Высоко приподнятая над партером и оркестром сцена Кабаре была освещена так сильно, что казалось, будто на ней солнечный южный полдень.

Маленький человек в дырявом желтом котелке и с грушевидным малиновым носом, в клетчатых брюках и лакированных ботинках выехал на сцену на обыкновенном двухколесном велосипеде.

Под звуки фокстрота он сделал круг, потом испустил победный вопль, отчего велосипед его поднялся на дыбы. Проехавшись на од ном заднем колесе, человек перевернулся вверх ногами, ухитрился на ходу отвинтить переднее колесо, причем оно убежало за кулисы, и покатил, вертя педали руками.

На высокой металлической мачте с седлом наверху и с одним ко лесом выехала полная блондинка в трико и юбочке, усеянной сереб ряными звездами, и стала ездить по кругу. Встречаясь с нею, челове чек издавал приветственные крики и ногой снимал с головы коте лок.

К двум ездящим присоединился третий молодой человек с выпи рающими из-под трико мускулами, также на высокой мачте, и заез дил, стоя на руках в седле и пятками едва не касаясь ярких ламп в верхних софитах.

Наконец прикатил малютка лет восьми со старческим лицом и за шнырял между взрослыми на крошечной двухколеске, к которой был приделан громадный автомобильный гудок.

Сделав несколько петель по сцене, вся компания под тревожную дробь барабана из оркестра подкатилась к самому краю сцены, и з первых рядах ахнули и откинулись, потому что публике показа лось, что вся четверка со своими машинами грохнется в оркестр.

Но велосипеды остановились как раз в тот момент, когда перед ние колеса уже грозили соскользнуть в бездну на головы музыкан там. Велосипедисты с громким криком «Ап!» соскочили с машин и раскланялись, причем блондинка посылала публике воздушные по целуи, а малютка протрубил смешной сигнал на своем гудке.

Грохот рукоплесканий потряс здание до самого купола, голубой занавес пошел с двух сторон и скрыл велосипедистов, зеленые огни с надписью «Выход» у дверей погасли, и в паутине трапеций под ку полом вспыхнули, как солнца, белые шары. Наступил последний ан тракт.

Единственным человеком, которого ни в коей мере не интересо вали чудеса велосипедной семьи Джулли, был Григорий Данилович Римский. Он сидел в полном одиночестве в своем кабинете, кусал тонкие губы и думал о столь неприятных вещах, что по лицу его то и дело проходили судороги. Сверхъестественное исчезновение Лиходеева осложнилось совершенно непредвиденным исчезновением администратора. Тот как ушел с пакетом из Варьете перед самой гро зой, так и не вернулся!

Известно было, куда он ушел… но ушел и… не пришел! Римский пожимал плечами и изредка шептал сам себе:

– Значит… гм… но за что?

И странное дело: такому деловому человеку, как финдиректор, проще всего, конечно, было догадаться позвонить туда, куда отпра вился Варенуха, и узнать, что с ним стряслось, а между тем Григорий Данилович до десяти часов вечера не мог принудить себя сделать это. В десять часов, совершив над собою форменное насилие, Григо рий Данилович тяжелою рукою снял трубку с аппарата и убедился в том, что телефон его совершенно мертв – нет гудков.

Вызванный звонком курьер доложил, что аппараты испортились во всем здании. Это неприятное, конечно, но все-таки не сверхъес тественное событие почему-то окончательно потрясло финдиректора. И еще более странно: порча аппаратов где-то в самой глубине ду ши обрадовала Григория Даниловича! Отвалилась необходимость звонить.

Над головою финдиректора вспыхнул и замигал красный сигнал, возвещавший конец отделения, донесся и гул публики, растекаю щейся по коридорам.

В это время явился второй курьер и доложил, что приехал ино странный артист. Финдиректора почему-то передернуло, и, став мрачнее тучи, он пошел за кулисы, чтобы принять гастролера.

В большую уборную, куда проводили черного мага, под разными предлогами уже заглядывали любопытные.

Мимо дверей уборной, в коридоре, где уже начали трещать сиг нальные звонки, прошли фокусники в ярких халатах, в чалме и с ве ерами в руках, мелькнул конькобежец в белой вязаной куртке, побывал бритый и бледный от пудры рассказчик, все уже окончившие свои номера.

Прибывшая знаменитость поразила всех, во-первых, своим не виданным по длине фраком дивного покроя и добротного мате риала, во-вторых, тем, что явилась в черной полумаске, но глав ным образом своими спутниками. Их было двое: один длинный, тонкий, в клетчатых брючонках, в треснувшем пенсне… ну, сло вом – он, Коровьев, которого в одну секунду узнал бы Никанор Иванович Босой, но, увы, Никанор Иванович не мог быть на представлении!

Второй был неимоверных размеров черный кот, который, войдя на задних лапах в уборную, совершенно непринужденно сел на ди ван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы.

В уборную заглядывали любопытные. Протиснувшись между ни ми, Римский постарался изобразить на лице улыбку, отчего оно сде лалось кислым и злобным, и раскланялся с безмолвным магом, сидя щим рядом с котом на диване. Рукопожатия не было. Длинный же и развязный, этот в изломанном пенсне, сам отрекомендовался финдиректору, назвав себя «ихний помощник». Это обстоятельство уди вило финдиректора, и опять-таки неприятно: в контракте реши тельно не было ничего сказано ни о каких «помощниках».

Весьма принужденно и сухо Григорий Данилович осведомился у свалившегося на голову ему «помощника» о том, где аппаратура ар тиста.

– Наша аппаратура, драгоценный гражданин директор, – дре безжащим голосом охотно ответил помощник, – всегда при нас! Вот она! Эйн, цвей, дрей! – И, повертев перед глазами отшатнувшегося Григория Даниловича узловатыми пальцами, внезапно вытащил изза уха у кота собственные Римского золотые часы с цепочкой, кото рые до этого были у финдиректора в жилетном кармане под застег нутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой.

Присутствующие ахнули, а заглядывающий в дверь гример одоб рительно крякнул.

– Ваши часики? Прошу получить, – развязно улыбаясь, сказал длинный помощник и на грязной ладони подал растерянному Рим скому, невольно ухватившемуся за живот, его часы.

Но кот отмочил штуку, оказавшуюся почище номера с чужими ча сами. Он неожиданно поднялся с дивана, на задних лапах подошел к подзеркальному столику, передней лапой вытащил пробку из гра фина, налил воды в стакан, выпил ее, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы.

Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, и в дверях гри мер шепнул:

– Ай, класс!

Тут вторично и тревожно загремели звонки к началу последнего отделения, и все, возбужденные, предвкушающие интересный но мер, повалили из коридора вон.

Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели, раздвигая полотнища, предстал перед публикой полный, веселый, как дитя, чело век в помятом фраке и несвежем белье. И публика тотчас увидела, что перед нею, как и в первых двух отделениях, конферансье Жорж Бенгальский.

– Итак, граждане, – заговорил Бенгальский, улыбаясь младенче ской улыбкой, – сейчас перед вами выступит… гм, – прервал Бен гальский сам себя, – я вижу, что количество публики к третьему отде лению еще увеличилось? У нас сегодня половина города. Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: «Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города». А он мне отвечает: «Я живу в дру гой половине».

Итак, сейчас выступает перед нами знаменитый иностранный ар тист мосье Воланд с сеансом черной магии. Ну, мы с вами понимаем, что никакой черной магии не существует, а просто маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из са мой интересной части его выступления, именно разоблачения этой техники. Итак, попросим мосье Воланда!

Произнеся всю эту ахинею, Жорж Бенгальский сцепил обе руки ладонь к ладони и стал приветственно махать ими в прорез занавеса, отчего тот и раздвинулся.

Выход мага с его длинным помощником и котом, выступившим из-за кулисы на задних лапах, очень понравился публике.

– Кресло мне, – негромко сказал Воланд, и в ту же секунду, неиз вестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел зама скированный артист.

Сидя на полинявшей подушке, маг не спешил показывать что-ни будь публике, пораженной появлением кресла из воздуха.

– Скажи мне, любезный Фагот, – после некоторого молчания ос ведомился Воланд у клетчатого гаера, носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме «Коровьев», – так вот это и есть мос ковское народонаселение?

– Точно так, мессир, – почтительно ответил Фагот-Коровьев.

– Так, так, так, – отозвался маг, – я, как ты знаешь, давненько не видел москвичей. Признаться, все некогда было. Надо сказать, что внешне горожане сильно изменились, как и сам город, впрочем. О костюмах нечего и говорить, но появились эти… как их… трамваи, автомобили и…

– Автобусы, -угодливо согнувшись, подсказал Фагот.

Публика внимательно слушала этот разговор, полагая, что он яв ляется прелюдией к магическим фокусам. Кулисы были полностью забиты артистами и рабочими сцены. Между их лицами виднелось бледное, напряженное лицо Римского.

Физиономия Бенгальского, приютившегося сбоку сцены у порта ла, выражала недоумение. Он чуть-чуть приподнял брови. Восполь зовавшись паузой, он вступил со словами:

– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, изумительно выросшей в техническом отношении, а равно также и москвичами. – Тут Бенгальский приятно улыбнулся сперва парте ру, а потом галерее.

И Воланд, и клетчатый, и кот повернули головы в сторону конфе рансье.

– Разве я выразил восхищение? – спросил маг у Коровьева-Фагота.

– Никак нет, мэтр, вы никакого восхищения не выражали, – от ветил тот.

– Так что же говорит этот человек?..

– А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетча тый помощник и, повернувшись к Бенгальскому, торжественно при бавил: – Поздравляю вас, гражданин, соврамши!

С галереи плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза.

– Ну, меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…

– Аппаратура! – подсказал клетчатый.

– Совершенно верно, благодарю, – раздельно и медленно гово рил маг, – сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренно?

– Важнейший вопрос, сударь!

Наступила пауза.

В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Бенгаль ский стоял красный, подняв одну бровь, Римский был бледен.

Но тут, как бы отгадав тревогу, возникшую за кулисами, маг ска зал:

– Ну мы, однако, заговорились, дорогой Фагот, и публика начи нает скучать. Покажи нам для начала что-нибудь простенькое.

Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные стороны к порталам, Фагот щелкнул пальцами, залихватски крик нул:

– Три, четыре! – поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее и лентой пустил ее коту вдоль рампы. Кот растопырил лапы, пере хватил ленту, стасовал и пустил лентой же обратно. Атласная змея фыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карта за картой, заглотал.

После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вы звал неимоверный аплодисмент.

– Ай, класс! – восхищенно крикнули за кулисами.

А Фагот тыкнул пальцами в партер и объявил:

– Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седь мом ряду, место семнадцатое, в боковом кармане у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой.

В партере зашевелились, стали привставать, и наконец какой-то гражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника колоду карт и стал тыкать ею в воз дух, не зная, что с нею делать.

– Пусть она останется у вас на память! – прокричал Фагот. – Недаром вы говорили вчера, что ваша жизнь без покера была бы просто несносна!

– Старая штука, – раздался вызывающий голос на галерее, – этот в партере из ихней же компании.

– Вы полагаете? – заорал Фагот, щурясь на галерею сквозь разби тое стеклышко. – В таком случае она у вас в кармане, Фома невер ный!

На галерке произошло движение, а потом послышался радост ный голос:

– Верно… у него! Тут, тут! Стой! Это червонцы!

Волнение усилилось, в партере все повернули головы к галерее. Там смятенный гражданин обнаружил у себя в кармане пачку, пере вязанную банковским способом и с надписью на обложке: «Одна ты сяча рублей».

Соседи навалились на него, а он в изумлении ковырял ногтем об ложку, стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какиенибудь волшебные.

– Ей-богу, настоящие! Червонцы! – кричали с галерки.

– Сыграйте и со мною в такую колоду, – весело попросил какойто толстяк в глубине партера.

– Авек плезир, мосье, – отозвался Фагот, – но почему же с одним вами? Все примут участие! – И скомандовал: – Прошу глядеть вверх!

Когда головы поднялись, Фагот рявкнул:

– Раз! – в руке у него оказался пистолет. Он крикнул: – Пли! – сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между ни тями трапеций, начали падать в зал белые бумажки.

Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, от кидывало и в оркестр, и на сцену. Через несколько секунд бумажный дождь, все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить.

Сперва веселье, а потом изумление разлилось по всему театру. Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на осве щенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки.

Запах также не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег.

И слово «червонцы, червонцы!» загудело повсюду, послышались вскрикивания «ах, ах!» и смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами, многие уже ногами стояли на сиденьях, ловили верт лявые бумажки.

На лицах милиции, дежурившей у входов, выразилось тягостное не доумение, а артисты без церемонии стали высовываться из-за кулис.

С галереи донесся голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Ко мне ле тела!» – и другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толка ну!» – и завязалась какая-то возня, появился на галерее шлем мили ционера, и кого-то стали с галереи уводить.

Возбуждение возрастало, и неизвестно даже, вот что бы все это вылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув в воздух.

Двое молодых людей в стрижке боксом и с преувеличенными, ва той подбитыми плечами, обменявшись многозначительным весе лым и глумливым взглядом, снялись с мест и вышли из партера через ту дверь, что вела в буфет.

В театре стоял гул, в котором больше всего слышались слова «на стоящие!», глаза у всех возбужденно блестели.

Тут только Бенгальский нашел в себе силы и шевельнулся. Стара ясь овладеть собою, он потер руки и голосом наибольшей звучности заговорил так:

– Итак, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называе мого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше до казывающий, что никаких чудес не существует. Попросим же месье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезапно, как и появились.

Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице у него при этом играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенно сти не было, и скорее в них выражалась мольба.

Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, и было оно прервано клетчатым Фаготом.

– Это опять-таки случай так называемого вранья, – прокричал он козлиным тенором, – бумажки, граждане, настоящие.

– Браво! – отрывисто рявкнул бас на галерке.

– Между прочим, этот, – и тут наглый Фагот пальцем указал на Бенгальского, – мне надоел! Суется все время, куда его не спрашива ют, ложными своими замечаниями портит весь сеанс. Что бы нам та кое с ним сделать?

– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.

– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот. – Голову оторвать? Это идея! Бегемот, – закри чал он коту, – делай! Эйн, цвей, дрей!

И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался и, как пантера, мах нул прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда на голову. Пухлыми лапа ми вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи.

Две с половиной тысячи человек в театре, как один, вскрикнули. Кровь фонтанами из разорванной шеи ударила вверх и залила и ма нишку, и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол.

Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал пуб лике, и голова плаксиво крикнула:

– Доктора!

В зале послышались истерические крики женщин.

– Ты будешь в дальнейшем всякую чушь молоть? – грозно спро сил Фагот у головы.

– Не буду больше! – прохрипела голова, и слезы покатились из ее глаз.

– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая шум, прозвучал из ложи женский голос, и видно было, как маг повернул в сторону голо са лицо.

– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил Фагот, обращаясь к залу.

– Простить! Простить! – раздались вначале отдельно и преиму щественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор с мужскими.

– Как прикажете, мессир? – спросил Фагот у замаскирован ного.

– Ну что ж, – задумчиво и тихо отозвался тот, – я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество. Оно любило деньги, из чего бы они ни были сделаны, из кожи ли, бумаги, бронзы или зо лота. Легкомысленны… но и милосердие иногда стучится в их серд ца. – И громко приказал: – Наденьте голову!

Кот Бегемот и Фагот бросились к неподвижному телу Бенгальско го, Фагот поднял его за шиворот, кровь перестала бить. Кот, прице лившись поаккуратнее, нахлобучил голову не шею, и она аккуратно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась. И, главное, да же шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнул фрак Бенгальского, и с него исчезли всякие следы крови. Фагот нахватал из воздуха целый пук червонцев, засунул их в карман фрака несчаст ного конферансье, подпихнул его в спину и выпроводил со сцены со словами:

– Катитесь отсюда! Без вас веселей!

Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел до по жарного поста, и здесь с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул:

– Голова, моя голова!

К нему кинулись. И в числе прочих Римский. Конферансье пла кал, ловил в воздухе что-то руками, бормотал:

– Отдайте мне голову! Голову отдайте!

Римский, проклиная мысленно окаянного Степу, велел курьеру бежать за врачом. Бенгальского пробовали уложить на диван в убор ной, но конферансье стал отбиваться, сделался буен.

Когда его в карете увезли, Римский вернулся и увидел, что на сце не происходят буквально чудеса.

Оказывается, Фагот, спровадив несчастного Жоржа, объявил публике так:

– Таперича, граждане, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!

И тут же сцена покрылась персидскими коврами, возникли гро мадные зеркала, освещенные с боков пронзительно светящимися трубками, а меж зеркал витрины, а в них зрители в веселом ошелом лении увидели разных цветов и фасонов несомненные парижские платья. Это в одних витринах. А в других появились сотни дамских шляп, и с перышками, и без перышек, сотни же туфель черных, бе лых, желтых, атласных, замшевых, и с пряжками, и с ремешками, и с камушками.

Между туфель выросли аппетитные коробки, открытые, разных цветов, иные из них с кисточками; в коробках заиграли светом блес тящие грани хрустальных флаконов.

Горы сумочек из кожи антилопы, из замши, из крепдешина, меж ними груды чеканных золотых футлярчиков с губной помадой.

Черт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем туалете, всем хорошая девица, за исключением того, что шея ее была изуро дована причудливым шрамом, появилась у витрин, улыбаясь хозяй ской улыбкой.

Фагот, сладко улыбаясь, объявил, что фирма совершенно бес платно производит обмен дамских платьев и обуви почтеннейшей публики на парижские модели. То же относительно сумочек, духов и прочего.

Кот стал шаркать задней лапой, передней выделывая какие-то же сты, свойственные швейцарам, открывающим двери.

Девица запела сладко, хоть и с хрипотцой и сильно картавя, чтото малопонятное, но очень, по-видимому, соблазнительное:

– Прошу, медам, прошу! Креп, Герлен, Шанель номер пять, Мицуко, Нарсис Нуар, вечерние платья, платья коктейль.

Фагот извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные ви трины.

– Прошу! – орал Фагот. – Без всякого стеснения и церемоний… Прошу! Без всяких доплат меняем старое платье на новое!

Публика волновалась, глаза у всех блестели, но идти на сцену по ка никто не решался.

Но наконец какая-то гладко причесанная брюнетка вышла из де сятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей, мол, решительно все равно и в общем наплевать, что будут говорить, прошла и поднялась сбоку на сцену.

– Браво, браво! – вскричал Фагот. – Приветствуем первую посе тительницу. Медам! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, медам?

Брюнетка села в кресло, и Фагот тотчас вывалил на ковер перед нею груду туфель. Брюнетка сняла свою туфлю, примерила сирене вую, потопала в ковер, осмотрела каблук.

– А они не будут жать? – задумчиво спросила она.

Фагот обиженно воскликнул: «Что вы!» – и кот от обиды мяукнул.

– Я беру эту пару, мосье, – сказала брюнетка с достоинством, на девая и вторую туфлю.

Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, туда же проследовала и смелая брюнетка в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несущего на плечах несколько модельных платьев. Кот су етился, помогал и для пущей важности набросил себе на шею санти метр.

Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, удиви тельно похорошевшая, остановилась у зеркала, тронула волосы, изо гнулась, оглядывая спину, и потом пошла к рампе.

Ее перехватил Фагот, подал ей лаковую сумочку и футляр с духами.

– Фирма просит вас принять это на память, – заявил Фагот, изви ваясь, как змея.

– Мерси, мосье, – надменно ответила брюнетка и вернулась в партер.

Зрители вскакивали с мест, чтобы рассмотреть ее получше, при касались к сумочке, поражались.

Тут и прорвало, и со всех сторон на сцену пошли женщины.

В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволяю тебе!» – и женский: «Дурак, деспот и мещанин, не ломайте мне руку!»

Взволнованный партер гудел от восторга, а на сцене кипела рабо та. Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья, выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел уже целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. Фа гот становился не колени, мял в руках ступни, орудовал роговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к табуреткам, девица с изуродованной шеей то появлялась, то исчезала за занавеской и дошла до того, что полностью тарахтела по-французски. Причем удивительно было то, что ее с полуслова по нимали все дамы, даже и не знающие французского языка.

Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он сказал Фаготу, что у жены его грипп, она не могла быть в театре, по этому он просит передать ей что-нибудь через него. В доказательст во же того, что он действительно женат, готов предъявить паспорт.

Заявление заботливого мужа было встречено хохотом, Фагот проорал, что он верит гражданину и без паспорта, и вручил ему две пары шелковых чулок, а кот от себя добавил футляр с помадой.

Дело стало принимать характер столпотворения. Женщины тек ли со сцены в бальных платьях, в пижамах, разрисованных дракона ми, в строгих костюмах для визита, в шляпочках, надвинутых на одну бровь. В руках у дам сверкали флаконы и золотые трубочки помады. Опоздавшие стремились на сцену.

И тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин закры вается до завтрашнего вечера через минуту. Неимоверная суета под нялась на сцене. Женщины наскоро хватали туфли без примерки. Одна, как буря, ворвалась за занавеску, сбросила свой костюм и наде ла первое, что подвернулось – шелковый, в громадных букетах, ха лат, успела, выскочив, подцепить два футляра духов.

Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, и стон опоздав ших разнесся по всему залу и сцене. Зеркала исчезли, провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как и занавес ка. Последней исчезла огромнейшая груда старых платьев и обуви. И стала сцена опять строга, пуста и гола, и осталось на ней только кресло с сидящим в нем неподвижно магом в маске.

И здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.

Приятный, звучный и очень настойчивый баритон послышался из близкой к сцене левой ложи № 2:

– Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, если бы вы незамедлительно разоблачили бы зрителям технику ваших фокусов, построенных, конечно, на гипнозе. В особенности фокус с денежны ми бумажками. Желательно также и скорейшее возвращение конфе рансье. Судьба его волнует зрителей.

Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сего дняшнего вечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, заведующе му акустикой московских театров.

Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожи лой и очень дорого и модно одетой, и другой – молоденькой и оде той попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составле нии протокола милицией, была женою Аркадия Аполлоновича, а вторая – племянницей его, начинающей и подающей надежды акт рисой, приехавшей из Саратова и проживающей у Аркадия Аполло новича с супругою.

Чувствуя на себе тысячи глаз отовсюду, Аркадий Аполлонович приосанился и поправил пенсне.

– Пардон! – отозвался Фагот, наивно улыбнувшись. – Это не гип ноз, я извиняюсь! И в общем, разоблачать здесь нечего!

– Виноват, – настойчиво продолжал Аркадий Аполлонович, – разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения…

– Зрительская масса, – перебил Аркадия Аполлоновича наглый гаер Фагот, – как будто ничего не заявляла? Ась?

– Браво! – далеко крикнул кто-то.

– Но принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, я произведу разоблачение, драгоценный Аркадий Аполлонович (Ар кадий Аполлонович немного изумился, убедившись в том, что неиз вестный знает его имя и отчество). Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?

– Отчего же, – ответил Аркадий Аполлонович, – но с разоблаче нием!

– Слушаюсь! Слушаюсь! – прокричал Фагот и, потирая руки, ос ведомился у Аркадия Аполлоновича: – Где вы вчера вечером изволи ли быть, Аркадий Аполлонович?

При этом неуместном и даже хамском вопросе лицо заведующего акустикой изменилось, и сильно.

– Аркадий Аполлонович вчера вечером был в заседании акусти ческой комиссии, – ответила супруга Аркадия Аполлоновича очень надменно, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии?

– Уи, мадам! – подтвердил Фагот. – Натурально вы не понимае те! Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомя нутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера у здания акустичес кой комиссии, а сам в автобусе отправился на Елоховскую улицу к ар тистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.

– Ой! – жалобно воскликнул кто-то в бельэтаже.

Молодая дама, сидевшая в ложе Аркадия Аполлоновича, вдруг рассмеялась низким контральтовым смехом.

– Все понятно! – воскликнула она. – Давно подозревала! Понят но, почему эта бездарность получила роль Луизы!

И, внезапно размахнувшись, коротким и толстым лиловым зонти ком ударила Аркадия Аполлоновича по голове.

Кое-кто ахнул в публике, а подлый Коровьев, и он же Фагот, за кричал:

– Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, кото рого так упорно добивался Аркадий Аполлонович!

– Как смела ты, негодяйка, ударить моего мужа? – хриплым, при душенным голосом спросила супруга Аркадия Аполлоновича, подни маясь в ложе во весь рост.

Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой дамой.

– Уж кто-кто, – ответила она, испустив смешок, – а я-то смею, я-то смею! – И второй раз раздался резкий треск зонтика, отскочив шего от головы Аркадия Аполлоновича.

– Милиция! Взять ее! – страшным голосом прокричала супруга Аркадия Аполлоновича, который остался совершенно неподвижен у борта ложи, как окаменевший.

И тут кот, совершенно ошеломив публику, подошел в рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом:

– Сеанс окончен! Маэстро! Рваните марш!

Ополоумевший дирижер, не отдавая даже себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр покрыл шум скандала зали хватским маршем. А после этого все уже смешалось. Видно было только, что к ложе № 2 спешит милиция, а на пустой сцене черного мага, Фагота-Коровьева и кота Бегемота уже не было видно. Они так же бесследно растаяли в воздухе, как и кресло с полинявшей обивкой.