Моя мама убирает ремонтопливную завода «Свобода». Это огромное резиновое поле под крышей. Резина твёрдая, почти как асфальт. Если разбежаться и подпрыгнуть, то можно ощутить, как она пружинит под ногами. Если лечь где-нибудь под станком, там, где резина не утоптанная и не грязная, и понюхать и лизнуть пол, то земля там имеет запах и вкус резины. В ремонтопливной люди делают более высокие и широкие шаги, чем по обычной земле. Это сделано для того, чтобы люди на заводе быстрее перемещались, ведь ремонтопливная большая. Мне на резиновой земле всегда хочется скакать и бегать. Но мама объяснила мне, что это опасно. Одна женщина скакала по ремонтопливной, ударилась виском о железяку и умерла.
Дорога в ремонтопливную проходит через множество приятных и неприятных мест. Сначала приходится дышать ртом. В других местах на заводе пахнет хорошо: кирпичом, железом, асфальтом и дымом. Но есть место, рядом с проходной, где пахнет очень плохо. Поэтому когда мы проходим через проходную, я заранее зажимаю внутри нос и начинаю дышать ртом. Но мой мозг всё равно вспоминает этот запах, так что зажимать нос изнутри не очень помогает. Потом мы выходим во двор, и мне приходится зажмуриваться, потому что мы идём мимо большой квадратной ямы, а я там однажды увидел убитую кошку кишками наружу. Во дворе растут деревья. Осенью на них росли маленькие радиоактивные груши. Их нельзя есть, но маленький кусочек можно. Вкус этих жёстких груш средний. Под грушами также растёт боярышник, шиповник и кое-где барбарис. Всё это радиоактивное. Но одну ягодку можно.
После двора мы оказываемся в большом кирпичном восьмиэтажном доме с башней на крыше. Мы вызываем лифт. На заводе лифты очень хорошие, и я их не боюсь. Они хоть и старые, но крепкие, не разболтанные, и в них не трясёт. В них не написано и не нарисовано никаких неприличных картинок и слов. Нет там надписей «Кто из блядей худшая блядь» и «Вика корова». Не валяются объедки пряника, семечная шелуха и окурки. Единственный недостаток есть у заводского лифта: он может остановиться раньше, чем надо, и открыть двери. Надо просто ещё раз нажать на кнопку, и он тогда едет правильно.
Когда выходишь из лифта на пятом этаже, то попадаешь в самое прекрасное место на свете. В этом месте я хотел бы жить после смерти. Стены здесь обделаны красивыми пузырями с розово-голубым нежным отливом. Каждый из этих пузырей похож на космос.
Потом приходится затыкать уши, потому что дорога в ремонтопливную ведёт через тридцать пятый цех, а в этом цехе всё время что-то зловеще гудит.
И уже после этого цеха мы наконец входим в ремонтопливную. Мама начинает убираться, а я просто хожу, всё разглядываю и ищу всякие штучки: гайки, шестерёнки, колёсики, железные палочки и другие бобышки. В последнее время ничего, правда, не находится. Наверное, все бобышки подобрал Вертер.
Мне очень нравится фамилия Вертер. Вообще с заводом связано много хороших фамилий. Например, Вертер, Допкис, Задорожный, Фраткин, Ратманов. Эти фамилии слышатся в разговорах мамы и разных людей на заводе. Я бы хотел иметь такую красивую фамилию. Вместо этого у меня фамилия Соломаха, от слова «солома». Правда, на заводе есть и много некрасивых фамилий. Например, Сепитый. Человека с этой фамилией я знаю. Он медленно ходит в негнущихся штанах. Обычно он молчит. Я с ним не здороваюсь. Однажды он мне сказал: шляешься? Лучше б матери помог. Корячится с тобой одна. Мне стало стыдно. Я подошёл к маме и сказал: давай-ка я тебе помогу. Но мама, конечно, сказала: ты мне помогаешь тем, что не мешаешь.
Пока мама работает, мне с ремонтопливной выходить нельзя. Завод «Свобода» с советских времён секретный, и, если я на нём потеряюсь, меня никто не будет искать и никогда не найдут. Я часто смотрю в окно и придумываю истории о том, как я жил бы на заводе, если бы заблудился. Думаю, я бы не умер. Ведь я знаю, где столовая, я был несколько раз, и меня там кормят бесплатно. Спать бы я ночью ходил на четвёртый этаж того дома, в котором проходная. Там касса, а к кассе ведёт мягкая красно-зелёная дорожка. Я завернулся бы в неё, как Волк из «Ну, погоди», и мне было бы очень уютно внутри этого рулончика. В кассе пахнет очень изысканно, это канцелярский запах, связанный с такими словами, как «рейхсканцлер» и «секретарь бюро цуката поэцесс».
Однажды мама убиралась там вместо тёти Люси, а меня заперла в один маленький кабинет и дала карандаш порисовать. Я стал открывать ящики стола. В одном из них были спички. Я случайно засунул карандаш в отверстие большого железного ящика, незаметно видневшегося в стене, так что ящик открылся. Долго я зажигал спички и бросал их внутрь железного ящика. Я скомкал несколько бумажек, которые оказались внутри ящика, и устроил небольшой костёр. Я всё делал аккуратно, и мама ничего не заметила.
Итак, я спал бы в том доме, где ковёр. Всё остальное время я ходил бы по заводу, научился бы работать на станке и постепенно стал токарем. Иногда я навещал бы маму, когда она моет ремонтопливную.
Но это лишь фантазии, потому что на самом деле я просто боюсь выходить из ремонтопливной один. Ведь, чтобы потеряться, надо сначала пройти через цех номер тридцать пять, где всегда стоит зловещий гул. Поэтому не теряюсь, а нахожусь в одном и том же месте — в ремонтопливной, и мне там иногда скучно.
В самом заброшенном уголке ремонтопливной стоит одна пыльная заброшенная железяка. Раньше около неё валялось много бобышек, но я их все собрал, и теперь там так же скучно, как и везде. Одно хорошо, что пол там ещё резиновее, чем в остальной ремонтопливной, и желтее. Так что на полу у заброшенной железяки можно очень высоко прыгать. Ещё за железякой поставлены в стопочку заброшенные доски, сделанные из ткани, натянутой на деревянные тонкие дощечки. Они очень пыльные, но если постараться, можно прочитать, что на них написано белыми буквами. Вот что на них написано:
«Не допускай увеличения времени пролёживания!»
«Крепкие тылы — изделие без брака!»
«Соблюдай режим! Враг не»
И ещё там лежит дощечка поменьше, на которой написано
«заводчан!»
Но однажды мне стало так скучно, что просто кошмар, и я нашёл маму и стал её просить и умолять: пожалуйста, разреши мне пойти прогуляться до лифтов! Я хочу побыть немного на лестнице, где стены обделаны пузырями. Я не заблужусь, умоляю тебя, я же всё время хожу этой дорогой! Хорошо, сказала мама. Но только больше никуда. Побудешь там немножко и вернёшься обратно.
Я подошёл к двери, которая вела в цех тридцать пять. Сердце у меня забилось очень сильно. Я крепко заткнул уши, всем телом навалился на дверь, дверь открылась, и я побежал. В тридцать пятом цеху пол не резиновый, а бетонный и весь в трещинах, так что я бежал очень быстро, делая большие прыжки, чтобы не наступать на трещины, и одновременно заткнув уши. Я промчался как молния через тридцать пятый цех и выскочил на лестницу, где лифты, и оказался в этом чудесном месте, которое так люб лю.
Там было тихо и холодно, и пахло, как обычно на заводе: кирпичом, бетоном, горелой проводкой, а ещё свежим ветром и свежим снегом с улицы. Я стоял в этом волшебном месте очень долго, любуясь пузырями на стенах, высоким потолком, на котором росла паутина, и слушая загробный гул тридцать пятого цеха, который отсюда было не страшно слышать.
Потом двери лифта разъехались и оттуда вышли, весело пихаясь, две толстячки в белых халатах. Да ну конечно, сказала одна. А те, кто живёт в Поддоне, наверно, называются «поддонки»! Нет, я серьёзно! — захохотала вторая. Если все деньги на это угробить, то, может, и не сломают…
И больше я ничего не услышал, потому что они обе улизнули в тридцать пятый цех. Они так спокойно вошли в это страшное место, и я подумал, что хорошо быть весёлым. И я решил быть весёлым и собирать шутки и анекдоты. И ещё я решил, что сейчас пойду обратно и не буду как трус мчаться заткнув уши, а спокойно себе пойду по тридцать пятому цеху, как будто я там работаю.
Но тут двери лифта опять разъехались, и на пятый этаж шагнул обезьяноватый мужчина. Ты чей, сказал он. Я ответил: здесь секретный завод, и это секрет. Мужчина засмеялся. Потом он посмотрел на часы и сказал: курс видел? Не знаю, сказал я. Балда! — сказал мужчина. Короче, на башне был? Быстрее отвечай, мне через двенадцать минут… Не был, быстро сказал я. Пошли тогда посмотрим. Мы поехали наверх. На восьмом этаже вылезли из лифта, прошли по очень чистому и невысокому коридору, а потом ещё поднялись по железной лестнице. Мужчина открыл люк и вылез на крышу. Я тоже вылез за ним.
Мы оказались на крыше, под самым небом, на снегу. Мы оба были без курток. Но я точно знал, что мы не простудимся, потому что это не тот случай, когда простужаются! Мы были на башне! Мужик обвёл всю округу рукой и сказал: вот, мы на башне! А это — Курс!
Я увидел Курс. Он состоял из огромной антенны кругло-квадратной формы. Курс тихо, молча поворачивался на длинной высокой палке. А зачем? — спросил я. Если хоть одна вражеская лодочка захочет пересечь в плохую погоду залив, отделяющий их от нас, Курс немедленно даст знать. А если это будет дружеская лодочка в хорошую погоду? Тем более. Чай поставить, пряников купить.
Мои ноги увязали в снегу. Серое небо над нами казалось розоватым. Башня с Курсом была очень высоким местом. Я увидел и Нарвские ворота, и площадь, и собор, и даже вокзал. Мы пробыли на крыше совсем недолго. Всё, пошли, — сказал мужчина. Он загнал меня в люк и отвёл обратно на пятый. На прощанье я сказал: всё-таки давайте познакомимся! Меня зовут Саша Соломаха. А вы кто? Я — Фраткин, сказал мужчина. Я сказал: очень приятно, я о вас слышал. Я бы очень хотел быть Фраткин. Или Вертер. Фраткин сказал: ого! Я тоже хотел бы быть Вертер, но я Фраткин, и на том спасибо. Пусть каждый будет собой: я — Фраткин, ты — Соломаха. Я сказал: мне не нравится моя фамилия, она от слова солома. Нет, она не от слова солома, а от слов «соло», то есть один, и «махач», то есть драка. Значит, ты — это тот, кто в одиночку может победить многих. Усёк? Усёк, сказал я.