Он так глубоко задумался, глядя вверх в одну точку, что меня не заметил и аж отскочил, когда я прошипел ему в ухо:

— Дворянским дубом любуешься, да?

— К-каким дубом?

— Да вон в соседнем саду над скульптурой.

— Ты всегда был со странностями, Макс! — отчеканил ювелир.

(Да, меня все ненавидят!).

— Ты по делу или друга навестить?

— Так… повидаться.

— Извини, я в Темь собираюсь, в церковь.

— Не понял.

— Оказывается, перед роковыми событиями я ходил к местному священнику?

— Ты?

— А что тут странного?

— Ты по натуре язычник.

— Вот я и хочу разобраться, кто я по натуре… Меня туда вчера будто кто привел.

— Куда?

— На станцию Темь.

— Где она находится?

— После Змеевки остановка, с полчаса ходьбы.

— Я с тобой пойду! — выпалил Колпаков.

— Видишь ли, Сема, речь идет о тайне исповеди.

— Ну, в другой раз исповедуешься, Макс.

— О прошлой исповеди, еще майской.

— Макс, пожалуйста.

— Что с тобой?

— Пожалуйста!

— Ладно, пойдем, — я пожал плечами, но мне становилось очень любопытно. — Подожди, переоденусь.

Семен окинул острым взглядом мои потрепанные джинсы и майку с длинными рукавами. Сам он был одет с иголочки — в светлом летнем костюме; прям праведник в белых одеждах, и белые «Жигули» за калиткой.

— Ты всегда в белом.

— Я почти альбинос, — прошептал Семен таинственно, — в белом не так бросается в глаза. Кстати, а где твой адидасовский костюм? Привык тебя в нем видеть.

— Ну, не в храм же в спортивном барахле идти.

— Да я просто так спросил.

Как бы не так! В спальне я первым делом слазил в гардероб, и первое, что под руку попалось, — тот самый костюмчик. Его я и напялил, коль беседа со священником на сегодня отпадает…

А я и рад — побаиваюсь старика, вообще всех, загнан и затравлен.

В холле стоял Семен и, задрав голову, слушал Вагнера.

— Нравится?

Он так вздрогнул, что вынужден был опереться рукой и круглый столик.

— Чем это ты развлекаешься, Макс?

— Похоронный марш на смерть Зигфрида. Узнаешь?

— Никогда не любил, слишком шумно.

— Под эту музыку мой труп нашли.

— И ты еще можешь шутить!

— Ну, извини. Пойдем.

— Да выключи!

— Пусть играет, на эту музыкальную магию слетаются исчезнувшие тени.

Он поглядел странно и промолчал.

Путь таков: по Солдатской в противоположную от нашей станции сторону — направо до околицы, а там по проселочной дороге луг, поле и лес. Бодрым шагом полчаса — так я, должно быть, в церковь ходил. «То березка, то рябина», а в глубине, в чащобе густой подлесок — спрятать труп на день-два несложно, потом на машине подъехать… Но почему узелок отдельно и так необычно схоронен? Ее что, раздели и голую несли? Зачем?

Семен шел рядом молча и, кажется, дрожал от возбуждения… или от страха. Вот странный тип. Искоса время от времени ювелир окидывал меня тем же острым взглядом — мою фигуру, так сказать. Едва до плеча мне, но костяк мощный и мускулы; и если я нагнулся, например, мог с размаху кувалдой так долбануть, что мокрое место от меня чуть не осталось.

— Сема, как мы с тобой познакомились?

— Вы с Нелей познакомились на вернисаже, — отозвался он глухо. — Она очень любила живопись, скульптуру, относилась к тебе восторженно. Так и подружились.

— А я как к ней относился?

— Я думал: хорошо. То есть нормально.

— Теперь передумал?

— Да нет.

— Нет, договаривай! в чем моя ненормальность вдруг появилась? Что ты молчишь? Я и с ней успел…

— Нет, потом, — заявил он замогильно-зловеще. — После смерти.

Господи, помилуй! У меня волосы на голове зашевелились, словно сквознячок из преисподней в ушах просвистел.

— Ты на что ж намекаешь-то, а? Я… некрофил?

— Некрофил.

Невозможно выразить в словах, что я пережил в считанные секунды в благословенной березовой роще! Главное — в сумятице событий в больной голове — я на миг поверил, что это правда.

— Ну, Макс, я пошутил, — вдруг сказал садист Сема.

— Пошутил? — взревел я рыдающе, словно раненый кабан. — За такие шутки я тебя сейчас убью, Сема! Готовься!

— Ювелир с диким проворством — маленький кабанчик — ринулся в кусты, в чащу. Я застыл, как изваяние, ноги в землю вросли. А шутник-дегенерат тем же бешеным аллюром вернулся на полянку и понесся по проселку в Темь.

Тут и я обрел наконец энергию, шутника догнал и рванул за шиворот шикарного пиджака.

— За что ты меня ненавидишь, гаденыш?

— Там кто-то есть, — прошептал Сема.

— Где?

— В кустах.

— Кабан?

— Какой кабан?.. Нет, человек. Я видел ноги в кроссовках.

— Да мало ли кто тут шляется в воскресенье!

— Да, правда, — Сема было сник, но тут же встряхнулся и хихикнул. — Извини, конечно, но я тебе отплатил шуткой.

— За что?

— За твою шуточку.

— Мою…

— За неуважение к памяти усопшей.

— Да что я сделал, ты скажешь в конце-то концов!

— Посмеялся над атрибутами погребения.

— Над чем? Над гробом?

Тут Сема как будто опомнился и сказал, всерьез (хотя сумасшедшинка сквозила в белесых с красными веками глазках):

— Ты сказал, что гроб на бочку похож.

— На бочку?.. Не заговаривайся!

— Словом, посмеялся.

— На похоронах?

— Да нет…

— И за это ты обзываешь меня…

— Я извинился, — перебил Сема сухо; он держался все отчужденнее и задумчивее. В моем сознании выделились слова — погребение, некрофил, могила — с каким-то болезненным оттенком. И с «шуточкой» он выкрутился неловко — «гроб на бочку похож» — на ходу придумал. Ладно, разберемся.

— Вон за деревьями платформа, видишь? — заговорил я. — На той стороне за путями поселок Темь, где, кстати, следователь наш обитает.

— Странный тип, — ввернул Сема. — Горит на службе, замечал? Будто своего личного убийцу ищет.

— Что ж, мне повезло. Так вот, если пройти вдоль полотна…

— Совсем близко, — перебил он, — километра два до Змеевки.

— Но от моего дома до нашей станции путь вдвое короче. Притом здесь не все электрички останавливаются.

— Не все?.. — Семен вбежал по ступенькам на платформу, узкую, всю в пышной трепещущей зелени — романтическое место для встречи с женщиной… или с убийцей.

Мы изучали расписание. Была, была такая одинокая заветная электричка — в 10.55. До нее и после перерывы почти по часу.

— Итак, Сема ты думаешь: преступник пошел из моего дома в Темь, чтоб его не увидели и не запомнили в Змеевке дачники.

— Разве не логично?

— И по дороге в лесу спрятал труп?

— Временно, понимаешь?

— А потом приехал на «Жигулях», да?

— Я к тебе всегда ездил на машине, Макс. Всегда. А в тот вечер Котов не засек ни одного автомобиля на Солдатской.

— Ну, машину можно было оставить за околицей или в лесу. И потом. Если ты приезжал ко мне вечером 10 июня… — я выдержал паузу; ювелир смотрел на меня, как кролик на удава. — Если приезжал, то на электричке.

— Я не… — он не договорил, побледнел, проступили веснушки.

— Потому что, Сема, как я понял, ты нетрезвый за руль не садишься.

— Ну и что?

— А то, что после установки надгробья со статуэткой ты угощал рабочих и сторожа. И сам угостился. И из сторожки позвонил мне, а?

— Нет, Ивану!

— И кто ж из вас выиграл?

— О чем ты?

— В покер. — на равных. Он сильный игрок.

— Ты, я вижу, тоже не промах.