Вечер настал не жаркий, не душный, а редкий для Москвы – настоя щий весенний, волнующий вечер.

Луна висела в чистом небе полная, разрисованная таинственным рисунком, и настолько залила сад, в котором был особняк, что отчет ливо были видны кирпичики дорожки, ведущей к воротам. Липы, клены, акации разрисовали землю сложными переплетами пятен. Загадочные тени чередовались с полями зеленого света, разбросан ными под деревьями.

Трехстворчатое окно в фонаре, открытое и задернутое шторой, светилось бешеным электрическим светом.

В комнате Маргариты Николаевны горели все лампы, какие толь ко можно было зажечь. Под потолком люстра, на трюмо у зеркально1А* го триптиха два трехсвечия, два кенкета по бокам шкафа, ночная лампочка на столике у кровати.

Огни, и сами по себе яркие, да еще отражающиеся и в туалетных зеркалах и в зеркале шкафа, освещали полный беспорядок. На одея ле кровати лежали сорочки, чулки, белье. На полу валялись белье, только что снятое и сброшенное Маргаритой, и раздавленная в вол нении каблуком коробка папирос. Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, полной окурков, на спинке стула висело черное платье. Все флаконы на туалете были открыты. В комнате носились волной запахи духов, к которым при мешивался запах раскаленного утюга, тянущийся из комнаты Ната ши.

Выбежав тогда из Александровского сада в опьянении, Маргари та Николаевна побежала не прямо домой, а в Кузнецкий переулок, в парикмахерскую. Ее хорошо знали там, и всякими правдами и не правдами ей удалось завиться вне очереди. После этого, ни на секунду не разжимая руки на заветной сумке со сломанным замком, Маргарита в таксомоторе уехала в Замоскворечье к одной даме, занимающейся маникюром и приведением женских лиц в порядок.

К восьми часам вечера Маргарита была дома. За все это время ме таний по Москве она ничего не пила и не ела, отчего у нее ныл те перь левый висок. Отказавшись от давно перестоявшегося обеда, Маргарита Николаевна объявила изумленной Наташе, что едет сего дня в гости, что спешит безумно, что в половину десятого должна быть готова.

Волнение Маргариты Николаевны настолько бросалось в глаза, что у Наташи сразу сделался заговорщический вид, и тут и началась вся эта кутерьма. Бегая из кухни в спальню, Наташа бросалась то к плите, на которой кипел кофейник, то к гладильной доске, то носи ла на деревянных плечиках платья из своей комнаты в спальню.

Теперь несколько поутихло.

Маргарита Николаевна сидела возле трюмо в одном купальном халате, наброшенном на голое тело, и в замшевых черных туфлях. Браслет с часами лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с двумя золотыми вещами, полученными от Азазелло, и Маргарита Николаевна не сводила глаз с циферблата. Ей казалось, что часы сло мались и стрелки прилипли, не идут. Она три раза звонила по теле фону, проверяя время. Часы оказались совершенно правильными, но тащились почему-то слишком медленно. И все-таки они пришли вовремя к половине десятого.

Когда наконец длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту, Маргарита холодной рукой открыла футляр. Сердце ее так стукнуло, что пришлось отложить футлярчик и несколько секунд посидеть, прижав руку к груди. Справившись с собой, Маргарита тронула паль цем конец красного карандаша, выглядывающего из золотой обо лочки. Карандаш был жирен, легко мазался и ничем не пахнул. Не уверенной рукой Маргарита провела по губам карандашиком, и он тотчас вывалился из ее руки и упал тяжело на подзеркальный сто лик, прямо на стекло часов, и оно покрылось трещинами. Охнув, Маргарита глянула в зеркало, отшатнулась от него, закрыла лицо ру ками, глянула опять и буйно захохотала.

Ощипанные по краям пинцетом днем в Замоскворечье брови сгустились и легли черными ровными дугами над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переноси цу, появившаяся тогда, когда пропал без вести мастер, и с тех пор пе чалящая Маргариту, бесследно пропала. Исчезли желтенькие тени у висков, как и две начинающиеся сеточки у наружных углов глаз. Ко жа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел, чист, не раз крашенные волосы сделались черными, блестящими, и парикмахер ская завивка развилась.

На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая, черноволосая женщина лет двадцати, и эта женщина хохо тала буйно, безудержно, скаля белые без пятнышка зубы, сверкая распутными глазами.

Нахохотавшись, Маргарита одним прыжком выскочила из хала та, и тот упал на пол.

Она широко зачерпнула белой, тонкой, жирной, чуть пахнущей болотной тиной мази из коробки и широкими мазками, лихорадоч но спеша, стала втирать ее в кожу тела. Туфли были сброшены с ног, полетели в угол. После первого же мазка тело загорелось, порозове ло. Затем мгновенно, как будто выхватили из мозга иголку, утих ви сок, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес.

Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром. По том ее медленно потянуло все-таки вниз, и она опустилась.

– Ай да мазь! Ай да мазь! – закричала Маргарита и бросилась в кресло.

Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипела радость, которую она ощутила, как пузырьки, щекочущие и колющие все ее тело. Радость же эта произошла оттого, что Маргарита ощутила себя свободной, а еще оттого, что поняла вдруг со всей ясностью на диво просветлевшей головы, что именно случилось то, о чем еще утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю жизнь навсегда.

Это навело ее на мысль, что нужно исполнить только один по следний долг перед прежней жизнью, и она, как была нагая, из спальни перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу.

Оторвав от блокнота листок, она карандашом быстро без пома рок написала записку:

«Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Прощай! Мне пора. Маргарита».

Эта записка согнала последнее облачко с ее радости, и, совершен но облегченная, она лётом, не касаясь пола, пронеслась в спальню обратно. Часики стучали на столике, и сквозь сетку трещин Марга рита увидела, что стрелки показывают без десяти десять. Маргарита схватила туфли со столика, но тут послышались торопливые шаги, в дверь стукнули, и вбежала Наташа, нагруженная вещами. И тотчас все эти вещи – плечики с платьем, кружевные платки, распялки для туфель, поясок, – все посыпалось на пол, и Наташа всплеснула осво бодившимися руками.

– Что, хороша? – громко крикнула ей Маргарита Николаевна.

– Батю… – шептала Наташа, пятясь, – как же это? Как это вы де лаете, Маргарита Николаевна?

– Крем! Крем! Крем! – закричала Маргарита Николаевна, указы вая на сверкающие золотые коробки и поворачиваясь перед зеркала ми.

Наташа, забыв про валяющееся на полу смятое платье, подбежала к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остатки мази. Губы ее что-то шептали. Она опять повернулась к Маргарите и вскрикнула не то с благоговением, не то с отчаянием:

– Кожа-то, кожа, а? Светится кожа! Маргарита Николаевна! А?

Она опомнилась, подбежала к платью, начала отряхивать и под нимать его.

– Бросьте! Бросьте! – приказала Маргарита. – К черту его! Все бросьте! Или нет! Нет! Берите себе! Да берите! На память!

Наташа, ополоумев, подбежала к рубашкам и чулкам на кровати, сгребла их в узел, прижала к груди.

– Несите к себе и прячьте, – распоряжалась Маргарита Никола евна, – берите и духи в шкафу. А ценного не берите, а то подумают, что вы украли. Ах, Наташа! – И в порыве радости Маргарита обвила руками шею Наташи и стала целовать ее в губы, в щеки и в лоб.

Опять у той все высыпалось из рук. Наташа, у которой прерывал ся дух от поцелуев, только шептала:

– Спасибо, спасибо! – И, гладя кожу Маргариты, добавляла: -Ат ласная, светится, а брови, брови…

– Ну, скорей все тряпки в сундук к себе! – приказала Маргарита, указывая на белье. – А мне чашку кофе, умоляю… Я голодна!

Наташа подхватила белье и выбежала, и в это время в открытое окно ворвался откуда-то сверху из соседнего дома громовой виртуоз ный вальс, и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам маши ны.

«Не успею выпить кофе, – подумала Маргарита, щурясь на трес нувшее стекло, – три минуты осталось!»

Теперь она не сомневалась ни в чем из того, что сказал Азазелло. Он непременно позвонит ровно в десять. Иностранец же безопасен! О да, такой иностранец безопасен!

Машина зашумела, удаляясь, стукнула калитка, и на плитках до рожки послышались шаги.

«Это Николай Иванович, по шагам узнаю, – подумала Маргари та, – надо будет отколоть на прощание какую-нибудь веселую и ост роумную шутку!»

Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул ее сбоку. Маргарита подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо.

Еще раза два стукнули шаги, и вдруг стихло внезапно.

Посмотрев еще на луну, вздохнув для приличия, Маргарита по вернула голову в сад и действительно увидела Николая Ивановича, обливаемого луной.

Николай Иванович сидел на скамейке, и видно было по всему, что опустился он на нее внезапно.

Пенсне на лице сидело у него как-то косо, портфель он сжимал в руках.

– Здравствуйте, Николай Иванович, – грустным голосом сказала Маргарита, – добрый вечер. Вы из заседания?

Николай Иванович ничего не сказал на это.

– А я, – продолжала Маргарита, перегибаясь с подоконника, – сижу, скучаю, как видите, гляжу на луну, слушаю вальс.

Левою рукою Маргарита провела по виску, как бы поправляя прядь волос. Помолчала, потом сказала сердито:

– Это невежливо, Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце концов. И это хамство – не отвечать, когда с вами заговаривают!

Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на се рой жилетке, вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамей ки и, очевидно, не помня себя от смущения, вместо того чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто соби рался пуститься вприсядку.

И тут у трюмо грянул телефон.

Маргарита сорвалась с окна, забыв про Николая Ивановича, и крикнула в трубку:

– Д а! Да!

– Говорит Азазелло, – сказали в трубке.

– Милый, милый Азазелло! – вскричала Маргарита.

– Пора! Вылетайте! – заговорил Азазелло в трубке, и по голосу его было слышно, что ему приятен искренний порыв Маргариты. – Полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а потом вон из горо да, на юг, и прямо на реку. Вас ждут!

Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то зако выляло и грохнуло в дверь.

Маргарита распахнула ее, и половая щетка, щетиной вверх, при танцовывая, вкатила в спальню. Она выбивала дробь концом по по лу, лягалась, рвалась в окно.

Задерживаться больше не приходилось, кофе пить было некогда.

Маргарита крикнула: «Гоп!» – и вскочила на щетку верхом. Тут у наездницы мелькнула последняя мысль о том, что она в суматохе забыла одеться. Галопом она подскочила к кровати и схватила пер вое попавшееся – голубую рубашку и, взмахнув ею, как штандартом, вылетела в окно. Вальс над садом ударил сильнее. Маргарита со скользнула к самой дорожке и увидала Николая Ивановича на ска мейке. Очевидно, он так и не ушел и в ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни.

– Прощайте, Николай Иванович! – сказала Маргарита, остано вившись и повиснув над Николаем Ивановичем.

Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая руками и сбив наземь портфель.

– Прощайте навсегда! Я улетаю! Я свободна! – перекрикивала вальс Маргарита Николаевна.

Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, злове ще захохотав, снизилась и накрыла ею голову Николая Ивановича. И тот грохнулся со скамейки.

Маргарита обернулась, чтобы в последний раз глянуть на особ няк, и увидела в освещенном окне искаженное лицо Наташи.

– Прощай, Наташа! – визгнула Маргарита и, вздернув щетку, по летела к воротам. И вслед ей полетел совершенно безумный вальс.