Каким-то анонимным библиофилом в Турине напечатано по-французски биографическо-библиографическое руководство о знаменитых женщинах, содержащее в себе краткие данные о жизни и деятельности этих женщин, с портретами и автографами их. На поверку оказывается, что едва ли найдется такая область в науке и литературе, такая гражданская и ученая профессия, в которых не подвизались бы женщины с большим или меньшим успехом. Иные из них пробовали свои силы в нескольких профессиях одновременно. Вот и недавно еще сообщалось из Парижа, что знаменитая артистка, несравненная изобразительница «Dame aux Camélias» и царицы Клеопатры, Сара Бернар выставляет свою кандидатуру на предстоящих выборах парижского городского самоуправления. Вместе с ней намерены баллотироваться в члены муниципалитета Луиза Мишель и до дюжины других дам, сторонниц женской эмансипации. Некоторый прилив благородной женственности в общественных собраниях, городских и земских, не помешал бы, конечно, особенно в видах облагораживания тона публичных прений. Разве только репортерам было бы хлопотливее, – пришлось бы, пожалуй, давать отчеты не только о речах, но и о туалетах дамских, да еще модным журналам – печатать рисунки костюмов à la Conseil municipal и т. п.

Но от муниципального совета всего один шаг до парламента, а от парламентского велеречия недалеко и до министерского портфеля. Отчего бы и не так? Ведь теперь то и дело слышишь, что представительницы прекрасного пола обладают совершенно теми же способностями, как и мужчины, чем, видите ли, и оправдываются вполне вожделения женского честолюбия занимать те амплуа и звания, на которые мужчины искони удерживают за собой монополию. Но неизбежный спутник всеобщей подачи голосов – всеобщая воинская повинность. Стало быть, остается признать возможность и того, что дамам ничто не должно мешать, подобно любому мужчине, вооружаться на защиту отечества. При таких условиях Европа, по крайней мере, могла бы гордиться тем, что по уровню цивилизации она ничуть не отступает от дагомейского короля Беганзина, которого в недавних стычках с французами особенно рьяно защищали дагомейские амазонки.

* * *

Вопрос о воинской повинности женщин не на шутку обсуждается в наше время. Один итальянец Ферро посвятил ему особый томик в серии изданий «военной библиотеки» («Bibliotheca minima militare ророиаге»), под заглавием «Воинственные женщины» («Le donno guerriere»). На виньетке, украшающей эту книжку, изображены пушки, исполинские орудия, шпаги, копья и т. п. принадлежности совсем недамского обихода. Автор, кажется, имеет в виду главным образом привлечь внимание итальянок на общество «Красного Креста», но для вящей заманчивости этой цели, он составил исторический обзор успехов воинственности женщин. Здесь он скромно ограничивается битвами на театре военных действий, во время различных осад и уличных стычек, тогда как супружеская сфера женской воинственности, быть может, гораздо более обширная, оставлена им совсем в стороне, чем и должно объяснить небольшой объем книжки.

Ферро перечисляет воинственные подвиги отдельных женщин. Кто не знает про Орлеанскую Деву, или её тезку и землячку, которая была моложе её на полвека, Жанну Гашет, защитницу Бови? Менее известна одна из красивейших женщин Франции, «канатчица из Лиона» XVI века, переодевшаяся мужчиной для служения в армии, и беглая монахиня того же времени Екатерина Эрос, бывшая офицером в испанской армии. Большую храбрость выказывали отдельные женщины в войнах французской революции и первой империи во Франции. Эти женщины были офицерами пехоты, кавалерии, артиллерии, имели ордена за блестящие дела.

Но эти воинственные подвиги отдельных женщин составляют все-таки исключение, тем более что чистый патриотизм и воинское призвание не суть главное для этих героинь. История свидетельствует, что одни из них вдохновлялись преимущественно или личной преданностью, или самопожертвованием – таковы все три французские Жанны – д'Арк, Гашетт и Мальотт, а другие шли на поле битв за своими мужьями или любовниками. Иначе сказать, страсть делала их воинами.

Гораздо интереснее в данном случае воинственные подвиги женщин в массе. Но на этот счет книжка итальянца нуждается в дополнениях. И эти дополнения не заставили себя ждать. Немец Макс Ландау в этюде «Всеобщая воинская повинность и женский вопрос» дает их в изобилии.

* * *

В «Илиаде» Гомера и у многих греческих историков имеются известия о воинственных женщинах, наводивших страх на своих соседей. Эти женщины под именем амазонок, отсылали к мужчинам рожденных от них мальчиков и при себе удерживали только девочек. Кажется, война была их единственным занятием и все воспитание имело в виду эту цель. Древние не мало повествуют о военных походах поэтических амазонок и об их храбрости. Только великие греческие герои – Геркулес, Беллерофон, Ахиллес, Тезей – могли побеждать этих женщин. Тезей будто бы даже женился на царице амазонок и еще во втором веке нашего летосчисления в Мегаре показывалась гробница этой амазонки Ипполиты или Антиопы. Но древние греки знали, кроме этого женского царства, находившегося в Малой Азии, на южном берегу Черного моря, еще и про другие царства амазонок между Черным и Каспийским морями, а также и в Африке. Наиболее обстоятельные и заслуживающие доверия данные сообщает о них в своей «Исторической библиотеке» Диодор Сицилийский, живший во времена Юлия Цезаря и императора Августа: «у Понтийских амазонок – говорит он, – война составляла привилегию женщин, а унижение и рабство – назначение мужчин. Новорожденному мальчику искалечивались ноги и руки, чтоб сделать его непригодным для военной службы».

Значительным было царство амазонок в Африке между Ливией и Атласом, и эти африканские героини, по свидетельству Диодора, «находились на необыкновенно высокой степени развития, если сравнить их с нашими женами». У этих африканок был определенный срок службы, только по отбытии, которого им разрешалось производить потомство. Правление и общественные должности были исключительно в руках женщин. Мужчины оставались дома, повинуясь приказаниям своих супруг и занимаясь кормлением детей и уходом за ними. Как видите, мужчины пребывали тогда в настоящем рабстве. Диодор повествует подробно о военных походах и завоеваниях этих амазонок в Африке и Азии и о том, как они были покорены другим женским народом, Горгонами.

* * *

Впрочем, предания об амазонках держатся во всех частях света, внутри Азии, как и в Южной Америке, где большая река называется их именем, и в Европе, вблизи границ Германии. В Бравальсвой битве с королем шведским Рингом царица Гета с 300 амазонками помогала датскому королю Гаральду Гильтланду с правого фланга. Известны и чешские сказания о Любуше и Власте.

Откуда могли народиться все эти предания об амазонках и есть ли в них какое-либо историческое основание? Всего вероятнее предположить, что у некоторых народов с древних времен женщины сопровождали своих мужей на войну и вместе с ними участвовали во многих битвах. Когда такие народы сталкивались с другими, которым подобная смешанная армия казалась чем-то новым, то фантазии представлялся повод к сочинению сказаний о государствах амазонок. А примеры женских войн встречаются даже и в настоящее время. Женские полки дагомейского короля Беганзина своей выносливостью, дисциплиной и храбростью, как равно дикостью и любовью к спиртным напиткам доставили не мало неприятностей французским войскам. В Африке и другие предводители туземных племен имеют женщин солдат в качестве своей лейб-гвардии. У Сиамского короля есть стража из 400 сильнейших и красивейших девушек, которые состоят на службе с 13 до 20 лет и затем зачисляются в резерв. они подразделяются на четыре отряда и сами избирают себе офицеров. Небезызвестно также, что индийская предводительница Магарани Барода в дни ожиданий войны в 1885 г. предложила английскому правительству вспомогательный отряд амазонок.

В Европе в новейшие времена женщины в массе служили только в период французской революции, но, кажется, не оправдали надежд своего начальства, ибо декретом Конвента 30 сентября 1793 г. уволены были все женщины-солдаты, которым уплатили по 5 су с мили путевых издержек для возвращения на родину. Затем уже республиканскую армию женщины сопровождали лишь в качестве прачек и маркитанток. Женский батальон, сражавшийся в 1871 г. при коммунарах, также не принес особенной чести прекрасному полу.

Из всех этих примеров можно заключить, что женщины нецивилизованных и диких народов более пригодны для военной службы, нежели цивилизованные. А отсюда опять-таки вытекает и то, что чем более цивилизованы народы, тем больше оказывается различие особенностей и способностей мужчины и женщины.

Это, конечно, не значит, что стремления женщины к расширению своих познаний и сферы деятельности лишены почвы. Тут надо только помнить, что профессия профессии рознь и подобает подальше держаться от тех крайностей, какие высказывались и высказываются в обширной литературе за и против женщин, особенно в средние века и в эпоху Возрождения. Одни видели в женщине лишь существо нечистое и какое-то недоделанное, неизбежное зло, от которого следует сторониться. Другие изображают ее не иначе, как венцом творения: «женщины, – говорит один из таких дамских угодников XVI века – превосходят мужчин добродетелью, остроумием и разумом и обладают мужеством и физической силой столько же, как и мужчины, если не больше».

Лоренцо Медичи некогда сказал, что «было бы, пожалуй, недурно, если бы предоставили женщинам предводительствовать армиями». Весьма возможно, что этот знаменитый из Медичисов имел в виду ободряющее и одушевляющее действие, оказываемое на воинов стремлением отличиться перед женщинами. Не только рыцари средних веков, носившие цвета́ своих дам и ломавшие копья из-за них шутя и серьезно, но иные из современных офицеров и солдат не прочь были бы отличиться, лишь бы заслужить одобрение от своих возлюбленных.

Это можно сказать даже не об одних военных подвигах. Ферро справедливо замечает: «при всяком преступлении так охотно повторяется известное французское изречение „cherchez la femme“, но еще с большим правом в каждом благородном и доблестном деле можно бы найти ободряющее влияние женщины».

* * *

Кстати, по женскому вопросу, нельзя не отметить этюда г-жи Жанны Шмаль, печатавшегося в «Nouvelle Revue» и вышедшего теперь отдельной брошюрой. Это – вовсе не адвокатская речь в пользу женщин, и не вызов сильному полу, как большинство ратований на тему о женской эмансипации. Не увлекаясь ни фразами, ни общими местами, г-жа Шмаль довольствуется изложением фактов, которые говорят сами за себя. Этюд этот не лишен интереса и для читателей не-французов.

Во Франции большая масса женщин остается равнодушной к новым явлениям современной жизни, даже касающимся будущности прекрасного пола. Понятие о семье изменилось теперь, условия существования и борьбы за существование не те, какими они были 20 лет тому назад. Какие же должны быть роль и место женщины в обществе, которое формируется постепенно и ищет себе лозунгов? Многие благомыслящие люди задаются этим вопросом тревожным и, без сомнения, интересным. Французские женщины не составляют большинства в числе этих благомыслящих людей. «Немногие женщины у нас, – по замечанию „Temps“, – в эти последние годы делают вид, будто занимаются судьбой своего пола, причем поступают необыкновенно странно… Самым пустым претензиям они придают важное значение. У нас есть женщины-апостолы, торопящиеся заставить своих „сестер“ подавать голоса и надевать мужское платье, нисколько не помышляя о том, что было бы важнее для них изменить некоторые пункты гражданского кодекса и ослабить некоторые предрассудки».

Тогда как эти женщины устремляются к блестящему зеркалу бесполезного и лишнего, английские женщины показывают им пример благоразумия и мудрой сдержанности. В этюде г-жи Шмаль приводятся на этот счет любопытные данные. Соединяясь в группы, дисциплинированные кооперативной организацией, которая придает столько силы предприятиям Англии, англичанки в течение 15 лет неутомимо и рьяно добивались закона, который предоставлял бы замужней женщине право располагать своим личным имуществом, своим жалованьем, а также правом заключать контракты, совершать торговые сделки. Эта эмансипация английской женщины была достигнута не сразу. Победа доставалась ей мало по малу, по частям. Десять раз обсуждались в парламенте законопроекты этого рода и различные поправки и дополнения к ним. И все это велось с удивительной логикой. «Сперва – пишет г-жа Шмаль, – английские женщины отстояли право располагать своими сбережениями, потом своим приданым и жалованьем, затем – своим личным имуществом». В 1882 г. победа была полная. С следующего года началась новая кампания с целью улучшить законодательным порядком положение женщины в семье. Прошли три года и в 1886 г. исчез давний обычай, лишавший мать опеки над детьми. Замечаете постепенность: сперва – имущество, потом – дети; затем – школа, а там – местные интересы и в перспективе – парламент.

Статистические сведения, приводимые в рассматриваемом этюде, показывают, что теперь в Лондоне 46 женщин, занимающихся медициной из 150 имеющих докторские дипломы, 296.126 имеющих право подавать голос на выборах членов муниципальных советов, 502.199 обладающих тем же правом на выборах в советы графства. В течение одного года с октября 1891 г. по октябрь 1892 г. из «Patent office» в Лондоне выдано женщинам 824 привилегии на разные изобретения.

Из других государств г-жа Шмаль указывает на Данию и Швецию, где женщины имеют право голоса на выборах членов городского управления, на Швейцарию, где они участвуют в таких же выборах через посредство своих поверенных. В Италии право женского голосования ограничивается вопросами народного образования и с 1877 г. итальянки могут давать свои подписи на актах общественных и частных. Интересы русской женщины в полной мере охраняются. Она без разрешения мужа может принимать наследство, приданое, покупать и продавать, и муж без доверенности от своей супруги не имеет права распоряжаться её имуществом. Об Америке и говорить нечего. Известно, что положение женщины там возбуждает зависть всех её европейских «сестер».

* * *

Впрочем, в Америке все творится в грандиозных и эксцентрических размерах. Там есть города, сооруженные в несколько месяцев и населенные миллионами жителей. Там имеются железные дороги, бороздящие эту часть света во всех направлениях. Там есть газеты, ежедневно дающие от 30–40 печатных страниц петита, переполненных иллюстрациями, из которых многие своей отчетливостью могут соперничать с лучшими репродукциями иностранных иллюстрированных журналов.

Левиафаном этих чудовищных газет считался доселе «New-York Herald». Эта газета печатается в 190.000 экземпляров. В будни она дает 16–24 страниц, по 6 столбцов каждая. По воскресеньям бывают номера в 42–50 страниц! В этой газете есть все: сперва идут объявления, потом статьи, в сущности, весьма краткие, но в них прежде всего, во что бы то ни стало, даются сведения отовсюду. Кажется, в целом мире не имеется такой страны, откуда-бы «New-York Herald» не получал телеграмм, ей «каблируют», как выражаются в Америке, о каждом самомалейшем событии.

Настоящий успех дался этой газете не сразу. Но своей энергией, изобретательностью, а в особенности беспартийностью она добилась того, что сделалась газетой, чтение которой стало обязательным для всех янки.

Основатель «Herald», Джемс Гордон Бенетт, был журналистом по профессии. Ему принадлежит честь, начинания и осуществления этого небывалого дела: уничтожения «времени» и «пространства» в репортерском материале.

На столбцах «Herald» впервые стали печататься речи in extenso всяких американских собраний на другой-же день по произнесении этих речей, а финансовый американский рынок увидел свои курсы, неведомым дотоле чудом, воспроизводившимися с комментариями, по мере их официальной котировки.

«На всех парах» – таков был девиз «Herald'а». И этот девиз сделался девизом прессы всего мира. Но чтобы провести его на практике, потребовались много денег, необычайная расторопность, обширный запас инициативы, ума и изобретательности.

Газета не отступала ни перед какой затратой, раз дело шло о наибольшей известности её. «Herald» послал экспедицию на северный полюс на «Жанетте», погибшей столь ужасным образом среди вечных льдов. Но за то от имени «Herald'а» американское знамя водружено было там, куда не достигало еще ни одно человеческое существо. «Herald» же нашел Стэнли и отправил его на розыски Ливингстона в центральную Африку!

От имени того же «Herald'а» водружено было знамя с 34 звездами там, где до того времени не появлялось ни одного белого человека. При этом становится понятным значение и влияние, какое может завоевать себе подобная газета в стране, где высоко ставят инициативу.

Эта газета, столько раз служившая образцом для журналистов всех стран, недавно дала новый пример, который, наверное, наделает много шума во всем мире. Она обращается в собственность, в кооперативной форме, всех сотрудников, работающих там в каком бы то ни было отделе.

Известие это напечатано в нью-йоркском и парижском изданиях этой газеты. Происхождение его любопытно. Несколько дней тому «Агентство Рейтера» возвестило, будто бы Бенетт-младший, сын основателя газеты, продал «New-York Herald», и американская газета немедленно ответила на эту утку следующее:

«Собственник» «New-York Herald'а» снял свое имя со страницы «editorials». Тогда «Агентство Рейтера» телеграфировало в Европу следующее нелепое известие: «кратковременное пребывание г. Гордона Бенета в Америке объясняется следующим образом: газета переходит в собственность одного акционерного общества. Бенетт берет себе крупный пай и сохраняет за собой контроль. Продажная цена 2 миллиона долларов (4 миллиона рублей)». Известие это лишено всякого основания. Самая цена запродажи свидетельствует о злостном намерении. Собственник «Herald'а» поручил лондонскому адвокату Джорджу Льюису передать «Агентству Рейтера», что если оно не напечатает категорического опровержения на курьезное свое известие о продаже «Herald'а» за 2 миллиона долларов, а также резюме данной статьи, которая появится одновременно в парижском и нью-йоркском изданиях этой газеты, то он возбудит против него процесс о диффамации. Если дело будет разбираться, в таком случае г. Льюису вполне легко будет доказать, что тут был злой умысел.

«Действительно, „Агентство Рейтера“ имело доступ в бюро „Herald'а“ в Нью-Йорке и пользовалось нашими депешами не только из Соединенных Штатов, но также из Мексики, Панамы, всей Южной Америки и Канады.

Но это пользование производилось до такой степени небрежно, что собственник „Herald'а“ лишил Рейтера этой привилегии и телеграфирует теперь на свой счет все депеши в лондонские газеты, с единственным условием, чтобы они указывали „Herald“, как источник.

Быть может, это и побудило „Агентство Рейтера“ напечатать диффамацию. В данный момент „Herald“ достиг апогея своего благосостояния. Синдикат, который составился бы для его покупки, – легко мог получить 6 % на капитал в 20 миллионов долларов (40 миллионов рублей). Он мог бы еще загнать экономию и увеличить барыши, сбавив гонорары некоторых редакторов, достигающие до ста тысяч, семидесяти пяти тысяч или пятидесяти тысяч франков, а также сократив число редакторов, получающих по 25.000 франков и произведя еще некоторые реформы, которые сделались-бы неизбежными, раз „Herald“ обратился бы в коммерческую компанию.

Справедливо, что настоящий собственник имеет намерение составит кооперативное общество, но единственно в пользу служащих и редакторов, в данное время работающих в „Heralds“. Таким образом, барышами будут пользоваться главный общий редактор, главный городской редактор, главный редактор известий, главный ночной редактор, все сотрудники, все корреспонденты, все репортеры, кассир, служащие, ментранпажи, наборщики, корректоры, служащие по экспедиции газеты, в конторе объявлений, телеграфисты, разносчики, машинисты, пожарные, ибо все они входят в состав армии „Herald'а“.

Поступая так, нынешний собственник желает воздвигнуть прочный памятник в честь Джемса Гордона Бенетта, основателя „Herald'а“.

И так, сняв свою подпись со страницы „éditorials“, собственник желал единственно предупредить какие-бы то ни было пререкания после его смерти. Он намерен самолично наблюдать за осуществлением своего проекта.

Собственник „Herald'а“ хочет идти по стопам учредителя этой газеты, по стопам своего отца и распоряжаться самостоятельно „Herald'ом“, без постороннего вмешательства, и в особенности предохранить его от превращения в орудие спекуляции, как это часто случалось в Англии и Америке. Кооперативное общество начнет функционировать с того момента, когда признает это целесообразным теперешний собственник.

Таким образом, он последует примеру основателя „Herald'а“ проделавшего то же самое за несколько лет до своей смерти по отношению к теперешнему собственнику за один доллар.

Лорд – главный судья в Англии Кольридж объявил, что имена „New-York Herald“ и Джемс Гордон Бенетт – суть синонимы. Имена мистеров Hewland'а, Reicher'а и Henderson'а, значащиеся теперь на странице „editorials“, поставлены там теперешним собственником, так как он сохраняет за собой право выбирать исполнителей его распоряжений.»

«New-York Herald» проделывал уже много необычайного. Но ничего подобного еще не бывало, ибо это, – что ни говорите, – прямое разрешение социального вопроса, осуществленного на поприще, где до сих пор его только обсуждали, но не решали.

«Figaro» в своем восторге по поводу этого филантропического почина назвал Беннетта-младшего «патроном журналистов всего мира», умолчав, конечно, о том, во что обошелся такой лестный титул бывшему издателю «Herald'а».

* * *

Филантропия филантропией, но, кажется, и соображения иного свойства тут имели значение. Все, чем заявил недавний издатель «New-York Herald'а», не говорит в пользу его вполне искусного уменья упрочить положение такого издания. Судите сами. В 1872 г. основатель «N.-Y. Herald'а», Джемс Гордон Бенетт, умирая, оставил свободной от долгов эту газету, которая была тогда значительнейшим органом американской прессы, множество очень ценных домов и поместья в Нью-Йорке, да вдобавок огромный капитал. Газета досталась сыну, Бенетту-младшему, а дочери покойный издатель завещал миллион долларов.

Бенетт-младший сейчас-же, что называется, загулял. Блестящее воспитание, полученное им, богатство и влиятельная газета облегчили ему доступ в лучшее светское общество. Но удовольствия, каким предавался молодой Бенетт, были весьма разнообразного свойства и не сообразовались со вкусами высшего круга, в котором он вращался тогда. И в один прекрасный день Бенетт-младший почувствовал необходимость распрощаться с Новым Светом и переселился в Париж.

Здесь еще более, чем на родине, он играл видную роль в спортсменских кружках и стал желанным гостем в высшем обществе Парижа и Лондона. Через несколько лет по переселении в Европу он начал издавать «N.-Y. Herald» и в Лондоне. Он первый попробовал в столице Англии выпускать газету по воскресеньям, вопреки установившемуся там обычаю. Это был смелый опыт, особенно если вспомнить, что Лондон и все большие города в Англии обладают хорошо организованной системой газетного дела. Но Бенетту-младшему хотелось, чтобы его имя гремело везде. Его опьянила слава, доставшаяся ему от отца. Им овладела своего рода мания величия, и он точно хотел всему миру навязать свою газету. Лондонское издание должно было положить начало этой газетной сети. Но эксперимент не удался. Раньше, чем прошел год, Бенетт должен был прекратить лондонский «Herald», и эта затея обошлась ему 850 тысяч рублей.

Затем он стал выпускать парижское издание «Herald». Бенетт обнаружил большую ловкость в умении приспособлять политическое направление каждого издания своей газеты в той стране, где оно появлялось. В Нью-Йорке «Herald» держался антианглийского направления, популярного в Соединенных Штатах, и заигрывал с ирландцами. В Лондоне «Herald» был национально-британской газетой и относительно ирландского вопроса, и в делах внешней политики, враждебной в России. За то в парижском издании «Herald» муссировалось все, что пользовалось симпатиями во Франции, поддерживались и русско-французское сближение, и неприязненность к немцам, хотя Нью-Йоркское издание «Herald» всегда дружелюбно относилось к немцам.

Бенетт, номинально находясь во главе своих изданий «Herald'а», сам писал редко. Он проводил свое время в клубах спорта и игорных увеселений, разъезжал по морям на своей роскошной яхте, а когда это надоедало ему, искал развлечения у игорных столов Монте-Карло.

При этом он брался за всякие предприятия. В Париже он вместе с другими капиталистами устроил линию омнибусов для сообщения города с предместьями. В области спорта не было такой новинки, которой бы он не испробовал.

Неудивительно, что в капитале его скоро обнаружились прорехи. Нью-Йоркские дома сперва попали в залог, а потом были проданы. Такая судьба постигла его роскошную виллу, блестящий дворец, огромный дом, выгодно сдававшийся в наймы. Из всех доставшихся ему от отца зданий остался только большой дом, где редижировался и печатался «Herald», хотя и этот дом закладывался неоднократно.

Несколько лет назад Бенетт вернулся в Нью-Йорк, после 8-милетнего своего отсутствия, и решил продать и «Herald Building», а взамен построить для газеты новый дом. Для выполнения этого плана он заручился денежной поддержкой известного калифоруского миллионера Маккэ, и теперь, когда новое здание окончено, Бенетт снова прибыл в Нью-Йорк, чтоб уступить свои права и на газету, на которой уже не значатся более слова «James Gordon Bennet, Proprietor», стоявшие в заголовке «Herald» в течение 57 лет со времени его основания в 1836 г.

В американских журнальных кружках не особенно удивлены такой перемене. Один издатель заметил по этому поводу: «Джемс в последнее время понаделал так много безумных дел, что оставалось ожидать непременно еще чего-нибудь нового!» Один известный писатель сказал: «я нисколько не удивлен! Рано или поздно это должно было случиться. Бенетт во всех частях света пригоршнями расшвыривал деньги. Оказал ли он какую-либо крупную услугу человечеству, это решит потомство. Во всяком случае он растратил все свое состояние, и сумел бы свести в нулю и богатство самого Вандербильта».

Еще недавно Нью-Йоркский «Herald» был самой значительной, самой распространенной и самой доходной газетой в Северной Америке. Теперь не то. Народились другие газеты и уже во всех отношениях отодвинули «Herald» на второй план. Нью-Йоркский «World», когда его купил Иосиф Пулицер, в 1883 г. издавался в 60.000 экз. Теперь он печатается в 300.000 экз. Нью-Йоркский «Sun», издаваемый Дана, самая содержательная из американских газет, расходится в 180.000 экз. Сверх того, есть целый ряд менее значительных газет, как «Recorder», «Press» и др., которые в настоящее время пользуются большим успехом, чем «Herald». Но это развитие американской прессы – явление на столько характерное, что о нем уместно будет побеседовать особо.

* * *

Англию занимают теперь преимущественно две заботы – Гладстоновский билль о самоуправлении Ирландии, известный под именем «Home-Rule», сулящий ирландцам свой отдельный парламент, и вопрос об искоренении пьянства. «Home-Rule» имеет множество противников, но самыми ярыми из них оказываются фанатические оранжисты шотландского происхождения в Бельфасте, ведущие свой род от времен Вильгельма III Оранского. В случае полного торжества билля они угрожают превратить «Home-Rule» в «Home-Ruin», т. е. не прочь прибегнуть к междоусобице. Пока еще далеко до практического осуществления «Home-Rule», и тем не менее оранжисты бушуют неистово.

О шотландце вообще говорят в Англии, что он до такой степени серьезен, что для уразумения какой-либо шутки ему надо сделать хирургическую операцию. А шотландские выходцы, еще со времен Стюартов переселившиеся в северо-восточную провинцию Ирландии, Ульстер, где и происходит теперь брожение, привили своим потомкам тоже упрямство, которое за их северной отчизной упрочило мнение, что история Шотландии представляет собой самую кровавую хронику из всех наций в Европе. Новейшие времена кое-что смягчили в характере этих неисправимых пуритан старого закала, но «оранжисты» в Бельфасте не останавливаются ни перед чем в своей вражде в автономии ирландцев. Не даром они любимцы всех английских правительств из партии тори, которая, как не безызвестно, держатся принудительной политики по отношению к Ирландии. Они, пожалуй, в настоящее время единственные люди в Европе, которые еще в нынешнем столетии вели религиозную войну, и ежегодно устраивают процессию в честь своих старых обычаев, чем сильно донимают иноверных ирландцев. В Бельфасте и окрестностях возбуждение, вызванное биллем Гладстона, дошло до того, что мужчины и женщины помышляют серьезно о вооруженном сопротивлении. Местные капиталисты ассигновали уже несколько сот тысяч фунтов стерлингов на «военный бюджет» для междоусобной войны против их пугала – Дублинского парламента. Один юморист обрисовывает это настроение оранжистов в следующем характерном эскизе:

Опрятный дом в Ульстере. Семья собралась в саду позади дома.

Муж (обращаясь к жене). Ну, сокровище мое, хорошо-ли ты сегодня себя чувствуешь? Голова не болит. Нервы в порядке?

Жена. Нет, сегодня лучше, чем вчера.

Муж. В таком случае, возьми свое ружье и попробуй, не метче ли ты будешь целиться сегодня, чем вчера. (Он кладет яблоко себе на темя).

Жена (прицеливаясь). Не шевелись, Джон! Иначе я попаду в тебя.

Муж. Да ведь для тебя же лучше, если я шевелюсь. Неужто ты воображаешь, что, если в мое отсутствие к нам в лавку войдет враг, то он будет спокойно стоять, в ожидании твоей пули. Ну-же, молодцом! Бум! Стреляй.

Жена. Яблоко ужасно мало. (Стреляет и попадает мужу прямо в глаз).

Муж. Ах, милая, ты слишком низко метила. Попробуй еще раз. Ведь у меня имеется еще один глаз, готовый к услугам моего отечества.

Жена. Не моргай, это только мешает стрелять.

Муж. Я должен моргать. Ну, скорей и смелей. Ты забываешь, что одна пулька сидит уже у меня в глазу!

Жена (целясь снова). Не гримасничай, по крайней мере, так ужасно. Ведь это меня смешит, и тогда дрожит ружье.

(Она стреляет, причем пуля пролетает через яблоко и попадает прямо в пирожника, который как раз входит в этот момент).

Пирожник. О, Господи! Где же верхний край моего уха? (Оглядывается кругом).

Жена. Мне очень жаль, но я вас не заметила.

Пирожник. Ничего не значит, сударыня. Как в истом ульстерце, патриотическое чувство ликует во мне, при виде, как дамы стремятся защитить родину от тиранов. Я уж где-нибудь разыщу свое ухо. Если оно попадется вам, сберегите его, пожалуйста от кошачьих зубов. Вечером я наведаюсь о нем. (Быстро убегает).

Муж. Ну, теперь перейдем к строевому обучению малолетних. (Трижды трубит в детскую трубу. Являются три маленькие девочки я трое маленьких мальчиков, все вооруженные небольшими ружьями, а также кухарка с длинным кухонным ножом и служанка с ножницами).

Жена. Я становлюсь во главе полка. (Она вынимает носовой платок и размахивает им направо и налево). Это наше знамя, британский Union Jack! Вперед! марш!

(Семейство марширует трижды вокруг садика, распевая новейшую военную ульстерскую песню).

Муж. Превосходно. Теперь отправимся в верхний этаж и поупражняемся в защите гнезда наших предков!

Семья идет за ним и поднимается вверх три лестницы. Каждый член семьи кладет ружье на подоконник открытого окна и дает один выстрел за другим до тех пор, пока раздается сигнал главы семейства о превращении пальбы.

Является полицейский, который объявляет: Так нельзя, слышите-ли вы? Ведь ваши пули разлетаются во все стороны на половину церковного прихода. Приходили уже жаловаться в полицию.

Муж. Ну, ну, ладно, почтеннейший! Ведь мы готовимся для борьбы с биллем «Home-rule».

Полицейский. Ах, вот в чем дело? Правда? Ну, в таком случае, продолжайте свою стрельбу, желаю успеха! Право, я сам ульстерец. (Он убегает, а семья снова начинает заряжать)

«И это не фарс, – пишет один местный корреспондент, – тут только краски положены несколько гуще». Даже в пансионах юные девицы упражняются теперь в свободные часы, стреляя хлопушками и из маленьких револьверов в зажженные свечи. Некоторые граждане Бельфаста устраивают у себя в домах запоры, заказывают железные решетки на все окна и кишки для обливания «врага» водой из цистерны.

* * *

Что касается искоренения пьянства, то на очереди в английской палате общин имеется не менее десяти законопроектов об урегулировании торговли напитками, т. е. об уменьшении потребления алкоголя. В Англии, как известно пьянство развито в значительной степени. Англосаксы стяжали себе в этом отношении добрую славу. Лет тридцать, сорок тому назад домашнее пьянство, при закрытых дверях, было очень распространено и даже терпимо. А публичное пьянство в больших городах было так обычно, что по вечерам полицейские ограничивались уборкой пьяных мужчин и женщин (почти не уступавших в количестве своем мужчинам) в сторонке вдоль стен, чтобы они не мешали движению по улицам. В некоторых шотландских городах, как например в Гриноче, существовала муниципальная тачка (drunkard barrow) для развозки по городу этих отвратительных тюков. Даже средний класс и сама аристократия были заражены этим поровом. Один знаменитый роман «Life for a life», приписываемый г-же Грег, действие которого происходит в более высоком кругу, почти весь построен на ужасных последствиях пьянства.

В настоящее время пьянствуют меньше. А все же нельзя сказать, что пьянство исчезло. Знаменитые и недавние процессы свидетельствуют о том, что даже благородные лорды имеют обыкновение напиваться до бесчувствия.

Многочисленные и разнокалиберные общества трезвости с первыми сановниками государства и в особенности с аристократками во главе, подтверждают существование, и немного не достает, чтобы сказать – распространение этого зла. Наконец, столь часто по этому поводу присматривавшееся законодательство также доказывает, что общественные власти сознают необходимость постоянно заботиться о пьянстве.

Для предотвращения пьянства пробовали многое. Америка, которая также не изъята от такого порока, применила два средства. Одно заключается в безусловном воспрещении торговли, а другое – в возвышении пошлин на торговые патенты.

Воспрещением ничего не добились. Да оно и требовало чересчур многого. Кто пил, тот не перестает пить. Когда воспрещается открытая торговля, является тайный сбыт, который действительно так распространился, что полиция оказалась беспомощной и довольствовалась наложением штрафов. Доход с последних сделался регулярным и заранее дисконтировался в государственном бюджете.

Применение каждой из этих мер зависит не от федерального правительства, а от местных властей. И вот что из этого вышло. Поезд, положим, отправлялся к Атлантическому океану, к Тихому океану. Проезжали по штатам тут либеральным, там налагавшим запрещения. В либеральных штатах пробки взлетали сами собой, в остальных шкаф с напитками был опечатан властями. Но у гарсонов карманы были битком набиты медицинскими рецептами и пили, в виде лекарства (это не значит в умеренных дозах) то, что законом штата воспрещалось как яд.

Повышение пошлины на торговые патенты привело совсем к другим результатам. Когда пришлось за право открытой торговли платить по 200, 400, 800 и даже 2000 рублей, то многие закрыли свою лавочку. С уменьшением «салонов» – точнее, притонов – уменьшилось и число пьющих. И все остались в выигрыше: продавцы, клиенты, государство и нравственность.

Система, какую хотят ввести в Англии, совсем иная. Один из десяти вышеприведенных законопроектов – «Liquor traffic local Veto» – состоит в том, что выдача или возобновление свидетельств на право торговли зависит от решения избирателей округа. Баллотировка открывается по инициативе десятой их части, и если большинство участвующих в голосовании пожелает, то выдача новых патентов на право торговли и возобновление старых воспрещаются на пять лет.

Герберт Спенсер сказал, что законы не давали никогда тех результатов, каких от них ожидали, и наоборот, приводили к тому, чего от них никак не ожидали. Какие же могут быть неожиданные результаты этого права veto? Кажется, один из таких результатов имеется в наличности уже и в настоящее время: профессия избирателя округа, по крайней мере, на некоторое время, будет очень выгодной. Кабатчики, практикующие или надеющиеся ими сделаться, постараются сойтись с этими церберами, вливая в них целые бочки. Мало помалу, быть может, в конце концов veto достигнет уменьшения пьянства, но очень вероятно, что перспектива этого самого veto только усилит его.

* * *

Уже давно ни одно из «causes célébrés» не волновало так берлинских бюргеров и ученых, как второй брак Роберта Боха, знаменитого ученого бактериолога, главы науки о микробах. Дело в том, что «тайный советник», профессор доктор Кох развелся с своей женой, с которой жил в долголетнем браке, и женился вторично на юной актрисе. Об этом романе ученого Ромео, завершившимся самым заурядным бравом, ходили слухи в печати еще прошлой зимой. Слухи эти проникли в печать не из Берлина, а с итальянской Ривьеры и сообщались не в немецких газетах, а в парижских бульварных органах. «Echo de Paris», «Oil Blas» и «Gaulois» напечатали тогда заметки в таком виде: «г. Роберт Кох, отец бацилл, нашел своеобразный способ утешиться в своем горе, которое он должен был испытать, когда дело об его туберкулине приняло несчастный оборот. Недавно он похитил танцовщицу из главного берлинского театра и теперь на солнечном берегу Средиземного моря наслаждается прелестями медового месяца». В Германии никто тогда не поверил этой басне. Ни один из немецких корреспондентов в Париже не решился сообщить это известие своей газете даже с подобающей оговоркой. Только в начале нынешней весны стало известно и в Германии, что парижская «басня» вполне основательна. Единственная неточность в ней заключалась в том, что молодая дама, о которой идет речь, и которая теперь стала «тайной советницей Кох», была не танцовщицей, но актрисой, игравшей в «Berliner Theater» Барная.

Имя её Гедвига Фернбрюк. В кратковременный период своей театральной карьеры она не пожинала лавров. Она выступила в театре Барная, как «новенькая», и единственное, что в ней нравилось, это её свежая юность и красивые, огненно-рыжие волосы. её шевелюра напоминала русалку или Цирцею, как ее представляют себе парижские франты. Во всем прочем она считалась «beauté du diable»: большие голубые глаза, смеющийся, чувственный рот и сильно вздернутый нос. По носу ее можно бы принять даже за монгольскую красавицу. Рост её почти средний, стройность всей фигуры как у девушки, только что достигшей первой зрелости.

Самоуверенность осанки её, впрочем, не соответствовала её таланту. Она исполняла роли наивных девиц. Вскоре, однако, её имя исчезло из театральных афиш, и никто не скорбел о сем. Это было, по немецким справкам, в 1891 г. И только теперь объяснилось такое быстрое прекращение этой артистической карьеры. Юная дама перешла от ролей наивниц в роли любовниц и досталась такому Ромео, какой крайне редко может встретиться даже в богатой чудесами истории человеческого сердца и еще реже в истории строгой науки.

Разведенной первой жене Коха, по приговору суда, придется получать четверть его доходов. Новой «тайной советнице» Кох вместе с остальными ¾ достаются и пасынки, почти таких лет, что они могли бы сделаться её родителями.