Бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским солнцем, стал теперь неузнаваем, он помутнел, размазался и растворился.

Вода сплошною пеленой валила за окном. В небе то и дело вспы хивали ослепительные нити, небо лопалось, комнату больного на мгновение заливало трепещущим светом.

Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на размазанный бор и мутную, кипящую в пузырях реку. При каждом тяжком громовом ударе он тихо вскрикивал и закрывал глаза руками.

Исписанные Иваном листки валялись на полу, их сдуло порывом ветра, залетевшего в комнату перед началом грозы.

Попытки поэта сочинить заявление относительно страшного консультанта не привели ни к чему. Лишь только он получил от Пра сковьи Васильевны огрызок карандаша и бумагу, он деловито потер руки и торопливо пристроился к столику. Начало он вывел довольно бодро:

«В милицию

Члена Массолита Ивана Николаевича Бездомного

Заявление

Вчера вечером я пришел с покойным М.А.Берлиозом на Патриар шие пруды…»

И тут поэт запутался, главным образом из-за слова «покойным». Сразу и выходила какая-то безлепица: как это так – пришел с по койным куда-то? Не ходят покойники! Действительно, чего добро го за сумасшедшего примут! Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло так: «с Михаилом Александрови чем Берлиозом, впоследствии покойным…» И это не удовлетвори ло автора заявления. Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась еще хуже первых двух: «…Берлиозом, который попал под трамвай…» А тут еще ввязался этот неизвестный композитороднофамилец, и пришлось вписывать: «… Берлиозом не компози тором…»

Измучившись с Берлиозом, Иван все зачеркнул и решил начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внима ние читающего, и написал, как кот садился в трамвай, а также опи сал эпизод с отрезанной головою. Голова и предсказание консультан та привели его к мысли о Понтии Пилате, и для вящей убедительно сти решил весь рассказ изложить полностью с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым генеральским подбоем вышел в ко лоннаду дворца.

Иван усердно работал: и перечеркивал написанное, и вписывал слова, и даже попытался нарисовать и Понтия Пилата, и консультан та, и кота; но и рисунки не помогли, и чем дальше – тем путанее и не понятнее становилось заявление поэта.

К тому времени как появилась издалека пугающая туча с дымящи мися краями и накрыла бор и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел, понял, что с заявлением ему не совладать, и не стал под нимать разлетевшиеся листки и тихо и горько заплакал.

Добродушная фельдшерица Прасковья Васильевна навестила по эта, встревожась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы молнии не пугали больного, и листки подняла, и побежала за врачом.

Доктор, вызванный Прасковьей Васильевной, сделал укол в руку Ивану, взял исписанные листки и унес их с собою, уверив Ивана, что тот больше плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится в самом наилучшем смысле.

И оказался прав. Вскоре заречный бор стал прежним. Он вырисо вывался до последнего дерева под небом, расчистившимся до пол ной голубизны, а река успокоилась. Тоска оставила Ивана тотчас по сле укола, и поэт спокойно лежал и глядел сквозь решетку на радугу, аркой раскинувшуюся над весенней землей.

Так пролежал он до вечера и не заметил, как исчезла радуга, как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.

Напившись горячего молока, умывшись, Иван опять прилег и сам подивился тому, как изменились его мысли.

Воспоминание о той женщине, что прокричала про постное мас ло и Аннушку и тем открыла тайну консультанта, уже не жгло душу Ивана, как-то смягчился в памяти проклятый черный кот, не пугала более отрезанная голова, и вместо всего этого стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что Стра винский очень умен, что вечерний воздух, текущий сквозь решетку после грозы, и сладостен, и свеж.

Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли белые матовые лампы, вместо них зажглись слабые голубые ночники. Все реже слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновом полу ко ридора.

Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую из-под потолка смягченный свет, то на луну, под нимающуюся над черным бором, и шепотом беседовал сам с собою.

– Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что Бер лиоз попал под трамвай? – рассуждал поэт. – В конечном счете, ну его в болото! Что я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, то выходит, что я, в сущ ности, даже и не знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, товарищи, – продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то, – разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого загадочного консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся нелепая пого ня за ним в подштанниках и со свечкой в руках, а затем дикая пет рушка в ресторане?

– Но-но-но, – вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван – Ивану новому, – про то, что голову-то Берли озу отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться!

– Об чем, товарищ, разговор! – возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану. – Что здесь дело нечисто, это понятно даже ребен ку! Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего вам еще интереснее надобно? И вместо того чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших с криками и про чим, а потом устроить и драку в ресторане, не умнее ли было бы веж ливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и этим арестован ным Га-Ноцри?

А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшест вие – редактора задавило! Ну что поделаешь: человек смертен, и, как справедливо сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небес ное ему. Будет другой редактор и даже, может быть, еще красноречи вее прежнего.

Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:

– Так кто же я такой в этом случае выхожу?

– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежавший ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.

Иван, почему-то не обидевшись на слово «дурак», но даже прият но изумившись ему, усмехнулся в полусне и затих. Сон крался к Ива ну, и уж померещилась и пальма на слоновой ноге, и кот прошел не страшный, а веселый, и, словом, вот накроет сон Ивана, как вдруг что-то зазвенело, решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная фигура, облитая полным светом луны, и по грозила Ивану пальцем.

Иван без всякого испуга приподнялся на кровати, увидел, что на балконе мужчина.

И мужчина этот, прижав палец к губам, прошептал:

– Т-сс!