Главным условием, которое ставил мне император Менелик, давая свое согласие на мое путешествие, было, чтобы я не переходил границ его владений, и поневоле пришлось с этим согласиться .
28-го октября 1896 года я был принят императором в прощальной аудиенции. Прощаясь, Его Величество пожелал мне счастливого пути и дал два письма: одно — к дадьязмачу Демесье (его владения на полдороге к Леке), другое — к дадьязмачу Тасама, находящемуся на крайних западных границах Абиссинии.
29-го, в 12 часов дня, сердечно провожаемый остававшимся в Энтото отделением Красного Креста и некоторыми друзьями абиссинцами, я выехал по дороге в Леку.
Отряд состоял из 17 слуг и 8 животных (7 мулов, 1 лошадь). Наем слуг был очень легок. Узнав о предстоящей моей поездке, они приходили и нанимались охотно, несмотря на крайне скромные условия (5 талеров на одежду и наградные по заслугам по возвращении). Я выбрал себе только 17 человек. Это число немного превышало нужное мне количество, но так как в дороге, очевидно, не обошлось бы без потерь, а там пополнить уже не было бы возможности, то необходимое мне число людей (по расчету 11 ружей и 1 столб от палатки) я и увеличил на одну треть. Вооружение наше состояло из трех 3-х линейных винтовок, уступленных Красным Крестом (по 50 патронов на ружье), 1 штуцера (50 патронов), 1 охотничьей двустволки (500 патр.), 6 ружей Гра (1,200 патр.) и 1 револьвера (18 патр.). Холодное оружие составляли шашка, три абиссинских сабли и четыре метательных копья. Подъемные силы состояли из 8-ми вьючных мулов, которые подымали около 45 пуд. груза
В первый день мы сделали лишь маленький 15-ти верстный переход, так как неприноровленные еще как следует вьюки требовали ежеминутных остановок и поправок, и остановились в Мете. 31 октября мы перешли верховья р. Хауаша и остановились в доме галласа. В общем за 3 дня мы сделали 75 верст. Перейдя Хауаш, мы вступили во владения дадьязмача Убье— мужа Визиро Заудиту, дочери Менелика. На последнем привале нас встретил дядя дадьязмача, — седой, сгорбленный старичок лет 65 с сильным семитическим типом и продолговатыми недоверчивыми глазами; он должен был провожать меня через владения своего племянника. Дом, где мы остановились, принадлежал богатому галласу. Хозяин был в отсутствии, и нас приняли его две красивые жены. Дом представлял из себя довольно большое низенькое, круглое строение шагов 15–20 в диаметре с остроконечной крышей, подпертой массой столбов. Перегородками оно разделялось на три отдельных помещения. В ближайшее к входным дверям, самое большое, — загонялся на ночь скот (дома у галласов не; огораживаются заборами); в среднем отделении находился очаг, а в крайнем — спальня хозяина.
1-го ноября мы остановились в земле Гура у шума моего друга, дадьязмача Хайле Мариама, старшего брата раса Маконена. Его владения были прежде очень велики, но года 4 тому назад он поссорился с императрицею Таиту, и у него все отняли. Теперь часть конфискованных земель возвращена ему, а именно Чобо, Гура и Тикур. Дом шума был расположен в чудной местности на берегу р. Улука, притока р. Гудера. Дадьязмач, находившийся сам в это время в Адис Абаба, узнав, что я буду проезжать через его землю, послал нарочного к шуму, и вечером мне принесли большое дурго: жирного барана, 200 ш. энджери , тэдж , тала , сотового меда, масла, кур, яиц и соуса для прислуги. Был устроен гыбырь — пир. Ато Зеннах, Ато Балайнех и я сначала, а затем все слуги и местные абиссинцы торжественно внесли барана, только что зарезанного, и повесили на столб, и Ато Зеннах с видом знатока и абиссинского гастронома разделил его на части. Слуга с обнаженными плечами, опоясавшись своей щаммой (так полагается в хороших домах во время еды, а во дворце приближенные императора вообще не имеют права носить шамму иначе), поднял над корзиной с энджерой, кругом которой мы сели, еще теплую баранью ляжку. Каждый из нас облюбовывал себе кусок мяса и вырезывал его из ноги. Трудно себе представить что либо вкуснее сырого парного мяса, но, к сожалению, благодаря ему, нет почти абиссинца, который не страдал бы от солитера и у них все, начиная с императора и кончая нищим, принимают регулярно каждые два месяца варенные и толченые ягоды дерева куссо, а в низменных местах — кустарника энкоко. Во время тяжкой болезни, перед тем как причаститься, абиссинец принимает свое куссо, и считается неприличным умереть, не очистившись от солитера.
2-го ноября мы перешли бурную реку Улук по естественному каменному мосту, представляющему некоторым образом чудо природы. Местность была красоты поразительной. В узком и глубоком ущелье с ревом неслась река. Крутые берега поросли высокими кактусами колкуал, каким-то чудом приютившимися на почти отвесных скалах. Местность эта богата горячими минеральными источниками, славящимися своей целебной силой как между абиссинцами, так и между галласами. Три самых главных находятся в самой реке, у моста, и называются — Иисус, Мариам и Георгис. Рядом с рекой, немного выше, есть озеро с массой источников, тоже носящих имена святых. Вблизи — базар. День был торговый и со всех сторон тянулись группы галласов и абиссинцев— окунуться по дороге в целебную воду озера и напоить скот. Мои спутники тоже не преминули это сделать, и вся эта сплошная масса гибких и стройных черных тел античной красоты отливала теперь темной бронзой под косыми лучами утреннего солнца, посреди дикого окруженного вековым лесом и скалами озера.
В этот день, пройдя долину р. Гудера и переправившись через него по узенькому мосту, сделанному из лиан, мы остановились у подножья хребта Токе. З-го ноября мы поднялись на хребет и 4-го спустились в долину Гибье. Как подъем, так и спуск были страшно трудны по своей крутизне и грязной лесной дороге.
Ато Зеннах так меня упрашивал остановиться у него в доме, что я принял предложение, к тому же непригодность моих вьючных седел для горных дорог начала уже сказываться: один мул был набит, и мы собирались на следующий день прижечь ему по абиссинскому обычаю спину. Операция эта производится следующим образом: мула валят на землю и, раскалив на коровьих кизяках до красна два серпа, делают ему по семи прижиганий по обеим сторонам хребта, каждое в виде черты в пять вершков длины, идущей от хребта вниз по ребрам. На следующий день, не смотря на то, что вся спина мула опухла, его поседлали легким высоком, и опухоль к вечеру разошлась.
Ато Зеннах в отсутствии дадьязмача, который почти всегда находится при императоре, управляет всеми его обширными владениями. Дом его расположен у подножья горы Джибат в прелестной густо населенной долине одного из притоков р. Гибье. Построенный на маленькой террасе с очень крутым на нее подъемом, окруженный высоким забором, он господствует над всей окружающей местностью. О горе Джибат ходить много сказаний. Говорят, что наверху раньше был замок негуса Атье Зараокоба (XV ст. по P. X.) Развалины замка существуют еще до сих пор, но гора поросла таким густым лесом, что добраться до них очень трудно.
Ато Зеннах угощал меня, как только мог. Были зарезаиы бык и два барана и устроен пир, на котором было выпито несметное количество гомб тэджа.
6-го ноября, в день полкового праздника, после довольно большего перехода мы остановились в доме богатого галласа. В одиночестве я выпил за полк бутылку красного вина.
7-го ноября дорога шла широкой, низменной, еще топкой от дождей долиной р. Гибье. С севера она ограничена горами Чалеа, а с юга — горами Джибат и Колетчо Але. В этих горах, говорят, есть вершина, на которую спустился с неба крест, и его до сих пор охраняют какието таинственные старик и старуха. Но никто никогда не подымался на эту гору, и не видал этого креста, так как, по словам поверья, солгавший хоть один раз в жизни, если осмелится подняться туда, немедленно умрет.
В 12 часов дня мы перешли р. Гибье, главный приток Уомо. Вода еще не спала после дождей, и мы переправили лошадей и мулов вплавь, вещи же были перенесены галласами на руках по висячему мосту. Последний устроен крайне оригинально. От двух громадных деревьев с обоих берегов реки протянуты лианы, на которых положено полотно моста; несколько лиан образуют с боков перила. Длина моста—40 шагов, ширина— 1 шаг. В этом году вода была особенно высока и испортила часть тоста, так что движение мулов по нему было невозможно.
Животных мы переправляли группами по две и по три; при этом чуть не случилось несчастье. Мою лошадь и двух мулов снесло течением и, так как берега обрывисты и животные не были в состоянии выкарабкаться, их быстро понесло вниз. Но самоотверженность двух галласов и моих слуг спасла животных. Тут, между прочим, произошел смешной эпизод. На одном из слуг был надет мой старый помятый цилиндр: когда слуга переходил мост, шляпу снесло ветром, и она упала в воду. Галласы, увидав это, прямо с моста, с высоты по крайней мере 5-ти аршин, бросились за цилиндром в воду и с торжеством принесли его мне, полагая, вероятно, эту вещь громадной ценности.
Вся переправа с вьючкой и развьючкой длилась полтора часа.
8-го ноября мы перешли из владений дадьязмача Убье в землю дадьязмача Демесье и остановились в большом торговом селении Било. В этот день мне удалось убить громадного сернобыка (оробо). Пуля трехлинейной винтовки, как выяснилось потом, попала в шею и прошла насквозь, но, не смотря на это, сернобык продолжал бежать и упал только в 700–800 шагах от того места, где был ранен. Как входное, так и выходное отверстия пули были едва заметны.
Река Гибье разделяет земли дадьязмача Демесье и дадьязмача Убье. Мы сердечно распростились с Ато Зеннахом, и я подарил ему часы.
Дадьязмач Демесье выслал на встречу большой конвой (150–200 человек) и двух своих старших начальниковъ— абагаз Бакабиля и Ато Вальде Маскаля, и, кроме того, 5 флейт, что считается большой почестью. Звание абагаз в переводе значить отец владетеля; обыкновенно это старик, с детства знавший того, при ком находится, иногда раб, нянчивший его, и всегда связанный с владетелем узами тесной дружбы. Таковым и был абагаз Бакабиль. Ато Вальде. Маскаль был начальником 2,000 солдат и в отсутствии дадьязмача становился его наместником.
Било, где мы остановились, — один из самых значительных торговых центров западной Абиссинии. Хотя он находится на земле дадьязмача Демесье, но подчинен не ему, а нагадирасу (в переводе — голова купцов), который ведает всю торговлю известного района и всеми находящимися в нем купцами в судебном, административном и фискальном отношениях. Значение Било, как торгового пункта, обусловливается его местоположением на пересечении дорог. Все, что идет из западной Абиссинии в Шоа и Годжам и из южной — в Годжам, — не минует Било. Через него проходят большие караванные пути в Уалагу, Илу Бабур, Джимму, Каффу, Леку, а на север и восток — в Годжам, а оттуда в Массову, Джибути и Зейлу через Шоа и Харар. В последнее время, с увеличением вывоза через Зейлу и Джибути за счет Массовы, товары из южной Абиссинии и Каффы идут не через Било, а прямо в Шоа через Соду и Джимму. В самом Било не более 300 дворов, но уже с первых шагов вы чувствуете разницу между этим поселением и окружающими его, сразу видно, что это торговый центр с живыми и кипучими интересами. Тут можно купить и сена, и энджеры, и талы, и теджуз и далее коньяку и абсенту. Во время обеда, устроенного в мою честь, шум этого города, сын нагадираса, расспрашивал меня про государства Европы, про Египет, Индию, интересовался политикой и, в свою очередь, рассказывал, что знал, про Каффу и дервишей. По обыкновению, нас завалили дурго. За обедом певцы воспевали победы Менелика, а также импровизировали про дружбу русских и абиссинцев. Их скоро сменили другие, которые вместе с собравшимися нищими целую ночь не давали мне покоя.
10-го ноября мы перешли через хребет Кончо, соединяющий горные группы Сибу, Чалеа и Лиму, и спустились в долину реки Уама, притока Дндессы. 11 ноября, в 12 часов дня, мы переправились через нее вплавь и поднялись на горы Леки. 12 ноября, встреченные всеми наличными войсками дадьязмача Демесье, мы торжественно въехали в его резиденцию. Он сам вышел мне навстречу и поместил у себя в доме. Сын афа-негуса , имеющего большое влияние на императора, он до последнего времени был фитаурари и управлял маленькими областями Гера и Гума, пограничными с Каффой, а после смерти фитаурари Габаю, Такле, Дамто, убитых в последнюю войну, он получил в управление их земли и чин дадьязмача. Ему также поручено главное наблюдет над покорившимися Менелику и сохранившими поэтому свой прежний строй двумя галласскими государствами: Уалага — дадьязмача Джоти — и Лека — дадьязмача Габро Егзиабеера. Таким образом владения дадьязмача Демесье простираются до самых крайних западных и северо-западных границе Эфиопии.
Я провел два дня в гостях у любезного хозяина, познакомившего меня также с своей женой, очень милой, но на вид почти девочкой. Ей 14 лет, но, по её собственным словам, Демесье уже её третий муж Визиро Асалсфеч (дословно — заставляющая проходить), — племянница императрицы Таиту, вышла первый раз замуж 9-ти лет и недавно, по желанию этигье , развелась со своим вторым мужем и вышла замуж за дадьязмача Демесье. Печальна жизнь женщин высшего класса в Абиссинии. Насколько там женщина низшего класса свободна, настолько жизнь женщины высшего — замкнута. Целые недели, а иногда и месяцы не выходят они из эльфиня , они всегда окружены десятками девушек-рабынь; тут же всегда находятся несколько мальчиков, сыновей подчиненных дадьязмачу знатных людей, которых обучают этикету и грамоте, и все это охраняется несколькими мрачными, сморщенными, безусыми евнухами.
14-го ноября, попрощавшись с дадьязмачем и его женой, я покинул любезного хозяина. Он меня проводил с флейтами и со всем своим войском до берега Дидессы и на прощание подарил мне великолепного мула с серебряным убором. Я ему в свою очередь, по его просьбе, подарил ружье Гра, 100 патронов и часть моей походной аптечки, всех лекарств понемногу, а также несколько бутылок водки. К трем часам дня мы переправились через широкую Дидессу. Груз и люди перевозились галласами на маленьких выдолбленных в стволе дерева челноках, а лошадей и мулов переправляли вплавь. Во время переправы случилось маленькое несчастье. На челноке находились один из моих слуг и галлас. Слуга держал поводья моей лошади и только что подаренного мула, чтобы переправить их на ту сторону. Но новый мул, как только перестал чувствовать дно под ногами, круто повернул назад к берегу. Повод попал под корму челнока и последний опрокинулся. Мой слуга, не умевший плавать, чуть не утонул, но это было, к счастью, близко от берега, так что подоспевшие галласы спасли его, бывшие же при нем трехлинейная винтовка и еще кое-какие вещи пропали. Вся переправа длилась три часа. Дидесса здесь довольно широка (300–400 шагов) и очень полноводна. Берега поросли громадным вековым лесом, перевитым лианами, свешивающимися до воды. Река изобилует рыбой, крокодилами и гиппопотамами. Во время переправы галласы старались шуметь как можно больше, чтобы отогнать крокодилов. Леса на берегу Дидессы, в этом месте, тянутся узенькой полосой, за которою идет широкая равнина, поросшая сплошной пятиаршинной травой, совершенно скрывающей и всадника, и лошадь. Дорогу пересекает густая сеть сплетающихся между собой тропинок, между которыми трудно разобрать, какие проложены животными, и какие людьми, а высокая трава скрывает от вас все ориентировочные пункты. Благодаря этому, в конце концов вышло, что мы сбились с пути и разошлись с нашими мулами. Пришлось заночевать в уединенном галласском хуторе, состоящем из пяти домов. Почти половина его населения вымерла в этом году от лихорадки. На наши оклики появился мальчик, совершенно истощенный, с накинутою на худые плечи бараньей шкурой— это была его единственная одежда. Он весь дрожал от лихорадки, а из дома слышались стоны еще нескольких больных. У входа было навалено несколько куч камня и на них наброшены пучки высохшей травы, клочки материй, зерна кофе и несколько бус и раковинок. Это галласы умаливали жертвами лихорадку, чтобы она прошла мимо их домов. Долина Дидессы одна из самых лихорадочных. Лихорадка тут особенно сильна, и ежегодно уносит много жертв. Но болезнь бывает только от мая — июня до октября — ноября. Другое вредное свойство этой местности то, что всякая маленькая рана легко обращается в язву; почти все население поражено ими.
Ночью я разослал всех на поиски мулов и груза, но разыскать их и соединиться удалось только к 12 часам следующего дня и мы заночевали в доме встретившего нас шума дадьязмача Тасамы, Ато Балайнеха. Он занимает должность судьи — уамбыр — половины владения дадьязмача Тасамы, находящейся между реками Дидесса и Габа. Но его главная обязанность, кроме управления собственным участком, — наблюдение за правильностью взимания податей другими шумами. И тут, как и раньше, я был принять крайне радушно. Между прочим, Ато Балайнех воспользовался тем, что представился законный случай собрать дурго с галласов, и потребовал в десять раз больше, чем было надо, а когда те части не донесли, то он заковал их начальника. По моим настояниям, последний был освобожден.
Ато Балайнех — интересный тип абиссинца старого закала: сухой, живой, иногда жестокий, по-видимому храбрый, не такой утонченно-вежливый, как нынешние придворные императора (когда они этого хотят по крайней мере), грубый и гордый, но в то же время готовый, в случае надобности, целовать вам ноги и попрошайничать. Он участвовал в последней экспедиции в Ауссу и, как утверждает, убил 32 данакиля. Стрелять он не умеет, а пользуется исключительно копьем.
По ту сторону Дидессы дорога поворачивает к юго-западу, и местность резко меняется. Тут все сплошь покрыто лесом и кустарником. Возвышенная и холмистая местность перерезана узкими, глубокими долинами, в которых спускающиеся с вершин Каффы многочисленные речки несут в Баро или Габу свои чистые, как хрусталь, воды. Все эти долины густо заросли кофе. В воздухе очень сыро, по утрам обильная роса. Тут царство вечной весны, и нет времени, когда бы не было деревьев в цвету. Лет 10–12 тому назад эта местность была сплошь заселена и, кажется, не было и кусочка хорошей земли не обработанного. Но падежи скота, последовавший за ними голод и истребление населения при покорении края — наполовину его обезлюдили. Проезжая, вы ежеминутно встречаете среди зарослей правильные линии кактусов колкуала, означавшие прежде границы владений, или бывшие непосредственной оградой усадьбы. Теперь кругом — все сплошной кустарник, густо перевитый колючими лианами. Изредка встречаются поселения галласов, окруженные бананами, кое-где в чаще видны полянки, где между срубленными и поваленными деревьями растет горох — по этой картине можно судить о плодородии почвы. Посеянное прямо в необработанную землю дает, тем не менее, прекрасный урожай. Вблизи поселений все высокие деревья увешаны ульями; мед этой местности славится своей крепостью. Общее впечатление, производимое этим краем, в высшей степени отрадное: если к какой-либо стране можно применить название «текущая молоком и медом», то именно к этой.
16-го ноября мы перешли реку Добона по мосту и ночевали в доме галласа. Семейство состояло из хозяина, отец которого был убит абиссинцами при покорении, его матери и двух жен. Одна из них редкой красоты. Сам хозяин, по-видимому, примирился с судьбой, но мать смотрела на абиссинцев со страхом и злобой, и всю ночь просидела у костра.
17-го мы по очень трудной дороге дошли до реки Габу и, перейдя ее по мосту, ночевали в доме баламбараса Мансура.
Он был с дадьязмачем в набеге, и нас приняла его жена.
Берега реки Габы обрывисты, и не допускают переправы в брод. Этим воспользовались, и по ту сторону моста устроили заставу для сбора пошлины со всех ввозимых и вывозимых товаров, её значение, кроме того, еще военное, в том отношении, что она препятствует дезертирству. Тут у меня пал отличный мул. Накануне он был еще совершенно здоров, а в 11 час. дня, спускаясь к реке Габе, мгновенно заболел: из ноздрей повалила белая пена, и через две минуты он пал.
19-го мы перешли реку Сор, тоже по мосту. Берега Сора, как и Габы, сплошь заросли кофе.
21-го утром, торжественно встреченные наместником дадьязмача Тасамы, фитаурари Вальде Айбом, вышедший за 3 версты от города со всем наличным гарнизоном, мы въехали в город Гори. Это крайний абиссинский город на юго-западной границе. Вышедшие на встречу войска поклонились мне до земли и, окружив, повели в приготовленный для нас дом. Из находящейся в Гори церкви вышел на встречу весь причт с крестами и образами; священник прочел Отче наш, а затем началось пение, сопровождавшееся пляской.
Гори — резиденция дадьязмача Тасамы. Он в это время был в маленькой экспедиции против пограничной Мочи, и наместником оставался фитаурари Вальде Айб, старик, служивший еще его отцу, дадьязмачу Надоу. Приезд мой поверг старика в большое смущение. Накануне он получил письмо императора на имя дадьязмача с объяснением цели моего приезда и с приказанием встретить меня с почетом и хорошо принять. В письме Менелика было сказано, что я приехал смотреть страну и чтобы мне ее показали, но без прямого приказания от дадьязмача фитаурари боялся исполнить это. На следующий день по приезде мне все это стало ясным. Я потребовал от фитаурари, чтобы он дал мне проводников к дадьязмачу Тасаме в Мочу, но он на это не согласился. Тогда я ему объявил, что приехал не для того, чтобы сидеть на месте и, имея на то разрешение императора, через два дня или отправлюсь на розыски дадьязмача Тасамы, или на север — к дадьязмачу Джоти. Фитаурари был в отчаянии, он умолял меня подождать тут две недели. уверяя, что к этому времени дадьязмач должен непременно вернуться. Но я предвидел, что две недели затянутся на два месяца, и не согласился на это. Мой отъезд был назначен на вторник. К сожалению, этим намерениям не суждено было сбыться. Лихорадка, которой я страдал в Адис Абаба и которая не оставляла меня во все время пути, вернулась в еще более сильной степени, осложнившись большим нарывом на животе на месте подкожного впрыскивания хины. 25-го ноября я окончательно слег, чтобы встать только через три недели.
23-го и 24-го ноября у меня были недоразумения со слугами. Они требовали, чтобы я выдал им по 5 талеров на одежду, и когда я им отказал, устроили стачку. Но я предупредил ее, прогнав главного заправилу. Другого же, который продолжал мутить, я высек, и волнения утихли. Наказанный сначала сильно обиделся и пришел вернуть мне ружье. Я его прогнал и дал ему еще 3 талера на дорогу, но не прошло и получаса, как пришли священники просить за него прощения и он сам стал целовать мне ноги. Я был очень рад этому случаю, как нравственной победе, окончательно утвердившей мою власть над ним.
Болезнь моя, невидимому, была не из легких, так как в продолжение 3–4 дней, пока я не вскрыл нарыва вымытым в сулеме ножиком, я сильно мучился. Все слуги сидели у входа моей палатки и, жалобно причитывая, плакали.
12-го декабря, слегка оправившись от болезни, я назначил на 15-е отъезд. Но его опять пришлось отложить, так как серьезно заболел мой старший над слугами, Вальде Тадик. 20-го декабря пришло письмо на мое имя от дадьязмача Тасамы, где тот говорил, что был бы счастлив увидеть «глаза друга — русского» и просит подождать хотя бы до Рождества, так как он к этому времени надеется вернуться. Письмо было написано из Мочи, и его оттуда принесла женщина галласка. Я отвечал, что подожду, и воспользовался свободным временем, чтобы поохотиться, а также и познакомиться с верой, обычаями и историей галласов. Через моих слуг я расспрашивал приезжающих купцов, находящихся в сношениях с неграми Бако и с Каффой.
Наша внутренняя жизнь часто тревожилась драками слуг между собой или с местными обывателями, то и дело приходилось перевязывать раны. 23-го декабря, поссорившись, все взялись, кто за ружья, кто за сабли, и дело грозило форменной баталией. К счастью, я успел вмешаться во время и успокоил их. Так шло до 31-го декабря. Мой слуга поправился; от дадьязмача Тасамы новых вестей не было, сидеть тут дольше было не к чему, но уехать, не повидав земель по ту сторону р. Баро, тоже не хотелось. Так как легальной возможности проникнуть за р. Баро не было, то я постарался достичь этого хитростью и силой. Мое пребывание тут было в некотором роде почетным пленом. Кругом дома, днем и ночью, находились по крайней мере человек 50 солдат для того, чтобы охранять мою безопасность, как утверждал фитаурари, и чуть я только выходил куда-нибудь, гулять или на охоту, они все сопровождали меня.
31-го декабря утром я приказал оседлать двух лошадей (одну я купил накануне) и в 8 час. утра, в сопровождены одного слуги, быстро направился по дороге, ведущей к мосту через Баро. Мы взяли с собой несколько галет и вооружились: я — шашкою, револьвером и винтовкой, а мой слуга моим штуцером и саблей. У каждого было по 40 патронов. В 12 час. дня мы дошли до гор Диду, сделав по горной дороге с частыми переправами 50 верст в 4 часа. До Баро оставалось еще верст 15 очень трудной, топкой лесной дороги. Дав лошадям четверть часа отдыха, мы двинулись дальше, но скоро принуждены были спешиться. Дорога была топкая, и мы иногда вязли по колено в грязи. В лесу была тень и прохлада, так как — вековые громадный деревья не пропускали лучей солнца. Между деревьями все сплошь заросло кустарниками кофе.
Уже верст за восемь мы услышали гул водопада и, наконец, в 3 часа дня достигли великой реки. Через нее был перекинуть мост, для чего воспользовались двумя утесами посередине русла. Таким образом, мост был о трех пролетах, каждый в 40 шагов длины. За Баро начинался район военных действий и начиналась Моча, родственное с Каффой государство, населенное народом того же племени Сидама. К северу от Мочи начинались негрские племена. Не имея возможности серьезно познакомиться с этими областями, мне хотелось хоть поверхностно взглянуть на них и поэтому, не смотря на убеждения слуги вернуться, я двинулся дальше. Солнце уже заходило, а лес не прекращался, и следов жилья никаких не было. Но вот в чаще послышался говор, мы пошли на него, и через полчаса оказались среди собирателей кофе. Это была жена абиссинского шума по ту сторону Баро, которая, собрав всех оставшихся солдат мужа, рискнула переправиться через реку собирать кофе. У входа в шалаш, покрытого банановыми листьями, трещал костер, а кругом его сидели человек 15 абиссинцев и вполголоса болтали. Наш приезд сильно изумил их. В шалаше, куда провели меня, я увидел смелую начальницу этого маленького отряда. Очень красивая, с почти белой кожей, она полулежала на постели и кормила грудью ребенка. Меня угостили лепешкой из кукурузы и только что собранным кофе, это была вся их провизия. Весело болтая, мы просидели почти до наступления нового года.
Мой отъезд произвел в городе страшный переполох. Фитаурари Вальде Айб поднял всех на ноги и послал за мной. Он не на шутку испугался, боясь, чтобы со мной чего-нибудь не случилось.
На следующий день, попрощавшись с хозяйкой, я направился к границе Мочи. Проехав некоторое расстояние по истребленной войною местности, мы повернули к северу и достигли крайнего абиссинского наблюдательного пункта Альга. Это было нечто вроде маленькой крепости, окруженной глубоким рвом с перекинутым через него мостиком. Там находился карауль, который остановил нас именем Менелика и не впускал до тех пор, пока не пришел коменданта и, узнав кто я, не впустил меня. В Альге меня нагнала часть высланных фитаурари людей с каньязмачем Сентаюхом и азаджем Дубаля. Они просили меня вернуться, говоря, что я рискую быть убитым и этим погублю их. На следующий день, взяв направление на север по скату гор, мы дошли после очень трудного перехода до Сале, пограничной с негрскими племенами области. Отсюда, пройдя еще к северу и спустившись вниз, мы опять дошли до Баро. В этом месте он еще красивее, чем там, где я перешел его первый раз. Верстах в 15 ниже моста Баро делится на два рукава, которые снова соединяются здесь, образуя два красивых водопада, из которых первый на несколько сажен выше второго. Пешеходы переправляются в этом месте через Баро, прыгая с утеса на утес, но лошадям и мулам это было невозможно. Мы попробовали переправить одного мула вплавь выше падения, где течение было не так сильно, но мул и переправлявший его абиссинец чуть не погибли. На половине реки слуга ударился о подводный камень и, выпустив мула, был увлечен в водопад. К счастью, мы во время подали ему копье, за которое он ухватился и выскочил на берег. Пока мы спасали абиссинца, мул, с трудом борясь против течения, приплыл обратно и беспомощно барахтался и бился в воде, не будучи в силах взобраться на обрывистый подточенный водою берег. Пропустив ему под брюхо лианы и схватив его кто за уши, кто за хвоста, мы кое как вытащили, наконец, его из воды.
Вынужденные строить мост, мы пустили в ход все режущие орудия, бывшие у нас под руками. Полотно моста мы увязывали лианами. Работа кипела, и через три часа мост был готов. На той стороне начинался подъем по гладкой каменной поверхности, по которой струилась часть воды верхнего русла. Моя лошадь поскользнулась и, упав, начала скатываться по наклонной плоскости к водопаду. Самоотвержение моих слуг спасло ее. Каким-то чудом удерживаясь на скользкой наклонной плоскости, они схватили ее за что только было можно и, обвязав ее лианами, вытащили на верх. В этот день, пройдя безлюдную пограничную полосу, разделяющую земли галласов и негров племени Бако, мы ночевали по соседству с знаменитым базаром Буре.
Буре — важный пункт меновой торговли с негрскими племенами той стороны Баро. На субботние базары они приносят на продажу слоновую кость, иногда свой скот и взамен этого покупают украшения, бусы, ткани. Кроме того, Буре, находясь на дороге из западной Уалаги в Каффу и из Мочи и западной Каффы в Леку и Годжам, важен как рынок кофе. Из Каффы, Мочи и соседних областей кофе идет в Буре, где перепродается другим купцам, которые уже доставляют его в Леку или Било и там в свою очередь перепродают его. Вместе с кофе идет отсюда много цибетового мускуса. Цибетовую кошку мне удалось видеть у купца галласа, держащего их в большом количестве . Животное это в большом количестве водится в этих местах; его ловят тенетами. Пойманную кошку заключают в длинную круглую клетку, в которой она не может повернуться. Ее держат всегда у очага в домах. Почти в каждом доме вы встретите 2–3 клетки. Кормят их жареным на масле мясом, на 10 сивет идет один баран в день. Каждые девять дней собирают мускус. Для этого нужно три человека. Один, открыв клетку сзади, берет сивету за хвост, другой — за обе задние ноги, третий же — роговой ложечкой тщательно выскабливает накопившиеся за это время выделения. В 9 дней накопляется около двух чайных ложечек.
На следующий день утром, прежде чем двинуться в Гори, мы пошли посмотреть на базар. Было 8 часов утра, и народ начинал собираться на большой площади, окруженной низенькими шалашами, крытыми банановыми листьями. Старики, женщины с грудными детьми, привязанными сзади к пояснице, подростки тянулись длинной вереницей, и каждый нес что-нибудь: кто курицу, кто кусочек соли, кто большие банановые, листья, кто бусы, кто пригоршни кофе…. Все они, в ожидании Чекашума , толпились у входа и со страхом и любопытством смотрели на невиданного до сих пор белого человека. Наконец, пришел шум и взобрался на свою вышку. Пришедших пропускали одного за другим. Помощники его осматривали, что у кого было с собой и, если было немного, то пропускали. С остальных же взимали подать. За барана или козу брали соль (1/20 талера); за шамму — тоже маленькую соль; из мешка хлопка — несколько пригоршен его, из мешка кукурузы — тоже, и так со всеми продуктами. Больших купцов тут не было. У них дома вблизи от базара, и им приносят продавать на дом. На базаре собралось все окружающее население, как на раут. У каждого был хоть какой-нибудь пустяк с собой, чтобы обменять его на что-нибудь другое. За несколько зерен кофе продавали стакан пива; за несколько пучков хлопчатника — табаку на трубку. Талеров в ходу почти не было, и вся торговля была исключительно меновой. Приводили сюда также коров, чтобы случить с хорошим быком, — тоже за известную цену. Были тут и корзинки, я пальмовые циновки. У большей части галласов были накинуты на плечи шаммы, кругом пояса маленький кожаный передник, на голове остроконечная шапка из шкуры козла или обезьяны. Галласы этой области особенно красиво сложены и велики ростом. Между галласками я видел очень много красивых. Кругом пояса у них обвернута большая обшитая бусами и раковинками кожа, которую они носят, как хохлушки плахту; на некоторых— даже нечто вроде кожаного сарафана. Большая часть — с длинными до плеч волосами, заплетенными в массы косичек. У некоторых волосы взбиты и обведены кругом тоненькими горизонтальными косичками. У одной галласки была еще более оригинальная прическа: волосы были намотаны на массу острых палочек, как иглы торчавших на голове. Мужчины носят волосы короткие, а у детей голова кругом выбрита с пучком волос посередине.
Кроме галласов на базар пришли несколько негров племени Ямбо и Бако. На них были передники из листьев. Передние верхние зубы были выбиты, а на щеках и на лбу — по три продольных черточки. Они принесли с собой хлопок.
В тот же день я вернулся в Гори, сделав 50–60 верст в 5 ½ часов. В городе все были в полном отчаянии, не имея обо мне никаких сведений. Фитаурари арестовал купца араба, продавшего мне лошадь, и усиленно наблюдал за моими слугами. Узнав о моем возвращении, он пришел с поклоном и выражением радости по поводу благополучного прибытия и по моим настояниям освободил закованного араба. Свой отъезд я назначил на 7-ое января.
Вечером с 5-го на 6-е января мы участвовали в крестном ходе на Иордань. Все окрестное население съехалось на церковный праздник, и процессия составилась громадная. Впереди шли дьякона, все дети от 8 до 12 лет, за ними священники торжественно несли на головах священные книги и сосуды; далее хор книжников-дабтара, а затем бесконечные толпы мирян, составивших массу отдельных хоров, певших вещи совсем не духовного содержания. Дьяконы звенят в колокольчики, дабтара поют церковные стихи и бьют в барабаны, дети и женщины пронзительно кричат, некоторые стреляют и процессия торжественно подвигается к Иордани. После крестного хода начальники ужинали у меня в палатке. Всю ночь пение и пляска не прекращались, и удивительные контрасты представляло это оживление. Вдохновенное пение дабтаров перебивалось крикливым женским хором и песнью: «гобилъе, гобилъе», — что значить любовник, любовник, а в промежутках, когда оно стихало, слышалось мерное чтение святого Евангелия и книги Мистир , а среди всего этого то и дело раздавались ружейные выстрелы.
В 2 часа ночи началась служба у Иордаии. Ранним утром, часов в пять, было освящение воды. Священник три раза погрузил в воду крест во Имя Отца и Сына и Святого Духа, после чего он облил три раза голову себе, другим священникам и мне, а затем, давя друг друга, устремился в Иордань народ. После обеда на берегу реки началось обратное шествие, еще более оживленное чем накануне. К прежним хорам прибавился еще один — галласов, которые, хотя и язычники, но, заразившись общим весельем, тоже присоединились к празднику и плясали свой танец. В середине большего круга — запевало, громадного роста галлас с зверским лицом. Хор с неистовством повторяет один припев: «хода, хода» и галласы затылком друг к другу, составляя тесный круг и держа отвесно копья, подпрыгивают в такт. Запевало в полном экстазе; на губах у него пена. Он подскакивает то к одному, то к другому и метит в него копьем. Острие направлено прямо в грудь, — глядя на свирепый, зверский вид галласа, так и кажется, что он не удержится и копье вонзится в тело… Некоторые подпрыгивают, дико рыча и проделывая во время прыжка необычайные телодвижения… Наконец, процессия достигла церкви. После троекратного крестного хода кругом неё, был произведен залп из всех ружей, и священник вошел в церковь.
8-го января, написав письмо дадьязмачу с благодарностью за гостеприимство и передав его фитаурари, я выехал провожаемый громадным конвоем с азаджем Дубаля и каньязмачем Уорке во главе. Фитаурари от имени дадьязмача одарил всех моих слуг и меня также просил принять мула с убором, но я отказался под тем предлогом, что, не будучи знаком с дадьязмачем, не могу принимать от него подарка. Он меня проводил за город со всеми наличными солдатами, но, не смотря на все эти почести, я узнал, что он тайно приказал, чтобы меня не вели и не показывали мне никакой другой дороги, кроме той, по которой я приехал. Далеко вперед высылались солдаты с приказанием удалять с пути галласов, у которых бы я мог спросить дорогу. Я намеревался, перейдя реку Габу, двинуться к северу на большую дорогу из Леки в Уалагу, но случайно узнал, что через Габу есть еще другой мост и более удобная дорога. Не смотря на все затруднения и хитрости конвоя, я повернул на эту дорогу, предварительно разведав ее. 11-го января мы дошли до заставы у моста через Габу. Нас не хотели пропускать, но мы перешли силою. По ту сторону начинается Уалага и местность совершенно меняется. Тут уже не так влажно, как в Илу Бабуре и Моче, и растительность не так богата, но страна более населена, а почва, хотя не такая черноземная, как там, но тоже по-видимому плодородная. Преобладающей вид деревьев — мимоза. Тип жителей тот же, но по-видимому они здесь богаче, на всех были надеты шаммы, а многие имели даже штаны. Дома тоже лучше и больше, а это — верный признак обилия скота. Встречается много женщин с шоколадным цветом кожи; некоторые кажутся издали белокурыми: у них волосы разделены на массу тоненьких косм, покрытых слоем светложелтой глины.
12-го января мы перешли границу владений дадьязмача Тасамы, вступив во владения дадьязмача Демесье и, пройдя мимо больших базаров Супе и Содо, ночевали в земле Абеко. 13-го января мы достигли большего торгового поселения Гунжи. Гунжи и Содо, также как и Било, подчинены Нагади Расу. Тут я получил известия, изменившие совершенно мои прежние планы. Я узнал, что дадьязмач Демесье деятельно собирает продовольствие, чтобы идти в поход против Абдурахмана (он владеет течением Тумата и Бени Шонгулом), а дадьязыач Джоти вызван к дадьязмачу Демесье и уже находится в пути. Так как, очевидно, поход не мог быть отложен в виду наступающих дождей, то я решил как можно скорей ехать к дадьязмачу Демесье, узнать от него истинное положение дел и постараться в случае похода принять в нем участие. В 7 часов утра, в сопровождении одного слуги и проводника, выведшего нас на большую дорогу, я двинулся к Дидессе. После 5-ти часового быстрого движения по очень трудной горной дороге с переправой через реку Добану мы достигли заставы по ту сторону Дидессы. На мое требование дать проводника для указания брода начальнике ответил отказом. Нам пришлось его искать вдвоем со слугой. Трудность поисков увеличивалась тем, что с одного берега трудно было различить среди массы тропинок на другом берегу, какие из них проложены людьми и какие — гиппопотамами. Пошли наудачу и благополучно переправились. В 6 часов вечера, сделав 80 90 верстный переход, мы достигли стоянки дадьязмача. Последний был болен, но, узнав о моем приезде, принял меня с крайним радушием, как старого друга. От него я узнал, что императоре действительно приказал ему готовиться к походу, чтобы по первому приказанию немедленно выступить на западные границы для действий против Абдурахмана. У него все уже было готово к походу, кроме 1,000 ружей, которые они должен был получить из Адис Абаба и за которыми уже посланы были люди. Узнав о моем желании принять участие в походе, они ответил, что был бы в высшей степени счастлив, если я буду ему сопутствовать, но что на это необходимо разрешение его величества. На следующее утро я послал письма: одно — к императору, с просьбой о разрешении участвовать в экспедиции, другое — с такою же просьбою в Россию.
На 8-й день после моего приезда пришли мои остальные слуги и мулы, причем во время переправы через Дидессу произошло несчастье со слугой, которого утащили крокодилы.
В ожидании ответа императора я занялся охотой. Тщетно прождав 14 дней ответа на мое письмо, я стал опасаться, что не случились ли какие-нибудь затруднения, и решил ехать лично в Адис Абабу, и 29-го, в 8 часов утра, в сопровождены одного слуги, — он на муле, я на лошади, — тронулся в путь. Дорога была знакомая и мы двигались быстро. С нами было несколько галет и несколько фунтов ячменю, запас которого мы пополняли в местах остановок. Порядок движения был следующий: покормив на рассвете мулов, мы выступали в 6 часов утра и шли, где местность позволяла, рысью, в противном случае— шагом или пешком, до 12 или 1 часа. Затем в полдень делали маленький привал и продолжали движение до захода солнца, проезжая таким образом, в зависимости от дороги, от 90 до 110 верст в сутки. На четвертые сутки 1-го февраля, сделав за это время 350–370 верст, я к вечеру прибыл в столицу и остановился у г. Мондона.
На следующий день по приезде я был принять императором. Он очень интересовался моим путешествием и удивлялся быстроте пробега, относительно же экспедиции сказал мне, что она не состоится, так как Абдурахман выразил готовность покориться и согласился на требование негуса приехать лично или прислать в Адис Абабу отца для выражения покорности.
Через несколько дней пришли неутешительные вести от раса Вальде Георгиса, находившегося в походе против Каффы, и император приказал Демесье идти со своими войсками к нему на помощь. Узнав об этом, я обратился к нему с прежней просьбой, но негус уклонился, мотивируя свой отказ опасением чтобы я не погиб в его стране. Все эти войска участвовали и в Итальянской войне; у многих убиты там родственники и друзья. Зная, что аббисинцы мало делают различия между белыми, император очень опасался, что могут найтись такие, которые воспользуются случаем отомстить за смерть своего друга или родственника, и в день боя пристрелят меня сзади. Несмотря на мои убеждения, что я беру все последствия на свою ответственность, он остался непреклонным — пришлось помириться с горькой мыслью быть так близко от войны и не принять в ней участия.
11-го февраля прибыли мои мулы и слуги, а 13-го февраля я отправился налегке на охоту на слонов к дадьязмачу Габро Егзиабееру в Леку.