В лиловом полумраке, в лиловой шали, с бледным узким личиком, казалась она существом эфемерным, не от мира сего. Я вдруг понял брата, вернее, его врожденное чувство — всепоглощающей жалости.
— Жарко, — пожаловалась Ольга, тем не менее кутаясь в шаль.
— Нет, у вас чудесно.
Все окна настежь, контраст светотеней, и тяжелые занавеси надуваются сквозняком, как паруса из давних детских книжек.
— Будет гроза.
— Непохоже. Такое чистое небо.
— Я чувствую загодя, как в атмосфере что-то сгущается. Уже известно, когда выйдет ваш роман?
— Нет пока. — Голова моя была занята запертым кабинетом Прахова, одна тема владела мною — преступление. И я доложил:
— Рукопись пропала два года назад.
— Боже мой!
— Не волнуйтесь, нашлась. Но без трех последних страниц.
— Боже, как необычно! Но неужели вы не помните концовку?
— Помню.
— Так допишите.
— Допишу. Когда найду жену. Она исчезла вместе с рукописью.
— Но рукопись нашлась?
— А жена — нет.
— Леонтий Николаевич…
— Раз вы — Ольга, то я — Леон.
Она улыбнулась благодарно.
— Леон, ваш брат говорил мне, что от вас неожиданно ушла жена и что вы вдвоем ее разыскивали.
— По моргам и сумасшедшим домам.
Она широко раскрыла огромные черные глаза, у меня отчего-то сдали нервы, и я прогремел в отчаянии:
— Она убита, Ольга!
Ольга прижала руки к сердцу трогательным умоляющим жестом. Ну понятно же, что мои — для дюжего мужика — страсти-мордасти ей не под силу.
— Простите, это всего лишь домыслы, воображение играет.
— Вы обязаны найти того, кто подбросил вам изувеченную рукопись.
— Легко сказать! Я окружен предателями.
— Нет, нет, что вы!
— Оленька, да Бог с ними, с моими заботами, — я махнул рукой и резво перевел разговор на сугубо литературные рельсы: — Вас-то где можно почитать? — понадеявшись в душе, что не сейчас и не вслух.
Надежды оправдались. Для поэта она на редкость деликатный человек.
— Как ни странно — можно. Весной в приложении к «Работнице» вышло кое-что. Бесплатно, конечно… но все-таки. Вам надписать?
— Сделайте милость.
Она «сделала милость», я спрятал в сумку сборник в зеленом бумажном переплете. «Отблески любви». Маленького формата, но толстенький — такие в нашем обиходе называются «братскими могилами»: пять дам-авторов отчитались о своей любви к весеннему женскому дню.
— На эти стихи Горностаев чуть статьей не разразился?
— Нет, то было давно. Я тогда «моложе и лучше, кажется, была».
— Домогался любви, что ли?
— Не моей. Но моя подруга из-за него чуть не отравилась.
— Ишь, какие страсти внушает!
— Загадочная личность. Порядочные люди в наше время обеднели, но кое-кто, наоборот, всплыл в мутной водице. Признаюсь, Леон, — она улыбнулась нежно, и эта улыбка ее украсила. — Без вашего брата я бы пропала. От нищеты.
Я подозревал, а теперь утвердился в мысли, что зазвала она меня поговорить о Ваське. В определенных кругах (в которые рано или поздно вступают все — все болеют) он знаменитый доктор и даже сейчас существует безбедно, а мог бы и припеваючи, «с шампанским», кабы не тратился на больных — совсем уж безнадег, от которых все — и родные — отказались: время от времени какой-нибудь «безнадежный» у него и живет.
— Считайте, что вам повезло, Ольга, — серьезно сказал я.
— Очень!
— Он со всеми возится, кто б к нему ни обратился. Но в вашем случае присутствует и личный момент, если можно так выразиться.
С тою же нежной улыбкой она смотрела на меня выжидающе. Я продолжал:
— Несмотря на свою жизнерадостность, он, в сущности, одинокий человек. Вот уже годы…
— Его жена умерла три года назад? — перебила Ольга с живостью.
— Да. И полтора года на грани, он ее выхаживал.
— Она была хороша собой?
Капитальный, конечно, для женщины вопрос.
— Хороша?.. — повторил я задумчиво и вдруг удивился. — А знаете, Ольга, она чем-то была похожа на вас.
— Правда? — Сейчас ее можно было назвать даже красивой. — Что она была за человек?
— Очень скромный, милый, очень обаятельный. Достаточно сказать, что моя жена с ней дружила, а женщин Марго терпеть не могла.
— Господи! — Она вдруг побледнела. — Что же стряслось с вашей женой?
— Ничего не знаю, не подозреваю. Простите, что давеча вас напугал.
— Когда она исчезла?
— Вероятно, когда мы поминали Прахова. Поздним вечером сын ее на даче уже не застал.
— Она умерла, Леон! Ведь она не смогла бы годы жить без сына.
В который раз отметил я, что Ольга Бергер весьма неглупа.
— А как у нее было со здоровьем?
— Здоровее не бывает.
— А милиция?
— Чтоб завести «дело», не хватает трупа. Я его ищу.
— Кого? — прошептала Ольга.
— Покойницу. Она мне посылает письма ко дню рождения…
— Кто?!
— Кто-то под ее именем.
Тут заметил я, что Ольга держится как-то неестественно, деревянно, словно персонаж из театра кукол, и замолчал.
— Что она пишет?
— Да не она, — я уже не знал, как выкрутиться. — Кто-то из моих литературных врагов. У каждого великого должен быть свой Сальери.
Но моей незамысловатой шуточки Ольга не поддержала, повторив упрямо:
— Что же пишет?
— Про белое платье в пятнах, про острое лезвие и про тяжелый камень.
— Значит, вы ищете могилу?
— Знать бы, где искать.
— На кладбище?
— Да камень мы нашли на берегу озера.
— На надгробье было выбито ее имя?
— Нет, нет! — Мне и самому становилось отчего-то жутко.
— Она кого-нибудь обвиняет?
— Меня.
— Вас?
— Да это не она пишет!
— Она вас считает убийцей?
Я решительно повернул к «реализму»:
— Во-первых, пишет не она. Во-вторых, я хоронил Прахова…
Но было уже поздно: громко стукнувшись головой о спинку дивана, Ольга потеряла сознание.
Заметался я по квартире, принес воды с кухни, побрызгал в запрокинутое белое лицо, сгоряча всю кружку на шаль вылил. Наконец бросился к телефону и вызвал Василия. «Выезжаю!» — бросил он коротко. На душе полегчало, а Ольга продолжала лежать, как тряпичная кукла. Хотя казалось мне в окружающем меня сумраке, сквозняке и ужасе, будто огромный черный зрачок следит за моими метаниями.
Я выскочил на кухню, попил водички. Ох уж эти мне утонченные натуры! Но ведь она действительно больной человек, а не мужлан-идиот, никогда в докторах не нуждавшийся. Сейчас мне Василий выдаст!
Она очнулась, как только он вошел в комнату. Распахнула свои очи черные и спросила:
— А под тем тяжелым камнем копали?
Васька метнул на меня соответствующий взгляд, лучезарно улыбнулся и принялся за дело, игнорируя дамский лепет. Я отвернулся к окну.
— Ничего такого страшного, — через некоторое время произнес Василий спокойно, настоящая нежность ощущалась в голосе.
— А ты мне дашь тех желтеньких таблеток, сонных?
— Конечно. Почему ты вся мокрая?
— Твой брат принес воды…
— Он сделал все, что мог!
— Прошу прощения.
— Нет, это я прошу, Леон. Мы должны помочь Леону.
— Непременно, потом… Кое-что мне все-таки не нравится, давление, пульс пропадает, аритмия. Неплохо бы в больницу, ненадолго. Там у меня больше возможностей. И кардиолог у нас прекрасный. А, Оленька?
— В твою больницу?
— Разумеется.
— Я согласна.
— Ну вот и отлично. Поспи часика три, а потом я вызову «скорую».
— Ты не уйдешь?
— Нет.
Она улыбнулась светло и сонно, и мы удалились на кухню.
— Чем ты ее достал, сыщик чертов? — зашипел Василий в ярости.
— Вась, виноват. Я из монастыря, выкапывал прах, в кабинет праховский не пускают. Я сейчас как одержимый. Страшно…
— И в таком состоянии ты приперся к Ольге?
— Она сама позвала. Ну, я нечаянно проговорился о Марго, о ее исчезновении.
— «Нечаянно»! — передразнил Василий. — У нее органический порок сердца, годы между жизнью и смертью… Да где тебе понять!
— Я понял.
— Что ты понял, кретин ты…
— Вы любите друг друга.
— Мы?! — Василий задохнулся от возмущения и опустился на табуретку, я тоже присел.
— Ты не поймешь: я ее безумно жалею.
— Ты так любишь, — я вздохнул (одну невесту соблазнил, другую — довел до обморока). — Я, наверное, безжалостно, ты по-другому. Вспомни Татьяну.
— То было в юности, Леон.
— Нет, Вась, ты такой же. И в ней что-то есть от Тани.
— Ну… ты меня заинтриговал, признаться, — он пытался перейти на обычный свой веселенький тон. — Впрочем, оставим. Какого черта ты ее допрашивал?
— Она была хорошо знакома с Праховым — единственный человек, который к нему заходил.
— Ну, по-соседски. Дальше что?
— И знает Гришу. С неожиданной для меня стороны.
— Что конкретно?
— Из-за него чуть не отравилась ее подруга.
— Из-за Гришки?
— И он был связан с Марго.
— Конечно, связан. Он же вас, кажется, познакомил?
— Они были любовниками.
— Тыщу лет назад?
— Тыщу лет назад родился Коля, и я не уверен, что эта связь тогда и окончилась.
— Колю не трогай, — посоветовал Василий. — Он во всей этой крутне не виноват. И если в качестве сына он тебя не устраивает, то для меня…
— И для меня. Он мой сын — и хватит об этом.
— То-то же. Прямо шекспировские страсти в вашей Кукуевке.
— Кстати, напомнил. Сделай для меня одолжение.
— Какое?
— Поговори с Аллочкой. Как врач. Она пьет — расширяет сосуды, по выражению мужа.
— Серьезно? Здоровая женщина, на мой взгляд.
— Вот и разберись. И еще: попроси у Ольги телефон ее подруги.
— Не хотелось бы втягивать…
— Речь идет об убийстве, — сдержанно напомнил я.
— Не там ищешь. Чтоб такой кабинетный деятель…
— Он и в спальнях действует.
— Зарезать женщину? Кишка тонка!
— Я ищу черного монаха.
— Что?
— Его видели на месте преступления.
— Что за черт!
— Возможно, — сказал я многозначительно, — он был в моем халате-хламиде… помнишь опись пропавших вещей?
— Но если видели — в чем проблема?
— Видели призрак без лица.
— А, черный капюшон. И кто этого призрака видел?
— Пока не уверен, не скажу.
— Господи, монах! Материализация литературных персонажей чревата палатой номер шесть.
— Вась, не смешно. Когда ты сможешь приехать?
— Завтра у меня выходной. Смотря по состоянию Ольги…
— Плохи дела, да?
— Сердце плохое, — он замолчал, как-то вдруг осунувшись. — Я выбрал не ту профессию, Леон.
— Вот уж нет! Редкое попадание.
Василий покачал головой.
— Врач должен привыкнуть к страданиям, ну, притерпеться, а я не могу. Каждую смерть переживаю как… — недоговорив, он переменил тон. — К счастью, мои многочисленные жертвы об этом не догадываются, — и засмеялся.
Словно в ответ, из комнаты донесся смех, я невольно сделал движение к двери, Василий удержал.
— Не надо. Ей сейчас хорошо, легко. Ей снится сон.
— «Спит она, улыбаясь, как дети, ей пригрезился сон про меня».
— Кто это?
— Блок. «Соловьиный сад». Я имею в виду: про тебя.
Мы засмеялись уже втроем, легкая такая истерика сквозила в лиловых светотенях.
— Она подарила мне свои стихи.
— Ты окончил роман?
— Начал новый. Новенький, молоденький.
— Ну и слава Богу!
— Все у меня не слава Богу, Вась. По моему дому бродит убийца.
— Да ну тебя, в самом деле!
— Кто еще будет стирать кровь с картины?
— Да кто же? Кто?
— Не знаю. Мне кажется, все против меня объединились.