Исповедь генерала Младича, январь 1996 г.

Ратко Младич встретил сербский (мы говорим — «старый». — Прим. переводчика) 1996 Новый год в г. Хан-Пиесак — последний раз. С ним были его самые преданные боевые друзья. Внешне всё был очень весело, провозглашались тосты, офицеры пели народные песни, кто-то танцевал, плясали коло?…

(Друзья постарались достать мне видеозаписи, так что я в состоянии передать атмосферу и всё выступление Младича.)

На самом деле можно сказать, что бурлящие эмоции держались под контролем и мешали петь некоторые песни, а выступления соответствовали этой сдержанной, напряженной атмосфере.

Ратко курил, как никогда прежде. Вообще-то он не любил сигареты и был их большим противником. Только генералу Милану Гверо было дозволено курить. И на этот раз он сидел рядом с ним; в какой-то момент Младич встал, отметив, что генерал Гверо побудил и его сказать своё слово. Он начал с воспоминаний, относящихся к давнему, трудному 1992 году, когда в эти места пришли те, кто и в эту ночь был здесь, с ним. Сожалел, что боевого соратника — генерала Толимира с женой — нет здесь из-за каких-то переговоров в Вене, «где он борется за сербский народ против мирового зла».

Вспомнил он, как по возвращении с доклада в Белграде его впервые рассердил майор Печанац — Печко, который ждал его в аэропорту Удбине на «мерседесе» (военный трофей, доставшийся от усташей из Ливно):

— Это была моя первая поездка в «мерседесе».

А как только он прибыл в офис в Книн, ему было предложено вернуться в Белград, чтобы получить новое назначение — в Сараево!

— Со слезами простился я с членами команды Книнского корпуса и вернулся в Белград. Там мне сказали, что я получаю должность одновременно и начальника штаба Второго военного округа, и командующего Вторым военным округом, и я сразу же стал думать о своих соратниках. Было поздно, около четырех часов утра… Недолго думая, вспомнил я генерала Гверо, которого знал как преподавателя в Центре военно-учебных заведений, в то время, когда я был там слушателем… Но ты, Гверо, мне, к сожалению, не преподал ни одного урока. Вспомнил я и генерала Джорджа Джукича, и это было зарождение военного Главного штаба будущей АРС. Спросили меня, кого я хочу в заместители, я сразу же вспомнил генерала Манойло Миловановича, моего знакомого по Третьему военному округу — коллегу-командира из соседнего гарнизона: я — в Штипе, он — в Велесе, а девяностый и часть девяносто первого года мы провели в Третьем военном округе в одном и том же оперативно-учебном отделе. Я позвонил ему по телефону, и он тут же согласился. У меня не было времени ждать его в Белграде, сели — Гверо, Джукич, и я — в два вертолёта и прилетели в Хан-Пиесак.

Тогда я увидел одну из самых трагических сцен за время войны. Я увидел катастрофу: дезорганизованную сербскую армию, свыше сотни стоящих машин, сотни солдат и офицеров в общем смятении. В то время были заблокированы курсанты в Центре военно-учебных заведений в гарнизоне «Маршал Тито» в Сараево, в Пазариче, в гарнизонах «Виктор Бубань», «Юсуф Джонич» и часть командования Второго военного округа, захваченного в плен на Доброволячкой. Уже случилась Доброволячка.

Тогда я приказал полковнику Миче Пантеличу, который был со мной и Миловановичем в Школе оперативного искусства: «Мичо, построй офицеров! Разбей на группы по пять-семь офицеров и ставь офицеров во главе армии, чтобы привести в порядок армию, защищать и спасать народ, выводить детей из Сараево». Потому что в гарнизоне «Маршал Тито» были юнцы в возрасте от 16 до 18 лет, а часть их — в Пазариче.

Между двумя бараками, во всю длину, выстроились в четыре ряда — вот мне генерал Милованович точно подсказывает — 371 офицер! Там мы застали полковника Томича — сегодня он генерал, — а немного позже к нам присоединился и генерал Йово Марич.

Я должен был ехать в Сараево, чтобы вытащить наших солдат, и дал задание генералу Миловановичу сформировать штаб, собрать офицеров, вспомнить всех сержантов, офицеров и гражданских лиц, которых мы могли бы собрать в Главном штабе и в армии.

Эти пятнадцать дней, а может и больше, были действительно очень тяжелыми. Тогда я с нашей группой, я бы сказал, ветеранов и героев, особенно покойным Зораном Витковичем из Грбавицы (вечная ему слава), вытащили множество наших погибших солдат, офицеров и гражданских лиц из реки Миляцки. Жертвуя своими жизнями. Тогда Виткович был тяжело ранен. Я не знаю, выжил ли кто из его отряда. Он умер за два-три дня до того, как я к нему приехал…

Тогда мы разблокировали военный госпиталь, вызволили врачей, медицинский персонал…

В таких условиях войны мы здесь мужали, воевали, боролись. Необходимо было принимать очень сложные, очень тяжёлые решения, причем очень быстро, иногда и по несколько за один день! И я это мог, благодаря Вам и исключительному боевому духу нашего народа и наших военных. Я думаю, что то, что мы имеем сегодня, это заслуга сербского народа в целом, особенно сербского народа к западу от Дрины.

А были настолько тяжёлые моменты — Мане знает (генерал Милованович. — Прим. Л.Б.) — когда я не знал, что и как я сделаю. Это было в те дни, когда мы слушали новости: сожжено то или другое, или несколько сербских сел… А бывали дни, когда мёртвых было в три или четыре раза больше, чем нас в этом зале сегодня вечером (в зале насчитывалось более ста человек. — Прим. Л.Б.), как солдат, так и жителей Республики Сербской. Горело Подринье.

Горели и деревни в Крайне, хотя Краина вступила в войну намного более организованно, чем другие части PC. Одной из причин было то, что краишники обожглись во Второй мировой войне, и им было легче распознать приметы надвигавшейся войны. Благодаря этому, а также щедрой помощи из Сербии и Черногории, особенно когда я был в Книне, был сформирован не только Книнский корпус, но и этот наш 1-й Краинский корпус.

Никакое сербское государство, никакая сербская политика (а дипломатия — и того меньше) не проявляла должного внимания к нашей армии и страданиям нашего народа. Никакая политика и дипломатия не могли засвидетельствовать наши страдания, слёзы, жизнь и кровь наших детей. Не могли по той простой причине, что у нас не было единой сербской национальной программы, цели, стратегии и всего остального, что красит другие народы. Однако мы должны это создать. Это наша задача. Эту задачу мы не можем оставлять будущим поколениям и не можем идти на поводу у отдельных лиц. Всю войну я старался сделать для сербского народа всё, чтобы избежать его раскола или преклонения перед какой-то личностью. Я всё делал, чтобы народу, соратникам и армии было хорошо.

Правда, соратникам рядом со мной было плохо, я не щадил их, потому что мы обучены народом, чтобы служить народу и когда ему легко, и когда трудно, но никогда в истории ему не было тяжелее, чем сейчас. Мы должны осознать, что мы воевали если не против большинства, то по крайней мере против половины планеты.

И ни от кого никакой поддержки, кроме братской помощи из Сербии и Черногории, которые врачевали раны наших детей. Случившееся — трагедия православия, потому что у нас нет программы и нет единства среди православных стран.

Надеюсь, мы начинаем это осознавать — и мы, и наши братья в Сербии, Черногории, Греции и в других православных странах. Тем не менее мы находимся на передовой, независимо от того, где бы ни были. Мы должны сознавать это и делать все, чтобы избежать раскола. Я надеюсь, что в скором времени будут стёрты установленные границы на Дрине, потому что это — моя самая большая боль.

Задача нас, живых, — ценить наши жертвы. В мирное время задача номер один — заниматься не собой и своими потребностями, а потребностями детей-сирот наших героев — тех, что были зажарены на вертеле, тех, с которых усташи и балии живьём сдирали кожу, тех сербских святых, что были обезглавлены в Озрене и Црни-врхе в 1992 г. Мир держится на живых. Мы должны сознавать, что обязаны чтить память жертв не только этого, но и прошлого времени. Хотя мы создали PC, у меня сердце разрывается, когда я вижу, как гибнет РСК и как исчезают один за другим муниципалитеты в западной части PC. Если бы мы все, от Белграда до Баня-Луки, вместо выборов королевы красоты заряжали пушки, готовили и снабжали всем необходимым армию, потерь было бы наверняка меньше.

Сейчас нам необходимо быть умнее и руководствоваться доводами разума. Мы должны иметь крепкие кулаки и больше заботиться о нашей армии, чем о собственной жизни, потому что тому, кто не ценит своего солдата и офицера, придется целовать чужого. Мы на своей земле, пока мы едины, и пока одна идея ведёт нас — оставаться на своей земле, где мы родились. Я надеюсь, и именно за это я боролся, что мы будем жить в едином государстве.

Однако в этих условиях и в таком нашем государстве, если мы будем усердны, а мудрости у нас достаточно, мы можем его поднять и выстроить. В то же время при правильном подходе мы сможем вернуть и многие наши территории, но только если мы будем едины от Уны до Тимока, от Суботицы до Боки, и если не будем считать работу законченной.

Прошу вас, заботьтесь о наших сёстрах, наших дочерях, наших матерях, а особенно берегите нашу мать — Родину. Ибо что бы вы ни делали, чего бы вы ни достигли в жизни, вы никогда не сможете вернуть долг ни матери, что вас родила, ни матери — Родине.

И знайте, моё звание — не самое высокое. Самое высокое звание — это честный сербский солдат. Поэтому сербскому солдату надлежат наивысшие почести. Только ему хвала и слава!