Однако увидел тотчас же. Загадка преступления прояснилась, я предчувствовал свет впереди и торопился все раскрыть и кончить, чтоб вздохнуть наконец свободно.

Покинув верных друзей (с надеждой, что они друг друга не прикончат), я пересек узкую улицу и постоял в маленьком магазинчике напротив дома ювелира. «Мясо». Чуть не стошнило при виде расчлененной туши поросенка. М-да, питаемся трупами.

Первым из подъезда вышел доктор. Постоял, расслабленно прислоняясь к стене, вытирая пот со лба носовым платком. Нервничает садист, способный на такую дикую акцию: живому человеку тайком подарить гроб!.. Он, конечно, видел Веру (или ее труп) в ту ночь, иначе не поспешил бы в Москву уничтожать фотографию и не избавился б так поспешно от сумки с вещами.

Тяжелая дверь распахнулась, вышел Сема, бодрым шагом направился к своей машине у кромки тротуара (ничего, далеко не убежит). Тут и Иван Петрович встрепенулся, потащился к своей. Белые машины, медленно набирая скорость, продефилировали передо мной. Ну, мне за ними не уследить, да и не надо. Надо вспомнить.

Куда-то я ехал на метро, шел, почти бессознательно, бесконечно прокручивая в измученном мозгу версии, детали, события, взгляды, жесты… уверенный, что сегодня я раскрою все. Уверенность жила любовью и надеждой — слабый свет, который просвечивал сквозь это «все», сквозь мрак и страх.

Внезапно я очутился перед своим училищем. Зачем? Что я здесь делаю? Я не знал. И опять пошел куда-то, сопоставляя реплики: «Я знаю, где разгадка». — «Ну?» — «На соседнем участке». — «Не впутывай соседей…» — «Я докажу». Что это значит? Вспомнился закат, силуэт в дверях сарая, я склонился над гробом. «Сделайте милость, скажите: чей это дом?» — «Твой». — «А гроб?» Сема пожал плечами, глаз не сводя с роскошной домовины. Потом мы поднялись на крыльцо, в соседнем саду кусты шевелились… нет, это потом, это была Надя… под старым дубом светились дева с юношей. «Это, случайно, не я лепил?» — «Похоже, ты». — «Мне не нравится». Еще он все допытывался, помню ли я что-нибудь, и сказал: «Все гораздо ужаснее, Макс».

«Все гораздо ужаснее, Макс», — повторил я вслух, почувствовав, что потерял нить, ведущую к убийце. И увидел себя в родном дворе. Нет, это странно… Ничего странного! Родные места помогут мне вспомнить. Я понял, что действую правильно, что все действия мои (подчиненные неведомой силе — Промыслу, сказал бы отец Владимир) необходимы, верны и ведут к развязке. И уже совсем уверенно направился я в последнее третье место — маленькая витрина с циркулем и глобусом, обшарпанная пятиэтажка за углом, здесь живет Любовь.

Я никого не хотел видеть, просто постоял. И поехал в Змеевку, точнее — в Темь, проверить ракурс, точку зрения, с которой увидел я когда-то в юности (и навсегда) Успенский храм. Место нашел довольно быстро. Да, вон они — купола (только новенькие, в крестах) над древесными кущами — не в прошлом предчувствии весны, а в пышном ожидании золотого осеннего покоя. Двадцать лет назад я открыл это место для себя, и душа моя, видать, к нему прилепилась.

Мне захотелось повидаться с отцом Владимиром, и я пошел по тропке меж кустами акаций. Впереди — могилы, паперть пуста (нет юродивой старушки Гогой и Магогой; ведь не мерещился мне дьявол в кустах: доктор бегал маску в гроб подкладывать!). Храм заперт. И красно-кирпичный домик с тем окошком в ночи тоже заперт. Я не огорчился, потому что верил: вот-вот наступит освобождение и любовь, и страшно мне было, и радостно.

Шел я лесами, полями, и так остро все воспринималось, так ярко (ощутил внезапную жадность художника) — кружевной куст у дороги, высокие желтые цветы, розовое небо. Вдруг вспомнилось отражение белого облака в голубых глазах, сейчас ее увижу и скажу: «Надя, я почти свободен, осталось только вычислить, кто из них, из двоих друзей…» Наверное, до этого можно дойти и логическим путем, не колыхая бездну подсознания и снов. То есть — кто из них врет больше? Оба были на месте преступления, на обоих кровь.

Расписание на станции Темь я только что просмотрел. Есть электричка из Каширы в десять, правда; но есть и полдесятого. Допустим, доктор приехал раньше, и мы бесновались с ним в мастерской возле статуй; а Сема выследил Цирцею и настиг ее в саду… Нет, нескладно. Иван Петрович, а не ювелир поспешил избавиться от улик: фотография, сумка с вещами… И чисто психологически: он умнее и решительнее… и просто сильнее, наконец! Надо переменить роли. Расправившись со мной, доктор в саду встречает Веру… сцена в сарае, например, убийство, участок Голицыных… Кажется, я нащупал некий путь.

В этих версиях (и в словах недомерка) фигурирует соседский участок — и это естественно, коль там найдены вещи покойницы. Но не забывай, сказал я себе мрачно, Надя была в саду возле девы с юношей и не могла ничего не видеть, не слушать. Густые заросли, громкая музыка… все так, но все так странно и страшно, и так глубока тайна, Господи, что даже вспомнив, возможно, я не буду знать, где же убитая! Где она похоронена, почему я боюсь войти в свой дом?

Ведь обыск произведен самим Котовым лично. Он даже собаку раздобыл, правда, позже, но… Интересно, он один приходил с собакой? Да что я, в самом деле? Никакого отношения, никаких связей, разве что я его невесту много лет знал… У кого хочет что-то проверить ювелир — у Котова? Тьфу, ерунда!

Загнав куда-то в глубь подсознания идиотскую идею, я вошел в калитку, пошел по дорожке, пытаясь разглядеть сквозь блеск «золотых шаров»… ее не видать. Взошел на крыльцо. Андрей в черном трико роет у изгороди яму… Это что значит? Заныло сердце, я сбежал по ступенькам, подошел.

— Добрый вечер.

Он кивнул; кивок как-то оригинально совпал с судорожным движением шеей.

— Что это вы копаете?

— Могилу.

— Для кого?

— Для останков вашей статуи.

— Извините за изуверство, но, в сущности, я исполнил ваше желание.

— Как это?

— Помните наш разговор о том, что мое «творение» вам мешает?

— Ну и что? Я человек нормальный.

— А когда вы впервые увидели «Надежду»?

— Не помню.

— 10 июня вечером?

— Точно нет. Я сразу открыл дверь и прошел к себе в комнату. Ваш допрос меня удручает.

— Потерпите немного. Дверь была заперта?

— Конечно. Я был уверен, что Надя спит.

— Однако она не спала… — произнес я машинально и встретился с пронзительным взглядом голубых, как у сестры, глаз. — Как вы с Надей похожи! Где она?

— У себя… не беспокойте. Надя уснула.

— Надя не спит по ночам? — я был поражен.

Он взглянул исподлобья.

— Я всегда боялся нервного срыва. Главное — дисциплина, твердый распорядок дня, уравновешенность жизни.

— Вот почему вы ее послали на физкультурный.

— Что значит «послал»? У нее великолепные данные. Будьте с ней добрее, Максим Николаевич, мягче.

С чего это он так подобрел? Я глядел во все глаза.

— А вы-то куда денетесь?

— Я вообще говорю.

— Скоро конец, Андрей. Мои друзья признались.

— Признались? В убийстве?

— Пока нет, но это вопрос времени. Оба были на месте преступления, и оба связаны с Верой. Доктор должен был провести с ней «медовую» неделю на Оке, а она провела ее с Колпаковым.

— Ту неделю? — спросил он напряженно.

— С 3 по 10 июня. Есть улики и доказательства. Теперь дело за Котовым. Он их расколет.

Андрей, не отвечая, улыбнулся с горечью и продолжал работу. Я перемахнул через изгородь.

— Андрей, достаточно. Сейчас я принесу.

Под вековым дубом так и остался стоять невысокий пьедестал — выбито «Надежда» — с искореженным металлическим каркасом. Уродец с уцелевшей левой рукой девы и ее круглым коленом, на котором покоилась разбитая голова юноши. Даже символично. И впервые робко подумалось: я ей сделаю новый подарок, другой, лучше!

Приволок останки к яме и сбросил во влажную глинистую глубину. На какое-то время мы застыли, словно почтили усопшую минутой молчания — и в жуткую эту минуту меня посетило мистическое ощущение. Словно и впрямь некая статуя качнула головою, приоткрывая сокровенный смысл преступления.

Мы собрали под дубом осколки, побросали в яму, Андрей начал ее закапывать. У меня было чувство, что мы, как заговорщики, уничтожаем улики. Заговорщики. По странной ассоциации идей у меня вырвалось:

— Помните ночь после очной ставки, Андрей?

— Это когда вы «Надежду», — кивок в яму, — грохнули?

— Ага. Меня потянуло к деве…

— К деве?

— К «творению»… какое-то таинственное любопытство. Я отправился в ваш сарай за кувалдой и из открытого окна услышал разговор, точнее, отрывок.

— Что вы услышали? — он дернул шеей и выпрямился, опершись о лопату.

— Ваш голос: «На темной одежде была кровь, таким образом произошла подмена — по контрасту». А Надя попросила вас…

— Помолчите! — приказал он жестко, даже угрожающе и вдруг улыбнулся, неестественно, словно актер-неудачник.

Его слух был тоньше моего: на веранде показалась Надя в белых шортах и маечке, с ракеткой в руках. Андрей прошептал:

— Если не хотите ее погубить — ни о чем не спрашивайте.