— Сема, в каком ящичке лежала маска?
— Вот здесь.
Он выдвинул верхний в изящной антикварной тумбочке.
— Ты понимаешь, конечно, Макс, я не сумасшедший, чтоб положить маску жены в чужой гроб. Если она вообще там лежала.
— Улыбочка твоя не к месту. Я тоже не сумасшедший. «Линия гроба» ведет к другому.
Улыбочка погасла, мы разом закурили.
— Почему ты не спрашиваешь, к кому? Потому что знаешь. Мой профессор сказал: я имею дело с равным по своим возможностям противником.
— Мои возможности, стало быть, ниже, — Сема вдруг взглянул остро и проницательно. — По умственным способностям или по весу?
— Лезешь в убийцы? Мне кажется, у тебя кишка тонка.
— Спасибо. Ты как всегда любезен.
— Не за что. Уверен, что ты тоже не чистейший голубок, иначе Ивана Петровича покрывать бы не стал. Лучше признайся, Сема, вспомню — не пощажу.
Он пожал плечами. Веснушки на побледневшем лице пылали красными точками; и весь он был собран, подобран, как животное перед схваткой. Напрасно я его недооценивал.
— Вы с ним встретились в электричке, — сказал я тихо.
— В какой еще…
— В той, что отправляется из Теми в 10.55.
— Я про не вообще не знал!
— Верю. Ты позже сопоставил и выяснил. При мне, помнишь? Тем самым ты его выдал.
— Макс, не бери меня «на понт», не удастся.
— Хочешь, возьму? Позвоню сейчас Ивану Петровичу и скажу, что ты его выдал.
— Звони. Поставишь себя в глупое положение.
— Я докажу. Про адидасовские костюмчики кто мне доложил? Опять-таки ты.
— Ничего я тебе…
— Ну, намекнул. А я намек понял.
— Что ты понял?
— Он не мог уйти от меня весь в крови. И переоделся в мой костюм, точно такой же. Свой, конечно, прихватил, например, в сумке. Потом выкинул — как ни замывай, экспертиза кровь обнаружит — и купил взамен, кумекаешь?
— Твои усмешечки…
— Погоди, друг, то ли еще будет. Ты подчеркнул, что я привез из Германии два одинаковых фирменных костюма. А он приобрел здесь, я видел в Москве на лотках. Что если они чем-то отличаются друг от друга? Почти неуловимо, но ты превосходно ориентируешься в материальном мире и что-то уловил. К примеру, красная полоска чуть ярче… или еще что. Эксперт разберется.
— Ерунда! — процедил Сема. — Твой костюм был на месте в это воскресенье, ты переоделся.
— В первый же визит доктора мы с ним обыскали дом, он имел возможность подбросить позаимствованную одежду в шкаф.
— Все это бездоказательно.
— Эксперт разберется, — повторил я.
— Разбирайтесь, меня это не касается.
— Очень даже касается, коль ты его выгораживаешь и врешь. Почему? Что ты был на месте преступления, можно считать доказанным.
— Да ну?
— О доказательствах позаботился, в свою очередь, твой друг Ванюша, подложив в гроб маску. Он тебя топит, Сема, а ты кочевряжишься.
— Мы играли в покер, — повторил он с упрямством маньяка; у меня прямо руки чесались придушить подонка — безумие заразительно, — но вдруг замер от страха. Да, заразительно — мне передался его страх.
— Вы играли, — заговорил я с трудом, — на Солдатской, семь, а потом в электричке. Хочешь, расскажу? — я то входил в азарт, то как-то сникал.
— Очень любопытно, выкладывай.
— Выложу! Не удалось меня убить — и до сумасшествия довести не удастся… вам обоим! Иван Петрович каждое лето ездит на Оку (ездил, когда у него еще и машины не было), отлично знает нашу дорогу. Ты меня слушаешь?
Он даже не ответил, весь в напряженнейшем внимании.
— Так вот. Прождав Веру неделю…
— Где она была? — вскинулся Сема.
— У тебя. Нет, послушай!.. Она крутилась с тремя поросятами, добиваясь от нас с тобой драгоценностей — приданого к «медовому месяцу» с доктором. В пять часов 10 июня Иван Петрович, потеряв терпение, покинул кемпинг, поискал Цирцею в киноэкспедиции, позвонил мне из Каширы и услышал женский голос.
— У тебя она и была! У тебя!
— Еще нет. Но он так решил: ему ответила Надя. Иван Петрович и женщин-то, должно быть, никогда не знал — и вот напоролся на такую… гоголевскую панночку. В совершенном исступлении он приезжает ко мне часов в десять вечера.
— Голословные утверждения.
— Исхожу из психологии. Не дай Бог закоренелого девственника вывести из себя (это еще следователь заметил). Иван Петрович — человек холодный, насмешливый, сосредоточен на себе — и за так тебе фальшивое алиби устраивать? Или ты ему заплатил?
— Не говори ерунды.
— Верно, от тебя дождешься! Ну, а на костюмчик и на Темь ты меня сам навел.
Семен молча смотрел на меня воспаленным взором. Он опасен, несомненно, но не в прямой атаке, недомерок!
— Сема, ты со мной не справишься, предупреждаю. Уже один раз сорвалось, помнишь?
— А ты хоть что-нибудь помнишь?
— Вот-вот вспомню… а пока опускаю кульминацию убийства, мало данных.
— Нет, кто же с тобой справился?
— Когда я после больницы поднялся в мастерскую, то неподалеку от засохшей лужицы крови нашел долото. Чистое. Жаль, его не взяли на анализ: наверняка никаких отпечатков. Он все стер.
— Стер?
— Кровь и отпечатки, с кувалды и с долота.
— С чего ты вообще решил?..
— Так ведь кровь пролилась — и моя, и четвертой редкой группы. Значит, я сопротивлялся, может задел артерию. Вот почему он переоделся в мой костюм и отправился на станцию Темь лесным проселком. Тут на сцене появляешься ты.
— Богатые у тебя фантазии.
— Еще бы! Поджилки-то дрожат небось, а? Ну, возможно, я очнулся, и ты меня добил, так сказать. Или расправился с Верой…
— Ну, Макс, ни складу, ни ладу!
— Сладим, дай срок, уже небольшой, чувствую. В общем, ты скрываешься с маской с места преступления. Тебя видит Надя — статуя качнула головой. Бежишь на станцию Змеевка и в электричке сталкиваешься с Иваном Петровичем.
— Макс, ты болен.
— Помолчи, идиот! Я исхожу из твоих же последующих поступков. Я представляю… примерно, конечно. Ночь, ты на платформе, подъезжает освещенная, почти пустая электричка на Москву. Ты видишь в окне Ивана Петровича, а главное — и он замечает тебя. Деваться некуда, ты умоляешь: не виноват, застал в мастерской труп и разбитые скульптуры, подумают на меня… что делать? Доктор, поколебавшись для виду, соглашается помочь, эпизод забыть… да еще небось какое-нибудь условие тебе ставит. В панике, в полупьяном своем (с кладбища) состоянии ты соглашаешься на все, и впрямь поверив, что он едет из Каширы в Москву за кодеином. Однако человек ты смышленый, и сомнения постепенно созревают. Вдруг я упоминаю про станцию Темь — в получасе ходьбы от Солдатской. Ты загорелся проверить расписание — помнишь? — и на лесной опушке засек поросенка в кроссовках. Интересно?
— Ты не скульптор, Макс, а писатель.
— Я должен найти убийцу и освободиться от трупа в моем доме… (Сема вздрогнул) от зеленых пятен разложения.
— Где?
— Во сне. О чем я?.. Да! 21 августа в воскресенье невропатолог приехал ко мне проводить психоанализ. О, как жадно он следил за малейшими изменениями в моих показаниях! Вспомню или нет? Вспомню или нет? Стук в дверь в страстных излияниях Брунгильды — забвение дало трещину. Наверное, он видел, как мы удалялись по Солдатской, свернули… пошел за нами и убедился: мы изучаем расписание. Тайна электрички в 10.55 раскрыта. Но он не желает за все отвечать один — и предъявляет твою маску в гробу. Вот тебе, Сема, еще одно доказательство: про «Скорбный путь» известно нам троим, я себе погребение не готовил! Может, ты?
— Ни сном, ни духом!
— Из трех поросят вычти двух — останется доктор. Так что вы с ним делали вечером 10 июня?
— Играли в покер.
— Что ж, поиграем втроем, теперь очную ставку с вами проведу.
— У Ванюши сейчас прием больных на дому. — ради такого случая отменит.