В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построен ного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.

Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохши мися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпа ги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.

Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчали вая, смотрящая на радугу.

Раздался голос Воланда:

– Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара – Коровьев и Бегемот?..

Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотре лась вдаль, ответила почтительно:

– Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.

И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.

От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в са же, а кепка наполовину обгорела.

– Салют, сир! – прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на тер расу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:

– Сир, мне сейчас по морде дали!

Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:

– Это бывает…

– Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы, – Беге мот ткнул лапой в сторону Геллы, – а нетрудно догадаться, что имен но у нее самое дорогое, – впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия – меня за мароде ра приняли.

– Судя по принесенным тобою предметам… – заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.

– Верите ли, мессир… – начал задушевным голосом Бегемот.

– Нет, не верю, – коротко ответил Воланд.

– Мессир, клянусь, я делал героические попытки… – кричал Беге мот, – спасти все, что было можно… И вот все, что удалось отстоять!

– Что горело-то? – спросил Воланд.

– Грибоедов! – ответил Бегемот и всхлипнул.

– Прекрати этот плач, – спокойно посоветовал Воланд, – и луч ше скажи, отчего это он загорелся?

Бегемот развел руками, возвел глаза к небу, так что на опаленной черной роже сверкнули белые белки, и вскричал:

– Не постигаю! Сидели, мирно закусывали… Вдруг трах, трах… трах… выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьевым кинулись бе жать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева… Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись…

– А, вы вернулись? – сказал Воланд. – Ну, конечно, здание сгоре ло дотла.

– Дотла, – подтвердил Коровьев, – то есть буквально, мессир, дотла. Одни головешки.

– Я первым долгом кинулся в зал… – рассказывал Бегемот. – Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один чело век врывается и кричит: «Мародер!», и, не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его, как ваша фамилия? Из любопытства! Но тут на нем задымилась гимнастерка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.

– Коровьев что делал в это время? – спросил Воланд.

– Я помогал пожарным, мессир! – ответил Коровьев.

– Ах, так, так. Больше можете ничего не рассказывать, – сказал Воланд.

Тут в воздухе послышался шум, как от крыльев, прекратился вне запно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откудато Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще.

Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.

– Ну что же, – спросил Воланд у мастера, – вы все еще продолжа ете считать меня гипнотизером, а себя жертвой галлюцинаций?

– О нет, – ответил мастер.

– Так в путь! – негромко сказал Воланд.

И тогда черные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.

Воланд вскочил первый.

Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде…

Семь черных лошадей взвились в воздух и понеслись над крыша ми города, которые заструились и понеслись назад.

Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвет волос, не слепит их.

Кони стояли на холме Воробьевых гор. У ног лежала река, за ре кой пряничные башни монастыря, а дальше бесконечный, невероят ный город, скопление кирпичных глыб, без конца без краю, испещ ренных ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидя щего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.

– Хотите взглянуть в последний раз? – спросил Воланд у мастера.

– Да, да, непременно, – ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгно вение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово «навсег да»… Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно – предчувствием вечного покоя.

Небо было чисто, радуга исчезла.

В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожи далась его в молчании.

Прервано оно было Бегемотом, как раз тогда, когда мастер повер нулся от обрыва и пошел к всадникам.

– Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой, – обратился Бе гемот к Воланду.

– Ты можешь испугать даму, – ответил Воланд, – и кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.

– Пошутить немного, пошутить.

– Нет, нет, – отозвалась Маргарита, – пусть он свистнет… Меня ох ватила грусть перед дальней дорогой. Слезы подступают к глазам…

Бегемот оживился, слез с коня, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах, конь ее поднялся на ды бы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетели вороны и воробьи, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, шедшем мимо пристани, снесло у пассажиров кепки и шля пы в воду.

Бегемот горделиво поглядел вокруг.

– Свистнуто, не скрою, – снисходительно заметил Коровьев, – действительно, но, если строго говорить, свистнуто средне!

– Я ведь не регент, – обиженно ответил Бегемот и подмигнул Маргарите.

– А дай-кось я попробую, – сказал Коровьев и вдруг вытянулся вверх, как резинка, из пальцев устроил какую-то хитрую фигуру, су нул ее в рот, завился, как винт, и, внезапно раскрутившись, свистнул.

Свиста этого Маргарита не услыхала, но она его увидела, в то вре мя как ее с горячим конем бросило в сторону.

С корнем вырвало крайнее дерево в роще, ближайшее к Коровьеву. Земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт бе рега вместе с пристанью и ресторанчиком высадило в реку. Она вскипела, взметнулась, и ее выплеснул на противоположный берег, на траву речной трамвай с невредимыми пассажирами.

К ногам коня Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку. И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:

– Пора! – И резкий свист и хохот Бегемота.

Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как ее конь грызет мунд штук и тянет его. Она неслась в бешеном карьере рядом с мастером, шпорящим жеребца, с одной стороны, и Воландом – с другой. Плащ того несло над головами кавалькады, закрывая небосвод.

Маргарита на скаку обернулась и увидела, как город уходит в зем лю, одеваясь в туман и дым.