Ильдар сам не понимал зачем он увязался за Авериным. Нет бы у палаты Дениса остаться или в школу пойти. Теперь ведь можно было бы успокоиться. Все хорошо будет.

Но нет же. Сел на скамеечке возле палаты в которую майор ворвался, получив какое-то сообщение. Видимо именно там лежала его невеста, которой он заплетал волосы. Как же ее зовут? Диана, кажется.

Так зачем он здесь сидит и ждет, когда майор выйдет? Спасибо сказать? Глупо. Не нужна мужчине его признательность. Ведь не для того, чтобы его считали благодетелем, он по лестницам бегал, не желая ждать лифта. Не для того звонил своему адвокату и просил его представлять интересы Дениса. Раз уж администрация школы — то есть его законные опекуны эти самые интересы представлять не собираются. Он делал то, что считал необходимым и единственно-правильным.

Но как Аверин с ними говорил! Не кричал. Не ругался. Не угрожал даже. Половина отделения педиатрии во главе с заведующим стояло, вытянувшись по струночке, и боялось дышать. А он со спокойно, с достоинством наступал, требуя правды и справедливости.

Вот глупость какая! Будто одному человеку от системы, а государственное здравоохранение, это именно система, можно добиться чего-то подобного. Хотя… смотря какому человеку. У Ильдара бы не получилось, даже расшибись он в лепешку. Так вот. Но герой войны — это не ученик Миссии Милосердия.

По началу они еще пытались хорохориться. Мол, делаем все возможное. Вас ввели в заблуждение. Пациент Рижский получил необходимое ему лечение.

Несовершеннолетних наркоманов здесь лечат. Просто не всех могут вылечить. Привозят их, чаще всего, поздно и в слишком тяжелом состоянии.

Вот мы за последний год спасли от интоксикации около сотни детей. Потеряли шестерых. Ну, с этим ничего не поделаешь. Это нормальная статистика. Ах, все погибшие были сиротами или из семей, признанных социально опасными? Вы уже отчеты просмотрели? Не вы, а ваш адвокат? Это кажется странным? Чистой воды совпадение и никакой дискриминации. Ко всем пациентам здесь относятся одинаково. Мы это вам со всей уверенностью заявляем. И обратного вы не докажите.

И, вообще, у нас образцовая клиника. Вон на стенке дипломы висят. Процент детской смертности не превышает норму. А, значит, все у нас хорошо, все у нас правильно.

Конечно не превышает. Им же это не выгодно. Проверки начнутся. Служебные расследования. И если клиника перестанет быть «образцовой» тоже будут проблемы. Ильдар не знал какие, но не сомневался в том, что они появятся. Может дотации получать не будут. Может еще что?

Юноша тяжело вздохнул. Да, иногда врачи просто не могут помочь. Есть те, кто уже обречены. Но есть и те, кого в больницах обрекают на смерть, хотя могли бы спасти.

Только не в этом главная несправедливость. Если бы врачи проявляли, пусть и преступную, но все же халатность ко всем своим больным, Ильдар смог бы это понять. И даже оправдать бы, наверное, попытался. Все мы люди, и все ошибаемся.

Кто-то из врачей вовремя не проверил состояние пациента, не дал лекарство, или дал, не рассчитав дозу. Так может у самого этого врача голова болела? Или устал он, замотался? А может его отвлек другой пациент? Всякое ведь в жизни бывает.

Но эти люди были избирательно халатны. Они позволяли себе не выполнять свой долг лишь с теми, за кем не было силы. Попробуй бросить умирать ребенка, у которого есть заботливые родители. Да его мама и папа уже через два часа всю больницу на уши поставят, в вышестоящие инстанции жалобу отправят и прессу оповестят. Как же! Их сыну или дочке своевременно не оказывают необходимую помощь. А это нарушение прав и свобод личности.

Можно подумать такие, как Денис в меньшей степени личности! Но многие почему-то именно так и думают.

— Польский, ты — псих! — послышалось в коридоре.

— Отстань Джейсон.

— Ты зачем встал? Тебе разве разрешали?

— Можно подумать, тебе разрешали, — с некоторой толикой раздражения отозвался юноша, выглядевший лишь на пару лет старше Ильдара и зло сверкнул карими глазами не то на друга, не то на врага.

— Ну, не сравнивай. У меня всего лишь сотрясение. А у тебя…

— У меня все в порядке. Я хорошо переношу лечение. И, смею заметить, именно ты вышагиваешь по стеночке и шатаешься. Причем так, что мне смотреть на тебя страшно.

— Сотрясение, — пожал плечами сероглазый парень, левый висок которого был заклеен медицинским пластырем. — О, стулья! Давай посидим?

— Ну, давай, — отозвался второй, пожалуй, даже с облегчением.

И оба молодых человека в голубых больничных пижамах, тяжело опустились на стулья прямо рядом с Ильдаром, и совершенно его не стесняясь, продолжили свой разговор.

— Хорошо. А то я устал. Смешно звучит. Прошел от силы метров сто и… устал. Не надо было так рано с постели подрываться.

— Ну, и лежал бы себе. Чего ты за мной пошел?

— Во-первых, я тоже хочу ее увидеть и убедиться в том, что она в порядке. А во-вторых, не отпускать же тебя одного. Вдруг плохо станет?

— Джейс, я понимаю, что у тебя сотрясение и, скорее всего в мозгах что-то повредилось. Но мы с тобой — не друзья. Ты, вообще, меня терпеть не можешь.

— Скажем так, — усмехнулся сероглазый. — Я пересмотрел свое мнение на счет тебя. В лучшую сторону.

— Да ну?

— Пересмотрел. Раньше ты мне казался эгоистичным мальчиком-мажором, разбалованным вседозволенностью. Сверху вниз на всех смотрел. Власти хотел. И не из каких-то благих побуждений, вроде «сделать жизнь группы лучше», просто от скуки. Красовался дорогими игрушками, вроде этих твоих очков. К Диане приставал. Это меня особенно бесило.

— Собака на сене. Сам с третьекурсницей гулял, никого не стесняясь, а Вирэн ревновал. Если бы Андерс или Снежный мне такое сказали, я бы их понял, но ты…

— Да не ревность это. В обычном понимании этого слова. То есть и ревность тоже. Но не такая, как ты думаешь. Я Диану люблю. Ну, как сестру, наверное. Всегда мечтал о взрослой сестре. У меня же только маленькая. А с Лили даже поговорить толком не о чем. Мне с Даной хорошо. Спокойно как-то. А ты хотел ее отобрать. Чтобы она стала только твоей и не общалась больше ни со мной, ни с остальными ребятами. Но больше всего меня раздражало в тебе то, что ты прешь напролом. Понимаешь, что она не любит тебя, а все равно добиваешься. Зачем?

— Не привык, знаешь ли отступать.

— Самому не стыдно? Она ведь столько пережила.

— Стыдно. Сейчас. Когда я понял, до чего ее довели. И я в том числе.

— То есть тот клип?..

— Нет! Сам бы ту сволочь прибил.

— Остынь. Верю.

— На нее ведь давили постоянно. Все. Хотя говорить так с моей стороны не совсем честно. Это все равно, что снять с себя ответственность за то, что делал лично я.

— Да ничего такого ты не делал. Нет, вел себя, как последний придурок, конечно. Но твоей вины в том, что случилось нет. Она, склонна… делать глупости, когда ее загоняют в угол. И об этой ее склонности я знал. И Рей знал. А ты — нет. Но мы оба были слишком далеко и не смогли ее остановить.

— Давай заглянем к ней?

— Сейчас? Не советую. Аверин должен уже сменить восторг по поводу того, что она жива в целом, и ее пробуждения в частности, на дикую ярость. В общем, наша старшина получает заслуженный нагоняй. Потом, она заплачет и он, конечно, начнет ее утешать. Или не заплачет? Но наш Адмирал все равно начнет ее утешать. Ох, как же болит голова! И зачем я встал с кровати?

— Проведать Диану.

— Рея, вообще-то. Однако встретил тебя, упрямо ползущего в сторону ее палаты. Ну, хочешь, я приоткрою дверь, и мы на нее посмотрим? Может даже ручкой помашем, если нас заметят. Но уговор. Потом идем к Рею, а после — разбредаемся по палатам. Мне, вот, паршиво. И я сомневаюсь, что ты чувствуешь себя лучше.

— Давай.

Черноволосый поднялся с видимым трудом, однако до двери дошел достаточно быстро. Потом осторожно приоткрыл ее и отшатнулся, потому что его, как ни банально это звучало, снесло звуковой волной.

— Зачем ты полезла под пули? — кричал майор Аверин, меряя палату нервными шагами. — Ради девчонки, которую видела в первый и последний раз в жизни?

— Нет, — тихо отзывается русоволосая девушка, полусидящая на своей постели. — Со сцены обзор лучше. Это я тебе, как профессионал говорю. Не раз там стояла.

— Тебя заставили? Как-то подтолкнули к этому самоубийственному шагу?

— Нет. Я сама решила. Это давало нам шанс.

— Не тебе. Твой шанс выжить из-за этого не просто устремился к нулю, а ушел в минус!

— И что с того? Джейс. Рей. Каро. Вот им умирать нельзя никак. У них семьи есть. А я никому не нужна. Да умереть мне суждено было еще тогда… в Андорском театре.

— Я никогда в своей жизни не бил женщин, — ледяным тоном процедил Аверин. — Но как же мне хочется влепить пощечину своей невесте. Никому не нужна? Нет семьи? А как же я? Кто для тебя я, если не семья? Или обещание выйти за меня замуж для тебя ничего не значили?

— Нет, но…

— Я люблю тебя. Так сильно, как, вообще могу любить. Ты — мое солнце, мой свет. Я чуть с ума не сошел, пока врачи за твою жизнь боролись. Все был готов отдать за то, чтобы ты очнулась. Просто глаза открыла.

— Вадим…

— Дура! Эгоистичная дура! Жить ей не за чем! Так живи для меня. Потому, что я без тебя жить не хочу! Не могу! Понимаешь?

Джейсон поспешно захлопнул дверь, но двое, находящиеся в палате, этого, кажется и не заметили. Но это было и к лучшему. Им нужно было о многом поговорить.

— Красивая, — восхищенно выдохнул Ильдар.

Двое пациентов клиники удивленно на него посмотрели. Они, кажется только сейчас его заметили. Юноша немного смутился. Но невеста Аверина действительно была чудо, как хороша. Ее не портила ни болезненная бледность, ни бесформенная больничная пижама, ни ужасная прическа.

Нет, возможно, майор и старался привести ее волосы в порядок, но результат был откровенно жалким. Как будто бы ребенок заплетал. Ну, или же человек, который взялся за это нелегкое дело впервые в жизни. Сам Ильдар за годы, проведенные в Миссии Милосердия под руководством девчонок, разумеется, научился за считанные минуты сооружать прически почти любой сложности.

Младших у них в школе принято было баловать. По мере сил и возможностей, разумеется. Мальчики, вот любят страшные истории и готовы часами глазеть на старшеклассников, играющих в футбол или волейбол. За возможность присоединиться к их команде, душу готовы отдать. А вот девочки любят ленточки, заколочки и косички, как у принцесс их сказок.

Сказки Ильдар не любил ни читать, ни рассказывать. Вот его никто и не заставлял. А с косичками он поладил. Даже ажурное плетение освоил. С трудом, правда.

— Без шансов, — хмыкнул Джейсон, снова присаживаясь на стул.

— Что?

— Можешь даже не смотреть в ту сторону.

— Слишком для меня хороша? — Ильдара бросило в краску.

— Дана особенная, — сероглазый усмехнулся, но как-то необидно, скорее, понимающе. — Лично я таких больше не встречал. И тут даже не во внешности дело. Характер у нее… балетный. Ни прибавить — ни убавить. С ней Аверин не всегда справиться может. А это знаешь, что за человек? Герой! Кавалер Ордена Безысходной Доблести!

— Оставь, Джейс, — закатил глаза его приятель и надменно продолжил. — Не стоит рассказывать всем подряд о собственных кумирах. Хотя, в целом, ты прав. Отбить ее у Аверина нереально. И вовсе не потому, что он — герой войны. Плевать ей на это. Просто она его любит. Не до безумия. Не самозабвенно. Ее главная страсть — балет. И это не лечится. Но любит. А наш куратор, как ты мог заметить, очень ею дорожит. Они уже помолвлены, и, как мне кажется, со свадьбой долго тянуть не станут.

— Я понял, — пробормотал Ильдар, поднимаясь. — Спасибо за информацию. И… выздоравливайте.

— И тебе удачи! — Джейсон доброжелательно улыбнулся, а потом повернулся с однокурснику, и с укоризной прошептал. — Саш, зачем ты так с ним?

— Как?

— Высокомерно. Эта твоя манера разговаривать, кстати, всех раздражает. Неужели нельзя быть проще? И почему ты считаешь себя лучше других?

— Не считаю. Просто привык общаться именно так. Учился в очень пафосной школе. Там… либо ты, либо тебя. Доброта приравнивается к слабости. Искренность считается признаком идиотизма. От того, как ты себя поставишь, зависит будут ли к тебе цепляться одноклассники или нет. А я никогда не хотел быть мальчиком для битья…

Дальше Ильдар не слушал. Он шел по коридору, стараясь выбросить из головы красивую невесту майора. Получалось, правда, это у него не слишком хорошо.