Высоко приподнятая над партером сцена «Кабаре» была освещена прожекторами так ярко, что казалось, будто на ней солнечный день.

И на эту сцену маленький человек в дырявом котелке, с грушевид ным малиновым носом, в клетчатых штанишках и лакированных бо тинках, выехал на двухколесном велосипеде. Выкатившись, он издал победный крик, отчего его велосипед поднялся на дыбы. Проехав шись на заднем колесе, человечек перевернулся кверху ногами, на ходу отвинтил заднее колесо и поехал на одном переднем, вертя педали руками. Громадный зал «Кабаре» рассмеялся, и аплодисмент прокатился сверху вниз.

Тут под звуки меланхолического вальса из кулисы выехала тол стая блондинка в юбочке, усеянной звездами, на сиденье на конце высочайшей тонкой мачты, под которой имелось только одно ма ленькое колесо. И блондинка заездила по сцене. Встречаясь с ней, человечек издавал приветственные крики и ногой снимал котелок. Затем выехал молодой человек с необыкновенно развитыми муску лами под красным трико и тоже на высокой мачте и тоже заездил по сцене, но не сидя в сиденье, а стоя в нем на руках. И, наконец, малют ка со старческим лицом, на крошечной двуколеске, и зашнырял де ловито между взрослыми, вызывая раскаты смеха и хлопки.

В заключение вся компания под тревожную дробь барабана под катилась к самому краю сцены, и в первых рядах испуганно шарахнулись, потому что публике показалось, что компания со своими маши нами грохнется в оркестр. Но велосипедисты остановились как раз тогда, когда колеса уже должны были соскользнуть на головы джазбандистам, и с громким воплем соскочили с машин, причем блон динка послала воздушный поцелуй публике. Грохот нескольких ты сяч рук потряс здание до купола, занавес пошел и скрыл велосипеди стов, зеленые огни в проходах угасли, меж трапециями, как солнца, вспыхнули белые шары. Наступил антракт.

Единственным человеком, которого ни в какой мере не интересо вали подвиги велосипедной семьи Рибби, выписанной из Вены, был Григорий Максимович Римский.

Григорий Максимович сидел у себя в кабинете, и если бы кто-ли бо увидел его в этот момент, поразился бы до глубины души. Никто в Москве никогда не видел Римского расстроенным, а сейчас на Гри гории Максимовиче буквально не было лица.

Дело в том, что не только Степа не дал больше ничего знать о се бе и не явился, но пропал и совершенно бесследно Варенуха.

Что думал о Степе Римский, мы не знаем, но известно, что он думал о Варенухе, и, увы, это было до того неприятно, что Рим ский сидел бледный и одинокий и по лицу его проходила то и дело судорога.

Когда человек уходит и пропадает, не трудно догадаться, что слу чилось с ним, и Римский, кусая тонкие губы, бормотал только одно: «Но за что?»

Ему почему-то до ужаса не хотелось звонить по поводу Варенухи, но он все-таки принудил себя и снял трубку. Однако оказалось, что телефон испортился. Вызванный звонком курьер доложил, что ис портились все телефоны в «Кабаре». Это, казалось бы, совершенно неудивительное событие почему-то окончательно потрясло Римско го, и в глазах у него появилось выражение затравленности.

Когда до слуха финдиректора глухо донесся финальный марш ве лосипедистов, вошел курьер и доложил, что «они прибыли».

Замдиректора почему-то передернуло, и он пошел за кулисы, что бы принять гастролера.

В уборную, где поместили иностранного артиста, под разными предлогами заглядывали разные лица. В душном коридоре, где уже начали трещать сигнальные звонки, шныряли фокусники в халатах с веерами, конькобежец в белой вязанке, прошел какой-то бледный в смокинге, бритый, мелькали пожарные.

Прибывшая знаменитость поразила всех, во-первых, своим неви данным по покрою и добротности материала фраком, во-вторых, тем, что был в черной маске, и, в-третьих, своими спутниками. Их было двое: один длинный, тонкий, в клетчатых брючонках и в треснувшем пенсне. Короче говоря, тот самый Коровьев, кото рого в одну секунду узнал бы товарищ Босой, но товарищ Босой, к сожалению, в «Кабаре» быть никак не мог в это время. И второй был неимоверных размеров черный кот, который как вошел, так и сел непринужденно на диван, щурясь на ослепительные огни гри мировальных лампионов.

В уборной толкалось много народу; был маленький помощник ре жиссера в кургузом пиджачке, чревовещательница, пришедшая под тем предлогом, что ей нужно взять пудру, курьер и еще кто-то.

Римский с большим принуждением пожал руку магу, а длинный и развязный и сам поздоровался с Римским, отрекомендовавшись так: «Ихний помощник».

Римский очень принужденно осведомился у артиста о том, где его аппаратура, и получил глухой ответ сквозь маску:

– Мы работаем без аппаратуры…

– Наша аппаратура, товарищ драгоценный, – ввязался тут же клетчатый помощник, – вот она. П р и нас! Эйн, цвей, дрей! – И тут наглец, повертев узловатыми пальцами перед глазами от шатнувшегося Римского, вытащил внезапно из-за уха кота собст венные золотые Римского часы, которые были у него до этого в кармане под застегнутым пиджаком, с продетой в петлю цепоч кой.

Кругом ахнули, и заглядывавший в дверь портной крякнул.

Тут затрещал последний сигнал, и под треск этот кот отмочил штуку, которая была почище номера с часами. Именно, он прыг нул на подзеркальный стол, лапой снял пробку с графина, налил воды в стакан и выпил ее, после чего пробку водрузил на место. Тут даже никто не ахнул, а только рты раскрыли, и в дверях кто-то шепнул:

– Ай! Класс!

Через минуту шары в зале погасли, загорелись зеленые надписи «выход», и в освещенной щели голубой завесы предстал толстый, ве селый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. Видно было, что публика в партере, узнав в вышедшем известного конфе рансье Чембукчи, нахмурилась.

– Итак, граждане, – заговорил Чембукчи, улыбаясь, – сейчас пе ред вами выступит знаменитый иностранный маг герр Воланд. Ну, мы-то с вами понимаем, – хитро подмигнув публике, продолжал Чембукчи, – что никакой белой магии на самом деле в природе не су ществует. Просто мосье Воланд в высокой степени владеет техни кой фокуса. Ну а тут двух мнений быть не может! Мы все, начиная от любого уважаемого посетителя галерки и вплоть до почтеннейшего Аркадия Аполлоновича, – и здесь Чембукчи послал ручкой привет в ложу, где сидел с тремя дамами заведующий акустикой московских капитальных театров Аркадий Аполлонович Семплеяров, – все, как один, за овладение техникой и против всякой магии! Итак, попро сим мистера Воланда!

Произнеся всю эту ахинею, Чембукчи отступил на шаг, сцепил обе ладони и стал махать ими в прорез занавеса, каковой и разошел ся в обе стороны. Публике выход Воланда с его помощниками очень понравился. Замаскированного великана, клетчатого помощника и кота встретили аплодисментами.

Коровьев раскланялся с публикой, а Воланд не шевельнулся.

– Кресло мне, – негромко сказал Воланд, и в ту же минуту неизве стно каким образом на сцене появилось кресло.

Слышно было, как вздохнула публика, а затем наступила тишина.

Дальнейшее поведение артистов поразило публику еще более, чем появление кресла из воздуха.

Развалившись на полинявшей подушке, знаменитый артист не спешил ничего показывать, а оглядывал публику, машинально покру чивая ухо черного кота, приютившегося на ручке кресла.

Наконец послышались слова Воланда:

– Скажи мне, рыцарь, – очень негромко осведомился он у клет чатого гаера, который стоял, развязно опершись на спинку крес ла, – это и есть московское народонаселение?

– Точно так, – почтительно ответил клетчатый циркач.

– Так… так… так… – загадочно протянул Воланд, – я, надо при знаться, давненько не видел москвичей… Надо сказать, что внешне они сильно изменились, как и сам город… Появились эти… трамваи, автомобили…

Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к маги ческим фокусам.

Между кулисами мелькнуло бледное лицо Римского среди лиц ар тистов.

На физиономии у Чембукчи, приютившегося сбоку одного зана веса, мелькнуло выражение некоторого недоумения, и он чуть-чуть приподнял бровь. Воспользовавшись паузой, он вступил со словами:

– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, ко торая значительно выросла в техническом отношении, а равно так же и москвичами, – приятно улыбаясь, проговорил Чембукчи, про фессионально потирая руки.

Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферан сье.

– Разве я выразил восхищение? – спросил артист у клетчатого.

– Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – доло жил клетчатый помощник.

– Так… что же он говорит?

– А он просто соврал, – звучно сказал клетчатый и, повернув шись к Чембукчи, прибавил:

– Поздравляю вас, соврамши!

На галерее рассмеялись, а Чембукчи вздрогнул и выпучил глаза.

– Но меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, теле фоны и… прочая…

– Мерзость! – подсказал клетчатый угодливо.

– Совершенно верно, благодарю, – отозвался артист, – сколько более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне, э?

– Важнейший вопрос, мессир, – озабоченно отозвался клетча тый.

В кулисах стали переглядываться, пожимать плечами, но, как бы отгадав тревогу за кулисами, артист сказал снисходительно:

– Ну, мы заговорились, однако, дорогой Фагот, а публика ждет от нас чудес белой магии. Покажи им что-нибудь простенькое.

Тут зал шевельнулся, и пять тысяч глаз сосредоточились на клет чатом. А тот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:

– Три, четыре!..

Тотчас поймал из воздуха атласную колоду карт, стасовал ее и лен той пустил через сцену.

Кот немедленно поймал колоду, в свою очередь стасовал ее, со скочил с кресла, встал на задние лапы и обратно выпустил ее к клет чатому. Атласная лента фыркнула, клетчатый раскрыл рот, как пте нец, и всю ее, карту за картой, заглотал.

Даже аплодисмента не было, настолько кот поразил публику.

– Класс! – воскликнули за кулисами.

А Фагот указал пальцем в партер и сказал:

– Колода эта таперича, уважаемые граждане, в седьмом ряду, ме сто семнадцатое, в кармане.

В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, пунцовый от смущения, извлек из кармана колоду и застенчиво тыкал ею в воз дух, не зная, куда ее девать.

– Пусть она останется у вас на память, гражданин Парчевский, – козлиным голосом прокричал Фагот, – вы не зря говорили вчера, что без покера жизнь в Москве несносна.

Тот, фамилия которого действительно была Парчевский, вытара щил глаза и колоду положил на колени.

– Стара штука! – раздался голос с галерки. – Они уговорились!

– Вы полагаете? – отозвался Фагот. – В таком случае она у вас в кармане!

На галерке произошло движение, послышался радостный голос:

– Червонцы!

Головы поднялись кверху. Какой-то смятенный гражданин на га лерке обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом, с надписью «Одна тысяча рублей». Соседи навалились на него, а он начал ковырять пачку пальцем, стараясь дознаться, насто ящие это червонцы или какие-нибудь волшебные.

– Истинный бог, червонцы! – заорали на галерке.

– Сыграйте со мной в такую колоду! – весело попросил женский голос в ложе.

– Авек плезир, медам, – отозвался клетчатый и крикнул: – Про шу глядеть в потолок!

Головы поднялись, Фагот рявкнул:

– Пли!

В руке у него сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между нитями подтянутых трапеций, начали падать в партер белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало и в оркестр, и в ложи, и на сцену.

Через несколько секунд бумажки, дождь которых все густел, до стигли кресел, и немедленно зрители стали их ловить. Сперва весе лье, а затем недоумение разлилось по всему театру. Сотни рук под нялись к лампам и на бумажках [увидели] самые праведные, са мые несомненные водяные знаки. Запах также не оставлял ни малейших сомнений: это был единственный, лучший в мире и ни с чем не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Слово «червонцы! червонцы!» загудело в театре, послышался смех, вскрики «ах, ах», зрители вскакивали, откидывали спинки, ползали в проходах.

Эффект, вызванный фокусом белой магии, был ни с чем не срав ним. На лицах милиции в проходах выразилось смятение, из кулис без церемоний стали высовываться артисты. На галерее вдруг по слышался голос: «Да ты не толкайся! Я тебя сам так толкну!» и гряну ла плюха, произошла возня, видно было, как кого-то повлекли с гале реи. На лицо Чембукчи было страшно глянуть. Он круглыми глазами глядел то на вертящиеся бумажки, то на замаскированного артиста в кресле, то старался диким взором поймать за кулисами Римского, то в ложе взгляд Аркадия Аполлоновича.

Трое молодых людей из партера, плечистые, в так называемых пу ловерах под пиджаками, нахватав падаюших денег, вдруг бесшумно смылись из партера, как будто по важной и срочной надобности.

В довершение смятения дирижер, дико оглянувшись, взмахнул палочкой, и тотчас оркестр заиграл, а мужской голос ни к селу ни к городу запел: «У самовара я и моя Маша!» Возбуждение от этого усилилось, и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы кот вдруг не дунул с силой в воздух, отчего червонный снег прекратился.

Публика мяла и смотрела на свет бумажки, охала, разочарованно глядела вверх, глаза у всех сияли.

Тут только Чембукчи нашел в себе силы и шевельнулся. Стараясь овладеть собой, он потер руки и звучным голосом заговорил:

– Итак, товарищи, мы с вами сейчас видели так называемый слу чай массового гипноза. Научный опыт, как нельзя лучше доказываю щий, что никаких чудес не существует. Итак, попросим мосье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезап но, как и появились!

Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице конферансье сохранял при этом выражение уверенности, но в гла зах этой уверенности не было и даже выражалась мольба. Публике его речь не понравилась, наступило молчание, которое было пре рвано клетчатым Фаготом.

– Это так называемый случай вранья, – заявил он своим козли ным тенором, – бумажки, граждане, настоящие!

– Браво! – восторженно крикнули на галерке.

– Между прочим, этот, – тут клетчатый нахал указал на бледного Чембукчи, – мне надоел, суется все время, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?

– Голову ему оторвать! – крикнул злобно какой-то мужчина.

– О? Идея! – воскликнул Фагот, и тут произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяук нул. Затем прыгнул, как тигр, прямо на грудь к несчастному Чембук чи и пухлыми лапами вцепился в его жидкую шевелюру, два поворо та влево и вправо – и кот, при мертвом молчании театра, сорвал го лову Чембукчи с пухлой шеи.

Две с половиной тысячи человек, как один, вскрикнули. Песня про самовар и Машу прекратилась.

Безглавое тело нелепо загребло ногами и село на пол. Кровь пото ками побежала по засаленному фраку.

Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал пуб лике, и голова вдруг плаксиво на весь театр крикнула:

– Доктора!

В партере послышались истерические крики женщин, а на галер ке грянул хохот.

– Ты будешь нести околесину в другой раз? – сурово спросил клетчатый.

– Не буду, – ответила, плача, голова.

– Ради Христа, не мучьте его! – вдруг на весь театр прозвучал женский голос в партере, и видно было, как замаскированный по вернул в сторону голоса лицо.

– Так что же, граждане, простить, что ли, его? – спросил клетча тый у публики.

– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и преиму щественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор вме сте с мужскими.

– Что же, все в порядке, – тихо, сквозь зубы, проговорил замас кированный, – алчны, как и прежде, но милосердие не вытравлено вовсе уж из их сердец. И то хорошо.

И громко сказал:

– Наденьте голову!

Кот с клетчатым во мгновенье ока нахлобучили голову на окро вавленную шею, и голова эта, к общему потрясению, прочно и крепко села на место, как будто никогда и не отлучалась. Клетча тый мгновенно нахватал из воздуха червонцев, сунул их в руку бес смысленно улыбавшемуся Чембукчи, подпихнул его в спину и со словами:

– Катитесь отсюда, без вас веселей! – выпроводил его со сцены.

Чембукчи, все так же безумно улыбаясь, дошел только до пожар ного поста и возле него упал в обморок.

К нему кинулись, в том числе Римский, лицо которого было бук вально страшно.

Пока окружавшие Чембукчи смотрели, как растерянный доктор совал в нос бедному конферансье склянку с нашатырным спиртом, клетчатый Фагот отпорол новую штуку, которая вызвала неописуе мый восторг в театре, объявив:

– Таперича, граждане, мы открываем магазин! – Клетчатый вдруг всю сцену осветил разноцветными огнями, и публика увидела ослепительные дамские платья разных цветов, отражающиеся в гро мадных зеркалах, опять-таки неизвестно откуда взявшихся.

Сладко ухмыляясь, клетчатый объявил, что производит обмен старых дамских платьев на парижские модели и притом совершенно бесплатно.

Колебание продолжалось около минуты, пока какая-то хорошень кая и полная блондинка, улыбаясь улыбкой, которая показывала, что ей наплевать, не последовала из партера по боковому трапу на сцену.

– Браво! – вскричал Фагот и тут же развернул широчайший чер ный плащ, блондинка скрылась за ним, из-за плаща вылетело преж нее блондинкино платье, которое подхватил кот, и эта блондинка вдруг вышла в таком туалете, что в публике прокатился вздох, и че рез секунду на сцене оказалось около десятка женщин.

– Я не позволяю тебе! – послышался придушенный мужской го лос в партере.

– Дурак, деспот и мещанин! Не ломайте мне руку! – ответил при душенный женский голос.

Кот не успевал подхватывать вылетающие из-за плаща прежние старенькие платьица, комкать их.

Через минуту на сцене стояли десять умопомрачительно одетых женщин, и весь театр вдруг разразился громовым аплодисментом.

Тут клетчатый потушил огни, убрал зеркала и объявил зычно, что все продано.

И здесь вмешался в дело Аркадий Аполлонович Семплеяров.

– Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, – интелли гентным и звучным баритоном проговорил Аркадий Аполлонович, и театр затих, слушая его, – если бы вы разоблачили нам технику массового гипноза, в частности денежные бумажки.

И, чувствуя на себе взоры тысяч людей, Аркадий Аполлонович поправил пенсне на носу.

– Пардон, – отозвался клетчатый, – это не гипноз, я извиняюсь. И в частности, разоблачать тут нечего.

– Браво! – рявкнул на галерке бас.

– Виноват, – сказал Аркадий Аполлонович, – все же это крайне желательно. Зрительская масса…

– Зрительская масса, – заговорил клетчатый нахал, – интересуется, Аркадий Аполлонович, вопросом о том, где вы были вчера вечером?

– Браво! – крикнули на галерке.

И тут многие увидели, что лицо Аркадия Аполлоновича страшно изменилось.

– Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании, – нео жиданно сказала надменным голосом пожилая дама, сидящая рядом с Аркадием Аполлоновичем.

– Нон, мадам, – ответил клетчатый, – вы в заблуждении. Выехав вчера на машине на заседание, Аркадий Аполлонович повернул в Третью Мещанскую улицу и заехал к нашей очаровательной арти стке Клавдии Парфеновне Гаугоголь…

Клетчатый не успел договорить. Сидящая в той ложе, где и Арка дий Аполлонович, неописуемой красоты молодая дама приподня лась и, крикнув мощным голосом:

– Давно подозревала! – и размахнувшись, лиловым зонтиком ударила Аркадия Аполлоновича по голове.

– Мерзавка! – вскричала пожилая. – Как смела ты ударить моего мужа!

И тут неожиданно кот на задних лапах подошел к рампе и рявкнул так, что дрогнули трапеции под потолком:

– Сеанс окончен! Маэстро, марш!

И ополоумевший маэстро, сам не понимая, что он делает, взмах нул палочкой, и оркестр грянул залихватский, чудовищный, неле пый, нестерпимый марш, после чего все смешалось.

Видно было только одно, что все три артиста, то есть замаскиро ванный, клетчатый и кот, бесследно исчезли.