С появлением издателя драматическое действие на золотом закате (на галерее, где сидели за поминальным столом «те же и Вагнер») чуть усмехнулось «в сторону» фарса и вновь проявило стихию страха и суровую стройность трагедии, но… но все-таки и усмешечка осталась, притаившись в складках старинных декораций: вскрывать постыдные тайны в присутствии Джона Ильича — все равно что запускать козла в огород. Он присел на перила, должно быть, потому, что его не пригласили за стол — и отвечал всем с полной бесцеремонностью. Но никто не покидал место действия.

— У Юлы на Кутузовском — помнишь, археолог, ты раньше меня смылся? — я нашел ее фото в экстремальном виде. Это кто упражнялся?

— Вот он, — я указал на Тимура.

— Когда?

— Три года назад, — невозмутимо ответил фотокор. — До вас.

— Твое счастье. Ты что — сутенер?

Страстов поморщился; у Вагнера была неприятная привычка орать.

— Нет, я для себя снимал. Точнее…

— Значит, импотент?

— Вагнер, «это было и прошло, все прошло и вьюгой замело». Девочка захотела сфотографироваться в стиле «ню».

— Она была женщиной. Ты сделал…

Тимур перебил:

— Во-первых, не я. Во-вторых: откуда вам известно, что она была женщиной?

— Оттуда!

Тихомирова расхохоталась. Платон заметил грустно:

— Самцы уступают друг другу первенство.

Фотокор ушел в дальний угол галерейки, пробормотав «досмотрю до конца»; Вагнер перекинулся на новые жертвы:

— «Ангел-Хранитель», вы затравили юный талант, вы не ангел, а монстр! А вы, мадам, устроили бордель для детей в своем Чистом лесу! А вы, «великий писатель земли русской», турнули из дома родного ребенка…

— Помолчи, Джон! — Я понял, что вот-вот его действительно турнут, а он был нужен мне. — Всех обличил?

— Только начал, еще не добрался до внука адмирала. С твоего появления бесы закрутились!

— Я невольно ускорил развязку, а бесы закрутились гораздо раньше. Убийца — не Громов.

— А кто? — спросил издатель тихо, даже смиренно.

— Вот мы как раз и вычисляем. Похоже, он среди нас. Видите вон тот нож со следами крови?

— Разве нож не у следователя?

— Это третий, идентичный орудиям убийства. Не знаю, зачем его принесли сюда, — упредил я вопрос. — Помнишь свои слова: «Пока не увижу ее истлевающий труп, не поверю». Помяни рабу Божию Юлию.

— Ты видел?

— Сегодня. Видел ее кисть с серебристыми ногтями.

— Одну кисть? Где?

— Она торчала из болотной жижи, пахнувшей трупами, то есть плесенью. Я наощупь узнал руку…

— Ты мог перепутать!..

— Нет. У меня профессионально чувствительные пальцы.

Вагнер внезапно пошатнулся, чуть не опрокинувшись в сад, пересел на пустующий стул Страстова, схватил его стопку, налил и выпил залпом.

— Странно. Мне не по себе.

— Что ж тут странного?

— Сколько я народу похоронил… нормально. А тут… Где это болото?

— Оно мое, — с усмешкой вмешалась Тихомирова. — Мне досталось десять гектаров леса по завещанию Анны Моравы.

— Опротестуем! Заповедник — народное достояние! И за какие ж заслуги вас ведьма вознаградила?

— По давней дружбе.

— По давней, — подтвердил я. — В том омуте не один мертвец, правда, Лада?

Вместо нее заговорила Манечка:

— Мама меня звала, меня и Юлу. Она кричала: «Маня! Юла!»

Я испугался: монотонная заторможенная интонация — не признак ли прежнего «ступора», как вдруг она заплакала, слава Богу, по-детски всхлипывая.

— А Дениска зажал мне рот.

Я обратился к отцу:

— Юноша вас шантажировал?

Прозаик во всеобщем ажиотаже не участвовал, а все больше угрюмел, глядя на закат.

— Федор, очнись! — воззвала Лада. — Это правда?

Наконец он отозвался:

— Правда. Он звонил ночью, но я ничего не понял.

— А в воскресенье понял?

— Лада, мы не встречались, я увидел его вместе с Черкасовым уже мертвым.

— Юла у тебя позаимствовала наш ключ от избушки?

— По-видимому, так. Я вчера искал его — не нашел. Скажите, — он взглянул на меня, — в чем, по-вашему, заключалась суть шантажа?

— Федор Афанасьевич, ваша дочь не больна, подсознательно ее мучают воспоминания о матери. Давайте освободим ее хотя бы от той детской фобии.

— Давайте. Как?

— Откровенностью.

— Пожалуйста. Я убил жену, а спустя тринадцать лет — старшую дочь и Дениса, который меня шантажировал.

— Папа!

— О боги! — содрогнулся в своем углу Страстов. — Не надо, Федор, там шутить, ведь кто-то вправду это сделал!

Включился Вагнер:

— А что, мать тоже убили?

— Марию никто не убивал, — твердо заявила Тихомирова.

— Но бедная дочка не может что-то вспомнить?.. Конечно, она помоложе сестры, та давно хотела жить отдельно от отца. Потому что, извиняюсь, Федор Афанасьевич, он ее достал.

— В каком смысле? — удивился я.

— Черт его знает. Совсем недавно она на него разозлилась: технику траханья, говорит, от папы узнала. Как это? — я обомлел. А ребята за вами подсматривали — по доктору Фрейду, это самое нормальное дело для детей, я и значения не придал. Но мать! Болото! Жуть!

— Не надо так говорить, вы папу слишком разволнуете.

— Маня имеет в виду, — пояснил Старцев бестрепетно, — что у отца начнется очередной запой и ей придется разыскивать меня по ночам. У нее очень трудная жизнь, но она не променяет ее ни на какую другую.

— Не променяю, папа, нет!

— И куда же это вы по ночам бегаете? — Я едва сдерживал раздражение. — Уж не к ведьмину ли омуту в Чистом лесу?

— Этот омут я увидел сегодня впервые.

— А ты, Лада? Помнишь, ты рассказывала о сюрреалистической встрече? Старуха несла охапку пахучей купавны и согласилась показать место, где растут желтые цветы.

Тихомирова глядела пронзительно, разминая крупными пальцами сигарету.

— Но я не знала точно, оттуда ли донеслись крики Марии.

В наступившей паузе вскрикнула Маня, точно раненая чайка; мне хотелось взять ее за руку и увести от местных монстров… желание несбыточное и мгновенное: мною владел азарт следствия.

— Папа, ты ведь не узнал мамин голос?

— Не волнуйся, детка, не узнал, — ответила за него Тихомирова.

Я попросил:

— Раскрой, Лада, эпизод поподробнее.

— Алексей, у тебя уже и лексика и интонация милицейские. Ладно. Помню, как мимо окна к сараю прошла Марина.

— А, старушка тут как тут! Не к сараю, а к омуту.

— Не знаю, никогда на эту тему с ней не говорила. Федор поднялся из погреба с бутылкой вина и спросил: «Как будто где-то кричат?» Я предложила пойти посмотреть, только надо одеться, старуха тут бродит. Он вообще не хотел, чтоб нас кто-то видел, да и крики не повторились. Эпизод, как ты говоришь, заглох сам по себе.

— Вам обоим Мария не снится?

— Это трагическая случайность, — отчеканила Тихомирова; сообщник ее продолжал молчать.

— Но ведь был розыск! И тогда и сейчас вы эти важнейшие подробности скрыли. Боялись за свои кристально-чистые писательские репутации?

— Хватит об этом, папе станет плохо.

— Не волнуйся, детка, — машинально я повторил Тихомирову, — больше не буду, — и пожаловался: — Туго соображаю, двое суток на ногах, сегодня приму снотворное и свалюсь. Поедешь, Манечка, в Москву?

— Нет, я с папой.

— Только учти: кто-то тут у вас играет в садистские игры, — я кивнул на заточенный нож. — Все учтите: я знаю, кто это… Никаких расспросов! Завтра узнает следователь.

— Назовите его сейчас, Алексей! — взмолился Покровский. — Как они тут с отцом останутся? Третья жертва? Ведь жуть берет!

— Сейчас не могу, в Москве последнее доказательство. А тут полагаюсь на вас… ну, заберите друзей с собой, моя «копейка» сдала не вовремя. Джон, ты меня отвезешь?

Застоявшийся в непривычном молчании Вагнер дернулся.

— О чем речь!

В какой-то судорожной суете (и фотокор уже давно подвалил к столу, за которым опозоренный «классик» возвышался, как скорбная статуя) вдруг раздался скрип ступенек под тяжелыми шагами. На галерее возник охранник Жора.

— Что делать, Джон Ильич?

— Что прикажет этот господин. Ты его знаешь.

— Это сотрудник издательства «Зигфрид», — пояснил я, — Дежурил у Юлы на подхвате, когда она работала над «Марией Магдалиной». Так вот, Жора, вы узнаете кого-нибудь из присутствующих?

— Конечно.

— Кого?

— Босса и вас.

— Это само собой. А больше никого? Всмотритесь в лица, повспоминайте, подумайте.

Я включил свет, абажур с кистями налился розовым уютом, все на миг зажмурились… В затянувшейся паузе Тихомирова пробормотала:

— Джоуль — это что-то из электричества?..

Вчерашняя школьница откликнулась машинально:

— Единица измерения энергии тока.

— Тока? Значит, берутся показания счетчика…

Тихомирова не договорила — Жора уже наметил жертву, проткнув воздух пальцем:

— Вот этот. Кажется, вот этот ночью (у меня уже дежурство заканчивалось) вошел в подъезд, запросто, то есть знал код… дней десять, неделю назад.

— Кажется?

— Я приходил.

— Правда? — Манечка обняла отца, прижалась лицом к лицу: нежным, светлым — к старому, обожженному жизнью. — Ты простил ее?

— Нет.

Я подошел к ним.

— Позвольте пожать вам руку на прощанье, Федор Афанасьевич.