Одинокая ранняя муха, толстая и синяя, ворвалась в открытую фор точку и загудела в комнате.

Она разбудила поэта, который спал четырнадцать часов. Он про снулся, провел рукой по лицу и испугался того, что оно обрито. Ис пугался того, что находится на прежнем месте, вспомнил предыду щую ночь, и безумие едва не овладело им.

Но его спасла Маргарита. В драном шелковом халате, надетом на голое тело, она сидела у ложа поэта и, не сводя глаз, смотрела на из мятое лицо и воспаленные глаза. Она заговорила первая.

– Я вижу, что ты хочешь испугаться? Не делай этого, я запрещаю тебе, – тут она подняла палец многозначительно.

– Но что же происходит? – спросил поэт и вцепился рукой в про стыню. – Я сумасшедший!

– Ты не сумасшедший, – обольстительно улыбаясь, ответила Маргарита, – ты нормален…

– Но что же это?..

– Это, – и Маргарита наклонилась к поэту, – это высшая и страш ная сила, и она появилась в Москве…

– Это бред… – начал говорить поэт и заплакал. Маргарита по бледнела, лицо ее исказилось и постарело…

– Перестань, перестань.

– Я, – произнес поэт, всхлипнув в последний раз, – больше не бу ду. Это слабость. – Он вытер глаза простыней.

Муха перестала гудеть, куда-то завалилась за шкаф, и в то же время стукнули шаги на кирпичной дорожке и отчетливые ноги появились в окошке. Некто присел на корточки, отчего в мутном стекле, заслонив свет, появился довольно упитанный зад и коле ни. Некто пытался заглянуть в жилье. Поэт задрожал, но пришел в себя и затих.

– Богохульский! – сказал взволнованно голос с корточек, и не кто сделал попытку всунуть голову в форточку.

– Вот, пожалуйста! – шепнул злобно и горько поэт.

Маргарита подошла к окошку и сурово спросила сующегося в ок но человека:

– Чего тебе надо?

Голова изумилась.

– Богохульский дома?

– Никакого Богохульского здесь нет, – ответила грубым голосом Маргарита.

– Как это так нету, – растерянно спросили в форточке, – куда же он девался?

– Его Гепеу арестовало, – ответила строго Маргарита и прибави ла: – А твоя фамилия как?

Сидящий за окном не ответил, как его фамилия, в комнате сразу посветлело, сапоги мелькнули в следующем окне, и стукнула калитка.

– Вот и все, – сказала Маргарита и повернулась к поэту.

– Нет, не все, – отозвался поэт, – через день, не позже, меня схватят. Кончу я жизнь свою в сумасшедшем доме или в тюрьме. И если сию минуту я не забудусь, у меня лопнет голова.

Он поник головой.

Маргарита прижалась к нему и заговорила нежно.

– Ты ни о чем не думай. Дело, видишь ли, в том, что в городе ку терьма. И пожары.

– Пожары?

– Пожары. Я подозреваю, что это они подожгли Москву. Так что им совершенно не до тебя.

– Я хочу есть.

Маргарита обрадовалась, стащила за руку поэта с кровати, наки нула ему на плечи ветхий халат и указала на раскрытую дверь. Поэт, еще шатаясь, побрел в соседнюю комнатушку.

Шторы на окошках были откинуты, в них сочился последний май ский свет. В форточки тянуло гниловатым беспокойным запахом прошлогодних опавших листьев с примесью чуть уловимой гари.

Стол был накрыт. Пар поднимался от вареного картофеля. Блес тели серебряные кильки в продолговатой тарелке с цветочками.

– Ты решительно ни о чем не думай, а выпей водки, – заговорила Маргарита, усаживая любовника в алое кресло. Поэт протянул руку к темной серебряной стопке. Маргарита своей белой рукой поднес ла ему кильку. Поэт глотнул воду жизни, и тотчас тепло распростра нилось по животу поэта.