1
Двадцать два года и восемь месяцев он жил стихийно. То, что было заложено в него воспитанием и детскими годами, составляло принципы и правила его существования. Он не задавал вопросов, если к нему не заглядывала гормональная меланхолия. Не подвергал свою жизнь сомнению, если не накатывала беспричинная грусть.
Перемены начинаются тогда, когда меланхолия становится доминирующим настроением, а грусть – единственной эмоцией. Из чертовой клоаки надо выбираться.
В школьные годы он отрицал бога не как воинствующий атеист. Религия и наука, как две части параболы, имеют одно начало, но идут в разные стороны. Признавая науку, почти всегда отрицаешь религию. И наоборот.
Назначением науки в глазах юного Мечникова было осуществление прогресса. Назначением религии ему представлялось рассказать сказку с целью успокоения. Но ведь нет науки в успокоении. И нет прогресса. Значит, религия против прогресса? Против счастья большинства?
Ответ был утвердительным.
Он посвятил себя науке. Стартеру счастья. Благополучию большинства.
Но и в его жизни возникали ненаучные вопросы.
Первый важный вопрос звучал так: как жить правильно?
Вернувшись в Петербург, Мечников отвечал на этот вопрос теорией.
Она называлась «гармонические отправления частей для блага целого».
Он жил, стараясь не использовать посторонней помощи. Предельно упростил быт, почти не заботился о еде и одежде, все, что было нужно, добывал сам.
«По принципам и из экономии, – вспоминала его вторая жена Ольга Николаевна, – он хотел обходиться без посторонней помощи, сам готовить и хозяйничать. Однако все шло у него из рук вон плохо. Прежде всего ему надоело прибирать, и скоро в комнате завелся хаотический беспорядок; потом и готовить было скучно; он стал ходить обедать в какую-то плохую немецкую кухмистерскую. И все же, несмотря на все лишения, он не мог сводить концов с концами. Пришлось читать лекции в отдаленном горном корпусе. Из экономии туда приходилось ходить пешком даже в самую страшную стужу; ученики вовсе не интересовались отвлеченной наукой, так что заработок этот был тяжелой повинностью, без всякого нравственного удовлетворения. И вот пребывание в Петербурге, от которого он ждал столько хорошего, принесло ему ряд тяжких разочарований. Его столь радостное настроение вскоре стало уступать место пессимизму и мизантропии».
2
Петербургский университет разочаровал его.
Здесь не было лаборатории – только неуклюжий музей без отопления. Пальцы на руках зябли спустя десять минут. Нужно было постоянно дышать на них. Ни о каких практических занятиях со студентами не могло быть и речи.
Руководителя кафедры Кесслера это все ничуть не беспокоило. Он давно смирился с неустроенностью кафедры и ничего делать не собирался.
Вот как Мечников позже описывал это время, говоря о себя в третьем лице:
«Он был крайне нервен, и это, с одной стороны, помогало ему в работе, а с другой – служило источником множества бедствий. Он стремился поскорее достигнуть цели, и встречаемые по дороге препятствия сильно склоняли его к пессимизму. Так, сознавая свои способности, он считал, что старшие должны помогать его развитию. Но, видя равнодушие, довольно естественное и особенно распространенное среди людей, уже достигших цели, молодой ученый пришел к заключению, что против него интригуют и что хотят подавить его научные силы…
Малейшее оскорбление самолюбия, колкость со стороны товарища – все это повергало нашего пессимиста в самое тягостное настроение. Нет, не стоит иметь друзей, если это служит поводом к постоянным глубоким уязвлениям! Лучше забиться в какой-нибудь угол и жить спокойно среди своих научных занятий.
Молодой ученый обожал музыку и часто посещал оперу. Между прочим, ему запала в душу ария из «Волшебной флейты»: «Будь я мал, как улитка, забился б я в свою скорлупку!»
К усиленной нравственной чувствительности присоединялась не менее повышенная и физическая. Всякие шумы, как свист паровика, выкрикивания уличных продавцов, лай собак и так далее, вызывали в нашем ученом крайне болезненные ощущения.
Малейший просвет среди ночи мешал ему спать. Неприятный вкус большинства лекарств делал применение их для него невозможным.
«О! тысячу раз правы философы-пессимисты, – говорил он себе, – утверждая, что неприятные ощущения несравненно сильнее приятных!»
3
Его спасало доброе расположение к нему семьи Бекетовых.
Они всегда принимали его с участием.
Весь измученный, он плелся по безразличному Петербургу из музея, в котором холод съедал последние остатки энтузиазма и жизнелюбия. Дома ему нужно было выполнить расчеты. После этого у него было несколько часов на отдых. Когда город засыпал, Мечников начинал работать.
В промежуток отдыха он ходил к Бекетовым.
Они отогревали его чаем и дружеской беседой. Мечников разглядывал дочерей Андрея Николаевича. Они быстро росли, и Мечников думал, что надо бы помочь им развиться в правильном ключе.
Из Бокля Мечников усвоил, что важен прогресс не только человечества, но и отдельного человека. Термином «человечество» мы настолько обезличиваем части целого, что приходим к наивной мысли, будто человечество – нераздельный, целостный организм. Развитие человечества для нас становится равносильным развитию человека.
Мечников разговаривал с дочерьми Бекетова, подсовывал им книжки, водил их в театр, влиял на повседневные мысли. В общем, выращивал идеальных жен.
Думая о любви, Мечников приходил к выводу, что она ему не особенно нужна. В минуты неудач любовь была бы кстати. В минуты побед любовь казалась ему излишеством.
На этих мыслях он заболел.
Дочери Бекетова не обратили на это внимания. Никаких теплых слов и передачек. Ничего.
Неужели воспитание – иллюзия? Один человек не может вырастить другого, как он того хочет? И если такие расхождения между ожиданием и реальностью случаются в опыте с человеком, что говорить о человечестве? Не сизифов ли труд тащить этот философский камень прогресса?
Чета Бекетовых заволновалась, узнав о том, что Мечников заболел.
А больше всех беспокоилась о друге семьи племянница Бекетова Людмила Федорович.
Она и пошла проведать Мечникова.
4
Она постучала в дверь.
Ответа не последовало.
Снова постучала.
И опять молчание.
Она толкнула дверь и робко зашла.
Мечников лежал на кровати. Увидев Людмилу Васильевну, он улыбнулся.
Шепотом попросил извинения за то, что не откликался на стук в дверь. Сказал, что в холодном музее его настигла ангина. Поправил шарф, обернутый вокруг горла. Выразил уверенность, что через несколько дней поправится и придет в гости.
Говорил он это не без неловкости. Разве мог он ожидать, что молодая женщина, с которой в доме Бекетовых он меньше всего был знаком, будет тревожиться о его самочувствии и даже не побоится прийти?
Она посидела с ним, сказала, что болезнь серьезная, и встала, чтобы уходить.
Они попрощались. Мечников в полусне подумал о том, какая хорошая девушка эта Людмила Васильевна. А ведь он к ней со своим воспитанием-образованием не притрагивался. Она была слишком взрослой для этого.
Может быть, ум, ценности и вектор жизни, имеющие корень в воспитании, дают плоды с наступлением возраста? Дочери Бекетова станут такими же, когда повзрослеют? Сейчас требовать с них зрелости рано?
Он очнулся, когда почувствовал холодную руку на голом плече. Это был Бекетов.
– Илья Ильич, мы вас забираем. У меня много докторов в доме, и вы быстро на ноги встанете. Мы уже приготовили для вас комнату.
Мечников попытался отговориться, но Бекетов был настойчив.
– Будете здоровы, тогда сами решите, где вам лучше, а сейчас оставить вас одного в этой комнате я не могу.
5
Прошло две недели.
Мечников вернулся в свою квартиру на Васильевском острове.
Был полдень. Мечников стоял у книжной полки и рассматривал корешки своих многотомников.
Он взял какую-то книгу, затем нашел свою тетрадь, положил ее в сумку и вышел на улицу. Пошел к Бекетовым.
Бекетова открыла ему дверь, они наскоро поздоровались, Мечников побежал вверх по лестнице. Дверь была открыта.
Он заглянул внутрь. Она лежала, опустив глаза.
Предыдущие две недели она ухаживала за ним. Приносила ему еду, читала, рассказывала о себе, делилась мыслями о любимом и дорогом, давала лекарство.
Теперь его черед.
Он вошел, весело поприветствовал ее, пододвинул к кровати стул, сел. Достал из сумки книгу, открыл ее и стал читать.
Так началась любовь.
«Ты совершенно несправедливо думаешь, что Людмила мне прежде не нравилась, – писал Мечников матери. – Я в нее не был влюблен, но находился с ней в очень дружеских отношениях и хотя не считал ее идеалом женщины, но все-таки был уверен в том, что она вполне честный, добрый и хороший человек. Она меня весьма любит, и это не подлежит сомнению, как ты, наверное, сама узнаешь, если познакомишься с нею. Я ее также люблю весьма сильно, и это уже составляет весьма основательный фундамент для будущего счастья, хотя, разумеется, я не могу тебе поручиться, что мы во что бы то ни стало будем весь век жить голубками. Какое-то розовое, беспредельное блаженство вовсе не входит в мои планы относительно отдаленной будущности. А я никак не могу сообразить, почему бы было лучше, если бы я стал ждать, пока у меня разовьется мизантропия – вещь, на которую я оказываюсь весьма способным.
Она недурна собой, но не более. У нее хорошие волосы, но зато дурной цвет лица. Ей почти столько же лет, как и мне, то есть 23 с лишним года. Родилась она в Оренбурге, потом долго жила в Кяхте, затем она года два жила за границей и, наконец, поселилась в Москве. В ней такие недостатки, которые, на мои глаза, покажутся большими, чем тебе, но что же с этим делать! Хорошо, что она сама их знает.
Недостаток ее самый существенный состоит в слишком покойном характере, в отсутствии большой живости и предприимчивости, в способности скоро сживаться с дурной обстановкой. Но зато, будучи покойным, у нее характер сильный, – она может много переносить и оставаться вполне рассудительной.
Она в высшей степени добрая и милая, и в характере ее я до сих пор не нашел ни одной грубой черты. Я ведь пишу тебе и о недостатках, следовательно, ты не должна думать, что я чересчур увлекаюсь Люсей и потому нахожу в ней достоинства.
Факт положительный тот, и я забыть этого не могу, что всегда, когда я себя чувствовал почему-либо скверно, то она, т. е. сношения с нею меня успокаивали. Как бы мрачно я ни смотрел на будущее (а мой характер не особенно побуждает меня смотреть сквозь розовые очки), все-таки я не могу не признавать того, что, живя вместе с Люсей, я, по крайней мере, на довольно долгое время сделаюсь спокойным и перестану страдать от той нелюдимости, которая на меня напала в последнее время».
6
Казалось, это ерунда.
Врач диагностировал грипп, сказал, что две-три недели надо подождать, тысячу раз повторил, что не надо нервничать – стрессы плохо сказываются на состоянии болезни. И ушел.
Это был рядовой вызов. Каждый день он десятки раз идет той же походкой, так же садится и открывает чемоданчик, говорит те же слова, выписывает те же лекарства и так же уходит, понимая, что должен еще осмотреть от трех до десяти больных.
Рутина убивает душу дела. Врач осмотрел больную, идя по заранее решенному плану. Выписал диагноз, который созрел у него, когда он еще не видел больной.
Халатность стала фатальной.
«Прежде здоровая молодая девушка, – писал Мечников матери, – сильно простуживается в одном из северных городов. "О, это неважно, – говорят доктора, – грипп теперь везде свирепствует, и никому его не избежать. Немного терпения и спокойствия – и все пройдет!" Но грипп не проходил, а привел к общему ослаблению и видимому исхуданию. На этот раз врачи нашли небольшое притупление в верхушке левого легкого. "Несомненно, есть кое-что, но ввиду отсутствия наследственного предрасположения нет причины к серьезным опасениям".
Незначительный грипп привел к катару верхушки левого легкого, начался туберкулез».
Чахотка, иначе говоря.
Где-то включился таймер обратного отсчета.
7
Она так обессилела от болезни, что в церковь ее внесли на стуле.
Их обручили.
Мечников собирался увезти ее за границу. На днях он защитил докторскую диссертацию и перешел на жалованье экстраординарного профессора, хотя фактически и практически оставался доцентом. Две тысячи в год плюс переводы, статьи и, быть может, премии. Очень неплохо даже для семьи с детьми, но абсолютно иной случай – жить за границей и оплачивать лекарства-процедуры.
В университете ему дали командировку. Сначала они поехали в Специю (Италия), потом – в Рейхенгаль (Швейцария).
Людмиле Васильевне не становилось лучше.
Единственным положительным моментом было то, что Мечникову удалось доказать наличие у скорпиона трех зародышевых листков и что развитие происходит точно так же, как у иглокожих, червей, моллюсков и позвоночных.
Плохо было то, что приближался новый учебный год и Мечникову надо было возвращаться в Петербург. Людмиле Васильевне это было противопоказано.
Мечников уезжал в тяжелых переживаниях. Быть может, он видит любимую в последний раз.
Но пока это возможно, необходимо продолжать лечение. А значит, нужно зарабатывать деньги. Как можно больше.
Но где найти хороший заработок?
Мечников написал Сеченову, и тот ответил:
«На кафедру зоологии в нашей академии вы могли быть представлены мною лишь в субботу на прошлой неделе, то есть 3 мая… Единственным вашим конкурентом явился Брандт, представленный от имени Бессера, Мерклина и К°.
Предложил я вас в ординарные или по крайней мере исправляющие должность ординарного, жалованье в обоих случаях 3 тысячи в год, напирая на полезность привлечь вас исключительно на сторону академии. При этом я имел в виду еще то обстоятельство, что вашей статьей в «Отечественных записках» вы создали себе для будущего не совсем приятное положение в университете – преждевременно сожгли позади себя корабли».
Медико-хирургическая академия не очень ждала Мечникова. Но относилась к нему спокойно.
В Петербургском университете работало много людей, желавших его ухода. Те, кто раньше относился к нему нейтрально, были на него обижены из-за статьи в «Отечественных записках», где он раскритиковал содержание брошюры «Труды первого съезда естествоиспытателей».
Мечников считал, что брошюра искажает подлинное состояние российской науки. Что если это и зеркало, то кривое. С точки зрения зоологии в статьях много безграмотности и ретроградства. С точки зрения актуальности брошюра опоздала по меньшей мере на год.
В брошюре и слова нет о трудах Менделеева, Зинина и Сеченова. Какой-то очень искусственный подбор авторов.
В университете его давили.
Понадеявшись на избрание в Медико-хирургическую академию, он ушел.
Пока академия решала, Мечников поехал проведать жену.
Письмо застало его в Виллафранке.
8
«Петербург. 16 ноября 1869 года.
Пишу вам, мой милый, добрый, хороший Илья Ильич, с страшно тяжелым чувством: с одной стороны, я все-таки чувствую себя перед вами виноватым, что втянул вас в дело, которое кончилось неудачей, а с другой – все еще не могу придти в себя от чувства негодования и омерзения, которое вызвала во мне вчерашняя процедура вашего неизбрания. Дело происходило следующим образом. Я предложил вас, как вам известно, в ординарные; комиссия, разбиравшая ваши труды, тоже предложила вас в ординарные, а когда отчет ее был прочитан, я снова заявил конференции, что вы желаете баллотироваться только в ординарные. Вслед за этим и по закону и по разуму следовало бы пустить на шары вопрос о вашем избрании, а между тем президент академии, а вслед за ним Юнге и Забелин, предводители партии молодой академии, потребовали вдруг предварительного решения следующего вопроса: нуждается ли вообще наша академия в преподавателе зоологии в качестве ординарного профессора? Это подлое и беззаконное заявление в связи со слухами, начавшими доходить до меня в последнее время (об этих слухах я вам скажу после), сразу выяснило для меня положение вашего дела: достойная партия молодой академии не желала вас принять в свою среду, но вместе с тем не хотела положить на себя срама забаллотировать вас.
Под влиянием этой мысли я стал протестовать против незаконности и неуместности (так как мое предложение вас в ординарные не встретило ни малейшего возражения) предложения президента, сколько во мне было сил, и при этом руководствовался следующим соображением: уж если гг. профессора решили не пускать вас в академию, то пусть они по крайней мере публично позорят себя, провалив вас на баллотировке. Так как предложение президента было в самом деле незаконно, то и пущено было на шары ваше избрание.
Все положили шары в ящик; доходит очередь до Юнге; он начинает кобениться, говоря, что при этой баллотировке смешаны разом два вопроса. Ему возражают, что все, кроме него, решили баллотировку, стало быть, ему одному кобениться нечего; тогда он встает и произносит следующий торжественный спич: "По научным заслугам г. Мечникова я признаю его не только достойным звания ординарного профессора, но даже звания академика, но, по моему убеждению, нашей академии не нужно зоолога – ординарного профессора, а потому я кладу ему черный шар".
И вообразите себе злую насмешку судьбы – его-то именно шар и провалил вас, потому что он был 13-м черным против 12 белых.
Верьте мне или не верьте, но вслед за этой подлой комедией меня взяло одну минуту такое омерзение, что я заплакал. Хорошо еще, что успел вовремя закрыть лицо, чтобы не доставить удовольствия окружающим меня лакеям. Вслед за вами выбрали Сорокина за особенные заслуги в ординарные, а потом провалили Голубева и выбрали в ординарные же Заварыкина. Нужно вам заметить, что вакантных ординарных профессур было две, и на обе заранее были готовы кандидаты.
В заключение спектакля гг. достойные члены нашли совершенно необходимым предложить в звание адъюнкта зятя нашего достойного начальника.
Простите же меня еще раз, что я позволил себе ошибиться, как ребенок, насчет моральных свойств большинства моих "почтенных" товарищей, но вместе с тем посмотрите, в какую помойную яму попали бы вы, будучи избраны. Говорить перед этим собранием о том, чтобы вы читали по крайней мере по найму, я не имел положительно слов и, признаюсь вам откровенно, не возьмусь и впредь, потому что отныне нога моя не будет в конференции.
После заседания на вечере у Боткина Якубович старался доказать мне, что я проиграл оттого, что вел дело непрактически и не заискивал в вашу пользу у таких господ, как Неrr Забелин и К°. Может быть, он и прав, но вы, конечно, не обвините меня в том, что я не насиловал ни своей совести, ни своих убеждений ради доставления победы вашему делу; да, признаюсь, до самого последнего времени мне и в голову не приходило, чтобы вас могли провалить.
Только за неделю до вашего избрания Зинин сказал мне, что старики (и это он соврал) не хотят вас в ординарные, что было бы, впрочем, не опасно, так как их меньшинство, и вместе с этим сделалось известно, что Сорокин представляется за ученые заслуги в ординарные. Мне тотчас же пришло в голову, что последнее обстоятельство представляет уловку заместить одну из вакантных кафедр и уменьшить тем шансы вашего избрания. Но вы понимаете, что из-за этих намеков останавливать дело было бы безумно.
Ради бога, напишите мне скорее, чтобы я уверился, что вы не сердитесь на меня.
Когда я успокоюсь, то поговорю о вашем найме с Хлебниковым. Не сердитесь же, ради бога, на меня.
Будьте здоровы, счастливы и не забывайте искренне преданного вам И. Сеченова.
Вашей жене от меня низкий поклон».
9
Солнце раскалило песок. Почтальон остановился на секунду, снял сандалии и зашел по щиколотку в воду. Блаженство.
Был полдень. Обитатели Виллафранки проводили это время дома, открыв двери и окна. Мечников был в лаборатории, устроенной им в одном из прибрежных домиков. Его жена жила здесь уже с год. Он приехал неделю назад.
Курорт и лечение Людмилы Васильевны обходились дорого. Мечников смотрел в микроскоп, но думал, конечно, о другом.
Нужен заработок. Срочно.
В дверь постучали. Мечников вспомнил, что она открыта почти настежь. Наверное, почтальон.
Мечников вышел в коридор. Да, почтальон. Адресант – Ценковский, Одесса.
Вероятно, очередное соболезнование. Сколько можно.
– Людочка, прочитай, пожалуйста, что пишут.
Людмила Васильевна вышла из комнаты. Она выглядела здоровой. Она поправлялась.
– Илья, иди скорей сюда!
Она вытянула руку со сложенным вдвое письмом.
Мечников пробежался глазами по буквам. Сложив письмо так, как было, умолк, но не задумался – редкое явление.
– Появятся деньги, и от твоей болезни не останется ни следа, – с улыбкой сказал он Людмиле Васильевне.
И тут же сел за письменный стол и начал письмо Сеченову. Сеченов сильно тревожился о происшедшем и в особенности о материальном положении Ильи Ильича. Надо его успокоить.
Сеченов все-таки ушел из академии. И это вызвало в нем две разноречивые эмоции.
Он не мог работать с интриганами.
Но не мог и без дела. Всю жизнь он что-то делал, к чему-то шел, а теперь… Теперь что такое его жизнь? Сходить в ресторан да навестить старого товарища.
Пустота.
Мечников знал это состояние. Привыкший работать отдыхать не умеет. Он и сам чувствовал себя в этой Виллафранке как ястреб в клетке.
Он написал заявление на имя декана физико-математического факультета Новороссийского университета (Одесса):
«Я вполне убежден, что в лице Сеченова наш университет приобретает себе как превосходного преподавателя, так и одного из лучших современных ученых. Отличная репутация Сеченова в России и за границей достаточно известна и членам факультета, вследствие чего я считаю совершенно излишним приводить здесь отзывы о нем специалистов. Работы Сеченова пользуются всеобщей известностью».
Сеченова избрали ординарным профессором.
10
Проблемы появились сразу.
Министерские чиновники были против утверждения Сеченова.
Сеченов имеет степень доктора медицины, так какого же рожна он делает на физико-математическом факультете, спрашивали чиновники. Сеченов не может быть утвержден, потому что не имеет степени доктора зоологии.
Эту проблему решили в несколько дней. По ходатайству Мечникова Сеченову присудили степень доктора зоологии без диссертации – за заслуги перед наукой.
Чиновники написали кляузу, в которой посоветовали оградить студентов от влияния Сеченова. «Сеченов отъявленный материалист, который старается проводить материализм не только в науку, но и в жизнь».
Мечников поручился за коллегу. В случае неудачи выразил готовность уволиться вслед за Сеченовым.
Пришло письмо из Виллафранки. Людмиле Васильевне внезапно стало хуже.
Надо снова менять курс. Город, лечение, препараты.
Остров Мадейра. Последний шанс. Если не поможет это, не поможет ничего.
Отпуск. Спешные сборы. Деньги в долг. Тоска. Тревога. Страх. Неужели конец?
Людмила Васильевна выглядела ужасно. За три месяца она так изменилась…
Вот что такое смерть. Ее приближение отражается в лице и в глазах. Страшный налет бледности и страдание во всяком движении. Грудь рвет на куски. Изо рта волнами выходит кровь.
Англичане называли Мадейру одним из кладбищ Лондона.
Цинизм часто бывает правдой.
Это было сказочно красивое место. Если умирать, то здесь. В земном раю.
11
Он не мог оставить ее одну. Плевать на университет. Деньги найдутся.
Он подошел к ней и сказал:
– Я хочу жить около тебя. Всегда. Я хочу вести независимую жизнь, надоели подачки.
– Ты не сможешь без науки.
– Я открою здесь книжный магазин.
– Илья, завтра ты пошлешь телеграмму в Москву. Приедет Надя, ты должен быть в университете. Может быть, и я вернусь.
Мечников уехал. Не стал спорить с больной женой. Тем более, она была права. Без науки он не может.
Он уезжал с неизбывной тоской, боялся, как, впрочем, и всегда, что это их последняя встреча.
Наверное, они оба все понимали слишком хорошо. И старались сделать последние мгновения совместной жизни как можно лучше.
Это была любовь.
12
В университете вспыхнул скандал. На кафедре химии открылась вакансия. Был выбран известный химик Вериго. Совет университета не утвердил его.
Он был поляком.
Ценковский, имевший польские корни, подал протест. Сеченов его поддержал. Включились студенты, всегда бывшие активными в дни волнений.
Протест отклонили, и Ценковский подал в отставку. Сеченов остался один. Плюс студенты.
Сеченов беспрестанно шлет письма за рекомендациями. Наконец приходит ответ от Менделеева. По его мнению, Вериго – прекрасный специалист. Вериго утверждают.
Происшедшее, однако, подогрело студентов. Нащупав расстановку политических сил в университете – все, кроме Сеченова и Ценковского, реакционеры-монархисты, – они решили сражаться с пережитками.
На лекции по истории славянского законодательства профессор Богишич чересчур строго отчитал одного из студентов.
Студент по фамилии Бэр сидел, облокотившись на парту.
Богишич, заметив это, крикнул:
– Вы что, в кабаке? Если не умеете вести себя прилично, то можете идти вон!
Бэр попытался извиниться, но Богишичу это было не нужно. Он продолжал кричать.
Аудитория засвистела. Богишич вынужден был закончить лекцию.
И в дальнейшем не начинать. Студенты перестали к нему ходить.
Университет заверил, что на следующей лекции Богишич даст объяснение своему поведению и попросит прощения.
Аудитория была забита за полчаса до лекции.
Богишич не пришел.
Меж тем двух студентов, Желябова и Белкина, исключили.
Все это происходило в отсутствие Мечникова. Он следил за делом по письмам Сеченова.
13
Мечников зажил холостяцкой жизнью в меблированных комнатах на Херсонской улице.
Проводил дни в лаборатории. Писал статьи для «Вестника Европы», завтракал, обедал и ужинал, временами спал. Всё – в лаборатории.
Выходил из дома, когда звал Сеченов. Они шли в суд. Мечников и Сеченов были присяжными в Одесском суде.
Они всех оправдывали. Судьи и чиновники думали, что это из-за теории невменяемости преступников. Нет. Они не решались осудить.
В Одесский университет устроился молодой физик Умов. Вокруг него образовался кружок. Мечников и Сеченов были его первыми членами.
«Мечников, – писал Сеченов, – был самым веселым, увлекательным и интересным человеком среди нас. По подвижности ума, по разностороннему образованию, по неистощимому остроумию. Насколько он был серьезен и продуктивен в науке, настолько жив, занимателен и разнообразен в дружеском обществе. Одной из утех кружка была его способность ловко подмечать комическую сторону в текущих событиях и смешные черты в характере лиц, с удивительным уменьем подражать их голосу, движениям и манере говорить. Кто из нас, одесситов того времени, может забыть, например, нарисованный им образ хромого астронома, как он в халате и ночном колпаке глядит через открытое окно своей спальни на звездное небо, делая таким образом астрономические наблюдения; или ботаника с павлиньим голосом, выкрикивающего с одушевлением и гордостью длинный ряд иностранных названий растительных пигментов; или, наконец, пищание одного маленького, забитого субинспектора, который при всяком новом знакомстве рекомендовал себя племянником генерал-фельдцейхмейстера австрийской службы».
Но это, конечно, было ширмой. С Мадейры приходили неутешительные письма. Людмиле Васильевне было все хуже и хуже.
И вот в один из дней, когда он читал лекцию, ему принесли очередное письмо.
Он закончил лекцию и ответил на вопросы студентов. Распечатал конверт и стал читать.
В письме было написано:
«Ввиду резкого ухудшения здоровья Людмилы приезжайте немедленно».
Всё.
14
Когда он приехал, она уже не могла двигаться. Ей кололи морфий, чтобы избавить от страданий. Она ничего не сознавала, полуслепые глаза едва различали предметы и людей, ее трясло, как Помпеи перед схождением лавы.
Доктор что-то холодно говорил, но Мечников не слушал – он сам видел, как руки становятся белыми, а речь – путаной и алогичной.
От нервов у него снова разболелись глаза. Это не было проблемой. Он почти не заметил, что потерял зрение. Взгляд был обращен не вовне, а куда-то внутрь. Он рухнул в тяжелые размышления о жизни и смерти, о смысле и цели, хотя еще не верил, что она уйдет.
Она была поводом жить дальше. Теперь она умирала. С ней умирал повод.
Ночь на 20 апреля он не спал. Утром у Людмилы Васильевны начался кризис – ей стало нечем дышать. Она дергалась в попытках глотнуть чуть-чуть воздуха, и доктору было достаточно взгляда, чтобы констатировать: еще пара часов.
Илья Ильич вышел из покоев жены. Он не мог видеть это ее состояние, вспоминая прежние времена. Как она, смешливая и жизнерадостная, ухаживала за ним, когда он заболел ангиной.
На другой день его застали спокойным. Пришел пастор, предложивший обратиться к богу со своим горем. Мечников поблагодарил за внимание, но сказал, что не может обратиться к богу. Не способен.
22 апреля были похороны.
Илья Ильич на похороны не пришел. Он остался в своей комнате и, когда все ушли, принялся жечь бумаги и документы. В пламени погибли некоторые исследования и статьи, которые Мечников собирался опубликовать в ближайшее время.
Некоторые документы уцелели благодаря тому, что пришла сестра Людмилы Васильевны Надежда. Она остановила Мечникова, произнесла слова поддержки и собрала оставшиеся бумаги в папку. Мечников попросил оставить его одного.
Когда Надежда Васильевна ушла, он стал наводить порядок. Разбираясь с лекарствами, он нашел морфий. Тихонько положил его в карман и стал собирать вещи.
15
Пузырек с морфием был спрятан в столе.
Мечников сидел сгорбившись на краю кровати и тянул руку к ящику стола. Затем он отдергивал руку так резко, как будто просыпался.
Глаза не проходили. Это значило, что он не мог микроскопировать. Как же он будет работать?
Жизнь пошла под откос. Умер любимый человек. Пропала возможность заниматься наукой.
Наука как способ эскапизма оставила его в трудный момент.
Чтобы остаться жить, ему нужно было за что-то ухватиться. За мысль о том, что пусть он несчастен, пусть он не смог спасти жену, пусть в его жизни нет смысла, но с помощью науки он сделает так, что всего этого избегнут другие.
Он открыл ящик, достал пузырек и выпил до дна.
В этот момент к нему шло письмо.
«Одесса, 3 мая 1873 года.
Ради самого создателя, берегите себя, милый, дорогой Илья Ильич. Поверьте слову, что от Вашей деятельности в университете будет зависеть уже не процветание здешнего естественного факультета, а спасение его: теперешние руководители так и тянут университет в сторону уездного училища, а я, по сущности своей природы, сделать против этого ничего не могу, тогда как у Вас в руках есть страшное средство обуздывать гадин – насмешка. Умоляю Вас еще раз быть благоразумным и беречь себя».
16
Он принял слишком много. Незнание спасло ему жизнь.
Но жить он по-прежнему не хотел.
Попытка самоубийства провалилась. Надо заболеть. Бросить монетку на стол судьбы.
Или смерть, или жажда жить.
Мечников принял горячую ванну, вылил на себя два ведра холодной воды и вышел на улицу. Он хотел подхватить воспаление легких.
Он шел по набережной. В свете фонарей кружились насекомые. Это были мотыльки.
Мечников перепутал их с поденками. Насекомыми, живущими несколько часов. Они не ведут никакой борьбы. Откладывают яйца и умирают.
С точки зрения теории эволюции такая жизнь не может существовать.
Никакого отбора. Отложил яйцо и умер.
Мечникова увлекла эта мысль. Он захотел понять, почему так случается в природе. Уж не ошибся ли Дарвин?
Он побежал домой.
Есть вопросы, на которые человечеству нужны ответы.
17
– Это безобразие! Я донесу министру! – молодой человек в рясе, университетский богослов и протоиерей, не мог угомониться.
Только что три студента взяли его под руки и вынесли из аудитории. Он стоял в коридоре и возмущался. Профессор Ковалевский (он получил место в университете совсем недавно) утверждал, что человек состоит в родстве с обезьяной. Это недопустимо.
Сзади послышались шаги. Оскорбленный молодой человек обернулся и увидел Илью Ильича Мечникова.
– Илья Ильич, это недопустимо…
Ковалевский вышел из аудитории, чтобы не оставлять друга один на один с горячей проповедью, против которой не имел ничего, кроме того что та прерывала его собственную лекцию.
– Батюшка, извините Александра Онуфриевича. Дарвиновской ересью заражен не только он, но и все зоологи.
Прения прекратились. Молодой человек поправил складки на рясе, сердобольно опустил глаза и пошел по делам. Бог его знает, по каким.
Прошлый священник был человеком умным и корректным. Стоял на своем, но слушал другие позиции с интересом и, кажется, даже в них находил нечто для себя. Но он стал стар и попросил замену. Наняли молодого священника. Ему показалось, что в университете он миссионер и материалистам нельзя спускать их самоуверенную ложь.
Его доносы пока никого не затронули, но всегда могли стать козырем чиновника, решившего добиться увольнения. Стоило быть аккуратнее. Об этом Мечников говорил Ковалевскому, перед тем как отпустить его продолжать лекцию.
18
Раннее утро. Еще не вышло солнце. Ужасная боль сверлит голову в нескольких местах.
Секунду тому назад он спал. Теперь он полуоткрытыми глазами смотрит перед собой.
Стук в потолке. Топот ног. Топот слоновий, деловой и топот кроличий, игривый.
Дворянин Белокопытов. Видимо, дети и, следовательно, жена.
Зачем так рано?
Мечников сел на кровати, решив подождать, пока уляжется боль. Оделся. Пошел наверх.
Дверь открыл сам Белокопытов. Он сразу понял, в чем дело. Попросил прощения, предложил зайти, пообещал, что больше такого не повторится.
За утренним чаем в квартире Белокопытовых сидела вся семья (муж, жена, восемь детей) и с ними растрепанный Мечников. Проблема шума была устранена. Завязалось знакомство с новыми людьми. Хорошее утро.
Вечером они встретились снова у общих знакомых. Мечников ехидно заметил, что знает Белокопытовых не понаслышке, а старших дочерей он каждое утро видит идущими в гимназию – их смелые прыжки через большую лужу у подъезда всегда веселят его перед рабочим днем.
Через несколько дней одна из старших дочерей, Ольга, столкнулась с Мечниковым на углу трехэтажной коробки, в которой они жили. Мечников был одет в сапоги, дождевик и брезентовые штаны. В руках он нес ведро и сачок. Он шел на озеро ловить лягушек и головастиков.
Ольга попросилась с ним.
Мечников сказал, что хочет пойти один, но если Ольгу интересует зоология, пусть подходит к нему в любое другое время.
Так Мечников стал репетитором.
Гимназистка Ольга Белокопытова, 1875 г.
19
– Из этой ситуации есть только один выход – фиктивный брак.
– Фиктивный брак? – Илья Ильич выкатил глаза. – Что вы имеете в виду под фиктивным браком?
– Фиктивный брак – это когда удается найти человека, с которым обретаешь свободу, уходишь из-под опеки. И этот человек не считает женщину существом низшего порядка. – Ольга улыбнулась. – Это очень хороший способ уйти от родителей, где нет свободной жизни. Против воли отца я ничего не могу. Я хочу изучать науки и искусство, а отец считает, что это не женское. Он вообще противник женского образования. По его мнению, женщина должна знать только то, что позволит ей стать хорошей матерью.
В течение последнего месяца Белокопытов несколько раз подходил к Мечникову. Его тревожила увлеченность дочери. Она с каждым днем отдалялась от него, от семьи, от начертанного ей пути. Это не могло не волновать.
Родители хотят, чтобы их дети были счастливы. Может ли девушка быть счастливой, ковыряяясь во внутренностях lumbricina?
– Оставьте эти мысли о браке. Вы слишком скоропалительны. Я вам обещаю помочь. Наберитесь терпения. Может быть, нам удастся разубедить вашего отца.
Удалось. Когда Мечников попросил у него согласия взять Ольгу в жены.
Любовь.
Любовь, которая опять появилась не сразу – после долгого знакомства. Внезапность чувства была такой же, как в первый раз. Черви, сачок, лягушки, микроскоп, болото, латынь. Свидания за окулярами. А сейчас я покажу вам пищеварительный канал планарии.
И вдруг чувство. Взаимное и обоюдное.
Они поженились не медля.
Ему было 30, ей – 17.
Илья и Ольга Мечниковы, муж и жена, 1876 г.
20
Мечников пригласил Ковалевского ужинать у профессора Умова.
Это означало серьезный разговор. Квартира Умова была чем-то вроде штаба. Они садились вокруг стола, как рыцари короля Артура, и вели разговоры о политике и науке.
Читали социалистическую литературу. Не потому, что были революционерами или поддерживали их. Как передовые люди своего времени, они не могли не следить за тем, что нового происходит в мире.
Более всех идеями социализма увлекался Мечников. Ковалевский, Сеченов и Умов не придавали им большого значения. Идеи их интересовали как вообще всякая мысль, работа ума.
Мечников писал:
«Социализм – высшая форма человеческого счастья, какая только когда-либо выработалась человеческим разумом. Нет для него ни пола, ни возраста, ни религии, ни национальности, ни классов, ни сословий. Всех зовет он на чудесный пир жизни, всем дает он мир, свободу, счастье, сколько каждый может взять».
Не в последнюю очередь очарованность идеями социализма была вызвана близкими отношениями со студентами. Мечников всегда был честен и прям, говорил без увиливаний и опаски. В совете университета был такой пункт – борьба за права молодежи. Кто-то должен был этим заниматься, причем без оплаты. Мечникову это было не в тягость, а в удовольствие. Общение с юными, еще не испорченными умами заряжало Мечникова молодостью. Ему хотелось работать, когда он видел во время лекции, как сосредоточенно его слушают, какие мысли возникают в их головах от его слов.
Вскоре общение стало проблемой.
В 70-е годы в России стали появляться революционно-террористические организации: «Земля и воля», «Черный передел», «Народная воля». Основными активистами этих движений были студенты.
В кабинете одесского генерал-губернатора лежала политическая характеристика Мечникова: «Человек крайних убеждений, невозможный ни в каком учебном заведении».
Мечников был опасен.
Его нужно было дискредитировать.
За дело взялся профессор Цитович. Он написал пасквиль на Мечникова и Посникова (коллегу Мечникова) с требованием пресечь их деятельность в университете. В «Отечественных записках» Цитовичу ответил Салтыков-Щедрин, но в Третьем отделении ждали другой активности.
На приманку клюнули.
Расчет был верным. Студенты написали послание Цитовичу. Студентов поймали.
Одессой рейды жандармов не ограничились. По всей стране началось противостояние полиции и революционеров.
Попытки усмирить революцию привели к обратному эффекту. 1 марта 1881 года был убит Александр II.
21
2 марта в Новороссийском университете было собрано чрезвычайное заседание. Была оглашена новость о гибели царя. Усопшего почтили молчанием.
14 марта состоялось второе чрезвычайное заседание. Александр III принял управление страной. Известие встретили молитвой и выражением верноподданнических чувств.
Мечникова на заседаниях не было.
Он умирал.
27 февраля Мечников заболел. 1 марта температура пересекла отметку сорок градусов.
В дневнике Мечников записывал течение болезни цифрами термометра. 13–17 марта ртуть показывала: 40,6, 40,7, 39,9, 40,4, 40,9. 18 марта был достигнут максимум: в 11 вечера градусник показал 41,2.
Он был болен возвратным тифом. Он умышленно им заразился – ввел себе кровь больного.
Он не хотел самоубийства. Это был эксперимент.
За несколько лет до этого медик О. О. Мочутковский заинтересовался возвратным тифом. Он ввел себе кровь больного и слег с высокой температурой. Кризис миновал, и он выздоровел.
Мочутковский стал доказывать, что возвратный тиф передается через кровь. Ему не верили. Он был врачом регулярной больницы и постоянно контактировал с тифозными больными. Инфекция могла передаться воздушно-капельным путем.
Тот же эксперимент поставил другой врач – Г. Н. Минх. С тем же результатом и той же реакцией общественности.
Нужен был человек со стороны.
Мечников заинтересовался патологией еще три года назад. Когда урожаи юга России сильно страдали от хлебного жука. Мечников нашел противодействие – плесневый гриб. Оно было дискредитировано неумелым использованием.
Влиятельный одесский помещик Скадовский запросил у Мечникова материалы, применил требовавшиеся средства – и стало хуже. Теорию Мечникова разгромили в газетах.
Привив себе тиф, он вернулся на скользкую дорожку патогенных инфекций.
До Нобелевской премии было еще 28 лет.
22
– Илья Ильич, здравствуйте. Спасибо, что пришли. Мы вас очень ждали. Илья Ильич, наша судьба в ваших руках. Я слышал, вы очень близки со студентами. Они вас любят, верят вам…
– Не могу говорить за них. И честно говоря, меня больше интересует другой вопрос: чем, собственно, я нарвался на вызов?
– Дело в том, дорогой Илья Ильич, что студенты бастуют. Вы и сами это знаете. Помогите нам вернуть их в аудитории. Скажите им, что мы удовлетворим все их требования. Мы также сместим декана юридического факультета, который так им не угодил.
– Деканом займусь лично я, – сказала грузная фигура в углу комнаты.
– Что ж, я не против, – подумав, сказал Мечников, – давно пора закончить все это. Безвозвратно уходят учебные часы.
Оба сидевших, ректор университета Ярошенко и попечитель Одесского учебного округа Лавровский, встали, чтобы пожать Мечникову руку.
Мечников направился к студентам.
Он чувствовал подвох. Подвох сверкал в мосластых лицах ректора и попечителя, в обстановке, в интонациях.
После убийства Александра II начался период реакции. В университет назначили нового ректора, которому было указано, что его основная задача – либо вытеснить вольнодумных профессоров, либо привлечь их на свою сторону.
Искусная мимикрия сулила повышение, протекцию и помощь в исследованиях. Бездари поднимались вверх. Невежество поощрялось кандидатскими степенями. Лояльность обеспечивала командировочные и карт-бланш в университетских делах. Научные работы, в которых были положительно задеты идеи социализма, не рассматривались как научные.
Мечников чувствовал подвох, но у него не было выбора. Нужно сделать что просят. Они же в конце концов честные люди. Разве способны на такой откровенный обман? Пока не просят примкнуть к реакционной партии, роптать нет смысла.
Занятия возобновились. Прошла неделя. Ни одно из обещаний выполнено не было. Две недели. Никаких подвижек. Три. Студенты засомневались, что что-то изменится.
Мечников пошел к ректору.
– Я не могу отстранить декана. Попечитель тоже не облечен такой властью. Это может сделать только министр просвещения. А он хороший друг нашего декана. Так что отстранение невозможно. Вы меня, наверное, неправильно поняли в прошлый раз.
Мечников вышел из кабинета ректора, и в голове у него была только одна мысль: нужно уходить.
И. И. Мечников среди преподавателей и студентов Новороссийского университета, 1880 г.
23
Вечер. Волны разбиваются о приземистый мол. Последние рыбаки в спешке собирают сети и уносят лодки. В небе беспокойно кружат бакланы и чайки.
Мессина встретила старого знакомого штормом.
Перед отъездом он провел несколько дней со студентами.
Один из них спросил его:
– Любимый вами Дарвин учит, что в ходе естественного отбора побеждают сильные и несправедливые. Разве это называется прогресс? Несправедливость и сила – это прогресс?
Мечников сам часто думал об этом. Ответил он так:
– Законы Дарвина не распространяются на человеческое общество. Наша борьба порождена экономическим неравенством. Неправ Мальтус, который считает проблемой перенаселение. И вслед за ним неправ в этом вопросе Дарвин. Земля способна кормить в тысячу раз большее количество живых существ. Естественный отбор у людей – это социальная несправедливость. Наука помогает понять, как сделать так, чтобы социальная несправедливость была устранена.
Теперь он сидел и думал об этом, и не только об этом. На днях он стал снова заниматься блуждающими клетками, о которых и думать забыл после ссоры с Лейкартом. Ему казалось, что он на что-то наткнулся.
Едва рассвело, он пошел на море и поймал парочку губок, несколько медуз и морских звезд. Он продолжать вести наблюдение над внутриклеточным пищеварением. Монотонные простои у микроскопа давали свои плоды: отсмотрев сотню организмов, Мечников выстроил подобие эволюционной линии.
Внутриклеточное пищеварение встречается у простейших животных, у губок, кишечнополостных и плоских червей. У примитивных многоклеточных есть пищеварительная полость. Далее, по мере развития, животные обзаводятся пищеварительной системой (печень, кишечник, желудок, пищевод, поджелудочная железа) – это самый продвинутый вид внутриклеточного пищеварения.
Усложнение организмов продолжается. Появляется внеклеточное пищеварение. Еда переваривается не клетками, а непосредственно в полости, в пищеварительном канале. Клетки, которые в более простых организмах осуществляли пищеварение, в организме сложном никуда не пропадают.
Клетки носятся по организму, как казацкая конница. Зачем?
Мечников поймал для опыта личинку морской звезды. Она прозрачна, а значит, все внутренние процессы прекрасно просматриваются. Но клетки тоже прозрачные и сливаются с остальным организмом. Мечников ввел в личинку кармин (красный порошок) и приклеился к микроскопу. Зерна кармина двигались по пищеварительному каналу, а навстречу им спешила македонская фаланга блуждающих клеток. Инородные тела были в несколько секунд истреблены.
Мечников вышел на крыльцо. Слева, у веранды, ютился небольшой палисадник. Он подошел к клумбе с розами, сорвал одну и пошел в лабораторию.
Блуждающие клетки, соприкоснувшись во время борьбы с зернами кармина, окрасились в ярко-красный цвет. Теперь их невозможно не заметить.
Он воткнул в личинку шип, вынутый из стебля розы, и с удивлением отследил невероятную сопротивляемость клеток. Армия клеток устремилась к месту поражения и окружила источник раздражения. Начался воспалительный процесс. Клетки убили врага.
И. И. Мечников в 1880-е.
24
В Одессе готовился съезд естествоиспытателей. Мечникову было предложено выступить с докладом.
Он сформулировал теорию фагоцитов и теперь адаптировал ее для устного выступления. В докладе он следовал старой медицинской линии, начавшейся с Гиппократа, продолжившейся Галеном и Парацельсом. Все они говорили, что болезни лечит природа, врач лишь помогает. Фагоциты подтверждали эту позицию.
Съезд решили провести на театральных подмостках. В партер съехались все мыслимые и немыслимые чиновники и дворяне, в бельетаж сели гости из близлежащих городов. Был аншлаг.
Мечников вышел на сцену и встал за трибуну. Произнес благодарственную речь, сделал лирическое отступление и стал рассказывать о целебных силах организма:
«…Амебы, живущие в помойных ямах, кишащих бактериями, не только не боятся их, но процветают, поедая страшных врагов огромными массами. Удобство этих одноклеточных корненожек и инфузорий заключается в том, что они целиком или почти целиком состоят из вещества, способного есть и переваривать; на какую бы часть их тела ни падала бактерия, она везде будет задержана и съедена.
Ученые давно обратили внимание на тот факт, что люди, несмотря на то что ежеминутно проглатывают и вдыхают миллионы болезнетворных бактерий, не всегда заболевают, заражаются. Видимо, и в теле человека имеются клетки, похожие на амеб, которые способны поедать и тем обезвреживать наших врагов. Эти клетки живут в крови человека и известны под именем белых кровяных телец. Проникнут ли бактерии и их споры через легочные пузырьки, стенку кишечного канала или пораненное место кожи, везде они рискуют быть захваченными подвижными клетками, способными их уничтожить, то есть съесть и переварить. Но не всегда эти клетки, наши защитники, находятся на высоте своего призвания; тогда плохо приходится человеку: он заболевает.
Поскольку мы говорим о болезнях, причиняемых бактериями, то есть микроскопическими твердыми телами, постольку и целебные силы организма являются в виде свойств блуждающих клеток есть и переваривать этих паразитов.
Против бактерий наш организм высылает армию подвижных клеток – фагоцитов…»
Речь была принята аплодисментами. Теория была великолепна своей простотой и стройностью.
Но это была Одесса.
В Европе теорию встретили скептически.
25
Издалека скопление шестигранных ячеек походило на початок кукурузы. Сквозь смотровое стекло – на социализм.
Начиналась весна. Пчелы выходили из зимнего сна и принимались за работу.
В метре в тени деревьев стояли Ковалевский и Мечников.
Они молчали. Ковалевский привел Мечникова посмотреть свое дачное увлечение, пчелиные ульи со стеклянным фасадом.
Мечников, конечно, не мог думать о чем-либо, кроме теории фагоцитов. Ему нужно было понаблюдать это явление снова, но на других существах. Тогда, возможно, получится доказать то, что пока представляется слепым пятном.
Он лишил себя регулярного питания, продолжительного сна и привычного моциона. Ковалевский еле выволок его из лаборатории. Когда мысль утыкается в стену, необходимо отвлечься. Это помогает.
Архимед сел в ванну, Ньютон – под яблоню. Случайность поставила финальную точку в их теоретических построениях. Ковалевский и сам закончил одно из своих исследований, когда удил рыбу в Неаполитанском заливе.
Они ходили с Мечниковым по саду и говорили на отвлеченные темы.
Ковалевский показывал, что выращивает, рассказывал, зачем. Так проходили часы.
Они хорошо обедали, затем ходили к озеру, спали восемь часов. Так проходили дни.
Дома у Ковалевского был аквариум с очень богатой фауной. Подолгу Мечников стоял и смотрел на его жильцов. Так же, часами, он, бывало, смотрел в микроскоп.
Помимо рыб, в аквариуме жили дафнии – водяные блошки. У них были прозрачные тела. В течение дней он заметил, что у некоторых из них кристальная прозрачность сменилась мутностью. Мутные дафнии становились менее активными и отличались от прозрачных, как старик отличается от мальчика. Проходило время, и мутные дафнии шли ко дну. Умирали.
Мечников вытащил мутную блошку и поместил под окуляр микроскопа. В теле были споры грибка-паразита. Споры имели форму игл, проникая в организм, прокалывали кишечник дафнии и размножались. Прораставшие ядовитые грибки убивали дафнию.
В микроскоп было видно, как на споры набрасывались клетки, обволакивали их и уничтожали. Иглы истончались и растирались в порошок.
Зачастую спор было много, и клеткам не хватало сил убить их.
Главное было ухвачено. Иммунитет водяной блохи зависел от фагоцитов.
26
На ферме Пулье-ле-Флор скверно пахло. Впрочем, люди, собравшиеся здесь, терпели это без особого стоицизма.
Сколоченная наспех дощатая эстрада. Стоячие места. Вокруг звучало слово «спектакль».
Пришедшим это не нравилось. Им сказали, что здесь на их глазах произойдет научное чудо. Такие вещи обычно означают цивильное местечко с массивной сценой, зрительный зал. А здесь было хозяйство. Свиньи, коровы и куры.
Четыре человека вышли на эстраду. Профессор Пастер, бодрый 50-летний старик. Эмиль Ру, тощий молодой человек с черной бородой. Шамберлан, высокий блондин. И Тюлье, близкий друг Ру, еще очень-очень молодой.
Луи Пастер.
Из-за эстрады появлялись люди – судя по виду, местные. Они выводили на специально выделенное перед сценой место баранов, коз, коров и быка.
Пастер разделил скот на две группы. Первой половине ввел жидкость, второй половине – нет. Животных, которые подверглись уколу, пометили.
Пастер раскланялся и попросил приезжать через 12 дней. Спектакль войдет во второе действие.
Второе действие было повторением первого. Помеченной группе снова ввели жидкость.
Третье, последнее действие состоялось через 14 дней.
Пастер собрал всех животных и сказал:
– В предыдущие разы я вводил помеченной группе вакцину. Сегодня я заражу всех сибирской язвой. Вакцинированные выживут, невакцинированные умрут.
Через неделю все невакцинированные погибли, все вакцинированные остались живы.
Об этом Мечников прочитал в телеграмме, которую ему отправил знакомый, присутствовавший там.
Мечникова эта тема очень интересовала. Недавно он прививал себе возвратный тиф, а до этого пытался прекратить набеги хлебного жука. Бактериология, кроме того, была прямо связана с фагоцитами.
И конечно, Мечников любил делать первые шаги в новых областях. В России институтов бактериологии не существовало. Были индивидуальные попытки вывести вакцину. Было много талантливых одиночек.
Для серьезных опытов нужен был центр, где сосредоточатся лучшие силы области.
27
Мечников захотел повторить достижение Пастера.
Он вводил кроликам искусственно ослабленные сибиреязвенные палочки и смотрел в микроскоп. Фагоциты справлялись с врагом и вырабатывали антитела. С более сильной культурой сибирской язвы организм тоже справлялся.
Если вводить сильную культуру сразу, смерть наступает моментально. То есть, если тренировать организм слабыми культурами, потом – чуть более сильными, фагоциты приучаются защищаться от врага любой мощности. Секрет вакцины – в приучении организма противостоять малым дозам вещества.
Чтобы вылечить вирус или инфекцию, нужно найти источник вируса и максимально ослабить его, затем ввести в кровь, и организм будет способен противостоять заболеванию в дальнейшем.
Одесское городское управление санкционировало желание Мечникова создать бактериологическую станцию. Мечников встал во главе организации. Ближайшими помощниками назначил друзей Бардаха (врач) и Гамалею (бактериолог), вернувшегося из Парижа, где проходил стажировку в лаборатории Пастера.
Одесская бактериологическая станция.
Брошюра о создании бактериологической станции.
Сотрудники Одесской бактериологической станции.
Началась работа. На станцию приходили репортеры, забрасывали ученых вопросами, ждали сенсации. Станция обретала известность.
Это не нравилось адептам традиционных методов лечения. В газетах появлялись колкие реплики одесских докторов. Лабораторию стали чуть не каждый день проверять на наличие чего-то, что, прежде чем послужить поводом к закрытию станции, должно было попасться на глаза.
«Покинув государственную службу, – писал Илья Ильич, – я, таким образом, попал в услужение городу и земству. Поглощенный научной работой, практическую часть, то есть прививки и приготовление вакцин, я передал моим молодым товарищам. Казалось, дело должно было пойти успешно.
Вновь возникшее бактериологическое учреждение с жаром принялось за работу, но ему начали оказывать противодействие. Местные представители врачебной власти стали производить нашествия на его лаборатории, с тем чтобы усмотреть в деятельности станции какое-нибудь нарушение правил. В Медицинском обществе устраивали настоящую травлю всякой работы, выходящей из новой лаборатории. Инстанции, давшие средства, требовали практических результатов. Работа же для достижения последних встречала постоянные препятствия».
28
Тем летом Илье Ильичу пришла мысль, как избавиться от сусликов, вредящих сельскому хозяйству на юге. Нужно распылить по полям микробы куриной холеры.
Он принялся ставить опыты.
Намерения Мечникова стали известны всей России. Петербургский журналист написал фельетон, в котором утверждал, что бактерии куриной холеры способны превратиться в азиатскую холеру. Будучи некомпетентным, он все переврал. Но газетам верят.
Когда станция занималась сибирской язвой, из-за статьи в «Новом времени» люди так перепугались, что к одесскому начальству косяком пошли мольбы о прекращении опытов, о закрытии лаборатории. Люди массово переселялись в другие села. Те, кто собирался покупать землю рядом со станцией, не раздумывая собирали вещи и улепетывали.
Фельетон произвел впечатление на одесского градоначальника. Он посоветовался с местными врачами и пришел к выводу: опыты нужно немедленно прекратить.
Как этому обрадовались бывшие коллеги Мечникова по Одесскому университету! «Мечников нетерпим, куда бы он ни пришел работать».
Мечников написал письмо Пастеру с просьбой развенчать мифы.
Получив письмо, Мечников перенаправил его градоначальнику.
«Нет никакой опасности в попытке уничтожения в полевых условиях того или иного рода грызунов при посредстве микроба куриной холеры… Много легенд распространяют в микробиологии, дорогой Мечников, с тех пор как новая наука развивается во всевозможных направлениях. Могу даже Вам рассказать, что наши молодые представители в Австралии, посланные мною по желанию правительства Сиднея (Новый Южный Уэльс), встретили весьма странное противодействие со стороны лиц, казалось бы, вполне просвещенных или долженствующих быть таковыми. "Не превратится ли ваша куриная холера, – было им заявлено, – в азиатскую холеру?" В конце концов эти опасения основываются на простых предположениях или предвзятых мнениях. Виной всему этому является слово "холера". Отсюда вполне понятная ассоциация идей, но лишенная самого малого научного оправдания. Не существует никакой связи между микробами азиатской холеры и микробами куриной холеры.
Л. Пастер».
Опыты возобновились.
29
Параллельно Мечникову приходилось отбиваться от нападок на фагоцитарную теорию.
Эти нападки часто были полезными. Конструктивная, пусть и злорадная критика понимающих людей толкала его теорию вперед. Она обрастала новой аргументацией, новыми прецедентами.
Немецкий ученый Баумгартен заявил, что ему никогда не доводилось видеть никаких фагоцитов, хотя он работает с патологией десять лет. Он изучал возвратный тиф у обезьян. Фагоцитов в их крови не было.
Мечников приобрел обезьян, заразил их возвратным тифом и предался наблюдению.
Баумгартен сказал, что в крови обезьян нет фагоцитов. И правда. В крови их нет. Они – в селезенке.
Чтобы ответить другому оппоненту, Мечников изучил рожистое воспаление. Течение болезни и выздоровление совпадали с силой фагоцитоза. Фагоциты – главные защитники организма в процессе воспаления.
Мечников устранял слабые места теории, латал дыры, как плотник на верфи.
С годами теория приобретала все больше веса в мировой науке.
Вместе с тем фагоцитарной теорией Мечников занимался на досуге. Большая часть времени и сил уходила на бактериологию, хотя эта область была смежна с фагоцитарной.
Он решил массово привить овец от сибирской язвы. В России налетами бывали эпидемии сибирки, от которой гибли десятки тысяч овец. Недавно в Париже у Пастера был Гамалея. Он привез секрет хранения вакцины.
Н. Ф. Гамалея.
Рецепт был общедоступен. Но поскольку вакцина хранилась месяцами, нужно было уметь поддерживать первоначальные свойства. Это и было засекречено. По дружбе Пастер рассказал Гамалее об обходном маневре.
Засекреченный метод состоял в ослаблении бактерий повышенной температурой. Альтернативным способом, который открыли ученики Пастера Ру и Шамберлан, была реакция бактерий с серной кислотой.
Дни и ночи Мечников и его коллеги изготовляли сыворотку для защиты овец от сибирской язвы. Множили число пробирок.
В один из вечеров Мечников собирался перенести чуть-чуть полученной жидкости из пробирки в пипетку. Пытаясь насосать жидкость в пипетку, он не рассчитал силу и втянул в рот слишком много. От неожиданности все и проглотил. Проглотил сибиреязвенные микробы.
– Оставьте меня, – говорил Мечников обеспокоенным коллегам, – бактерии уже внутри. Здесь ничем нельзя помочь. Позвольте фагоцитам показать, на что они способны. В худшем случае я не доведу свою работу до конца.
Мечников не заболел. Организм не воспринял микробов сибирской язвы всерьез, и опаснейшая культура бактерий вышла с потом.
30
Пастеру удалось вывести вакцину от бешенства.
Произошло это так.
Однажды утром к Пастеру в лабораторию прибежала всклокоченная женщина. Она держала за руку ребенка – девятилетнего сына. Мальчика по имени Жозеф искусала бешеная собака. Дежурный доктор прижег многочисленные раны карболовой кислотой. Для дальнейшего лечения мать с сыном были отправлены к самому Пастеру.
Пастер занимался бешенством пять лет. Возбудителя болезни он так и не выявил. Понял только, что находится он в продолговатом мозге.
Когда мать с сыном пришли просить у него помощи, они с Эмилем Ру как раз разрабатывали способ лечения бешенства. Им удалось выяснить, что если собаке ввести 14-дневную суспензию кроличьего мозга (для изготовления суспензии нужно было сушить продолговатый мозг, а потом вытягивать из него жидкость), через сутки – 13-дневную, то с течением дней собака будет приобретать иммунитет к болезни.
Как лечить собаку, Пастер знал. Но человека!
У Жозефа было четырнадцать ран.
Коллеги Пастера разделились во мнениях. Одни говорили, что надо лечить, другие – что, если не получится, метод и лаборатория будут скомпрометированы.
К лечению приступили. Сделали первую инъекцию. Через день – вторую…
Мальчик выздоровел.
Спустя год при посредстве Гамалеи вакцина была использована в России.
Мечников рассказывал об одном случае:
«Привели к нам девочку. Она была до того испугана, что позволила сделать укол. Проходит день. Нужно делать второй укол. Ее нет. Послали искать. Назавтра ее находят и приводят на станцию. Я спрашиваю: "Ты почему вчера не пришла?" Мать за нее отвечает: "Уколов боится". Я вытащил из кармана конфеты и подаю их ребенку. На душе тяжело: понимаю, что ни мать, ни девочка не понимают ничего. Пришли с неохотой. Девочка после первого укола бегает. Мать думает: ребенок выздоровел. А я говорю: "Вы должны объяснить вашему ребенку, что если он не хочет умереть, то пусть приходит к нам аккуратно, и мы его в обиду не дадим. С укусом бешеной собаки шутить нельзя. Надо торопиться, пока яд не достиг мозга. Вчера вы не пришли, еще бы пара дней, и ничего бы не спасло ее. А укола не нужно бояться". Слезы. "Ну, – думаю, – теперь все будет хорошо". И я с великой радостью пошел работать, понимая, что все, что мы делаем, кому-то нужно».
Статья о бактериологической станции.
31
К воротам поместья подкатил шарабан. Вход был открыт. Их ждали.
Извозчик спрыгнул на землю и стал выпрягать лошадей. Пассажиры по очереди вылезали, оглядываясь по сторонам. У каждого в руке был небольшой чемодан.
К приезжим вышел хозяин поместья, южнорусский миллионер Панкеев.
Он позвал докторов, чтобы те привили его овец от сибирской язвы. Массовая гибель стоила ему многих тысяч.
Доктора два дня кололи овцам вакцину. Сосчитано было четыре тысячи овец. Такого количества не представляет себе даже страдающий бессонницей.
Скорая бактериологическая помощь поехала дальше. Панкеев пошел в кафе Фанкони – торговую Мекку Одессы.
Вернулся поздно. В темноте отыскал дверь, дошел до постели и грохнулся спать.
Наутро вышел проверить овец. Их как будто поубавилось.
При сторонней помощи была сосчитана тысяча овец. Три тысячи умерли вчера вечером и сегодня под утро.
На следующий день газеты вышли с заголовками: «Мечникову грозит судебное преследование», «Пастеровская станция закрыта», «Мечников – виновник гибели трех тысяч овец господина Панкеева», «Генерал-губернатор запретит прививки» и т. д.
Большинство этих газет прямо или косвенно были подконтрольны Панкееву. Его овцы и так умирали, и, чтобы хоть как-то компенсировать убытки, Панкеев решил свалить всю вину на еретика Мечникова и его апостолов в белых халатах.
Вот что об этом писал Мечников жене:
«Гамалея думает, будто Бардах привил вторую вакцину вместо первой; Бардах же отрицает это. Выпутаться из всяких противоречий пока нет возможности. Вечером на станцию пришел Панкеев, человек, не смотрящий в глаза и (к счастью) вообще чрезвычайно несимпатичный. Он желал получить от меня сведения о станции. Я подробно и откровенно объяснил ему свое отношение к делу, сказал, что, при всем сочувствии к его потере, ни я, ни ты не имеем средств вознаградить его за убытки; посоветовал ему спросить несколько адвокатов и в случае, если бы они ему сказали, что с города и нас ему нельзя получить вознаграждение, он поступил бы так: не возбуждая дела в суде, дал бы станции возможность оправиться, постепенно сколотить некоторую сумму, которая бы пошла на вознаграждение ему».
Но Панкеев не пожелал разойтись миром. Было возбуждено дело.
Я. Ю. Бардах.
С новыми силами газетчики и памфлетисты принялись забрасывать Илью Ильича злорадными статьями. Жизнь в России стала для Мечникова совершенно невыносимой.
Он не мог спокойно заниматься наукой, потому что обо всех его неудачах трубили газеты, а на успехи не обращали внимания. Всем его инициативам было суждено погибать на стадии идеи, потому что одесский градоначальник был настроен против него.
Он поехал в Париж.