «барчука» с прислугой — подкреплена общим условием: оба женских образа являются автоаллюзией на первый набоковский роман. Дурно пахнущая Мария («однажды, после ее ухода, Софья Дмитриевна потянула носом, поморщилась и поспешно открыла все окна, — и Мартын проникся к Марии досадливым отвращением…», с. 56) и «смугло-румяная» (с. 120) Роза в Кембридже — пародийные варианты смугловатой Машеньки, чей нежный благоухающий образ розы закодирован в тексте романа.

Репетитивность сюжетных фрагментов в «Подвиге» характерна для мифологического сюжетостроения. Более того, отдельные сюжетные периоды романа непосредственно отсылают к «Одиссее» и «Энеиде».

Так, роман Мартына с Аллой Черносвитовой — аллюзия на Вергилия, но одновременно и на Пушкина. Начну с пушкинской сказки «Руслан и Людмила». У Мартына завязывается роман с женой Черносвитова, который живет с ним в одной комнате и, бреясь по утрам, «неизменно говорил: „Мазь для лица Прыщемор. В вашем возрасте необходимо“» (с. 40). В поэме Пушкина колдун Черномор уносит невесту Руслана. Имя сказочного злодея «раскалывается» на фамилию мужа и название крема. Сила Черномора в бороде. Ср.: в романе обманутый муж усердно бреется «безопасной бритвой» (с. 40). У Пушкина седую бороду Черномора «на подушках осторожно» несет «арапов длинный ряд». Образ влюбленного колдуна пародийно закреплен в фамилии обманутого мужа — Черносвитов.

Но главный адресат сюжетного фрагмента — Вергилий. Любовная связь Мартына с Аллой Черносвитовой в Греции — аллюзия на роман Энея с Дидоной, карфагенской царицей. Дидона названа в тексте «блуждающей» (femina… errans. — IV. 211). Ср. у Набокова об Алле: «Одна только эта молодая дама выглядела примерной путешественницей…» (с. 33). Дидона после гибели мужа бежит в Африку, где покупает землю у царя Ярба. Она становится африканской царицей. Мотив пародийно воплощается в жарких любовных сценах: «…Алла похрустывала в его объятиях… Между тем близка была Африка… узоры знойной суши…» (с. 50). Страсть Дидоны к Энею отзывается в декларируемой «страстности» Аллы. «Я безумно чувственная. Ты меня никогда не забудешь…» — говорит она Мартыну (с. 50).

Образ Аллы Черносвитовой в сознании Мартына связывается с «черной статуэткой (футболист, ведущий мяч)» (с. 47), которую дядя Генрих дарит ему на рождение. Таинственный смысл символа предлагается к читательской интерпретации.

Хрупкость Аллы («Ах, сломаешь», — говорит она Мартыну, с. 50) легко соотносится с хрупкостью статуэтки. Черный цвет фигурки — с черным цветом, закрепленным в фамилии героини. Но основное значение символа раскрывается в аллюзии на Вергилия.

В книге IV поэмы разгневанная царица говорит Энею:

Фамилия героини, Черносвитова, — пародийное отражение образа Дидоны, с черным факелом мести преследующей покинувшего ее возлюбленного. Симптоматично, что в романном отражении возникает «мимозовая ветка» (с. 50), которой Алла машет Мартыну при прощании — синоним «золотой ветви», позволяющей Энею проникнуть в Царство мертвых (См.: VI. 406–409). Алла называет любовные свидания — «заглянуть в рай» (с. 48), Мартын, отправляясь в Зоорландию, собирается заглянуть в ад.

И еще один элемент символа — «футболист, ведущий мяч» (с. 47). Футбол, бокс, гребля, теннис образуют мотив спорта в романе. Спорт утверждается в «Подвиге» как форма испытания смелости, проявление геройства. Героическое начало, которое видит в спорте Мартын, восходит к римской модели. Указания на нее есть в тексте. Мартын размышляет о словесности: «Были в ней для Мартына намеки на блаженство: как пронзала пустая беседа о погоде и спорте между Горацием и Меценатом…» (с. 75). Цитата отсылает к 1-й Оде Горация, посвященной Меценату, где в строках 3–6 описывается соревнование на колесницах на олимпийской арене. Цитирую в переводе М. Л. Гаспарова: «Есть такие, кому высшее счастие пыль арены взметать в беге увертливом раскаленных колес…». «Не было победы славней для античного человека, — пишет М. Гаспаров, — чем победа на Олимпийских играх». Роман с Аллой — первая победа молодого человека в любви — может отождествляться в его сознании с победой спортивной.

Возможно, однако, и другое прочтение символа. Оно отсылает к Гомеру и Вергилию, к образу надгробных спортивных игр. Их символическая связь с мраком царства мертвых воплощается в романе в «черной статуэтке футболиста» (с. 47).

Черный цвет в «Подвиге» традиционно связывается с Царством Аида, а пародийно — с Африкой. Африканский мотив в романе также связан с Вергилием, точнее, через него с другим поэтом, Петраркой, чья эпическая поэма, написанная на латинском языке, «Африка» (1341) — образец прямого подражания «Энеиде» Вергилия. Ср. в «Подвиге»: Мартын «раз спутал… Плутарха с Петраркой…» (с. 75).

Африканский мотив, сквозной в повествовании, реализуется в перекличке с литературными текстами и литературными биографиями, включенными в художественную систему романа. Главная среди них — пушкинская. Пушкинское присутствие в «Подвиге» обусловливает смысловое сближение отдаленных миров, обнаружение их скрытого единства. В контексте пушкинской биографии образы России и Африки и, соответственно, значения белого и черного цветов, понятия севера и юга осознаются как части и признаки общей картины мира, обладающей мифологической цельностью и гармонией. Приведу несколько примеров. Мартын на юге замечает, как «блестели листья, как блестят они и в русском лесу, и в лесу африканском» (с. 186).

В Кембридже, в кондитерской, «очень привлекавшей студентов… пирожные были всех цветов… и глянцево-черные, негритянские с белой душой» (с. 120). О Мартыне: «…кожа у него была более кремового оттенка с многочисленными родинками, как часто бывает у русских» (с. 142–143). Родинки — как следы негритянского нутра, проступающего на белой коже.

Другим текстом-адресатом африканского мотива в романе является Шекспир, его драма «Отелло». Мартын мечтает, что «после многих приключений… явится к Соне и будет, как Отелло, рассказывать, рассказывать» (с. 138). Цитата отсылает к известным словам Отелло:

В переводе Б. Пастернака:

В смысловом освещении шекспировского текста прочитывается «то сокровенное, заповедное (Мартына. — Н. Б.), чем связана между собой эта экспедиция и его любовь…» (с. 217).

Другой важный сюжетный период связан в романе с образом Сони. Представляется, что она исполняет в повествовании традиционную для мифологических поэм роль «задерживающей женщины» и является романным воплощением образа Цирцеи из «Одиссеи» Гомера.

Мартын живет в Берлине, связанный чувством к Соне. Он понимает, «что еще немного, и он превратится в Сонину тень и будет до конца жизни скользить по берлинским панелям, израсходовав на тщетную страсть то важное, торжественное, что зрело в нем» (с. 175). Ср. у Гомера: Одиссей говорит Цирцее: «Ты у меня, безоружного, мужество все похитишь…» (Х. 34).

Мартын проводит в Берлине год, как Одиссей на острове Цирцеи (см. Песнь 10). «Пересев… в поезд, идущий на… юг, он как будто окончательно освободился из Сониных туманов» (с. 176). Цирцея — волшебница. Отсылка к Гомеру делается через еще один медиативный текст, в частности пушкинский. Соня говорит «тоном пушкинской Наины» (с. 174), колдуньи из «Руслана и Людмилы».

Соня — дочь Зиланова-«кочевника» (с. 135). В романе «кочевник» противопоставлен «страннику», как путешествующий по земле — путешествующему и по воде, и по суше. Определение «кочевник» отсылает к «Цыганам» Пушкина (поэма была окончена 10 октября 1824 года, см. условие биографического параллелизма, указанное выше).

Соня появляется в маскараде «одетая цыганкой» (с. 116). Костюм — намек на роль предсказательницы. Соня, шутя, говорит Мартыну: «…в России встретимся…» (с. 136). Цирцея в «Одиссее» и Сивилла в «Энеиде» рассказывают герою, как спуститься в Царство мертвых. Ср. у Набокова: «Мартын с Соней изучали зоорландский быт и законы…» (с. 171, цитата уже приводилась выше). Знание о подземном мире отражено в голосе Сони: «…в ее торопливом голоске проходил подземной струей смех, увлажняя снизу слова…» (с. 124).

Образ Сони обнаруживает пародийную перекличку романа с еще одним текстом-адресатом: романом Достоевского «Преступление и наказание». На общем уровне оба произведения сближает установка на героизм, понимаемый по-разному. Отсылка к Достоевскому означена в тексте: Мартын едет с Соней «в озерные окрестности города… и Мартын героически держал данное ей слово, не делал мармеладовых глаз, — ее выражение…» (с. 169). Цитата содержит игровую отсылку к героине «Преступления и наказания» Соне Мармеладовой. Раскольников приходит к Соне Мармеладовой, чтобы облегчить душу, рассказать ей об убийстве. Мартын «пускает перед ней свою душу налегке» (с. 217), говорит о стране мертвых, Зоорландии. При последнем свидании с Соней Мартын боится выболтать самое «сокровенное, заповедное» (с. 171), он умалчивает о своем подвиге; Раскольников же рассказывает о своем преступлении.

3. На перекрестке литературных форм

В романе «Подвиг» — 50 глав. Но в нумерации их сделан пропуск, выпущена 11-я глава. При переводе текста на английский прием этот был исключен. В «Glory» — 48 глав (в 39-й объединены две, представленные в русском оригинале отдельно). В набоковедении факт пропуска в нумерации глав не был замечен и прокомментирован. Это объясняется во многом тем, что большинство исследователей работают по английскому переводу романа. Прием пропуска главы отсылает к пушкинскому роману в стихах. Выпущенной в «Евгении Онегине» является глава «Путешествие Онегина по России». Отказ Набокова в «Glory» от нарушения порядка в нумерации глав обусловлен, надо полагать, особенностью культурной рецепции англоязычною читателя, для которого присутствие «Евгения Онегина» в системе романа Набокова трудноузнаваемо.

Номер выпущенной главы в «Подвиге» исполняет функцию кода другого адресата аллюзии — «Одиссеи» Гомера, где одиннадцатой является Песнь о путешествии Одиссея в Царство мертвых. Таким образом, выпуск главы и ее нумерация маркируют в романе Набокова перекресток двух литературных форм, моделирующих повествование.

В контексте набоковской аллюзии путешествие в Россию и путешествие в Царство Аида образуют смысловое тождество. Намеки на это рассыпаны в тексте. Соня говорит Мартыну: «…вот есть на свете страна, куда вход простым смертным воспрещен» (с. 170). Ср. у Гомера: «В аде еще не бывал с кораблем ни один земнородный», — говорит Одиссею Цирцея (Одиссея. X. 502). Один из героев романа Иоголевич «переходит границу в саване» (с. 105), т. е. изображая мертвеца. «Саван-на-рыло» — кличка одного из зоорландских вождей (с. 171).

Зоорландия, северная страна, где «холодные зимы» (с. 170) «и все очень водянисто…» (с. 170), где вечная ночь, — синоним мифологической Киммерии, северной, болотистой страны, покрытой мраком.

В романе заявлены две возможные причины перехода. Первая обусловлена участием в тайной организации, деятельность которой подчинена общественной пользе, общему делу — борьбе с большевиками. Воплощают ее в «Подвиге» герои, «люди почтенные, общественные, чистые, вполне достойные будущего некролога в сто кристальных слов» (с. 164–165). Один из них — Грузинов.

Вторая — связана с актом сугубо индивидуальным. Согласно античному пониманию, в Царстве мертвых мыслится источник тайного знания. Но добытое знание не рассказуемо. Его нельзя подчинить утилитарной цели, и опыт одного не может стать достоянием многих. Путешествие в Царство Аида, сопряженное с личным мужеством, становится приобщением к таинству того, кто его совершает. Непроизносимость тайны воплощена в романе структурно в фигуре умолчания (см. начало гл. III).

Мартын, который отправляется в Зоорландию, Царство мертвых, противопоставлен в романе Грузинову, который тайно переходит в Россию и руководит восстаниями (с. 169). Мартын — «вольный странник» (с. 174), Грузинов — «волевая личность» (с. 160). Оба образа отмечены знаком тайны: Мартын воплощает тайну личности, Грузинов — тайну организации, он — «заговорщик» (с. 169).

Персонажи Грузинов и Мартын маркируют в романе противопоставленность деловитости и мечтательности, материальной конкретности и духовной неосязаемости, общественной пользы и индивидуального опыта. Противопоставление воплощено в оппозиции категорий груза и легкости. Груз закодирован в фамилии персонажа: Грузинов. Легкость оговорена в поведении Мартына, его откровениях с Соней, когда он любил «пускать душу налегке» (с. 171). Понятие легкости освобождается в романе от весового смысла, соотносится с ирреальностью, с бестелесностью, с перемещениями души. Например, Мартын замечает о беглецах из России, что «несмотря на обилие багажа… было… впечатление, что все эти люди уезжают налегке…» (с. 53).

Понятие груза отождествляется со значением общественной пользы, жизненной конкретности. Грузинов советует Мартыну «заняться чем-нибудь дельным» (с. 204). Ср.: Зила-нов упрекает героя: «Баклуши бьете» (с. 93) — об учебе в Кембридже. Символична и внешность Грузинова: «плотный, опрятный господин, с холодными глазами…» (с. 197). Мартын обращает внимание на его очки: «…очень почему-то простые очки, в металлической оправе, какие под стать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складным аршином в кармане…» (с. 197–198). Складной аршин, символ материальной меры мира, и простые очки, за которыми равнодушные к красоте мира глаза, — Грузинов на прогулках в горах «не любил, когда останавливались, чтобы поглядеть на вид…» (с. 198), ср. Иоголевич (с. 105), Зиланов, который путешествует «совершенно слепой к живописным местам…» (с. 92), — позволяют узнать в Грузинове и его соратниках по общественной борьбе идеологических потомков Чернышевского.

Разговор Мартына с Грузиновым воспринимается как последняя попытка героя воспользоваться маршрутом реальным. Неудача только освобождает его от груза материальной определенности. Мартын называет свое путешествие «экспедицией» (с. 217), что на латыни значит — «военный поход налегке». Теперь единственной дорогой Мартына в Зоорландию становится путь мифологический.

Вопрос о дальнейшей судьбе героя хоть и выходит за пределы текста, тем не менее не оставляет в покое ни исследователей, ни читателей. Между тем ответ на него дан самим автором, более того, демонстративно вынесен в заглавие. Необходимым смыслом его наполняет текст-адресат, аллюзией на который служит весь роман. Это «Энеида» Вергилия. Ключевые для понимания романа строки поэмы вынесены эпиграфом к настоящей главе. Известно, что в античности понятие подвига связывалось не с уходом в Царство мертвых, а с возвращением из него. Символично, что у Вергилия слово «opus» прочитывается в этом контексте как подвиг и как произведение.

В подтверждение гипотезы о связи романа с «Энеидой» приведу еще одно игровое набоковское признание. В письме к Э. Уилсону Набоков сопоставил «Подвиг» с «Полтавой» Пушкина. Он писал, что «Полтава» в пушкинском наследии занимает такое же место, как «Подвиг» — в его. Смысл сближения заключен опять же в третьем тексте. Им является известный отзыв Надеждина о том, что «Полтава» Пушкина — это «Энеида» наизнанку.