Свидетельство подполковника АРС Драгомира Печанаца
Даже не помню, сколько мы знакомы с Драгомиром Печанацем. И всегда я знала его как «Печко». Необыкновенный человек, весёлого и дерзкого нрава. Всегда рядом с Ратко Младичем. Часами и днями он рассказывал мне о ратном пути своего «шефа». И советовал мне найти тех, кто хотел бы, умел и был обязан описать мне генерала Младича. Приносил документы. Я собрала его долгие рассказы о книнских днях Ратко Младича и у меня получилось следующее:
«Было это 29 июня 1991 г. около 16:30 в Книне. Южные казармы. Прилетел человек на вертолёте.
За несколько дней до этого мы получили информацию, что к нам приедет какой-то полковник Младич. Никто из нас никогда ничего о нём не слышал. Ни кто, ни что, ни какой он. И на тебе — Младич, да ещё и Ратко — вроде наш человек.
А кто мы? Мы — это 9-й корпус ЮНА, всем известный Книнский корпус, во главе которого в это — уже военное! — время стоит генерал-майор Борис Трайчевски. Такой «способный», что даже в новой македонской армии не смог дорасти до более высокой должности. А начальником штаба 9-го корпуса ЮНА был Янез Реболь, генерал-майор.
Один — македонец, другой — словенец, и всё это во время распада Югославии, и всё это — в сербском Книне! Война длится уже целый год, в Словении убивают наших офицеров. В Крайне уже 17 августа 1990 г. были баррикады, усташи вовсю грабили…
В нашем корпусе всё еще были люди разных наций, и все мы были смятены, растеряны. Ни связи с командованием военно-морского округа в Сплите, ни серьёзной связи с Белградом у нас не было. Мы выполняли роль своеобразного «буфера», а главной заботой командира было проведение для личного состава утренней зарядки в коридорах…
По собственному разумению мы поддерживали связь с народом, хранили моральную сознательность и единственные оставили портрет Тито в своих кабинетах…
На территории, которая попадала в зону ответственности Книнского корпуса, ситуация была совершенно запутанной, а это Книн, Бенковац, Синь и местность выше Госпича. Мы в ЮНА представления не имели, что будем делать завтра, а уж тем более не могли предвидеть, что случится в будущем. Всё время смотрим, как наши люди гибнут в Словении, в Хорватии. А мы и дальше — аккуратно делаем физзарядку!
Тогдашние сербские военизированные силы под командованием Мартича тоже были в запутанной ситуации. А отовсюду только и поступала многочисленная информация: то усташи идут с этой стороны, то вон их несколько тысяч — с другой. Даже население Книна выходило на протесты, требуя от нас раздать им оружие. Вот тогда Трайчевски впервые обратился к народу: сказал, что мы ЮНА и не можем быть на стороне ни хорватов, ни сербов, что мы должны разнимать воюющих и конфликтующих. Стали создаваться какие-то пункты, где должны были появиться представители Федерального министерства внутренних дел… Короче, полная неразбериха.
И вот в такой ситуации, 29 июня 1991 г. прибывает к нам этот полковник Ратко Младич. Возле Южных казарм у вертолёта его встречает Десимир Миолькович, старшина, кадровик из командования корпуса и я. Выходит человек из маленькой «газели» и просто покоряет нас своим видом, своим появлением: выходит улыбающийся! И обращается к нам: «Ну, как вы, шефы? Какие новости?»
Он действительно вначале просто излучал кипучую энергию!
От той казармы до Командования корпусом ехать нам было минут пять. Столько ему и потребовалось, чтобы нас двоих просто изрешетить вопросами о фронте! Только фронт его и интересовал. Спрашивает, где стреляют, где кто находится. Был доволен моими ответами.
Когда мы прибыли в командование корпуса, он пошёл доложить о своём прибытии генералу Трайчевскому, а я — отчитаться перед шефом, подполковником Толимиром, которого мы звали Тоша. Прибыл, говорю, странный, улыбающийся, энергичный человек. Тоша мне:
— Разве ж такое возможно?
— Да, — говорю, — хотите верьте, хотите нет. Чудной тип. Или «съехал» и не понимает, куда попал, или таков и есть.
Младич прибыл, чтобы стать третьим по рангу в Корпусе: начальником оперативно-учебного отдела. Уже в тот же вечер посетил все службы корпуса.
Наутро в семь часов приходит в штаб и говорит начальнику, подполковнику Толимиру:
— Где тот капитан? Давай его ко мне, давай «пух», мы поехали на фронт!
Я ему:
— Слушаюсь!
Он говорит:
— Едем на фронт! Где там хуже всего?
— Тогда едем к Дрнишу, — говорю.
— Отлично, едем на место.
Спускаемся позади штаба корпуса. А он говорит:
— Слушай, не можем мы ехать на машине без государственных символов! Давай найдем государственный флаг! И поставим его на машину. Чтоб знали — я иду защищать это государство, а флаг — его главный символ.
Я зову Лазаревича Велимира, командира гарнизонного штаба.
— Лаза, дай флаг. Этот новенький с ума сошёл!
А я ж знаю, что народ на нас зол, мы же их не защитили и побаиваемся среди них появляться, а уж тем более с флагом. Бедная Югославия!
Я взял автомат и спрашиваю его, будет ли и он брать какое-то оружие. Он говорит:
— Боже упаси! У меня есть личное оружие — пистолет, а больше ничего не надо.
Не хочет ни бронежилет, ни каску. А я всё приготовил. Он велел всё положить в машину, может, кому-то потребуется. Ему — нет. Прикрутили тот флаг какой-то проволокой к «пуху». Вышли на улицу. Жду, не будет ли в нас народ камнями кидать. А народ глядит хоть и с удивлением, но с уважением.
Отправились мы через эти сёла к Дрнишу. Приезжаем туда и не знаем, где линия фронта. Не знаем, где наша армия. Все там схоронились по лесам и оврагам. Натыкаемся на «мартичевцев». Останавливают нас на этих своих баррикадах. Кто вы, да что вы, спрашивают. А он им тут же речь произнёс:
— Что вы здесь делаете? Чего ждёте? Где самое удалённое отсюда наше село?
Они отвечают, что до него 4–5 километров, а он им:
— Вот туда и идите. Чтоб я вас завтра видел там, а не здесь. Мы должны быть там, чтобы на нас никто не нападал, должны защитить наших людей. Я пришёл сюда, чтобы наши люди более не страдали. Сорок первый год не должен повториться! Больше ни один серб не должен быть убит! Это моя задача! Я — Ратко Младич, полковник Югославской народной армии!
Люди онемели. Прошла секунда — зааплодировали. А я только смотрю, не сделает ли кто из этих так называемых четников какую-нибудь глупость. Вокруг нас вооруженная толпа людей, а их вожаки — самые шумные.
Тот первый день мы провели, объезжая линию фронта.
Возвращаемся через село Косово. Заходим в церковную общину. Ратко входит в церковь, зажигает свечу. Крестится. Смотрю я на человека и ничего, ну ничего не понимаю! Я, офицер ЮНА, никогда бы такого не сделал. Вскоре об этом пошёл слух среди людей.
Целый день мы мотались по сёлам. Свою задачу Ратко видел в том, чтобы поднять моральный дух армии и народа. Посетил некоторые наши подразделения, дал им задания. Заставил армию заняться боевой подготовкой.
Весь июль он объезжал местность, побывал в каждой деревне, каждом населенном пункте на линии разграничения. Во второй половине июля усташи прорвались в село Велика-Глава, сербское село, расположенное к югу от Кистаня. В эту Велика-Главу входит не один посёлок, и здесь мы впервые действительно вели бои с усташами. До этого между нами были только стычки. Усташи заняли село, разогнали народ, забили скот, загадили дома. И тогда Ратко постарался урезонить верхушку усташей на местном уровне. Отправились на переговоры с их лидером — Анте его звали — по дороге к этому селу, и тут в полуметре от него падает кумулятивная мина! К счастью, не взорвалась, ибо усташа не сообразил, что надо сначала вырвать предохранитель. Ратко её поднимает, несёт в руке, и говорит в мегафон, с которым почти не расстаётся:
— Говорит полковник ЮНА, Ратко Младич! В меня не стрелять! Уничтожу всё живое, если кто выстрелит. Послушайте меня, вы, из СНГ! Я полковник ЮНА, Ратко Младич, повторяю: не вздумайте стрелять в меня!
Говорит так в мегафон и идет вперёд. В другой руке несёт мину. Идём по открытой местности только вдвоём, потому что четвёрку сопровождающих я убрал — зачем и им гибнуть.
Встречаемся с этим Анте, Ратко отдаёт ему мину и говорит: «Вот тебе мина, научи своих, как ею пользоваться». Тот аж покраснел от неожиданности, а вообще он был капитаном запаса ЮНА! Повёл себя тогда достаточно корректно, отозвал своих солдат. И всё только потому, что тут появился Ратко Младич!
А Младич всё это время в полной экипировке: на голове — пилотка-титовка, на ней — пятиконечная звезда, на машине — югославский флаг! А в корпусе всё ещё сидят генералы — македонец и словенец, строчат какие-то бессмысленные, никому не нужные рапорты в Белград…
В те дни случались всякие недоразумения, и в армии, и среди резервного состава. Один из самых драматичных эпизодов был, когда крагуевский бронетанковый батальон, резервный состав, не выполнил приказ тогдашнего командира 180-й моторизованной бригады в Бенковаце: отступил с занимаемых позиций и оставил усташам танки в полной боевой готовности и с включёнными двигателями!
Услышав это, Ратко срочно двинулся к Бенковацу. Расстояние от Книна до Бенковаца — 60 км. Как только добрались, он приказал командиру построить солдат и выступил перед ними с речью:
— Мы — солдаты Югославской народной армии! В конце концов, мы — сербы, и должны защищать наш народ. Мы не должны допустить бойню, нас не должны разделять ни звёзды, ни кокарды, ни что-либо ещё.
И в конце Ратко приказал:
— Слушай мою команду! Налево кругом — на фронт!
В таких группах всегда найдётся какой-нибудь крикун-подстрекатель, который будет действовать наперекор. Один такой крупный, неопрятный, весь заросший бородой закричал:
— Мы не пойдём! Как ты, полковник, можешь нам приказывать идти на погибель! Мы сюда из Крагуеваца приехали, а теперь должны ещё и их сёла защищать!
Ратко отрезал:
— Дурак и есть дурак, по-другому тебя не назовёшь! Когда до тебя дойдёт, что здесь-то ты и защищаешь свой Крагуевац, будет уже поздно. И я тебе советую понять это как можно быстрее. У всех остальных есть минута, чтобы вернуться на позиции. Кто не хочет, пусть выйдет на шаг вперёд, а ты, товарищ капитан, кто выйдет — стреляй!
Развернулись. Мигом. И все прямиком на фронт.
Таких выступлений в те дни было много. Книнскому корпусу, как подразделению ЮНА, нужно было время, чтобы сблизиться с народом и объединиться с ним. И даже не столько с народом, который на самом деле любил ЮНА, сколько с какими-то ее начальниками, которые были по сути псевдонационалистами. В Книне они кричали:
— Айда, люди, на Загреб!
А когда мы как-то ночью устроили облаву в Книне, то арестовали больше 480 дезертиров! И все — из местных. И это вызывало большое недовольство в самой ЮНА, которую по-прежнему составляли солдаты из Македонии, Воеводины, Сербии. Им было обидно, что они, всё бросив, приехали защищать Книнскую Краину, а сами жители Книна прячутся по домам. Ратко уже вскоре после прибытия успешно разрешал такие недоразумения. Ситуация в Книнской Крайне изменилась к лучшему, да и сотрудничество с Мартичем тоже наладилось, особенно после освобождения Киево.
А Киево — это село в 15 километрах от Книна, если идти на Синь. До Второй мировой войны, до 1939 г., это село было полностью православным. А потом с ним произошло то же, что и с Западной Герцеговиной в те годы: их заставили принять католичество! За два года под влиянием духовенства бывших сербов превратили в самых лютых усташей. И жители села Киево в 1941 г. в соседнем селе Цивляне зарезали сорок одного серба! Все — их родственники и друзья.
Итак, Киево было буфером между сербскими силами в селе Полачи над Книном и другими, такими как Цивляне, Цетина, источники Цетины и др. В тех сёлах находились силы ЮНА и сербское население, а Киево нас от них отрезало. Мы должны были провести толковую военную операцию, которую новый командир корпуса Шпиро Никович поначалу не одобрял. (Предыдущее начальство было переведено в другую часть, а новым начальником Штаба корпуса назначен полковник Ратко Младич.)
Шпиро был против этой операции, чего мы как солдаты, не могли простить ему, потому что в Киево были захвачены в плен наши солдаты. Некоторые из них сутками находились в бронетранспортёрах, из которых не смели выйти из-за усташей и местных жителей. Ни за водой, ни за чем другим. К счастью, у нас с ними была радиосвязь. И поэтому мы знали, что с ними происходит. Один раз лейтенант, командир того взвода, выходит на связь и говорит Младичу:
— Товарищ полковник, мы даже не можем в туалет из-за них сходить!
А Ратко ему отвечает:
— А каска на что? Приспосабливайся!
В такой ситуации мы должны были провести операцию, пусть и без ведома Шпиро Никовича. Когда наши части 26 августа вошли в Киево, мы с Ратко в одном хорватском посёлке взяли в плен двенадцать вооружённых усташей, загнав их в ущелье. Мы вдвоём прорвались к ним, и там было на что посмотреть: вооруженные усташи как обычно нацелили своё оружие на окруживших их хорватов, штатских лиц, чтобы, если мы к ним двинемся, перебить их в первую очередь! У каждого из усташей — а все они одинаково подстрижены — на затылке изображена «шаховница»! И всё равно мы их взяли.
Тогда же Ратко захватил и 12-миллиметровую зенитную пушку, но без прицельного устройства. Тем не менее берём её, прикрепляем к «пуху» Младича и они отправляются колонной на Книн. Я отстаю и нахожу ещё одну такую же пушку, только с прицельным устройством. Привожу его в Книн и показываю Ратко. Ну, тут он чуть с ума не сошёл:
— Да ты меня, малый, переплюнул! Я знал, что ты своего не упустишь!
Вот таков был Ратко. Он поднял боевой дух армии и настроение людей на заоблачные высоты. Всего за неделю все в Крайне о нём знали. И когда он появлялся в каком-нибудь из местных сёл и говорил: «Я — Ратко Младич!», люди не могли в это поверить: «Разве возможно, чтобы такая легендарная личность появилась именно в нашем селе!»
В Велика-Главе в конце июля 1991 г. линия фронта практически сформировалась, и ситуация там была крайне тяжелой. Прибыла команда из Белграда, из Федерального министерства внутренних дел, чтобы помочь нам в качестве посредников при проведении переговоров между сербской и хорватской сторонами, сыграть как бы роль буфера, но всё это было бесполезно. Тогда Ратко опять всё взял в свои руки. Как-то вечером сказал: давай посмотрим, где расположились усташи, и убедим их отойти на прежние позиции, а уж потом пусть делегация из Белграда ведёт с ними переговоры и по другим вопросам. В действительности, первым делом нужно было освободить сербскую деревню Велика-Глава. В предыдущую ночь усташи её заняли. Я ему говорю:
— Шеф, у нас не получится!
Он заартачился:
— Если ты не можешь, пойду один!
Ну как это один? Куда он, туда и я.
Разулись. Он — в одних шерстяных носках. Мы двинулись через виноградник, зашли к ним с тыла. Он увидел винтовку, прислоненную к лозе: «Гляди: хороша! Таких у нас нет!» — и велел мне её взять.
Я ни в какую, что-то мне мешает. Так и не подошёл к ней. Когда на следующий день мы пошли на переговоры, владелец того виноградника, в котором засели усташи, зашёл в него и — остался без ноги! Усташи там оставили мины.
Тогда мы впервые в деревушке Цивляне увидели зарезанных сербов: 70-летнего старика и старуху. И осла. Стоял июль месяц, страшная жара. Пустая деревушка. Во дворе — заколотые старики и осёл!
Здесь жили очень богатые хозяева. По-настоящему богатые! Выращивали виноград, имели лучшие вина, копченый окорок…
Всё, что усташи не смогли съесть, выпить или унести с собой — всё это раскидали по улицам, дворам, дома разрисовали усташескими знаками. Всюду смрад, кровь, разрушения, ужас.
Думаю, всё это, да ещё воспоминание о том, как четники изнасиловали его мать, а усташи убили отца, определённо повлияло на Ратко. Для него — что четники, что усташи — один хрен! Но он был сербом, и именно это его поддерживало в борьбе! От начала и до конца войны. И до сей поры.
3 сентября 1991 г. Шпиро Никович уехал в Белград и больше не вернулся. После него к нам приехал один действительно опытный офицер, настоящий герой — Владо Вукович. К сожалению, погиб.
А усташи уже настолько окрепли, что нам приходилось вести с ними упорную борьбу. Вот тогда так и случилось, что Ратко Младич и нас пятеро взяли в плен Сплитский батальон Союза национальной гвардии — свыше 400 человек. Командиром у них был Златко Радовникович, капитан первого класса запаса. Мы их взяли в плен под горой Промина.
Летний день, духота и страшный зной. Получаем информацию, что где-то стреляют. Мартичевцы и доблестные четники, все в меховых шапках с огромными кокардами, движутся в направлении Дрниша для борьбы с усташами. Ратко мне говорит: «Собирайся, поедем». На такой случай у нас был БТР. Тут же выехали. Нормально: на машине развевается югославский триколор с пятиконечной звездой! Движемся в том направлении, где по информации усташи захватили наше село. Смотрим по сторонам — нигде никого. Останавливаемся. Распределил этих четверых военных полицейских, а мы с шефом прошли ещё метров 400–500, обходим дома сербов, заглядываем в них, но нигде никого. Просто бродим.
А под горой — огромное плато, заросшее травой. Впереди — глубокий ручей. Пересох. Переходим его, за ним видим дома. Заходим, зовём — никого! Чуть дальше, среди кипарисов ещё один дом. Устраиваем обыск. В кухне на столе стоит кастрюля с тёплой фасолью, три тарелки, хлеб, помидоры… Хозяев нет. Куда ж они делись? Беспокоимся всё больше.
Но и где усташи не знаем.
Смотрим туда, где оставили БТР возле мостика, а солдат мне подаёт знаки, чтоб оглядывались почаще. Значит, мы уже среди них. Потихоньку продолжаем двигаться в том направлении, что нам показал солдат, и обнаруживаем группу из семи усташей. Они нас не видят, а мы их видим. Они внизу, в русле ручья, в кустах затаились. А позади них — масса людей! Вся долина сделалась черной от усташей! А нас только двое. Притаились за кучей кирпича — кто-то собирался строить дом. Отдаю шефу свой автомат, а сам с «кольтом» и гранатой решил спуститься к ним, чтобы разоружить. Шеф говорит: «Ну, давай, другого выхода нет!»
Спускаемся мы с одним солдатом, но так, чтобы зайти им с тыла. Когда подошли достаточно близко, я крикнул: «Усташи, сдавайтесь!» Среди них от неожиданности началась страшная паника, а я продолжаю орать. Должен же я был их как-то перепугать! Мне аж самому стало страшно. Кричу, что мы их всех перебьём и чтоб выходили по одному, чтоб все выходили. И эти семеро вылезают из кустов, из этой ямы. А я всё ору, чтобы выходили все, но сначала, чтоб бросили оружие. Они бросают — всё оружие китайского и венгерского производства, Калашниковы и т. д. Каждого, кто выходит, мой солдат валит на землю, и руки за спину. А связать-то нечем. Говорю, расставь их на два метра друг от друга и держи на мушке. Кто дёрнется — стреляй. Нет у нас другого выхода.
Спрашиваю усташей, все ли снизу вышли, один оттуда отвечает:
— Я не могу.
— Почему?!
— Ногу сломал.
Спускаются за ним, укладывают на старое автомобильное сидение от какой-то развалюхи, и выносят. Приказываю солдатам всех пленных связать тем, что есть под рукой: верёвкой, проволокой, ремнём от винтовки. Ратко подошёл и говорит:
— Не надо, брат, это же наши люди! Садитесь, ребята, поговорим!
Я даже растерялся: что это у него на уме?
Шеф спрашивает, знают ли они, кто он такой. Не знают. Он им говорит:
— Я — полковник Ратко Младич!
Они аж побелели от страха:
— Слыхали о тебе!
— А вы кто? — спрашивает их.
— Мы — бойцы элитного подразделения разведывательно-диверсионного отряда 4-й сплитской гвардейской бригады Союза национальной гвардии.
— Кто ваш командир?
— Резервист капитан 1-го ранга ЮНА Златко Радовникович.
Среди них его не было. Ратко поднимает свой мегафон, да как заорёт:
— Это Ратко Младич, полковник ЮНА. Мы — ЮНА, не стреляйте в нас. Приходите на переговоры, будем договариваться.
Сидят они в этой дыре, в чаще, в Богом забытом месте, и понятия не имеют, сколько наших их окружило. А с нашим «крутым» БТР-ом осталась всего пара солдат, которые потом к нам подъедут, и мы загоним туда этих горе-пленных. По радио мне удается связаться с командованием корпуса, чтобы мне из Книна прислали ещё полицейских. Хотя неизвестно, когда они доберутся, ведь до Книна — целых 40 км!
За это время к нам пришёл и этот Радовникович с несколькими офицерами, и несколько мужиков-сербов. Просто откуда-то возникли. К счастью, одного из них я уже знал. Знал, что зовут его Драган. Ратко ему приказал, чтоб крикнул, что он капитан Драган. Тот и давай орать во всю глотку:
— Я капитан Драган, сдавайтесь!
Он с одной стороны, Ратко с другой, а мы с двумя моими полицейскими так расположились, что усташи подумали, что они окружены.
Подходим к Радовниковичу, он здоровается за руку с Ратко. Я приказываю ему сдать оружие. У него был пистолет калибра 7,65 мм. Мужик позеленел, молча снимает ремень и даёт мне его с кобурой. Тогда я говорю, чтобы и все остальные разоружались! Они, ей-богу, все разом разоружаются, бросают оружие на землю. Но вижу — заволновались. Некоторые бы и сдались, а некоторые — нет. Вижу одного такого высокого, худого, молодого, который бурчит что-то типа: кому это — сдаваться? Пусть они стреляют, мы будем стрелять… Ратко мне подал знак глазами — мы друг друга поняли. Разоружили командование батальона, а будь у нас силы — всех бы взяли в плен и пригнали в Книн. Но уже наступают сумерки, мы не можем оставаться среди них, потому что нас сейчас всего-то десятеро.
Мы тут эту команду разоружаем, но им же Ратко ещё и свою речь должен произнести! Мне поясняет:
— Это моё воздействие на их моральное состояние, это поважнее, чем просто их разоружить.
Так оно и было — тогда и во все последующие годы войны, до конца. Так мы тех восемь человек командования батальона связанными и привезли в Книн. Ратко приказал мне вернуть Радовниковичу оружие. Больше он нам нигде на фронте не попадался. Как и никто из командования того батальона. Случалось, что мы захватывали по несколько раз одних и тех же людей из того разведывательно-диверсионного отряда, потому что как только их заставляли выступать против нас, они нам немедленно сдавались.
Когда мы усташей привезли в Книн, им в книнской больнице была оказана первоклассная медицинская помощь. Тот, у которого был перелом ноги — бедренная кость была сломана в двух местах — весил 120 кг. Молодой парень. Оперировали его лучшие врачи книнской больницы. Ратко его навестил. На следующий день состоялось что-то вроде обмена. По существу мы вступили в контакт с усташами и предложили им прийти за своими людьми. При обмене внизу в Сивериче присутствовали многие официальные лица и Хорватское телевидение. Потом случилось чудо: в новостях ХРТ показывают сюжет с заявлением того самого раненого, который говорит буквально следующее:
— Что я могу сказать! Если бы не полковник Младич, мы бы все погибли, и я благодарю его.
И тут программа прерывается! Наверное, не успели смонтировать отснятый материал. Ну, хоть не вырезали эти кадры, и я думаю, то были исторические кадры, кадры настоящей правды на хорватском телевидении.
После освобождения Киево Ратко стал народным героем, всего через неполные два месяца после своего прибытия! Во время освобождения Киево он гарантировал местным хорватам, пожилым людям и всем, кто хотел там остаться, что ни один волос с их голов не упадёт. С теми, кто хотел остаться в своём доме на своей земле, ничего не должно было случиться. Так оно и было. Основной нашей целью на деле было снятие блокады с нашего взвода солдат, находящихся в селе Цивляне.
Перед Книном, если идти к Синю, есть одно село, Отишич называется. Практически это был сербский оазис среди всех тех хорватских деревень, а располагался он в 27 км от села Цивляне по направлению к Синю. Наша задача была разблокировать гарнизон в Сине, в котором находился инженерный полк и полк связи ЮНА. Было это 26–27 августа 1991 г. У них в казармах уже немало было убитых и раненых. А мы, окрылённые успехом в связи с освобождением нашего взвода в Цивляне, двинулись вперёд уже на следующее утро. Полковник Младич мне приказывает:
— Бери БТР военной полиции и столько солдат, сколько считаешь нужным, отправляемся на моём «пухе», направление — Синь!
По дороге к Синю с правой стороны — горы, отвесная стена из камня, гиблое место, а с левой — речушка Цетина, и опять отвесные скалы, горные долины, искусственное озеро. Движемся мы так, добрались до места между Цивляне и Врликой, и как раз тут поперёк дороги стоит автобус, словно баррикада. Усташеская!
Говорю шефу:
— Шеф, не может быть, чтобы сюда просто так столкнули эту развалюху — автобус, должно быть, заминирован!
— Вот и я так думаю, только не знаю, чем они могли его заминировать… — и выходит из машины, а мне говорит: — Ты давай, малый, двигай, прячься!
Я заартачился:
Ну нет, шеф, я отвечаю за вашу безопасность. Туда вам нельзя!
Он меня просто отодвигает, так что мне пришлось ему физически сопротивляться. Но куда там! С его волей, с его стальными серо-голубыми глазами… Где уж мне с ним справиться!
Он мне приказывает отойти, я упираюсь, и мы одновременно входим в этот автобус, он через переднюю, а я через заднюю дверь. Там было на что посмотреть: установлена одна противопехотная мина, последовательно соединённая с 36-ю газовыми баллонами! И он это всё взялся распутывать!
Пока шеф этим занимается, я выхожу наружу осмотреть окрестности, а наш полицейский мне показывает на четырёх усташей, что сидят в засаде метрах в 200 впереди. Видимо, у них было задание стрелять в этот автобус зажигательными пулями, чтобы взорвать нас, если мы к нему подойдём. Однако тот солдат, который нас сопровождал, был непревзойденным снайпером! Он их держал на мушке. (Позднее, когда мы прошли баррикаду, он увидел и с расстояния около 450 метров снял усташеского пулемётчика, засевшего в Врлике на церковной колокольне.)
Но мы тут просмотрели засаду поменьше, а там ещё пара усташей, одетых в тяжёлые МВД-шные бронежилеты. И они бросили в меня гранату. К счастью, на мне по приказу шефа тоже был бронежилет. Стояла убийственная августовская жара, а я в бронежилете! Несколько осколков гранаты попало мне в ворот. Мы тоже открыли стрельбу, но никого не убили. Там они и остались, мы уже не хотели их преследовать. Важнее было посмотреть, что там с шефом. Между тем он разминировал автобус и приказал столкнуть его с дороги. Откуда тут взялись журналисты, мне уж совсем непонятно! Как только появились, начали снимать, так всё это на плёнках и сохранилось. А шеф, не обращая ни на что внимания, строго и решительно отдаёт новую команду:
— Ну, теперь вперёд!
Как вперёд, нас всего шестеро! Но с ним не поспоришь — идём! Приближаемся к Врлике. Шеф приказывает:
— Вызывай Лисицу!
Это был начальник бронетанковой части корпуса, практически командующий того батальона — единственного, который был у нас. Шеф говорит:
— Свяжись, пусть Лисица приедет, посмотрит, разведает дорогу, по которой поведёт батальон в Синь.
Конечно, эта информация с быстротой молнии донеслась до Синя.
Когда мы уже были возле Врлики, то, пока шла небольшая перестрелка, я увидел, как усташи бегут по холмам… Они, вероятно, думали, что мы движемся с большими силами…
Входим мы во Врлику, наш солдат поднялся на колокольню католической церкви и сбросил оттуда усташескую «шаховницу». Меня будто чёрт дёрнул зайти в эту церковь. В ужас пришёл от того, что там увидел: в помещении справа, за алтарём, практически располагалась пыточная, ясное дело, для сербов. Все залито кровью. На полу — множество жутких приспособлений с наручниками, цепями, груда чего-то, похожего на дубинки, обшитые твёрдым пластиком, были и какие-то провода, и Бог знает сколько проволоки. И всюду кровь! Это было страшно…
Под этим помещением был как бы полуподвал, в котором мы обнаружили американский дивизионный полевой госпиталь. Практически полностью укомплектованный: стояли койки, оборудование для анестезии, хирургии, абсолютно всё… Кроме того, здесь была складирована тонна лекарственных препаратов. Среди них был морфий — пакетов 100–150 точно, которые мы позднее переправили в книнскую больницу.
Здесь мы обнаружили и местного католического священника, изображавшего из себя миротворца, будто бы защищающего от нас свой народ. На что ему Ратко сказал:
— Мы сюда пришли не для того, чтобы кого-то убивать, грабить, порабощать. Мы сюда пришли как люди.
Прежде всего мы отправились разблокировать эту деревню, так как у нас была информация, что неподалёку отсюда, в деревне Отишич, около трёхсот жителей сербской национальности подвергаются самым суровым изуверствам.
Младич опять с помощью своего великолепного мегафона призвал весь народ вернуться, заверив, что с ними ничего не случится. И действительно, люди через какое-то время, минут через пятнадцать, начали потихоньку возвращаться домой. Правда, только женщины, старики, дети. Мужчин не было… Мы двинулись дальше. Ни здесь, ни потом никто в нас ни разу не выстрелил.
Входим в Отишич, свернув на полкилометра с главной дороги в горы. Деревня заброшена, на колокольне православной церкви вывешена «шаховница». Переглядываемся. Ни одной живой души! Дома не сожжены, не разрушены. В кухнях следы обычной жизни, кастрюли, сотейники, а в них еда. Видно, что всё брошено впопыхах. И опять шеф кричит в мегафон, созывает людей. Не проходит и десяти минут, как откуда-то начинает валить народ! Сербы. Прижали к себе, мученики, свои узелочки и разбежались! Слышали, что к ним движется какая-то армия. По правде говоря, хорваты их до тех пор не трогали, только вошли в деревню, повесили флаг и пошли дальше. Когда этот народ собрался, Ратко им произнёс речь:
— Те из вас, у кого есть ружья — организуйтесь для обороны, а мы идем дальше — разблокировать Синь, потому что 600–700 наших солдат и офицеров находятся там в блокаде около 2–3 месяцев.
И мы продолжили движение к Синю.
Нам навстречу на каком-то авто направляется тогдашний мэр Синя (впоследствии он сделался начальником службы защиты конституционного порядка Республики Хорватии), для переговоров где-то в километре над Синем. В этот момент Ратко мне приказывает доставить сюда полковника Лисицу вместе с его батальоном.
Получается, я должен вернуться за Лисицей на «каких-нибудь» 26–27 километров, а он останется один. Я его прошу меня не прогонять…
— Иди и ни о чем не беспокойся, ведь это же я его прикрываю!
Куда деваться! Спешно еду к Врлике — это в 20 км — и тут при въезде в город встречает нас засада усташей и давай палить по нам! Потом мы насчитали на «пухе» 88 пулевых пробоин!
Значит, усташи затаились тут, в Врлике, а мы их и не заметили. Бог его знает, как, но пронесло, ни у солдата, ни у меня ни царапины. Проскочили на большой скорости, это нас и спасло.
Так и добрались до Лисицы. Он уже ждал нас. Когда двинулись танки и бронетранспортёры, я думаю, слышно было и в Сине!
Возвращаемся к Ратко, а он всё ещё ведёт переговоры с мэром, договаривается о выводе наших сил. Чтобы побольше его напугать, Ратко говорит:
— Гляди, это полковник Лисица, командир танковой бригады, в ее составе — 105 танков… А это подполковник Маркович, командир механизированной бригады, если потребуется — они дают полный ход!
Тот аж замер от страха. Не дай Бог, чтобы он узнал, что у нас всего-то 7–8 танков и транспортёров! И это всё старая техника. К великому ужасу усташей, тут невесть откуда в небе появились два самолёта! Ратко это тут же использовал: сел в джип и сделал вид, что по радиосвязи вызывает лётчиков. А они летят на высоте около трёх километров. Даже не видно, чьи они. Он возвращается и говорит, что в случае, если хоть с одним-единственным солдатом или офицером, или с кем-то ещё что-либо случится при выходе из казармы — попытаются их остановить или как-то будут препятствовать выводу техники и живой силы, — он использует авиацию.
Вот так мастерски Синь был разблокирован. Думаю, ни пылинки не оставили. Это было в стиле Ратко: никого не трогаем, ничего не ломаем, но то, что наше, что принадлежит ЮНА, должно быть ей возвращено. Всё до последнего винтика, до штепселя и розетки. Всё это отправлялось в Книн, а затем по указанию тогдашнего генштаба распределялось по другим полкам ЮНА на территории БиГ.
Таким образом, мы успели из Синя вывести 600–700 солдат, остававшихся в подразделениях, и вывезти огромный склад боеприпасов, оборудования, медикаментов, средств связи и т. д. Один инженерный полк тогдашней ЮНА со всем снаряжением, личным составом и техникой оценивался в 15–20 миллионов долларов. А аналогичный полк военно-морского округа возможно, стоил и все 100 миллионов, не говоря уже о топливе, боеприпасах и т. п.
Затем наступает кратковременное затишье, но терпеть больше зверства усташей в заблокированном селе Трбовне было невозможно! Там находился крупный военный подземный склад боеприпасов и снаряжение для торпедных катеров, подводных лодок, ракетных катеров. Село Трбовне — южнее Дрниша и было в блокаде где-то два с половиной месяца. Ратко Младич это терпел до тех пор, пока мы могли доставлять туда продукты и воду благодаря успешным переговорам с представителями ЕС, контактировавшими с усташами. А когда нам целую неделю не давали этого сделать, мы были вынуждены провести операцию по разблокированию наших солдат, офицеров и ресурсов. Мало того, что у них не было продовольствия и воды, так их ещё ежедневно обстреливали.
«Задар — это долгая история»
Ратко опять проделал это с блеском! Ни один-единственный серб — ни солдат, ни офицер, ни штатский — не вышел бы из Задара, не будь Ратко Младича с его командой!
Там был дислоцирован очень сильный гарнизон, призванный, по оценке и замыслу командования ЮНА, удерживать так называемую Далматинскую плиту — от Велебита до Шибеника, и тыл, который мог быть использован для защиты от агрессии или десанта со атороны сил НАТО. Для этого и существовал Задарский гарнизон. Это было частью концепции обороны ЮНА, по сути, СФРЮ. Здесь находилось артиллерийское училище, кафедра артиллерии Военной академии, Лётная военная академия, Военная академия ПВО. Задар был самым военизированным городом в бывшей СФРЮ. Тут располагалось шесть или семь казарм, не говоря уже о складах оружия, боеприпасов и других объектах в окрестностях города.
По переписи населения 1981 г. здесь проживало свыше 30 % сербов. Считалось, что это были самые богатые сербы в бывшей Югославии. А задарские хорваты были известны своими националистическими брожениями. Особую известность Задар приобрёл благодаря «маспоку» на своём философском факультете. И что же происходит? Задар оказывается в блокаде. В это время начальником генштаба ЮНА был генерал Перишич, и именно он возглавлял колонну, покидавшую Задар, но безопасность-то головной части колонны и всей колонны вообще обеспечивал Ратко Младич!
Когда все переговоры между ЕС и ЮНА о выводе гарнизона из Задара, которые вел покойный генерал Вукович, окончательно провалились, сюда приезжали еще какие-то генералы из Пятого военного округа, но никто ничего не смог сделать. Усташи были непоколебимы…»
Рассказывая эту военную историю, Печко вспоминает интересные подробности тех дней:
«Мы, трое офицеров, были среди последних, сумевших войти и выйти из Задара, и было это 3 августа 1991 г. Мы наткнулись на оцепление хорватского МВД на выходе к Земунику, но нам всё-таки удалось от них ускользнуть.
А в середине сентября, когда Задар был полностью окружён, навестить Ратко приехала его супруга, Боса. И Ратко — такой уж он! — провернул блестящую операцию, да так, что никто ничего не узнал. Поскольку часть аэродрома ещё находилась в наших руках, наш самолёт ЯК-40 должен был отсюда лететь в Белград. Так вот, Ратко сажает Босу в машину, через весь Задар и все усташеские баррикады везёт на аэродром, она улетает в Белград, а он возвращается на позиции! Тогда его возил один пожилой господин, бывший водитель при муниципальном собрании. На службу призвали и водителя, и его старенький «мерседес». И когда этот человек вернулся, я на него смотрю, а он аж позеленел. Что случилось, спрашиваю. Он трясётся:
— Да вот, я и не знал, куда едем.
Да что же ты, земляк, можешь знать, если с Ратко едешь! Я сам никогда не знал, где рассвет встречу, а где — ночь, когда с ним был! Ратко что задумает, то и сделает. Чудо, а не человек!
Задар был разблокирован следующим образом:
Когда Ратко увидел, что с переговорами нам не везёт, что они над нами просто издеваются и любой ценой пытаются продлить блокаду и занять все казармы и учебные заведения, захватить всё имущество, то он из канцелярии командира сводного противотанкового артиллерийского полка напрямую связывается с мэром города Задар. Командиром тогда был подполковник Живанович. При разговоре присутствовали Лисица, Живанович и я.
Ратко говорит:
— Здравствуйте, господин мэр.
Тот отвечает:
— Здравствуйте, генерал, — и издевательски посмеивается.
Узнал его. Ратко уже был генералом.
Ратко ему в ответ:
— Узнаёте меня?
Тот:
— Да, генерал. Скажите, что могу для вас сделать?
Ратко говорит:
— Господин мэр, я знаю, что решение вопроса выхода ЮНА из гарнизона в ваших руках!
Тот полушутя:
— Не надо так, генерал. Это не совсем точно, у меня только инструкции из Загреба.
Ратко ему с сарказмом отвечает:
— А я знаю, что решение в ваших руках! А если нет, господин мэр, то у вас сроку 5 минут, чтоб это именно так и стало, и чтобы мои части вышли из Задара. В полном составе, до последнего солдата. И чтобы всё своё вывезли, вплоть до последнего винтика! В противном случае, буду вынужден принять меры. Позвоню вам через пять минут.
И — бац, бросил трубку.
Мы ждём, что будет. А он шутит в своей обычной манере, смеётся вместе с нами. Спрашивает, прошло ли пять минут? — Да! — Давай, говорит, ему звонить.
И впрямь звонит. Опять отвечает мэр:
— Говорите, генерал! — А сам держится всё также высокомерно, насмешливо.
Ратко говорит ему:
— Ну что, господин мэр, взяли решение в свои руки?
А тот ему небрежно:
— Да нет, генерал, нет необходимости. Не сможет вся эта ваша техника сдвинуться, краны там всякие и тому подобное…
Ратко на него сердито прикрикнул:
— У вас ещё пять минут, чтоб колонна двинулась! — А потом, не положив трубку, приказывает: — Товарищ подполковник Живанович, через пять минут проведите корректировку целей. Отель «Иж». И ещё две-три цели, которые подготовлю!
И тут градоначальник закричал:
— Не надо, Ратко, ты с ума сошёл! Там же находится миссия ЕС!
А Ратко говорит:
— Вот поэтому и буду стрелять в «Иж». У тебя есть ещё пять минут. Конец разговорам.
Бум. Повесил трубку.
Проходит пять минут, звонит мэр:
— Вы что, с ума сошли, генерал, неужели будете бить по «Ижу»?
Ратко говорит:
— Всё, начинаем!
Одновременно разговаривает с Перишичем, тот ему сообщает, что начался вывод гарнизона. Но остался ещё подъёмный кран! А это какой-то морской кран весом 80 тонн, который должен грузиться на железнодорожный состав, а чтобы эту махину сдвинуть, её нужно сначала демонтировать.
Мэр говорит:
— Ну вот, ваши уже пошли!
А Ратко в ответ:
— Знаю, мэр, но ещё 80-тонный кран остался.
Мэр на это:
— Его невозможно демонтировать.
А Ратко своё:
— У тебя ещё пять минут, — а сам продолжает отдавать команды так, что мэр слышит: — Подполковник, готовсь, стреляешь в «Иж»! — Бум, бросает трубку.
Клянусь, проходит пять минут, опять мэр на проводе:
— Вот вам ваш кран, и его как-то сумели погрузить.
На самом деле, кран уже был погружен, только они думали, что смогут его под шумок себе оставить.
Ратко ему говорит:
— Пока будут двигаться колонны, пока они будут выходить, пока они в твоей зоне, если хоть один выстрел будет, мэр, я вас всех разнесу! Меня не интересует Евросоюз, ничто меня не интересует. Всё, что буду обстреливать, построили сербы, мои предки. Тебе всё ясно? Привет Загребу!
Плюх. Разговор закончен.
Все наши вышли без единой жертвы. Всё до последнего гвоздя было вывезено благодаря решительности и находчивости Ратко.
Затем началась операция, в результате которой мы хотели освободить тот сербский город. Шесть раз нас останавливал Генштаб ЮНА из Белграда! По системе вперёд-назад. Якобы «политики договариваются». Нашей целью было разблокировать гарнизоны в Госпиче, Карловаце, Вуковаре, Джаково, Осиеке.
Мы в Книне, пока Ратко не уехал, во время всех этих действий возле Киево, Врлики, Синя, Дрниша, Трбоуня, Манойловаца, Шибеника, Милевачки-плато, Задара, Масленицы, на направлении к Госпичу и Грачацу, потеряли погибшими 331 бойца, из них 280 были албанцы, солдаты ЮНА.
Под Дрнишем Ратко произнес речь перед 221-й моторизованной бригадой:
— Албанцы, братья, нам отступать некуда, у нас нет запасного государства. Никто от вас не требует в кого-то стрелять. Только обороняться. Если стреляют эти — показывает рукой в сторону Книна — стреляйте в них, а если стреляют те, с другой стороны, то отвечайте им.
Среди них был подпоручник, раненный в руку. Хорошо помню как он, раненый, первым начал аплодировать, когда Ратко закончил свою речь. Это был 592-й Кумановский батальон, присланный нам в поддержку, и в нём было много албанцев. В действительности это был наш единственный механизированный батальон, который мы вынуждены были растянуть вдоль всего фронта, поэтому их столько и погибло.
«Не возьму даже зубочистку усташескую!»
Мы поняли, что нам не разрешают начать действия в направлении Задара — а нашей целью было занять Зону ответственности 9-го корпуса, т. е. Обровац и выход на Скрадин, потому что позиции усташей были хорошо укреплены, у них были сильные подразделения в селе Ясеницы непосредственно у Каринского моря. Они удерживали эту зону и поддерживали связь практически от Загреба через Ясенице до Задара. Мы задались целью прорвать эту зону и начали действовать. Командиром был Лисица. Но у нас появились проблемы в продвижении наших частей, так как люди уже пресытились войной, и трудно было объяснить кому-то из Книна, что нужно идти сражаться в Обровац, так как возобладал принцип «своя рубашка ближе к телу».
Входим в Обровац, а он пуст! Нигде ни души… В мотеле «Плитвице» застаем одну старушку. Ратко говорит, ну мы сейчас выспимся! А я отвечаю, что здесь спать не могу. Могу только в карауле стоять, зато Лисица храпит себе и храпит. Он был редкостный флегматик, да и устал тогда к тому же.
Той ночью мы вдвоём дежурили в месте, где никогда в жизни не были. Под утро стали собираться какие-то старухи, старики. Видимо, пронёсся слух, что пришла армия. Обровац понемногу заполняется. Возвращаются и местные, так сказать, патриоты, «крутые» борцы. И началась операция по освобождению Ясенице. Практически мы ломали хребет Хорватии. В ту ночь, когда шли бои, с нами был Мартич. Оттуда так быстро были выбиты усташи, что они даже не успели ничего разрушить, украсть и поджечь.
Наконец, входим в тот мотель. Действительно, он был очень красив, по-европейски. И в нем полным-полны морозильники, кладовки, чего тут только нет. А мы голодные, всю ночь ничего не ели. Лисица говорит, сейчас прикажу своему повару что-нибудь приготовить! Мясо есть? Есть…
Шеф отрезал:
— Нет! Есть ли какие-нибудь консервы?
Я к шоферу, мол, принеси банку мясных консервов, и мы вчетвером её разделили: Милан Мартич, шеф, Лисица и я.
В конце шеф берет зубочистку, но выбрасывает — и её, говорит, не возьму, она усташеская.
Напрасно Младич предупреждал
Мы тогда точно знали, что у офицеров разведки мусульманской и хорватской национальности было задание как можно дольше оставаться в ЮНА, чтобы собрать больше информации, военных планов и других данных о намерениях ЮНА, чтобы на основе всего этого их собственные части могли противодействовать ЮНА. Одним из них был полковник тогдашней ЮНА, впоследствии — командующий мусульманской армии, Сефер Халилович. Он был одним из основателей так называемой Патриотической лиги, сформированной ещё в 1991 г., по инициативе Алии Изетбеговича на секретном заседании.
Мы в разведслужбе ЮНА обо всём этом знали, когда ещё были в Книне, и ежедневно подробно докладывали в Генштаб ЮНА в Белград. В конце 1991 — начале 1992 г. эти рапорты были перенасыщены информацией: где и как организовывались и проходили встречи, как планировали свою будущую деятельность, как и из каких источников мусульмане вооружались. Конечно, и сам генерал Младич обо всём был оповещён, и единственным его желанием было не позволить пожару войны распространиться из Хорватии, где он уже полыхал, на Боснию и Герцеговину. Но руководство в Белграде не проявляло к этому никакого интереса.
На заседании Президиума СФРЮ, состоявшемся на Новый 1992 год в Белграде, генералу Младичу не дали возможности высказать свои соображения об угрозе распространения войны из Хорватии на Боснию и Герцеговину. После возвращения из Белграда, после этого заседания 5 января 1992 г., он был заметно разочарован и обеспокоен, потому что вместе со своей службой безопасности был уверен, что Боснии и Герцеговине грозит война из Хорватии. В те дни, после вывода ЮНА из Словении и Хорватии, было принято решение об укрупнении оставшихся воинских соединений. Так был сформирован 2-й военный округ со штаб-квартирой в Сараево. Командующим этим округом был назначен генерал Куканяц. Второй военный округ состоял из пяти корпусов и представлял собой самые сильное воинское формирование в Европе, располагая таким количеством техники и человеческих ресурсов, что мог бы контролировать и вдвое большую территорию, чем та, которая была ему отведена. В него входили: Тузланский корпус, который простирался до Осиека, Банялучский, Книнский, Герцеговинский, Мостарский и Сараевский корпуса. Это значит, что 2-й военный округ охватывал все территории, кроме Сербии и Черногории.
Первое совещание генерала Куканяца с командирами этих корпусов прошло 13 января 1992 г. на Маняче, на военном объекте. Вместе с командирами для доклада были приглашены начальники служб безопасности и разведслужб корпусов, практически для создания нового соединения. Поскольку командир нашего корпуса, полковник Толимир, был болен, вместе с генералом Младичем в Баня-Луку отправился я. Нам посоветовали добираться туда не обычным путем — через Ключ, Дрвар, Грахово и Мрконич, а тропами по «сербской территории», что генерал Младич немедленно отверг со словами:
— Я — генерал Югославской народной армии и буду передвигаться по этой территории, потому что она наша!
Тогда все мы — хотя нас было на три машины — погрузились в один внедорожник и на этом «пухе» поехали, потому что Младич нам строго-настрого приказал экономить. Поехали, на «пухе» развевается триколор, официальный государственный флаг. И так проезжаем через Ключ, через мусульманские села и посёлки, которые за время войны зарекомендовали себя как ортодоксальные и воинственные. И тут люди выходят на улицы и, узнав генерала, приветствуют его аплодисментами. Мы останавливаемся, он выходит из машины и начинает свою речь. Народ всё больше воодушевляется и собирается вокруг него. Мы хотели выйти за ним, но он не позволил, чтобы мы не испугали людей, поскольку мы были с личным оружием. Сам он практически никогда оружия с собой не носил.
Младич говорил людям о том, что народы должны жить вместе там, где всегда жили и не воевать между собой… И что ЮНА защитит всякого, независимо от того, какой он национальности — хорват, серб или мусульманин. Что они не должны позволить, чтобы война захватила Боснию и Герцеговину, чтобы не случилось и с ними такого же несчастья, как в Хорватии. Люди его понимали и принимали, да и триколор, развевающийся над нашей машиной, казалось, давал им ощущение защищённости. Около девяти утра мы прибыли в Манячу, так как встали до рассвета, часов в пять — для Ратко это было привычкой.
Генерал Ратко докладывал о положении в зоне ответственности нашего корпуса, но и Куканяц, и другие командиры корпусов находились, казалось, вне времени и пространства. Они вообще не имели понятия ни о своих задачах, ни о реальном положении дел в стране, ни об опасностях, нависших над государством и народом. Генерал Младич и генерал Владо Вукович, командир банялучекого корпуса, были единственными, кто реально понимал ситуацию и предвидел, как она будет развиваться.
Куканяц держался подчёркнуто небрежно и только отмахивался головой и руками:
— Да ладно, Ратко, на самом-то деле! Вам бы только воевать! О каких опасностях вы говорите!
Ни наши предупреждения, ни то, что мы достали карту Патриотической лиги со всеми данными: их частями, командирами, программой действий, — ничто не принималось во внимание. Как будто Куканяцу было дано задание всё игнорировать.
Это совещание нас разочаровало. Мы видели, что у наших коллег из других корпусов и близко не было того, что было у нас, ни своей позиции, ни понимания ситуации.
Для Младича это было катастрофой. За всю войну мы никогда не видели страха в его глазах, даже в самых опасных ситуациях. Никогда. А тут страх как бы вселился в него, в его глаза. Он явно отдавал себе отчёт в драматизме ситуации, в которой мы находились, и именно поэтому страшился этой безответственности, недостаточной информированности своих коллег-генералов — командиров корпусов Второго военного округа. Во главе с Куканяцем. Ратко был обеспокоен очевидным намерением хорватских и мусульманских лидеров начать войну в Боснии и Герцеговине, а сербское руководство выглядело некомпетентным и незаинтересованным.
Всю обратную дорогу до Книна Ратко мрачно молчал.
Нам тогда не давали выполнять задачи на территории Краины, такие как стабилизация фронта и освобождение еще некоторых частей сербских территорий… В то время были договорённости о каких-то перемириях, но ни одна так и не была выполнена. Тогда мы сосредоточились на сборе информации о положении на территории БиГ. Но, несмотря на все наши дальнейшие предостережения о приближающейся военной угрозе, мы никак не могли повлиять на действия военных и гражданских властей в Белграде. А в это время столкновения в Боснии становятся всё более ожесточёнными. Чтобы защитить сербские территории в БиГ, Младич проводит перегруппировку войск 9-го корпуса, но только в зоне ответственности нашего корпуса, распространявшейся исключительно на территорию Хорватии.
А до этого у нас произошло ужасающее преступление, совершённое троицей сербов в селе Зеленград. Они убили семью нашего взводного из четырёх человек: его самого, хорвата по национальности, его жену-сербку и двоих детей. МВД Краины тянуло целых три месяца с расследованием этого случая. Тогда Ратко приказал нам заняться этим делом, и мы его решили за 36 часов. Эту троицу убийц мы привлекли к ответственности. Вот тогда я понял, что у зла нет национальности, а до этого я не мог поверить, что серб может совершить нечто подобное! МВД не осмеливалось серьёзно заниматься этим делом, поскольку все они между собой были связаны родством. Когда мы поместили преступников в окружную тюрьму, это вызвало серьёзное недовольство местных сербов, но Ратко оставался последовательным: преступление есть преступление, и виновные должны быть наказаны! Тюрьма была полузакрытого типа, и книнские сербы организовали против нас акцию протеста. Всё это было тягостно и опасно, но отступать было нельзя!
В данном случае суть была в том, что какая-то пьянь совершила преступление, якобы из националистических побуждений!
В тот же период у нас возникли сложности с военизированными отрядами в Лике. И тут для Ратко не существовало компромиссов: его не интересовало, кто ты — четник или партизан! Для него армией была только ЮНА!
Было в наших подразделениях и несколько случаев воровства, с которыми Ратко разбирался. Так, один полковник был наказан за воровство. Все подобные случаи — а Ратко должен был знать всё — он решал исключительно по закону и справедливости.
Что касается так называемого капитана Драгана, так его никто из нас ни во что не ставил.
Горькое расставание
Ещё до отъезда Младича из корпуса нам всем было ясно, что он покидает нас окончательно. По его приказу было собрано командование корпуса, перед которым он выступил с пятиминутной речью, настолько захватывающей и потрясающей, что все присутствующие не смогли сдержать слёз. Меня и сегодня трясёт, когда я это вспоминаю», — прерывает Печко свой рассказ.
«Это был переломный момент в нашем сознании — с его уходом всё стало другим, потому что до этого Ратко был наше всё! Я считаю, что перевод Ратко Младича из Краины был самой большой кадровой ошибкой. Если бы он остался командиром корпуса, не было бы падения Книна!
Реакция у всех была одинаковая: горе и испуг.
Внезапно все осознали, кем для них за столь короткое время стал Ратко! И защита, и государство, и мать, и боеприпасы, и хлеб, и справедливость и законность — всё это был он… Всего за десять месяцев, что он пробыл в Книне!
Его заменил Сава Ковачевич, умный и добрый человек, но без харизмы. Кроме того, никто вообще не мог заменить Ратко! Не родился ещё такой среди сербов! В нём были гордость и мужество, и человеческая красота, и честность, и благородство… Ратко Младич создал государство PC Краину, несмотря на всевозможные интриги и препоны со стороны политических и полицейских лидеров Краины, а также всевозможных миссий и делегаций, присылаемых Белградом.
Ратко уехал в Белград, откуда в тот же день отбыл в Сараево в командование Второго военного округа на замену генералу Куканяцу, который был снят с должности.
А я жду сигнала от шефа — когда и как мне лететь в Белград. Самолёты тогда вывозили из Книна в основном женщин с бихачского аэродрома.
И вот 9 апреля вечером звонит мне шеф, говорит, чтобы я не волновался, назавтра собрался и с собой взял полковника Живановича и Дуло Тодича.
— Куда их привезти?
— Свяжитесь с генералом Крстичем в Белграде.
И я поехал, бросив жену и двоих детей пяти и полутора лет.
В Белграде нас ждёт машина, но Ратко нет. Где он? Никто не знает. Я уже начинаю сомневаться, всё ли в порядке. Ночь тянется долго, мы все в ожидании продолжения пути. Утром мы втроём — полковник Толимир, полковник Живанович и я — вылетаем в Сараево на транспортном вертолёте МИ-8. Вертолёт полон, и чем?! Мешками с деньгами! 24 мешка. Наши лётчики говорят, что везут их в Пале, в Службу учета платежного оборота. Я впервые еду в Пале. Никогда до этого я там не был. Пролетаем над лесами и горами… А лётчики нам только успевают показывать: вот здесь мы их несколько дней тому назад видели, оттуда они в нас стреляли…
Приземляемся в Соколаце на футбольном поле. Люди из СУПО пришли за мешками, а мы понятия не имеем, куда идти. Я пошёл в город искать военное командование, искать Ратко Младича. Больше не представляю, где его искать. Нигде никого в униформе. Было 10 мая 1992 г.
Думаю, что надо вернуться в Белград. И тут за мной по лестнице спускается какой-то человек лет шестидесяти. Спрашивает, что мне нужно. Я ему:
— Честно говоря, ищу Ратко Младича. Мы с ним должны встретиться.
Я ему честно представился, а он мне. Сказал, что не так давно был капитаном 1-го класса, вышел на пенсию, но, поскольку он связист, вернулся на службу. И говорит:
— Если он где и может быть, так это в Хан-Пиесаке.
Где этот чёртов Хан-Пиесак? Спрашиваю, как туда попасть. Он позвал кого-то с машиной, и мы поехали. Едем и смотрим, появится ли хоть кто-то в униформе. Нигде никого.
Приехали в Хан-Пиесак
Приехали мы в этот Хан-Пиесак. Спрашиваю, есть ли тут казарма. Есть. На пропускном пункте — взводный действительной службы. Спрашиваю о генерале Младиче. Никто понятия не имеет. Где ваш командир? Говорят, отправился на позиции. Тогда я спрашиваю, где генерал Младич. Они удивляются: какой генерал?!
Стало смеркаться. Я этому парню, который меня привез из Пале, говорю, что мы возвращаемся в Пале. Надо сказать, что на подъезде к Хан-Пиесаку мы обогнали какую-то колонну наших войск. А тут я увидел, что эта колонна до сих пор движется. Встретили какую-то старушку, я её порасспросил, нет ли поблизости каких войск. Та на меня с подозрением глянула и говорит:
— О-о, милок, откуда ж мне знать-то.
А когда получше ко мне да к нашей форме присмотрелась, согласилась сказать:
— Да есть, деточка, там, у Црна-Риеки.
— Где она, эта Црна-Риека?
— Да вон за тем войском…
Ну, мы за ними…
После нескольких остановок добрались до плато. Два барака, возле них толпа. Наверняка человек сто офицеров. Спрашиваю, нет ли кого из генералов. Есть, говорят, но войти можно только без оружия. А я без оружия никогда не ходил, да и сейчас не собираюсь. Заводят меня в какой-то барак. Появляется невысокий мужчина с генеральскими знаками различия и спрашивает:
— Кто ты такой?
Я представился, сказал, что прибыл сюда по приказу генерала Младича, вот он-то мне и нужен. Он мне:
— А почему ты здесь ищешь генерала Младича?
Я рассказал, где его уже искал и что больше не знаю, где ещё искать. Тот рассмеялся:
— А ты не Печанац?
— Он самый!
— Мать твою… Ждёт тебя твой Ратко! Проверял он тебя, как ты сориентируешься! Сейчас прилетит, был на позициях.
Чтобы мы отдохнули, он нас разместил в каком-то офисе, потому что все помещения были забиты людьми — остатками той колонны, пострадавшей на Доброволячкой улице, из Сараево…
Я решил немного пройтись, чтобы осмотреться. Не прошло и 40 минут, и вот он, вертолёт с Ратко! Я к нему помчался, сам будто заново родился. Говорю, что дал он мне сложное домашнее задание, а он смеётся… Спрашиваю его, почему, шеф, именно здесь?
Позднее было много разговоров, что ставка Генштаба будет то в Баня-Луке, то в Пале. Ратко не мог, да и не хотел им объяснять, что с нашим уходом отсюда полностью падёт вся Восточная Босния. Скупщина Республики Сербской 12 мая в Баня-Луке назначает Ратко Младича командующим Главным штабом Армии PC. Тут было много вариантов назначения, например, начальником генштаба, но он поставил ультиматум — он будет только командующим Главным штабом АРС! Из-за опыта, полученного в Крайне. Абсурд состоял в том, что в состав Верховного командования руководства Республики Сербской входили Президент PC, два вице-президента, председатель Народной скупщины, министр внутренних дел и министр иностранных дел. Командующий Главным штабом армии при этом в состав Верховного командования PC не входил!
С этого момента мы начинаем обороняться от вооруженных мусульман, поселившихся около Црна-Риеки и постоянно на нас нападавших, похищавших наших солдат и офицеров… В каждой мусульманской деревне были свои организации, точные военные планы нападения и обороны. Точно знали, кто за какое оружие отвечает, а его у них было предостаточно. Точно было известно, какая бабушка или ребёнок что должны делать: передавать сообщения, разносить воду по позициям, информировать о том, что и где происходит, помогать в строительстве баррикад… Ещё задолго до начала конфликта у них уже были вырыты убежища. Всё это подготовила Патриотическая лига на всей территории БиГ.
Напомню, Ратко Младич был назначен командующим Вторым военным округом ЮНА в то время, когда и в армии и вокруг неё царил всеобщий хаос. Можно сказать, что ему было тяжелее, чем Черчиллю в 1940 г. В армии царили разброд и отчаяние. Только что избранное политическое руководство понятия не имело, как нужно организовать и расставить Армию, не говоря уже Э том, что сербский народ в целом не был готов к угрозе войны и вооруженным конфликтам.
Следует отметить, что наша армия была единственной, которая во время военных действий берегла своих людей, в отличие от бессмысленных жертв многих предыдущих войн. Начиная с Александра Македонского, в истории войн не было никого, кто бы столько занимался организацией выживания людей и одновременно командовал армией, обороняясь от превосходящих сил противника. Всё это время Ратко Младич не встречал понимания ни со стороны руководства в Пале, ни со стороны руководства в Белграде. И те, и другие оказывали на него страшное давление, хотя сами не понимали, что творится на позициях, а поэтому не могли определить, что нужно делать.
В Белграде, принимая командование Вторым военным округом, он поставил единственное условие, что сам будет подбирать себе тех помощников и сотрудников, которых знал. В том мае у нас было много проблем. Мы буквально разрывались: выводили части, спасали людей, технику со складов в Сараево. Казарма «Маршал Тито» была эвакуирована позднее, с огромными проблемами. Военные власти в Белграде никак не реагировали на требование Ратко срочно вывести молодых необученных солдат из БиГ.
Необходимо было накормить беженцев и их семьи, совладать с их психологическими травмами. А сколько было попыток суицида… Чтобы хоть как-то поддержать боевой дух, Ратко каждый час держал речь перед строем…
В то время политическое и государственное руководство PC решает передать СООНО аэродром в Сараево, который мы контролировали.
Если бы аэродром был наш, это позволило бы нам освободить Сараево и повлиять на весь исход войны. На тех переговорах я был с генералом Младичем, а Радован Караджич делегировал Биляну Плавшич. Ратко им говорил, что нельзя передавать аэродром. Что уже два года нависает над нашими территориями так называемое международное сообщество и высокомерно помыкает нами. Приводил им примеры из предыдущего, книнского опыта, когда он вёл переговоры с представителями СООНО, и каждый раз они не выполняли обещаний. Но всё напрасно!
С передачей аэродрома мы теряем стратегическую инициативу в войне в БиГ. Это было решающим событием в войне».
И на этом мы, подполковник АРС Драгомир Печанац «Печко» и я, остановились в беседе о боевом пути генерала Ратко Младича в 1992–1995 гг.
Ещё многое осталось нерассказанным. Мы изложили только небольшую часть из сокровищницы задокументированных воспоминаний Печанаца — руководителя службы безопасности, а в 1995 и 1996 гг. — первого и последнего начальника кабинета командующего ГШ АРС.
Когда мы после беглого просмотра и проверки некоторых данных в этой рукописи обобщили, что ещё осталось нерассказанным, мне показалось, что книгу я даже и не начала.
«Нельзя всё сразу, сестра! Знаешь, сколько всего было и сколько это продолжалось? Мы прервали свой рассказ на событиях 1992 г., а ещё заслуживают описания разблокирование казармы в Сараево, бои за Коридор, бои на горе Маевице, в Подринье. В 1993 году — бои за соединение с Герцеговиной, бои под Горажде, Жепой и Сребреницей; снова бои на Маевице, на Влашиче, под Купресом, на Игмане и Белашнице; переговоры в Женеве и с военными и политическими властями в СРЮ и Сербии. В 1994 г. — опять бои за Горажде, бои с военизированными формированиями в Герцеговине, бои за Бихач; торжественная встреча Командующего в Москве и пребывание в Греции. В 1995 г. — бои под Сараево, Сребреницей и Жепой; бои за сохранение Краины (Книн, Дрвар, Ключ, Грахово, Гламоч, Саница, Сански-Мост); незабываемые полёты на вертолёте и падения; борьба за его пошатнувшееся здоровье…»