Все в комнате оказалось, как и было до бала. Воланд в сорочке сидел на кровати, но Гелла не растирала ему ногу, а ставила на стол рядом с глобусом поднос с закуской и графином. Коровьев, сняв надоев ший фрак, сидел на стуле, плотоядно потирая руки. Кот помещался на соседнем стуле. Галстук его, превратившийся в серую тряпку, съехал за ухо, но Бегемот с ним расстаться не желал. Абадонны не было, но был Азазелло. Сидящие встретили Маргариту приветливо, заулы бались ей, а Воланд указал ей место рядом с собою на кровати…

– Вас замучили эти затейники?

– Нет, нет, бал был превосходный, – ответила живо Маргарита.

– Ноблесс оближ, – сказал кот и налил Маргарите прозрачной жидкости в лафитный стакан.

– Это водка? – спросила Маргарита.

– Помилуйте, королева, – прохрипел он, – разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!

Маргарита захохотала и оттолкнула стакан от себя.

– Пейте смело! – сказал Воланд.

Маргарита взяла стакан.

– Нет, погодите, – заметил Воланд и сквозь свой стакан поглядел на Маргариту…

– Потрясающе! Очарованы, влюблены, раздавлены! – орал Коровьев.

– Гелла, садись! – приказал Воланд. – Эта ночь предпраздничная у нас, – пояснил он Маргарите, – и мы держим себя попросту.

– Вотр соитэ! – вскричал Коровьев, обращаясь к Маргарите.

Маргарита глотнула, думая, что тут же ей и будет конец от спирта. Но ничего этого не произошло. Живительное тепло потекло по ее животу, что-то стукнуло в затылок, она почувствовала волчий голод. Тут же перед ней оказалось золотое блюдце, и после первой же лож ки икры тепло разлилось и по ногам, и по рукам.

Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил его, поперчил, съел и по сле этого так залихватски тяпнул вторую стопку спирта, что все ахну ли.

Маргарита ела жадно, и все казалось необыкновенно вкусным, да и в самом деле было необыкновенно вкусно.

После второй стопки огни в канделябрах загорелись как будто по ярче, в камине прибавилось пламени. Никакого опьянения Марга рита не чувствовала. Только сила и бодрость вливались в нее, и по степенно затихал голод. Ей не хотелось спать, а мысли были не свя занные между собою, но приятные. Кроме всего прочего, смешил кот.

Кусая белыми зубами мясо, Маргарита упивалась текущим из него соком и в то же время смотрела, как Бегемот намазывал горчицей ус трицу и посыпал ее сахаром.

– Ты еще винограду положи, – говорила ему Гелла, – и сверху сам сядь.

– Попрошу меня не учить, – огрызался Бегемот, – сиживал за столом, сиживал!

– Ах, как приятно ужинать вот этак, при огоньке камелька, за просто, – дребезжал Коровьев, – в интимном кругу…

– Нет, Фагот, – возражал кот, – в бальном буфете имеется своя прелесть и размах!

– Никакой прелести в этом нет, – сказал Воланд, – и менее всего ее в этих тиграх, рев которых едва не довел меня до мигрени.

– Слушаю, мессир, – сказал дерзкий кот, – если вы находите, что нет размаха, и я немедленно буду держаться того же мнения.

– Ты у меня смотри, – ответил на это Воланд.

– Я пошутил, – смиренно сказал кот, – что касается тигров, я ве лю их зажарить.

– Тигров нельзя есть! – заметила Гелла.

– Нельзя-с? Тогда прошу послушать, – оживился кот и, пересе лившись к камину с рюмочкой ликера, жмурясь от удовольствия, рас сказал, как однажды оказался в пустыне, где один-одинешенек ски тался девятнадцать дней и питался мясом убитого им тигра. Все с ин тересом слушали занимательное описание пустыни, а когда Бегемот кончил повесть, все хором воскликнули: «Вранье!»

– Интересно то, что вранье это от первого до последнего сло ва, – сказал Воланд.

– История рассудит нас, – ответил кот, но не очень уверенно.

– А скажите, – обратилась Маргарита к Азазелло, – вы его за стрелили? Этого барона?

– Натурально, – ответил Азазелло.

– Я так взволновалась… Так неожиданно…

– Как же не взволноваться, – взвыл Коровьев, – у меня у самого поджилки затряслись. Бух! Раз! Барон набок!

– Со мною едва истерика не сделалась, – подтвердил и кот, обли зывая ложку с икрой.

– Вот что мне непонятно, – заговорила Маргарита оживленно, и золотые искры от золота и хрусталя прыгали у нее в глазах, – не ужели снаружи не слышно было ни грохота музыки, ни голосов?

– Мертвая тишина, – ответил Коровьев.

– Ах, как это интересно все, – продолжала Маргарита. – Дело в том, что этот человек на лестнице… и другой у подъезда… Я думаю, что он…

– Агент! Агент! – вскричал Коровьев. – Дорогая Маргарита Ни колаевна, вы подтверждаете мои подозрения! Агент. Я сам принял было его за рассеянного приват-доцента или влюбленного, томяще гося на лестнице, но нет, но нет. Что-то сосало мое сердце! Ах! Он – агент. И тот у подъезда тоже! И еще хуже, в подворотне – тоже!

– Интересно, а если вас придут арестовывать? – спросила Марга рита, обращая к Воланду глаза.

– Непременно придут, непременно! – вскричал Коровьев. – Чу ет сердце, что придут! В свое время, конечно, но придут!

– Ну что же в этом интересного, – отозвался Воланд и сам налил Маргарите играющее иглами вино в чашу.

– Вы, наверное, хорошо стреляете? – кокетливо спросила у Аза зелло Маргарита.

– Подходяще, – ответил Азазелло.

– А на сколько шагов? – спросила Маргарита.

– Во что, смотря по тому, – резонно ответил Азазелло, – одно де ло попасть молотком в стекло критику Латунскому и совсем другое – ему же в сердце.

– В сердце! – сказала Маргарита.

– В сердце я попадаю на сколько угодно шагов и по выбору в лю бое предсердие его или в желудочек, – ответил Азазелло, исподло бья глядя на Маргариту.

– Да ведь… они же закрыты!

– Дорогая, – дребезжал Коровьев, – в том-то и штука, что закры ты! В этом вся соль! А в открытый предмет…

Он вынул из стола семерку пик. Маргарита ногтем наметила угло вое верхнее очко. Азазелло отвернулся. Гелла спрятала карту под по душку, крикнула: «Готово!»

Азазелло, не оборачиваясь, вынул из кармана фрачных брюк чер ный револьвер, положил его на плечо дулом к кровати и выстрелил. Из-под простреленной подушки вытащили семерку. Намеченное оч ко было прострелено.

– Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револь вер!

– Королева драгоценная, – завыл Коровьев, – я никому не реко мендую встретиться с ним, даже если у него и нету револьвера в ру ках! Даю слово чести бывшего регента и запевалы! От всей [души] не поздравляю того, кто встретится!

– Берусь перекрыть рекорд с семеркой, – заявил кот.

Азазелло прорычал что-то. Кот потребовал два револьвера. Аза зелло вынул и второй револьвер. Наметили два очка на семерке. Кот отвернулся, выставил два дула. Выстрелил из обоих револьверов. Послышался вопль Геллы, а с камина упала убитая наповал сова, и ка минные часы остановились. Гелла, у которой одна рука была окро вавлена, тут же Ёцепилась в шерсть коту, а он ей в ответ в волосы, и они покатились клубком по полу.

– Оттащите от меня эту чертовку, – завыл кот.

Дерущихся разняли, Коровьев подул на простреленный палец Геллы, и тот зажил.

– Я не могу стрелять, когда под руку говорят! – кричал кот и ста рался приладить на место выдранный у него из спины порядочный клок шерсти.

– Держу пари, – тихо сказал Воланд Маргарите, – что проделал он эту штуку нарочно. Он очень порядочно стреляет.

Геллу с котом помирили, и в знак этого примирения они поцело вались. Достали карту, проверили. Ни одного очка не было затрону то. Этого не может быть!

Ужин, такой же веселый, пошел дальше. Свечи оплывали в кан делябрах, по комнате волнами ходило тепло от камина. Маргарита наелась, и чувство блаженства охватило ее. Она смотрела, как си не-серые кольца от сигары Азазелло уплывали в камин и как кот ло вил их на конец шпаги. Ей никуда не хотелось уходить, но было, по ее расчетам, поздно, судя по всему, часов около шести утра. Вос пользовавшись паузой, Маргарита обратилась к Воланду и робко сказала:

– Пожалуй, мне пора…

– Куда же вы спешите? – спросил Воланд, и Маргарита потупи лась, не будучи в силах вынести блеска глаза.

Остальные промолчали и сделали вид, что увлечены дымными кольцами.

– Да, пора, – смущаясь, повторила Маргарита и обернулась, как будто ища накидку или плащ. Ее нагота вдруг стала стеснять ее.

Воланд молча снял с кровати свой вытертый засаленный халат, а Коровьев закутал Маргариту.

– Благодарю вас, мессир, – чуть слышно сказала Маргарита, и черная тоска вдруг охватила ее. Она почувствовала себя обману той. Никакой награды, по-видимому, ей никто не собирался предла гать, никто ее и не удерживал. А между тем, ей ясно представилось, что идти ей некуда. Попросить, как советовал Азазелло? «Ни за что», – сказала она себе и вслух добавила:

– Всего хорошего, – а сама подумала: «Только бы выбраться, а там уж я дойду до реки и утоплюсь».

Мысль о том, что она придет домой и навсегда останется наедине со своим сном, показалась ей нелепой, больной, нестерпимой.

– Сядьте, – повелительно сказал Воланд.

Маргарита села.

– Что-нибудь хотите сказать на прощание? – спросил Воланд.

– Нет, ничего, мессир, – голос Маргариты прозвучал гордо, – впро чем, если я нужна еще, то я готова исполнить все, что надобно. – Чувст во полной опустошенности и скуки охватило ее. «Фу, как мерзко все».

– Вы совершенно правы! – гулко и грозно сказал Воланд. – Ни когда ни о чем не просите! Никогда и ничего и ни у кого. Сами пред ложат! Сами!

Потом он смягчил голос и продолжал:

– Мне хотелось испытать вас. Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Что вы хотите за то, что были нагой? Чего стоит ваше истерзанное поцелуями колено? Во что це ните созерцание моих клиентов и друзей? Говорите! Теперь уж без стеснений: предложил я!

Сердце замерло у Маргариты, она тяжело вздохнула.

– Вот шар, – Воланд указал на глобус, – в пределах его. А? Ну, сме лее! Будите свою фантазию. Одно присутствие при сцене с этим от петым негодяем бароном стоит того, чтобы человека наградили как следует. Да-с?

Дух перехватило у Маргариты, и она уже хотела выговорить за ветные, давно хранимые в душе слова, как вдруг остановилась, даже раскрыла рот, изменилась в лице.

Откуда-то перед мысленными глазами ее выплыло пьяное лицо Фриды и ее взор умученного вконец человека.

Маргарита замялась и сказала спотыкаясь:

– Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?..

– Потребовать, потребовать, многоуважаемая Маргарита Нико лаевна, – ответил Воланд, понимающе улыбаясь, – потребовать од ной вещи!

Маргарита заговорила:

– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка, – и вздохнула.

Кот послал Коровьеву неодобрительный взгляд, но, очевидно, помня накрученное ухо, не промолвил ни слова.

– Гм, – сказал Воланд и усмехнулся, – ввиду того, что возмож ность получения вами взятки от этой Фриды совершенно, конечно, исключена, остается обзавестись тряпками и заткнуть все щели в мо ей спальне!

– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита.

– Совершенно с вами согласен, мессир, – не выдержал кот, – именно тряпками! – Он с раздражением запустил лапу в торт и стал выковыривать из него апельсинные корки.

– О милосердии говорю, – объяснил Воланд, не спуская с Марга риты огненного глаза, – иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узкие щели. Вот я и говорю о тряпках!

– И я об этом же говорю! – сурово сказал кот и отклонился на всякий случай от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом кре ме лапами свои острые уши.

– Пошел вон! – сказал ему Воланд.

– Я еще кофе не пил, – ответил кот, – как же я уйду? Неужели, мессир, в предпраздничную ночь гостей за столом у нас разделят на два сорта? Одни – первой, а другие, как выражался этот печальный негодяй-буфетчик, второй свежести?

– Молчи! – сказал Воланд и обратился к Маргарите с вежливой улыбкой: – Позвольте спросить, вы, надо полагать, человек исклю чительной доброты? Высокоморальный человек?

– Нет! – с силой ответила Маргарита. – И так как я все-таки не настолько глупа, чтобы, разговаривая с вами, прибегать ко лжи, ска жу вам со всею откровенностью: я прошу у вас об этом потому, что, если Фриду не простят, я не буду иметь покоя всю жизнь. Я понимаю, что всех спасти нельзя, но я подала ей твердую надежду. Так уж вы шло. И я стану обманщицей.

– Ага, – сказал Воланд, – понимаю.

А кот, закрывшись лапой, что-то стал шептать Коровьеву.

– Так вы сделаете? – спросила неуверенно Маргарита.

– Ни в каком случае, – ответил Воланд.

Маргарита побледнела и отшатнулась.

– Я ни за что не сделаю, – продолжал Воланд, – а вы, если вам угодно, можете сделать сами. Пожалуйста.

– Но по-моему исполнится?

Азазелло вытаращил иронически кривой глаз на Маргариту, по крутил рыжей головой и тихо фыркнул.

– Да делайте же! Вот мучение, – воскликнул Воланд и повернул глобус, бок которого стал наливаться огнем.

– Фрида! – крикнул пронзительно кот.

Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая, без всяких признаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и про стерла руки к Маргарите. Та сказала:

– Прощают тебя. Платок больше подавать не будут.

Фрида испустила вопль, упала на пол и простерлась крестом пе ред Маргаритой. Воланд досадливо махнул рукой, и Фрида исчезла.

– Прощайте, благодарю вас, – твердо сказала Маргарита и под нялась, запахнув халат.

– По улице в таком виде идти нельзя. Сейчас дадим вам машину, – сказал Воланд сухо и затем добавил: – Поступок ваш обличает в вас патологически непрактичного человека. Пользоваться этим мы счи таем неудобным, поэтому Фрида не в счет. Говорите, что вы хотите?

– Драгоценное сокровище, Маргарита Николаевна! – задребез жал Коровьев. – На сей раз советую вам быть поблагоразумнее! А то фортуна может ускользнуть!

– Верните мне моего любовника, – сказала Маргарита и вдруг за плакала.

– Маргарита Николаевна! – запищал Коровьев в отчаянии.

– Нет, не могу! – возмущенно отозвался кот и выпил объемистую рюмку коньяка.

Занавеска на окне отодвинулась, и далеко на высоте открылась полная луна. От подоконника на пол упал зеленоватый платок ноч ного света. Сидящие, на лицах которых играл живой свет свечей, по вернули головы к лунному косому столбу. В нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером.

Он был в своем больничном одеянии, в халате, туфлях и черной шапочке. Небритое лицо его дергало гримасой, он пугливо косился на огни свечей.

Маргарита узнала его, всплеснула руками, подбежала и обняла. Она целовала его в лоб, в губы, прижималась к колючей щеке, и сле зы бежали по ее лицу.

Она произносила только одно слово:

– Ты… ты…

Мастер отстранил ее наконец и сказал глухо:

– Не плачь, Марго. Я тяжко болен.

Он ухватился за подоконник рукою, оскалился, всматриваясь в сидящих, и сказал:

– Мне страшно, Марго. У меня галлюцинация.

Маргарита подтащила его к стулу, усадила и, гладя плечи, шею, ли цо, зашептала:

– Ничего, ничего не бойся. Я с тобою. Не бойся ничего.

Коровьев ловко и незаметно подпихнул к Маргарите второй стул, и она опустилась на него, обняла пришедшего за шею, голову поло жила на плечо и так затихла, а мастер опустил голову и стал смот реть в землю больными угрюмыми глазами. Наступило молчание, и первый прервал его Воланд.

– Да, хорошо отделали человека, – проговорил он сквозь зубы и приказал Коровьеву: – Дай-ка, рыцарь, ему выпить.

Через секунду Маргарита дрожащим голосом просила мастера:

– Выпей, выпей… Нет, нет. Не бойся. Тебе помогут, за это я руча юсь. Сразу, сразу пей!

Больной взял стакан и выпил содержимое. Рука его дрогнула, и пустой стакан разбился у ее ног.

– К счастью! К счастью, милейшая Маргарита Николаевна! К счастью, – зашептал трескучий Коровьев.

Маргарита с ложечки кормила мастера икрой. Лицо его менялось по мере того, как он ел, порозовели скулы, и взор стал не так дик и беспокоен.

– Но это ты, Марго? – спросил он.

– Я! Я! – ответила Маргарита.

– Еще, – строго сказал Воланд.

Коровьев подал Воланду стакан, и Воланд бросил в него щепотку какого-то черного порошка. Больной выпил поданную ему жидкость и глянул живее и осмысленнее.

– Ну вот, это другое дело, – сказал Воланд, прищурившись, – те перь поговорим. Кто вы такой? – обратился он к пришедшему.

– Я теперь никто, – ответил оживающий больной, и улыбка ис кривила его рот.

– Откуда вы сейчас?

– Из дома скорби. Я – душевнобольной, – ответил пришелец.

Маргарита заплакала и проговорила сквозь слезы:

– Он – мастер, мастер, верьте мне! Вылечите его!

– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите? – спросил Воланд. – У ко го находитесь?

– Знаю, – ответил мастер, – соседом моим в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.

– Как же, как же. Я имел удовольствие встретиться с этим моло дым человеком на Патриарших прудах, – ответил Воланд, – и вы ве рите, что это действительно я?

– Верю, – сказал пришелец, – но, конечно, спокойнее мне было бы считать вас плодом галлюцинаций. Извините меня…

– Если спокойнее, то и считайте галлюцинацией, – вежливо от ветил Воланд.

– Нет, нет, – испуганно обратилась к мастеру Маргарита, – пе ред тобою мессир!

– Это неважно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! – встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:

– А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внима ние на мой профиль… – Кот хотел еще что-то сказать, но его попро сили замолчать, и он, ответив: – Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! – замолчал.

– Верно ли, что вы написали роман? – спросил Воланд.

– Да.

– О чем?

– Роман о Понтии Пилате.

Воланд откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодиро вал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.

– О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…

– К сожалению, не могу этого сделать, – ответил мастер, – я сжег его в печке…

– Этого нельзя сделать, простите, не верю, – снисходительно от ветил Воланд, – рукописи не горят. – И, обратившись к коту, велел ему: – Бегемот, дай-ка роман сюда!

Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он на толстой пачке рукописей, в нескольких экземплярах. Верхний экземпляр кот подал Воланду с поклоном.

Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слез:

– Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! – и, по вернувшись к Воланду: – Всесильный, всесильный повелитель!

Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манус крипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, ус тавился на мастера.

Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошел в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.

Коровьев выскочил из-под света свечей и темною тенью закрыл больного и зашептал:

– Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживет!.. Еще стаканчик… И я с вами за компанию…

И стаканчик подмигнул – блеснул в лунном свете, и помог стакан чик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.

– Ну, теперь все ясно, – сказал Воланд и постучал длинным паль цем, с черным камнем на нем, по рукописи.

– Совершенно ясно, – подтвердил кот, забыв свое обещание стать молчаливой галлюцинацией, – теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? – спросил он у молчащего Азазелло.

– Я говорю, – прогнусавил тот, – что тебя хорошо бы утопить.

– Будь милосерден, Азазелло, – смиренно сказал кот, – и н е на води моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный ма стер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе еще хуже, чем этой глупой Фриде? А?

– Молчание, молчание, – сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:

– Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите все, что вам нужно.

Маргарита поднялась и заговорила твердо, и глаза ее пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них все, чтобы ниче го не упустить.

– Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы за горелась лампа, как было.

Тут мастер засмеялся и сказал:

– Не слушайте ее, мессир. Там уже давно живет другой человек. И вообще нельзя сделать, чтобы все «как было»!

– Как-нибудь, как-нибудь, – тихо сказал Воланд и потом крик нул: – Азазелло!

И Азазелло очутился у плеча Воланда.

– Будь так добр, Азазелло, – попросил его Воланд.

Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умо исступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.

– Могарыч? – спросил Азазелло.

– А… Алоизий Могарыч, – дрожа, ответил гражданин.

– Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволю ция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? – спросил Азазелло скороговоркой.

Гражданин посинел и залился слезами раскаяния.

Маргарита вдруг, как кошка, кинулась к гражданину и, завывая и шипя:

– А! Я – ведьма! – вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.

Произошло смятение.

– Что ты делаешь! – кричал мастер страдальчески. – Ты покры ваешь себя позором!

– Протестую, это не позор! – орал кот. Маргариту оттащил Коровьев.

– Я ванну пристроил, – стуча зубами, нес исцарапанный Мога рыч какую-то околесицу, – и побелил… один купорос…

– Владивосток, – сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумаж ку с адресом, – Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты.

– Пальто? А пальто?! – вскричал Могарыч.

– Пальто и брюки в чемодане, – объяснил расторопный Азазел ло, – остальное малой скоростью уже пошло. Вон!

Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу. Мастер вытаращил глаза, прошептал:

– Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы… – сбился он, не зная, как обра титься к коту, на «ты» или на «вы», – вы – тот самый кот, что сади лись в трамвай?

– Я, – подтвердил кот и добавил: – Приятно слышать, что вы об ращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».

– Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, – нерешитель но ответил мастер.

– Что же еще, Маргарита Николаевна? – осведомился Воланд у Маргариты.

– Вернуть его роман и… – Маргарита подбежала к Воланду, при пала к его коленям и зашептала: -…верните ему рассудок…

– Ну, это само собой, – шепотом ответил Воланд, а вслух ска зал: – И все?

– Все, – подтвердила Маргарита, розовея от радости.

– Позвольте мне сказать, – вступил в беседу мастер, – я дол жен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кро ме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Марга рита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?

– И уйду, если только ты меня не прогонишь, – сказала Маргарита.

– Безумие! Безумие, – продолжал мастер, – отговорите ее.

– Нет, не будем отговаривать, – покосившись на мастера, отве тил Воланд, – это не входило в условие. А вот насчет чисто техниче ской стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!

Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил ее мастеру со словами:

– Документ!

Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кар мана бумаги и даже большие прошнурованные книги.

– Ваша история болезни…

Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смот ри, смотри…»

– …прописка в клинике…

– Раз, и в камин! – затрещал Коровьев. – И готово! Ведь раз нет документа – и человека нет? Не правда ли?

Бумаги охватило пламя.

– А это домовая книга, – пояснил Коровьев, – видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…

Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.

– Нету Могарыча, – сладко сказал Коровьев, – что Могарыч? Ка кой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.

Тут прошнурованная книга исчезла.

– Она уже в столе у застройщика, – объяснил Коровьев. – И все в порядочке.

– Да, – говорил мастер, ошеломленно вертя головой, – конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…

– Больше я не смею беспокоить вас ничем, – начала Маргари та, – позвольте вас покинуть… Который час?

– Полночь, пять минут первого, – ответил Коровьев.

– Как? – вскричала Маргарита. – Но ведь бал шел три часа…

– Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шел! Ах, до чего все это условно, ах, как условно! – эти слова, конеч но, принадлежали Коровьеву.

Появился портфель, в него погрузили роман, кроме того, Коро вьев вручил Маргарите книжечку сберкассы, сказав:

– Девять тысяч ваши, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо! Мы не заримся на чужое.

– У меня пусть лапы отсохнут, если к чужому прикоснусь, – под твердил и кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него роман.

– Все это хорошо, – заметил Воланд, – но, Маргарита Николаев на, куда прикажете девать вашу свиту? Я лично в ней не нуждаюсь.

И тут дверь открылась, и вошли в спальню взволнованная и голая Наташа, а за нею грустный, не проспавшийся после бала Николай Иванович.

Увидев мастера, Наташа обрадовалась, закивала ему головой, а Маргариту крепко расцеловала.

– Вот, Наташенька, – сказала Маргарита, – я буду жить с ма стером теперь, а вы поезжайте домой. Вы хотели выйти замуж за инженера или техника. Желаю вам счастья. Вот вам тысяча рублей.

– Не пойду я ни за какого инженера, Маргарита Николаевна, – ответила Наташа, не принимая денег, – я после такого бала за инже нера не пойду. У вас буду работать. Вы уж не гоните.

– Хорошо. Сейчас вместе и поедем, – сказала Маргарита Нико лаевна и попросила Воланда, указывая на Николая Ивановича, – а этого гражданина я прошу отпустить с миром. Он случайно попал в это дело.

– То есть с удовольствием отпущу, – сказал Воланд, – с особен ным. Настолько он здесь лишний.

– Я очень прошу выдать мне удостоверение, – заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович, – о том, где я провел упомянутую ночь.

– На какой предмет? – сурово спросил кот.

– На предмет представления милиции и супруге, – объяснил Ни колай Иванович.

– Удостоверений мы не даем, – кот насупился, – но для вас сдела ем исключение.

И тут появилась пишущая машинка, Гелла села за нее, а кот про диктовал:

– Сим удостоверяется, что предъявитель сего Николай Ивано вич Филармонов провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен в качестве перевозочного средства, в скобках – боров, ведьмы Наташи. Подпись – Бегемот.

– А число? – пискнул Николай Иванович.

– Чисел не ставим, с числом бумага станет недействитель ной, – отозвался кот, подписал бумагу, вынул откуда-то печать, по дышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил ее Ни колаю Ивановичу. И тот немедля исчез, и опять стукнула передняя дверь.

В ту же минуту еще одна голова просунулась в дверь.

– Это еще кто? – спросил, заслоняясь от свечей, Воланд.

Варенуха всунулся в комнату, стал на колени, вздохнул и тихо ска зал:

– Поплавского до смерти я напугал с Геллой… Вампиром быть не могу, отпустите…

– Какой такой вампир? Я его даже не знаю… Какой Поплавский? Что это еще за чепуха?

– Не извольте беспокоиться, мессир, – сказал Азазелло и обра тился к Варенухе:

– Хамить не надо по телефону, ябедничать не надо, слушаться на до, лгать не надо.

Варенуха просветлел лицом и вдруг исчез, и опять-таки стукнула парадная дверь.

Тогда, управившись наконец со всеми делами, подняли мастера со стула, где он сидел безучастно, накинули на него плащ. Наташа, тоже уже одетая в плащ, взяла чемодан, стали прощаться, выходить и вы шли в соседнюю темную комнату. Но тут раздался голос Воланда:

– Вернитесь ко мне, мастер и Маргарита, а остальные подожди те там.

И вот перед Воландом, по-прежнему сидящим на кровати, оказа лись оба, которых он позвал.

Маргарита стояла, уставив на Воланда блестящие, играющие от радости глаза, а мастер – утомленный и потрясенный всем виден ным и пережитым, с глазами потухшими, но не безумными. И те перь, в шапочке, закутанный в плащ, он казался еще худее, чем был, и нос его заостренный еще более как-то заострился на покрытом черной щетиной лице.

– Маргарита! – сказал Воланд. Маргарита шевельнулась.

– Маргарита! – повторил Воланд. – Вы довольны тем, что полу чили?

– Довольна и ничего больше не хочу! – ответила Маргарита твердо.

Воланд приказал ей:

– Выйдите на минуту и оставьте меня с ним наедине.

Когда Маргарита, тихо ступая туфлями из лепестков, ушла, Во ланд спросил:

– Ну, а вы?

Мастер ответил глухо:

– А мне ничего и не надо больше, кроме нее.

– Позвольте, – возразил Воланд, – так нельзя. А мечтания, вдох новение? Великие планы? Новые работы?

Мастер ответил так:

– Никаких мечтаний у меня нет, как нет и планов. Я ничего не ищу больше от этой жизни, и ничто меня в ней не интересует. Я ее презираю. Она права, – он кивнул на Маргариту, – мне нужно уйти в подвал. Мне скучно на улице, они меня сломали, я хочу7 в подвал.

– А чем же вы будете жить? Ведь вы будете нищенствовать?

– Охотно, – ответил мастер.

– Хорошо. Теперь я вас попрошу выйти, а она пусть войдет ко мне.

И Маргарита была теперь наедине с Воландом.

– Иногда лучший способ погубить человека – это предоставить ему самому выбрать судьбу, – начал Воланд, – вам предоставлялись широкие возможности, Маргарита Николаевна! Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в под вал в намерении его там убаюкать?

Маргарита испугалась и заговорила горячо:

– Я все сделала так, как хочет он… Я шепнула ему все самое со блазнительное… и он отказался…

– Слепая женщина! – сурово сказал Воланд. – Я прекрасно знаю то, о чем вы шептали ему. Но это не самое соблазнительное. Ну, во всяком случае, что сделано, то сделано. Претензий вы ко мне не имеете?

– О, что вы! Что вы!

– Так возьмите же это на память, – и Воланд подал Маргарите два темных платиновых кольца – мужское и женское.

– Прощайте, – тихо шепнула Маргарита.

– До свидания, – ответил Воланд, и Маргарита вышла.

В передней провожали все, кроме Воланда. На площадку вышли Маргарита и мастер, Наташа с чемоданом и Азазелло.

Маргарита сделала знак Азазелло глазами – «там, мол, агент»… Азазелло мрачно усмехнулся и кивнул – «ладно, мол».

Шелковые плащи зашумели, компания тронулась вниз. Тут Аза зелло дунул в воздух, и, когда проходили мимо окна на следующей площадке лестницы, Маргарита увидела, что человека в сапогах там нету.

Тут что-то стукнуло по полу, никто не обратил на это внимания, спустились к выходной двери, возле которой опять-таки никого не оказалось. У крыльца стояла темная закрытая машина с потушенны ми фарами. Стали садиться в нее, и тут Наташа горестно вскрикнула:

– Ай! Коробочку потерял а…

– Подождите минутку, – сказал Азазелло и вышел обратно в па радное.

Дело же было так: за некоторое время до выхода Маргариты из квартиры, находящейся под квартирой Воланда, вышла на лестни цу сухонькая женщина с бидоном и сумкой в руках. Это была та са мая Аннушка, что пролила в среду постное масло. Чем вообще зани малась эта женщина, мы не знаем. Известно о ней было, что видеть ее можно было, и всегда почему-то с бидоном, то на рынке, то в нефтелавке, то под воротами дома, то на лестнице, то в кухне квартиры № 48.

Кроме того, было известно, что где бы ни появлялась Аннушка, тотчас начинался скандал, а кроме этого еще, что вставала она уди вительно рано, когда многие только ложились, часа в два утра.

А на сей раз что-то подняло ее совсем уже ни свет ни заря – в на чале первого.

Высунув нос из-за двери, Аннушка затем высунулась и вся цели ком, дверь за собою закрыла и уж собиралась тронуться куда-то, как наверху грохнула дверь, кто-то покатился вниз по лестнице и нале тел на Аннушку так, что она ударилась головой об стенку.

– Куда ж тебя черт несет в одних подштанниках? – завизжала Ан нушка.

Человек в одном белье, с чемоданом в руках и в кепке, с закрыты ми глазами ответил ей сонным диким голосом:

– Во Владивосток! – шарахнулся дальше и вдруг вылетел в откры тое окно во двор.

Аннушка ахнула, подбежала к окну, легла животом на подоконник и стала глядеть вниз, ожидая увидеть на асфальте двора чемодан и насмерть разбившегося человека.

Но ровно ничего на асфальте, освещенном дворовым фонарем и высоко плавающей луной, не было. Оставалось предположить только одно, что неодетая и спящая личность улетела, как птица, не оставив по себе никакого следа.

Аннушка покрестилась, поахала. К чести ее надо сказать, что лю бознательностью она отличалась очень большой. Свою экскурсию она решила отложить и подождать, не будет ли еще каких чудес.

Первым долгом она поднялась к двери проклятой квартиры

№ 50, припала ухом к ней и долго слушала. Несколько минут ничего не было слышно, а затем в квартире за дверями что-то стукнуло. Ан нушка кинулась вниз и притаилась возле своей двери.

Сверху сбежал человек в пенсне, как показалось Аннушке, с не сколько поросячьим лицом и, подобно предыдущей личности, упорхнул в окно.

Это становилось так занятно, что Аннушка, конечно, забыла про свою основную цель и осталась на лестнице, сама с собою разговари вая, руками размахивая и крестясь.

Третий без портфеля, в толстовке вылетел через несколько ми нут. А еще через некоторое время сверху вышла целая компания. Ан нушка ткнула ключ в скважину, нырнула в свою квартиру, но дверь не закрыла плотно, а оставила щель, в которой и замерцал ее исступ ленный глаз.

Какой-то больной не больной, а странный, бледный, обросший, в черной рясе, что ли? Плохо видно. А его ведет дамочка, извините, голая, только плащ накинут, и вторая такая же, только с чемоданом, и еще иностранец без шляпы с белой грудью. Все эти в окно не кида лись, а прошли вниз, как люди ходят.

Прошумели их плащи.

«Ай да квартирка! Ай да квартирка!» – думала Аннушка, и тут чтото упало, звякнуло. Аннушка выскользнула, как змея, из-за двери, би дон поставила к стенке, пала животом на площадку и стала шарить по полу.

Через несколько мгновений в руках у нее была тяжелая металли ческая коробочка. Аннушка кинулась поближе к окну, к луне.

– Золото! Ах, батюшки, золото!

Коробочка исчезла за пазухой, Аннушка бросилась к бидону, тут же соображая, как лучше сделать, вернуться ли в квартиру, никуда не ходить и… знать ничего не знаю… или идти по своему делу и то же са мое – знать ничего не знаю…

Но ни так, ни этак ей сделать не удалось. Лишь только она ухвати лась за ручку бидона, перед нею вырос тот самый с белой грудью, шут его знает как бесшумно надвинувшийся снизу.

Аннушка искусно сделала каменное лицо, подняла бидон, захлоп нула дверь и собиралась тронуться вниз.

– Давай коробочку, – вяло сказал белогрудый, и Аннушке поме рещился в лестничной полутьме клык.

– Какую такую коробочку? Никакой коробочки я не знаю, – ис кусно ответила Аннушка.

Белогрудый твердыми, как поручни автобуса, и столь же холод ными пальцами сжал Аннушкино горло, прекратив совершенно до ступ воздуха в ее грудь. Бидон упал на пол.

Подержав несколько секунд Аннушку в таком положении, разбой ник снял пальцы с ее шеи.

Хлебнув воздуху, Аннушка улыбнулась.

– Ах, коробочку? – заговорила она. – Сию минуту. Ваша коробоч ка? Смотрю, лежит! Я думала, она не ваша.

Получив коробочку, иностранец расшаркался, крепко пожал Аннушкину руку и горячо поблагодарил ее в таких выражениях:

– Я вам очень благодарен, мадам. Мне эта коробочка дорога как память, – он говорил с сильнейшим акцентом, – и позвольте мне вручить вам двести рублей, – и он вручил Аннушке пачку бума жек.

Отчаянно улыбаясь, Аннушка вскрикнула:

– Ах, покорнейше благодарю! Мерси!

И тут белогрудый в один мах проскользнул через целый марш вниз, но прежде чем смыться окончательно, крикнул снизу, но без акцента:

– Ты, старая ведьма, если когда-нибудь еще поднимешь чужую вещь, в милицию ее сдавай, а за пазухой не прячь!

Чувствуя в голове звон и суматоху от всех происшествий на лест нице, Аннушка продолжала выкрикивать: «Ах, мерси! Мерси!», а Азазелло уж давно не было.

Не было и машины во дворе. Она, светя фарами, летела по Садо вому кольцу.

А через час в подвальной квартире в переулке на Арбате, в пер вой комнате, где все было по-прежнему, как будто никогда Могарыч и не бывал тут, спал тяжелым сном называющий себя мастером че ловек.

В комнатенке, которую ухитрился выгородить помимо ванной комнаты Могарыч, сидела бессонная Наташа и глядела, не отрыва ясь, на золотые футляр и коробочку, на золотой перстенек, который подарил ей повар, восхищенный ее красотой, на груду золотых мо нет, которыми наградили ее дамы, бегавшие умываться в ванную во время бала. Искры прыгали в глазах у Наташи, в воображении плава ли ослепляющие манерами и костюмами фрачники, стенами стояли молочные розы, музыка ревела в ушах.

Так и сидела Наташа, так и заснула, и рыжеватые ее волосы упали на золотые монеты, а пальцы даже во сне сжимали коробочку и футляр.

Во сне она летела верхом на борове над московскими огнями. В большой же комнате в это время Маргарита сидела над рукописью романа.

Когда послышалось ровное дыхание заснувшего мастера и Ната ша затихла в своей каморке, Маргарита Николаевна открыла чемо дан и взялась за экземпляр.

Она перелистала рукопись и нашла то место, которое ее мучило полтора года, на котором прервалась ее жизнь.

Маргарита пошевелила вспухшими обветренными губами и про шептала:

– Гроза гнула и ломала гранатовые деревья, трепала розовые кусты…