Можно ли радоваться своей же неприятности? Оказывается, еще как. Прекрасные украшения Оливии, которые всегда радовали девичий глаз формой и элегантностью, пропали, и вопреки всем доводам разума она была этому рада. Девушка получила отсрочку, которая была ей необходима, как свобода вольной птице. В ее душе царил такой сумбур, при взгляде внутрь на который у девушки опускались руки. Как понять? Как разобраться? А главное — как к этому относится? Мысли не хотели выстраиваться в стройный ряд, эмоции до сих пор брали верх над разумом, а чувства… они как с ума посходили. То она видела Рокаэля и чувствовала практически ощутимое реально влечение к мужчине. Она не могла оторвать от него глаз, и сердце подпрыгивало к горлу, когда только он показывался на горизонте. Но иногда сердце падало вниз при ее появлении, и тогда он на ее глазах отчитывал своих учеников так, что у нее горели щеки. Оливия не узнавала его, словно это был совсем другой человек, другая личность. Даже манера разговора была другая… Но кому она могла сказать о своих чувствах? Все бы только посмеялись над ней, приняли бы за трусость перед переездом и банальные нервы. Так что девушка осталась один на один перед целой горой вопросов, не имея даже лопаты для того, чтобы разобраться в ней. Она чувствовала себя замужем за актером, играющим разные роли. Он то надевает маску, то оставлял её пылиться на полке. И так до бесконечности в течении одного дня. Сомнение в том, что Рокаэль оказался совсем не таким, как им она его знала на протяжении многих лет, никак не хотело укореняться в голове. Корни засыхали, отказываясь прорастать, и девушка чувствовала себя полной дурой. Её сердце кричало, что это ложь, неправда, что ее хотят обмануть, но Оливия вновь видела, как хладнокровно он дает затрещину ошалевшему воину и ее руки опускались. И еще ее жутко раздражал Маркель. Он стал настоящей занозой лордовский размеров и как назло появлялся именно тогда, когда девушка находилась в наибольшем смятении. Но чем больше он мелькал перед ее глазами, проявляя никому не нужное сочувствие, тем больше девушка зверела. Натурально, грубо, самобытно. Она не понимала, почему ее когти начинают вылезать, когда он садится рядом, и под вечер этого ужасно долгого дня, когда весь замок стоял на ушах из‑за пропажи драгоценностей, нервы девушки сдали. Она вонзила в ладонь на ее колене когти. С руки капали алые капли крови, разбиваясь красными кляксами об пол, а вместе с ними испарялось и терпение мужчины. Он смотрел на них, а в голове, как на детской карусели, крутились одни и те же мысли: унести, запереть, заставить. Неимоверным усилием воли он останавливал этот аттракцион, нажимал на кнопку стоп, но ничего не помогало. Унести, запереть, заставить. Унести, запереть, заставить. Как укротитель, который понимает, что животное не хочет покорятся, не проникается к нему уважением, а в данном случае, еще и любовью, он стоял перед выбором — мне или никому. Но так, как он был не только эгоистом, но еще и уверенным в себе эгоистом, то он выбрал первый вариант. Его внутренний выбор заставил притормозить страшную карусель, принятое решение помогло ему нацепить понимающую улыбку и успокоить взволнованную произошедшим девушку. Ему не больно, пустяки. Он смотрел в ее голубые глаза и понял одно — если она к завтрашнему утру не отвернется от Рокаэля — он отвернет ее насильно. Он слишком долго кипел в котелке, томился и выжидал, когда же она отведает его и поймет — Маркель лучший. Но момент не наступал, хоть мужчина и считал, что любая бы на ее месте прыгала от счастья. Но не она, не та, которую он так сильно хочет. Он искренне полагал, что вел себя безукоризненно. Что вел свой народ вместе с ее на сражение, выступал союзником, этаким прекрасным принцем. Что всегда показывал готовность прийти на помощь и защитить своим телом, как тогда, на скалах, когда подставил свою спину под камнепад. И он не держался за свою спину, как Рокаэль за ногу, сделал вид, что и травмы‑то нет. А Оливия до сих пор не поняла, кто здесь настоящий мужик. Кто вытирает ее слезы, кто подставляет плечо, кто успокаивает. Маркель ждал достаточно. Он переварился, и теперь ему даже стало неважно, что укради он Оливию, она первое время будет его ненавидеть. Полюбит. Он заставит ее полюбить! Ограничит весь ее мир одним им. Она будет видеть только его, разговаривать только с ним, дышать только им… Про себя он дал Оливии время до завтрашнего утра. Если она не одумается, не откроет глаза на 'мерзавца' Рокаэля, он не только подставит его. Он не будет больше сюсюкаться с девушкой. Возможно, именно твердая рука, управляющая ее действиями именно и нужна девушки. Она ведь дочка лорда — привыкла к властным замашкам. А он все нежностями, подарками, широкими жестами…. Его передернуло от воспоминания амулета матери, расколотого пополам. Маркель сразу понял, кто преподнес ему 'подарок', но мужчина никогда не стал бы мстить так примитивно при всех. Он подготовил для него кое‑что интереснее… Мимолетная улыбка коснулась губ Милары, когда она столкнулась в коридоре с Рокаэлем. Через секунду она уже забыла о встрече, так как девушка была очень далека от будней замка. Пока все дамы перетряхивали свои вещи в сотый раз, добавляя к списку украденного все новые и новые пункты, пока Сандар проводил личное разбирательство над огненными, у которых нашли украденное — девушка летала в облаках. И она летала бы и дальше, если бы опять не столкнулась с Рокаэлем. В той же форме, что и всегда, но что‑то не то. Наметанный за время проживания у дотошных гномов взгляд сразу распознал, что две пуговицы сверху расстегнуты, а бляшка у ремня хоть и того же цвета, но другой формы. Милара не знала, была ли бы она так же наблюдательна, если бы для гномов не были важны такие вещи, как родовые пояса, которые говорили о своем владельце больше, чем топоры, на ручках которых выжигались заслуги. Или если бы гномы считали постыдным не застегнуться на все пуговицы до единой. Но факт остается фактом и девушка верила своим глазам. Она не сомневалась не в своем уме, не в своей памяти, как бы не была погружена в эйфорию влюбленности. В замке было два Рокаэля и Миларе захотелось узнать, почему она до этого ни разу не видела брата — близнеца Рокаэля. Но откуда он ее знал тогда? Банальная вежливость к гостям замка? Возможно… Милара могла это предположить принимая во внимание, что еще не все знает о менталитете драконов. Это у гнома считалось недостойным здороваться с тем, с кем ты не представлен по работе или близкими. Другим вариантов у гномов не было. Работа и дом, никаких развлечений. Милара повела плечами, прогоняя картинки из прошлого. Теперь у нее другая жизнь, а уж драконы умеют все — и воевать, и путешествовать, и веселиться. На протяжении всей жизни у гномов ее внутренний ребенок не смел показывать головы. Он и сейчас осмелел лишь чуть — чуть, но Милара очень надеялась, что у нее еще все впереди. Тем более, у нее есть все понимающий Навир. И он обещал как только все эти неприятности закончатся, показать ей самые знаменательные места и самое главное — уличный цирк. *** Когда в дело вмешивается случай, кто‑то видит в этом знак судьбы. А кто‑то, как Маркель, считает, что это личная месть свыше. Но он бы не был самим собой, если бы сдался на волю фортуны. Нет, мужчина был уверен, что любую ситуацию можно повернуть в свою пользу, если только хорошенько пораскинуть мозгами. Когда он, убедившись, что Рокаэль ушел в замок выскользнул на улицы, он никак не ожидал, что столкнется с только что прилетевшим отцом. Да еще и тогда, когда сам он выглядит как снежный дракон. Вот только отец может его почуять, у родственников очень сильная кровавая связь, которая позволит пожилому мужчине почувствовать в нем родственную магию. Зря Маркель понадеялся, что утряс все вопросы с кражей с Сандаром. Возможно, он так был занят свой одержимостью — Оливией, что не уделил этому должное внимание, а снежный лорд решил подстраховаться. Что ж, неглупо с точки зрения того, чьи владения совсем недавно находились под угрозой. И сейчас он злился на самого себя, что не мог этого предугадать. Он лишь увидел доказательство вины своих людей, результаты допроса, и согласился на то, чтобы их судили снежные драконы. Трое огненный оказались под ударом, и он даже не стал с ними беседовать лично, разочарованный в этих воинах. А вот отец бы никогда не допустил такой оплошности. Маркеля с детства бесило, что отец мог до обморока беседовать со своими людьми, а вот для своего сына он не мог найти и минутки. Никогда не держал на коленях, не носил на плечах. Если мальчику было больно — он говорил, что так и надо, он же живой. Это только мертвые ничего не чувствуют… Что он только не делал, чтобы привлечь внимание отца — все напрасно. В самом начале, когда ему только наняли целый штат преподавателей, он учился так, что чуть не посадил идеальное зрение дракона, сидя ночами над учебниками. Но никакие вершины знаний не радовали отца, тот смотрел в бирюзовые глаза сына, так похожие на глаза его жены и прогонял его прочь. А на смену хорошему мальчику пришел плохиш. И оказалось, что даже гнев отца был лучше, чем его равнодушие. Из‑за отрубленных голов животных, которые Маркель подкладывал своим учителям, его отец вызывал его в свой кабинет и долго отчитывал. Внимание было получено, пусть и с кучей нравоучений и выволочек, но это были те минуты, которые отец тратил только на него. И он втянулся в роль этого плохого мальчика. И когда тогдашний огненный лорд понял, что если так дальше пойдет, то передавать титул будет не кому, так как народ не примет такого главу, то взялся за его обучение лично. И Маркель стал менее жесток и проказлив. Годы шли, он взрослел, и стал относится к своему отцу так же, как тот относился к нему раньше, возвращая все безразличие назад с лихвой. Отец старел, менялись его взгляды на жизнь. Но и взгляды Маркеля поменялись. Ему больше не нужен был отец. И вот упомянутый родитель стоит здесь. Опять примчался, думая, что сын может попасть под удар или подозрения. Ха! Маркель посмотрел на огненных, обступившего его отца и сыплющих приветствиями. А потом посмотрел на руки Рокаэля, которыми сейчас были его собственные руки и подумал: 'А почему бы и не убить одним выстрелом двух зайцев?' Собственные противоречия так занимали все мысли Оливии, что когда к ней в комнату вбежала удивленная Милара, её начала грызть совесть, что она ни на шаг не сдвинулась с места на пути обретения найденной девушки своих родных. Точнее, одного предполагаемого родственника.

— У твоего Рока есть брат — близнец?! Почему ты мне ничего не говорила! — возбужденно затараторила Милара с порога. Пузырек духов выпал из рук Оливии, и закатился под туалетный столик, но девушке было не до него. Какой еще брат близнец?

— Ты о чем? — снежная драконица постеснялась спросить, а уж не заболела ли часом девушка, раз в глазах у нее стало двоиться. Оливия была на сто процентов уверена, что никакого брата у Рокаэля не было. Его родители умерли еще когда он был совсем маленьким. О причинах гибели она ничего не знала, ей было известно только то, что оба родителя ее мужа были воинами, и поэтому сам ребенок вырос среди настоящих мужчин. Его воспитывал Большой Вон, известный раннее воин, который и научил сына своего друга всему, что знал. Иногда у Вона были женщины, но они быстро сменялись, поэтому Рокаэль, можно сказать, и не имел матери. Так о каком брате речь? Или то, что знает о нем Оливия неправда? Но она привыкла верить отцу, рассказавшему её все это, поэтому сейчас склонялась к вервии, что Миларе просто показалось. — О, ты мне не веришь, — девушка прищурилась, а потом схватила Оливию за руку и потянула. — Пошли, сама увидишь! Надеюсь… Последнее слово она произнесла тихо, но так уверенно, что заинтриговала дочку снежного лорда. Девушки чуть ли не бегом добежали до двери спальни Рокаэля и Милара показала туда. — Что, там их двое? — шепотом спросила Оливия. — Да нет же! Ты просто убедись, что он там и пошли дальше! — в нетерпении Милара переступала с ноги на ногу и постоянно поправляла платье на груди. Дверь сама открылась и на пороге с усталой улыбкой замер Рокаэль. — Что‑то случилось? — У тебя есть брат близнец? — с ходу задала вопрос Оливия, чтобы закончить всю эту беготню здесь и сейчас. Удивлению на лице мужчины не было предела. А вот Милара недовольно притопывала, в ответ на то, что никакого брата быть не может, а потом решила настоять на своем: — А вот пойдемте за мной, и я все покажу! — упрямство не было свойственно девушке, но сейчас почему‑то она не могла отказать себе в том, чтобы доказать, что ей не показалось. Возможно, она училась отстаивать свое мнение прилюдно, а возможно, это был маленький одиночный бунт. Но чем бы это ни было, троица под настойчивые речи девушки спускалась вниз. Скучать по другому человеку было так необычно, что Рокаэль сначала толком не разобрал, что же это за чувство, как жужжащий шмель, не дает ему ни на чем сосредоточиться. Как назло со всех сторон наваливались события, и он не мог позволить себе что‑то большее, чем быстрый поцелуй или теплая улыбка жены. У него не было времени задуматься над тем, почему в ее глазах при взгляде на него застывали непонимание и немой вопрос. Рокаэль пообещал сам себе, что с удовольствием поможет ей снять всю тревогу и напряжение сегодняшним вечером, когда, наконец, снимет форму и примет душ. Вряд ли он нужен ей пропахший тюрьмой, допросами и потом. Но его мечты так и остались мечтами. Под дверь застыли двое и судя по девичьим голосам, они не осмеливались войти. Внутри что‑то подсказало — одна из них его Оливия, и он в два шага добрался до двери и тем самым, как оказалось, открыл еще одной проблеме. Его якобы брат — близнец. Нет, ну надо такое? Его жена бросала на него странные взгляды, а ее рука в его ладони сначала постаралась выскользнуть, но когда Рокаэль ей не дал этого сделать — замерла, а потом сжала в ответ изо всех сил и не выпускала. С Оливией что‑то творилось и он выяснит что именно, как только сбегает вниз с этой парочкой. И, конечно же, никакого близнеца там не будет. В холле замка ожидаемо Милара покрутилась вокруг себя, поохала, повертела головой по сторонам, но никого не нашла, кроме пары снежных драконов, торопящихся на доклад о приезде отца Маркеля. — Как быстро, — он получил краткий отчет от воина и похлопал того по плечу. Тот сжался, как будто ожидал удара и рука Рокаэля застыла в воздухе. Оливия сжала его руку с такой силы, что он испугался за ее состояние. Ее глаза были круглыми, как блюдца и в них застыл ужас. — Ты почему сжался? — не упуская возможность прояснить неясное, Рокаэль спросил напряженно застывшего воина. — Ничего, наставник! — словно вспомнив, что он защитник, он вытянулся в струнку и постарался твердо взглянуть в глаза Рокаэлю. Но постараться это одно, а вот сделать так, чтобы это получилось на самом деле и тебе поверили — другое. Вот и Рокаэль не поверил ему, но не стал задерживать, махнув рукой. Сейчас все равно тот ничего не скажет при девушках, уж лучше он отловит этого воина и тогда добьется от него ответа на вопрос: 'Кто же это рукоприкладствует?' Как можно быть таким разным? Оливии казалось, что Рокаэль смотрел на мир разными глазами в разный период времени. Но как это объяснить? 'Брат — близнец…' — вспомнилось вдруг девушке, и внутри загорелся огонек надежды. На свете же нет ничего не возможного, и если она не знает, то это не значит, что этого не может быть! Но в холле его не было, а был снежный дракон, лишь подтвердивший догадки девушки о том, что Рокаэль изменился. Но как? Когда? Или он был всегда таким и скрывал? 'Да нет же!' — сердце и слышать не хотело об этом. Со стороны открытых дверей замка послышался жуткий переполох, и Рокаэль первым выскочил на улицу и замер на ступенях. Толпа народу на небольшой площади перед замком замерла. В глазах присутствующих снежных драконов застыл шок, а глаза огненных горели жаждой мести. А в эпицентре этой толпы, на голом пятачке брусчатки лежал отец Маркеля, а над ним возвышался с клинком еще один Рокаэль. Милара сзади взвизгнула, все повернулись и на лицах всех, как на одном, застыло неверие. Они переводили взгляд с одного Рокаэля на другого, а сами мужчины не сводили глаз друг с друга… Рокаэль внутренним чутьем сразу понял, кто стоял перед ним. Кто посмел выдавать себя за него, кто так расчетливо вонзил лезвие клинка в плоть отца. Маркель. Скоро его имя станет отождествлением с предательством. Честь воина неоспорима, и если кто‑то посягает на нее — платит кровью. С такими не вступают в законные поединки, не назначают время и час. С ними решают все на месте, иначе они предадут еще дважды. — Их двое? — Личина! — Кто из них кто? Толпа отмерла. Толпа делала предположения. Толпа предвкушала. Одна Оливия положила руку на плечо и легонько сжала, с облегчением прошептав: — Я знала, знала. И эти слова для Рокаэля были важнее всего. Если она, пусть даже одна, верила в него, он мог заставить поверить и всех остальных. Это был как неограниченный источник силы, придающий душевный подъем, несмотря на все невзгоды. Оливия стала его душой, без которой он — как неживой. Рокаэль кинул победный взгляд на свое жалкое подобие и столкнулся с бирюзовым взглядом, полным гнева, зла и… боли? Выпад руки… и его собственный кинжал из арсенала летит прямо в грудь Оливии. И только бросившись наперерез, стремясь закрыть собой, Рокаэль понял, почему видел боль. Маркель понял, что Оливия не достанется ему никогда и решил утащить ее с собой в мир мертвых… Не ему, так никому. Лезвие вошло в упругую сталь мышц, но что эта сталь может против лезвия клинка? Только податливо пропустить, плотно обняв металл. Рокаэль получал ранения и не раз, бывало и в спину, как сейчас, и понимал, что сегодня ему дико повезло — у него не было пробито ни легкое, не было задето ничего важного. Только адская боль, но и она отошла на второй план, так как враг все еще стоял на ногах. Снежный дракон был силен и физически, и духовно, но даже он не смог разогнать тьму, накрывающую его с головой и шум в ушах, мешающий услышать душераздирающий крик Оливии. Прожив долгую жизнь, он повидал многое. Несколько веков сменили друг друга на его глазах, делясь своей мудростью и знаниями, ошибками и совершенными поступками. И да, он не был идеальным. Пожилой мужчина прекрасно понимал, что совершил много черных дел, неблагородных и недостойных поступков. Но в какой‑то момент своей жизни он осознал это, принял, и решил действовать по — другому. Не поменяться или стать иным — это невозможно. А потихоньку, шаг за шагом придерживаться другого направления и в итоге стать чуть лучше. И отец смог узнать того, кто поднял на него руку. Своего сына он бы узнал везде и всегда, в любом виде и в любой личине. Так похожий на мать, и одновременно, такой противоположный внутри. Когда‑то ему казалось, что из его сына вырастет зазнайка, неженка, и он видел в нем доброту и отзывчивость своей жены. Стремление к общению, несмотря ни на что. Но тогда ему было слишком тяжело общаться с ним. С тем, кто отправил в мир иной свою мать. 'Ребенок не виноват. Он ее и твое продолжение' — говорили ему. — 'Люби его за двоих' Но он не мог. Не мог видеть такие же глаза, как у любимой. Так горячо любимые прямые брови. Его сердце обливалось кровью от воспоминаний, и сын рос практически без отца. И когда отец получил клинок от собственного сына, то подумал, что это разумное возмездие. Но на его беду клинок попал в плечо, сшибив с ног, но оставив в сознании. Наверное, Создатель хотел показать, кого он вырастил собственными руками, не давая забыться в спасательной темноте. И отец Маркеля смотрел, как его единственный сын в личине снежного дракона кидает нож. И он понял, что в этом броске повинен и он сам. Что сейчас ни в чем неповинная девушка пострадает и по его вине тоже. Ведь этого монстра он сотворил своим отношением, своим невниманием, своим разрывом в желаниях не видеть его и сделать идеального наследника. Рокаэль закрыл дочку снежного дракона, но сам упал на землю, не устояв после ранения. Единственный, кто мог легко остановить его сына. Или не только снежный мог это сделать? Это было самое тяжелое решение в его жизни. Отягощенное чувством вины, выбором между одной жизнью и жизнями многих, отцовскими запоздалыми чувствами, оно тяжелым камнем повисло на шее. И с трудом вытащив кинжал из плеча, отец кинул нож в своего ребенка, в свою плоть и кровь, в свое продолжение. Для того, чтобы все остальные жили спокойно. И после, перед тем как закрыть усталые глаза, он молил Создателя, чтобы умереть вслед за сыном. Ведь с таким камнем на душе будет практически невозможно жить.