Манон Леско

Он имел в кармане (самом глубоком, самом внутреннем) двадцать тысяч долларов и был почти счастлив. Спустившись от «Праги» в подземный переход, раздал мелочишку старушкам-попрошайкам — поминайте раба Божьего Валентина! — поднялся, пересек опасную мостовую и вступил в студеное царство. Суворовский бульвар обтекали два скрежещущих потока, снег казался фиолетовым в наступавших сумерках, деревья — обугленными, как в сновидении, и огненный небесный шар догорал последним пожаром.

Идущая впереди женщина — в пределах видимости их двое, кажется, и было — вдруг обернулась и спросила капризно и нервно:

— Вы меня преследуете?

— Что вы, леди! И в мыслях не держал. — Валентин присмотрелся… Однако! Красотка. — Впрочем, я готов.

И она присмотрелась (облик мрачноват, «пасмурный», как у гангстера из западного боевика, здоров, силен, высок, а улыбка неожиданно ясная, «умная»), слегка улыбнулась в ответ.

— К чему вы готовы?

— К борьбе.

Женщина нахмурилась и двинулась дальше. Валентин догнал.

— Нет, серьезно. Вы меня пленили! — Этот тон, веселенького приставания, был ему чужд, просто минутка такая выдалась — душа воспарила на крыльях победы.

Она очень женственно передернула плечами.

— Не валяйте дурака.

— Ну а как же иначе с вами познакомиться?

— Зачем?

— Затем, что мы оба одиноки. Я угадал?

— Жена, что ли, выгнала?

— Точно. А вы мужа лишились?

Она не ответила. Рыжекудрая дама в долгополых блестящих мехах и фетровой шляпе с низкими полями; тени под глазами и чуть впалые бледные щеки придают лицу какую-то страдальческую страстность. Вот замедлила шаг, оглянулась по сторонам и молвила:

— Можете проводить меня до дому. За что выгнала?

— Бездуховна, мещанка, одним словом.

— Понятно. Пьете.

— Зачем вы так круто? Могу и не пить.

— Чем вы занимаетесь?

— Раньше шоферил, в данный момент свободен.

— Почему?

— Банк взял. — Он внезапно вспомнил про доллары, на душе потеплело.

— Банк?.. Шутите вы примитивно.

— Я вам все расскажу, когда мы поближе сойдемся.

— Сойдемся? — Женщина усмехнулась, отвела синий взор; ей где-то под тридцать, определил Валентин. — Где вы живете?

— Пока по приятелям скитаюсь.

— Нет, вас серьезно жена выгнала?

— Мы развелись, квартиру я оставил ей. Про это неинтересно.

— А про что интересно?

— Как вас зовут?

— Марина.

— О нимфа морская… Валентин.

Так, в недобрый вечерний час, они и познакомились. Буквально — бульварное знакомство. Женщина изящна, как породистая выхоленная лошадка, держится сдержанно, холодновато, но в голосе, походке, ярких глазах ощущается едва сдерживаемое, какое-то мрачное возбуждение. Но, несмотря на скорость сближения — не из таких — это он чувствовал безошибочно. Уж не знает ли она про доллары? Откуда!.. То же безошибочное чутье (которое помогло ему прошлой ночью в казино сорвать банк) предостерегало: шагай прямо на Тверскую, а там к Сашке. Но отчаянный дух авантюризма требовал: рискнуть и выиграть. Этот вечер, эту женщину, эту жизнь. А желаниям своим Валентин привык потакать.

Они шли быстро, разговаривая о пустяках (очень быстро, будто кто их преследовал), углубляясь в переулки за кинотеатром повторного фильма. Бывшего повторного — теперь ресторанчик… Здесь, в центре, все бывшее и все на продажу. Но в городской глуби — кривые, косые проулочки, за поворотом, за решеткой вдруг возникнет дворец, вспыхнет редкий фонарь, в гулких проходных дворах словно прошмыгнет тень соглядатая — в глуби еще таилось очарование прошлой, позапрошлой жизни… Смоляная улица. Они миновали двор с фонарем, вошли в подъезд подкрашенного охрой шестиэтажного, как называли в старину — «доходного» дома, поднялись в допотопном лифте на четвертый.

— Я вам так благодарна. — Марина улыбнулась вежливо и позвонила в тридцатую квартиру.

Неожиданный поворот — его отшивают. Что все это значит, черт возьми?!

Отворила девочка — так сначала показалось, — девушка, тоже в шубке, только каштановой, тоже рыжая, но светлее, почти «золотая». И воззрилась на него.

— Ты только пришла? — удивилась Марина, входя в прихожую.

— Я после экзамена была на кладбище, — сказала девушка. — Проходите, Валентин Николаевич.

Вечер чудес, не иначе! Он, конечно, воспользовался приглашением.

— Что такое? — Марина резко остановилась у большого зеркала в лакированной раме. — Вы знакомы?

— Слегка. — Девушка рассмеялась, просияв на миг белым личиком, пунцовыми губками, тут же нахмурилась. — Он мне в прошлом году трояк по истории выдал.

— Как странно! — Марина не сводила с него глаз. — Вы нас знаете?

— Нет, не волнуйтесь. Я даже сестру вашу — ведь сестра, да? — не сразу узнал.

Он ее вообще не узнал. Но раз говорят, что «трояк выдал»…

— Ладно, раздевайтесь, — приказала Марина. — Мне пришла в голову идея.

Разделись, прошли в темную комнату напротив входной двери, где вдруг вспыхнула ало-желто-сиреневыми фонариками елка — настоящая, мечта детства, с полу до потолка, вся в сверкающих игрушечках и бусах, в струящемся серебре. У подножия к крестовине прилепилась вифлеемская пещерка с младенцем, притягивая взгляд красотой и тайной. Елка стояла в просторном эркере, нарядно умножаясь в трех высоких окнах, за которыми уже догорел зимний закат.

— Мне у вас нравится, — заявил Валентин. Марина посмотрела прелестно и задумчиво.

Присели к овальному столу с вышитой лиловыми колокольчиками скатертью; Валентин со старшей сестрой — на тяжелые стулья с изогнутыми вычурными спинками; младшая с ногами забралась на диван. В разноцветной полутьме уютно светились книги по стенам, хрусталь и фарфор за стеклом.

— Богато живете, — одобрил гость.

— Живем мы бедно, — возразила Марина. — Это все от родителей осталось, квартира и машина, папа был на редкость дельный адвокат. Так вот, Валентин. Мы можем вам сдать комнату. Он приличный дядя, малыш? — В голосе старшей сестры проявились нежные, «воркующие» нотки; «материнский» комплекс, определил Валентин, своих детей небось нет…

— А что, ему жить негде?

— Говорит, жена выгнала.

— Да ну-у?.. — протянула девочка лукаво. — Наверное, приличный… да разве теперь поручишься за кого. Нет, ты скажи: зачем?

— Нам же деньги нужны.

— Вообще-то не помешали бы…

Сестры переговаривались, как будто его здесь не было. Красны девицы, белокожие, синеглазые, златоволосые, обе в черном, и «траур» им к лицу. Что-то за всем этим кроется непонятное, но соблазнительное, как сказка. Он поинтересовался:

— С чего вы взяли, что у меня есть деньги?

— Разве нет? — Марина улыбнулась притягивающе. — Одеты вы шикарно.

— А почем?

— Двести долларов в месяц вас устроит?

— В самый раз, — соврал Валентин, заинтригованный ситуацией.

— Марина, постой, где он будет жить?

— В моей комнате, а я перейду к тебе.

— Вот радость-то!

— Или нет, я в гостиной буду спать.

— Нет, я, — возразил Валентин. — Под елочкой.

Марина призадумалась, как будто нахмурилась.

— Значит, вы в историко-архивном «шоферили»?

— Преподавал, но в прошлом году вышел в тираж.

— Может, условимся не врать?

— Я правда потом шофером работал на стройке.

— А почему? В институте платили мало?

— И платили соответственно, и квартиру рассчитывал приобрести, и… надоела русская история.

— Точь-в-точь мои мысли, — легкомысленно вставила младшая, но старшая гнула линию «хозяйки», странно не вязавшуюся с обликом прелестным и переменчивым, «как ветер в мае», как, вдруг подумалось, у незабвенной Манон Леско.

— Чем же вы теперь промышляете?

— Так… присматриваюсь. В общем, я готов заплатить вперед за месяц.

— Ну что, Дашунь, рискнем?

— Что ж… вообще забавные у тебя идеи…

Она не закончила, раздался звонок в прихожей. Марина вышла.

— Вас Дашей зовут?

— А ведь вы меня не помните.

— Теперь не забуду.

Валентин прислушался: хлопнула входная дверь, бархатный бас почти пропел печально:

— Здравствуй, Марочка, свет очей моих.

— Кто это?

Даша усмехнулась:

— Поклонник.

«Поклонник» возник в дверях гостиной, поклонился слегка и уставился на Валентина. Импозантный мужчина, где-то за сорок, в изысканном черном костюме и как будто в парике. Удивительный контраст — серебряные седины и молодое, без единой морщинки лицо — создавал какую-то особую его, вызывающую красоту.

Мужчины поглядели друг на друга с инстинктивной неприязнью.

Марина произнесла:

— Сергей Александрович — коммерсант. Валентин Николаевич — историк.

— Дорогая, прими дары, срочно в холодильник…

Они удалились, одновременно звякнул второй звонок.

— А это кто?

— Второй поклонник.

— Ну, девочки, вы живете полной жизнью, как погляжу…

— Я пошутила, — перебила Даша и как-то погрустнела, поникла. — Боря со мной учится, а Серж — приятель мужа.

— Какого мужа?

— Марины.

— Муж-то где?

— Его убили.

— Как убили?! — воскликнул Валентин, и в гостиную пожаловал Боря, остановился, прищурился, со свету вглядываясь; высокий, поджарый, с идеальным боковым пробором в светлых, будто отлакированных волосах. Одет чуть ли не в сюртук, тоже черный… М-да, собрались персонажи, можно начинать представление.

— Валентин Николаевич? Забавно!

И Валентин узнал его — из того же заведения — надежда курса, кажется. Что за комедия здесь имеет место быть и какая роль предназначена ему?.. Он иронизировал, стараясь не впасть в чужой (и чуждый, чуть не болезненный) ритм бытия, но уже отлично сознавал: нет, не комедия, народ в трауре, дамы «на нервах», а сам он в раздражении на «поклонников».

— Может, и забавно, — пробормотал бывший историк, подумав мельком: «Двести долларов обещал… за что? За тайну двух сестер».

 

Странные поминки

Тотчас был накрыт стол — небогатый, без изысков, по существу: картошка, селедка, мясо, сыр… Однако фигурировала черная икра и литровая бутылка «Абсолюта» (дары бизнесмена, очевидно).

— По какому поводу заседаем? — поинтересовался Валентин. — Рождество завтра.

Сергей Александрович встал с налитой рюмкой, склонил голову; каждый жест его (самый банальный), каждое движение были артистично непринужденны и в то же время значительны.

— Сегодня, как известно, сороковины гибели Алеши. Пусть земля ему будет пухом, а в царствие небесное, как жертва, он уже вошел, не сомневаюсь.

Валентин поддержал скорбный тост полной рюмкой, не нуждаясь в закуске, и ждал продолжения. Не то чтобы он был чрезмерно любознателен, однако томила тайна. Не дождался. Говорили о зиме, о еде, словом, о ерунде… Спросив разрешения у дам, он предложил мужчинам сигареты — они отказались, — закурил и заговорил в пространство:

— Надеюсь, убийцу поймали?

— Нет, — отозвалась Марина глухо и встала. — Даш, про салат забыли!

— Марина, простите, если я…

— Бог простит.

Когда сестры удалились, Валентин протянул огорченно:

— Вот уж верно: бес на кончике языка вертится. Друзья, проинформируйте, а то мне тут жить…

«Друзья» глядели угрюмо и цепко.

— Из-за чего погиб Алеша?

Коммерсант закурил свои — те же «Мальборо», а его бывший студент заговорил вполголоса:

— Кто-то размозжил ему голову гаечным ключом, а потом сбросил в реку в Замоскворечье, напротив высотки, где «Иллюзион». То есть там под мостом машина стояла, а тело уже отнесло, на третий день обнаружили.

— Какие-нибудь денежные разборки?

— Исключено. — Серж наполнил рюмки. — Профессионалы так не действуют. И не было более далекого от криминала, от бизнеса человека, чем Алеша.

— Обокрали?

— Нечего у него было красть.

— Да, немотивированные убийства редко раскрываются. Какой-нибудь шизик напал… Или он в машине убит?

— Сиденья были в крови, но… — Серж умолк, на лице страдание.

— Да зачем мертвого в воду сбросили?

— Не мертвого, — зашептал Боря. — Убийца не мог сразу справиться. Борьба продолжалась и возле самого парапета: следы ног, на камне кровь. Алеша отчаянно сопротивлялся и умер уже в реке — вода полностью заполнила легкие. Такую картину воссоздал следователь.

— Значит, следствие проводилось?

— Чисто формально. — Серж залпом выпил водку. — Кому сейчас нужен нищий художник?

— Алеша был художником?

— Гримером. Двадцать восьмого ноября ушел из театра, с постановщиком разругался. Но у того — стопроцентное алиби. — Бизнесмен вздохнул. — Какие там деньги! Гроши получал, а Марина в музее — и того меньше.

— Напился с горя, — предположил Валентин.

— Ни грамма алкоголя в крови не обнаружено. И хоронили мы его… Ладно, это уже в прошлом. — Серж смотрел пристально. — Вы не похожи на историка.

— На кого же я…

— Вам бы в боевике сниматься.

— Историк он, — подал голос Боря. — Спец по Древней Руси и Московскому царству.

— Вот как? Двести долларов в месяц в Московском царстве — немалые деньги для преподавателя.

— Валентин Николаевич ушел из института. Ведь так?

— Так. Не стоит чужие деньги считать, господа.

— Тогда позвольте узнать, — это снова коммерсант, — чем вы в настоящее время занимаетесь?

— Вы родственник, что ль?

— У девочек не осталось близких, я старый друг семьи.

— И что вы предлагаете?

— Найти вам подходящее жилье.

— Я уже нашел. — Валентин улыбнулся. — Мне елка очень понравилась.

Все трое посмотрели на алую пещерку с младенцем и магами. В принципе ему было все равно, задерживаться здесь дольше чем на месяц, он не собирался (дорогое удовольствие), однако терпеть не мог, чтоб на него давили. «Этот богатый пижон боится, как бы я у него Марину не увел!»

Она вошла с салатом «оливье» в глубоком фарфоровом блюде, за ней Даша.

— Откуда у вас такая дорогая игрушка? — Валентин указал на пещерку.

— Вы не представляете, какая дорогая! — Марина усмехнулась, а Даша воскликнула:

— Чудо, правда?! Это прадедушка купил, еще при царе. Мы ее так храним! В специальном сундучке у Марины под кроватью… она даже мне не разрешает касаться. — Помолчала и добавила упавшим голосом: — Алеша всегда елку наряжал… и была она в тыщу раз красивее, чем эта.

В молчании все разом выпили; коммерсант и Валентин закурили. Марина проскользнула за елку и приоткрыла центральное окно; зашевелился серебряный дождь, нежно прозвенели игрушки, потянуло городским гулом и сквозняком.

Даша пожаловалась с досадой:

— Что за мания?.. Холодно! (Окно захлопнулось.) А на кладбище холод какой-то другой, нечеловеческий, замечали?

— Это нервы, Дашенька, — заметил Сергей Александрович.

— Наверное. Могилы как будто нет, все ужасно снегом занесено.

— Да, я сегодня был. Под Пасху оградку покрасим, лавочку поставим. Притом же камень надо будет перенести, не забудьте…

Марина перебила с тоской:

— Ах, не надо ничего трогать, пожалуйста. Мы и так уже перешли, — она подумала, — перешли загробный предел.

Все четверо переглянулись. О чем она, в чем смысл этой тихой жалобы? Валентин пил, по обыкновению почти не пьянея, и наблюдал от нечего делать… Красавец бизнесмен не сводит вожделенных глаз с вдовы («Кавалер де Грие, напрасно, вы мечтаете о прекрасной, самовластной, в себе не властной, сладострастной своей Манон…»). Валентин отключился, поддавшись на мгновение магической музыке строф… Все более странным казалось ему, как это Марина с ним на бульваре познакомилась. Неужто так понравился? Лестно, но не верится. В день поминовения мужа! И «поклонники» эти самые явно сестер обожают. Серж наверняка в состоянии платить двести долларов в месяц (и побольше), а Боря — прямо потенциальный жених.

Зачем же его сюда заманили? Доллары позаимствовать? Тоже не верится. Никогда не считал он себя трусом (и не был), но отчего-то все тревожнее ему становилось… «Ну понятно, атмосферка-то смертная, поминальная. Но какое, однако, мне дело до Алеши, которого я в глаза не видел и не увижу! Плюнуть и уйти?» Не позволяло самолюбие и врожденная жажда риска — та самая, что все чаще и чаще заставляла его испытывать судьбу. Он встретился глазами с Дашей, прислушался:

— …и я честно призналась, что не успела прочесть «Слово о законе и благодати».

— Суров Валентин Николаевич к своим студентам, — донесся голос Сержа.

Борис возразил:

— Да ну! У нас такие драконы есть…

Но Валентин уже не слушал, он вспомнил. Майское солнце отражалось в окнах напротив (через узкую Никольскую, побывавшую, как в подполье, под псевдонимом «25 Октября») и вдруг зажгло богатым золотом волосы сидящей через столик студентки. Она, не подозревая о произведенном впечатлении, продолжала жалко лепетать, что не успела, мол… Он довольно резко прервал лепет, отделавшись «тройкой», отделавшись от впечатления сильного, но бесперспективного, так сказать.

Валентин очнулся, осознав, что все молчат и смотрят на него.

— Прошу прощения, задумался. О чем речь?

— Нам нужны деньги, — сказала Марина с женственным упрямством, отвечая, очевидно, на ускользнувшую от Валентина реплику. — Деньги и мужчина в доме.

— Так в чем проблема? Уверяю вас, я мужчина и готов платить.

На его вызывающую фразу «поклонники» отреагировали мгновенно.

Студент:

— Даш, когда мы поженимся?

— Мне и так хорошо.

Коммерсант:

— Марочка, сколько тебе надо денег?

— Ты хочешь у нас комнату снять?

— Придется потерпеть, Сергей Александрович, — откликнулась Даша презрительно. — Еще пары башмаков вдова не износила.

— Не смей говорить о сестре в шутовском тоне!

— В трагическом! Классику надо читать.

— Да ладно, Серж, — заговорил Боря, — пусть поживет. Ведь надолго его не хватит, правда, Валентин Николаевич?

— Какой-то у вас тут надрыв, я не в курсе. Вы собрались поминать Алешу? Давайте выпьем.

Все с облегчением последовали за ним, подняв тяжелые хрустальные рюмки на высоких ножках. Кажется, нечаянно он нашел нужное слово (тоже, кстати, из классики) — «надрыв».

— А завтра продолжим. Завтра — Рождество.

Даша нахмурилась, сдвинув коричневые бархатные бровки.

— У нас траур.

— Нет, отпразднуем, — возразил Серж. — Марине нужна разрядка.

Она сказала с тревогой, даже со страхом:

— Не знаю, что мне нужно, я боюсь, Дашуня.

— Почему ты сегодня не была на кладбище?

— Не умеешь пить водку — не пей, — посоветовал Боря.

— Алеша был лучше вас всех, вместе взятых!

— Деточка, — вмешался бизнесмен с какой-то потаенной мукой, — в этом никто не сомневается… во всяком случае, я не сомневаюсь. Однако надо жить, а не цепляться за мертвых. За собой уволокут.

— Вы его все не любили!

В паузе, полной недосказанности и трепета, Марина произнесла отрешенно:

— Я не любила?.. Ах, как ты ошибаешься! Мне в больнице после похорон сон снился… и повторяется, повторяется. Он меня зовет там, на кладбище.

— Кто? — прошептала Даша. — Алеша?

— Дорогая… — начал Серж с беспокойством; она продолжала, не слушая:

— Скоро меня поминать будете. Потому что я согласна с тобой, Дашуня: лучше его не было и не будет.

— Марочка, прости меня, ну, прости!

— Я им не поверила, — заговорила Марина со смутной, какой-то блуждающей улыбкой, обращаясь к Валентину. — В день его гибели, точнее, в ночь я попала в больницу. Они приехали через два дня и говорят, что опознали. А я не поверила, ведь могла случиться ошибка, ведь бывает, правда?

— Да, конечно, — поддакнул Валентин.

— Я их упросила сверить отпечатки пальцев, чтоб точно, понимаете? Они взяли из дому его бритвенный прибор — и оказалось, точно… Алешины. А на похоронах мне хотелось взять на память обручальное кольцо… Серж к свадьбе Алеше подарил. Помнишь, Серж?

— Ну как же! Червонное золото, старое, с резьбой. Марочка, не стоит так…

— И я подумала, — продолжала она, не слушая, — не надо брать, нехорошо, пусть с ним остается, там, в могиле. Он в маминой могиле лежит. — Марина задумалась. — К чему я это говорю?

— Тебе действительно нужна разрядка, — вставил Боря резковато и выпил. — А то опять в больницу попадешь.

— Разве?.. Нет, нет, я вылечилась.

— Типун тебе на язык! — бросил Серж, гневно сверкнув на юношу черными глазами.

— А кто опознавал труп? — брякнул Валентин, целиком захваченный трагической коллизией.

Даша сказала быстро:

— Я и Боря. В морге так жутко, так…

— Дашуня, бедная моя! — Марина обняла сестру; они сидели на диване в елочных огнях, огненноволосые, алогубые, похожие и прекрасные. — Не надо было тебе одной на кладбище ходить.

Трое мужчин глядели на них молча, наконец Серж заговорил, возвращая действие в сегодняшнее русло:

— Мы растерялись на какие-то минуты, наверное. Дашины следы уже заметал снежок. Тихо так, безлюдно. И я подумал…

Боря перебил, обращаясь к Даше:

— Почему ты не сказала, что на кладбище собираешься?

— Я хотела одна. А почему ты не съездил?

— Как-то не сообразил. Я мертвых не боюсь.

— А кто боится? — спросила Марина и вдруг улыбнулась прелестно и загадочно. — Разве я боюсь?

— Дети мои! — Коммерсант поднял рюмку. — Никто ничего не боится. За Алешу! За его чистую бессмертную душу.

— И на этом кончим. — Боря залпом выпил водку и встал. — Сегодня не праздник.

— Ты прав, к сожалению. — Бизнесмен тоже поднялся; оба стояли и смотрели на Валентина. — Вы остаетесь?

— Остаюсь, — отозвался тот упрямо, вопреки своей воле; нехорошо тут, жутковато, мертвечинкой несет. «Куда меня-то несет? Походя приобрел двух врагов!»

После ухода «врагов» Валентин настоял (Марина возражала из любезности), чтоб сестры не меняли свой образ жизни: он будет спать «около елочки». «Тем более, — добавил про себя, — дольше чем на месяц я тут не задержусь». От греха подальше.

 

Смерть на Рождество

Игра только-только разгоралась, но Валентин ушел рано, превозмогая зуд в крови — ущерб в душе. «Эк меня бес оседлал», — думал угрюмо, надевая с помощью швейцара кожанку. И даже не на Рождество торопился он — эти люди не стали еще близкими — из последних сил старался не поддаваться иссушающей страсти к игре, не догадываясь, что этот день — поворотный, другая страсть увлечет его к разгадке тайны мрачной, посмертной, чужой, которая вдруг станет его собственной.

Чтобы не опоздать, взял такси. В старинном дворике под желто-тусклым фонарем — редкие колкие снежинки начали падать из мутно-темного небесного пространства — взглянул на наручные часы. Без пяти семь. В точку!

Дверь на площадке, к его удивлению, была приоткрыта и чуть постанывала на петлях, подрагивала, вибрировала… точно вихрь пронесся, затихая внизу. Прямо из освещенной прихожей был виден накрытый нарядный стол, за ним блистала огоньками елка и как будто шевелилась, еле слышно позванивая бусами и игрушками, а дождь извивался серебряными струйками. Ну конечно, сквозняк, у Марины мания.

Тем не менее Валентин достал пистолет из кармана куртки (было не по себе, как во сне, в мире «ином», ирреальном) и вошел в гостиную; в разноцветном полумраке уловилось шевеление в углу. Он обернулся — Даша стоит в зеленом коротком платьице; лицо по контрасту с ярким лоском волос совсем белое, будто безумное. Он сунул пистолет в карман.

— Что тут происходит?

Губы ее беззвучно зашевелились, поднялась и упала дрожащая рука. Не донеслось ни слова.

— Во-первых, окно надо закрыть, — сказал Валентин наставительно, стремясь разрушить эту зачарованную холодом атмосферу, в которой мороз вдруг по коже продрал.

Обогнув елку, он подошел к открытому центральному окну эркера (какой-то хруст под ногами), взялся за створки… и словно сила извне властно потянула к зияющему провалу… перегнулся через карниз (бесснежный, кстати) и не поверил глазам своим! На снегу под фонарем лежала Марина в черных мехах, неестественно подогнув ноги.

Валентин бросился в прихожую, в подъезд… «скоро меня поминать будете…», «скоро меня поминать…», «скоро меня…», плюнув на лифт, промчался по лестницам во двор, на улицу, обогнул дом и очутился в переулке наедине с мертвой.

Нет, она еще была жива, когда он, встав на колени, склонился над ее лицом, синие глаза стекленели, из уголка рта вытекла струйка крови, вдруг хлынула потоком вместе со словами:

— …убил Алешу…

— Кто? Кто его убил?

В последней судороге прошелестела тайна… ни с чем не сообразная:

— Святой Грааль.

Бредит. Надвинулась тень. Валентин вздрогнул, поднял голову. Метра два ледяного пространства отделяли его от Сержа.

— Вы… как тут?

Он, не отвечая, глядел на мертвую, показалось, безучастно, как в беспамятстве.

— Скончалась, — сказал Валентин хрипло. — Надо звонить.

Серж с видимым усилием разжал губы:

— Боря.

— Что Боря?

— Пошел.

«И Боря тут? — подумалось в смятении. — Да мы же собрались праздновать Рождество!.. Что происходит? Господи?!»

— Где Даша?.. Да очнитесь же!

Однако коммерсант стоял столбняком, словно боясь шевельнуться, закричать, может быть, забиться… Валентин и сам чувствовал себя на пределе… а вот она, застывая на снегу, уже перешла предел и страх человеческий… да как же так, черт возьми! Вдруг он испугался, обернулся: из окна эркера кто-то смотрит… Даша.

 

Магическая чаша

Доктор «скорой помощи», приехавший одновременно с милицией, объяснил: сильнейший шок, она не может говорить и категорически запретил допрашивать. Следователь настаивал: в письменной форме, мол. Ни в письменной, ни в устной! Ее насильно свели вниз и увезли.

После привычной страшной своей работы отбыла следственная группа, забрав тело на вскрытие (сломаны шейные позвонки, позвоночник, вероятно, кровоизлияние в мозг). И они остались втроем за праздничным столом в гостиной.

Наступила святая ночь.

Торопливо приняли по полной рюмке (ни черта не действует!). Валентин закрыл наконец окно, пробормотав:

— На глазок отпечатки на рамах и подоконнике мои и Марины. В квартире плюс еще Дашины.

Он говорил в пустоту — «поклонники» пребывали в прострации (но не уходили почему-то); такое ощущение, словно все замурованы в своих пещерках-нишах — в стрессе, по-нынешнему. Однако Валентина уже начал разбирать азарт, и он продолжал упорно:

— «Посторонних» следов нигде не обнаружено, ваших — тоже… ну, хотя бы вчерашних. Значит, сестры прибирались к Рождеству.

— Вот так праздник! — Студент наконец подал голос и рассмеялся странно, неуместно. — Рождество! Есть в этом вызов сверхчеловеческий.

Бизнесмен отрубил, выйдя из оцепенения:

— В чем?

— Следователь склоняется к самоубийству.

— Пусть склоняется и убивается.

— Вы не верите?

— А ты?

— По ведь она вчера сказала: «Скоро меня поминать…»

— Историк! — перебил Серж, не слушая, и улыбнулся жутковато. — Признайтесь: кто вас сюда послал?

— Не иначе как черт! — Валентин вгляделся в черные тусклые глаза.

— У этого «черта» есть кличка?

На секунду Валентину почудилось, что он имеет дело с двумя сумасшедшими.

— Сергей Александрович, я пришел после Даши.

— Она умерла после знакомства с вами.

— Алеша умер в ноябре.

— Вы знали Куркова?

— Кого?

— Не знаете, у кого живете?

— Я никого из них раньше…

— Почему вы ушли из института?.. А впрочем, извините мое праздное любопытство.

— Серж, — заговорил Боря с сочувствием, — я понимаю, как вам сейчас…

— Этого никто никогда не поймет.

— Да поймите же! Внезапный психический сдвиг… из любви к мужу. Образно выражаясь, он ее позвал.

— Заткнись! Если они не желают заниматься «делом» Куркова — несомненным! — то здесь и подавно пальцем не шевельнут. А ты, как попка, повторяешь: самоубийство! А, да что я тут перед вами распинаюсь! — Серж небрежно отмахнулся, но остался сидеть как прикованный.

— После того, как она попала в больницу…

— Не в сумасшедший же дом! С сотрясением мозга.

— С таким сотрясением, что чуть не умерла! С тех пор в ней что-то сдвинулось.

— Как это случилось? — вмешался Валентин; Серж отвернулся, бессмысленно глядя на елку; Боря отвечал вполголоса:

— Поскользнулась на ступеньках у входа в подъезд, они обледенели.

— Когда?

— Двадцать восьмого ноября.

— В тот день, как муж погиб? Странное совпадение.

— В общем, к ночи она слегла, бредила, Даша вызвала «скорую».

— И до самых похорон в больнице пролежала?

— Да ну, больше месяца, на днях выписалась, На похороны просто отпустили. Так ведь, Серж?

Бизнесмен кивнул, и Валентин заметил, что он отнюдь не бессмысленно глядит на елку, а очень внимательно слушает. Вдруг поинтересовался почти любезно:

— Валентин Николаевич, вас ведь следователь допрашивал?

— Естественно.

— И остался удовлетворен?

— Я неудовлетворен.

— Да ну?

— Мне мало что известно, но… по-моему, в подъезде кто-то был сегодня. Я пришел без пяти семь, поднялся на лифте и услышал… то есть вообразилось мне: пронесся вихрь и затихает вдали… внизу.

Собеседники слушали зачарованно; Боря пробормотал:

— Шестиэтажный дом, мало ли кто прошел.

— Оставив дверь у сестер приоткрытой, а? Или они не имели привычки запираться?.. Впрочем, что гадать — Даша вот-вот сама расскажет.

— Будем надеяться, — обронил Серж холодно; он словно опять заледенел, а Валентин продолжал:

— У вас нет ощущения, что некто стремится уничтожить эту семью? (Собеседники промолчали.) Убийца Алеши на свободе.

Серж опрокинул в рот рюмку водки, остальные поддержали, причем Валентин отметил, как у студента дрожит рука, он произнес:

— Вы намекаете, что теперь очередь Даши?

— Если Марина тоже убита… не знаю. Если мотивы не лежат на поверхности, значит, они очень глубокие, необычные.

— Под какими вы подразумеваете обычные?

— Деньги подразумеваю, господа. Денежки.

— Деньги? — переспросил Серж презрительно. — Зачем она сдала комнату первому встречному?

— Вот именно — первому встречному, — согласился Валентин. — Мне кажется, ее кто-то преследовал. — Он вдруг почувствовал, почти физически, жадное движение к себе, к своим словам, с двух сторон. — Когда она заговорила со мной — кстати, первая, — я подумал… — Он усмехнулся. — Ну, могу я женщине просто понравиться? Дело житейское…

— Не считайте себя таким уж неотразимым. Совершенно не в ее стиле приставать к незнакомцу.

— Я понял, понял. В течение вечера. Марина чего-то жутко испугалась там, на бульваре. Я даже помню ее взгляд, как она озирается по сторонам… И вдруг предлагает проводить ее.

— Вы кого-нибудь видели? — быстро спросил Боря.

— Да нет… я на нее смотрел.

Вспомнилось, представилось: огонь заката, обугленные стволы, снежный покров — как аксессуары, тревожный фон для тонкого прелестного лица Манон Леско, рыжие кудри завиваются кольцами из-под черной шляпы… пунцовые губы, подбородок, все лицо, нетронутый снег заливается кровью…

— Я на нее смотрел, — повторил Валентин. — Вы не замечали, как тревожно на душе становится в сумерки?

Никто не ответил. Валентин чувствовал, что «поклонники» на пределе. Ну, Сергей Александрович — понятно… а вот чего боится студент? Безумно боится.

Валентин заговорил сдержанно, «по делу»:

— Полагаю, вы оба заинтересованы в раскрытии преступления… двух преступлений.

— Хотите выступить в роли сыщика? — пробормотал Серж с ироническим безучастием.

— Не претендую. Но разобраться тянет. Боря, в котором часу вы сегодня сюда явились?

— Ровно в семь. Меня уже допрашивали.

— Подтверждаю. — Бизнесмен кивнул; он как будто оживал. — Я завел во двор машину, вижу: Боря входит в подъезд.

— Во дворе, на улице кого-нибудь заметили?

— Нет… Да! По улице шел старик. Борь, ты видел?

— Не обратил внимания.

— Что за старик?

— Ну, брел понуро, согнувшись. Высокий, в долгополом пальто, без шапки, волосы седые, длинные.

— А лицо?

— Не рассмотрел… Да при чем тут старик! — сорвался Сергей Александрович и поспешно выпил водки.

— А кто? Кто при чем?

Но бизнесмен уже взял себя в руки, расслабился, глядя в потолок, процедил:

— Все безнадежно, безнадежно, безнадежно…

— И все же я попросил бы вас продолжить, если, конечно, вы в силах.

— Что, совсем меня уже списываете со счетов?.. Что ж, может, вы и правы. Дальше я плохо помню. — На красивом смуглом лице выразилось напряжение. — Поднялись на лифте с Борей, все настежь… даже Дашу не заметил: окно, провал в ночь, она на снегу, кто-то стоит на коленях над нею. Пусто в переулке, один фонарь. Я б вас, наверное, убил… а может, нет. Боря помешал.

— Вы вдвоем спустились в переулок?

— Вдвоем. Увидели ее, он крикнул что-то…

— Я крикнул: «Иду звонить!» Думал, еще не поздно, еще можно спасти. И побежал.

— А я никого, ничего не заметил, — признался Валентин. — Боря, Даша сказала что-нибудь?

— Она не может. Надеюсь, вы Дашу не подозреваете?

— Мне непонятна ее роль. Если произошло убийство, то как она не слышала?

— Может, и слышала, но у нее шок.

— Но ведь не вмешалась, иначе преступник убрал бы свидетельницу.

— Не вмешалась, — повторил Серж неожиданно и задумчиво. — Она не любила сестру.

— Я вам прощаю, потому что вы…

— Между ними стоял Алеша. Нет, пусть все ответят.

— Не впутывайте ее! Это самоубийство.

— Да, Борь, извини, чего-то я не то буровлю.

— Оставим пока эмоции, — предложил Валентин, весьма заинтригованный. — В сумке Марины обнаружено только что купленное, с этикеткой платье — голубое, не траур. Она собиралась праздновать Рождество.

— Интересно, Боря, — заговорил бизнесмен бесстрастно, — почему ты так прикипел к версии «самоубийство»?

— После смерти Алеши она находилась в состоянии неустойчивом, вы не будете отрицать?

Серж промолчал, небрежно отмахнувшись холеной рукой. Впрочем, жест этот выглядел, скорее, бессильным, жалким.

Валентин продолжал настойчиво:

— Но зачем она купила замок?

Подозреваемые собеседники вновь жадно прильнули к «сыщику» взглядами: черный и серый.

— В сумке, если помните, оказался новый дверной замок, хотя старый вроде прилично служит.

После паузы Боря пояснил как-то вяло:

— Наверное, купила для своей комнаты, ведь в доме появился посторонний мужчина. Вы долго собираетесь здесь оставаться?

— На месяц я имею законное право. Итак, два обстоятельства, противоречащих как будто версии «самоубийство»: платье, замок. И последнее — предсмертные слова Марины.

Словно метафизический сквознячок прокрался по комнате, приоткрывая оконце в ледяную вечность — три взгляда, три воли скрестились в уютном пространстве.

— Что такое? — пробормотал студент, а Серж закричал:

— Какого черта вы молчали?

— Приберег напоследок. Не волнуйтесь, она никого не выдала. То есть… вы давеча загадочно выразились, Сергей Александрович: «У этого „черта“ есть кличка?»

— О чем вы?

— Она сказала: «…убил Алешу»…

— Кто?

— Вот я и спросил: «Кто?» — «Святой Грааль», — был ответ.

— Что за бред? — вскрикнул Боря.

— Самый «потусторонний» бред имеет завязку в нашем мире. Что вы знаете об этом сюжете? Сергей Александрович!

— Словосочетание «святой Грааль» вроде слышал, но что оно значит — не представляю, — отвечал малообразованный бизнесмен, но и студент дал ответ маловразумительный:

— Какая-то западноевропейская легенда, какую-то чашу они должны добыть, но так и не сподобились.

— Даю справку. Евангельский Иосиф Аримафейский, на кладбищенской земле которого, в пещере, был похоронен Иисус Христос, якобы заимел чашу с его священной кровью. Ее называют святой Грааль.

— Чашу?

— Чашу.

— Но Христос воскрес.

— Да Господи! Должны же вы помнить, как римский легионер пронзил Иисуса на кресте, пролилась кровь…

— Но ни про какую чашу…

— То истина, а то легенда. После разных перипетий святой Грааль попал в Британию, в некое Аббатство — волшебный замок Камелот. Начиная с рыцарей Круглого стола, европейское человечество на протяжении веков пытается завладеть таинственной чашей с кровью (последние известные попытки у нацистов в гитлеровской Германии), но не может.

— Зачем она им так сдалась? — с отсутствующим видом уточнил Сергей Александрович.

— Священная кровь? Созерцание чаши, по легенде, дает бессмертие, в поисках святого Грааля обретается и земная власть — обладание золотом. Словом, сказка, символ, до сих пор используемый в тайных обществах. Меня интересует, в какой связи Марина, умирая, употребила этот символ.

— Бред, — повторил Борис ничего не объясняющее слово.

— Но почему именно этот бред? Она была специалистом по европейскому средневековью?

— Экскурсоводом в театральном музее — там с Алешей и познакомилась. Валентин Николаевич, вы нас не разыгрываете?

— Я, конечно, игрок, но не до такой же степени: переврать слова умирающей. Ладно, дождемся, когда Даша заговорит.

Студент гибким, пружинистым движением поднялся на ноги, прошелся по комнате, вышел в прихожую; вдруг громко щелкнул дверной замок. Студент сбежал? Серж вскочил — и его будто ветром сдуло. Занятные люди, занятные (непонятные) отношения. Да мне-то какое дело до местных страстей?.. Однако подспудно его волновала загадка святого Грааля, как будто умирающая задала задачу и требует разрешения.

Из прихожей донесся благородный бас бизнесмена с ноткой бешенства:

— Разве этого спортсмена догонишь!

Валентин вышел. Серж держал в руках кашемировое пальто на меху.

— Боря — спортсмен?

Он не слышал, глаза изумленные — и сверкнул в них мрачный огонек.

— Сергей Александрович!

— А?

— Что с вами?

— Почему ее выбросили из окна, а не застрелили, а? Выстрел вернее.

— Да о чем вы? Кто б стрелял?

— Я ничего не знаю, Валентин Николаевич. Вы про Борю? Да, он спортсмен, с детства занимается легкой атлетикой и фехтованием на шпагах.

— Шикарно. (Меньше всего Валентина занимал сейчас Боря.) Мне хотелось бы поговорить с вами. Или вы торопитесь?

— Допрос под пытками?

— Да что с вами со всеми…

— Вы ж не отвяжетесь? С другой стороны, и торопиться мне некуда. — Небрежным и вместе с тем отчаянным жестом он швырнул пальто на подзеркальную тумбочку. — Готов к допросу в ночь Рождества.

 

Чреда катастроф

Пчелкины, по словам старинного друга (пытающегося сейчас словоохотливостью заглушить отчаяние), были вполне благополучной семьей. Марина с Алешей поженились шесть лет назад; он, милый, прекраснодушный провинциал, устроился в театр, где подвизался Сергей Александрович. «Да разве вы актер?» — «Бывший». Провинциал ничего не принес в дом, как говаривал тесть, но и не унес, слава Богу. «Он принес счастье», — проговорилась как-то Даша. Как вдруг счастливая эта семья внезапно порушилась. Павел Михайлович, опытный крючкотвор советской формации, не вынес чреды катастроф на заре капитализма («безвременная», как бессмысленно пишут в некрологах, кончина всегда вызывает трепет перед непостижимым роком).

Воскресным летним утром 93-го года адвокат прошел пройтись («на уголок» попить пивка, по обыкновению). Дома осталась одна Даша — ждала отца, чтобы идти в тир пострелять: их любимое занятие. Из кухонного окна она видела, как он вошел во двор, помахал ей рукою, и выскочила к лифту встречать. Кабина поднялась с поверженным телом. Инсульт. Через два дня Павел Михайлович скончался, не приходя в сознание.

— Он точно умер своей смертью?

— Точно. Страдал тяжелой гипертонией.

— А дочки… Вы сказали любопытную фразу: «Между ними стоял Алеша».

— А, какое это теперь имеет значение! Ну, погорячился с горя.

— Вы любили Марину.

— Я не признаю за вами права копаться в моих переживаниях.

— Вы предоставили мне это право, согласившись на допрос.

— Куда ж деваться! — огрызнулся актер-бизнесмен.

— А что, у вас безвыходное положение? Я вас под дулом пистолета допрашиваю?

— Пока нет.

— Ладно, продолжайте.

Наследственные двести тысяч (еще тех, старорежимных) прожили, дачу продали, и трое оставшихся еще теснее сплотились в борьбе за выживание, как вдруг настиг их второй удар: гибель Алеши, который был сердцем их союза.

Удар последний — третья смерть.

И вполне возможно (мрачно предчувствовалось) — не последний, возможно, предопределена смерть четвертая, коль некто задался целью истребить семью на корню. Но из-за чего, черт подери?! Квартира приватизирована? Нет, Павел Михайлович не успел. А если успел обратить остатки состояния в золотую «вечную» ценность? «Господи, да разве это состояние!» Нет, обнищал человек прошлой простодушной эпохи, не трясущийся за завтрашний день.

Стало быть, мотив кроется в «бремени страстей человеческих». «Мне дело — измена, мне имя — Марина, я — бренная пена морская».

На третий день — утром первого декабря — всплыл труп. Вздутый, обезображенный, страшный. В кожаном бумажнике — тронутые водной стихией водительские права. Алексей Васильевич Курков. Машину покойного адвоката (кстати, права имелись и у сестер) нашли на набережной под тяжкими сводами Большого Устьинского моста километрах в двух от места обретения тела. На сиденьях и на руле — кровь утопленника. То есть его сначала зверски избили, а потом сбросили в воду. Четких отпечатков пальцев в салоне почти не обнаружили, все смазанные, кроме двух, принадлежавших Алеше.

28 ноября он покинул театр, разругавшись вдрызг с постановщиком спектакля (незабвенный в русском репертуаре, а нынче особенно злободневный Островский — «Бешеные деньги»). «Я весьма вежливо попросил Алексея Васильевича поправить кое у кого из персонажей грим», — оправдывался слабонервный режиссер перед органами после находки трупа. Приговор вечно недовольной труппы (к которому с усмешечкой присоединился Серж) был единодушен: затравил талант. Однако доведение до самоубийства исключалось, и весь тот день (и полночи в одной престижной тусовке) этот «сукин сын» был на глазах.

В половине шестого Алеша взял из гардероба свою зимнюю куртку, сел в машину и куда-то укатил. Больше его никто из допрошенных свидетелей не видел. И дома он не появлялся: у Марины в музее понедельник — «библиотечный» день, она выходила только в булочную и на обратном пути поскользнулась на обледенелых ступеньках.

По состоянию тела точное время смерти определить было затруднительно (где-то с шести вечера до пяти утра). Однако в восьмом часу, дал позже показания проходивший по набережной милиционер, он видел запертую пустую «волгу» — ту самую, с пятнами на передних сиденьях — тогда в темноте он не отдал себе отчета, что это кровь.

Именно в то время, с четырех до девяти, Серж стал компаньоном (купил часть пая) в фирме «Страстоцвет» — импорт кофе, фруктов и т. д. Где находится контора? Неподалеку от Таганки (то есть, отметил Валентин, неподалеку от «Иллюзиона» и Большого Устьинского моста).

Хоронили Алешу на седьмой день: вынос тела из морга. Договорились было (вконец измученные Даша с Борей обивали казенно-кладбищенские пороги) поместить урну с прахом в могилу матери Пчелкиных, скончавшейся тринадцать лет назад. «Только через мой труп!» — заявил Серж и накануне погребения явился с благой вестью: разрешили захоронить по-христиански. Понятно, что стоило это разрешение недешево.

«Где ж теперь будет лежать бедная Марина? — мелькнула сакраментальная мысль. — Третий гроб в одну яму? Не позволят. В отцовскую?..» Коммерсант, угадав мысль, пояснил с болезненным сарказмом, что прежнее захоронение по закону нельзя тревожить восемь лет. Почему именно восемь? В какой преисподней пишутся такие законы? Возможно, это срок полного распада тканей, а сейчас, по слухам, его собираются уменьшить до трех. Распад? Срок.

На поминках народу было много, из театра, из музея, соседи, друзья… Дорого, но надо. К вечеру их осталось четверо: сестры и «поклонники» — это кокетливое, старосветское определение приобрело в глазах Валентина какой-то сардонический, чуть не патологический привкус: не исключено, что один из этих поклонников… Криминальное римское правило: cui bono? — кому это выгодно? Сержу? И он прикончил женщину, которую любил? Абсурд! А студенту с какой стати истреблять эту семью?..

На прощание, уже в прихожей, Валентин поинтересовался:

— О чем вы хотели сейчас спросить у Бориса?

Бизнесмен с явным усилием сосредоточился, оторвал взгляд от вешалки с одеждой.

— Не помню. — Пожал плечами. — Я еще оглушен, туго соображаю.

— Сергей Александрович, у вас есть семья?

Он встрепенулся, черные глаза ожили острым блеском.

— Что вам до моей семьи?

— Ну… хотелось бы знать побольше о действующих лицах этой трагической истории.

— У меня все как у людей: жена, наследник. Реальная жизнь. А здесь… — Широкий красивый жест рукой, как бы охватывающий праздничное пространство там, в гостиной… место преступления. — Здесь… так, мечта. Иллюзии и слезы, как говорится. Человеку необходимо отдохновение от бешеной гонки.

— Гонки за чем?

— Азарт, деньги. — Серж усмехнулся. — Поиски святого Грааля, как вы верно заметили. Вы-то меня понимаете, сам такой, а?

— Понимаю.

— Так вот. Эта женщина была слишком хороша для здешней жизни. Довольно сволочной. Ладно, пошел в семейную камеру. — С небрежной грацией актер набросил кашемировое пальто на плечи; Валентин уловил в зеркале взгляд — растерянный и злобный одновременно, странно не вязавшийся со снисходительным, даже любезным обхождением.

— Можно завтра продолжить наш диалог?

— Вы знаете, где я живу?

— Нет, откуда?

— Что ж, по воскресеньям я дома. Это… так необходимо?

— Ну, если для вас слишком больно…

— Записывайте адрес.

— Я запомню.

— Надо же. Другой бы с такой памятью дня не прожил. Шутка.

Неуютно было ему в новом жилище, неприкаянно. И все словно знобко, словно обжигал тот сквознячок в момент убийства, из сопредельных (запредельных) сфер. Он принялся убирать со стола, со скатерти, вышитой лиловыми колокольчиками (сестры вышивали?.. На миг милая картинка промелькнула… «иллюзии и слезы»). Тяжелый хрусталь и голубой фарфор. Осетрина, ветчина, цыплята, свежие огурцы и помидоры… Как-то вдруг в разгар глубокой зимы пахнуло летом, разогретыми на солнце грядками. Бедная Манон Леско готовилась к своему последнему Рождеству.

А елка сияла так стройно, кротко, по-детски, освещая колыбель в вертепе, поклонение пастухов и магов. Дорогая игрушка, по словам сестер, еще царских и царственных времен; с нею обращались бережно и осторожно, храня в специальном сундучке, где она в течение будничного года дожидалась праздника, чтоб напомнить детям и взрослым о великой тайне.

Серж сказал, что сестры из-за траура праздника не хотели, но он привез пахучее деревце, и пещерка открыла алое нутро с младенцем, синюю сферу и золотую звезду.

Тут из прихожей раздался отрывистый перезвон.

 

Дракончик

На пороге стояла Даша в шубке и лаковых туфельках, «с головою, как стог на дворе». Глаза невменяемые.

— Как же ты сбежала?

Губы скривились в гримасе, как в скорбной усмешечке, — отнят дар речи! Валентин поспешно ввел ее в прихожую, снял шубу, туфли… Слегка покачиваясь, Даша добрела до дивана возле елки, легла. Он встал в изножии, вопрошая взглядом: что делать, чем помочь?

— Дать тебе ручку и бумагу?

Кивнула.

Но прежде он закутал ее в верблюжье одеяло, принялся растирать ступни — ледяные… В прозрачных колготках и туфельках бежать через заснеженный центр, ведь метро уже не работает… Она нетерпеливо отмахнулась, не сводя с Валентина воспаленного взгляда.

Общую тетрадь он принес из ее комнаты и шариковую ручку. Мелкие невнятные каракули, но разобраться можно.

«У вас есть деньги?»

— Есть. Позавчера выиграл в рулетку и обменял на доллары. Сколько надо?

«Пистолет» — выведено черными буквами.

Валентин вышел в прихожую, достал пистолет из кармана куртки, постоял в мгновенном раздумье; по какой-то неуловимой ассоциации вспомнился взгляд актера в зеркале, растерянный и мстительный одновременно.

Даша просияла, протянула руки, схватила, вгляделась и уронила оружие на пол.

— Да, всего лишь газовый, но напугать очень даже способен. Смотри, какая отличная имитация пистолета Макарова. Тебе для защиты сейчас просто необходим.

Она отвернулась к спинке дивана.

— Даша, кого ты хочешь прикончить?

Повернулась, рассмеялась беззвучно — оскалилась — впечатление безумное.

«Привидение» — возникло на клетчатой странице словцо со скрытой издевкой. Не хочет открываться.

— Вот что, дорогая. Надо поспать и прийти в себя. В доме есть снотворное?.. Или тебя в больнице успели напичкать?.. Тогда, может, вина?

В ответ она протянула тетрадь.

«Ты убил Марину?»

— Нет, Даша. Я хочу раскрыть это подлое дело. Ты мне веришь?

«Вы чужой, меня даже не вспомнили».

— Вспомнил, детка, хотя я в вашей группе лекции не читал. У тебя на экзамене в волосах был круглый гребешок янтарного цвета… И вдруг он выпал, помнишь? Упал на столик между нами. Ну, веришь?

Пауза в сомнении, а ведь у нее нет выхода: никого из близких не осталось.

— Ладно. Но ты меня не боишься?

Отмахнулась с досадой. Она была то в нетерпении, то в изнеможении. Словом, «надрыв». Так начался их оригинальный диалог: вопрос — жест — пауза — нервный росчерк пера.

— Двадцать восьмое ноября — день гибели Алеши, понедельник. Наверное, ты была в институте? Так. Во сколько вернулась домой?

Даша растопырила пальцы — семь.

— В семь часов. Что делала твоя сестра?

Лицо ее задергалось в страдальческих усилиях.

— Даша, ты вот-вот заговоришь, доктор сказал. Пока обходись подручными средствами.

Она поднесла сжатые в кулачок пальцы к уху.

— Понятно. Марина разговаривала по телефону. О чем?

«Запомни зеленый камень».

— Ты услышала только эту фразу? (Кивок.) Что она значит, Марина объяснила?

«Сказала: „Мы там два раза встречались“».

— Возле зеленого камня? — Кивнула… передернула плечами… сомнение. — С кем она встречалась?.. — Он вгляделся в больное лицо. — На сегодня кончим, доктор запретил.

Даша резко замотала головой, одновременно умоляющим жестом протягивая к нему руки — куколка в ужасной пантомиме. Он подсел к ней на диван, успокаивающе пригладил всклокоченные шелковистые волосы.

— Я с тобой, мы его поймаем. С кем она разговаривала?.. Не знаешь. Что еще сказала?

«Проводить ее к метро „Арбатская“».

— Почему «проводить»? В чем дело?

«Вдруг потеряла сознание — сотрясение мозга».

— Ах да, она же поскользнулась на ступеньках.

«Исчезла тяжелая фаянсовая ваза с подзеркальника в прихожей».

— Ты думаешь… вазу кто-то разбил, а Марина скрыла?

«Сказала: нечаянно задела и разбила. Я тогда поверила, а теперь не знаю».

— Понятно. Не исключено, что в прихожей произошло столкновение. Итак, в восьмом часу вы пошли на «Арбатскую»? Примерно в это время милиционер видел вашу «волгу», то есть убийство уже произошло.

«Она любила Алешу».

— Верю. Но ее могли втравить в историю, а потом она побоялась признаться. С кем Марина встретилась на «Арбатской»?

«Ушла в метро».

— Ты ее подождала? (Кивок.) Дождалась?.. Нет… Как у вас было условлено?

«Я сразу должна уйти домой».

— А ты все-таки осталась. Почему?

«Непонятно. Страшно».

— Страшно? Вы ведь еще не знали про гибель Алеши. Как она объяснила это вечернее свидание?

«Марина узнала страшную тайну и хочет нас всех спасти».

— Тебя, себя и Алешу? (Кивок.) Тайну святого Грааля?

Изумленный взгляд.

— В агонии Марина сказала, довольно бессвязно, что Алешу убил святой Грааль. Что ты про это знаешь?

«Ничего!»

— И вы потом так и не объяснились более обстоятельно?

«До пятого января — больница. Она с ума сходила из-за Алеши и говорила: „Все расскажу, а пока не хочу подвергать тебя опасности“».

— Так. Ты долго ждала у метро?

«Час».

— Заметила что-нибудь подозрительное?

Она закрыла глаза. Пауза углублялась, он почему-то не смел прервать ее. Наконец Даша написала невнятным своим «больным» почерком:

«Голос».

— Какой голос? О чем ты?

«Знакомый голос сказал: „Дракончик!“»

— Знакомый? Чей?

«Не знаю».

— Но как же!..

На бессмысленное восклицание грянул быстрый ответ: «Жуткий, искаженный, нечеловеческий».

— Но объясни!..

«Страшно».

Он мельком отметил, что иногда она повторяет реплики, наверное, забывая о предыдущих.

— Откуда раздался голос?

«Из-под земли».

— Дашенька, из-за тщеславного азарта я затеял этот неуместный допрос, виноват. Тебе необходим покой, чтобы прийти в себя.

Она ответила яростным жестом отрицания.

С беспомощной жалостью наблюдал он, как она пытается заговорить. И, сдавшись, пишет:

«Допрос!»

И раздался вопрос, почему-то (по интуиции) волновавший его:

— Ты любила Алешу?

Даша выписала старательно, почти аккуратно:

«Его нельзя было не любить».

Синие, как у сестры, глаза глядели сурово.

— Понимаешь, я ищу и не могу найти мотив двух преступлений.

«Зачем ищете? Как вы замешаны?»

— Не криминально, детка.

«Вы полюбили Марину?»

— Я восхищался ею… как образом со старинной картины, такая, знаешь, Манон Леско. Образ прелестный, но, извини, мне чуждый. И у вас мне понравилось, потому что… Я ведь тоже одинок. Кроме того, опасность подстегивает, пробуждает энергию. Еще на Суворовском бульваре предчувствовалась тайна… тень, образно выражаясь, смерти, страсти. Словом, нечто необычное. За нами, конечно, следили.

«Кто?»

— Наверное, тот, кто позвал тебя «из-под земли». «Дракончик», так? Значит, ты услышала знакомый-незнакомый голос и ушла. Где была Марина?

«Дома».

— Что сказала?

«Проехала с ним до Смоленской, и он проводил ее домой».

— И ты никого в «нем» не подозреваешь? Может, Серж?

«А может, вы?»

— Ладно. В каком состоянии была Марина?

«Она боялась тайны».

— Интересно… очень интересно. Как я понимаю, вы ждали Алешу. Ему приходилось без предупреждения ночевать вне дома?

Отрицательный жест.

«Марине стало плохо, я вызвала „скорую“, ее отвезли в больницу».

— Как ты думаешь, она встретилась в метро с любовником?

«Нет!»

— А ты, Даша… ты любила сестру?

Она поглядела на него с недоумением, слезы выступили на глазах, но не пролились — два синих озерца. И стало ему стыдно: девочка дар слова потеряла, может быть, помешалась из-за сестры, а он верит злобным сплетням! И все же… какой странный, сюрреалистический рассказ — дракончик из-под земли…

— Ты рассказала о событиях двадцать восьмого ноября следователю?

«Она взяла с меня слово молчать. Если я кому скажу — могу погибнуть».

Валентин был поражен.

— Вот уж действительно… дракончик! Ведь муж убит — и скрывать… Все-таки она вела себя, мягко выражаясь, странно.

«Так кажется с первого взгляда».

— А если поглубже взглянуть?.. Ладно. Алешу хоронили без нее?

«Ее отпустили на сутки».

— Марина сильно переживала?

«Ужасно! После поминок слегла и всю ночь бредила. Утром Серж отвез ее в больницу».

— О чем бредила?

«Алеша, прости!»

— Неужели ты не видишь? Марина чувствовала свою вину.

«Она убита!»

— Даша, ты можешь не выдержать такого напряжения…

Она, не слушая, писала в тетрадку. Протянула:

«3095».

— Что это? Что за цифры?

«Мне неизвестно. Просто запомнила, потому что она повторяла в бреду».

— В связи с чем?

«Не знаю».

— Но ты у нее потом спросила?

«Она удивилась, не вспомнила».

— Вот что, Даша. Твою сестру преследовал человек, которого, по твоим намекам, она ненавидела и боялась. И в то же время — даже после убийства мужа! — скрыла свои отношения с ним ото всех. Или он был ей бесконечно дорог, или… — Валентин замолчал, а хотел сказать: «или ты ей была дороже жизни и тайна — в тебе».

Даша глядела, замерев, пронзительно.

— Чей голос ты слышала у метро?

Она уронила ярко-волосую голову на колени, тут же выпрямилась, синие глаза вспыхнули.

— Знакомый голос, — продолжал Валентин. — Кто — Боря или Серж.

«Не знаю. Страшно».

— Такое необычное восклицание… на улице, в темноте. Тебе не померещилось?

«Нет!»

— Значит, он тебя знал, ее любовник.

Резкий жест правой руки, будто девочка отталкивает нечто с брезгливостью.

— Моя нечаянная проговорка, однако не случайна! — протянул Валентин удивленно. — Так, видимо, на меня подействовал ее бред: «Алеша, прости!» Каковы, на твой взгляд, у нее были отношения с Сержем?

«Алеша к нему не ревновал».

— А к кому ревновал?

«Ни к кому, но она завораживала мужчин».

— Это я заметил. — Вновь вспомнились цветаевские строки: «Мне дело — измена, мне имя…». — Бывший актер был якобы занят покупкой акций неподалеку от места преступления.

«Я не люблю Сержа, но он человек респектабельный».

— И респектабельный обыватель может нравственный стержень потерять, по себе знаю.

«Вы — убийца?»

— Игрок. Ладно. Сержа пока оставим… пока я «компромат» на него не соберу. Что это?

«Он был здесь».

— Кто?

«Голос».

— Когда?

«На Рождество».

— Сегодня?.. То есть уже вчера?.. Погоди, — пробормотал Валентин, умеряя жгучее нетерпение. — Надо по порядку. Вы сделали уборку в квартире, собрали на стол. Марина получила от меня двести долларов. И купила себе платье?

Даша провела руками по измятому нежно-зеленому шелку, записала:

«Мы обе — по платью. В шесть часов на машине на Арбат, обменяли доллары. Я задержалась поискать гребень».

— Нашла? (Кивок.) Где же он? (Пожала плечами.)

Валентин поднялся, подошел к комоду, на полу в уголке, где она стояла, дрожа от ужаса, валялся круглый, якобы из слоновой кости, с зелеными камешками гребешок. Дешевая, но изящная вещица. А волосы богатые, прекрасные. Ему захотелось причесать ее, и он поддался желанию, но гребень сразу запутался в кудрях. Она с удивлением отстранилась.

— Ты сейчас похожа на помело, — заметил Валентин грубовато, намеренно сбивая опасный настрой.

Она резко встряхнула головою, как бы говоря: пусть.

— Стало быть, ты осталась купить гребешок, а Марина поехала гостей встречать. Ты вернулась около семи?

«Перед вашим приходом».

— Входная дверь была закрыта?

«Я позвонила — никого, открыла своим ключом».

— И захлопнула? Так. А окно?

«Распахнуто. Я крикнула: „Марина, сквозняк!“»

— Ты была уверена, что она дома?

«Машина во дворе».

— А потом?.. Дашенька, что потом?

В уютный елочный мирок как будто ворвался ледяной сквозняк. Фрагмент кульминации убийства. Или самоубийства.

Она быстро написала склонив голову:

«Я больна. Вы купите мне настоящий пистолет?»

— Купим, купим. — Чем бы дитя ни тешилось… От нетерпения разгадки он готов был пообещать что угодно! — Ты не хочешь продолжать? Даша, прошу!

Она слегка отвернулась и долго лежала неподвижно, глядя куда-то вверх. Что ж тут произошло?.. Какая мрачная история, прямо «загробная». И никак не поймаешь мотив.

Жили-были две сестрицы, без отца, без матери, бедные и красивые. Да, красавицы, и любовная крутня какая-то была, несомненно, однако… два убийства! Допустим, муж погиб в драке, тот увлекся в аффекте ревности… А женщину за что? За то, что знала убийцу и могла выдать. Так ведь не выдала! Никому не сказала и дождалась смерти… Нет, неправдоподобно! И все же у Марины была тайна, назовем ее по-детективному: тайна зеленого камня. Они два раза встречались у этого камня. Что же знает Даша и кого так боится?

Она протянула тетрадку:

«Я услышала тот же голос: „Дракончик!“»

— Господи помилуй, что ж это значит! Ты выскочила из своей комнаты?

«Чуть позже. Я была неодета».

— И слава Богу. Я нашел дверь уже открытой. Понимаешь? Между твоим и моим появлением кто-то проскользнул в подъезд. И не решился щелкнуть замком. Ты слышала в квартире шум борьбы, крики, что-нибудь еще?

«Только голос».

— Ты не заметила, что дверь открыта?

«Нет. Я пошла в гостиную».

— К счастью, не в подъезд. Может быть, избежала смерти.

«И все же странно, — тотчас подумалось, — очень странно он себя ведет, этот „дракончик“. Не побоялся, что выдаст себя этим словом, оставил в живых свидетельницу. Он наверняка видел… сквозь еловые ветви из эркера видел, как она вошла, — и не тронул! Или он сумасшедший (и она сумасшедшая?), или что-то связывает ее с убийцей?..»

— Что ты увидела в гостиной?

«То же, что и вы».

Мгновенно в разноцветной полутьме вспыхнула картинка: гуляет «сопредельный сквознячок», елка, как своенравное существо, трепещет и позванивает, окно зияет снежным провалом…

— Почему ты спряталась в углу за комодом?

Она пожала плечами. Из прихожей зазвонил телефон. Оба вздрогнули.

— Даши нет в больнице, — сказал Борис. — Едва добился от них…

— Не волнуйся, она дома.

— Я подъеду.

— Не стоит. Надеюсь, заснет.

— Она говорит?

— Нет, не может.

— Хорошо, до завтра.

Голос искаженный, словно испуганный. Не этот ли голосок сопровождал, так сказать, оба преступления?.. Валентин сел, как прежде, на краешек дивана, сообщил:

— Боря о тебе беспокоится.

И тут заметил, что она спит. Или притворяется?.. Лежит, закрыв глаза, совершенно недвижно, точно окоченев, точно… (суеверно он изгнал из мыслей слово «труп»). Вдруг губы зашевелились — Валентин склонился почти вплотную к лицу, зашевелились беззвучно, в загадочной немоте. Наконец уловилось ровное сонное дыхание. Понятно, «выговорилась» — и наступило обвальное действие лекарства, которым ее, конечно, напичкали в больнице.

«То же, что и вы».

Если она говорит правду (в чем я сильно сомневаюсь), я то же видел, то же чувствовал: некое проскользнувшее, мистическое дуновение, прошумевший вихрь… История с патологическим подтекстом, где дважды прозвучало: «Дракончик!» Не дожидаясь третьего раза, надо действовать.

 

Загадочная семейка

Воскресные, почти пустынные улицы. Угол Чехова и Садового кольца, розово-кирпичный муравейник (по когда-то престижному проекту), просторные холлы, скоростные лифты. На звонок открыла дама с трагически-значительным, в нервных морщинках лицом, с небрежно-пышной прической, в длинном халате, вышитом дракончиками.

Бизнесмен-актер на утренней прогулке. И где он обычно гуляет? По Бульварному кольцу. Подумав, дама пригласила («Валентин Николаевич, — Жанна Леонидовна») в элегантный кабинет Сержа с белыми стенами, черной кожаной мебелью и стальным сейфом. На одной стене фотографии загримированного актера в классических позах и одеждах разных эпох и племен; амплуа — «первый любовник».

Одна небольшая фотокарточка — цветная, новенькая, в прекрасной лакированной рамочке — заинтересовала Валентина чрезвычайно. Светская компания с бокалами шампанского, четверо мужчин в цивильных костюмах и две женщины: Марина и дама-хозяйка. Среди них наверняка…

— Это Алексей Курков? — Он указал на господина, непринужденно склонившегося к обнаженным плечам Марины.

— Конечно. Вы его знали?

— В первый раз вижу.

— Кто вы? — Она не то чтобы испугалась, но напряглась.

— Недавний знакомый сестер Пчелкиных.

— А, эти авантюристки. — Дама как-то рухнула на кожаный диванчик и закурила.

— Марина погибла вчера.

Она не дрогнула, глядя немигающими темно-серыми глазами, забыв убрать улыбку — гримасу тонких губ.

— Где пепельница? — пробормотала, перегнулась, взяла со стола хрустальное тонкое блюдечко, уронила, разбив на мелкие блестящие осколки. Задрожали морщинки на лице, задрожала сигарета в длинных пальцах. Дама вдруг встала и ушла. Истеричка, должно быть.

Валентин с острым интересом уставился на лицо покойного, слегка искаженное из-за наклона. Темные густые волосы — медный «ежик», высокий лоб, крупные губы изгибаются в улыбке. В целом впечатление обаятельное — не господин, а скорее студент, в отличие от других троих более свободен, раскован — худощав, верхняя пуговица белоснежной рубашки расстегнута. Они обе любили его.

Даши на снимке нет. Марина обольстительна в чем-то пышном, полупрозрачном, лимонно-желтом, как нежная мимоза. Возбуждена, смеется. И Жанна хороша, молода (Валентин покосился на распахнутую дверь) — тайна вечной женственности, так сказать.

В центре композиции эффектный Серж, по обе стороны от него двое незнакомцев.

— Как она погибла? — услышал он низкий трагический голос и обернулся.

— Упала из окна. Точнее…

— Самоубийство?

— Не думаю. Ее убили.

— Кто?

— Я его ищу.

— Садитесь. — Она села, указав на диванчик напротив. — Так вы следователь?

— Любитель, просто живу у Пчелкиных, комнату снимаю. Даша больна, в опасности. Понимаете? Кто-то преследует эту семью.

Жанна Леонидовна взглянула исподлобья.

— Вы ее любите?

— Кого?

— Дашу.

— Люблю, — соврал он глазом не моргнув, улыбнувшись самой задушевной из своих улыбок (что ж, он тоже авантюрист). — Помогите нам, Жанна.

Мимолетной ответной улыбкой она согласилась на его обращение; но некий странный трепет все больше ощущался в ней.

— Чем?

— Информацией. Кто эти двое мужчин на снимке?

— Ах, эти. Компаньоны. В красном пиджаке Марк, продал мужу долю в компании, уехал в Эквадор.

— Куда?

— «Страстоцвет» связан с тамошними фирмами.

— Насовсем уехал?

— Связи налаживать. Как в позапрошлом году.

— Продажа состоялась двадцать восьмого ноября?

— Именно в тот роковой день, но Алеша… — Жанна изящно повела плечами. — Он не имел к этому никакого отношения.

— Понятно. А второй?

— Функционирует. Митя Вышинский. Дмитрий Петрович. Его фирма слилась с нашей, мы сфотографировались как раз на торжестве по этому поводу.

— Когда это происходило?

— Презентация? Второго или третьего… третьего ноября. Было, как обычно, скучно, пошло, но Марина веселилась от души. — Жанна Леонидовна вдруг перекрестилась. — Она сразу скончалась?

— Нет, не сразу. При мне наступила агония.

На подвижном лице напротив выразился ужас.

— Нет, она правда умерла?

Валентин молча наблюдал: и эта чего-то боится, утонченная дама.

— Значит, вы приняли ее последний вздох? (Он кивнул.) Она что-нибудь сказала перед смертью? Это очень важно, последние слова во многом определяют загробную судьбу.

Ясно, помешана на мистике.

— Вы имеете в виду христианское соборование?

— Ну, не только… вообще.

— Марина доверила мне тайну. — Он сознательно углублял драматизм ситуации (может быть, призывая огонь на себя), но ведь правду сказал: что-то значит «святой Грааль» не в символическом, а в конкретном смысле? — Как вы думаете, у Марины был любовник?

— Вы на что намекаете?

— Ни на что, поверьте, я только позавчера с сестрами познакомился. Вы производите впечатление человека проницательного.

— По-моему, вы тоже не промах. — Жанна нервно усмехнулась. — Что ж получается? Она имела любовника, который сначала убил мужа, потом ее?

Пошловатый привкус от высказанных соображений (как-то не вязавшийся с рождественской сказкой) заставил его поморщиться. И Жанна воскликнула, словно подслушав:

— Какая чушь!

— Согласен. И в то же время она тайком с кем-то встречалась. Место встречи — зеленый камень в метро «Арбатская».

— Зеленый камень? — удивилась Жанна. — Памятник или надгробье?

— Мне неизвестно.

— Неизвестно? — Она помолчала. — Есть женщины, провоцирующие мужчин на безумства. Марина была из таких.

— Вам ее не жаль?

— Ну, когда-нибудь мы все умрем. И чем раньше, тем лучше.

— Вы сказали, что на презентации Марина веселилась от души.

— Да обыкновенно!

— С кем-нибудь она общалась, флиртовала, танцевала?.. Или на таком мероприятии танцы не приняты?

— Танцевали, когда крепко приняли.

— А с кем конкретно Марина…

— Со всеми подряд. Вы полагаете, она с кем-то закрутила на презентации? Да у нее была масса возможностей в своем музее.

— Да, конечно, — поддакнул Валентин, но «Страстоцвет» интуитивно, возможно, чисто зрительно уже ассоциировался для него с местом преступления.

— Что за предсмертная тайна? — Жанна жадно затянулась.

— Алешу убил святой Грааль.

— Так называют чашу, — прошептала женщина, пораженная услышанным. — Изумрудную чашу с сакральной кровью Христа.

— Так в легенде, но…

— Это не легенда. Мистерии Грааля — глубочайшие символы. Я видела старинную гравюру…

— Враждебные христианским, — перебил Валентин. — то есть антихристовы.

— Нет, не враждебные! — Голос хозяйки фанатично зазвенел. — Они верно отражают нашу двойственную природу. Гора Спасения — это тело человека, храм на ее вершине — мозг, а замок Клингсор в темной аллее под горою — животная энергия в нас, которая соблазняет рыцарей в саду иллюзии и извращения.

— Давайте не будем соблазняться. Вернемся к гибели Марины. Вам известен ключ к ее последним словам?

— Представить себе не могу! Она никогда не увлекалась эзотерическими учениями.

— В отличие от вас, — заметил Валентин; она вдруг вспыхнула от его взгляда и отвернулась. — Ее подло убили — и этими загадочными словами (уже в бреду, наверное) она пыталась открыть мне тайну двух преступлений. Или даже трех.

— Трех? Кто третий?

— Мне кажется, есть загадка и в смерти отца.

— Вот так московская мистерия! — Жанна усмехнулась. — И вы, как сыщик… нет, как рыцарь, своего рода Парсифаль, идете на битву со злом.

— Не так пышно, но азарт есть. Проникнуть и разрушить, как вы сказали, сад иллюзии и извращения. — Не смейте! Это мистика.

— Как трактовать… Если у Марины был любовник… — Валентин услышал шорох за спиной, где-то в квартирных недрах; рванул в прихожую: одна из четырех дверей открыта настежь, и стоит, прислонясь к притолоке, пригожий подросток, судя по всему, сын.

— Подслушиваете?

— Давайте выпьем!

— Я тебе выпью! — материнский глас из глубины.

— Имею право, со вчерашнего. Рождество — головокружительное торжество.

— Это семейный праздник, — продолжала мать укоризненно, — который я почему-то должна проводить в одиночестве.

Усталая томность мальчика внезапно пропала, он обрел прыть; через секунду Валентин увидел его уже в кабинете с бутылкой, а также открытую дверцу пузатенького бюро, где в зеркальных пространствах пестрела компания спиртных собратьев.

— Я по наследству предпочитаю «Абсолют». А вы?

— Я на машине.

— Нет проблем. Закусите, как папочка, лавровым листиком. Или, как мамочка, запьете валерианкой.

Жанна протянула с ласковой укоризной:

— Ленечка, гость может подумать…

— Он не гость, а сыщик.

Значит, подслушивал.

— За тебя, моя дорогая! — Леня опрокинул в рот рюмку водки. — Вы по поводу дела Куркова? Так вот. Конечно, эти девки имеют любовников. Во-первых, наш артист…

Жанна перебила нервно:

— Марина вчера умерла!

В напряженной паузе Валентин отчеканил:

— Зачем вы оскорбляете свою мать?

— Я? — искренне удивился сынок. — Я про папашку…

— Да, про мужа при жене.

— Допер! Прошу прощения! — Он шлепнулся на диванчик, схватил мать за рукав. — Простишь?

— Леня, как бы ты ни относился к Пчелкиным, приплетать отца к уголовному делу…

— К уголовному? — Леня помотал кудлатой головой. — Туго соображаю со вчерашнего. Как она умерла?

— Из окна выбросилась, точнее…

— А предсмертная записка есть?

— Записки нет, — вмешался Валентин. — И там кто-то был в момент убийства.

— Убийства? — тихим эхом откликнулся Леня, а Жанна прошептала в ответ:

— Где «там»?

— У Пчелкиных.

— Кто?

— Привидение.

— Как вы смеете ее пугать! — возмутился Леня. — Она и так… Нет никаких привидений, мам, я тебе тыщу раз говорил, ни злых, ни добрых! А если и есть, то плевать они на нас хотели из сопредельной своей тьмы.

 

Красная рука

В дверях бесшумно возник глава дома, глаза воспаленные, лицо нездоровое, с желтизной. Они не слышали, как он вошел и разделся; в этом семействе все, должно быть, имеют привычку возникать и подслушивать.

Он молча подошел к диванчику, взял у сына «Абсолют» и рюмку, налил и залпом выпил.

— Вам не предлагаю, — обратился к Валентину с ледяной любезностью. — Сейчас видел «волгу» Пчелкиных у подъезда. — И к домочадцам: — Дорогие мои, хорошие, прошу нас покинуть.

Валентин ожидал, что сынок начнет выпендриваться, а жена приставать с вопросами. Ничего подобного — встали и ушли — вот как папа-миллиардер их вымуштровал. Они курили друг против друга на нелепых неудобных диванчиках в молчании чуть ли не враждебном. Которое нарушил коммерсант:

— Даша уже дома?

— Да, сбежала ночью. Откуда вы знаете?

— Там кто-то ходит.

— Где?

Серж помолчал, потом спросил отрывисто:

— Вы во сколько из дома уехали?

— Ну, часа два назад.

— Значит, там была Даша.

— Да о чем вы?

— Я проходил по переулку, где… — Он замолк и с трудом выдавил: — Где погибла Марина.

— Вы там прогуливались?

— Прогуливался. Взглянул на эркер — елка шевелится, будто кто раздвигает ветви.

— Вы увидели руку?

— Что-то промелькнуло… красное или коричневое.

— Елочная игрушка?

— Ну, она сразу исчезла.

— Или перчатка?

— Перчатка?

Собеседники уставились друг на друга с возрастающим беспокойством.

Валентин сказал медленно:

— Я оставил Дашу дома. Она так и не проснулась со вчерашнего, наверное, сильное снотворное. И врезал новый замок — тот, из сумочки Марины — в дверь Дашиной комнаты.

— И она не проснулась?

— Просыпалась, но тут же… Я написал записку, предупредил. — Он предусмотрительно умолчал о газовом пистолете.

— Почему замок не в дверь прихожей?

— Надо же его поймать. Устроить западню.

— Кого?

— Говорящее привидение.

— Вы — игрок, — констатировал Серж. — И готовы поставить на карту все, даже человеческую жизнь. Ну, это дело ваше. Только скажите: на кого вы работаете?

— На себя.

— Ну ладно. Вы сказали Даше не открывать дверь?

— Говорю же: она спала, когда я уходил.

— Почему ж она мне не открыла? Заметив в эркере шевеление, я поднялся и долго звонил.

— Может, увидела вас из окна.

— Ну и что?

— Может, Даша вас боится.

— Меня? — Серж задумался. — А вдруг в эркере была не она?

Валентин схватился за телефонный аппарат на столе.

— Можно?

Хозяин кивнул. Валентин насчитал десять длинных гудков.

— Спит. Или не берет трубку, ведь говорить она по-прежнему не может.

— Или не хочет. Как вы с ней изъясняетесь?

— Она пишет в тетради.

— И что написала? — Лицо Сержа вспыхнуло и помолодело от волнения. — Что случилось на Рождество?

— Сергей Александрович, мне надо ехать. — Валентин помолчал. — Что за «красная рука»? Вы не придумали?

— Мне, знаете, не до этого.

— Да жива ли она?

— Поехали, — заявил бизнесмен решительно.

Валентин и рад был убраться из дома, имеющего уши — две дверные щелки в шикарной прихожей, к которым несомненно приникли домочадцы.

В автомобиле Валентин осторожно и сжато восстановил картину убийства — с точки зрения, так сказать, младшей сестры. Таким образом, не Серж явился для него информатором, а он для Сержа, что ж, бизнесмен-актер в обоих ипостасях сильно занимал Валентина.

— «Дракончик!» — повторил Серж; заметно было, как им овладевает страх сильнейший, нежели боль от потери любимой женщины. — Он так сказал?

— Вы знаете, Сергей Александрович, кто он — такое у меня ощущение.

— Не говорите ерунды! Да, признаюсь, вы сумели страху нагнать. Голос совершенно незнакомый?

— Нет, она его где-то слышала, в какой-то очень страшной ситуации («нездешний», «из-под земли»), но не может вспомнить… или боится.

— Ничего не понимаю! Ни-че-го. Если, конечно, вы не умолчали кое о чем.

— О чем?.. Уверен, вы умалчиваете о большем. Даша была влюблена в зятя?

— Мне трудно судить о природе ее чувств: преобладала ли в них эротика, или она находилась под обаянием близкого по духу человека.

— Кажется, вы все находились под его обаянием.

— Это правда. Щедрость и широта натуры всегда окупаются. Он мог потратить, например, всю зарплату на шикарный пустячок для жены или свояченицы.

— А потом на что жили?

— По-христиански, на что Бог пошлет.

— Сергей Александрович, несмотря на обаяние, по-моему, вы его до сих пор ненавидите.

— Я — Алешу?

— Вы годы мечтали о его жене.

— Вам ли меня обличать, бывший историк?

— Чем я вам не угодил?.. Ладно, оставим чувства. Алеша не хотел последовать вашему примеру?

— То есть?

— Удариться в бизнес, ведь у него были неприятности в театре.

— «Удариться!» — саркастический смешок. — Этому надо жизнь отдать, для столь сложного и тонкого дела необходимы и способности, и своего рода страсть. И везение, конечно.

— И немалая доля бессовестности, правда?

— Вам виднее. Алеша был неудачник и богема, к деньгам относился пренебрежительно.

— А ваши компаньоны — там, на фотографии…

— Единственная, оставшаяся от Алеши; я повесил после его гибели.

— Что представляет собой Дмитрий Петрович?

— Откуда вы?.. А, Жанна рассказала. В своем роде философ. На презентации они быстренько сошлись с Алешей, подружились и сцепились на евангельскую тему: кому легче пройти в царствие небесное — Митьке или верблюду.

— Философ очень богат?

— Нормально. Он потом переживал, даже пожелал войти со мной в долю по поводу кладбищенской взятки.

— Он был на похоронах?

— Проводил в последний путь — вот вам и обаяние, провели-то всего вечер вместе.

— Как на том вечере вела себя Марина?

— Как всегда — вполне пристойно.

— Между тем она встречалась с…

— С кем?

— С «дракончиком» возле зеленого камня.

— Какого камня?

— Зеленого. «Запомни зеленый камень» — Даша услышала реплику сестры по телефону.

— Господи! Фантасмагория!

— Дмитрий Петрович был знаком с Дашей? Я имею в виду — до Алешиных похорон.

— Нет. Впрочем… да, поверхностно. Мы как-то вдвоем заехали к ним. Курковых не было, ну, с Дашей чаю попили. Не там ищете. Обозвать Митьку «дракончиком»… ну ладно, шутка. А уж святым Граалем — совсем ни в какие ворота.

— Сергей Александрович, подождите минутку в машине, я заскочу к приятелю за вещами.

Валентин промчался проходными дворами за Елисеевским к Сашке. «Да, снял комнату у Никитских ворот за двести долларов в месяц». — «Плати лучше мне, хоть сотню». — «Нет, Саш, я жутко увлекся». — «Женщиной?» — «Преступлением. У свидетельницы убийства пропал дар речи». — «Серьезно?» — «Надо спешить, не хочу дождаться следующего потрясения». — «А что? Частенько клин клином вышибается». — «Не дай Бог! Смерть вокруг бродит…»

Продолжение диалога в автомобиле.

— Двадцать восьмого ноября вечером Марина сказала по телефону про этот чертов камень. По ее просьбе сестры отправились на станцию «Арбатскую», где, видимо, состоялась третья встреча.

— Видимо?

— Марина спустилась в метро одна, а Даша в темноте услышала тот голос.

— Она не выдумывает?

— Не знаю… непохоже.

— Я не доверяю никому — ни вам, ни этой девчонке.

— Взаимно. В это самое время вы занимались сделкой в «Страстоцвете». Вы звонили Марине?

— Не звонил. У меня есть свидетели.

— Ну а если вы ненадолго покинули комнату…

— Однако сколько острых и неизведанных ощущений в роли сыщика! Или преступника. А вот играть не довелось. Можно по-тихому позвонить, да, но мы не покидали кабинет.

— Кто — вы?

— Я, мой адвокат и Марк.

Машина въехала во двор, они вышли, разом взглянули вверх. На четвертом этаже в кухонном окошке вздрогнула, сдвинулась кружевная занавеска, над геранями в горшках появилось бледное лицо. Неестественно бледное по контрасту с ярко-красными губами и живым пламенеющим лоском волос. Народная примета: не доверяй рыжим.

Жива!

— Ага, вот кто по комнатам бродит, в окнах мелькает, — пробормотал Серж, а Валентин предложил (тоже почему-то вполголоса):

— Договорим здесь?

— О чем нам с вами…

— До какого часа вы тогда занимались сделкой?

— И что вы прицепились к нашей конторе!

— Неподалеку была обнаружена «волга» Алеши. И мертвое тело.

Во внезапной паузе на миг вообразилось: высотка с «Иллюзионом», продутый ветрами мост в густом желто-фиолетовом сумраке, в свирепой ноябрьской слякоти; обезображенный труп в ледяной воде — центральный символ, к которому стягивались нити воображения, пронизывающие пространство столичного пятачка — место преступления… Актер-любовник глубоко и мрачно задумался.

— Почему при совершении сделки не присутствовал Дмитрий Петрович?

— Что?.. А, сделка была заключена раньше, осталось деньги передать. Митька же накануне свалился в подагре, сильный приступ, лежал дома.

— Надо мне в вашу фирму наведаться. Вы утверждаете, что Алеша не имел к ней отношения. Может, имела Марина?

— В каком смысле? — В его взгляде (как тогда в зеркале) промелькнула бессильная враждебность. — А то вы не знаете!

— Чего я «не знаю»? О чем вы?

— Да, так… тяжело, тоска, — вырвалось признание. — Я пошел.

— Минутку! Два слова о ваших компаньонах.

— У меня один.

— А Марк?

— Казанский улетел в тот же вечер, двадцать восьмого, рейсом в восемь тридцать. В Южную Америку.

— Один?

— В Шереметьево отбыл под охраной.

— Под охраной?

— Ну, он увез мои деньги. Плата за акции.

— Сколько?

— Коммерческая тайна.

— Но она отражена в документах?

— Все отражено, все законно.

— Так сколько?

Серж взглянул затравленно и отрывисто рассмеялся.

— Двести тысяч долларов.

— Недурной капиталец вы за годы гласности спроворили.

— Завидно?

— Еще бы. (Тон между нами становился все нервознее… и рыжеволосая Даша глаз не сводит.) Марк действительно улетел?

— Боря посадил его на самолет.

— Боря? Наш студент?

— Студент — слишком большая роскошь на нынешнем историческом этапе. Время от времени он у нас подрабатывает в охране.

— Ах да, он же спортсмен, натренирован. Во сколько они с Марком отбыли?

— В шесть, в седьмом.

— Вы остались со своим адвокатом?

— Он тоже вскоре ушел. А я еще дождался факса из Америки.

— Значит, с шести часов алиби у вас нет?

— У меня есть все. Объясните же, зачем вам сдалось это следствие?

Боковым зрением Валентин уловил, как шевельнулась кружевная занавеска, лицо покачнулось, словно подало знак.

— Сдалось. О мотивах пока умолчу.

— Понятно.

— Ну так — алиби.

— Если понадобится — его засвидетельствует наша уборщица. Она убиралась до девяти, мы с ней вместе вышли, закрыли контору.

— Боря уже не вернулся?

— Вернулся после нас из Шереметьева, ночь отдежурил.

Бизнесмен вдруг развернулся и пошел к воротам. Валентин бросился следом.

— Сергей Александрович! Вам ни о чем не говорят такие цифры: три тысячи девяносто пять?

Остановился, обернулся. На посеревшем, но все равно красивом молодом лице — острый, даже хищный интерес.

— Повторите!

— Три тысячи девяносто пять.

— Не говорят. Горе вы сыщик. Откуда взялись эти цифры?

— Марина бредила… в ночь после похорон.

Бизнесмен едко усмехнулся и ушел. Валентин выскочил за ним на улицу: быстро удаляется, вот скрылся за углом с пивным подвальчиком, где, по-видимому, папа Пчелкин пил свое последнее пиво. Воскресные прогулки по Бульварному кольцу… Кого-то он видел на Рождество… старика, длинные седые волосы, брел понуро, согнувшись… Валентин завернул в роковой переулок. Под праздным фонарем (почему-то горящем в бледном воздухе — мелкий бес зажег знак погибели) снег уже замел все вчерашние следы, кровь; высоко в эркере смутно и недвижно зеленело рождественское дерево. Смотреть на него было почему-то неприятно — вот-вот задрожат темно-зеленые веточки от «красной руки». Зеленый камень… Валентин усмехнулся… Да, даже магический «философский камень» должен быть направлен чьей-то зловредной рукой. «Мы там два раза встречались». Но коли «встречались» — почему «запомни»? Марина сестре соврала?

Он вернулся во двор. Лицо в окне. Они какое-то время смотрели друг на друга.

 

Страх на кладбище

В прихожей заливался телефон.

— Что у вас творится? Никто не открывает дверь, не отвечает на звонки!

— Боря, вы сюда приезжали?

— Конечно, черт возьми! Что с ней?

— Она спала. По-прежнему не говорит. А я какое-то время отсутствовал.

— Вы ее там бросили?

— Я врезал новый замок в ее комнату.

— Хорошо, еду.

— Давайте я к вам. — Надо повидать юношу в естественной, так сказать, среде, в домашней.

— Опять одну оставите?

— Возьму с собой, не волнуйтесь.

Они поехали в Измайлово. Даша на заднем сиденье то ли задремала, то ли задумалась с закрытыми глазами. Поехать с ним она согласилась нехотя, полдня проспала, никого в квартире не видела, ничего «такого» не слышала (в гостиную вообще не входила). Очнулась вдруг как от толчка, прочитала его записку («из своей комнаты по возможности не выходи»). Разумеется, не послушалась, пошла на кухню: они с Сержем в заснеженном дворике. Даша была какая-то другая, не «ночная» (заряженная энергией), а как будто вся сжалась от смертной тоски. Между тем для него все решилось в тот момент, как она выглянула в окно в бедных зимних цветах. Он внезапно понял, что может расстроить загадочный замысел и победить «дракончика», потому что полюбил ее (наверное, еще тогда, в майский полдень, когда упал янтарный гребень, а она не заметила, а он не понял). Конечно, захотелось ему немедленно доложить о своем открытии, но Валентин поостерегся — не к месту и не ко времени! — только мысленно дал клятву вести следствие крайне осторожно — на тот случай (не может быть, но все-таки…), если она с точки зрения закона замешана.

Даша не хотела никого видеть, точнее, ей было все равно (на эту ее апатию Валентин и рассчитывал, желая переговорить с «поклонником» наедине). Он оставил ее в машине в начале проспекта из обветшалых, спящих в садах дач и сквозь плавно опадающие хлопья прошел в бревенчатый домик, где Борис с бабушкой занимали две комнаты; в «Боренькиной» вишневый ковер в цветах косо пересекала шпага — как свидетельство благородных досугов; чудом уцелевшее в войне «всех против всех» — «старое, но грозное оружие».

— Вы же обещали привезти…

— Она в машине, никого не хочет видеть.

— Меня не хочет?

Борис бросился вон, но вскоре вернулся один, встревоженный, злой, энергичный — словом, готовый к бою. Они сидели в студенческой старомодной комнате, а за стенкой ходила бабушка, готовя чай. «Блеск и нищета» жилищ коммерсанта и студента вызывали, по русскому обыкновению, симпатию к последнему.

— Боренька, приглашай гостя, чай готов! — старческий, но бодрый голос за дверью.

— Бабушка, попозже, ладно? У нас разговор. Что вы от Даши узнали про убийство?

— Не торопитесь, все своим чередом. Мне известно, что двадцать восьмого ноября вы дежурили в фирме «Страстоцвет».

— Было дело.

— И отвезли Марка Казанского в Шереметьево.

— Да.

— Никаких происшествий по дороге, вы никуда не заезжали?

— Никуда.

— Странно. У Казанского было с собой двести тысяч долларов — пай Сержа.

— Сколько? — искренне изумился Боря.

— Двести тысяч. Он бы не смог улететь с такой суммой за границу.

— Я не подозревал… — Боря задумался. — За Марка не переживайте, крутой делец. Он встретился с кем-то в толпе.

— С кем?

— Я не обратил внимания, сразу ушел. И уехал.

— Во сколько вы прибыли в аэропорт?

— Точно — в девятнадцать сорок, помню на электрических часах.

— Вот как… — Валентин кивнул. — Примерно в это время милиционер обнаружил «волгу» Алеши с пятнами крови на сиденьях. А когда вы вернулись в фирму, то Сержа уже не застали?

— Нет.

— Однако, по его словам, он покинул «Страстоцвет» в девять.

— Я не сразу вернулся — заезжал к Дмитрию Петровичу.

— Зачем?

— На прощание Марк продал ему свой «мерседес». Я поставил машину в гараж и поднялся к нему отдать ключи.

— Он действительно был болен?

— Наверное. — Боря пожал плечами. — Лежал в халате.

— Один?

— Я никого не видел, но квартира, знаете, не однокомнатная.

— О чем вы говорили?

— Ну, о чем… о Южной Америке, о марках, о «мерседесе»… как я Марка довез. Обычный разговор.

— И вы поехали в контору.

— Своим ходом, на троллейбусе. Ну, подремал до утра.

— Когда вы узнали про Алешу?

— На другой день. Даша позвонила: он не ночевал дома. Марина в больнице. Они с ума сходили.

— Вам известно, что накануне у Марины была встреча с кем-то на станции «Арбатская». И Даша ее сопровождала.

— В первый раз слышу! — Юноша помрачнел. — Она скрыла… Почему?

— Ее попросила сестра.

— И вдруг открылась вам?

— Ситуация изменилась. Ясно? Близкие погибли.

— Может, она вам и о вчерашнем вечере рассказывала?

— Даша сохранила разум и память, просто голос пропал. Я задаю вопрос — она пишет в тетрадке ответ.

— Что же произошло?! — воскликнул Боря в нетерпении, вскочил со скрипучего кресла и прошелся по комнате.

— Вырисовывается примерно так. В шесть часов сестры поехали на Арбат за обновками. Марина вернулась раньше и застала кого-то в квартире.

— Может, сама впустила?

— Похоже, у него есть ключ.

— У кого?

— У «дракончика», так я этого господина прозвал. Сегодня из переулка Серж в эркере видел нечто странное… Даша вроде бы спала.

— Что? Что видел?

— Красную руку, раздвигающую ветви елки.

— Красную? — Боря побледнел — чистое, привлекательное юностью лицо на густо-вишневом фоне ковра. — Почему красную? В крови?

— Может, перчатка. В общем, промелькнуло красное пятно.

— Что он делал в переулке?

— Пришел… зашел… не знаю. По Бульварному кольцу любит гулять по воскресеньям… обожатель Марины. Во сколько сегодня вы приезжали к Даше?

— Я не входил, мне не открыли.

— Во сколько?

— Часов в одиннадцать. Нет у меня красных перчаток.

— В переулке были?

— Нет, нет! — Он поднял руку в оригинальном жесте, словно защищаясь в поединке на шпагах. — Ну, Марина кого-то застала. И… зачем он пришел в квартиру?

— За святым Граалем. — Валентин усмехнулся; юноша глянул исподлобья, отвел глаза. — Между ними разыгралась ужасная сцена — и не в первый раз. Это уже было: двадцать восьмого ноября бесследно исчезла фаянсовая ваза.

— Помню, — прошептал Боря, — в прихожей на подзеркальнике.

— Тогда Марина отделалась сотрясением мозга. Вчера — смерть. Боря, вы их знаете уже третий год… Кого можно заподозрить? Сержа?

— Да ну… а впрочем… я бы его не исключал.

— Поставим вопрос иначе: кого боялась (или любила) Марина так, что предала мужа?

— Откуда мне знать!

— Вспомните ее слова: «Скоро меня поминать будете. Он меня зовет».

Боря с трудом усмехнулся.

— Женские суеверия. Души умерших на том свете заняты более весомым делом — собственным спасением.

Валентин заметил рассеянно:

— На сороковой день мытарства окончены, обитель выбрана: Эдем или ад. Но мы отвлеклись. Не кажется ли вам, что в такой суеверной форме может выражаться чувство вины?

— Вполне. Нет, конечно, — поправился Боря, — в убийстве мужа она не участвовала, но, наверное, оказалась невольно замешанной.

— И ей заплатили за молчание? Она сказала сестре, что знает страшную тайну и должна их обеих спасти.

— Тайну про убийство Алеши?

— Да ведь он только что убит — и преступник ей об этом по телефону докладывает? Неправдоподобно. «Запомни зеленый камень».

— Что? — прошептал студент; Валентину вдруг передался его мгновенный ужас.

— Вы знаете это место!

— Нет, что вы! Просто… как-то жутко звучит. А вы, отдаю должное, весьма осведомлены. Что за место, что за камень?

— Двадцать восьмого ноября Даша случайно слышала, как сестра сказала кому-то по телефону. И потом объяснила: «Мы там два раза встречались».

— Да с кем?

— С тем самым «дракончиком», выходит.

— Откуда взялось это прозвище?

— Тогда вечером возле метро на Арбате Даша услышала голос, который произнес: «Дракончик!»

— Не может быть!

— «Подземный голос», так сказать, «нездешний». Это повторилось вчера.

— Она… видела?

— Нет, переодевалась в своей комнате в новое платье, услышала милое словечко. Вышла в гостиную и побоялась почему-то подойти к открытому окну. И тут возникает вопрос: кто мог так пошутить, кто этот шутник? Вы, Серж, Дмитрий Петрович?

— Дмитрий Петрович?

— Она была знакома с компаньоном, то есть его голос тоже ей знаком… не говоря уже о ваших с Сержем.

— Я не мог быть двадцать восьмого вечером на Арбате!

— Во сколько в контору приходит уборщица?

— Обычно она убирает с шести до девяти. Помню, она начала еще при мне.

— Серж на нее ссылается, поскольку после шести остался один. Мог он незаметно выскользнуть и вернуться?

— Мог. Особняк двухэтажный, есть «черный» выход.

— Боря, вы его подозреваете в убийстве двух близких друзей?

— Ничего подобного! Просто не исключаю.

— Обозначьте психологический исток, мотив.

— Пойду взгляну на Дашу, — заявил юноша неожиданно.

— Вы боитесь за нее?

— После двух убийств?.. Теперь я с ней не расстанусь.

— Если она этого пожелает.

— Валентин Николаевич, вам не удастся встать между нами, нам слишком хорошо вместе, понимаете?

— Понял. Но секс, даже удачный, — еще не вся жизнь.

— Будет и вся жизнь. К вашему сведению, чтоб вы не лелеяли иллюзий…

— Вы уверены, что я нечто лелею?

— Ну, за два дня вы стали таким доверенным лицом, что даже страшно. Итак, мы собирались пожениться, но… тут Алеша, потом сестра. Выждем траур.

— Как Марина относилась к вашим брачным планам?

— Она в папочку, довольно меркантильна, несмотря на весь свой французский шарм.

— Французский?

— Ну, такой, знаете, из восемнадцатого столетия… А Даше на деньги наплевать.

— Она любила Алешу?

— И охота вам слушать этого стареющего актера-любовника! Подумайте: как он мог относиться к человеку, жену которого годы обожал? Вот вам и исток, и мотив.

Боря вышел.

Валентин смотрел в окошко в застывший пасмурный палисадник, где всякая ветвь и веточка обременены снежным серебром. Что они там, объясняются?.. Он оперся руками о письменный стол, прижатый к окну, выглянул…

Резкий оклик за спиной:

— Что вы там шарите?

В дверях натренированный студент с невестой на руках.

— Спит? — поинтересовался Валентин сурово, игнорируя вздорное предположение.

— Вроде да, — и Борис остыл, бережно положил драгоценную свою ношу на кровать, на коричневый плед, расстегнул рыжую шубку. Веки плотно сомкнуты, но спит ли?.. Валентин уже во всем и во всех сомневался, чувствуя, что дурят и дурят ему голову. Спрашивается: чего мальчишка так вскинулся, что он в этом столе хранит — конспекты по истории?..

«Мальчишка» сказал почти шепотом:

— Вы свободны, Валентин Николаевич. Она пока здесь останется.

— Это уж как она сама захочет. А вы, если заинтересованы в поисках убийцы, извольте отвечать на вопросы.

Борис пожал плечами и опять сел к столу (спиной к столу) в старое-престарое деревянное кресло.

— Итак, если некто проникает в квартиру Пчелкиных, у него должен быть ключ. Сестрам ведь отдали вещи Алеши?

— Нам с Дашей, мы ездили в морг.

— Ключ от квартиры?

— Его, видимо, смыло водой в реке. Из наружного кармана зимней куртки.

— Или убийца его позаимствовал — что всего вероятнее. Не понимаю, как вы все могли смириться.

— С чем?

— С преступлением. Алеша не ограблен, машина не угнана, близкие сложили крылышки и ждут, пока раскачаются органы. Да вы производите впечатление соучастников!

— Вы производите еще более странное впечатление, — огрызнулся Боря. — Вам-то что надо?

— Женщина обратилась за помощью к прохожему на бульваре! Ни к Сержу, ни к сестре, ни к вам…

— Сама хороша! Все от нас скрыла.

— А почему? Может, она вас боялась. Молчите?.. Почему пятого января она не была на кладбище?

Даша рывком села на кровати, губы жалко шевелились, кривились, протянула руку ладонью наружу умоляющим жестом… то ли просит замолчать, то ли высказаться…

— Даша, пусть он скажет?

Кивнула.

— Ну?

— О чем?

— О сестре, черт бы вас взял!

— Только ее присутствие сдерживает меня…

Она с досадой взмахнула рукой.

— Боря, извини. Рассказывай.

Юноша заговорил вдумчиво, отстраненно — вместе со своим креслом, которое вдруг заскрипело в такт.

— Еще в ноябре, до всего, мы с Дашей заметили, что Марина внезапно переменилась.

— После презентации в «Страстоцвете»?

— Какой еще?.. А! Не знаю.

— Ты присутствовал?

— Нет. То есть я внизу дежурил. Марина была человеком трезвым, веселым, даже беспечным…

— Ты ж говорил: меркантильна.

— В ней все как-то своеобразно сочеталось. И вдруг — некая экзальтация.

— Поясни.

— Ну, как бы… страх и восторг одновременно.

— Значит, правда влюбилась.

— Может быть.

Даша замотала головой.

— По семейной легенде, видите ли, они безумно любили друг друга.

— «Алеша, прости!» — пробормотал Валентин.

— Что?

— Марина повторяла в бреду.

— Да, мы боялись за ее рассудок. Серж привез ее из больницы прямо к моргу. Это было… — Он махнул рукой, а Даша заплакала. — Я не видел человека на таком последнем пределе, она даже плакать не могла, как мертвая. Однако сам обряд — отпевание, прощание — на нее подействовал, смягчил, что ли… В общем, она ожила. Ну, что еще?

Даша опять протянула руку ладонью вверх, словно бы восстанавливая равновесие справедливости. Боря посмотрел на нее с болью. И стало «сыщику» отчего-то жаль их, молодых и… обреченных. «Душещипательная чушь, — отмахнулся Валентин, — не очень-то я им верю».

— Да, я забыл про эпизод…

— Перестань скрипеть, — не выдержал Валентин.

— Что?.. Старое кресло, разваливается. — Боря замер. — Ну, гроб опускали в яму, и вдруг Марина сказала: «Не могу, уведи меня отсюда».

— Понятно, нервный срыв.

— Ага. Серж было дернулся, мы растерялись, она говорит: «Не надо, в толпе безопаснее». Так, Даша? С тех пор она его боится… то есть боялась.

— Кого?

— Кладбища.

— Что ж, чувство вины может выражаться и в такой болезненной форме, наверное. — Валентин задумался. — «В толпе безопаснее». Что, если она испугалась убийцы?

— Но к нам никто не подходил.

— А если он был в вашей толпе? Кто нес гроб?

— Серж, я, Дмитрий Петрович и костюмер из Алешиного театра. Падал мокрый снег, промозгло было, пусто.

Даша прервала повествование тем самым своим жестом. Юноша и без слов понимал ее и поправился:

— Да, неподалеку шли параллельные похороны с оркестром. Бессмертный Альбинони. Коммерсант наш тоже желал развернуться, но Марина попросила свести погребальные церемонии к минимуму.

В дверь деликатно постучали.

— Боренька! Даше лучше?

— Да, бабушка.

— Милости прошу к чаю.

— Сейчас!

— Я, пожалуй, поеду. — Валентин встал. — Даша, ты останешься?

Она поднялась, пошатываясь, принялась застегивать пуговицы шубки.

— Ничего не ест, — пожаловался Валентин, — отказывается. Ладно, попьем чаю. Да, Боря, чуть не забыл. Марина в бреду — ну, сотрясение — называла цифры: 3095.

— Что это значит?

— Знал бы — не спрашивал.

— Мне эта сумма ни о чем не говорит.

 

Шуточки маньяка

Валентин валялся на диване возле елки, бездумно созерцая ее радужно-зеленое царство. Деревце еще держалось, почти не опадая под покровительством пещерки, на сороковины удивлялись. И говорили, что обычно выбрасывают на другой день после старого Нового года. Сейчас, положим, не до семейных традиций. Даше вообще не до чего, а Валентину было жалко. Особой сентиментальностью он не страдал, но принял (привязался даже) это семейное гнездо и не хотел пока ничего менять.

Он лежал и старался сосредоточиться. Она в своей комнате с Борисом, возможно, занимаются любовью. Так цинично говорил он себе, не веря… или веря, ладно, черт с ними! Сейчас мысли его занимал «поклонник» постарше. При въезде во двор через навечно распахнутые ворота Валентин засек в боковом ракурсе некое движение в кустах, в тени, в черной морозной мгле за левой створкой. Затормозив, выскочил и догнал уже на улице… бизнесмена. «Что вы здесь делаете?» — «Плачу», — ответил тот почти задушевно, глаза блеснули, но не слезой. «Вы виноваты, — вдруг произнес Валентин в порыве интуиции. — Вы виновны в их смерти». Серж рассмеялся фальшиво и громко, как со сцены, и сгинул за углом.

Действующие лица ведут себя все более непредсказуемо, неистово. А главное — все без исключения врут. Ну может, к Даше это не относится… относится! Если и не врет, то говорит не все. Отчего возник у нее такой жуткий шок? Смерть сестры. Но ведь она об этом не знала, еще ничего не знала, когда я застал ее в углу за комодом в невменяемом состоянии. Открытое окно, сквозняк, елка… все обычно, привычно, но — голос! Что такое «дракончик» — шуточка психа, пароль или ее собственный, так сказать, «пунктик»? Вдруг на московской вечерней улице знакомый голос — «дракончик»! — дьявольская издевка! Душевный сдвиг у обеих сестер? Кто их так «сдвинул» — до смерти, до болезни? Что за история. Валентин усмехнулся, мистерия святого Грааля. Как Серж сказал: «Между ними стоял Алеша». И еще: «Пусть все ответят». Правильно — и в первую очередь студент.

Валентин нагнулся, пошарил в наружном кармане своей дорожной сумки, достал новую пачку «Мальборо». Из-под дивана торчит кончик шарфа — как все днем бросил, так и… Он поднял длинный узкий шарф черного цвета, завязанный петлей… Предлагают повеситься!

Валентин пронесся в прихожую, распахнул дверь к Даше: в красноватом свете ночника студенты валялись на кровати в обнимку, но одетые. Воззрились с изумлением.

— Вы что это?.. — начал Боря агрессивно, но Валентин перебил в бешенстве:

— Что за шуточки? — Поднял на свет черную удавку. — Ты завязал?

Боря рассмеялся.

— А может, вы сами это проделали, чтоб иметь предлог к нам вломиться?

Перед откровенной наглостью Валентин обычно обретал хладнокровие.

— Мне не нужны предлоги. Я сегодня завез свои вещи, шарф положил на диван. И мы с Дашей сразу поехали к тебе, она в гостиную не входила.

— Ну мы и сейчас не входили, правда, Даш?

Она кивнула, глаза огромные, встревоженные.

— А когда я душ принимал… точно не входили?

— Да говорю же!.. — Боря осекся, лицо исказилось (от страха, с удовлетворением подметил «сыщик»). — Даша, ты немедленно уедешь со мной, у меня поживешь. Я не могу оставить бабушку.

— Что с ней? — осведомился Валентин.

— Что, что… старость — вот что.

Даша быстро писала в коричневой тетради, протянула юноше, тот схватил, пробежал глазами.

— Тебе тут смерть грозит!

Бесшабашно отмахнулась.

— Нет, лапочка, ты должна выбрать! Полагаюсь на твою совесть.

Тут Валентин поимел совесть и покинул комнату. Из гостиной видно было ему, как выскочил Боря, схватил с вешалки куртку и удалился, хлопнув на весь дом дверью, бросив на бывшего своего преподавателя незабываемый взгляд-вызов.

Странно. Неужели его бабушка так плоха? Такая с виду бодрая, энергичная… что ж, выбор внука свидетельствует о его внутреннем благородстве. И хватит об этом! Валентин вдруг осознал задним числом (на собственной шкуре), как, в сущности, легко совершить преступление. И назовется красиво: в состоянии аффекта. Взорвать этот мерзкий мирок (сад иллюзии и извращения) с двумя рыжеволосыми ведьмами… одна из них убита, другая дожидается.

В неостывшем раздражении (несправедливом, ведь она-то его выбрала, «сыщика») Валентин растянулся на диване, закурил, поставив пепельницу на пол. А что, если мальчишка не врет — не он завязал удавку? Серж. Возвращаясь, так сказать, с охоты, увидел въезжающую во двор «волгу» Пчелкиных и спрятался за створку ворот… Как-то эти школьные проделки не стыкуются с бизнесменом — или он совсем спятил! Да и что тут искать? Чашу святого Грааля? Органы провели обыск.

Ладно, по порядку. Третьего ноября в фирме «Страстоцвет» состоялась презентация. Через двадцать пять дней — первое преступление. Допустим, связь между этими событиями (под впечатлением фотографии в черной рамке на белой стене) — сюжет, заезженный в изящной словесности: блестящая избалованная дама, впавшая в нужду, увлекается богатым господином. Светская компания с бокалами, возбужденные лица, прозрачно-желтое (и цвет символический) вечернее платье, муж, склонившийся к обнаженному плечу, трое респектабельных мужчин — выбор есть.

Тривиальный сюжет получает развязку отнюдь не тривиальную: муж и жена убиты. По словам близких, она любила Алешу — тем не менее с предполагаемым убийцей ее связывало нечто серьезное, смертное. «Запомни зеленый камень».

28 ноября. Сотрясение мозга. Бесследно исчезнувшая фаянсовая ваза. Бурное объяснение с рукоприкладством на квартире Пчелкиных, после чего любовник едет к театру?.. Но фирмачи (Марк и Серж) занимались финансовой сделкой, Боря дежурил, Дмитрий Петрович лежал в подагре (завтра же займусь!). И все же допустим: преступник тем или иным способом договаривается о встрече с Алешей на набережной вечером. Марк отбыл в сопровождении телохранителя в Шереметьево — «далее везде». Остаются Серж и Дмитрий Петрович. Если Марина закрутила роман с последним, действовать мог Серж, например, донести Алеше, позвонив в театр. Если со старым другом дома — на стреме его супруга (в Жанне, по-моему, ощущается какое-то глубинное чувство вины — «что толку в запоздалых сожалениях?»). Словом, кто-то мог свести кого-то с Алешей под Большим Устьинским мостом. «Кто-то» «кого-то»… никакой ясности, правда, и настоящих стопроцентных алиби у обоих фирмачей пока не наблюдается.

Как бы там ни было, Алеша оказался на набережной и впустил убийцу в машину. И тот озверел до последней степени — избить соперника до полусмерти и выбросить в реку! Садистская ненависть, истребительские страсти… А что ж несчастный муж — неужто не сопротивлялся? Да ведь сказано: сопротивлялся, отбежал к парапету, картина борьбы восстановлена по следам. На лице, на теле убийцы должны были остаться следы. Но поздно — подозреваемых (тогда они еще не были подозреваемыми), конечно, не осматривали. Что за таинственная «подагра» скрючила 28 ноября Дмитрия Петровича?

События приоткрываются в абсурдном, даже ирреальном плане. Расправившись с мужем, преступник звонит его жене и зачем-то встречается с ней в метро. Определенно ото всего от этого несет клиникой. Экая проблема развестись и соединиться законным браком с богатым любовником, коль уж приспичило. А если на пути стоит Жанна? Так ведь не ее «убрали»…

Ладно, звонит, встречается, а потом в темноте возникает «дракончик»! И вчера. Проник в чужую квартиру и сказал… черт знает что, абсурд! Или Даша выдумывает. Зачем? (Затем, что у них сговор с Борисом и они водят меня за нос.) А зачем Марине покрывать убийцу своего мужа? Опять-таки: если замешана сестра. И она сама, пусть косвенно, замешана: «Алеша, прости!» — разве это не свидетельство вины? Да, виновата, но ведь она погибла.

Чудовищная история, никак не могу поймать, ощутить самый нерв — мотив преступления. По Суворовскому бульвару шла женщина, которая вдруг испугалась кого-то и привела меня сюда… вот на этот диван. Я тогда же отметил: опекает сестренку, невостребованный материнский инстинкт. Ради Даши скрыть имя убийцы мужа? Да не «закладывать» же сестру! «Господи, о чем я? — ужаснулся Валентин. — Неужели эта девочка способна… Не верю!» Однако вспомнил: «Между ними стоял Алеша». «Эта девочка» могла донести мужу про Марину и закрутить чертову карусель.

Он осознал вдруг, что все время напряженно вслушивается — ни шороха, ни звука. Вечерний гул города — отдаленный рык уставшего зверя — только подчеркивал оглушающую тишину места преступления.

Валентин встал, приоткрыл двойные рамы, окунулся в ледяной мрак, как в прорубь; в голове просветлело. Избавиться от «бремени страстей», обрести прежнюю свободу и с холодным расчетом вычислить убийцу. Тотчас из тьмы — «привратной», образно выражаясь, за створкой ворот — проступило странно молодое лицо актера-любовника… Искаженный страхом голос юноши выговорил: «Дракончик!» Замешаны оба, нет сомнения — имел место заговор, в который втянули Марину и, наверное, Дашу 28 ноября она вернулась из института в семь часов. Алеша уже мертв… или смерть приближается (под каменными сводами моста — надо туда съездить, ощутить душой его последние мгновения). Марина разговаривает по телефону: «Запомни…» — она с ним на «ты». И возможно, узнает об участии Даши в преступлении. Испытав невыносимый шок (муж, сестра), теряет сознание. Однако, собравшись с силами, идет на встречу с убийцей. «Она узнала страшную тайну и хочет нас всех спасти». Пусть так, но почему не объясниться с сестрой, не дать волю горю и гневу?.. Нет, Даша невиновна! Преступление задумано и исполнено блестящей женщиной и ее любовником, которые впоследствии что-то между собой не поделили.

«Что-то». Что? Алеша был беден. Кто приходит сюда, проходит по этим комнатам, зовет: «Дракончик!» В чем цель загадочных явлений? «Поиски святого Грааля». Предсмертным бредом в московском переулке вдруг вспыхнула европейская магическая мечта… «…убил Алешу». — «Кто? Кто убил?» — «Святой Грааль».

Да что ж это значит. Господи? Вдруг вспомнился нервный разговор с Сержем. «Историк! Кто вас сюда послал?» — «Не иначе как черт!» — «У этого „черта“ есть кличка?» Разговорчик с душком, но… кличка «святой Грааль»? Да ну, слишком претенциозно, притом убийство совершил не профессионал, не киллер — в том и в другом случае.

От лукавой головоломки заныл левый висок. Валентин засмотрелся на алую пещерку над крестовиной (рождение и распятие). Мерцала золотая звезда над пастухами, магами и святым младенцем. «Мы ее так храним!» Игрушка дорогая, но двойного убийства явно не стоит; да «дракончик» давно бы забрал ее, нет, он ищет что-то другое. Или он — маньяк, вознамерившийся истребить эту семью. Например, уголовник, которого в свое время не сумел защитить в суде папа Пчелкин. Отсидев срок и повредясь в уме, он начинает мстить… И Марина все скрывает и его выгораживает? Ерунда!

Это кто-то «свой», кого так боялась Марина. На бульваре она воспользовалась мною — так утопающий хватается за соломинку в водовороте. И так испугалась на кладбище, что в самый скорбный бесповоротный момент попросила увести ее. Ужас реальный или, так сказать, инфернальный? Там были оба фирмача и студент. Они с утра участвовали в ритуале, но нервы у нее сдали в то последнее мгновение — когда гроб предали земле. Да, да, все естественно-жутко — однако загадочная фраза: «В толпе безопаснее».

Что ж, Марину с убийцей действительно связывала страшная тайна, в которой она никому не посмела признаться, и погибла. Валентин взглянул на черную удавку и вздрогнул.

Из прихожей послышался легкий шум, в дверях гостиной возникла Даша. Прелестное дитя — кожа нежно-розовая, словно воспаленная, пунцовый рот, опухший от слез (или от поцелуев), — прелестное и жалкое, взгляд потерянный, больной, как у человека, безнадежно пытающегося что-то вспомнить.

— Что будем делать, Даша? Тебе нужна сиделка.

Отрицательно покачала головой, губы произнесли беззвучное слово, но он понял: «пистолет».

— Обойдешься газовым, не хватало еще тюрьмы. В кого ты собираешься стрелять?

Она, прищурившись с презрением, сделала движение уйти; он опередил, загородил дорогу.

— Я взялся за это дело и доведу его до конца. Но у меня руки связаны, понимаешь? Я же не могу тебя постоянно с собой возить… Ну ладно, могу, согласен. И все равно тебя надо лечить.

Даша проскользнула в свою комнату. Валентин чего-то ждал в сильнейшем нетерпении. Вернулась с коричневой тетрадкой. Он прочел:

«Я выздоровлю сама, если буду жить дома. И согласна ездить».

Валентин будто бы медлил в раздумье, быстро пробегая предыдущие записи на странице:

«Тот голос отнял у меня голос».

«Ты выходил из моей комнаты, когда Валентин был в ванной».

«Нет, останусь! Мне надо быть здесь!»

«Почему бы нет? Пусть живет. Марина сказала, что доверяет только ему».

«Мне! — понял Валентин. — Только мне! Что ж, поживу».

Даша вырвала тетрадь и исчезла, щелкнул новый замок. А ночью в нестерпимой тоске, в смертном страхе пришла и разбудила его. Зажгли елку и просидели, промолчали до утра, до синего, сизого, белесого рассвета. Пещерка алела, ему было хорошо, а ей плохо, он чувствовал.

— Даша, скажи честно: ты хочешь, чтоб мы поймали убийцу?

Тут он заметил, что она спит.

 

«Страстоцвет»

Небольшой особняк в стиле московского ампира, в два этажа, с белыми полуколоннами по фасаду. Здоровенный детина — охранник, жующий жевачку (интересно, а Боря продолжает здесь подрабатывать?). «Вам назначено?» — «Нет. Сообщите Дмитрию Петровичу: с ним хотят поговорить о смерти Курковых». Детина переговорил по телефону, пропустил.

Обширный богатый кабинет с лепными потолками, коврами, мягкой мебелью, на двоих (два стола, два сейфа), видимо, здесь 28 ноября состоялось, так сказать, новоселье Сержа.

Валентин представился, спросил:

— Сергея Александровича нет?

— Присаживайтесь. Поехал к кладбищенским властям. Три гроба в одну могилу, как вам это нравится? — с вкрадчивым возбуждением заговорил Дмитрий Петрович, Митька — румяный, дюжий, свежий, словно распаренный из бани… этакий русский купец из Островского.

— А в могилу отца нельзя поместить? — осведомился Валентин.

— Тут вот какая сложность… Вы ведь, — с подчеркнутой любезностью, — историк?

— Бывший.

— Жутковатая история, а? Так вот. Когда хоронили Алешу, с материнской могилы перенесли на отцовскую памятник. Чтоб опять эту глыбу не ворочать (ведь и насчет отца надо приватно договариваться, покойнику всего третий год), Серж надеется купить разрешение на третий гроб.

— Жуть какая-то! — вырвалось у Валентина.

— Вот и я говорю: жуть, — жизнерадостно подхватил Дмитрий Петрович.

— Да лучше на новом каком-нибудь…

— Серж не хочет разлучать мужа с женой. Он меня с утра сегодня подкосил, ей-богу!

— Вы хорошо знали Курковых?

— Мимолетно. Вечер вместе провели.

— Но в похоронах Алеши участвовали.

— По доброте душевной. — В ясных глазах чуть не слеза блеснула… или усмешка. — А историк каким образом влип в эту историю?

— Я знакомый Марины. За день до смерти она попросила меня о помощи.

— Прям вот так вот на бульваре подошла и попросила?

— Напрасно иронизируете…

— Как я смею!..

— Ладно. Комнату сдала. Я понял, что сестры нуждались в охране.

— А не в деньгах?

— И в том и в другом. Завтра очередные похороны.

— Буду.

Хозяин кабинета предложил голландскую сигару и спиртное на любой изощренный вкус («Благодарю, за рулем»); оба закурили.

— Итак, — заговорил Дмитрий Петрович, выпуская из сочного рта густой клубок, — вы интересуетесь убийцей Курковых.

— Интересуюсь.

— И каков же, по-вашему, мотив?

— По-моему, необычен, загадочен. (Бизнесмен покивал, поддакивая.) Допустим, «страсти роковые, и от судеб защиты нет». Невменяемая ревность: любовник истребляет мужа, потом, в порыве, жену.

— Да, конечно, убийства не «заказные».

— Но зачем он является?

— Кто?

— Убийца.

— Кому?

— В квартиру Пчелкиных.

— Ну, разобраться с Мариной.

— А вчера? Вчера, кажется, опять приходил.

— Кажется?

— Он неуловим, но некоторые признаки присутствия налицо.

Бизнесмен вздрогнул, чуть не уронив сигару, подхватил на лету.

— Охота ж вам в такой клоаке копаться!

— Да ведь Даша может погибнуть. Если он решил истребить семью на корню. Или что-то ищет в квартире.

— Что? Что ищет?

— Представить себе не могу. Умирая, Марина сказала, что Алешу убил святой Грааль.

— Как, — прошептал Дмитрий Петрович, пораженный до предела. — Да ведь это чаша! Чаша из изумруда.

— Вы знаете эту легенду?

— Знаю. — Собеседник словно опомнился от некоего веяния мистики. — Серж сообщил о происшедшем по телефону, без подробностей. Значит, вы присутствовали при ее кончине?

— Я опоздал на какие-то минуты, застал агонию.

— Опасное дело, Валентин Николаевич, — констатировал бизнесмен солидно и взвешенно. — Мой совет: девчонку, если она вам так дорога, увезите куда-нибудь, сами отстранитесь. Человек, очевидно, одержим, пойдет на все.

— Мне кажется, Дмитрий Петрович, вы догадываетесь, кто такой святой Грааль в данном раскладе.

— Ни-ни, увольте! Я в чужие дела не люблю вмешиваться. Эту пару жаль, конечно, но…

— Но что у них можно украсть, как вы думаете?

— Не осведомлен.

— Вы ведь к ним заезжали.

— С Сержем. На минутку. К обстановке не приглядывался, не приценивался.

— И познакомились с Дашей?

— Ну и что? Говорю же: на минутку.

— Курковы ведь обнищали?

— Про жену не в курсе, а Алеша… он был бедняк по своей сути.

— То есть?

— Вы не замечали такую природную особенность, — бизнесмен говорил веско, как о чем-то глубоко продуманном, «мистическая» дрожь прошла, — к кому-то денежки прут, а от кого-то откатывают, хоть из кожи вон вылези. Ну, как интеллигент, он говорил, что ему и не надо, мол, богатому не войти в царствие духа. Как там две тыщи лет назад Галилеянин сказал насчет имения?.. Красиво, но нереально.

Валентин, поднапрягшись, процитировал:

— «Пойди, продай имение твое и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мной».

— Ну, вы тоже интеллигент, пусть бывший. Только ведь легко говорить тому, у кого ничего нет. А ты поди заимей, а потом раздай. Это для нормального человека невозможно. А Алеша под свой блаженный бред даже теоретическую базу подводил.

— А именно?

— Алхимия — поиск «философского камня», с помощью которого неблагородное сырье превращается в благородное — золото. На этом идеале основан западный образ жизни, их культура — фаустовская. А у нас напротив — на «законе и благодати». Вот почему капитализм в России не проходит и не пройдет. Эстетически стройно, но! — Бизнесмен разгорячился. — У нас до большевичков такие миллионщики процветали… крупнейшие состояния в мире, черт возьми!

— Ну, земельная аристократия…

— Нет, коммерсанты, купцы!

— Почти все они были старообрядцами, — заметил Валентин, — или начинали карьеру у старообрядцев. Капитал — как некая защита от гонений.

— Теперь не защита, наоборот! Видали внизу Сему? Вот такими держимордами приходится защищаться.

— Скажите, вы с Мариной танцевали на презентации?

Дмитрий Петрович как будто не удивился оригинальному повороту в философском диалоге, но взглянул цепко, жестко. Да, румяный купец весьма непрост!

— Это вы, стало быть, ко мне подбираетесь? Дама не моего полета.

— Не в вашем вкусе?

— Ну отчего ж… Очень женственна, с огоньком, с загадкой. Только ведь с ней надо было «всерьез и надолго». Мороки много, а я человек семейный.

— Так танцевали?

— На презентации?

— А что, вы с Мариной еще раз видались? Может, два раза — возле зеленого камня?

— Ну, на погребении. А тут… да, потоптались на ковре. По-моему, вы этому банальному мероприятию слишком большое значение придаете.

— Убийство Алеши произошло неподалеку от вашей конторы.

— Да ведь не в конторе и не третьего ноября.

В наступившей паузе Валентин засмотрелся в широкое, до полу, полуовальное окно из цельного стекла. Острый шпиль сталинской башни с «Иллюзионом» вонзается в мутное январское небо, далеко внизу над свинцовыми волнами Большой Устьинский мост… свирепая схватка у парапета… он перевел взгляд: Дмитрий Петрович (мужик хищный, мощный, однако страдающий подагрой) глубоко задумался, опершись локтями о настольное стекло. Почувствовал взгляд, поднял голову.

— Валентин Николаевич, вы, значит, намекаете, что она тут с кем-то закрутила, после чего они с мужем погибли?

— Я назвал эту версию — «Страстоцвет». Кстати, после преступления вас допрашивали?

— Это с какой же стати? — Бизнесмен выдохнул сизую струю. — Что меня связывало с покойным? Пресловутый разговор на евангельскую тему?

— Когда вас прихватила подагра?

— Двадцать седьмого ноября. Настолько сильный приступ, что не смог присутствовать в конторе на сделке.

— Чем лечились?

— Жена делала массаж.

Дмитрий Петрович отвечал учтиво и с готовностью, как бы признавая за Валентином право задавать вопросы. Однако не поймаешь: страдал ли он от подагры или после драки на набережной — жена не выдаст.

— Значит, двадцать восьмого с шести до девяти вечера вы были дома?

— Увы, прикован к постели.

— Боре вы дверь открывали?

— Ну, кое-как собрался с силами, жена как раз вышла.

— Во сколько он к вам приехал?

— Около девяти.

— Марк Казанский надежный был партнер?

— Он и есть. В Эквадор поехал налаживать «кофейные», так сказать, связи.

— Наладил?

— Не все сразу. Работает.

— У вас есть от него известия?

— У меня все есть. Минутку. — Дмитрий Петрович принялся шарить в ящиках стола. — О! Пожалуйста, факс.

Валентин прочитал:

«Переговоры продвигаются, но медленно, я настаиваю на нашей цене. Вышлите материалы по третьему пункту.

7 декабря

Марк Казанский».

— Ясно. А студент продолжает у вас работать?

— Временно выбыл. В институте сессия.

— Тоже надежный человек?

— Я его мало знаю, это приобретение Сержа. Вообще парень хваткий, несмотря на томность, здоров как бык.

— Да и вы производите такое впечатление. Подагра уже не мучает?

— Временно отпустила. А тогда неделю прострадал, как раз к похоронам оклемался.

— И на кладбищенскую взятку дали денег?

— Ровно треть, из чистого сострадания. Отличаясь природной простотой, люблю людей сложных, трагических.

— Алеша производил такое впечатление?

— Не только производил, но и оправдал: подумайте, какая судьба!

— Жена его предала, судя по всему.

По румяному лицу словно тень проскользнула.

— Не могу судить, не зная наверняка.

— Она твердила в бреду: «Алеша, прости!» Она знала убийцу.

— В предсмертном бреду?

— Да нет, еще двадцать восьмого ноября у Марины случилось сотрясение мозга.

— Ах да, ее ж из больницы на похороны отпустили.

— Кстати, на кладбище вы не заметили ничего необычного?

— Смотря что понимать под… Мне запомнилось последнее прощание. Гроб раскрыт, лицо задрапировано розовым шелком, руки крест-накрест… Я приложился к обручальному кольцу.

«Да уж разумеется, — подумалось с иронией, — новый миллионщик приложился к золоту».

— Червонное, высшей пробы, с оригинальной резьбой, — продолжал Дмитрий Петрович, — помню, отметил на презентации.

— А дальше?

— Закопали.

— А вы не обратили внимания на один довольно странный эпизод?

— Ни на что не обратил, я был потрясен.

— Да ну?.. В сущности, Алеша для вас был чужой человек.

— Сам удивляюсь. Я-то человек земной, практический, а впечатление было какое-то… потустороннее.

— Страх смерти?

— Неосознанное впечатление… возможно, и страх.

— А вы помните, как вдова попросила увести ее, а потом сказала загадочную фразу: «В толпе безопаснее».

— Нет, я ничего не слышал.

— Что, если она поняла — внезапно, в ту минуту — убийца здесь, у могилы?

— Да откуда мне знать…

— Или вдруг кого-то заметила на кладбище со стороны, понимаете? Вдалеке мелькнул убийца — может быть, это вас задело подсознательно?

Сквозь облачко дыма бизнесмен взглянул светлым взором — каким-то «обнаженным», завороженным.

— Нет, в тот момент я не отрывал глаз от гроба. Но позвольте! Убийца является почтить память убиенного? Да быть не может!

— Согласен. Значит, он был в толпе среди вас. Вы не видели на кладбище старика?

— Старика?

— Высокий, сутулый, в долгополом темном пальто, седые длинные волосы. Серж его заметил на Рождество почти на месте преступления. Он удалялся по улице.

— Старик… — повторил Дмитрий Петрович глухо. — Старик костюмер из театра нес гроб.

Валентин пристально смотрел на собеседника.

— Мрачная история, правда?

— Да уж.

— На грани фантастики… замогильная. Но все эпизоды, самые немыслимые, должны стать в свой ряд, обрести стройность. И ключ к этой убийственной гармонии — в поступках Марины.

— Жуткая женщина! — вырвалось у Дмитрия Петровича. — Что я говорю! Ведь она погибла.

— Что ж, возможно, с «дракончиком» они составляли пару.

Зазвонил телефон на столе, бизнесмен взял трубку, пробормотал: «Позже!».

Валентин продолжал:

— На сороковины вдова не посетила кладбище и сказала: «Скоро меня поминать будете. Он меня зовет».

— Убийца?

— Муж. Даже если она впрямую и не участвовала в преступлении, ее вина перед ним была безмерна. Она попыталась искупить ее в предсмертии: «убил Алешу». Имя осталось втайне. Дмитрий Петрович, вы любили ее?

— В этом неповинен.

— А в чем?.. Признаться, меня удивляет ваша готовность отвечать на мои довольно бесцеремонные вопросы.

— А меня удивляет ваша осведомленность.

— Я взялся всерьез — речь уже идет о жизни младшей сестры.

— Хоть сюда-то меня не впутывайте. Почти незнаком и почти не помню.

— Так кто же проникает в их дом и зовет: «Дракончик!»?

— Я на такие дикие проказы уже не способен. И вообще — мне пора на оптовый рынок. Окромя фантастики, Валентин Николаевич, существуют ведь и серьезные дела.

— Хорошо, последний вопрос. Вам о чем-нибудь говорит такой набор цифр: три тысячи девяносто пять?

— Как, как?.. — Бизнесмен с силой вдавил сигару в фарфоровую пепельницу, так что она превратилась в коричневое крошево. — Не говорит ни о чем.

«И этот ражий мужик чем-то напуган! Все трое, тройка из „Страстоцвета“…» — размышлял Валентин, неслышно спускаясь по ковровой лестнице. Заведение шикарное, ковры и паласы… и уборщица с пылесосом, под гремучее шипение которого легко выскользнуть с «черного» хода, сесть в машину и… или пешком добраться до набережной под укромную тень тяжких сводов моста. Седой старик в долгополом пальто — его видел только Серж, да и видел ли? Под силу старику справиться с мужчиной в расцвете сил?..

На обратном пути Валентин заехал на Арбат разменять доллары — по благоприобретенной привычке, в этом заведении курс валюты был чуть выше. Наверное, здесь побывали и сестры на Рождество, чтоб купить себе нарядные платья — цвета жизни и неба.

Разменял, подошел к машине, нагнулся к окошечку.

— Даша! Напиши словами, какие числа повторяла Марина в бреду.

«Три тысячи девяносто пять».

Неужели разгадка так проста?

Валентин вернулся в крошечный офис, спросил у молодого скучающего клерка:

— Сегодня курс доллара три тысячи сто пятнадцать. Вы случайно не помните, каков он был в начале декабря?

— С ходу не скажу, за месяц поднялся незначительно.

— Вот такая сумма вероятна: три тысячи девяносто пять рублей?

— Вполне вероятна.

— Мне нужно знать точно.

— Могу организовать информацию.

— Действуйте, за мной не пропадет.

С помощью компьютера (и двадцати «зелененьких») информация была организована: 5 декабря (в день похорон Алеши), по официальному курсу, доллар стоил искомые 3 тысячи 95 рублей.

И фирмачи из «Страстоцвета» не сообразили, о чем идет речь? Что ж, если и сообразили, то по каким-то неведомым причинам Валентина в известность не поставили.

— Даша, а у тебя ведь сессия. Ну, в институте я переговорю с кем надо, в крайнем случае «академ» возьмешь. И вот что: может, поживешь пока у моего приятеля?.. Да погоди, выслушай! Он человек добрый, а главное — посторонний…

Она молча говорила — нет!

— Так и будешь в машине целые дни сидеть?.. Хорошо. Только скажи: кого ты ждешь? Не отрицай. Кого ты ждешь на месте преступления?

Полный ужаса и отважный одновременно взгляд.

— Господи, ну прости! Ну как тебя сдвинуть с мертвой точки? Что мне сделать? Давай уедем. Сегодня один умный человек предложил… предупредил. Тоже нет… Ладно, я сейчас.

Роковая «Арбатская» внутри напоминала оранжерею. Где тот «зеленый камень» — место встречи негодяев-любовников? Да не в метро же!

Валентин выбрал розы — из драгоценного природного пурпура (поистине драгоценного — по цене). И когда бросил охапку ей на колени, склоненное белокожее лицо озарилось — слабым отблеском «небесного града».

 

Возлюбленный враг

Живые цветы на морозе кажутся хрупкими, как из стекла, и не пахнут. Серж, конечно, размахнулся (щедрость сердца? горя? или вины?). И румяный купец — так Валентин прозвал про себя Дмитрия Петровича — разорился на прекрасный венок из белых лилий.

В застывшем царстве тихо, пасмурно, редкие снежинки падают на вознесенное над толпой лицо — пронзительное в смертных тенях, детская лукавая улыбка чуть приподнимает уголки губ под впалыми щеками… Манон Леско унесла с собой тайну, и вот мы ее разгадываем. Убийца, самоубийца или жертва — наверное, каждый в небольшой толпе задавался вопросом, а один (как подозревал сыщик) знал наверняка. Знать бы — кто…

Расчищенная с утра аллея, гроб на плечах у тех же персонажей: Серж, Дмитрий Петрович, Борис… и старик костюмер (действительно, высокий, седой, сутулый) не уступил своей участи Валентину. Тот шел рядом с Дашей, она не плакала, никто не плакал — не от бесчувствия, нет, видать, не пришло еще время облегчающих душу слез, довлел страх.

Он увидел издалека разверстую яму в ограде, узорной, черно выкрашенной, возле памятника из замшелого, с прозеленью камня. Сакраментальный «зеленый камень»? Как укол в сердце… да ну, абсурд! Только тайные извращенцы способны устраивать любовные свидания у дорогих могил. Может, не любовные? «Мы там два раза встречались» — и «дракончику» надо напоминать? Ложь.

В жгучем недоумении смотрел он на темно-зеленую, якобы необработанную (в стиле модерн) глыбу. Выбито: «Возлюбленной Марии от безутешных близких». Этому памятнику тринадцать лет. А рядом в глинистой глубине (Валентин заглянул поверх ограды) виднеется еще одна гробовая крышка, краешек ее, уголок, они докопались до Алеши, до его праха — двое кладбищенских шаромыжников с замусоленными ремнями, стоящие наготове.

«Марина хотела взять обручальное кольцо на память… вскрыть крышку — и мы увидим — что? — почти нетронутый распадом труп…» «Господи, — испугался Валентин, — что за несуразные мысли приходят во время такого горького таинства — прощания!»

А гроб уже поставлен на две табуретки, и все смотрят на Дашу. Он подвел ее за руку (рука не дрогнула, не сжалась — смелая девочка… или совсем не в себе?). Она нагнулась, поцеловала пепельные губы, встала у изголовья. Серж припал к мертвой руке, его с трудом оторвал Борис, потянулись остальные; музейные дамы и соседки по дому наконец завсхлипывали, откровенно заплакал высокий старик костюмер… «Господи, за что?», «Господи, страшно!» — неслышные, но подразумеваемые вздохи-возгласы вознеслись ввысь, сливаясь, словно превращаясь в воронье карканье встревоженных, мечущихся кругами птиц.

Гроб рывками опускался в яму. Валентину все хотелось воскликнуть: «Погодите! Что-то не кончено, мы что-то упустили!..» «Что? Я с ума схожу!.. Вот что упустили — я не попрощался! Был отвлечен зеленым камнем, краешком крышки в глубине, Дашей…» Валентин окончательно очнулся, вплетаясь, образно говоря, в ткань повседневности, которая была не менее трагична, чем метафизическое ощущение ямы с тремя гробами. «Четвертому тут не бывать, — так бессмысленно-высокопарно он выразился, — пока я жив!»

Ее обнимал за плечи Борис. Дмитрий Петрович нагнулся, взял кусок глины и вложил ей в руку. Даша бросила, посыпались комья, шаромыжники заработали лопатами. Валентин (как обычно в момент сильнейшего напряжения) уже вполне овладел собой и хладнокровно наблюдал.

На Сержа было страшно смотреть, их взгляды встретились, актер-любовник отвернулся, опершись о зеленый камень. (Неужели с этим осколком и впрямь связана тайна погребения?.. Под ним теперь вечным сном спит адвокат в одиночестве.) Дмитрий Петрович стоит прочно, как памятник, склонив непокрытую кудрявую голову. Борис прижимает ее руки к своей груди, словно согревая; его тонкое юное лицо угрюмо затвердело.

В начале аллеи вдруг показалась фигура в черном, медленно приближаясь. Постепенно на ней сосредоточились все взоры, только Даша осталась отрешенной. В длинной шубе и шляпе из каракуля подошла Жанна Леонидовна, спросила звонко:

— Все уже кончено? — и положила белые цветы на могилу. Будто знак подала: свежий холмик вмиг покрылся нежно-пестрым покровом. А женщина черной плакальщицей смерти опустилась на колени в снежную глину и склонила голову, наверное, в молитве.

Странная это была картина — не смиренная, а словно вызывающая… (да, вызывающая!). Бесповоротная пауза, воронье отпевание высоко над головами, нет надрывающего души (и уши) оркестра — траурные церемонии сведены к минимуму, как она пожелала, когда умер Алеша.

Жанна поклонилась до земли, перекрестилась, поднялась с колен и двинулась по аллее на выход, за ней потянулась публика, близкие и дальние… с чувством незавершенности, недосказанности, тайны запредельной. Незнакомая молодая дама нагнулась над могилой, протянула руки — наверное, поправить цветочный ковер — и так и застыла, пробормотав вслух:

— Тяжело как… жутко. — И обратилась к Валентину (они медленно пошли последними в печальной толпе): — Разве можно отпевать самоубийц?

— Что, простите?

— Меня поразило, как батюшка в церкви согласился.

— Я сказал ему, что это убийство.

— Правду сказали?

— Правду.

— Господи! Неужели? Кто ее мог так полюбить?

— Как?

— До ненависти.

— Оригинальная точка зрения, что-то в ней есть. Вы давно знали Марину?

— Давно, лет семь. Мы вместе работали. Весь их роман прошел на глазах. — Женщина улыбнулась восторженно-нежно сквозь набежавшие слезы. — Все проходит.

— Роман с Алешей?

— Да. Он пришел в музей просто так… театральный человек. И стал ходить почти каждый день. Как это было молодо и прекрасно! Потом они поженились, и она ушла от нас, но отношения поддерживала, звонила, заходила.

— Почему ушла?

— Она слишком нравилась мужчинам, знаете, экскурсовод, всегда на виду.

— Алеша ревновал ее?

— Естественно! Такая красавица. Не могу поверить, что ее нет.

— Красавица давала повод?

— А, глубокая истинная страсть не нуждается в каких-то поводах.

— Разве беспочвенные подозрения не обижают женщину?

— Нисколько, наоборот — это проявления любви. Но — мы все обеднели.

— Чувствами?

— Деньгами. Два года назад она вернулась в институт.

Занятный этот разговор (очень занятный!) продолжился в похоронном автобусе.

— А вы Мариночкин знакомый?

— За день до ее смерти познакомились.

— Господи Боже мой!

— Она скончалась при мне. — Дама непроизвольно отодвинулась на край сиденья, Валентин усмехнулся. — Меня-то не бойтесь, убийцу я прохлопал, но надеюсь все-таки найти.

— А, вы следователь.

— Следственная машина, говорят, перегружена. Я занимаюсь неофициально. Меня поразила гибель этой семьи.

— Да, ужас!

— Но я никак не могу уловить мотив. Вы говорите, мы обеднели…

— Нет, нет, тут дело не в деньгах.

— А в чем?

Молчание. Потом:

— Как я могу предать умершую?

— Сударыня, а вдруг наступит черед ее младшей сестры?

— О, как вы страшно говорите!

— А вы молчите!

— Да откуда я знаю, вдруг вы и есть ее возлюбленный.

— Вот как! У нее был…

— Хорошо, — решилась милая дама. — Если мой гнусный донос поможет предотвратить преступление…

— Да, да!

— В ноябре у Марины кто-то появился.

— Так я и думал!

— Он иногда звонил в музей, а два раза она просила меня оказать ей услугу. Я секретарша, сижу на телефоне.

— Что за услуга?

— Я сказала Алеше (он позвонил раз), ну… по ее просьбе: у нас сегодня вечер, выездной, в другом музее, Марина уехала.

— Как все сходится! Именно два раза, по ее словам, она встречалась с «дракончиком» возле «зеленого камня».

— С кем?

— Я просто прозвал…

— Ничего не понимаю!

— Я тоже. Так Марина сказала сестре, не углубляясь в объяснения. Как вы думаете, она полюбила его?

— Откуда мне…

— Ну, ваше ощущение.

— Нет, тот молодой роман был иным… мы же постарели: больше нервов, экзальтации, даже страха.

— Страха? Она боялась мужа?

— Нет, не столько мужа, а… какая-то тайна там была, пожалуй, страшная тайна. Иногда казалось, она прощается с этой жизнью.

— В чем это выражалось?

— Марина однажды сказала, глядя в окно, на обнаженный садик: «Последняя моя осень здесь». Я спросила: «С работы собираешься уходить?» Она: «Вообще собираюсь уходить». — «Как это?» — «Шутка». Но она не шутила.

Богатое погребение плавно перешло (через паузу — проезд по Москве) в богатые поминки: стол накрыли лакеи из близлежащего ресторана под присмотром соседок. Ежели актер-коммерсант совершает преступления по страсти (размышлял Валентин после первой стопки), то обходятся они ему недешево. Сыщик выбрал удобную позицию в конце стола (точнее, двух составляющих столов) прямо против елки (странно-неуместным выглядело рождественское дерево в свете событий убийственных), чтоб не терять из поля зрения главных действующих лиц и провести беседу с Никитой Всеволодовичем — костюмером, пристроившимся на стуле возле двери. Даша по приезде заперлась в своей комнате, а Жанна исчезла бесследно, еще с кладбища.

Валентин закурил и сказал:

— Потрясающие события, правда?

— Потрясают! — Старик покивал. — Не укладываются в голове.

— Я хочу их распутать.

— Вы? Вам передали «дело»?

— Нет, я не следователь, просто знакомый Пчелкиных.

— Кого?

— Марина и Даша — урожденные Пчелкины.

— По-моему, на похоронах Алеши вас не было, — проявил неожиданную наблюдательность расстроенный свидетель, поспешно выпил стопку и будто украдкой закусил селедочкой.

— Я недавний знакомый и не имел удовольствия знать Алексея Васильевича.

— Человек сильного душевного обаяния, но по сути нервный и слабый. Действительно жертва.

Характеристика покойного Валентина заинтересовала.

— Слаб физически?

— О нет. Гневливый, но отходчивый. Знаете, современные симптомы интеллигента… — Старик подумал, мимолетом прожевав кусочек сыра. — А может, вечные: подвержен порывам и неудачлив в их исполнении. Неудачлив до конца, до трагической своей смерти.

— Какой же порыв увлек его из театра двадцать восьмого ноября? Ссора с постановщиком спектакля?

— Да ну. Скандал был уже следствием, а вывели Алешу из равновесия до этого.

— Кто вывел?

— Его враг — «дракончик».

— Расскажите! — Валентин прямо обомлел… значит, Даша не сошла с ума, не выдумывает, не шутит кощунственно…

Они переговаривались тихо-тихо, впрочем, никто на них не обращал внимания: тон за столом задавали музейные дамы, со скорбным умилением воспевающие покойницу; тройка «подозреваемых» помалкивала и попивала. Вдруг Борис поднялся и вышел, должно быть, к Даше.

— Где-то в четвертом часу, в перерыве между репетициями, мы на сцене обсуждали детали с Алешей и режиссером. Из кулис позвали: «Алексей Васильевич, к телефону!» Он вернулся скоро… какой-то другой, словно чем-то пораженный до предела, до неистовства. Я-то сразу почувствовал, я-то его знал, а постановщик — не наш, приглашен со стороны на «Бешеные деньги» — высказался, как нарочно… грим, мол, вульгарен и т. д. Алеша так и взвился, слово за слово. Поорали, покуда Гаврила, режиссер то есть, не взял себя в руки, отдаю должное. Говорит: «До полшестого вы свободны, давайте остынем, я пока второй акт прогоню». — Костюмер принял «Абсолют» и проглотил кусок ветчины. — Но Алеша не остыл, отнюдь. В половине шестого является на сцену…

— А где до этого был?

— У себя в закутке, в гримерной.

— Театр не покидал?

Старик подумал.

— Нет. Когда он на сцене заявил, что в такой оскорбительной обстановке работать больше не будет, я за ним поспешил в гардеробную, уговаривал: «Ну что ты, из-за пустяков…» А гардеробщик наш, Степаныч, говорит: «Алексей Васильевич, у вас на куртке утром вешалка оборвалась». Значит, не выходил. — Старик вытер ладонью слезящиеся глаза. — Больше я его не видел.

— Но Гаврила его не оскорбил?

— По-честному, нет. Обстановка была обычная, стервозная, но средней ядовитости, как я называю. Нет, нет, другое вывело Алешу из себя. «Я безумно боюсь, — вдруг заявляет. — Безумно». Я сам испугался, хотя из пуганых, чего ни испытал, но… такая обреченность в глазах, в голосе, такая мука. «Чего ты боишься, кого?..» Пошутил было: «Гаврилу, что ль?» — «У меня есть враг. Он вдруг рассмеялся, нехороший смех, неестественный. — Дракончик! Мне с ним не справиться». Я, конечно, обомлел, а он повторил трезво, без истерики: «Не справиться». Уверен, Алеша знал: приближается смерть, но… он был человек слабый. И от всякой помощи отказался.

— Почему же он, чувствуя гибель, не назвал имени своего врага, ну, хотя бы вам, на всякий случай?

— Ума не приложу.

— Не хотел выдавать близкого человека? — Валентин помолчал. — Кого-то из сестер?

— Смелое предположение. Жутковатое.

— Обо всем этом вы рассказали следователю?

— Естественно. И потом звонил, осведомлялся — без толку. Завалены трупами, так сказать, не подошла еще Алешина очередь. Наверное, и не подойдет, бедный человек.

— Подошла.

— А Мариночка? — Костюмер взглянул слезно-скорбно. — Упокой, Господь, ее душу. — Выпил. — Извините, я поем, голова кружится. — И со старческой жадностью принялся жевать осетрину.

«Старик голодный, — дошло до Валентина, — проклятая бедность!» Он навалил на тарелку соседа изысканных закусок и закурил. — А вы тогда в театре остались?

— Меня проверяете? Правильно. Почти до девяти с репетицией задержались. Сигаретку не дадите?

— Да пожалуйста, берите пачку, у меня тут запас.

Вспомнилось, как он шарил в сумке и нашел удавку из собственного шарфа. Да уж, дракончик! Неужели мне с ним не справиться?

— Ишь, американские, крепкие.

— Никита Всеволодович, — заговорил Валентин уж совсем тихо, благо старик не глух, — ведь Серж в вашем театре работал? Что вы можете о нем сказать?

— Мы почти не общались, он у нас был звезда, прима. С гонором, но кажется, не злой человек. Не вынес конкуренции.

— То есть?

— Соперник в театр пришел, также претендующий на первые роли… Однако молодой. Сергей Александрович поинтриговал по-тихому и уступил сцену.

— Поинтриговал?

— По слухам, доносик сочинил, в устной форме. Коллектив, знаете, клоака.

— Он много лет был влюблен в Марину.

— Этой стороны жизни Алеша в общении со мной не касался. Темперамента ему было не занимать, и если они дружить продолжали, то… по меньшей мере, жену и приятеля он не подозревал.

— Не подозревал до двадцать восьмого ноября, пока ему кто-то не донес. По телефончику, а?

— Может быть, может быть.

Валентин задумался. Дракончик, с которым не справиться. Кто ж это такой? Он посмотрел (через стол наискосок) на «подозреваемых» — замкнутые «траурные» лица. Люди азартные, рисковые, ведут большую игру. Двести тысяч долларов — откуда, черт подери, такие деньги?! И почему Марину в бреду волновал курс доллара? А что, если — явилась фантастическая мысль — Марк Казанский этот капиталец до Эквадора не довез, Боря его грабанул? Да ну, неблагородные, мелкие чувства тебя теребят (они вдвоем там!..), у мальчишки кишка тонка, хотя юноша он серьезный, ученый, спортивный. Однако сообщение Казанского по факсу сдержанно-деловое, без паники. А главное — Алеша не имел никакого отношения к фирме… Сказано же тебе: не в деньгах тут дело, а в чувствах; «враг» — бешеная ревность, состояние аффекта.

Валентин встал, вышел в прихожую. Голос юного «поклонника» из-за Дашиной двери: «Черт с ней, с сессией! Вообще с институтом! Завтра же уедем, хочешь? Вдвоем. Хочешь, девочка моя?.. Отлично, я счастлив!»

Валентин постучался. Студент на пороге, взгляд тяжелый, угрюмый.

— Что надо?

— Даша! — позвал Валентин; студент нехотя посторонился: она лежит на кровати, огненноволосая, вся в черном. — Марина в бреду произносила цифры: три тысячи девяносто пять. У нее были в больнице при себе доллары?

Она взяла тетрадь и ручку. Валентин оглянулся: в прихожей оба бизнесмена — и у него невольно вырвалось:

— Вы что, все в заговоре?

Оказывается, поминки кончились, в гостиной загремели стулья, в прихожую повалил народ. Валентин удивился, что вместе со всеми ускользнул Борис.

Даша написала:

«Никаких долларов у нас никогда не было».

 

Странное исчезновение

На другой день, в среду утром, позвонила Борина бабушка Варвара Григорьевна: внук вчера не вернулся домой. (Новое беспокойство, новый ход «врага» — так он ощутил в мгновенной паузе телефонного пространства.) Он ушел со всеми, часу в восьмом. «Возможно, у друзей заночевал?» — «Не имеет такого обыкновения, всегда ночует дома. Но я нашла его старую записную книжку, недавно сменил, и обзваниваю всех». — «Хорошо, о результатах сообщите, пожалуйста, мне».

Бабушка согласилась, а Валентин засомневался вдруг: может, Боря и впрямь к возлюбленной своей ночью прокрался?.. Постучал в дверь, она открыла, уже одетая, на столе дорожная сумка, собирает вещи.

— Доброе утро. Боря у тебя ночевал?

Покачала головой, в глазах — тревога.

— Он вчера домой не вернулся. Вы собирались куда-то ехать?

Она метнулась к столу, быстро записала в коричневой тетради:

«В Питер. Он должен был взять билеты».

— Это похоже на трусливое бегство. Во-первых! — отчеканил Валентин. — Во-вторых: на какие деньги?

Он смотрел, как она лихорадочно пишет, и корил себя: «Что ж я цепляюсь к больному ребенку! Совсем озверел… А отчего она так больна? От кого?..»

«Боря заработал в „Страстоцвете“».

— За что это ему отвалили, а? — Нет, не мог он избавиться от раздражения. — Большие деньги?

Пожала плечами.

— Что он тебе сказал на прощание? Куда пошел?

«Возникло одно дело. Вернусь к ночи».

— Он здесь собирался ночевать?.. Ладно, дождемся известий от Варвары Григорьевны.

Дождались (каждый в своей комнате, разделенные безмолвием) к полудню: никто из знакомых, до которых дозвонилась бабушка, вот уже несколько дней Борю не видел; а научный руководитель его сообщил, что и на экзамен сегодня студент не явился.

— Мой мальчик в беде, я чувствую несомненно, — говорила старуха суховато, без истерики. — И задаю себе вопрос: не вы ли, Валентин Николаевич, втянули его в эту круговерть?

— Хотел бы я знать, кто втянул меня…

— Вы человек взрослый и, надеюсь, отвечаете за свои действия. Милости прошу ко мне, я должна все знать.

И они с Дашей поехали — молча, привычно, словно узники, скованные цепью болезни, так странно и таинственно поразившей девушку. С неба падал густой белоснежный покров, обращаясь в мутно-рыжую жижу под колесами (наступала краткая оттепель), но в уснувших измайловских садах властвовала суровая, чистая госпожа Зима. И показалось Валентину (в низкую теплую горницу прошли они — с огромным киотом в углу и пестрым разбросом карт на круглом столике), показалось вдруг, ни с того ни с сего, что и внук погиб. Именно так — следующая жертва.

— Знаю, что грех, и ему потворствую. — Старуха разом собрала глянцевитые картонки. — Нехорошо выходит, кругом пики. И в прошлом, и в настоящем.

— А в будущем?

— Про то не надо, еще хуже. Деточку на диван… вот сюда. Все молчит?.. Да, вижу. Что вы мне скажете?

— Утешить пока нечем…

— Давайте без смягчающих предисловий. О происходящем я знаю смутно, всего ничего. Но заметила: с месяц, даже больше — с ноября, Борю словно подменили.

— То есть? Его напугали?

— Моего внука? — Она глянула пренебрежительно. — Плохо вы его знаете.

— Плохо. Хотелось бы получше.

— Я могу быть пристрастна, но… юноша уединенный, сдержанный, глубокий. С детства увлечен историей, раскопками — теоретически, конечно — древними цивилизациями… Египет, Майя, Атлантида, марки собирал. Таких называют: кабинетный человек. Но он готовился всерьез к экспедициям — закалялся, занимался спортом. Вдруг стал порывистый, нервный, семь пятниц на неделе, горячечные мечты…

— О чем?

— Все о том же: путешествия, раскопки. Но как-то болезненно, будто в горячке… Или первая любовь сообщает человеку какие-то черты безумства? — Бабушка выразительно взглянула на Дашу.

— Но ведь они уже три года знакомы. Почему безумство?

— Не так чтобы… Ну, всегда над книгой, а тут… вроде все на ходу, вроде устремлен в бездну. Я его и раньше предупреждала про все эти саркофаги, мавзолеи и мумии: «Бездна бездну призывает» — так в Писании.

— А в последнее время вы не пытались его разговорить?

— Без толку. Как ее сестру убили, он все дома сидел, просил по телефону говорить: нет его. Я с вами откровенна, надеясь, что вы не истолкуете моих слов превратно, не заподозрите в нем убийцу.

— Кто ему звонил?

— Не знаю, мужской голос. Несколько раз.

— Варвара Григорьевна, я перед вами раскрою карты.

— Да уж сделайте милость.

Старуха, в длинном черном одеянии, но в белоснежном кружевном воротничке, худая и бледная, за круглым столиком, покрытом плюшевой скатертью, раскладывала пасьянс. И только легкое дрожание пальцев выдавало волнение ее, любовь и муку. А он рассказывал не только ей — не столько ей — молоденькой женщине, и тоже в трауре, которая сидела, поджав ноги, не шевелясь, в не меньшем напряжении.

— Даша, извини, я буду откровенен и, возможно, несправедлив. Если что, подай знак. В ноябре у Марины появился мужчина, с которым она встречалась тайком, обманывая мужа.

— А вам откуда известно? — громогласно перебила Варвара Григорьевна.

— По разным намекам и, наконец, прямое свидетельство музейной секретарши: Марина ее просила соврать по телефону Алеше. Об этой секретной связи узнал кто-то… а может, сама секретарша расстаралась из женской, так сказать, «солидарности»… хотя нет, не похоже. В общем, двадцать восьмого ноября позвонили в театр мужу и доложили про обман. У него вдруг появился враг: «дракончик», назвал его Алеша. Да, Дашенька, тот самый дракончик, которого он почему-то безумно боялся.

— Вот уж действительно… — пробормотала Варвара Григорьевна. — Он был такой трус?

Они посмотрели на Дашу: она медленно и значительно качала головой: нет, нет и нет!

— Как бы там ни было, — продолжал Валентин, — в половине шестого Алеша покинул театр навсегда. Как он очутился на набережной? Вероятно, встреча была назначена. С кем — с доносчиком или любовником — вот в чем вопрос. События в тот роковой понедельник развиваются все более стремительно и лихо. Покуда Алеша переживает скандал в театре, некто на квартире Пчелкиных объясняется с его женой: исчезла фаянсовая ваза, Марина получила тяжелое сотрясение мозга. Возможно, она теряет сознание (как чуть позже при Даше), преступник думает, что убил ее, и мчится на набережную расправиться с мужем.

— Какие болезненные страсти, — заметила Варвара Григорьевна. — Он сумасшедший? Вон и Алеша его боялся.

— Этот сумасшедший процветает в фирме «Страстоцвет».

— Боря уверял, приличные люди. Хотя… — Бабушка задумалась, держа в пальцах веером четырех аляповатых королей. — Откуда такие деньги?.. Впрочем, грех считать чужое добро. Стало быть, вы подозреваете Сержа или Дмитрия Петровича? Кого из них?

— Пока не знаю. У Сержа в кабинете висит фотография: презентация фирмы, состоявшаяся третьего ноября, дамы и любовники.

— Что за дамы?

— Жена Сержа Жанна, которая вчера устроила шоу на кладбище: встала на колени у могилы Марины. Многолетнее и как будто безответное влечение мужа к прекрасной даме для жены не было секретом.

— Как все переплелось… ну, точно пауки в банке, прости Господи!

— Расплетем. Словом, Марина страстно, тревожно увлеклась… Дашенька, не отрицай! Вспомни, как она повторяла в бреду: «Алеша, прости!» Она-то знала свою вину.

— Значит, она обманывала мужа с его другом.

— Что ж, случается, и давнее дружеское знакомство вдруг взорвется неожиданной вспышкой, но редко… инерция отношений вырабатывает иммунитет. В данной же ситуации Серж вполне мог сыграть и роль осведомителя. Он любил, но явно не смел дать волю ревности. Эту версию развить несложно, будет ли она верна…

— Ну а все-таки?

— Например, наблюдательная Жанна не преминула донести мужу о своих наблюдениях. Двадцать восьмого ноября в порыве (а Серж — человек потаенных порывов и ждал шесть лет) он едет объясниться с Мариной. Своеобразный шантаж. Она не подчиняется — он звонит Алеше в театр. Четвертый час — в четыре должна состояться сделка, какая-то перекличка часов… Сцена достигает накала, и первый театральный любовник покушается на убийство. А при нем деньги, много денег…

— Сколько? — не удержалась бабушка.

— Двести тысяч долларов.

— Проклятое богатство!

— Пусть так. Потом в бреду Марина повторяет сумму — три тысячи девяносто пять — тогдашний официальный курс доллара в рублях.

— Он ее деньгами, что ль, соблазнял?

— Возможно. Но это курс не на двадцать восьмое ноября, а на пятое декабря. В общем, Серж едет в «Страстоцвет» при деньгах.

— Ну а второй начальник?

— Дмитрий Петрович якобы почивает дома с подагрой, которая поразила его накануне — внезапно, как любовь.

— Вы не верите?

— Никому из них… и вашему внуку тоже, простите. Я чую запах лжи, как смертоносный душок.

— Прощаю, — сказала старуха сурово. — Воспрянувшая истина всех расставит по своим местам. Итак, вы считаете Сержа доносчиком, а второго компаньона любовником. Кто ж из них убийца?

— Если б я знал… Даша слышала его голос.

— Господи! Когда?

— После первого преступления и после второго. Он сказал: «Дракончик!»

— Точно сумасшедший! Деточка, чей голос?

Прелестное подвижное лицо страдальчески сморщилось.

— Она не может вспомнить, она больна из-за этого.

— Да что она делала вечером на набережной?

— Нет, нет, ее там не было, все гораздо сложнее…

— Непонятно, почему преступник и жертва встретились именно там.

— Непонятно. Правда, местечко укромное и близость «Страстоцвета» как-то располагает…

— Да зачем им вообще встречаться?

— Допустим, их свел доносчик, позвонив тому и другому. И если даже драку затеял несчастный муж, победил другой.

— Зачем добивать-то? Ну, подрались… постыдно, но бывает. Но чтоб до смерти!

— Все время задаю себе этот вопрос. С первого взгляда история мрачная, конечно, но реальная, по грехам нашим объяснимая (как говорится, кипение страстей), кабы не дальнейшие действия убийцы. Его безумные (или очень хитроумные) поступки переводят житейский секрет — любовный треугольник — в план тайны, мне пока недоступной… какой-то загробной, извините за мелодраматизм, запредельной.

— Вы имеете в виду смерть Марины и исчезновение моего внука?

— Да, конечно. Но не только. Зачем после убийства мужа звонить жене и встречаться с нею на «Арбатской»?

Старуха ахнула. Даша протянула руки протестующе.

— Может быть, я ошибаюсь, но почему она все скрыла от тебя? Нет, я не думаю, что твоя сестра напрямую участвовала в преступлении или тогда же узнала про убийство по телефону. Не так она себя вела и в тот вечер, и в дальнейшем… Но косвенно была замешана. Может быть, ее осенило только на кладбище, когда гроб опускали в могилу. Она вдруг поняла потаенный ход событий, испугалась кого-то в толпе, но по какой-то причине скрыла имя убийцы («Алеша, прости!» — ее слова) и заплатила за это жизнью. Итак, вторая загадка — смерть Марины. Третья: отношение «дракончика», Алешиного врага (которого и он, и жена безумно боялись), к младшей сестре…

— Деточка! — воскликнула Варвара Григорьевна властно. — Расскажи нам все, что ты знаешь, может быть, дорога каждая минута!

Лицо Даши вновь исказила болезненная гримаса.

— Она мне все написала, — вмешался Валентин в сильнейшем внутреннем сомнении, — все. Но дела это пока что особо не проясняет. Наконец, четвертый пункт, последний: убийца проникает в квартиру Пчелкиных и после смерти Марины — зачем?

— Проникает? Каким образом?

— Подозреваю, у него Алешин ключ, будто бы затонувший в реке.

— Так смените замок.

— Марина в день смерти купила новый, понимаете? Косвенное подтверждение, что это место убийцу притягивает.

— Вы его вставили?

— В дверь Дашиной комнаты. Мы ждем гостя.

— Опасно.

— Пожалуй… Но как иначе его поймать? Позавчера… если это не школьные (шкодные) проделки вашего внука, извините… Позавчера кто-то в гостиной завязал удавкой мой шарф, длинный, узкий…

— Господи, помилуй! Боря — мальчик серьезный, не думаю…

— Я тоже не думаю.

— Ну почему Марина его не выдала, не назвала имя!

— Назвала, умирая, уже в агонии, но я услышал обрывки…

— Кто?

— Святой Грааль.

Наступила пауза, в которой, показалось, тихим «потусторонним» эхом продолжали звенеть странные, ни с чем несообразные слова.

— Страшно, — нарушила молчание старуха.

— Да, жутковато, — согласился Валентин. — Этот образ — как загадочный символ ряда преступлений… и боюсь, этот ряд еще не завершен.

Варвара Григорьевна резко сбросила карты на стол, и они рассыпались яркими магическими пятнами по темно-красному плюшу.

— Про такого святого я не слыхала. Католический?

— Он вообще не существовал. В европейском средневековье святым Граалем называли чашу из цельного изумруда, наполненную священной кровью Христа.

— Ересь!

— Еще какая. По легенде, этот изумруд выпал из короны Люцифера в битве с Михаилом Архангелом.

— В сатанинской чаше кровь Христа? Извращение.

— Да уж, в поисках святого Грааля — золота и бессмертия — человечество пыталось соединить несоединимое: абсолютный свет и абсолютную тьму. Интересно, что ищет наш убийца?

— Ищет?

— Ну, зачем-то он проникает в чужую квартиру. Обозначить бы этот искомый предмет — дело продвинулось бы. Вы позволите мне осмотреть письменный стол Бориса?

— Пожалуйста. Но с какой целью?

— Просто мне померещилось, будто он там что-то прячет. У вас ключи есть?

— Сроду там ничего не запиралось, мы не привыкли друг у друга в столах шарить. Это недостойно.

Запирать ящики было вроде бы и незачем; тетради с конспектами, альбом с марками, географические карты, старые письма, документы (все разложено в безукоризненном порядке). Дашина фотокарточка в верхнем ящике: еще почти подросток, улыбается радостно от полноты жизни. Он даже не вдруг и узнал, отметив с мгновенной болью, как переменилась она и все больше, с каждым днем все больше, походит на сестру… впалые щеки, ускользающий взгляд, обжигающий, словно она прошла испытание огнем.

— Какую же роль вы отводите Боре в этих умопомрачающих событиях?

— Пока она мне не ясна, но, по-моему, он знает больше, чем говорит.

— Это его всегдашняя манера… но не убийца же он! Что вы собираетесь делать?

— Съезжу к фирмачам. Вчера с поминок все ушли разом, гурьбой, может, кто что заметил… Они ведь собирались с Дашей в Питер, вы в курсе?

— В первый раз слышу. А сессия? Странно. Зачем, деточка? — вопросила Варвара Григорьевна, входя в свою комнату; Даша так и продолжала сидеть, поджав ноги, на диване. — Зачем вам Петербург?

Она старательно записала в тетради:

«Боря предложил, он хотел меня отвлечь».

— Это прекрасно, конечно, но на какие деньги? — Мысли бабушки работали в том же направлении, что и у сыщика. — И потом, убегать от врага? На Бориса не похоже. — Она стояла в дверном проеме, стройно вытянувшись, — настенные часы пробили три удара, — вдруг на глазах одряхлела, растерянно озираясь. — Кто меня позвал?

Валентин и Даша, также подошедшая к двери, глядели непонимающе.

— Кто из вас меня позвал?

— Мы не…

— Нет, не вы. Он.

— Кто?

— Он умер, я чувствую.

— Да кто?

— Мой внук.

 

Пристрастие к «красненькому»

Автомобиль притормозил, заехав на кромку тротуара. Валентин вышел, обогнул, склонился к окошечку.

— Хочешь послушать, как фирмачи врать будут?

Даша утомленно пожала плечами.

— Боюсь тебя одну в машине оставлять, понимаешь? Мне это место не нравится… — Он вдруг с беспокойством обернулся: кто-то выглядывает из-за белой шторки полуовального окна второго этажа… Серж. «Я его не сразу и узнал!» Угрожающая гримаса на красивом лице внезапно сменилась почти любезной улыбкой.

— Не нравится, — повторил Валентин. — Вот что. Подождешь меня в вестибюле, там удобные кресла. И охрана.

В просторных сенях слон Сема неожиданно легко и стремительно подскочил к ним, рванув пистолет из кобуры под мышкой.

— Стоять на месте!

— Ты что, парень, взбесился?

— Стоять, говорю!

Валентин усадил Дашу в креслице возле зеркала, пошел к лестнице под прицелом, повернул голову.

— Тебе приказали меня пристрелить?.. Давай! — И начал подниматься по ступенькам; сверху — бархатный бас бывшего актера:

— Сема, отставить!

Бизнесмен стоял на баллюстраде, отбрасывая гигантскую тень от тускло пламенеющего за спиной светильника.

— Валентин Николаевич, проходите!

— Да ну вас к черту! Дашу напугали.

Как бы не так! Даша рассмеялась беззвучно; она следила за происходящим сверкающими от возбуждения глазами.

— Ему можно доверить девочку?

— Ему-то? — Серж усмехнулся. — Ему — можно.

— А кому нельзя?.. Что у вас тут происходит?

— А Сема, между нами, большой дурак.

— Ну а все-таки?

— Плохой вы актер, Валентин Николаевич.

— А вы, я слыхал, хороший.

Какую-то секунду под красным светильником они смотрели глаза в глаза; коммерсант сдался первым, пояснив:

— Рэкетиры одолели.

В главном кабинете восседал в своем углу Дмитрий Петрович; Серж удалился в свой.

— О, кого я вижу! Милости просим.

— Милости? Меня Сема ваш чуть не пристрелил.

— Наш страж, понятное дело, не магнат ума. — Дмитрий Петрович подумал и повторил фразу компаньона: — Рэкетиры одолели.

— Что за рэкетиры?

— Пусть вас такие пустяки не беспокоят. Присаживайтесь.

Валентин выдвинул кресло и уселся посреди комнаты, как для перекрестного допроса.

— У вас дело какое или просто зашли навестить друзей?

— Я предупреждал: убийца на свободе и добивается какой-то цели всеми средствами. Вчера исчез Боря.

В наступившей паузе фирмачи переглянулись чуть не украдкой и разом развели взоры. «Соучастники! — подумалось с несомненной уверенностью. — Но в чем?..»

Серж спросил:

— Как это «исчез»?

— Не ночевал дома, не явился утром на экзамен, у знакомых его нет. Между тем сегодня они собирались с Дашей в Питер.

— Откуда вы знаете?

— От Даши.

— Ну, один уехал.

— Так ведь ради нее и предполагалась поездка.

— Если молодой человек вляпался в какую-то историю, — располагающе вмешался Дмитрий Петрович, — при чем здесь мы?

— При том, что вы все вместе ушли с поминок. С кем из вас он уехал?.. Учтите, господа, у меня есть возможность узнать у музейных дам.

— Он уехал со мной, — сообщил Серж.

— Куда вы ездили?

— По просьбе Бори я его высадил у Ярославского вокзала.

— У Ленинградского? Он собирался билеты в Питер купить.

— Какая разница? Вокзалы рядом.

— Вы очень желали поговорить с Борей… Не отрицайте, я еще на Рождество заметил. Звонили ему домой, так? Он не подходил к телефону. Прошу вас прояснить ситуацию.

— Я хотел уточнить — помните? — его версию о самоубийстве Марины.

— Даша слышала в квартире чужой голос, я рассказал вам.

— Вот меня и интересовало, почему он так настаивал на своей версии.

— И почему же?

— Те же психологические причины: подавленность после смерти мужа, нервный взрыв… Теперь, после ваших открытий, его мнение переменилось.

— Да ну?

— Не понимаю, чего вы добиваетесь! — вдруг вырвалось у Сержа.

— Истины. Манон Леско была убита.

— Как?.. — удивился Серж. — Забавно!.. В молодости я играл кавалера де Грие, но мне бы и в голову не пришло… Однако тонкое наблюдение, меткое! Говорите после этого, что вы знали ее один день.

— Марина была прелестной, корыстной и порочной?

— Не надо о покойнице…

— Хорошо. О чем вы еще вчера разговаривали с Борей?

Серж усмехнулся с сарказмом.

— О преимуществах «мерседеса» перед «фиатом».

— Того «мерседеса», который Марк Казанский продал Дмитрию Петровичу? — брякнул Валентин по какой-то странной ассоциации.

— А в чем дело? — встрял купец. — Все законно, документы оформлены. И вообще, Серж прав: чего горячку пороть? Юноша уехал в Питер один.

— Он непременно предупредил бы свою бабушку. — Валентин помолчал. — Если б был жив.

После долгой и какой-то жутковатой паузы Серж сказал:

— Возможно, он уже мертв.

— Что? О чем вы?

— Он говорил, что его преследует, ему угрожает один человек.

— «Дракончик»?

— Мне больше ничего неизвестно.

— Но почему угрожает? За что?

— Вам лучше знать. Вы же сыщик? Или историк? Кто вы, Валентин Николаевич? Откройте тайну.

— Серж, не увлекайся, — зажурчал Дмитрий Петрович. — Человек горит убийством. Только, повторяю, мы тут ни при чем.

— Вы оба являетесь владельцами фирмы «Страстоцвет», на презентации которой Марина встретила своего будущего убийцу.

— Ай-яй-яй! — купец жалостливо, по-бабьи покачал головой. — Страсти-то какие!

Прозвучало как будто издевательски (да и весь разговор отдавал язвительным душком), но Валентин не взорвался, он почувствовал в богатой этой комнате с лепными потолками дыхание чудовища — страха всепоглощающего, смертельного. И будто бы боятся бизнесмены именно его — сыщика-историка.

— Я ваши игры раскрою, — посулил бесстрастно-нагло, но они смолчали. — Сейчас необходимо выяснить следующие обстоятельства. Во-первых, что это за комедия разыгралась тут с Семой?

Отворилась двустворчатая дверь со стоном, пожаловал господин средних лет, усатый, бородатый, в безукоризненной «тройке» и с кейсом.

— Добрый день, судари мои! — Поклонился, скользнув цепким взглядом по лицам присутствующих; те отозвались рассеянно. — Вы заняты, как погляжу?

— Проходи, Сигизмунд, располагайся, — откликнулся купец. — Вы ведь ненадолго, Валентин Николаевич?

— Это зависит от вас.

— Да, да, мы понимаем. Позвольте представить: Сигизмунд Осипович — наш адвокат, Валентин Николаевич — частный сыщик. — Бизнесмен подумал. — По происхождению историк. Так вот. Вчера, когда мы на похоронах с Сержем были, к нам в контору какое-то хулиганье подвалило. Вот Сема сегодня и перестарался, нервы. Этот мир становится слишком нервным и непригодным для достойной жизни…

— Из какой группировки? — деловито прервал Сигизмунд купеческое причитание.

— Да не знаю я.

— Местный охранник меня сегодня встретил пистолетом, — пояснил Валентин, внимательно глядя на адвоката.

— Я, пожалуй, подожду в холле, — заявил тот, поднимаясь с кресла. — Разговоры у вас интимные, крутые…

— Пожалуйста, останьтесь. У меня к вам тоже есть вопрос.

Сигизмунд уселся, глядя обреченно.

— Я расследую убийства Курковых.

— Кого?.. Ах да, Алексей Васильевич. Но почему во множественном числе?

— На Рождество убита и его жена.

— Вот как? Я абсолютно не в курсе и ничем помочь вам не смогу.

— Двадцать восьмого ноября вы присутствовали в «Страстоцвете» при сделке?

— Был, но в седьмом часу ушел.

— Куда?

— Я уж и не помню… — На лице его вдруг выразилось понимание. — А, вы намекаете на набережную, так сказать. Я встречался в ресторане с клиентом… точно! Деловая память.

— А чем занимались?

— Сделкой.

— А конкретно?

Сигизмунд вопросительно взглянул на Сержа, тот кивнул.

— Деньги считали.

— И сколько насчитали?

Снова вопросительный взгляд — кивок.

— Двести тысяч долларов. Казанский сложил их в кейс — вот в такой. — Адвокат постучал пальцем по своему темно-красному чемоданчику на коленях.

— Оригинальный цвет, — заметил Валентин.

— О, Марк — человек оригинальный, даже экстравагантный… — Сигизмунд улыбнулся в глубине растительности. — Питает пристрастие к «красненькому»… не к винцу, нет, не пьет. Я вот тоже соблазнился, и что вы думаете? Замок дрянь, уже ремонтировал.

— Сожалею. Вы помните, во время сделки кто-нибудь покидал кабинет? Хоть на минуту.

— Клясться не буду, но, по-моему, нет. — Адвокат обежал взглядом компаньонов. — Вы моим клиентам что-то инкриминируете?

— Я не понимаю, из-за чего убит Алеша.

— В наше сумасшедшее время? Господи! Из-за чего угодно, с собутыльником, например, повздорил.

— И Марина с собутыльником?

— Прискорбно так шутить. Прекрасная женщина, роскошная; романтическая! И каким же способом ее умертвили?

— Выбросили из окна.

— Дилетантство!

— Естественно, не в уголовном мире Марина жила — в светском, благопристойном. В котором вдруг обнаружила убийцу.

— Как это?

— На похоронах мужа, на кладбище, она внезапно испугалась, может быть, осознав, кто убил его.

— Кто?

— В агонии Марина сказала: святой Грааль.

Сигизмунд задумался на мгновение, склонив голову, и молвил:

— Про такого «авторитета» не слыхал.

— Это образ, символ европейской средневековой мистики.

— Красиво. Но эту пару прикончил какой-то современный реалист.

— Верное определение. Свидетели уверяют, что на кладбище в обозримом пространстве никто из посторонних не возникал. Правда, шли параллельные похороны…

— Абсурд! Зачем убийце возникать на кладбище? Убитого в последний путь проводить?

— Вот я и делаю вывод: преступник — некто из близких, который не мог (из этических или маниакальных побуждений) отказаться участвовать в похоронах.

Серж пояснил любезно:

— Валентин Николаевич намекает на меня (чувство долга у друга) или на Митю: неодолимое желание видеть соперника в гробу.

— Намек — это еще не обвинение, — парировал адвокат. — И если нет больше вопросов…

— Есть. После поминок мужа Марина слегла и в бреду повторяла цифры: три тысячи девяносто пять. Я их называл. И такие прожженные дельцы якобы не сообразили, что эта сумма означает курс доллара на пятое декабря.

Валентин замолчал, вспомнив: «Именно это слово „сумма“ — употребил Борис, когда я назвал ему цифры — каждую по отдельности. Надо обдумать!..» А Дмитрий Петрович пояснил с приятной улыбкой, разведя руками:

— Всего не упомнишь.

— Бросьте! Вы этим живете, преумножение денег (в дурной, бессмысленной по сути бесконечности) — ваша цель и страсть, как Сергей Александрович признался.

— Вы так ненавидите деньги? — уточнил адвокат с сарказмом.

— Такие, не стоящие труда… — Валентин замолчал; пафос-то фальшивенький… а соблазн рулетки?

Сигизмунд простонал:

— О, каких трудов они стоят!

— Ладно, оставим, сам грешен. Вчера Боря, который заверял, что не расстанется с Дашей ни на минуту…

— О ком идет речь? — перебил адвокат деловито.

— Юноша учится с младшей сестрой Марины и подрабатывает охранником в «Страстоцвете». Стоило мне вчера заговорить о долларах, как Боря тут же сбежал с поминок и вообще исчез. «К ночи вернусь», — пообещал он Даше, и вот прошли почти сутки…

— Нет, про это садистское следствие я больше слышать не могу! — взорвался вдруг Серж. — Разыгрывайте свои комедии перед мальчишкой в аэропорту! — и быстрым шагом вышел из комнаты.

Трое оставшихся переглянулись.

— Сильно переживает, горе горькое, — запричитал купец. — Так любил, столько лет, близкие, самые близкие друзья…

Валентин перебил:

— Почему в аэропорту? Боря улетел, что ль?

— Улетел ли, уехал, ускакал ли… Простите, Валентин Николаевич, время адвоката — деньги, летит стремительной тройкой…

— Не переигрывайте.

Распрощавшись, Валентин вышел за дверь, остановился в тамбуре… непроницаемом для света, но не для звука.

— Что за черт… — адвокат.

— Чертик, — бизнесмен. — Как с луны свалился.

— Он действительно частный сыщик или из органов?

— Частный. — Пауза-заминка, слово-выстрел: — Киллер.

— Да иди ты! Интеллигентный человек, умный…

— Да, интеллигент. Историк. Понимаешь?

В коридоре послышались шаги, Валентин выскользнул из тамбура, удаляющаяся незнакомая пара, голоса: «Сергей Александрович уже отбыл». — «Но мне нужна подпись!»

Куда это он так поспешно «отбыл»? Интересно. Интересный особнячок, небось, сколько секретов скрывается (уже скрылось за столетие) в его недрах.

 

Тень старика

Ветер начал тихонько подвывать, взметая снежные вихри, отливающие тревожной желтизной в фонарных кругах, а под мостом было темно и пусто, как на душе у закоренелого грешника, и свистал острый сквознячок… тот сквознячок в разноцветной гостиной сквозь еловые ветви и серебряный дождь… Ему казалось, будто он приехал к назначенному часу (к шести вечера?) на встречу с «дракончиком». И будто бы видел, как на горке за заснеженной рекой светится столетнее полуовальное окно, за которым «соучастники», и оно вдруг погасло.

Кровь Алеши на сиденьях — значит, тот сел в машину. Они разговаривали в машине, и кто-то нанес первый удар — уже не важно кто. Любовник, которого недаром боялся Алеша, пришел в такое остервенение, что сбросил живого еще человека в ледяную воду. Стало быть, Алеша сопротивлялся до последнего — и на лице, теле, на одежде убийцы должны были остаться следы.

— Даша, ты видела Борю на другой день после исчезновения Алеши?.. Так. А Сержа? (Она показала на пальцах.) Через три дня. А Дмитрия Петровича на похоронах?

Ну, этот кое-как успел бы оправиться от нечаянной «подагры»… а Серж загримироваться! Господи, он же актер-профессионал, конечно, умеет искусно пользоваться гримом! Неясная идея (предчувствие идеи фантастической, невозможной!) шевельнулась в душе, не сумев сформироваться.

Валентин вылез из автомобиля, подошел к парапету. Река уже скована льдом, и снежные змеи скользят, извиваются по зеркальной глади. Снегопад, начинается метель, проносятся со свистом редкие машины по набережной. Место надежное, укромное. Убийство по страсти. Стройная версия. На кладбище, на погребении, Марина вдруг догадывается — кто. И идет на сделку. Гнусно, но возможно — бредит, так сказать, деньгами. На поминках получает немалую, надо думать, сумму за молчание и прячет так, что убийца (или некто другой, узнавший о сделке) не может до сих пор найти доллары. Чтобы иметь возможность тратить их открыто, она сдает комнату первому встречному… ну и нуждаясь в помощи, несомненно. Я же помню ее страх, ее взгляд там, на бульваре.

Манон Леско, прелестная, порочная и корыстная… но не до такой же степени — получить вознаграждение за смертный грех предательства! А, в этом мире все возможно… возможно даже искупление собственной смертью, преждевременной и насильственной.

Так размышлял он отвлеченно, кидаясь мыслью в разные стороны под продутым ветрами мостом, но не мог вообразить, воссоздать картину преступления, проникнуть в суть происшедшего. Что-то сбивало его, какое-то несообразие, несоответствие в побуждениях и поступках убийцы и жертвы.

Валентин обернулся: бледное лицо Даши в открытом окошке.

— Замерзла? Поехали.

Покуда машина медленно двигалась через центр, разыгралась уже настоящая метель, крупные хлопья — густейший, легчайший пух матушки-Зимы — бросал, кружил, взметал небесный вихрь на площадях и в переулках. На Смоляной пусто, далекий фонарь за воротами, «дворники» работали усердно, но не поспевали — белое крошево залепляло стекло, а при въезде во двор Валентин вдруг услышал произнесенное вслух, жарким шепотом слово:

— Старик!

В первое мгновение он не понял, а потом так обрадовался, что не смог сразу заговорить, горло сжалось от полузабытого детского, почти слезного, ощущения — восторженного страха, если можно так выразиться.

— Даша! — наконец выговорил он, а она опять прошептала:

— Старик!

Тут его как в голову ударило.

— Что?!

— Сейчас по улице шел старик в длинном пальто, полы развевались под ветром.

Валентин жадно вслушался, глядя на ее губы, почти не вникая в смысл — проклятие снято! Почему? Каким образом…

— Ты увидела его и потому заговорила? — вдруг вырвался нечаянный, очень странный вопрос; она отвечала с явным испугом:

— Нет… не знаю… просто так… вдруг сказалось…

Валентин въехал наконец во двор.

— Сиди тихо, не выходи, пистолет держи наготове! В какую сторону он шел?

— Навстречу, то есть к Никитским.

Метель подхватила и понесла, ослепляя, закружила в пустынных переулочках; перехватило дыхание на Суворовском, слегка отпустило в подземном переходе, где так беспечно раздавал он мелочь всего пять дней назад. Он постоял у входа на «Арбатскую», за спиной два киоска, и откуда-то «из-под земли» раздался тогда, в вечер первого убийства, искаженный, знакомый «нечеловеческий» голос: «Дракончик!»

Валентин вдруг безумно испугался — «пока я тут бесплодно бегаю…» — и действительно побежал, в лад с музыкальным неистовым темпом классической русской метели, в старинный дворик, где она расхаживала под фонарем решительно и резво, держа правую руку (с пистолетом) в кармане. Даша Пчелкина — и впрямь похожая в рыжей своей шубке и шапочке на прекрасную пчелку (которая ведь и ужалить может).

— Не стреляй, сдаюсь заранее!

— Что это вы… так игривы?

— Хорошо! Настроение такое… бодрое.

— Поймали?!

— Как сквозь землю провалился. Это не может быть костюмер?

— Я не рассмотрела сквозь метель, но, по-моему, нет… нет, он какой-то другой.

— Какой?

— Крупнее, не такой сутулый… пальто не такое. Вообще не знаю, не знаю! — выкрикнула Даша.

Тут Валентин заметил, что она дрожит.

— Пошли домой.

Поднялись, он отомкнул дверь, включил свет в прихожей, в других комнатах, огляделся: никаких «чужих» следов… А когда усадил Дашу в диванный уголок возле елки, заметил: в радужной полутьме с тяжелой, бездействующей сейчас люстры свисает черная петля — роковой его шарф, так полюбившийся маньяку. И она заметила и вздрогнула всем телом. Валентин подошел, рванул удавку, хрустальные подвески прозвенели печальным эхом из сказки про злого домового.

— Ему же не удастся нас запугать, правда? Такими детски-садистскими штучками… — Он отвязал шарф, распутал узел петли. — У нас есть преимущество.

— Какое?

— Мы пока что в своем уме.

— Я в этом не уверена.

Валентин сел на ковер у ее ног, облокотился о край дивана; она вырвала у него шарф и швырнула в угол за комод.

— Не впадай в истерику, ты девочка смелая.

— Да ну? Смелый человек не потерял бы от страха голос.

— Ты можешь мне объяснить природу своего страха?

— Не понимаю вас.

— Когда ты узнала, что твоя сестра погибла?

— Подошла к окну и увидела ее под фонарем.

— Когда именно?

— Вы убежали, я осталась одна. Послышались шаги.

— Ты подумала: возвращается тот, кто сказал: «Дракончик!»?

— Ничего не думала, совсем с ума сошла. А появился Серж. Бросился к окну, крикнул: «Убийца!» — и исчез. Тогда я подошла. Марина лежала на снегу, над ней склонился человек.

— Ты видела меня.

— Серж подошел к вам медленно и остановился в трех шагах.

— А где был Боря?

— Здесь. Он держал меня за руки.

— Даша, ты испытала сильнейший шок еще не зная о смерти Марины.

— Ну и что?

— Ты узнала тот голос?

— Нет! Не надо о нем говорить.

— Ладно. Только позволь заметить: голос тот и есть подсознательный источник твоего страха, твоей болезни.

Она с усилием усмехнулась.

— И после этого вы будете говорить о моей смелости?

Он пристально наблюдал за нею.

— Не каждый пойдет на опознание трупа в морге. Боря мог бы и один справиться.

— Он предлагал, но я еще не дошла до такого малодушия.

— Ты можешь об этом вспоминать?

— Об Алеше — про все могу. Его только что привезли, он был весь распухший, раздутый. Я не смогла ничего сказать, просто взяла его правую руку с обручальным кольцом и поцеловала.

— Вы все вспоминаете это золотое кольцо, даже Дмитрий Петрович.

— Да, со своеобразной такой резьбой, старинное… Вы сказали, Дмитрий Петрович? — Даша энергично потерла пальцами обеих рук виски, будто пробуждаясь; взметнулись волосы. — Это был он!

— Сейчас на улице?

— Нет, в больнице. Кажется, он! Как же я забыла…

— Даша, о чем ты?

— После морга мы поехали к Марине, и Серж подъехал. Она просто билась в рыданиях, никак не верила.

— Не верила, что муж убит?

— Ага, совсем стала не в себе. Принялась умолять, чтоб сверили отпечатки пальцев, вдруг ошибка… Я Сержу потом отдала Алешин бритвенный прибор.

— Ну а Дмитрий Петрович?

— Что?

— Ты начала про Дмитрия Петровича…

— Ах да! — Даша подумала и заговорила лихорадочно: — Я перепутала! Я не в тот день его в больнице видела, а после похорон! Именно после Алешиных похорон.

— Это очень важно, девочка. Давай по порядку.

— На кладбище он, кажется, держался в стороне, а на поминках сидел с Мариной рядом.

— Так случайно получилось?

— Нет, она сама выбирала то место, подальше от нас — мы втроем сидели: Серж, Борис и я. Вообще мне было не до чего, но как-то я заметила, что они тихо переговариваются.

— Дмитрий Петрович с Мариной?

— Да, да!

— Они выходили из-за стола?

— Вместе, по-моему, нет, мы на это обратили бы внимание. А по отдельности — может быть.

— Он с поминок уехал со всеми?

— Да, нас осталось четверо: я с Борей, Марина и Серж. Потом мужчины ушли. Я никак не могла заснуть, пошла на кухню помыть посуду. И услышала ее бред: «Алеша, прости!..» И вот эти цифры.

— Курс доллара, — пояснил Валентин. — Три тыщи девяносто пять рублей — на пятое декабря.

— Да не было у нас никаких долларов!

— Значит, появились в день похорон… Или… Смотри! Марина на кладбище что-то поняла про Дмитрия Петровича и шантажировала его на поминках…

— Замолчите! Это не ее роль.

— О, девочка! Деньги, большие деньги корежили и ломали людей будто бы поистине стойких. А сестра твоя была прелестна и корыстна, Серж подтвердил. И Боря.

— Про что это Боря…

— Она ведь была против вашей женитьбы со студентом.

— Какая там женитьба… Вообще не об этом речь!

— Хорошо. Марина говорила тебе про «страшную тайну», которая вас всех спасет.

— Ну не деньги же!

— Кто знает. Давай про больницу.

— Шестого декабря ее туда утром отвез Серж, а я приехала после лекций, просидела с час. А в вестибюле, уже на выходе, вроде бы промелькнул Дмитрий Петрович.

— Вроде бы?

— Там народу много толклось, я не обратила внимания, но что-то меня зацепило. А в садике перед входом белый «мерседес» стоял… Я его где-то видела.

— Ну, мало ли теперь по Москве белых «мерседесов»…

— Нет, я… — Даша потерла лоб. — Я его видела у нас во дворе — точно! У него одно крыло слегка покорежено.

— Когда видела?

— Не помню. Может, в день похорон Алеши. В общем, видела. И вчера возле «Страстоцвета».

— Это очень ценные сведения, Даша. Дмитрий Петрович настаивает, что твою сестру едва знал.

— Он и есть «дракончик», которого боялся Алеша?

— Возможно. Он весьма не прост. Хищник, который жаждет оправдаться.

— В чем?

— В богатстве. Трудно, конечно, представить, как купец тут плетет удавку или ждет свидания возле кладбищенского камня. Однако извращенец может быть и умным, и обаятельным в обычных обстоятельствах.

— Что за камень?

— «Запомни зеленый камень».

— Вы полагаете… мамин памятник?

— Он из гранита?

— Не знаю. Папа знал. Неужели…

— Фантастика, конечно… но что-то там нечисто. То есть тревожит меня это место, не дает покоя. Или я становлюсь дик и суеверен? Или Жанна наворожила.

— Как она жутко появилась! — воскликнула Даша. — Что за идиотская демонстрация!

— По-моему, это своего рода покаяние. В убийственных помыслах… или действиях.

— Вы подозреваете в убийствах эту ненормальную тетку?

— Я всех подозреваю. Вокруг вас тут такой мрак клубился… и продолжается.

Валентин не стал углубляться в мрачные пределы, она молчала, глядя на рождественские огоньки. Безупречный тонкий овал лица — лица, все более напоминающего ему о прелестном образе умершей Манон Леско. Эта мысль — смутное ощущение — волновала, заставляла торопиться к ускользающей разгадке. Посмертная тайна и тайна вот этой живой женщины… девочки. Нет, она уже не ребенок.

— Неужели она правду сказала? — вдруг спросила Даша.

— Кто?

— Бабушка. Что Борю убили.

— Он тебе не говорил, что за ним следят?

— Нет. Вам говорил?

— Якобы Сержу.

— Якобы?

— Все вокруг врут, все без исключения! У твоего жениха… ведь жениха, так?

— Пусть так. Мне все равно.

— После Алеши все равно?

— Не лезьте-ка в мою душу.

— Я раскрою это дело и без твоих откровений.

— Вам-то что за дело? — уточнила она равнодушно и тут же жестоко рассмеялась. — Меня, что ль, добиваетесь?

— Может быть.

— Нет проблем. Валентин Николаевич, вы очень даже ничего, в институте девицы с ума сходили. Настоящий мужчина, убойный.

— Ну, мелочовка мне не нужна, — отозвался он в том же нагловатом стиле.

— Ладно, пустяки. Что там у моего жениха?

Валентин ответил не сразу, пересиливая гнев:

— У Бори есть алиби на двадцать восьмое ноября, но подтвердить его смогут на том конце света.

— Так позвоните на тот конец света.

— Я так и собираюсь сделать.

— И кому вы собираетесь звонить?

— Марку Казанскому. Знаешь такого?

— Жуткий тип. О нем всегда говорят намеками.

— Уголовник?

— Как будто господин респектабельный, но как-то связан и с верхами и с низами. Алеша говорил: он помог сколотить состояние и Дмитрию Петровичу, и Сержу.

Валентин сказал задумчиво:

— Помимо «бремени страстей», от этой истории несет и крепким криминальным душком, специфическим, понимаешь?

— Алеша правда не имел никакого отношения…

— Да верю, верю. Но разве я похож на киллера?

Даша опять рассмеялась нервно, совсем как сестра ее там на закате, среди обугленных деревьев.

— Похожи. Как вы сегодня пошли по лестнице под дулом пистолета… Вы любите рисковать, ходить по краю, правда?

— Пожалуй.

— А кто вас киллером обозвал?

— Дмитрий Петрович. Они все принимают меня, я давно заметил, за выходца из подпольных сфер. Потому так почтительны и враждебны. Вот тебе эпизодик. Мой пистолет лежал у меня в куртке — на вешалке. Сверху — пальто Сержа. Он явно засек оружие, не разобравшись впопыхах, что это искусная имитация, когда побежал было за Борей — тот в больницу к тебе рванул. Потом в прихожей «первый любовник» глаз с кармана куртки не сводил: наемный убийца-историк ведет «садистское следствие». Вот в чем смысл сегодняшнего эпизода с Семой. Знать бы, с чьей подачи укрепилась эта моя репутация… И еще — что выгоднее: рассеять их иллюзии или, напротив, пока подкрепить.

— Да как вы сумеете рассеять? Документы покажете?

— Сумею, когда разоблачу одного из них.

— Кого?

— Убийцу. Серж сегодня бросил загадочную фразу, проговорился сгоряча: «Разыгрывайте свои комедии перед мальчишкой в аэропорту».

— Так Боря куда-то улетел?

— Понятия не имею. Серж высадил его из машины у Ярославского вокзала.

— У Ленинградского?

— Ну, они рядом. При чем тут аэропорт?

Она взглянула как-то странно.

— Вы не провожали Марка Казанского в Америку?

— Даша, ты единственная из этой гоп-компании, кто меня знает.

— Не очень-то. Сейчас все так быстро меняются.

— Послушай, девочка, — продолжал он в невольном порыве, — ведь не ты пытаешься запугать меня удавкой?

— Вот еще!

— Нет, скажи!

— Делать мне больше нечего. Я и так… да, я боюсь. Дико, жутко.

— Дашенька, милая…

— Даже не знаю… кого или чего. — Она резко встала. — Ваши роскошные розы — они ведь очень дорогие, правда? Вы богатый человек, Валентин Николаевич?

— Нищий я.

— Да кто ж вам поверит?

— Надеюсь, что ты.

 

Дядя из Америки

Утром он на диво быстро уладил институтские проблемы, переговорив с Дашиным деканом (у которого когда-то учился и сам Валентин), — уцелевшим обломком разогнанной «старой гвардии». Профессор не привык и не собирался привыкать к ежедневным «кровавым разборкам», как именуются нынче преступления (смертоубийства) на журналистском жаргоне. Старик был потрясен и тотчас распорядился отсрочить экзамены для несчастной студентки Пчелкиной. А Валентину удалось одолеть Дашино упрямство и отвезти ее на Тверскую к Сашке.

Быстрый, вполголоса обмен репликами на кухне. «Вот эта юная богиня дерет с тебя двести долларов?» — «У нее погибли все близкие, и самой угрожает опасность. Когда поедешь на работу…» — «Могу и остаться, раз такое дело. В начале года нечего делать, и все равно зарплату второй месяц не дают». — «Спасибо, Саш, я на тебя надеюсь. Буду, наверное, ближе к вечеру. Дашу из квартиры не выпускай ни под каким видом, даже если она умолять будет». — «Ну и ну. Крепко ты влип. Валька!» — «Крепче быть не может, то есть со мной не было».

Итак, руки развязаны, помыслы свободны (сейчас он оценил груз страха, который истощал его силы в эти дни с Рождества, — страха за нее). И фирмачи свободны: ни того ни другого застать на месте по телефону Валентин не смог. И Боря пребывает Бог весть на каком свете — нет известий, с суровой скорбью сообщила бабушка.

Он сидел в машине, невидяще уставясь на черные деревья за черной решеткой Страстного бульвара, буднично-озабоченного, над которым вдруг взметнулись птицы. И по странной ассоциации (предчувствую) потянуло его к зеленому камню в селенье мертвых, где покой… не покой, нет — тайна, прозрачные тени канувших в вечность душ.

Пустынный и пасмурный полдень четверга, 12-е. Завтра ночью наступит старый Новый год. Всего неделю прожил он у Никитских ворот на Смоляной… зато какую неделю! «Будет что вспомнить, если выживу».

Все занесено вчерашней метелью, лилии и розы в морозном дыханьи под легчайшим покровом кажутся стеклянными, и белая шапочка покрыла сверху камень. Вспомнилось: «А на кладбище холод какой-то другой, нечеловеческий, замечали?»

Манон Леско боялась сюда приходить. В тишине и безлюдье вдруг уловился неуместный, едва слышный металлический звук, стук; почудилось: из-под земли. Сейчас раздастся искаженный садистский возглас: «Дракончик!»

Валентин вздрогнул и огляделся — нервишки шалят — невдалеке под скрытым сквознячком ударяется о железный крест повешенный на него железный венок. Под ним — полузанесенные снежным прахом цветы… Может быть, здесь в день погребения Алеши шли параллельные похороны под Альбинони и принесены цветы на сороковины? Если убийца смешался с чужой толпой… да зачем, Господи? Полюбоваться, как закапывают в землю бедного Алешу? Только ненормальный способен… а назвать Дашу «дракончиком» может нормальный? а удавку тебе плетет нормальный? Он озверел и сошел с ума; самый разумный выход: не мотаться по Москве, не бегать за подозреваемыми, а засесть в квартире на Смоляной улице и ждать.

«Так я и сделаю!» — твердил Валентин, но все стоял и стоял внутри тесной оградки.

Она боялась сюда приходить и на сороковины, возвращаясь по бульвару из музея, попросила меня о помощи. «Он меня зовет». Он ее позвал, они лежат в одной кромешной яме, и возвышается над ними зеленый камень с белоснежной шапочкой. Валентин смахнул снег. «Мы там два раза встречались». Здесь? Да ну! После исполнившегося пророчества («скоро меня поминать будете») я заворожен этой «декадентской» глыбой, а между тем разгадка наверняка проста… как в пресловутом сочетании четырех цифр — курс доллара в день похорон Алеши. Два раза Марина попросила свою подружку соврать по телефону мужу: два выездных музейных вечера… надо бы уточнить, про какой именно музей она сочинила… Валентин внезапно и несомненно почувствовал чей-то взгляд и секунды три не мог заставить себя оглянуться — зачарованная атмосфера мертвых давила. Наконец повернул голову: на аллее за оградкой стоит, наклонив набок голову, женщина, как черная кладбищенская птица.

Валентин заговорил пересохшим голосом:

— Жанна Леонидовна, у меня при виде вас прямо кровь в жилах стынет.

Жанна покивала траурной своей шляпой и промолвила:

— Так и должно было быть.

— А что, если нам быть попроще, а? Тут за воротами есть некое заведение «У дяди Адама». Давайте посидим, примем с морозца — и вы поведаете мне о своем горе.

— Не выношу пошлости, — процедила она сквозь зубы.

— Согласен. Мой неуместный тон — на нервной почве. Так что вы предлагаете? Вам же хочется поговорить. Как и мне.

Жанна стояла в раздумье. Потом подошла ближе, оперлась руками об ограду.

— Голова кружится. Ладно, спрашивайте.

— Вот вам маленький набросок. Вы увлекались эзотерическими учениями, ненавидели Марину и жаждете покаяния.

Она опять многозначительно покивала, скрывая мрачные глаза под низкими полями шляпы.

— Я, конечно, не претендую на роль духовника, но в меру моих сил облегчить вашу совесть смогу.

— Как?

— Переведя происшедшее из мистического, так сказать, плана в реальный.

— Напрасно вы столь легкомысленно относитесь к мистике. Я их всех погубила.

— Да не вы, не воображайте себя всемогущей — это гордыня.

— Вы так думаете?.. — спросила Жанна с надеждой; он кивнул. — На презентации я поняла, что он бросит меня. А ей нужны были деньги, эти проклятые деньги! Самая притягательная сила на земле.

— Для вас.

— Для всех! Все притворяются (из приличия — остатки христианской этики), а втайне считают, подсчитывают… кто копейки, а кто миллиарды.

— Слишком примитивное обобщение. Но продолжим. Как вы поняли, что Марина с Сержем готовы соединиться?

— Мое чутье обострилось за долгие годы. Это должно было случиться после смерти папы Пчелкина, но тогда Серж не был миллионщиком. Конечно, обеспечен пристойно, но в Америку ее бы не увез.

— Постойте, у меня голова кругом идет. При чем тут смерть Пчелкина?

— Серж тогда прямо-таки обезумел… открылись перспективы, понимаете? Старик разврата не потерпел бы.

— Давно ли ваш муж имеет обыкновение совершать воскресные прогулки по Бульварному кольцу?

— С тех самых пор, как познакомился с этой авантюристкой.

— Чем он мог потрясти адвоката на уличном уголке с кружкой пива?

Ее лицо скрылось за полями шляпы.

— Жанна, за сплетни, даже зловредные, не сажают.

— А за убийство?

— Вы обвиняете своего мужа?..

— Да ну! Неужели я была бы с вами откровенна, если б хоть на минутку допускала… Куда ему. Но я зла и зла на него, я душу свою погубила… — Она помолчала. — Просто спрашиваю себя, не слишком ли я опрометчива с чужим человеком.

— Вы только подтвердили мои догадки, честное слово. Хотите, я продолжу?.. «Капать» на Марину мужу было невыгодно… думаю, под помои попал его покойный друг. Серж проболтался: «Между ними стоял Алеша». Зять соблазнил младшую сестру?

— Надеюсь, не так непристойно… но в целом ход ваших мыслей верен.

— А что значит: он бы тогда не увез ее в Америку?

— Кто кого?

— Серж Марину.

— В Америку? Я так сказала? — удивилась Жанна. — Да так, ляпнула, сейчас для всех предел мечтаний…

— Не для всех, не обобщайте. Как вам стало известно о событиях почти трехлетней давности?

— Интуитивно.

— Я заметил, извините, что в вашем доме двери имеют уши.

Она уже замкнулась, явно сожалея о своей откровенности.

— Ну что ж… А третьего ноября на презентации вы вновь, по женской своей интуиции, догадались об их сближении?

— Я ошиблась.

— Тем не менее Марина действительно обманывала мужа, с кем-то встречаясь у зеленого камня. — Валентин невольно оглянулся.

Жанна прошипела злобно:

— У этого надгробья? Вы смеетесь надо мной!

— Здесь? Возле могилы? Какой смех, помилуйте! Прелестная Манон Леско — Марочка, звали ее близкие — так страшно заплатила за свой обман. В прессе то и дело мелькают леденящие душу объявления: «Наведу порчу»…

— «Сниму»! — От ее рыдающего вопля с деревьев сорвалась черная стая. — «Сниму порчу»! То есть уничтожу беса, снующего между мужем и женой, омрачающего жизнь!

— И ваша жизнь просветлела? — Жанна промолчала подавленно. — Не наоборот ли, не сгустился ли мрак?.. Ладно, вы обратились к профессионалу?

— В Академию герметических наук. Объединение «Лолита».

— В Академию? «Лолита»? О Господи! Ну и как, порчу с Сержа сняли?

— Слишком дорогой ценой, — проговорила Жанна низким вздрагивающим голосом. И повторила: — Я ошиблась.

— Иначе говоря: не с вашим мужем закрутила Марина на презентации. В кого же вошел бес? Кто, образно выражаясь, святой Грааль?

— Замолчите! Мне… плохо.

Она рывком оторвалась от оградки и пошла по аллее неровным шагом, увязая в снегу; птицы кружатся, галдя раздраженно, злобно. Валентин догнал, поддержал под руку, попросил прощения:

— Виноват, увлекся. А хотел успокоить вас, оправдать: не женская интуиция, а чья-то жестокая безумная воля действует и пока побеждает. Но и вы, простите, внесли свой вклад в происходящее — мистически-истерическую ноту…

Валентин не договорил: за изгибом боковой аллейки что-то мелькнуло… Он выхватил пистолет из кармана куртки и побежал. Какой-то человек метался меж оградками, свернул, помчался, упал в глубокий снег… Тут и сыщик подоспел: перед ним лежал Леня.

— Ты что тут?.. Что тут делаешь?

Леня, побледнев, закрыл глаза; Валентин сообразил про пистолет в руке, сунул его в карман, пробормотал:

— Это я так, попугать… Я ж не знал, что это ты.

— Какого черта…

— Леня, извини.

Валентин протянул руку, помог подняться, когда подошла мать и сказала сурово:

— Что ты тут делаешь? Следишь за мной?

— Слежу! — огрызнулся сынок. — Ты уже совсем не в себе.

— Не преувеличивай, — вмешался Валентин. — Но, конечно, все на нервах. Вот я и предлагаю тут за углом посидеть, «У дяди Адама».

— На могиле?

— В кабачке.

— Зачем? — Подросток опасливо косился на правый карман куртки сыщика. — А вообще, я всегда готов. Мам?

— Что за дикости ты вытворяешь?

— Не я, а ты! Какое ты имеешь отношение к этим убийствам? За папашу боишься? Да у него никогда духу не хватит…

— Леня, помолчи!

— Вон пусть профессионал с пистолетом подтвердит!

Мать и сын уставились на него, постепенно проникаясь страхом на пустынном кладбище. Валентин колебался (не объяснить ли про пистолет, наконец, продемонстрировать можно), да поостерегся: в этой подозрительной компании, возможно, выгоднее слыть киллером.

— Приобрел для самообороны. Сложное следствие, опасное.

— А отец говорил: вы — историк.

— Историк. Вон в какую историю с вами влип.

— А при чем тут мы?..

— Все, хватит! Немедленно домой. — Жанна уцепилась за руку сына, и они медленно двинулись по аллее в глубоком снегу.

Леня обернулся:

— Вот дядя Марк вернется, наведет порядок — тогда посидим.

«Дядя Марк! — Валентин был поражен. — Как же я не заметил, ведь семейное сходство налицо, но никто ни единым словом не обмолвился».

— Жанна! — крикнул он вслед. — Марк Казанский ваш брат?

Роковая парочка, не отвечая, ускорила шаг.

 

Киллер в Шереметьеве

Валентин дозвонился наконец до Дмитрия Петровича. И засел «У дяди Адама» — натурально-кладбищенском (пред-кладбищенском) заведении с тускло-траурными светильниками в нишах якобы дубовых стен. С эксцентрической компанией из двенадцати человек в центре за длинным узким столом — единственные посетители погребка на сей час, сидевшие к тому же в абсолютном молчании.

Расчет был таков: оторвать фирмачей друг от друга и иметь «под рукой» погост с зеленым камнем и могилой — словом, атмосферой, способной, чуть что, воздействовать на чувства (ну, хоть проблеск чувств) купца.

Валентин жадно съел бульон и заливную рыбу (за последнюю неделю прямо изголодался), закурил, заказал кофе: лакей подал с оттенком презрения, ну, тут привыкли заливать горе водочкой.

Появился Дмитрий Петрович, огляделся в полумраке. Валентин махнул рукой.

— Что за причуды? — проворчал купец, усаживаясь напротив. — Зачем вы меня сюда заманили?

— Боитесь?

— Ну прям уж!..

— Меня боитесь? Правильно. Я вас всех выведу на чистую воду.

Уж коли его принимают за киллера… надо держаться соответственно. Лакей стоял возле столика и слушал с почтительным подобострастием. Коммерсант нахмурился.

— Куда выведете?

— Куда? В преисподнюю. Расслабьтесь, Дмитрий Петрович, рекомендую осетрину.

Через минуту купец (несмотря на напряг, с истинным вкусом и аппетитом) жевал, а сыщик допрашивал:

— Почему вы скрыли от меня, что ваш компаньон — зять Марка Казанского?

— Да разве вы этого не знали? — удивился Дмитрий Петрович. — Разве вы… — прищурился, — не знакомы с Марком?

Настал черед удивиться сыщику, впрочем, вида он не подал.

— С чего вы взяли?

— Вас же с ним видели.

— Кто, где, когда?

— Валентин Николаевич! — заговорил купец с чувством, вытирая салфеткой румяный рот. — Оставим хитросплетения. Вы не хотите (или не можете, допускаю!) быть откровенным. Так будьте же справедливы: как можно в таких роковых обстоятельствах требовать откровенности от меня?

— Будем взаимно справедливы и откровенны, — предложил Валентин, меняя тактику. — Вы все принимаете меня за какого-то гангстера, поскольку Серж засек в кармане моей куртки пистолет. Он — газовый, хотите продемонстрирую?

— Нет уж!

Лакей юркнул за стойку и оттуда с барменом наблюдая, двенадцать в центре продолжали молча пить.

— Не надо, верю. Никто от вас специально не скрывал, что Жанна — сестра Марка, вы ведь не спрашивали. И какое это имеет значение?

— Имеет значение заговор молчания вокруг этой фигуры. Сегодня Жанна Леонидовна…

— Вы с ней виделись? — перебил купец.

— На кладбище.

— Чего она-то суетится? Чего боится?

— У каждого из вас есть свои мотивы для страха и суеты. И для раскаяния. Так вот. Говоря о смерти папы Пчелкина три года назад, Жанна нечаянно проговорилась о муже: тогда он не был миллионщиком и в Америку Марину не смог бы увезти.

— В Америку Серж не ездил.

— Вот именно. Чувствуете, какая замечательная проговорка? Кто бы мог, по-вашему, увезти Манон Леско на край света?

— Ну, мало ли… не такая уж и проблема.

— Значит, вы?

— Я туда не собираюсь.

— Ни вы, ни Серж…

— Да понятно, вы намекаете на Марка, — пробормотал купец, махнул рукой, лакей опасливо приблизился: — Еще порцию!

— Вот тут в кабачке, пока я ждал вас, возникла версия. На презентации Марк увлекся прелестной женщиной и предложил ей дорогое путешествие… или эмиграцию (близкие свидетельствуют, что в ноябре Марина чрезвычайно изменилась: восторг и страх проснулись в ее довольно черствой душе). Об этом узнает сестра Казанского и доносит мужу… Нет, для нее было бы выгодно исчезновение возлюбленных с семейного горизонта. Серж сам узнал, вмешался, стравил мужа и соперника под Большим Устьинским мостом.

— Но Казанский улетел в тот же вечер!

— Во-первых, он успел бы в аэропорт и после преступления. Во-вторых, мог улететь в другой день: факс, который вы мне предъявили, помечен седьмым декабря.

— Версия любопытная, — согласился Дмитрий Петрович и занялся новой порцией, но без прежнего увлечения. — И все же основания, по которым вы приплетаете сюда Марка, кажутся мне зыбкими. Или вы знаете больше о нем?

— Почему исчез Боря, как вы думаете? Он вез Марка в аэропорт и, если имело место преступление, явился по меньшей мере свидетелем, а то и участником убийства на набережной.

— Никакой свидетель Марка не затруднил бы, — вырвалось у купца двусмысленное признание.

— Очень хорошо, — одобрил Валентин, — что вы наконец заговорили откровенно, признав бывшего своего компаньона способным на убийство.

— Я этого не говорил! — испугался вдруг бизнесмен.

— Буквально нет, — подтвердил сыщик задумчиво. — «Дракончик», — услышала Даша дважды. «Дракончиком» назвал ее зять своего врага. Где аукнется — там и откликнется… Такой крутой босс мог ведь сам и не пачкаться, а отдать приказ. Понимаете?

— Вы полагаете, Боря явился исполнителем?

— Из вашего «Страстоцвета» я по-прежнему не исключаю никого. Ни Сержа с доносом, ни вас, извините, с подагрой. На поминках Алеши вы имели конфиденциальный разговор с Мариной.

— Какой там конфиденциальный! Утешал вдову…

— После этого разговора, — продолжал Валентин, игнорируя усмешку собеседника, — она слегла и бредила. Оригинальный бред о курсе доллара на пятое декабря.

— И за бред я отвечаю!

— Однако на следующий день вы явились к ней в больницу. Что вас связывало с Манон Леско? Любовная страсть или денежная?

— Кофе! — бросил бизнесмен прохлаждающемуся поблизости лакею и закурил.

Скорбная компания в центре зала вдруг поднялась и молча направилась к выходу. Они остались вдвоем под прицельным взглядом бармена. Заказать бы водки — и русская (купеческая) душа распахнется, ну, хоть приоткроется… Нельзя, у сыщика и свидетеля руки связаны, так сказать, рулями.

— Страстную, образно выражаясь, тему мы уже безрезультатно дебатировали, — запоздало ответил коммерсант, отхлебнув кофе. — Уругвайский. Сорт предпоследний, приготовлен отвратительно. — И отодвинул коричневую керамическую чашечку.

— Дмитрий Петрович, вы по натуре, наверное, путешественник.

— Скорее, домосед, впрочем, в детстве мечтал о странах экзотических и загадочных. А почему вы про меня так подумали?

— Почему? — Валентин удивился. — Перепутал. Это у Бори карты, марки… Страстоцвет — это ведь тропическое растение? Кто придумал такое необычное название?

— В Южной Америке процветает. Марк придумал, я же подключился позднее. Третьего ноября.

— Ах да, презентация. Марк, — повторил Валентин задумчиво, — марка. Марочка… так звали Марину близкие.

— В самом деле? Не знал.

— Так зачем вы приезжали к ней в больницу?

— А то вы не в курсе! — Купец вдруг подмигнул всем своим румяным лицом. — Эх, Валентин Николаевич, с вашими агентурными данными — да в разведку — и любимый наш город мог бы спать спокойно. Даю показания: на поминках Марина попросила меня о помощи.

— О какой помощи?

— Денежной.

— Почему вас, а не Сержа?

— Тайны женского сердца неисповедимы. Может, не захотела быть обязанной многолетнему воздыхателю. Может, посчитала, что он и так слишком потратился на похороны.

— Уж и потратился! Всемогущий шурин ведь помог актеру в деловой сфере?

— Надо думать. Я никогда не любопытствовал, потому что по натуре джентльмен, как вы, наверное, заметили.

— На сколько разорился джентльмен?

— Пустячок — двести долларов.

— Прямо какая-то такса у Марины была — двести долларов за комнату… И почему так срочно — в больницу, а не Даше, например, отдать?

— Было приказано держать все в тайне, некоторые чудаки стесняются бедности.

— А сразу на поминках не могли облагодетельствовать?

— У меня не было при себе денег.

— Да ну? У такого отпетого дельца?

— Ничего себе словечко подобрали — «отпетый»!

— Делаю вывод: отвалили вы ей гораздо больше. Только вот за что? За любовь или за какую другую услугу?

— За какую там еще…

— Я не исключаю шантаж. На кладбище вдова о чем-то догадалась, что-то вспомнила или увидела… Вы сами поведали мне о мистическом чувстве, посетившем вас в момент погребения.

— На то оно и мистическое, что в словах не объяснить. Может, томление по своей смерти… будущей то есть… к сожалению, неминуемой.

— Вы испугались! На поминках она специально выбрала место рядом с вами — прелестная и корыстная Манон Леско — и разоблачила вашу пресловутую подагру.

— Нет, вы меня достали — и как логично, эстетически красиво! — Дмитрий Петрович рассмеялся и крикнул: — Гарсон, водки!

Вдохновленный лакей пронесся вихрем к бару.

— Такси возьму. Ведь все врете, историк, а интересно… нервы щекочет.

Возник графинчик и две рюмки.

— Еще осетринки прикажете? Или икорки?

— Валяй! Вы присоединяетесь? На таксомоторе доплывем, а машины Сема доставит.

— Завидую, Дмитрий Петрович, но мне еще потребуется сегодня ясная голова.

— Холодная голова и пламенное сердце. — Купец опрокинул в жадный рот рюмку. — Так вроде железный чекист говаривал? Да еще «чистые руки», кажется. И для чего вам эти похвальные качества сегодня нужны?

— Бабушка тут убивается по своему внуку.

— Так ведь и думал, что вы приплетете нечто жалостливо-фарисейское. — Бизнесмен опять торопливо выпил. — Вот и покойник, царство ему небесное, любил фразу. Никчемную, уже давным-давно изжитую христианскую фразу о блаженных нищих.

— Алеша имел право, — заметил Валентин. — Он умер нищим из-за вас, богатых.

— Избегайте схем, иначе тайна не дастся, ускользнет.

— Вернемся к делу. Если вы отвечаете за свои слова и поступки, Дмитрий Петрович, помогите мне связаться с Казанским.

— Связаться?

— Дайте мне его телефон. В Эквадоре.

— Зачем вам?

— Желаю заочно познакомиться. Уточнить, например, есть ли у Бори алиби на вечер двадцать восьмого ноября.

— Ах, алиби! — Дмитрий Петрович рассмеялся и выпил. — А у вас у самого-то алиби на это время имеется?

— Не обо мне речь. Так поможете?

— Не могу взять на себя такую ответственность, тут коммерческие, знаете ли, интересы. Надо посоветоваться.

— Звоните! Звоните, звоните, вон у вас сотовый телефон из кармана торчит.

Серж оказался дома, коммерсант изложил просьбу Валентина, какое-то время слушал, прервал связь со словами «тебе виднее» и сказал озабоченно:

— Он ждет вас.

— Еще два вопроса. Каким образом Казанский собирался перевезти через границу двести тысяч долларов?

— Увольте, Валентин Николаевич, понятия не имею!

— Ведь Боря заехал к вам из Шереметьева, когда вы в подагре лежали. Что он сказал?

— Я буду с охранником беседовать о такой… — Дмитрий Петрович запнулся, Валентин подхватил:

— О такой святыне. Ладно. Кто преследовал юношу?

— Святой Грааль. — Купец расхохотался.

Валентин продолжал настойчиво:

— Кто — старик?

— Вам сколько лет, молодой человек?

— Тридцать три.

— О, какой цветущий, полноценный возраст. Так вот, его и преследовал тридцатитрехлетний старик.

— Вы намекаете на меня?

— Не люблю лицемерия, хотя иногда приходится… Или я ничего не понимаю в людях, или вы самый настоящий историк. Но! Именно вас видел пропавший юноша в Шереметьевском аэропорту с Марком Казанским.

— Который и передал мне доллары?

— Получается так. А теперь стреляйте. Как говорила… как ее там, черт!.. ну, одна испанская дама: лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Лакея словно ветром сдуло под стойку. Купец куражился, но светлый взгляд его оставался трезвым и зорким.

— Адью, Валентин Николаевич! Что значит по-французски — «прощай».

— Думаю, еще доведется свидеться, Дмитрий Петрович.

 

Тайное убежище

Валентин смотрел на цветную фотографию — единственное яркое пятно, словно приколотая к стене бабочка средь черно-белых образов героя-любовника. В изысканном сборище с шампанским — приглушенно-пастельные, лимонно-сиреневые тона дамских туалетов, строго-вечерние костюмы мужчин — вызывающе выделяется (теперь — вызывающе!) красный пиджак Марка. М-да, крутой босс питает пристрастие к «красненькому». Кейс, который продемонстрировал адвокат, и… «красная рука» в эркере, в еловых ветвях?..

— Ваш шурин носил красные перчатки? — осведомился Валентин; Серж нервно переложил одну ногу на другую.

— Черт его знает, что он там… кажется, носил, да.

— «Там»? Дайте-ка мне его тамошние координаты. Ну?.. Ладно, Сергей Александрович, я преодолею вашу семейную, так сказать, щепетильность, скажу сам. Еще в первую нашу встречу Жанна Леонидовна, между прочим, обронила: в позапрошлом году Марк летал в Эквадор. У меня есть подозрение, что ваш компаньон тогдашний факс мне и показывал. Год не был проставлен, понимаете?

— А вы понимаете, что я не могу доверять вам?

— У вас нет выхода. Вы все зависите от Марка…

— А вы, возможно, связаны с ним.

— Придется поверить мне на слово и перестать бояться.

Серж вздрогнул от негодования.

— Чего бояться?

— Моего газового пистолета, например. Вы с ходу поверили Борису. Неужели за эти полтора месяца он не вызвал у вас подозрений?

— После смерти Марочки — да, вызвал. Но он сумел вывернуться.

— Боюсь, что не сумел. Вы же сами сказали: «Возможно, он умер». Сергей Александрович, на вас тяжкая ответственность. Прошу быть предельно откровенным, вдруг мы успеем…

— Я не знаю, где он скрывается, клянусь!

— Может быть, знает ваша жена?

— Жанна никогда не вмешивалась в дела брата, он бы не потерпел. Думаете, я ее не спрашивал?

— Давайте прежде покончим с одним щекотливым обстоятельством. Все началось с доноса, так?

Серж налил в хрустальный стаканчик «Абсолюта», быстро выпил.

— Да, я во всем виноват. Как вы догадались?

— Театральный костюмер дал намек: в случае чего вы не побрезгуете… Что вы сказали папе Пчелкину про сестер и Алешу?

— О, вы даже так копнули! — Он закурил и заговорил отстраненно: — Иногда по воскресеньям мы с Павлом Ивановичем пили пиво на уголке… знаете, там теперь пивной подвальчик?

— Знаю.

— А перед этим я случайно услышал, как в театре Алеша разговаривал по телефону со свояченицей. Запомнилась фраза: «Ничего не бойся, не сходи с ума, прелесть моя Дашуня, я скоро вернусь».

— И все? И из-за такого невинного высказывания вы подняли…

— Да, но интонация! Меня не проведешь. Такая страстная и нежная, такая напряженная!..

Валентин перебил:

— Не верю, что вы всерьез подозревали их, Сергей Александрович. Истоки ваших чувств нечисты, вам нужно было запачкать мужа Марины. Тогда удар принял на себя отец. Что вы ему сказали?

— Чтоб он получше следил за своей младшей дочерью и зятем.

— И он вам поверил?

— Поверил. И это доказывает, что мои подозрения были верны. Он сразу ушел.

— И умер.

— Вы не смеете выступать судьею!

— Да, я всего лишь сыщик. Вернемся к настоящему. Когда вы стали подозревать Марину и Марка — на презентации?

— Нет, тогда я не понял. Наоборот, она стала вдруг со мной так мила и любезна.

— Наконец обратила на вас внимание?

— Мне так показалось.

— Что вызвало ответную реакцию вашей жены. Но об этом позже. Как вел себя Марк?

— Крепко выпил — впервые на моей памяти, расслабился, развеселился даже. Это я потом сопоставил… Вообще угрюмый, тяжелый, денежный человек.

— Как вы с ним познакомились?

— Через жену, естественно. Мы с ней вместе учились в театральном.

— Ваша жена — актриса?

— Она не закончила — нервы, играет, так сказать, дома. Мы с шурином почти не общались, он жил в Риге, экономист, в девяносто первом развернулся в столице.

— И помог вам сколотить состояние.

— В этом плане я ему многим обязан, но распространяться о делах не буду.

— Ладно. Но заметим: он до сих пор держит вас (и Дмитрия Петровича, вероятно) в руках. Марк жил у вас дома?

— Нет, снимал номер в «Национале».

— Ого!

— Он расплатился в гостинице двадцать шестого ноября, я осведомлялся. Я искал его после смерти Марочки.

— Двадцать шестого… У него наверняка есть подпольное убежище.

— Наверняка. Но мне об этом ничего не известно. Мите, по его словам, тоже.

— Разберемся. Но сначала покончим с той роковой презентацией. Марина увлеклась Марком и «подставила» вас. Жанна обратилась в «Лолиту»…

— Об этом-то хоть не надо! — простонал Серж, он, очевидно, страдал, но не вызывал сострадания, наоборот!

— Хорошо. Как вы узнали об отношениях Марины и Марка?

— Я случайно услышал по телефону…

— Все та же ситуация! На ловца и зверь бежит, а? Я уже заметил, что в вашей семье умеют и любят подслушивать. Впрочем, это не мое дело, продолжайте.

— Как было условлено, двадцать восьмого ноября к четырем часам я приехал в «Страстоцвет» с деньгами. Вошел в «предбанничек», ну, помните, у нас тамбур…

— Да, да. Оттуда кабинет отлично прослушивается.

— Я и в мыслях не держал. И вдруг услышал голос Марка. Его голос — чувственный, густой, жесткий: «Сегодня или никогда. Марочка!» Меня потрясло имя. Голос продолжал: «Мы же утром договорились твердо: уезжаем вместе». Тут как-то все разом осветилось для меня.

— Что он еще сказал?

— Что заедет за ней к семи, она должна быть готова. «Ты мне нужна, любимая, весь мир к твоим услугам». Она, видимо, колебалась, возражала, потому что он добавил: «Твои женские чувства делают тебе честь, но их придется отбросить!» Я не вошел, не мог его видеть, а спустился в холл и позвонил. Можете не повторять, что я подонок, и без вас знаю.

— Кажется, я не обзывал…

— Но думаете! Подлость от трусости — да, признаю. Но ведь она уезжала навсегда! А я не мог бороться с Марком, мне это не под силу. Но кабы знать… я бы пошел напролом!

— Напролом? — холодно переспросил Валентин. — На убийство, что ли?

— Да идите вы…

— Оставим. Что вы сказали своему другу?

— «Ваша жена сегодня вечером улетает в Америку с дракончиком».

— С кем, с кем?

— Шутка. У Алеши с Митькой на презентации философский диспут возгорелся. «Вас черт соблазняет!» — увещевал Алеша, а Марк пошутил: «Дракончик! Я соблазнил — дракончик!»

— И вы молчали! Ну, дальше.

— Одну эту фразу произнес и повесил трубку.

— Погодите! А как же они встретились с Алешей в шесть часов на набережной?

— Мне неизвестно. Возможно, Алеша позвонил Казанскому и условился о встрече.

— Когда позвонил?

— Действительно… когда?.. Мы с Марком занимались сделкой.

— Вот почему вы не могли идти напролом! — вырвалось у Валентина. — Деньги.

Серж судорожно выпил водки.

— И это тоже. А главное — страх. Марк — поистине страшный человек.

— «Страшная тайна, которая нас всех спасет», — сказала Марина.

— Да, да! Не от мира сего — дракончик! Ну ладно, пропадай моя телега, я должен освободиться! Что со мной творилось, когда на другой день позвонила Даша: сестра в больнице, Алеша исчез.

— Что вы сделали?

— Сидел вот тут два дня и пил… — Серж усмехнулся. — «Абсолют». На третий день поехал к ней в больницу сдаваться.

— Исповедь приготовили?

— Что-то вроде… А там Даша с Борисом из морга! И этот гаденыш рассказывает, как он Казанского в Америку проводил.

— И вы поверили?

— Я же еще не слыхал про «дракончика», это вы позже донесли… Поверил. Так мне хотелось. И потом, какой резон мальчишке врать? — я думал. Нет, вины с себя не снимал, конечно: Алешу потряс мой звонок (вспыльчив по натуре), выпил с кем-то посторонним, ввязался в драку и т. д. Меня только поразило озверение этого «постороннего» — избить, утопить… На сестер было смотреть страшно. Марочка совсем потерялась.

— Она ведь сама попросила о дактилоскопии?

— Умоляла, на что-то надеялась, последний шанс. Господи, конечно, никакого шанса не было! И студент это знал точно.

— А вы знаете, что после похорон Алеши Дмитрий Петрович приезжал к Марине в больницу?

— В первый раз слышу! Зачем?

— На поминках Марина попросила у него на бедность, так сказать. Он привез двести долларов.

— Марина попросила… да ну!

— Вспомните поминки.

— Да, она села с ним рядом. Я воспринял со смирением, потому что не имел нравственного права ее утешать… Ну, это признание я у него вытрясу!

— Вряд ли, если он серьезно замешан.

— В каком плане?

— Шантаж. Заплатил вдове за молчание.

— Вы полагаете… соучастие в убийстве?

— Не исключено, что Марку кто-то помогает.

— Борис, несомненно.

— Ваша категоричность может и не оправдаться…

— Так кто же пугает Дашу «дракончиком», как не Марк?

— Это-то и странно. Я бы не стал пока все на него вешать…

— Тогда вы — подручный Казанского, на что намекнул мне Боря.

— Разберемся с его ролью. Как вы ее себе представляете?

— Алеша мог позвонить Марку сразу же, не отходя от телефона, когда я еще не поднялся из холла в кабинет. И назначить встречу на набережной, неподалеку от «Страстоцвета».

— И Казанский туда поперся? Да ему надо было чужую жену в охапку хватать, мчаться в Шереметьево и оказаться в пределах недосягаемости.

— А если Марочка все-таки не согласилась на отъезд?

— Тем более незачем тратить время на объяснения с мужем. Но оставим предположения, вернемся к фактам.

— Главный факт, — процедил Серж, — двести тысяч долларов, которые соучастники, по всей видимости, не поделили. Как бы там ни было, встреча со смертельным исходом состоялась, это вы не будете отрицать?

— Не буду. Почему Марк не улетел?

— Может, опоздал на рейс.

— Милиционер видел пустую «волгу» с пятнами крови на сиденьях в восьмом часу.

— Так ему еще деньги надо было пристроить. Даже в нынешнем бардаке сотни тысяч долларов через границу просто так не провезешь. — Серж, глотнув водки, крепко задумался. — А может, он и улетел.

— И руководит действиями «подручного» из «прекрасного далека»? Не исключено. Вас не настораживало, что за месяц Казанский не дает о себе знать?

— Да нет, в такого рода делах… Мы договорились: он с нами свяжется, когда все наладит.

— Что вам рассказал Боря?

— Первоначально, еще в больнице (причем по собственной инициативе заговорил, мне было тогда не до Казанского): он привез Марка в Шереметьево в семь сорок, то есть почти за час до отъезда. Босс сразу отпустил охранника, но Боря успел мельком заметить, что Марк встретился с каким-то мужчиной. Боря толком его не рассмотрел. То есть он заранее стремился рассеять мое законное недоумение: как Марк умудрился улететь с долларами — и приготовил объяснение. Деньги, видимо, переданы доверенному лицу. Объяснение, которое меня тогда удовлетворило. Митю тоже.

— А как же на самом деле Казанский собирался провернуть эту операцию?

— Говорю же: понятия не имею! Он человек подвольный, загадочный.

— М-да, дракончик.

По красивому, мужественному лицу актера прошла тень.

— Поддавшись порыву (задержать ее, остановить во что бы то ни стало!), я позабыл, какие демонские силы привожу в действие своим доносом. И вдруг — второе убийство.

— Даша говорит: тогда на Рождество вы вдруг появились в гостиной, крикнули в окно: «Убийца!» — и поспешили вниз.

— Да! Марочка на снегу и рядом кто-то. Я не рассмотрел, но…

— Что вы замолчали? Вы тогда подумали о шурине?

— О себе. И о нем. Я свою роль сыграл. А кто еще мог так беспощадно расправиться с Алешей? Дракончик. Может, и не своими руками. Вы правильно подметили: слегка опомнившись, я жаждал объясниться с Борей. Однако сообщник был неуловим.

— Вы поговорили после поминок.

— Да, по дороге к трем вокзалам: в мужчине, с которым встретился Марк в Шереметьево, этот гаденыш узнал вас.

— И молчал!

— Узнал не сразу. Только на похоронах Марины, на кладбище, будто бы догадался.

— И вы поверили в такой абсурд!

— Абсурд? Я и сейчас не исключаю… Но не могу больше жить в этом кошмаре! Ваша странная встреча с Марочкой на бульваре, ваша, извините, назойливость, ваш пистолет… И внешне вы натуральный гангстер из итальянского фильма.

— Но ведь и Даша, и Боря признали во мне своего, пусть бывшего, историка.

— Именно что бывшего! И такой действительно функционирует в криминальном подполье — прозвище «Историк». Мне Митя подсказал.

— Ах, Митя!

— Сигизмунд подтвердил. Помните вашего адвоката?

— Адвоката я помню, — отвечал Валентин задумчиво. — С красным кейсом… Ведь Марк из «Страстоцвета» отбыл с таким же?

— Точь-в-точь. С моим капиталом. Для него эти двести тысяч — «семечки», он ворочает… — Серж замолчал.

— И какую же роль вы мне отвели?

— Мы были в сомнении: помогаете вы Марку или, напротив, преследуете.

— Вот почему Дмитрий Петрович подсунул мне позапрошлогодний факс?

— Да войдите же в наше положение. В Эквадор Марк подался не просто так, а из-за прошлых счетов с какими-то — Боже сохрани выяснять! — с какими-то группировками. То, что я вам сейчас говорю, может стоить мне жизни.

— Надо же! Блестящий актер… небось «народный»?

— «Заслуженный».

— Спутался с уголовниками — и еще жалуется!

— Я не… я не имею отношения, это мой шурин. С другой стороны, вы правы: деньги затягивают, распаляют и иссушают душу. И как я заплатил!

— Заплатили ваши близкие.

Серж промолчал. Мужественное лицо «благородного любовника» стало потерянным, жалким и как будто старым, и пышные седины уже не напоминали парик. Наконец пробормотал:

— Кажется, вы упомянули: «Даша говорит». Она по-прежнему пишет или…

— Вчера вечером к ней вернулась речь. Первое произнесенное слово: «Старик!»

— Старик! — повторил Серж потрясенно.

— Метель бушевала, «дворники» не справлялись, и я не увидел сквозь стекло… По ее словам, по Смоляной улице прошел старик, высокий, в долгополом пальто. Вы могли бы его узнать?

— Боюсь, что нет.

— Боитесь? Это закамуфлированный Марк?

— Не знаю, даже жутко вспомнить ту зловещую фигуру. В его облике, походке что-то… Мне действительно не по себе, Валентин Николаевич.

— Вспоминайте! Вы актер, у вас профессиональная память на любой жест, любое движение…

— Не могу! Было темно. Но если он убийца, это снимает подозрения с меня и Бориса.

— Кто — он? Дмитрий Петрович или Марк? Кто из них безумнее?

— Ни за тем, ни за другим болезненных признаков я вроде не замечал… Но если уж выбирать: мой шурин — лицо более таинственное и жуткое.

Раздался скрип, дверь кабинета начала медленно приоткрываться; собеседники вздрогнули от неожиданности и замерли. На пороге стояла Жанна в своем мрачном бархатном халате. Глаза исступленные.

— Как ты смеешь подводить под статью моего брата? — заговорила она вкрадчиво и беспокойно. — Он не мог убить ее.

— Почему вы уверены? — Валентин вышел из оцепенения.

— Потому что Рождество он провел здесь, со мной и Леней.

 

Драгоценность?

Они пили на кухне чай, когда явился Валентин, возбужденный до предела открытиями, а еще больше — загадками своего стремительного следствия. Сашка — старинный, еще школьный товарищ, и сколько вечеров просижено и проговорено в этой уютной, бело-голубой комнатке с пестрым диванчиком и тихими ходиками над столом; сколько «вечных» вопросов задано и, по молодости, решено… И были с ними две девочки-подружки, которые подросли и стали их женами, но в мутной круговерти последних разрушительных лет нашли кого побогаче.

Валентин, обжигаясь, выпил чашку душистого крепчайшего чая, закурил и возвестил:

— Серж признался.

— В убийствах? — закричала Даша.

— Нет… в непрямом соучастии.

— Кто убил Марину?

— Это по-прежнему загадка. Я думал на Марка Казанского, но он как будто провел Рождество с сестрой и племянником — мальчик подтвердил.

— Но ведь Марк… Разве он приехал?

— Он никуда не уезжал.

— Как?! — Она сидела на диванчике, напряженно вытянувшись. — А как же Боря?

— Твой Боря наложил кучи лжи и, наверное, в них захлебнулся… извини.

Наступило молчание, которое осторожно нарушил Сашка:

— Кое-что я слышал в отрывках от своей гостьи. Нельзя ли пообстоятельнее ввести в курс дела?

— Пожалуйста. Круг действующих лиц…

— Про них мне известно.

— Так вот, соучастники презентации фирмы «Страстоцвет», состоявшейся третьего ноября прошлого года, — ожившая фотография в кабинете Сержа… Марина, увлекшись подпольным миллионщиком Марком…

— Кем? — перебила Даша.

— Да, представь себе. С ним она тайком встречалась в течение месяца. Двадцать восьмого ноября прибывший в «Страстоцвет» для передачи денег Марку Серж подслушивает телефонный разговор: миллионщик уговаривает Марину улететь с ним в Америку.

— Марочка — в Америку? — Даша нервно рассмеялась. — Да ну, выдумки!

— Отнюдь. Речь идет о рейсе вечером того же дня, значит, у нее уже есть заграничный паспорт и виза. То есть она готовилась, понимаешь? Серж осознал, что сейчас потеряет ее, и донес мужу.

— Он в этом признался?

— Не только в этом, но о других признаниях потом. Вследствие доноса Алеша и Марк встретились под Большим Устьинским мостом.

— Каким образом?

— Это пока темный момент. Во всяком случае, Боря явился свидетелем или соучастником убийства.

— Охранник? — уточнил Сашка.

— Ее жених. — Валентин кивнул на Дашу. — Жених, да? — никак не мог он сдвинуться с этого «пункта».

— Да почему вы на него…

— Потому что он все скрывал, даже после гибели твоей сестры. У Марка было с собой двести тысяч долларов. Для него «семечки», а для Бори…

— Значит, из-за денег… — Она тяжело задумалась.

— Боря сказал обоим фирмачам, что привез их компаньона в Шереметьево в семь сорок. Еще в самом начале следствия меня заинтересовало: как распорядился Казанский долларами перед отъездом? На это у Бориса нашелся ответ: бизнесмен встретился в аэропорту с одним человеком, который, видимо, и взял на себя операцию по переправке валюты… ну, хоть в Швейцарский банк, например.

— Кто этот человек?

— Я. Да, Боря выдумал такую версию (я за ним слежу, угрожаю), чтоб отпугнуть обоих фирмачей, и без того напуганных… собственными, скажем прямо, промахами.

— А где вы были вечером двадцать восьмого ноября?

— Вообще-то я устал доказывать свою непричастность.

— Надо доказать, потому что вы игрок, то есть небезупречны.

— А с каких, собственно, нравственных высот вы его судите? — сдержанно вмешался школьный друг.

— Саш, студент имеет нравственное право спросить у своего педагога. Так вот, двадцать восьмого ноября я весь день провел в дальнем Подмосковье в лечебнице у своей жены. Что легко подтвердить документально, поскольку доступ туда самый строгий.

— Простите, Валентин Николаевич, я не знала даже, что вы женаты… и кольца у вас нет.

— Мы разведены, но больше о ней позаботиться некому.

— Чем она больна?

— Психическое расстройство, лечению практически не поддающееся. Надеюсь, эта тема исчерпана. Итак, продолжим и примем пока без объяснений, как факт, столкновение Марка и Алеши на набережной. «Дракончик» платит Борису за молчание или за сотрудничество и звонит своей возлюбленной.

— Этому вашему «дракончику» надо бы вихрем мчаться в Шереметьево и скрыться на краю света, — повторил Сашка контраргумент самого сыщика.

— А если он уже не успевал заехать за Мариной? («Ты мне нужна, любимая, — говорил он ей по телефону, — весь мир к твоим услугам!») Не успевал пристроить деньги? Да может, они их с Борей не поделили.

— И Марочка побежала к нему на свидание, зная, что он вот сейчас ее мужа убил! — закричала Даша. — Ни за что не поверю!

— Я этого не говорил. И уверен даже, что перед нею он скрывал свою роль до последней возможности. Например, он говорит ей: «Отъезд откладывается, нам необходимо встретиться». Марина его боится и просит тебя проводить ее до «Арбатской».

— Боится?

— В телефонном разговоре, который подслушал Серж, мелькнула одна многозначительная фраза: «Мы же утром договорились твердо: уезжаем вместе», — сказал Марк. Весьма вероятно, что он приезжал к вам на Смоляную, когда Алеша отбыл в театр.

— И избил сестру? И после этого она собиралась уехать с ним в Америку?

— Уже не собиралась, по телефону он ее уговаривал. Даша, я набрасываю всего лишь эскиз, многого не зная. Помнишь, ты писала мне: «Марина узнала страшную тайну и хочет нас всех спасти».

— Так она сказала, когда мы шли к метро.

— «Страшная тайна» пока не разгадана. Возможно, она тебе соврала, но я чувствую, что снял только верхний покров. Образно выражаясь, что в глубине, в подтексте этих потрясающих событий таится нечто действительно страшное, необычное. О чем знала твоя сестра (догадалась на погребении Алеши?) и погибла. А тем ноябрьским вечером… нет, не думаю, что она сознательно вступила в сговор с убийцей мужа. Вот позже, уже пережив жуткую встряску… «Алеша, прости!..»

— Погодите! — прервала Даша. — Кто сказал «дракончик» у метро?

— Не догадываешься? Поднапрягись, вспомни.

— Не могу!

— Не хочешь! «Знакомый-незнакомый» голос, то есть искаженный почти до неузнаваемости. Но душа твоя его признала, иначе ты не сказала бы: «знакомый».

— Вы намекаете на Борю? Но такое словечко ни с того ни с сего произнести мог только сумасшедший.

— Или человек в невменяемом состоянии, в диком волнении после убийства. Вообще «дракончиком» на презентации назвал себя Марк. Так он шутил.

— Боря не был на презентации.

— Ну, потом-то они тесно общались, с «дракончиком» они так или иначе соучастники. Шофер везет босса на свидание в метро (Марина боится своего любовника и назначает встречу на публике). Боря остается ждать хозяина, вдруг в темноте видит тебя и восклицает от неожиданности…

— И на Рождество! — крикнула Даша и заплакала. — Это невыносимо.

— Ладно, не будем пока…

Наступила пауза, которую она прервала, прошептав с отчаянием:

— Все равно я не понимаю, как сестра согласилась на встречу с убийцей.

— Да она же еще не знала.

— Ну, с человеком, который ей голову разбил!

— Так это и есть тайна их отношений. Они необычны. Предположим банальное: поманил крупной суммой…

— Она не была продажной девкой!

— Согласен. Однако образ Манон Леско весьма неоднозначен: прелестна, корыстна, извини, порочна. Или ты думаешь, из чистого сострадания приезжал к ней Дмитрий Петрович в больницу?

— Вы полагаете, она и с ним…

— Нет, нет, купец крайне осторожен, чтоб пускаться в опасные авантюры. Возможно, при встрече в метро Марк выдал про своего компаньона такую тайну, которая и позволила впоследствии его шантажировать.

— Но при ней не было денег в больнице.

— Откупиться можно не только деньгами… драгоценностью, например. — Валентин помолчал. — За которой теперь охотится святой Грааль.

После пронзительной паузы Сашка поинтересовался:

— Кто?

— В предсмертии Марина призналась, что Алешу убил святой Грааль.

— Но я не понимаю…

— Я тоже.

Даша спросила, словно очнувшись:

— Так где же скрывается «дракончик»?

— Об этом, вероятно, знал Боря.

— И молчал! — процедила Даша с презрением. — Жалкий трус.

— О нет, не трус. Одержимый.

— Чем?

— Красный кейс Марка с зелеными купюрами свел с ума — характерный современный симптомчик. В общем, Боря пошел на сделку: Алешу, мол, уже не вернешь, зато безбедно проживешь. Тут как бы сама собой складывается схема: его потрясла смерть Марины…

— Так потрясла, что он все скрыл?

— Да как же он мог рассказать такое? И кому — тебе? Он был уже запрограммирован. Потрясла в том смысле, что он понял: я связался с сумасшедшим, с маньяком, со святым Граалем! Его необходимо остановить во что бы то ни стало.

— Да каким же образом…

— Убить. Нет, Боря не трус. Он знает подпольный адрес или выслеживает хозяина.

— И… что дальше?

— А дальше — побеждает сильнейший.

— Кто, как вы думаете?

Валентин усмехнулся с горечью.

— Вчера в метель ты видела крадущегося по Смоляной улице старика.

— Мне страшно, — прошептала Даша, и Сашка спросил шепотом (страх подкрался и овладел тремя собеседниками):

— Откуда он взялся? Кто он?

— Если б знать! Ведь я сочинил всего лишь схему, которой противоречат сегодняшние показания Жанны и ее сына: дядюшка якобы с ними Рождество справлял.

— Да она, должно быть, врет! — крикнула Даша. — Выгораживает братца!

— Вполне вероятно. Но вдруг нет?.. Кто убил твою сестру?

— Кто?

— Претендентов у нас в избытке: Казанский, Борис, Серж, Дмитрий Петрович.

— Логически рассуждая, — заметил Сашка, — виновен тот, кто прикончил Алешу. Его жена узнала эту самую «страшную тайну» и должна была умереть.

— Вот я и говорю, — поддержала Даша. — Конечно, Марк, ведь он…

Валентин перебил:

— На набережной был и Боря и мог помочь хозяину.

— Валь, а ведь диковинный человечек этот хозяин. После стольких убийств торчит тут с заграничным паспортом. Запутанная какая-то история, с сумасшедшинкой.

— Очень даже может быть, что он с ума сошел. В натуральном медицинском смысле… Хороши шуточки: «дракончик», петля из шарфа, гримируется под старика, проникает в квартиру, пугает… Найти бы его убежище!

— Где он прописан?

— В Риге.

— Двойное гражданство имеет?

— Черт его знает! Гражданин мира. Снимал номер в «Национале», выехал двадцать шестого, где-то два дня болтался… Сестра клянется, что ей ничего не известно.

— Номер в «Национале»… — протянул Сашка. — У такого крутого деятеля полно подпольных дружков — безнадежно и соваться в этот мир.

— Ты прав. Надо наконец устроить ловушку у Пчелкиных…

— У кого?

— В квартире у Даши. Но он является в наше отсутствие, то есть следит за домом, понимаешь? И все равно надо как-то исхитриться…

— Нет ничего проще, — перебил Сашка. — Сейчас я поеду с вами — надеюсь, ночью он не следит? — завтра позвоню на работу… Завтра пятница? Три дня я в вашем распоряжении. Годится?

— Договорились.

 

Голос из окна

«Завтра старый Новый год наступает, — подумал Валентин мельком, растянувшись на диване, — елочку выбросим…» Жалко, привык к разноцветному милому полумраку, к мерцающему серебром блеску, алому нутру пещерки с младенцем, звездой и магами.

Что же ищет тут безумный святой Грааль? Кто он, наконец… «дракончик»? Чем глубже вникаешь в эту историю, тем таинственнее она кажется; как много прояснилось в минувший четверг — и еще больше запуталось. «В семь часов», — сказала Жанна. «Дядя пришел в семь, и мы сели за стол», — подтвердил племянник, позже сбежавший в свою школьную компанию. Ну а если в восемь, например? Они оба знают время смерти Марины, я им сам сказал. «Что держит здесь бизнесмена с заграничным паспортом и визой?» — «Он не посвящает нас в свои дела». — «Он не посвящает нас…» — твердила Жанна, едва удерживаясь на грани слез и взрыва.

А что, если документы каким-то образом попали к Борису?.. Не исключено, ведь неизвестно, что на самом деле произошло 28 ноября на набережной, — известен только результат: на третий день всплыл труп.

В прихожей послышался тихий шум… кто-то тоже не спит… легкие шаги… Вошла Даша в пижаме с узором из зеленых листиков, села по обыкновению в изножие дивана.

— Валентин Николаевич, вы правда считаете Борю убийцей?

— А как считаешь ты?

— По-моему, нет.

— Ты его любишь?

— Как вам сказать…

— Скажи. А то я блуждаю в потемках.

— Ну, он, скорее, товарищ.

— Я с тобой терпелив, но вранья не потерплю. С товарищами не спят.

— Не ваше дело! — Даша было поднялась, он схватил ее за руку, усадил обратно:

— Мое! Я веду следствие. Помнишь фразу Сержа (из сердца вырвалась, нечаянно): «Между ними стоял Алеша». Ты мне так и не объяснила…

— Охота вам слушать всякую дрянь!

— Из-за этой «дряни» скончался твой отец. — Глядя на ошеломленное лицо напротив, Валентин вкрадчиво, тихонько процитировал: «Ничего не бойся, не сходи с ума, прелесть моя Дашуня, я скоро вернусь».

— Что это?.. Откуда вы?..

— Три года назад Алеша разговаривал с тобой по телефону из театра.

После паузы Даша сказала печально:

— Я всегда знала, что Серж — подлый человек и любовь его подленькая. Я нечаянно разбила ее зеркальце — венецианское, ей Алеша подарил — и испугалась скандала.

— Марина была способна устроить сцену?

— Способна. То есть она могла разрыдаться из-за таких пустяков — горячая, но отходчивая, честное слово! Я не читала «Манон Леско».

— Почитай. Значит, ужасный по последствиям донос Сержа не имел никаких оснований?

— Имел, — отвечала Даша решительно. — Я полюбила его сразу, как увидела, только он не догадывался.

— Наверняка догадывался. Наверняка актер, мужчина опытный, уловил в его реплике страстность и нежность, которые ввели доносчика в заблуждение. Или не в заблуждение?

— Ах, зачем все это колыхать теперь! Они все умерли, для доносчика не найдется законной статьи, и пистолет у вас газовый. После морга (ну, опознания) я стала другая… ну… мне на все наплевать. Когда я увидела его лицо… Я боюсь мертвых. Со смерти папы… нет, раньше — как он поднялся в лифте. Говорю же, я трусиха.

— Да не наговаривай…

— Трусиха. Я побоялась тогда подойти к окну, стояла в углу, тряслась…

— Даша, не надо!

Она говорила, не слушая:

— А ведь чувствовала, что случилось самое страшное. Что смерть — рядом, рукой подать, насильственная смерть — невообразимая, безобразная…

Она замолчала. Валентин сказал осторожно:

— Ты стала другая… ты отдалась своему студенту.

— В тот же день после больницы. Он был сам не свой, умолял меня о любви, говорил, как одинок… А почему бы нет? Не все ли равно?

— Этот одинокий подонок был сам не свой после убийства Алеши! — вырвалось у Валентина. — Ты написала ему в тетради: «Тот голос отнял у меня голос».

— Вы за мной следите?

— За всеми, по возможности. Помнишь, как Боря прореагировал на твою запись?

— Помню. Он говорил совсем о другом (предлагал уехать), а я почему-то написала эту фразу. Боря испугался ужасно.

— Ты вдруг подсознательно сопоставила тот голос с Бориным.

— Наверное.

— Твой невроз — потеря речи — имеет исток в подсознании. Ты знаешь, кто дважды упомянул «дракончика», но не можешь вспомнить, не можешь выдать своего жениха. — Последнее словечко вновь ужалило «сыщика». — Так ты собиралась или нет за него замуж?

— Ну что вы застряли на этом «пункте»? — Она передернула плечами. — Мне было одиноко и страшно.

— Понятно, собиралась. Так с чем же для тебя ассоциируется тот голос, воспоминание в целом? То, первое. Ты стоишь у «Арбатской», темно, тревожно, московский осенний вечер; прохожие… вдруг: «Дракончик!»

Она подняла руки к горлу каким-то судорожным жестом, задыхаясь. Он бросился к ней, разнял руки, погладил лицо, шею, как бы упрашивая: «Останься со мной! Не уходи в безмолвие!»

— Прости, ради Бога! Не надо вспоминать, еще слишком свежо, слишком больно.

Даша с видимым усилием, с паузами произнесла:

— Я… вспомнила… папу.

— Не надо сейчас!..

— Я вспомнила папу, — повторила она уже более уверенно.

— Но в какой связи?

— Мне что-то крикнули в окно, позвали к нему, началась агония, а я во дворе стояла, темно, сырой вечер… И вот такой же страх… предчувствие смерти.

— Кто позвал тебя?

— Я даже не знаю, не до того было… Марина, наверное. Но тогда голос я не потеряла.

— А Боря случайно не был у вас в это время?

— Был. — Она широко раскрыла синие глаза. — Может, он!

— Понятно. — Валентин помолчал, вдруг добавил с внезапной злостью: — И доносчик, возможно, прятался в кустах.

— О чем вы?

— Так, вообразилось ни к селу ни к городу. Мы приехали втроем после разговора у Бори, помнишь? За воротами в кустах прятался Серж. «Я плачу», — сказал он.

— Какая все-таки мелкая душонка! — мстительно воскликнула Даша. — И он воображал, будто сестра Алешу бросит ради него!

— Уж лучше б она бросила ради него, — заметил Валентин. — Глядишь, и муж жив остался бы. Да, ты видела когда-нибудь Марка? Главное — слышала ли ты его голос?

— Не видела, вообще с ним незнакома… но Марине звонил несколько раз мужчина, я брала трубку. Да, в ноябре.

— Может быть, его голос тебя так напугал?

— Я уже ничего не знаю, не понимаю. Они так любили друг друга.

— Марина и деньги любила. В сущности, и погибла из-за этого.

— Не верится.

— А как ты думаешь, что здесь произошло? — Валентин обвел утомленными глазами богатую гостиную, книги, хрусталь, занавеси, ковры… — Она не захотела ему что-то отдать… то, что ищет святой Грааль, ради чего он сюда является.

— Да что? Ведь обыск проводили.

— Значит, что-то маленькое, но весьма ценное, например, жемчужина. Несложно спрятать.

— Вы думаете, Марине в больницу Дмитрий Петрович жемчужину привез?

— Откуда мне знать. Они все безумно боятся Марка, тени его боятся. И ты будь осторожна, Даша, от меня ни на шаг. Он идет по трупам.

— Так что же делать?

— Ждать его здесь или найти убежище. Второе предпочтительнее, он может опомниться и сюда не явиться.

— По воровским притонам искать?

— Нам это не под силу, согласен. — Валентин подумал. — «Запомни зеленый камень». «Мы там два раза встречались». С какой интонацией произнесла ту фразу Марина по телефону, помнишь?

— Не понимаю.

— Ну, «дракончик» должен без напоминания знать, где он с любовницей встречался.

— Выходит, двадцать восьмого звонил не Марк? Ой, у меня все в голове перепуталось.

— У меня тоже. Тяжелый день, иди спать.

Она шевельнулась, но не встала. Оба смотрели на елку.

— Валентин Николаевич, вам нужны деньги, чтоб содержать жену в лечебнице?

— В идеале оно, конечно, так. Только человек я отнюдь не идеальный, меня захватил и сам процесс — игра. — Валентин усмехнулся. — Сейчас другая игра вытеснила прежнюю.

— Вот это следствие? — Он кивнул. — Не наговаривайте на себя, вы для нас были корифеем.

— Студенческие легенды, просто я легко вам «троечки» ставил.

— А вам не жалко? Ну, вашей истории.

— Русская история без меня проживет, и я без нее… — он опять усмехнулся, — может, и не проживу.

— Вам действительно негде жить? Или вы в Марину влюбились и соврали?

— Нет, квартиру я правда жене оставил, она вышла за другого.

— Так теперь отберите!

— Там ее ребенок растет. Ладно, оставим эту тему.

— Ну, знаете, чужую жену содержать…

— Она больна и не нужна никому, миллионщику своему не нужна.

— Это она с ним с ума сошла? И вы до сих пор ее любите?

— Нет. И в Марину я не влюбился.

— Ну да! Вы горите отомстить за нее.

— И этот момент есть. Но вообще… тебя защитить.

— Стало быть, вы меня любите?

— Стало быть, так. Видишь, какая ты умная. Логическим путем меня разоблачила.

— Ну, это все несерьезно.

— Может быть. — Он пожал плечами. — Я ведь не Алеша и на растерзание себя Пчелкиным не отдам. Больно жалите.

Она смотрела на него с какой-то смутной полуулыбкой, как сестра ее там, на бульваре. Рассмеялась тихо и ушла.

 

Последний день в театре

Валентин еще лежал какое-то время, прокручивая в голове сказанное и несказанное, припоминая каждый жест ее, выражение лица и улыбки. Потом разделся и залег по-настоящему, вдруг провалившись в глубокую яму сна, в котором они гуляли с ней по цветущему в снежных сугробах саду, она смеялась, а он знал, кто прячется в засаде в белоснежных зарослях черемухи. Знал, но почему-то не мог прервать это бесконечное тягучее гулянье и издевательский смех. Наконец раздался выстрел, она упала, а он проснулся от ужаса.

Сквозь занавеси смотрело позднее хмурое утро. Кто же прятался во сне? Ведь я только что знал, несомненно и… страшно. Отчего вдруг страх? Сад так цвел в ледяных сугробах и черемуха так белела и благоухала… страх шел от ее смеха и взгляда, устремленного туда, в заросли.

В гостиную заглянул Сашка, безмятежно выспавшийся в комнате покойной, вошел.

— Ты один?

— А что, Даша еще не вставала?

— Я ее не видел. Вообще-то уже одиннадцатый.

— Ага, чаю попьем и выезжаем.

— Куда?

— Опрос свидетелей. Хочу кое-что уточнить, музейную секретаршу повидать, Борину бабушку и костюмера, с которым Алеша в театре работал. Старик его видел последним.

Однако на стук в дверь Даша не отозвалась. Валентин распахнул: пусто, кровать неразобрана.

— Что за черт! — Он бросился к вешалке. — Шубки нет!

Сашка заговорил рассудительно:

— Я проснулся по привычке в полвосьмого, лежал, читал. По-моему, за это время она не выходила.

— Исчезла ночью? — Валентин был поражен.

— Тогда я должен рассказать тебе о ночном эпизоде. Заснул я поздно, ну, ты знаешь мой сон…

— Саш, твоя обстоятельность сейчас не к месту.

— Не сходи с ума, может, она этого не стоит. Так вот, сквозь дрему почудилось мне, будто кто-то прошелся по коридору. Я джинсы надел и вышел, на всякий случай, ты ж запугал святым Граалем. Темно. На кухне на фоне окна — силуэт. Подхожу, она прямо затряслась…

— Даша?

— Ну. Я спрашиваю: «Что-то случилось?» Молчит. Я продолжаю: могу ли чем-нибудь помочь, мол… Она вся дрожит, вдруг молча проскользнула в прихожую и заперлась в своей комнате, замок щелкнул.

— Почему ты меня не разбудил?

— Не придал значения, знаешь, я сам в полусне был. Все как-то зыбко, ирреально… Подумалось: такое потрясение девочка перенесла, ну, не спится ей, вышла свежим воздухом подышать.

— Окно на кухне было открыто?

— Фрамуга. Она ж большая в пол-окна.

— Она что, у себя в комнате не могла «подышать»? Идиот ты несчастный!

— Ну зачем преувеличивать…

— Да ведь она исчезла!

— Добровольно, ручаюсь. Никакого шума-гама, ты же знаешь мой чуткий сон.

— О Господи! Она же замолчала, до тебя не дошло? Опять утратила дар слова.

— Да просто не захотела со мной…

— Нет, нет! Она увидела кого-то во дворе, услышала тот голос. — У нее ж невроз на этой почве, она его боится! — Выходит, на этот раз узнала… а может, и раньше знала.

— Кого?

— Вероятно, своего жениха. Будем надеяться, Боря одержал победу над маньяком и теперь скрывается. К нему она могла уйти добровольно.

— Ну и славненько, пусть скрываются… Чего молчишь? Не будешь же ты на ребят в органы доносить. Или тебе этого жуткого Марка жаль?

Валентин, не отвечая, прошел на кухню к окну, закурил. Под дворовым фонарем — «волга» Пчелкиных, множество следов на снегу вокруг… Или он стоял там, за створкой ворот, где прятался Серж, сказавший: «Я плачу»… Нет, под фонарем, она же его увидела. Или у них было условлено…

Сашкин голос словно издалека, из другого, реального мира ворвался в хаотический поток сознания:

— Валь, виноват. По легкомыслию (или недомыслию) я не принял во внимание твои устремления.

— Какие устремления?

— Как бы потуманнее выразиться: матримониальные.

— Да иди ты!

— Невооруженным глазом видно, как ты страдаешь по этой девчонке. Ладно, мы их разыщем. Говори, что делать.

— Я обзвоню свидетелей, а ты начинай обыск.

— Что искать?

— Нечто мелкое и ценное.

— Жемчужину?

— Ну, что-то в этом роде.

Обыск окончился ничем, а звонки… костюмер и секретарша согласились на встречу, Бориной бабушки не оказалось дома, а Серж выдал любопытную весть: компаньон его сегодня отбыл в Ригу по «кофейным» делам.

— Как он посмел сбежать в самый разгар следствия?

— Митя не считает, что имеет отношение к вашему следствию.

— Да ну? Дайте-ка мне его рижские координаты.

— Непременно сообщу, как только он со мною свяжется.

«Побег» купца укрепил предчувствие, захватившее его после исчезновения Даши: драматическое действие целеустремленно движется к развязке, сами персонажи, вольно или невольно, ускоряют ее… Определить бы мотив: что важнее для безумца-«дракончика» — истребить эту семью или найти неведомое сокровище; если последнее — у Даши есть шанс. («Господи, о чем я! Конечно, она жива!») Ведь она вышла к нему добровольно — в этом вызывающем, волнующем обстоятельстве, возможно, и кроется главная разгадка ряда преступлений. Казалось, разгадка эта кружит, кружит в сереньком, пасмурном поднебесье, как птица на кладбище, дразня и зазывая, а он боится ее разгадать.

Валентин засмотрелся на ворону, галдящую в путанице ветвей; он ждал музейную даму на Суворовском бульваре, почти на том же месте, где неделю назад впервые увидел Манон Леско. «Мне дело — измена, мне имя — Марина, я — бренная пена морская».

«Вы меня преследуете?»

Вопрос прозвучал не тревожно, а скорее кокетливо. Но взгляд — тяжелый, упорный, устремленный в одну точку (не на меня). Кабы я оглянулся, то наверняка увидел бы… возможно, вон там, за скамейкой, в густых ветвях убийцу. И она его не выдала! Вот что поразительно, недаром в тот же вечер я почувствовал: у сестер есть тайна.

Подошла милая дама, залепетала, извиняясь за опоздание… Валентин выпалил:

— Даша исчезла!

— Боже мой!

— Я предполагаю, что у любовника Марины есть тайное убежище. Официально он жил в «Национале».

— Вы установили его личность?

— Марк Казанский. Бизнесмен.

— Замечательно! Так они встречались в отеле?

— Марина сказала сестре: у зеленого камня. Вам это ни о чем не говорит?

— К сожалению, ни о чем.

— Вы были близкие подруги?

— Не сказала бы. Просто в хороших отношениях.

— И все-таки она обратилась к вам с такой неординарной просьбой.

— Поверьте, я была поражена. Стою, курю в коридоре, подходит Марина Павловна и говорит: «У меня к тебе необычная просьба, не знаю, как начать… (Конечно, я выразила готовность.) Я ухожу сегодня после обеда. Ты не можешь сказать, если муж позвонит, что у нас музейный вечер». Слегка придя в себя, я уточнила: «А если он будет настаивать позвать тебя к телефону?» — «Тогда скажи: выездной вечер. (Помню, она задумалась на секунду.) В Абрамцево». Однако Алеша не позвонил. Где-то через неделю просьба повторилась: «У меня завтра отгул. (Мы частенько дежурим по выходным.) Если позвонит муж…» и т. д. Он действительно позвонил, и мне пришлось участвовать в этом жестоком обмане.

— Выходит, она к любовнику на весь день умотала?

— Выходит, так.

— Абрамцево… — Валентин подумал. — Ваш музей проводил когда-нибудь там вечера?

— На моей памяти нет. У меня еще мелькнула мысль: она специально придумала про место отдаленное, в Подмосковье, чтоб иметь возможность вернуться домой попозже.

— Логично, — согласился Валентин. — В Абрамцево ведь с Ярославского вокзала ехать?

— С Ярославского.

Валентин задумался, почему-то вспомнив вдруг письменный стол студента, набитый конспектами, картами, марками… «Почему?» — удивился. Заговорил, сосредоточившись:

— Скажите, Марина не собиралась увольняться из музея?

— Определенно нет. Но помните, я говорила вам: «Последняя моя осень здесь…» А куда она собиралась?

— Далеко. В Эквадор.

— Куда? — изумилась дама.

— Марк уговаривал ее уехать с ним в Южную Америку. Двадцать восьмого ноября. Но ведь заявления об уходе она не подавала?

— О, сейчас с этим нет проблем, никому мы не нужны. По почте послала бы. Нет, какая Марина была авантюристка все-таки!

— Но и денежки любила, да?

— Она не производила впечатления алчной, нет, но расчетливой.

Они расстались; и, подгоняемый страхом и нетерпением, Валентин помчался в театр, где, поджидая сыщика, старик костюмер вел неторопливую беседу со стариком гардеробщиком. Мрачноватый полумрак вестибюля с единственным горящим в виде факела светильником, с деревянными коричневыми панелями, с гулкими истертыми плитами — отсюда ушел Алеша в свой последний путь.

— Забрал он, бедняга, свою шапку кроличью и курточку, — повествовал гардеробщик прочувственно, в духе трогательной байки, — жиденькую такую — как говорится, на рыбьем меху — и сгинул.

— В половине шестого?

— Аккурат так.

— Здесь курить можно?

— А как же? Место для курения. — Валентин закурил, и старики со стеснительной жадностью набросились на его американские сигареты. — Вот тут вот он и ходил, курил, не слыхал даже, как я поздоровался.

— Двадцать восьмого ноября?

— Именно. В нервах, заметно было.

— Это, стало быть, после звонка, — подхватил Никита Всеволодович. — Точнее, после скандала с Гаврилой. Зашли мы в буфет, приняли по грамму…

— А вон и сам Гаврила. — перебил гардеробщик вполголоса; стремительная тень пронеслась по вестибюлю, хлопнули створки высокой входной двери. — Значит, к машине побег, не одемшись. Вечно впопыхах, будто куда опаздывает.

— Заводной, — подтвердил костюмер.

— Да, Никита Всеволодович, я просил вас узнать, кто Алешу позвал к телефону. И может быть, слышал разговор.

— Узнал. Администратор наш, в кабинет к нему позвонили — мужчина. Разговор такой: Алеша молча подержал трубку у уха, секунды три, и положил. Администратор еще спросил: разъединили, мол? Разъединили, он сказал и ушел.

— А Серж ему якобы сказал: «Сегодня вечером ваша жена улетает в Америку с дракончиком». Как же встретились соперники на набережной?

— А что, если в полшестого Алеша прямо в фирму ихнюю рванул? Тут любовник выходит — и пошло-поехало.

— Это мысль, — согласился Валентин. — Но от кого он мог знать, что Марк в «Страстоцвете»?

— Кто?

— Любовник Марины.

— Так вы этого «дракончика» вычислили?

— Да, третий компаньон.

— Вы настоящий сыщик! — восхитился старик. — Ну, от кого мог Алеша узнать? От того же Сергея Александровича, стопроцентно ему верить нельзя.

— Нашему бывшему Сергею Александровичу? — встрял гардеробщик. — Ловкий мужик, хитрован. Вот Алеша — тот простая душа… Можно еще сигаретку?

— Пожалуйста. Где у вас тут телефон-автомат?

— Вон в углу, под стеклянной крышей.

Валентин набрал номер Пчелкиных.

— Саш, есть новости?

— Пока тихо, никто не появлялся. Звонила некая Варвара Григорьевна, просила тебя срочно подъехать.

— Это Борина бабушка. Еду.

 

Зеленый камень

— Я вам утром звонил. Варвара Григорьевна.

— Ходила в милицию, через три дня можно подавать заявление, что Боренька пропал.

Наступила пауза; Валентин окинул взглядом иконостас, белоснежную пышную кровать в углу, цветы в горшках на подоконниках за уютной тюлью. Он медлил, зная, что вот-вот милый этот мирок разрушится.

— Но у меня надежда только на вас, Валентин Николаевич.

— Дело в том, что ваш внук…

— Он жив?

— Мне неизвестно, честное слово. Но он оказался более замешанным, чем предполагалось нами.

— Я знаю. — Варвара Григорьевна взяла со стола черный полиэтиленовый мешочек, слегка встряхнула, и на бордовый плюш посыпались банковские пачки «зелененьких». — Здесь сто тысяч.

Валентин пробормотал:

— Вот, значит, какую сумму Казанский ему за молчание отвалил. Немало.

— Из «Страстоцвета» Казанский? Он же в Америку уехал.

— Двадцать восьмого ноября они с Борей до Шереметьева не доехали. Был убит Алеша.

После молчания старуха сказала сурово:

— Такие деньги за молчание не платят. За пособничество.

— Это еще надо доказать. Где вы нашли доллары?

— В божнице за стеклом, за иконой Спаса Нерукотворного лежал черный мешочек. — Она на мгновение сникла, но тут же выпрямилась. — Я прибиралась к Рождеству — этой погани там не было. Погани — говорю я! Спаситель прогнал торговцев из храма. Это нечистые деньги, проклятые.

— Боря хранил мешочек у себя в столе, — пояснил Валентин. — Теперь понятно, почему он не захотел переехать к Даше, боялся за свои сокровища. Помню, как испугался он, что я будто бы в столе копаюсь. И переложил в более надежное, как он считал, место.

— Да, я только что прибиралась и до Пасхи, он знает, икон не коснулась бы. Но у меня привычка, как нервы разыграются, что-то делать… Хотя отвлечься невозможно, ничего не отвлекает. Деньги я нашла вчера днем.

— Почему же вы мне не позвонили?

— Мне надо было подумать. К пяти в храм пошла к вечерне, а когда вернулась, сразу поняла: тут кто-то побывал.

— По каким же приметам вы поняли?

— А вот смотрите. — Варвара Григорьевна поднялась и подошла к киоту. — Видите, божница на крючочек закрывается? Я деньги взяла и закрыла. А прихожу — крючок откинут.

— Это точно?

— Все точно.

— А мешочек вы с собой взяли?

— С собой, в сумочку положила.

— Значит, есть надежда, что ваш внук приходил, ведь только он знает, где сокровище свое спрятал.

— Где же он? — закричала бабушка. — Почему от меня прячется?

Валентин сказал медленно:

— Сегодня ночью исчезла Даша. — Варвара Григорьевна ахнула. — Кажется, она ушла добровольно, кто-то ждал ее во дворе, наверное, позвал.

— Думаете, Боря?

— Может быть. Необходимо найти тайное убежище Марка.

— Убежище? Вы уверены, что оно у него есть?

— Где-то он живет… Боря подрабатывал в фирме охранником, иногда исполнял роль шофера. Понимаете?

— То есть он мог знать про это секретное место?

— Ну, мог когда-нибудь шефа на машине подвезти. Марк заплатил ему щедро, и свидетель (или соучастник) до поры до времени молчал. Покуда не погибла Марина. Тогда, как я понимаю, он начал разыскивать Казанского, чтоб договориться. Испугался за Дашу…

— Или убить, — перебила старуха жестко.

— Если это случилось, Варвара Григорьевна, от меня никто ничего не узнает.

— Поглядим. Где может скрываться Марк?

— Штаб-квартира его была в гостинице «Националь». Двадцать шестого ноября он оттуда съехал. А двадцать восьмого, вернувшись из института, Даша услышала последнюю реплику сестры по телефону: «Запомни зеленый камень». Возможно, ей звонил «дракончик».

— Да, да. Ну и что?

— Потом Марина пояснила Даше: «Мы там два раза встречались».

— И любовнику надо напоминать, где они встречались? Что-то нескладно получается.

— Да, Варвара Григорьевна, в этих жутких событиях я не могу уловить какой-то подтекст, какую-то главную тайну… Это ощущение ассоциируется у меня с кладбищем. Будто бы на погребении Марины подошел к разгадке, но не сумел, меня сбил зеленый камень.

— Там есть такой?!

— Памятник из зеленоватого камня — по природе или замшел от времени. Еще папа Пчелкин поставил на могилу жены тринадцать лет назад, после перенесен на его захоронение. А в той могиле теперь три гроба.

Старуха перекрестилась, привычно взглянув в красный угол:

— Что вы замолчали?

— Интересно, что Марине в момент погребения мужа тоже что-то (или кто-то) померещилось… Она вдруг испугалась.

— Вернемся к реальности, Валентин Николаевич. Любовники не на кладбище в ноябре встречались.

— Конечно. По просьбе Марины, ее коллега соврала Алеше по телефону: коллектив выехал на музейный вечер в Абрамцево.

— Так ведь ложь!

— Вы не замечали: лгун частенько стремится придать своей лжи хоть частицу правды? Серж высадил вашего внука у Ярославского вокзала. Когда музейная дама сказала про Абрамцево, мне почему-то вспомнился письменный стол Бори с картами исчезнувших цивилизаций.

Старуха горько усмехнулась.

— Зеленый камень в Древнем Египте?

— Я тоже удивился, случайное воспоминание отбросил, а сейчас думаю: там ведь лежала и карта Подмосковья, неуместная среди…

Варвара Григорьевна проворно вскочила, исчезла в Бориной комнате, почти тотчас вернулась с большой развернутой картой.

— Ну-ка, у вас глаза молодые!

Он нашел почти сразу, видимо, внутренне был подготовлен к «географическому открытию»: да, рядом со станцией Абрамцево, чуть в стороне от железнодорожной ветки, поименовано — Зеленый Камень. Очевидно, село.

— Я еду с вами!

— Извините, Варвара Григорьевна, вы мне свяжете руки. Да и притом… такая слабая ниточка, может быть, никуда не ведущая. Мое обещание остается в силе. Если что, немедленно поставлю вас в известность.

Он поехал на электричке («подозреваемым» слишком известна «волга» Пчелкиных), стремясь воссоздать последний маршрут Бориса. Почему «последний»? Очень даже может быть: спортсмен выследил Марка и одержал победу.

Мягкий серенький денек между тем менялся на глазах: тучи на западе окрасились пурпуром, и выглянуло раскаленное (к морозу) закатное солнце, озаряя напоследок поля, еловый лес, ледяное шоссе, по которому он шел в каком-то скорбном одиночестве. Из лесу вышел человек — высокий сутулый старик в долгополом пальто. Сердце забилось неистово. Валентин рванул вперед, сжимая в кармане газовый пистолет… Старик еще издали спросил с робкой, странной улыбкой:

— Вечер добрый. Закурить не найдется?

— Кто вы?

— Пенсионер.

— Что здесь делаете?

— Живу.

— В лесу?

— За лесом наша богадельня.

— В Зеленом Камне?

— Немножко поодаль.

— Возьмите пачку, у меня с собой две.

Старик схватил, полез в карман (Валентин начал было вынимать руку с пистолетом), достал коробок спичек и с наслаждением закурил. Они пошли рядом.

— Вы всех знаете в Зеленом Камне?

— Когда-то знал.

— А теперь?

— Местные вымерли. Иные разъехались.

— И кроме богадельни, село пусто?

— Дворцы для нынешних князей построены, но зимой обитаемы редко.

— А откуда такое необычное название — Зеленый Камень?

— Рассказывали, с неба упал большой камень зеленого цвета и в месте падения образовалось озеро Зеленое.

— Это древнее предание?

— Очень древнее. И храм на древнем капище, по обычаю, давным-давно построен. С зелеными куполами над озером стоит. Сейчас за лесом увидите.

— Храм действующий?

— Слух прошел: отдают в лоно Церкви.

Старик говорил спокойно и убедительно.

— И как вам тут, хорошо живется?

— Очень хорошо. Только в последние времена замерзли мы и оголодали. Денег, говорят, нету. Но хлеб дают.

— Что же местные князья не помогут?

— У них своя жизнь, у нас своя. Если подведут к краю — дворцы пожгем.

— Вот как? Любопытно. Марка Казанского, из «князей», не знаете?

— Нет, не слыхал.

— На белом «мерседесе» ездил.

— Они все на «мерседесах». Смотрите.

Внезапно лес отодвинулся вправо, открыв печальный пейзаж: замерзшее озеро, над ним колокольня вонзается в небо и пять куполов, а цвет не различишь уже в красных сумерках — и снег кажется красным.

Заколоченные избы, за ними коттеджи из новенького камня — все застывшее, необитаемое; только справа, на другом берегу, редкие огоньки светятся.

— Это наша богадельня. Если я буду курить по две в день, мне хватит на неделю. — И старик сгинул в лесу так же внезапно, как и возник.

Валентин прошел вдоль озера — последние лучи играли на снежно-ледяной глади — мимо покинутых избушек и углубился в новые необжитые проспекты, впрочем, узенькая тропка в снегу куда-то вела, увлекая, намекая, что здесь недавно ступала нога человека.

Он бродил, бродил меж молчащими, темными «дворцами», как будто одинаковыми, чуждыми пришельцами в прозрачных сумерках. И вдруг показалось ему, словно где-то впереди блеснул тусклый огонек. Валентин бросился, как утомленный путник к вожделенному ручью, а огонек ускользал, дразнил, как живой, играл в горелки, возникая то слева, то справа… Наконец надвинулась громада очередного серийного дворца со слабо светящимся окошком. Со странной квадратной башенкой над крышей, которую венчала в слабеющем свете какая-то фигурка. Валентин всмотрелся до боли в глазах — кажется, дракончик — «золотой лик мира сего», родовой герб Казанских… Да, дракончик. Вошел в железную калитку в каменной ограде, повинуясь тропке, прокрался по просторному дворику без кустов и деревьев, прильнул к окну, к щели между рамой и красной портьерой.

В большой с якобы антикварной мебелью комнате на лаковом столике горела одна свеча в высоком подсвечнике и сидела перед ней Жанна Леонидовна. От неподвижной позы, черных мехов, полубезумного лица веяло ужасом и скорбью.

Постучаться или продолжать наблюдение?

Вдруг она обернулась, с обостренной чуткостью ощутив чужой взгляд, губы зашевелились; Валентин, тоже в жутком напряге, понял вопрос: «Марк, это ты?» — но не знал, что ответить. Противостояние длилось какие-то секунды. Она, не выдержав, встала и пошла к двери — Валентин бросился к высокому крыльцу.

 

Мертвое царство

В сумрачном дверном проеме появилась черная тень, проступило бледное лицо.

— А, это вы, — прошелестели губы. — Я знала, что рано или поздно вы отыщете.

— Лучше б пораньше, — угрюмо, в тон отозвался Валентин и протиснулся мимо нее в прихожую. — Где Даша?

— Я ничего не знаю.

Быстро, «на едином дыхании», обошел он первый этаж, включая и выключая за собой свет… изогнутая скользкая лестница, второй этаж… комнаты, заставленные богатой мебелью в «рекламном» стиле, безликое, безжизненное царство. Впрочем, кое-какие следы обитания двуногого обнаружились: на кухне выбито стекло в окне, в пластмассовом ведре мусор (консервные жестянки, пустые пачки чая и сигарет), наверху в маленькой спальне неприбранная постель с несвежим бельем, погашенный окурок в пепельнице на тумбочке… Берлога зверя жестокого, непредсказуемого.

Жанна сидела, как прежде, в глубоком кресле у столика со свечой; Валентин, не раздеваясь, присел в кресло напротив. Тянуло сквозняком, как тогда на Смоляной, на Рождество — ледяной поток небытия.

— Где ваш брат?

— Не знаю. Жду.

— Вы уверены, что он скрывается здесь?

— Уверена. Заграничный паспорт.

— Вы здесь нашли? Его и Марины?

— Да.

— Покажите.

— Нет.

— Где вы в последний раз виделись с Марком?

— На Рождество.

— С тех пор много воды утекло. Почему свечка? Это знак?

— Просто соответствует моему настроению.

— Придется это погребальное настроение погасить. — Валентин дунул, возник мрак. — Иначе он не войдет.

Мрак оказался зыбким, проступили оконные проемы и бросили прямоугольные слабые отсветы на паркет — это зажглись фонари на улицах для отсутствующих «князей мира сего»; тьма скопилась в огромном холодном углублении бездействующего камина.

— Итак, вы знали, где находится тайное убежище Марка.

После паузы она заговорила монотонно (нервы нервами, а быть соучастницей не желает, свою шкуру надо спасти!):

— Точно не знала, он никому не доверяет.

— Но каким же образом…

— Год назад Марк намекнул: в случае чего я наследница его загородного дома с дракончиком.

— Подходящий символ. И кто ведет дела дракончика — Сигизмунд?

— Да. Но адвокат ничего мне не сказал. Он уполномочен действовать только после смерти брата.

— Как же вы догадались?

— «Запомни Зеленый Камень». Вы подсказали: Марк и Марина встречались у зеленого камня. Сегодня я додумалась изучить карту Подмосковья.

— Вы разбили окно на кухне?

— Это мой дом! — отчеканила Жанна яростным шепотом.

— Вы уверены, что его владелец уже в «мирах иных»?

— Валентин Николаевич, вы человек умный, — заговорила она сухо, трезво. — Давайте договоримся.

— На какую сумму?

— Ее вам назовет Марк. Не бойтесь, не прогадаете.

— А о мертвых, значит, забудем до Страшного суда?

— Говорю же вам! Он убил Алешу в случайной драке!

— И чисто случайно выбросил живого еще человека в Москву-реку.

— Он не мог убить Марину!

— Мог.

— За что?

— Ваш брат безумен.

— Более трезвого и расчетливого человека я не знаю.

— И расчетливый человек бывает подвержен страстям. Не говорил ли вам Серж…

— Вот кто идиот!

— Не спорю, жене виднее. Двадцать восьмого ноября в «Страстоцвете» он подслушал телефонный разговор…

— Знаю, я подслушала ваш допрос.

— А вас не поразила одна любопытная фраза: «Мы же сегодня договорились», — сказал Марк.

— О чем?

— О совместной поездке в Америку. Вряд ли такой важный разговор велся по телефону. Уверен, в тот день любовники виделись.

— Ну и что?

— Марк уговаривал ее, она не хотела, он был одержим и пустил в ход тяжелую фаянсовую вазу, после чего Марина больше месяца пролежала в больнице. Человек, поддающийся таким порывам, способен пойти до конца.

— С семи часов вечера Марк с нами встречал Рождество. Вот почему я повторяю: он не мог…

— А ведь вы врете, Жанна Леонидовна. Помните нашу первую встречу, когда я рассматривал фотографию в кабинете, а Леня подслушивал? Вы заметили с обидой: «Рождество — семейный праздник, который я почему-то должна проводить в одиночестве».

— Я имела в виду — без мужа. И Леня вскоре сбежал в компанию…

— Без мужа и без брата. У Марка на самом деле нет алиби. На той роковой фотографии крутой бизнесмен в красном пиджаке. Красный кейс, вы помните?.. Красные перчатки.

— Да, это его стиль — слегка экстравагантный, правда, но это не криминал.

— Красная рука промелькнула в эркере у Пчелкиных на фоне зелени. На другой день после убийства Марины.

— Зачем вы меня пугаете?

— Это видел Серж. А я — петлю из собственного шарфа.

— Что?.. — Голос Жанны прервался, взметнулось пламя зажигалки.

— Нельзя курить. Он может почувствовать и не войти.

— Да кто? — закричала Жанна. — Про кого вы говорите?

— Тихо. Кто… старик, святой Грааль… определений много.

— Ни одно из них не подходит к моему брату.

— Дракончик из Зеленого Камня подходит? Камень, по преданию, выпал из короны Люцифера — Светоносного ангела, восставшего против Творца.

Валентин почувствовал, что пальцы его совсем закоченели в ледяном потоке, встал, закрыл дверь на кухню, обернулся: крадущаяся в прихожую тень. Догнал, загородил дорогу.

— Вы отсюда не выйдете до его прихода, иначе спугнете…

— Мне страшно.

— А оккультизмом заниматься было не страшно?

— Да, я! Я закрутила это чертово колесо, но мои действия неподсудны. — Жанна вернулась, села, бормоча: — Тут неподсудны, там будет ад, но я не желала никому смерти, не желала подсунуть ей брата.

— «Дракончик» — так Алеша назвал своего врага.

— Когда?

— После доноса вашего мужа о шашнях Марины и Марка.

— Вам назвал?

— Жанна, очнитесь. Они пили в театральном буфете со стариком костюмером…

— Старик! — воскликнула Жанна.

— Тихо! Это не тот старик… — Валентин вдруг замолчал, испугавшись некоего «озарения» — провиденциальной вспышки сознания. «Она такая же сумасшедшая, как брат ее, и на меня действует…» — Помолчите! — прервал бессвязный лепет, вскочил, вышел на крыльцо.

Неужели разгадка так проста… разгадка внутри кладбищенской оградки, где камень… Проста? Так чудовищна, безумна! Постой, у тебя бред, Борис и Даша не могли так ошибиться! Ошибиться? Они оба дали заведомо ложные, преступные показания… лжесвидетели — вот кто они!

Валентин оперся о перильце, голова кружилась в свете открывающихся перспектив, мрачных, как этот закат в Зеленом Камне — последняя багряная полоса догорала за озером, прозрачный осколок луны криво висел над богадельней, где обозначенная редкими огоньками еще теплилась жизнь.

А где мертвые… в еловом лесу за шоссе? Под зеркальной белизной озера? Или в доме с дракончиком? «Почему я сказал „мертвые“? — ужаснулся Валентин. — Если моя парадоксальная догадка — истина, то она должна быть жива, она соучастница, Серж был прав…»

Быстрыми шагами он прошел в дом, сел за столик напротив недвижной фигуры в черном.

— Вы боитесь мертвых?

Валентин вздрогнул — этот вопрос он собирался задать ей.

— Раньше не боялся.

— А теперь?

— Не боюсь, но… На погребении Марины мне было очень не по себе. Всего лишь подсознательное предчувствие, которое разрешилось сегодня.

— Сегодня?

— Только что. Кажется, я догадался о ее «страшной тайне», о которой она намекнула сестре. И вот — все сходится.

— Вы знаете, кто старик?

— Как кто? Враг Алеши — дракончик. Теперь его можно назвать по имени.

И она промолчала, побоялась уточнить.

— Жанна, а вы боитесь? Вообще женщины боятся мертвого тела, как вы думаете?

— Я боюсь не тела, а духа. Возмездие ждет… там, на кладбище. — Все-таки не выдержала и спросила жадно: — Кто убийца? Почему вы молчите?

— Надеюсь, скоро мы его увидим. Паспорт ведь у вас? Зверь затравлен, ему некуда деваться, приползет в нору.

— Марк? Или… Серж? А может, мальчишка-охранник? Вы ведь знаете, что Митя приходил в больницу к Марине.

— Да, его видела Даша. Я вас отпускаю, можете идти.

— Ах, вон оно что! Младшая сестра… Я не уйду, это мой дом.

— Да, это ваш дом.

И в грянувшей тишине померещился вдруг голос — то ли стон, то ли придушенный вскрик пронесся протяжно в зыбкой тьме.

Валентин схватил Жанну за руку, выдернул из кресла и увлек в кромешный угол к камину, за белевшую в потемках французскую кушетку.

— Молчание! — прошептал. — У него может быть оружие.

Абсолютно ледяное молчание, ни шороха, ни звука, ни шагов. Жанна дрожала нервной дрожью, прижимаясь к «сыщику». Прошли краткие (долгие) мгновения.

— Но ведь кто-то вскрикнул? — пробормотал Валентин. — Голос в ночи…

— Неужели вы не поняли? — зашипела Жанна. — Я боюсь духа… Это нечеловеческий голос, подземный.

«Даша говорила то же самое, — пронеслась смятенная мысль, — искаженный, нечеловеческий, из-под земли…»

Жанна внезапно ускользнула из его рук, пронеслась по комнате бесшумной тенью летучей мыши. Он бросился к окну, отогнул портьеру: она пробежала в том же судорожном ритме по двору и исчезла за кованой калиткой. Вернуть! Женщина подвергается опасности смертельной… Однако внезапное томление охватило его, дикий упадок сил.

Какое-то время (то ли час, то ли секунды) он так и стоял у окна, бессмысленно созерцая лютую ночь, зиявшую слабыми еще звездами над безлюдным Зеленым Камнем, упавшим в запредельные времена на среднерусскую равнину из разверзшихся небес. Зачем здесь, в «скудной природе, бедных селеньях» воцарился тот падший символ? И где он, где убийца, выдавший себя криком? Или стоном?

Вдруг ее последнее слово (ее и Даши) — «подземный», «из-под земли» — вернуло его в реальность, не менее странную и страшную, чем заговорившая легенда. «Я совсем потерял разум, между тем в таком богатом, основательном загородном доме должен быть подвал!»

Валентин прошел на кухню, зажег свет, встал на колени, пронзительно вглядываясь в узор линолеума (под мрамор). Предположение оправдалось — вот и кольцо люка. Помедлив, он рывком откинул крышку, смутный свет проник внутрь, в подземное пространство, где на бетонном полу лежали юные мертвые жених и невеста.

Не помня себя, он сорвался вниз по лесенке, приник к ее сердцу — заледенело, как и руки, лицо! — поцеловал застывшие губы, вкладывая в этот поцелуй всю жизнь свою. И невеста будто бы отозвалась — иль ему почудилось? — легким, почти неразличимым вздохом — иль это его дух бился на пределе?.. Он нашарил подземный выключатель — синий сильный свет зажег недвижные и нетронутые в ледяной атмосфере лица, кровь… Немного крови — оба убиты выстрелами в грудь, должно быть в сердце.

Борис уже давно окоченел, а Даша… Вернувшееся (как обычно, в экстремальные моменты) хладнокровие подсказывало: не померещилось ее прерывистое дыхание, надо действовать.

Телефона в доме нет (Валентин отметил еще раньше), он подхватил невесомое тело на руки и побрел (ему казалось, побежал), огибая лес и озеро, к богадельне. Мучительные его сомнения разрешились на середине пути: она вдруг простонала диким пронзительным воплем, который донесся до них тогда из-под земли.

— Ее не добили, — сказал он девушке на вахте.

Она ахнула.

— Доктора срочно!

— Вам везет! (Он и сам знал, что ему несказанно, незаслуженно везет!) Сегодня «больничный день», — и крикнула на весь белый свет (в зеленый безлюдный коридор): — Валерий Иванович! Тут раненая!

 

«Сад иллюзии и извращения»

Странная местность. Осколок луны накалился желтым свечением, звездный блеск постепенно усиливался — а все вместе создавало зачарованный ландшафт, где каждое еловое деревце словно оживало — друг или враг… тени, тени, бесноватые, играющие в горелки… Однако помни: в мистической будто бы отрешенности существует вполне материальный пистолет.

Валентин бежал по тропке между озером и лесной опушкой, надеясь опередить… Уходя с драгоценной своей ношей, он сообразил выключить верхний свет и захлопнуть наружную дверь, но внутри… люк поднят, подвал освещен, из выбитого окна льет ледяной поток… «Дракончик» сразу сбежит и скроется, быть может, навсегда. «Сообщите в органы!» — спохватился старичок доктор на прощание. — «Обязательно!»

Успеется. Шумно подъедут, поднимут хай на все село и спугнут. «Только поэтому я не позвонил?.. — Валентин замедлил шаг, остановился. — Только поэтому?..» И по тошнотворному ощущению мути, поднимающейся из глубины души, осознал: «Я хочу его сам уничтожить!» И услышал скрип подошв по взвизгивающему снегу, разносящийся далеко окрест, поднимающийся ввысь к лунному осколку… И замер за пушистой заснеженной елочкой.

Шаги приближались по шоссе, показался высокий человек в темном долгополом пальто, длинные седые волосы и лицо осветил лунный луч. Знакомое лицо.

Валентин крался по параллельной тропке меж редеющими елками. Догадка подтвердилась, однако удовлетворения не возникало — сковывал психологический шок, попросту, по-житейски: ну кто бы мог подумать?.. Сейчас не думать надо, а исхитриться изъять оружие.

Между тем каменные «дворцы» надвигались, они вошли в нежилое местечко — ни село, ни город. Валентин с самого начала попал в такт скрипящим шагам, а «дракончик» ни разу не оглянулся. Наконец подошли к дому Казанского, тот вошел в калитку, «сыщик», уже не скрываясь, бросился за ним, набросился, скрутил руки — упал и покатился по снегу седой парик, как отрубленная голова, — но противник вывернулся ужом, отскочил к крыльцу.

— А, это вы! — крикнул, вглядываясь, и выхватил из кармана пистолет.

Валентин, в свою очередь, наставил на него газовый, в горячке понадеясь «на авось».

Раздался выстрел, «сыщик» метнулся за ограду. Пауза. Голос — тот самый, искаженный, нечеловеческий:

— Что ж вы не стреляете?

— Нам надо поговорить. Может, договоримся?

— Вряд ли. А поговорить… что ж, можно напоследок. Прошу!

Дверь распахнулась. Валентин прошел по двору под прицелом, на крыльцо (дуло уперлось в спину), в ту комнату, почему-то (машинально) зажег ту свечу от зажигалки. Мрак слегка отступил в углы и каминный зев; изломанные тени «сыщика» и убийцы взметнулись по полу, по стенам, потолку и наконец замерли — каждая в своем уголке.

— Ну, говорите. Я вас слушаю.

— Мне хотелось бы послушать вас.

«Дракончик» поиграл пистолетом Макарова в руке.

— Какое вам, собственно, дело до меня? Вы же человек посторонний, помню вас на бульваре.

— А я вас не заметил, хотя почувствовал ее страх. Она со мной заговорила.

— Я с ними, с подонками, рассчитался.

— Вы убили троих…

— Разве троих?

— Дашу не добили. Рука дрогнула?

— Не помню. Может быть.

— А врага своего помните?

— Говорю же: всех своих врагов я… Вы остались.

— А «дракончик»? Сдается мне, что вы говорили костюмеру про себя самого, Алексей Васильевич.

Он засмеялся, однако карие, почти черные, глаза, напротив, озаренные Классическим светом, не выражали никаких чувств — пустые провалы глазниц.

— Ну, тогда я пошутил. Я еще не знал, на что способен.

— Вы не побоялись прийти на его погребение.

— Я ничего не боюсь, — ответил Алеша высокомерно.

— Марина вас узнала на кладбище.

— Она — предатель.

— Но она не могла сжечь труп, потому что попала в больницу. Кстати, из-за вас.

— После похорон!

— Нет — до. Ее отпустили на похороны мужа. Марина была вашей верной союзницей. Только уже в агонии попыталась сказать, назвать… «…убил Алешу» — послышалось мне, ведь накануне я присутствовал на ваших сороковинах. «Меня убил Алеша», — вот что, должно быть, она пыталась выговорить.

— Да черт с вами со всеми! — Алеша поднял пистолет.

— Я ведь могу опередить вас. — Валентин все надеялся, что в потемках его оружие можно принять за убойное. А парализовать противника не надеялся — у того прямо звериные реакции… Так рационально оправдывал игрок свою иррациональную жажду риска, наслаждение «ходить по краю»: кто кого!

Тот спросил хладнокровно:

— Кто вы такой?

— Игрок. Заинтересовался этим делом из спортивного интереса. Вы обещали рассказать.

— Обещал? — Он взглянул странно — застывший, заторможенный взгляд, и «сыщик» понял, что Алеша, «нищий идеалист», «прекраснодушный провинциал», был явно на грани (или уже перешел грань) душевного раздвоения.

— Преступления настолько необычны, — сыграем на тщеславных струнах, — что вы просто обязаны…

— Да, высказаться надо. Но фрагменты этого спектакля как-то мешаются в голове.

— Я вам помогу.

— Но при одном условии. После моей исповеди один из нас отсюда живым не уйдет.

— Согласен. Двадцать восьмого ноября в театр позвонил ваш старый друг: Марочка и «дракончик» отбывают вечером в Америку. Вы выпили с костюмером коньяку в буфете, и гардеробщик заметил ваши метания в вестибюле. Вы уехали на Смоляную без верхней одежды?

— Непредумышленно, в припадке бешенства. Она смела все отрицать, но когда я обозвал свою женушку соответствующим ее поведению словечком, вдруг оскорбилась: «Да, уеду! Он, в отличие от тебя, настоящий мужчина!» Мне казалось, я ее убил.

— Фаянсовой вазой.

— Что под руку подвернулось… Ни пульса как будто, ни дыхания — не разобрался с испугу, тогда я еще трепетал и боялся. Но мне нужен был он! Старого дружка своего я узнал по телефону (да и кто еще на такие трюки способен?), звоню ему домой, Жанна отвечает. А я голос изменил…

— То есть вы уже задумали убийство?

— Да я ж думал, что убил ее, скрываться надо, но напоследок… В общем, эта одержимая духами доложила: и муж, и брат в «Страстоцвете». Я выскочил во двор к машине и по внезапному холоду понял, что бегаю раздетым. Ну, поехал в театр, послал Гаврилу куда подальше, оделся.

— В шесть часов вы подъехали к «Страстоцвету»?

— Подъезжаю. По ступенькам спускается «настоящий мужчина» с красным кейсом. Я сработал правой, всю силу вложил, он упал, кейс раскрылся.

— И вы увидели много-много долларов.

— Да, ослепительное зрелище. Я захлопнул кейс, хотел вырвать — шиш! Мертвая хватка. Человек без сознания, а за денежки держится. Ну, запихнул его в машину и рванул на предельной скорости.

— Вы не видели Борю?

— Нет, к сожалению. Все бы обернулось, наверно, по-другому… А, что теперь сожалеть! Куда-то я мчался, сообразил — Устьинский мост. Съехал вниз… темно, тихо. Горячка отпустила меня — и тут закралась в голову фантастическая идея. Я ведь был уверен, что на мне убийство жены. Добить ублюдка, забрать доллары… но дальше? Ведь меня объявят в розыск.

— Дальше в Америку. Ведь паспорт и виза были при нем?

— А деньги? Как бы я провез доллары?

— За взятку у нас теперь…

— Да ведь чертами лица мы на редкость непохожи (вот волосы темные и карие глаза, да). Непохожи, а купить грим, парик — не успеваю на рейс. В общем, эти заграничные мечты я пока оставил и решил, так сказать, уйти в небытие. Обреченный любовник начал подавать признаки жизни, я добил его гаечным ключом, до неузнаваемости изуродовал лицо, обменял одежду, стер свои отпечатки и сбагрил труп в воду.

— Он был еще жив.

— Не важно!

— У парапета произошла борьба?

— Я попозже имитировал, потоптался в его сапогах, постарался его следы оставить. Вдруг вижу: мой ключ на тротуаре валяется, видно, выпал из куртки, когда я тело поднимал. Чисто машинально сунул в карман пальто.

— И все же на что вы надеялись? Существует процедура опознания трупа.

— На Дашу — она должна была опознать.

— И она согласилась бы помочь человеку, убившему ее сестру?.. А, вы придумали…

— Придумал, все продумал, пока бизнесмен пребывал в обмороке. Он — понимаете, он! — убил Марину, а я всего лишь отомстил за нее. В эту версию девочка поверила бы, она мне всегда безоговорочно доверяла.

— За это впоследствии вы ее и…

— Да ведь рука-то дрогнула! — Алеша расхохотался и прикурил от свечки (ни на мгновение, однако, не выпуская пистолет из правой руки). — Итак, дело сделано, я свободный человек с деньгами и документами.

— А Боря? Когда подключился Боря?

— Тогда же, только я об этом не подозревал.

— Он видел, как вы убиваете…

— Нет, нет, все гораздо фантастичнее. Но — потом. Я, конечно, сразу позвонил домой договориться с Дашей. Однако ответила мне ожившая жена.

— Даша, придя из института, услышала только последние слова сестры: «Запомни Зеленый Камень».

— Да, мы быстро договорились, я начал прямо с долларов — по-честному: пополам. За это она обещала «опознать» меня, дала здешний адрес: дом с дракончиком. Символично, правда? Ключи я, естественно, позаимствовал. И назначила встречу в метро.

— Она вас боялась.

— Надо думать. Я купил хозяйственную сумку (у бизнесмена в карманах обнаружилось пятьсот «законных» долларов и двести пятьдесят тыщ наших), честно переложил половину денег.

— И парик с гримом купили?

— Это позже, пришлось действовать.

— А почему именно такой образ — старик?

— Легче всего загримироваться и безопасней… кто на пенсионера подумает? Я вас запутал, признайтесь.

— Запутали. Но тогда в метро вы явились в своем истинном обличье?

— Так труп еще не всплыл. Не могу об этом вспоминать!

— Об убийстве?

— Да ну. О встрече в метро. Невыносимо, непостижимо! Я неудачник.

— Для меня непостижима Манон Леско! — вырвалось у Валентина.

— Как?.. О, верный образ, вы поняли. Натура чувственная, умеет любить без оглядки, да! Но папочкина струя, так сказать — деньги. Будь они прокляты! Я их не люблю, честно.

— Хладнокровнее надо к ним относиться. А вы боитесь, ненавидите — обратная сторона любви.

— А, ладно. Я отдал ей сумку, она впорхнула в подскочившую электричку, я двинулся на выход, хлынула толпа, кто-то вырвал у меня кейс и исчез за аркой… Я бросился в толпу, некий мужчина бежал впереди с кейсом… за ним, на эскалатор… Оказалось, кейс не тот, и не красный, а коричневый! Мы чуть не сцепились, но я опомнился, выбежал на улицу… Нет, не опомнился, а, наоборот — обезумел. Между «комками» стоит Даша. Я подкрался.

— Вы подумали: кейс у нее?

— Ну конечно! Нет, у нее в руках ничего не было. И вдруг я окликнул ее.

— Вы произнесли: «Дракончик!»

— Серьезно?

— Может, в шутку? Напугать?

— Не помню. Помню, что я окликнул ее.

— Так зачем?

— Я подумал… помешался на мгновение.

— Не на мгновение! — опять невольно вырвалось у Валентина. — Вы присвоили себе его имя.

— По-вашему, я сумасшедший?

— Вы на пределе.

— Это да, — охотно согласился убийца. — О чем я? Да, кейса не было, и я окликнул… на секунду в голове смешалось, что мне нужна помощь. Ну, тот первый вариант сработал. Конечно, я сразу сбежал, уверенный, что Манон Леско разыграла эту невероятную комбинацию с кражей моей доли.

— О Борисе вы не подумали?

— Я ж его не видел. Может, я зря ее убил?.. Но меня взбесило… не мог же я стерпеть — нельзя всю жизнь терпеть, терпеть! — что меня обвели вокруг пальца. Я должен победить, понимаете? Но сначала надо было дождаться опознания трупа.

— Вас опознали Даша и Боря.

— Серьезно? Нет, с Борей понятно… а Даша… Значит, я зря ее убил?

— Она жива.

— А, ладно. Я купил парик, грим (ну, тут я спец) и притаился в доме с дракончиком, здесь консервы и чай — целые запасы. Через три дня звоню домой (голос изменил, конечно — якобы из музея интересуются), Даша отвечает: Алеша убит, тело опознано, пятого декабря похороны.

— Даша ошиблась, да? Она не могла смотреть на мертвых после смерти отца. Боря, конечно, подыграл.

— Ага. Им одежду показали, документы, лицо изуродовано всмятку, туловище раздуто, и кольцо обручальное со своеобразной резьбой, старинное. Это я в последний момент спохватился, подарил покойнику.

— А ваш бритвенный прибор?

— О чем вы?

— По просьбе Марины (она паниковала и переигрывала), прибор отвез Серж в органы. На нем обнаружились отпечатки пальцев убитого. Он был на Смоляной двадцать восьмого ноября (подслушанная Сержем фраза по телефону: «Мы же утром договорились»). Насчет Америки, ясно?

— Ну и что?

— Выходит, он у вас дома побрился?

— Эта сладострастная женщина…

— Она мертва. Точно — побрился, здесь, должно быть, не успел. Марина вспомнила и подставила великолепную улику. Ведь она с ума сходила, что лежит в больнице и за нее действуют близкие. Вот почему я и говорю: Манон Леско была вашей верной союзницей.

— Была, не была… Что теперь? — Алеша задумался. — Я любил ее, но еще в молодости предчувствовал… Помните? «Мне дело — измена, мне имя — Марина, я — бренная пена морская».

По выстуженной комнате словно сквознячок прошел… не здешний, из выбитого окна, а другой, «инфернальный», так сказать. Случаются совпадения — как знаки судьбы. «Кавалер де Грие, напрасно вы мечтаете о прекрасной, самовластной, в себе не властной сладострастной своей Манон». Чтоб разрушить «мистическое молчание» (как тут не вспомнить Жанну?), сыщик и убийца одновременно закурили, сблизившись лицами в золотом отблеске свечи.

 

Русская рулетка

«Мистическое молчание» миновало (или продолжилось) в безумной исповеди:

— Я жаждал ее уничтожить как предательницу. И специально пришел на похороны — убедиться в своем достойном погребении! Ведь тогда по телефону она дала слово, что тело сожгут.

— Да, она бредила: «Алеша, прости! Надо сжечь, урну закопать…» О последних словах я как-то не задумывался, принимая уж совсем за безумные… Это ваш старый друг добился для Марка христианского обряда, за немалые деньги. А Дмитрий Петрович при прощании почуял нечто «потустороннее» — подсознательно признал в покойнике своего компаньона. Вы пришли на кладбище с другой процессией, под звуки Альбинони?

— Великая скорбная музыка вполне отвечала моменту — кому из живых довелось присутствовать на собственном погребении! Я был потрясен, увидев гроб в цветах… ведь ловушка приготовлена на всякий случай… чуть что — эксгумация!

— Да кому это нужно! Элементарная логика…

— К черту логику! Я знал — передо мной враг. И кто там в могиле с матерью лежит, а? Я был потрясен и чем-то себя выдал… не знаю… жестом, движением, взглядом… Она меня узнала — глаза ее, ярко-синие, вспыхнули ужасом. Ну, понял: борьба предстоит серьезная.

— Вы боролись с самим собой, дракончик. И за что боролись?

— Покарать предателя.

— И денежки прихватить?

— Это мои деньги, я за них душу погубил. Главное, я не мог понять, кто ее сообщник, ведь у Даши кейса не было. Но, зная Манон Леско, был твердо уверен, что деньги она из рук не выпустит, в банк такую сумму не рискнет поместить, побоится.

— Она могла обратить доллары в какую-то ценную вещь и носить с собой.

— В этом направлении я и размышлял. После похорон я ждал ее тайком у музея, день, второй, третий… нет и нет. Позвонил туда, говорят: в больнице с сотрясением мозга. Приговор откладывается. И вот выписывается пятого января, шестого выходит на работу. Я следил за ней… Кругом люди, а Суворовский бульвар пустынный, темный. Я собирался вырвать сумочку.

— Убить?..

— Я ж не сумасшедший… в центре города, в пять часов дня. Все своим чередом. Я шел по параллельной аллее, как вдруг она обернулась, что-то сказала: за ней, оказывается, прет дюжий мужик с мордой мафиози из боевика.

— Она вас, конечно, заметила и с ходу воспользовалась мною.

— Да уж, ловкости Марочке не занимать. На другой день из пивного подвальчика я наблюдал за домом, уверенный, что эту самую «ценную вещь» после встречи на бульваре она с собой носить не будет. Днем вышли вы (понятно, думаю, поселила у себя гангстера). А под вечер сестрицы выезжают на «волге», я сдуру решил: к кому-то Рождество справлять. Путь свободен!

— Но в такой большой квартире отыскать…

— Зная ее натуру… такую тайну (для Манон Леско целое состояние!) она бы ни за что не доверила сестре. То есть она нашла заветное местечко, куда Даша никогда не залезет. Куда? В комнату Марины, конечно. Я ее тщательно обыскивал, считая, что времени навалом. Как вдруг в прихожей заскрежетал замок. На секунду я поддался панике и проскользнул в темную гостиную за елку — оттуда хорошо просматривалась входная дверь, а я был невидим. Входит Марина — одна. Огляделась с недоумением — свет в прихожей, я включил, когда пришел, — и вдруг, не раздевшись, направляется сразу в гостиную, прямо к елке, и встает на колени. Думаю: заметила, демонстрирует раскаяние! Достал пистолет…

— Вы его в доме с дракончиком нашли?

— Да, это любовника оружие. И говорю: «Буратино, где ты прячешь свои денежки?»

— Почему вы замолчали?

— Я… не помню дальше. Вспоминаю. Кажется, она заплакала, а я почему-то не мог выйти к ней, почему-то прятался.

— Вы когда-то любили друг друга.

— Но она же предательница? Мелкая предательница, из-за денег.

— Ну, вы тоже, знаете…

— Я — не «тоже»! Она отдалась бизнесмену, проклятому дракончику, над которым я должен был одержать верх!

— Так уже одержали! Их же средствами.

— Но как она смела…

— Вы убили ее.

— Убил?.. Ах да. Она что-то лепетала, совсем с ума сошла.

— О чем?

— Говорю же: с ума сошла. Про какой-то святой Грааль. Обогнула елку, мы стояли у окна, приоткрытого (не я открыл, у нее мания!), сквозняком несло… запредельным. Вдруг засмеялась и говорит: «Ты же мертвый, я тебя похоронила». Я вспомнил про урну, про гроб… я убил ее.

— Почему вы не воспользовались пистолетом?

— Пистолетом?

— Чтоб наверняка.

— Забыл, наверное. Тут дверь в прихожей отворилась: Даша. Да, перед этим звонки были… В прошлой жизни я ее любил.

— Обеих сестер любили? — уточнил Валентин угрюмо.

— Они так прекрасно дополняли друг друга.

— Вы соблазнили девочку?

— Физически нет. Но вообще я старался поддерживать этот неугасимый огонь, союз троих, который давал силы продержаться… нет — жить!

— Это психическое извращение, — процедил «сыщик». — И вы продали прекрасный ваш союз за двести тысяч долларов.

— Это они… она! Я оказался в ловушке, но Даша, раздевшись, сразу прошла в свою комнату. А я сбежал.

— С возгласом: «Дракончик!»

— Серьезно?.. Дался же мне этот дракончик. — Алеша задумался. — Помню, на презентации покойник хвастался, что всех соблазнил…

— Это когда вы проповедывали «блаженство нищих»? Слабый вы человек, Алексей Васильевич.

— А вот мы сейчас проверим, слабый я или нет.

— Идти по трупам — не такая уж доблесть и отвага.

— Не провоцируйте меня преждевременно, всерьез предупреждаю, рука не дрогнет.

— Вас видел Серж, видел, как старик удаляется по Смоляной к бульварам.

— Далеко я не ушел, походил, походил… Надо же было знать!

— Жива ли ваша жена?

— Ну и это… В общем, из дома напротив, точнее, со двора я видел. Пронесли труп на носилках. А потом Дашу вывели к «скорой».

— А наутро, когда я уехал, явились с обыском. Красные перчатки в еловых ветвях. Что вы там шарили?

— Нет, я просто вошел в эркер.

— Зачем?

— Не знаю. Посмотреть. Она там, в переулке, лежала в темноте.

— Убийцу потянуло к месту преступления?

— Не знаю. Смотрю: под горящим фонарем (это днем-то!) друг мой старый стоит и на меня глядит. Тоже порядочная дрянь.

— Серж видел только «красную руку».

— А, я в его одежде хожу, в одежде покойника. Зловеще звучит, да? — Алеша опять призадумался. — Послушайте, а кто вы такой?

— Валентин Николаевич Набатов. В прошлом историк.

— Историк, я вас возненавидел сразу, с бульвара. И наутро после Рождества, увидев, как вы выезжаете со двора в моей «волге», поклялся истребить.

— Алексей Васильевич, истребить посредством детских угроз… правда, инфантильные штучки — петля из моего шарфа.

— Но она вас напугала? Сознайтесь!

— Наоборот. Эти проделки вызвали к действию, нейтрализовали (может, на время, а может…), нейтрализовали мои собственные комплексы — нигилизм и отвращение к действительности. Как вы встретились с Борей?

— С кем?..

— Еще с одним историком. Несостоявшимся. В подвале лежит его труп.

— А не лезь! — закричал Алеша. — Всех предупреждаю! Он сам меня разыскал.

— Десятого января?

— Я потерял счет дням. Когда Марину похоронили.

— Вы были на кладбище?

— А как же.

— Зачем?

— Надо же попрощаться.

— А если б вас узнали?

— Да ну. Я редкий специалист по гриму. А поздним вечером сижу тут, со свечкой, слышу — калитка лязгнула. Кто-то крадется по двору, ну, взял пистолет, открыл дверь… Он пришел меня убить. Он сказал: договориться, но на самом деле… — Алеша на секунду прикрыл глаза, повторил: — Он пришел меня убить.

— Но как Боря оказался замешанным в эту историю?

— Вот его рассказ.

— Значит, вы не сразу…

— Я колебался, понимаете? Между верой и неверием. А вообще… у меня нет выхода, меня все хотят убить. Он должен был сопровождать Марка в Шереметьево и, оказывается, вышел из «Страстоцвета» вслед за ним (я не обратил внимания, не до того было). Ну, увидел, как я расправляюсь…

— Он узнал вас?

— И меня узнал, и доллары в кейсе, потому шума не поднял. Но — молод, в первый момент растерялся от неожиданности. Пока остывший «мерседес» завел, мы на «волге» скрылись. Довольно долго он колесил в окрестностях, потом принял разумное решение — на Смоляную, требовать от меня своей доли. Подъезжая к нашим воротам, увидел двух сестриц и — сообразительный парень, с чутьем — двинулся пешком за ними. Спустился за Мариной в метро, вырвал в толпе у меня кейс — и тотчас на электричку.

— Понятно. Боря думал, что взял все деньги. Помню, как удивился он, услышав от меня, что сделка стоила двести тысяч. Он сообразил, у кого находятся еще сто — гибель Марины, — хотел сбежать в Питер, но все-таки решил действовать. Как он нашел вас?

— Все началось с той проклятой презентации. Зачем нас туда черт понес! Не наш круг, не наш стиль…

— Стал вашим.

— Заткнитесь! Непьющий Марк (должно быть, в приливе чувств-с) крепко принял, не рискнул сам вести машину в этот Змеючий Камень. И заказал такси — снизу, из холла, чтоб никто не слышал, тайное место, самое таинственное на земле! Охранник слышал: возле Абрамцева, Зеленый Камень. И вот — сообразил.

— И я ему невольно подсказал: «Запомни Зеленый Камень», «мы там два раза встречались». Наверное, он предложил вам разыскать половину суммы в квартире у Даши?

— А почему я должен был ему верить? Делиться с ним, наконец! Это мои доллары, они мне слишком дорого достались! Он сидел тут в вашем кресле… да, в вашем! И еще смел угрожать… Не то чтобы угрожать, а… в один момент я почувствовал, что зверь готов к прыжку, и опередил. Он же молодой дурак, — Алеша хитренько улыбнулся, — сразу доложил, как я в дверях пистолет показал: никто не знает о его роли, о его поездке сюда.

— Просто он вас знал много лет и не мог представить, что перед ним уже другой человек.

— Другой?

— Одержимый.

— Но согласитесь: как я мог жить под вечным шантажом? Чуть что — эксгумация! Нет, лучше умереть.

— Кому умереть? Юноше?

— По заслугам и честь.

— Вы взяли у мертвого ключ и поехали в Измайлово?.. Между прочим, доллары лежали в киоте у бабушки.

— Не было там ничего.

— Их нашли раньше.

— Кто?

— Некто.

— Вы! Вы взяли мои деньги?

— Да придите же в себя… хоть перед концом.

Алеша опять полуприкрыл воспаленные глаза, заявил задумчиво:

— Оскотинились мы все, а? В божнице доллары…

— Не обобщайте. Опасные обобщения искажают действительность.

— Можно подумать, вы не участвуете в погоне за теми же долларами.

— Не участвую.

— Неподкупный ангел, да?

— Отнюдь. Но не убийца.

— Это сначала страшно, а потом…

— Вам страшно, Алексей Васильевич.

— Было. Когда я над Москвой-рекой стоял у парапета… Москва та же, река та же, а я другой. И еще момент: елка… и как Даша мелькнула. Неужели я хотел ее испугать этим самым «дракончиком»?..

— А потом? Потом как вы ее вызвали?

Алеша не сводил маниакального взора со свечки.

— Меня наш дом как магнитом притягивал. Почему-то каждый день я должен был… Вы скажете: доллары. Да, это свобода! С ними я бы залег в такую глушь… не американскую, черт с ней, слишком хлопотно… в нашу родимую. Никто б не отыскал. Но ведь не только деньги, сокровище. Там на Смоляной я как будто встречался… нет, становился прежним. На минутку. Но это давало силы жить.

— Да уж, жить с трупом в подвале… Вы боялись возвращаться в дом с дракончиком.

— Пожалуй. Одному жутковато. Я просто так стоял во дворе под фонарем. Вдруг — в окне ее лицо. Знаете, у нас там на кухне цветы…

— Знаю.

— В общем — Даша. И смотрит. Я снял парик с головы, как шляпу, и поклонился. Шутовская выходка, согласен…

— Да просто вам страшно одному.

И это было. Вдруг — какие-то тени в окне, думаю, тот пижон-гангстер, вы то есть. Спрятался за створку ворот. Тут вскоре и она выходит. В шубке своей, на меня смотрит как на выходца из могилы. И молчит.

— Вы опять ее сорвали в немой шок, как на Рождество!

— Да? Я не знал. Я думал: от ужаса молчит, точнее — от ужасного презрения. Стал просить о милости: поехали со мной, будем вдвоем жить, в тайном месте, тихом, темном, никто не узнает, а деньги я достану. Или за границу: паспорта есть, на сестру ты похожа, я тебя так загримирую… Ты же меня любишь, и я тебя люблю… Она попятилась, пошла назад к подъезду, к вам. Я бросился следом и говорю: ты все узнаешь, я не так виноват, как ты думаешь.

— И она поверила? — вырвалось у Валентина.

— Она пошла со мной.

— Зачем вы так кощунственно соврали?

— Я так чувствовал. И чувствую. Да, я себе позволил… но как бы и не я, а какая-то сила извне распоряжается.

— Это расщепление личности.

— Сейчас я покажу вам расщепление!

— Сначала договорите. Вам же необходимо хоть кому-то все рассказать.

— А, ну да. Иначе этот дракончик изнутри меня разорвет. Я по дороге все спрашивал: ну почему ты молчишь? Нет ответа! Приехали. И я ничего не смог рассказать.

— Почему?

— Как будто ее молчание отняло у меня голос. Мистика. Это странно, я согласен… выражаясь по-старинному: кто-то замкнул мои уста.

— Вы ее заперли, не отпускали?

— Нет! Клянусь. Она как села в ваше кресло, так и продолжала сидеть — совершенно бесчувственно, окаменело. Не знаю, сколько времени прошло, рассвет был, где-то солнце было, но портьеры плотные. Она как мертвая, как Марина… Они похожи, не замечали?.. Может, и правда сама умерла? Ну, я не выдержал и выстрелил. Это помню, а больше… Нет, помню, как на станцию бежал.

— Предварительно вы ее в подвал оттащили, к мертвому жениху.

— Это кто такой?

— Борис.

— Ах да. Я вчера ездил к нему за моими деньгами, не нашел.

— А сегодня куда ездили?

— Так, попрощаться, на кладбище был, у нас на Смоляной.

— Там засада.

— В органы донесли?

— Нет.

— Ага, вы тоже одинокий охотник за денежками. А я не входил, во дворе постоял. Больше я тут жить не могу, за паспортом вернулся, заграничным, на минутку. Я решил уехать.

— Куда?

— В Америку.

— Кто вас туда пустит? И на какие деньги?

— Ну, украду в конце-то концов.

— Кстати, вам известно, каким образом Марк собирался перевезти за границу двести тысяч долларов?

— Понятия не имею. — Алеша задумался, глядя на свечу, сжимая в руке пистолет. — Когда мы остановились под мостом, он зашевелился, приходя в себя, и сказал: «Скорее, Митя, времени нет…» Это, должно быть, купец ихний, из «Страстоцвета», занятный мужик. Но времени уже не было, я ударил его гаечным ключом.

— Вы его так измолотили…

— Чтоб никто не узнал. И пистолета тогда у меня еще не было. Ну хватит, точка. Чего вы свой-то прячете? Устроим дуэль.

 

Самоуничтожение

Сашка рывком распахнул дверь, весь собранный и напряженный. В руке столовый нож.

— А, это ты!

— Специально позвонил, чтоб тебя не колготить напрасно.

— Я-то готов, но никого…

— Это уже не важно. За машиной приехал, не рискнул вчера чужую «волгу» у трех вокзалов оставить.

— Да что происходит?

— Надо Дашу из богадельни забрать.

— Откуда?

— Она ранена в Зеленом Камне, я отнес ее к врачу. В общем, поехали.

— Валь, приди же в себя! Мне оставаться в засаде?

— Нет, он умер.

— Кто?

— Алеша.

— Ну и что? Он давно умер.

— Сегодня ночью.

— Валь, ты в своем уме? Этот несчастный на кладбище…

— Там другой. Марк.

— Я еду с тобой!

Диалог в автомобиле.

— Кабы я был профессионалом и допросил костюмера на поминках по всем правилам, подробно, может, Боря остался бы в живых. Но эти похороны, эти гробы…

— Да что такого старик сказал?

— Только вчера я добрался до театра. После доноса Сержа по телефону костюмер с Алешей приняли в буфете «по грамму». Эти наши «граммы» я знаю…

— Ну и что?

— А то, что Серж шестого января на сороковины подчеркнул: ни грамма алкоголя в крови убитого не обнаружено. Марк вообще был человек непьющий.

— А как же опознание? Значит, твоя Даша сознательно…

— Нет, нет.

— Да как же перепутать!..

— Она боится мертвых — еще со смерти отца, как лифт поднимался с полутрупом… А Боря подыграл своему будущему убийце.

— Боря? Так он был на набережной?

— Нет, соперников (и доллары) засек у «Страстоцвета». Потом догадался проследить за сестрами и вырвал кейс с половиной суммы у Алеши в метро. Остальные деньги, по договоренности с мужем, увезла Марина.

— Фантастика!

— Да, мрачный колорит, банальная подоплека у этой фантастической истории — двести тысяч долларов не одного Алешу довели до умопомрачения.

— Да где ж они?

— Сто тыщ у Бориной бабушки, про остальные не знаю… Все потом, сейчас не до этого.

— Как ты нашел Зеленый Камень?

— По Бориным следам, по карте Подмосковья у него в столе. Дом с дракончиком, в темноте пронесся то ли крик, то ли стон. Я нашел подвал, мертвые — показалось. Но Даша ожила. А потом появился он.

— Вот это сцена с покойником!

— Я уже догадался, я ждал. Чей голос преследовал Дашу, к кому она могла уйти? Разгадка все время была так близка, но эти детективные атрибуты действуют гипнотически.

— Какие атрибуты?

— Отпечатки пальцев на Алешином бритвенном приборе, тождественные отпечатки покойника. Факт, казалось бы, неоспоримый.

— Да кто их сверял? Зачем?

— Дактилоскопист. По просьбе потрясенной после опознания вдовы.

— Она рисковала вызвать подозрения.

— Перестраховалась со страху. Отпечатки в то утро оставил Марк. Тем не менее ожидаемый эффект сработал, и у меня составилась версия: бесчувственная, алчная Манон Леско с жестоким любовником погубили бедного Алешу. Хотя ее поведение не очень-то укладывалось в схему банального заговора. «Скоро меня поминать будете, — сказала она за день до смерти. — Он меня зовет». В образе «потустороннего» старика предстал он перед нею на погребении Марка, потом — на бульваре.

— И ведь никому не рассказала, не обратилась за помощью.

— Естественно. Как соучастница может все рассказать? А деньги? На нынешнем историческом этапе доллары всеобщее умопомешательство.

— Да, этот милый фантазер Алеша — помешанный.

— В своем роде — несомненно. Он был возбужден, воспален в высшей степени. И здраво, трезво помнил, в сущности, только один эпизод: убийство — из ревности, как он себя убеждал, — любовника своей жены. Остальные события вдруг, под моим нажимом, всплывали отдельными фрагментами.

— Провалы в памяти, значит.

— Да, типичный невроз навязчивости — состояние одержимости идеей фикс. Мне пришлось прочитать кое-что по психиатрии, знаешь, после…

— Знаю, Валь, не вдавайся в прошлое. Вот как убийца жил с таким прошлым!

— Эти самые провалы — защитный механизм, «изоляция» — термин психоанализа. Целостное переживание жуткой ситуации расщепляется на части… из памяти выпадает самое жуткое, чтоб можно было выжить.

— Выжить? Однако ты говоришь…

— Да, да, я ему помог вспомнить — и он не выжил. Мог бы пристрелить меня…

— У него был пистолет?

— У Марка нашел, в доме с дракончиком. Из него он убил Борю, ранил Дашу… Кладбище, подвал… Убийца находился на том пределе, который человек в здравом уме долго не может выдержать: еще один труп (мой, «сыщика») — или окончательный уход в «небытие». Я рискнул.

— То есть?

— Алеша жаждал дуэли.

— С одним пистолетом!

— Да, я признался ему, что у меня газовый, и предложил «русскую рулетку». Знаешь, в пистолете остается один патрон…

— Валь, ты опасный игрок, тоже одержимый.

— Заразился.

— Ты давно нынешними «бациллами» заразился, потому и из института ушел.

— Нет, послушай! Мне хотелось проверить одно ощущение, уверенность даже: этот человек подсознательно (да и наполовину сознательно) идет к самоистреблению и должен умереть.

— Случайность слепа — ты мог…

— Нет, не случайность, а судьба, суд — вот что я хотел проверить. Он сразу согласился. Подбросили монету, мне выпал «орел» — стреляться первым. Осечка.

— Вот ведь идиота Бог хранит!

— Знаешь, Саш, я столько пережил за те секунды — вот сейчас, добровольная смерть! — что, кажется, освободился от собственного беса.

— Какого еще…

— Мании игрока.

— Он застрелился?

— И у него не сработало. В первый раз. Он нажал еще… я бросился к убийце… честное слово, спасти! Непроизвольное движение. И тут сработало: он выстрелил себе в рот и свалился… Да не смотри ты на меня с таким праведным гневом: психологически я все точно угадал и подгадал.

— Ты подстрекатель. Тебе еще отольется.

— Я в такой горячке был…

— А Даша твоя? Она больна и одинока. С кем бы ты ее оставил, если б у тебя «сработало»? С убийцей?

— Да прав ты, прав. О ней я в те сумасшедшие минутки не думал. Ни о чем не думал.

— Ну, дальше.

— Проверил: мертв. Побежал в богадельню: грудная клетка почти не задета, пуля прошла вскользь, по касательной. Оттуда в милицию позвонил: заберите трупы в доме с дракончиком.

— Как же тебя не задержали?

— Еще задержат, конечно, а пока… Я назвался, думаешь? Пусть сами разбираются, свидетелей пруд пруди, одни фирмачи из «Страстоцвета» чего стоят. И владелица дома с дракончиком-подвальчиком предъявит права. Только, думаю, никто особо разбираться не будет, дело закончено, все умерли.

 

Рождественская пещерка

Она очнулась вечером. Он сидел возле дивана в темноте, вслушиваясь в ровное тихое дыхание. «Непосредственной опасности нет, — сказал старичок доктор. — Но лучше бы в больницу». Завтра. Завтра начнется борьба, суета, начнутся следствие, допросы… Надо быть готовым ко всему и все обдумать. Однако не думалось, голова пуста, устал — азарт стремительной схватки не ослабевал, но поутих. Тишина в городской глуби, где три высоких окна эркера слегка светятся сквозь легкие гардины и елку. И в этих пленительных потемках (она жива, и он ее охраняет) раздался голос:

— Вы сказали Бориной бабушке?

Валентин бросился к выключателю, зажег рождественские огоньки, заструился серебряный дождь, засверкали игрушечки, ало вспыхнула вифлеемская пещерка с младенцем, пастухами и магами и золотой звездой. Сегодня ночью наступил православный Новый год.

— Даша, ты говоришь! Слава Богу.

Она лежала, до подбородка укрытая коричнево-красным пледом; лицо бледное, белое по контрасту с ржаво-рыжими кудрями, но взор синих глаз осмысленный и напряженный. Он сел на ковер возле дивана.

— Еще утром, прямо из Зеленого Камня я заехал в Измайлово.

— Как она?

— Ну как… понятно. Вообще старуха суровая и мужественная. Поехала в дом с дракончиком.

— Там очень страшно.

— Страшно.

— Что с ним?

Валентин понял и ответил кратко:

— Застрелился.

Наступила тревожная пауза (вдруг рецидив?), но она сказала без истерики, враждебно и как-то по-детски:

— Так ему и надо.

— Я догадываюсь о твоих чувствах…

— Они скончались. Валентин Николаевич, объясните: как он мог?

— Психический сдвиг на почве…

— Нет, помните, вы говорили про настоящий мотив преступления? Деньги.

— Пожалуй. Им двигало чувство, по-человечески понятное, в какой-то степени в падшем нашем мире оправданное: ревность. Ну, двое мужчин подрались бы, дело житейское. И вдруг в темном переулке возле «Страстоцвета» расцвели, так сказать, «зелененькие». И вот — иной поворот, жестокий, безумный.

— Значит, в Алеше была жестокость?

— В каждом из нас таится ущерб и изъян, воли им давать нельзя. Конечно, была, он же сказал: «У меня есть враг». Сам себе враг, понимаешь? Он предчувствовал, но если б не тот соблазн…

— Алеша не был жадным, наоборот! И Боря не был.

— В нынешней адской круговерти они ощущали себя неудачниками — сильнейший комплекс неполноценности. И вдруг блеснула возможность взять реванш. Однако всякая жизнь драгоценна, даже Марка, и не дай Бог переступить ее — не остановишься. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Хорошо, что все кончилось.

Он вгляделся в юное измученное лицо, и у него вырвалось:

— Как ты могла пойти с ним! — И тут же испугался: — Не отвечай, забудем… хоть на время.

— Разве я смогу?.. А вчера ночью… наверное, я думала, он все объяснит — и ужас этот кончится. А он молчал.

— Ты знала, что убийца — Алеша?

— Нет! Я не смотрела на труп. И видела только обручальное кольцо.

— Оно тебе всегда нравилось?

— Нет, наоборот. Этот брак… Они не подходили друг другу.

— Ну, понятно, Алеша был для тебя совершенством… Однако как подошли в конце-то концов! На погребении Марка она увидела старика.

— А я его не узнала. Не узнала его!

— Он отлично сменил личину, должно быть, и вправду превосходный гример — художником назвал его Серж. Никто, кроме жены, не узнал, но все «подозреваемые» почувствовали нечто — дуновение «миров иных», волны бешеной энергии, исходящей от высокого старика в долгополом пальто. Все, даже прагматичный Дмитрий Петрович.

— Нет, я не… но вот голос, он сводил меня с ума. Когда у папы началась агония, этот голос позвал из кухонного окна, искаженный от волнения, «подземный». И тогда в метель — помните метель? — я его узнала.

— Как же ты могла промолчать?!

— Нет, не Алешу узнала — ведь мертвые не возвращаются — старика с кладбища, под звуки Альбинони в чужой толпе.

— Но все равно — промолчать в такой момент, в такой… — Валентин не находил слов.

— В какой?

— Когда я жизнь готов был за тебя отдать.

— Ты мне ее отдал — мою жизнь, там, в погребе. И если желаешь — возьми.

Странная фраза, удивительная, он ощутил в ней глубочайший смысл, вдруг встрепенувшись, загоревшись… И все-таки уточнил недоверчиво:

— Ты снисходишь ко мне из благодарности?

— Когда ты поцеловал меня в губы, я ожила.

— Да ну, ты была без сознания!

— Мне лучше знать! Я ожила и тебя полюбила.

Больше они об этом не говорили, он ходил взад-вперед по комнате в нервном возбуждении. Новая жизнь, все новое, все! Прежде всего освободиться от прекрасного, но трагического рождественского дерева.

— Вы ведь елку после старого Нового года выбрасываете?

— Обычно да.

— Жаль только разноцветных огоньков и пещерки, они теперь навсегда связаны для меня… — Он не договорил, она уточнила:

— С убийством?

— Нет, с тобой.

Валентин подошел к елочке, дотронулся до ветвей, погладил — и она вдруг осыпалась вся разом. Они смотрели на древесный скелет с каким-то таинственным сожалением.

— Алеша говорил, — внезапно вспомнилось, — он спрятался в эркере, вошла его Манон Леско, не раздевшись, прошла к деревцу и встала на колени.

— Она заметила мужа, да?

— Он так понял и сказал (тем самым, наверное, «подземным» голосом): «Буратино, где ты прячешь свои денежки?»

— Он давно с ума сошел, еще с набережной.

— Ну, в своем роде… Однако очень трезвое замечание я от него услышал: Марина спрятала бы свою добычу в «заветное местечко», куда сестра не залезет.

— В своей комнате?

— Помнишь, Пчелка…

— Как?

Валентин засмеялся.

— Нечаянно вырвалось. Тебя ведь наверняка в школе Пчелкой звали?

— Ага.

— Помнишь сороковины Алеши?

— Это мы Марка поминали.

— Да. Меня поразила вифлеемская пещерка. «Откуда у вас такая дорогая игрушка?» Марина усмехнулась (помню усмешечку — торжествующую и горькую одновременно) и сказала многозначительно: «Вы не представляете, какая дорогая!»

— Ну и что?

— А ты пояснила: «Мы ее так храним! В специальном сундучке у Марины под кроватью, она даже мне не разрешает касаться». И очень не хотела, чтоб я ночевал в гостиной, все предлагала свою комнату.

— Как же можно спрятать массу долларов…

— А мы сейчас поглядим.

Валентин встал на колени у крестовины (как Марина в предсмертную минуту), осторожно взял в руки евангельский вертеп: звезда, пастухи, маги, ясли и под восковым тельцем младенца, с надеждой протягивающего крошечные руки в мир, под алым покрывальцем прощупалось нечто… еще более крошечная бумажка, которую он и извлек на свет Божий.

Алая чаша с изумрудным вином.

— Чаша святого Грааля! — воскликнул Валентин в загадочном каком-то волнении. — Смотри! — Поднес марку к ярко-синим глазам. — Но должно быть наоборот: красное ритуальное вино (символ священной жизни) в изумрудной чаше. — Задумался на мгновение. — Уточним у бывшего владельца.

— У кого? — удивилась Даша.

— Почему вдруг Боря говорил с ним о марках?

— Да с кем?

— Двадцать восьмого ноября вечером он привез Дмитрию Петровичу машину, и, по его словам, они говорили о Южной Америке, о марках, о «мерседесе»… Марк, марка, Марочка.

Серж, сдержав обещание, беспрекословно выдал «купеческие координаты»; «сыщик» связался с Ригой, «уточнил», посулив на прощание: «За утайку сведений и лжесвидетельство ответите перед законом». — «Какие у нас теперь законы! Разве что на том свете…»

Даша встретила его нетерпеливым взглядом.

— У Марка действительно земля горела под ногами, две группировки охотились. Он был вынужден уезжать срочно и не мог использовать старые связи. Тогда филателист предложил своему старому приятелю уже испытанный способ перевозки валюты за рубеж: доллары вкладываются в ценную марку, которая там продается. Страдая подагрой, он ждал Казанского, но тот не приехал. Приехал охранник, сообщил: «Мы с боссом расстались в Шереметьево». Стало быть, приятель нашел более приемлемый вариант, решил купец и успокоился. Ненадолго. Потрясенный погребением «Алеши», он испытал еще большее, когда вдова на поминках потребовала продать ей раритет из коллекции (он не догадывался об их связи): «Деньги в сундучке под моей кроватью. Марку привезете мне в больницу — настоящую, полноценную. Не вздумайте хитрить, Марк в курсе».

— Марк в курсе! — Даша рассмеялась нервно. — В маминой могиле!

— Дашуня, милая моя…

— Ладно. И из-за этого клочка…

— Шотландская марка, довольно редкая, так как имеет оригинальный дефект (что так ценится коллекционерами) при штамповке цвета перепутаны. Изумрудный и красный — кровавая, так сказать, чаша с зеленым зельем. Неожиданная интерпретация средневековой легенды о короне Люцифера.

— Да что ж он про это-то скрывал!

— Дмитрий Петрович, крайне осторожный и завороженный угрозой «Марк в курсе», раскололся только после моего сообщения: «дракончик» на кладбище. В отличие от нынешних судебных, там, в подполье, законы жестокие. Словом, купец готов выложить за марку искомую сумму.

— Какую?

— Сто тысяч долларов. Даша, тебе решать, ты наследница.

— Это жуткие деньги, отдадим следователю.

— Чтоб они бесследно сгинули в недрах правосудия?

— А что сказала Борина бабушка?

— Она все отдает в свой храм.

— А мы в свою богадельню, а? Может быть тайный вклад?

— Наверное. Вообще, ты угадала мою мысль.

— Я всегда буду угадывать, как ты думаешь?

— Идеал недостижимый, но так хотелось бы надеяться.

— У меня никого нет, кроме тебя, я совсем одна, — выговорила она и заплакала.

Он осторожно сел на краешек дивана, поцеловал тонкую горячую руку, коснулся огненных волос с нежной жалостью и беспощадным желанием. «У нее жар, у меня тоже…»

— Умирая, твоя сестра пыталась предупредить о тайне святого Грааля.

— Я ее любила и люблю, пусть никто не наговаривает! И все же как она могла… в рождественскую пещерку, в самую любимую нашу игрушку…

— Знаешь, про них про всех… про нас про всех уже сказано две тыщи лет назад: «Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».