Эта девочка пришла ко мне из детства. И всю ночь в аэропорту, а затем в самолете я силилась представить нашу встречу: знала ее всю жизнь, она же никогда не слышала обо мне. У нее таких знакомых — вся детвора предвоенных лет. Для нас же, октябрят, пионеров той поры, она была одна: мы стремились подражать ей во всем, у нее учились любви к Родине. Ее портрет смотрел со страниц букваря, о ее подвиге мы слушали выпуски «Пионерской зорьки», читали в «Пионерской правде».

Ей было всего 11 лет, но рядом с пионерским галстуком на ее груди алел орден Ленина. Первая пионерка страны, удостоенная такой награды. Первая среди взрослых в Таджикистане. Мы все заплетали косички, «как она», и носили на голове тюбетейки тоже, «как она». С тех пор прошла целая жизнь, но для меня все годы именно она олицетворяла солнцеликую республику. Могла ли я теперь, попав в Душанбе, не встретиться с ней?

…В республиканском музее хранится старая полуслепая фотография, сделанная при чрезвычайных обстоятельствах в 1924 году. Изображен на ней кишлак Шахмансур после налета басмачей: дым, огонь, пыль, разваленные дувалы и саманные хавли, сравненные с землей. Смотришь на снимок и словно из далекого далека слышишь стоны избитых, плач разлученных, осиротевших, крики погонщиков, рев обезумевшей скотины.

В один из таких налетов на Шахмансур, а именно 15 ноября по старому стилю, в том же 1924 году, от крайней кибитки — или хона́, как называют в этих местах, — отделился всадник и, сопровождаемый бегущим человеком, погнал к ближайшему ущелью. Басмачи не стали преследовать беглецов: возможно, не заметили, а возможно, не привлекали их эти бедно одетые, со старой кобылой люди. Если бы кто смог приглядеться к ним поближе, удивился бы странному виду всадника: к самодельному седлу была привязана закутанная в чадру женщина, обычный по тем временам черный килак на лице ее отсутствовал, рот был туго завязан платком, а глаза, полные слез, выдавали неимоверные телесные страдания.

В первой от хлопковой долины расщелине примостился кишлак Шейхон, а крайняя кибитка в нем — Бобо-сафара.

Горец всегда рад гостю. Он не будет выспрашивать, что привело того в его дом. Двери хона не заперты никогда: заходи, приезжий, покушай, что есть у хозяина, или приготовь себе сам из его продуктов, если в доме ты один. Таков закон, что и поныне чтут на Востоке. И Бобо-сафар не задал вопросов, не испугался, что незнакомые беглецы навлекут беду — чего доброго наведут басмачей. Он помог Нахангу отвязать Курбан-биби и внести ее в дом, затопил тандыр во дворе, побежал за водой к ручью.

Через несколько минут Курбан-биби родила девочку.

А когда зашло солнце, маленький караван тронулся назад в Шахмансур.

— Малика, — шептала мать, нежно прижимая к себе завернутое в халат крошечное существо.

Но Наханг не разделял радость жены. И уже совсем не был согласен с таким именем. Когда утром гнал он кобылу в Шейхон, он спасал сына — единственного, желанного, долгожданного. Но аллах подарил дочь. И Наханг слышать не хотел ни о каких царицах-шахинях. Бедняк, сын бедняка, проданный баю вместе с братом за долги, много дорог исходил он караванщиком, но ни за одним бедняцким дувалом не встретил счастья. Когда застигнутый революцией бай повернул свой караван обратно, в Афганистан, Наханг остался на земле Советов.

— Будет Мамлакат, — твердо сказал он жене.

Назвал Наханг Акбердыев свою дочь новым словом, что было тогда на устах у всех обездоленных и угнетенных, но и мысли не было у него, что эта седьмая в его семье девочка прославит свое имя, и пойдет оно кочевать по всем среднеазиатским республикам. Рано умер Наханг, так и не узнал, что ученые спустя много лет провели специальные исследования и доказали, что он, неграмотный узбек-караванщик, впервые на Востоке ввел это имя.

Большим фантазером и мечтателем был отец Мамлакат… Недаром дедушка Давлат, — старик мудрый и уважаемый не только в своем кишлаке: в базарный день его нарасхват приглашали на все конские торги, — недаром он приметил этого совсем чужого парня и взял его себе в зятья. Много историй знал Наханг, много сказок и легенд услышал в разных землях, по которым плутал Великий шелковый путь. Потом пересказывал их, мастеря детям игрушки из хлопковых коробочек.

Одну до сих пор помнит Мамлакат. Рассказывал отец, как посадила раз девочка, дочь бедняка, в самом центре кишлака хлопковое семечко. Выросло дерево-хлопок такое большое, что тень от него закрывала не только кишлак, но и поля вокруг. И прятались в ней от непосильной жары жители всей долины. Когда хлопок созрел, 500 женщин вместе с девочкой убрали его. А потом сорок верблюдов увезли хлопок в далекие края. Сколько же хлопка вырастила девочка!

Большой фантазер был Наханг-ата…

Через три года после его смерти, в августе 1937 года, на первом Всесоюзном параде физкультурников в Москве вынесли спортсмены на Красную площадь макет большой хлопковой коробочки. Напротив Мавзолея В. И. Ленина коробочка вдруг начала раскрываться, белая вата обрисовала контуры созревшего цветка, и, словно маленькое семечко, выпорхнула из него девочка со ста косичками. Она смело прошагала к Мавзолею и побежала вверх по лестнице, неся букет хлопка руководителям страны. Это была Мамлакат. Лучший хлопкороб. На ее груди все увидели орден Ленина.

Но этого Наханг Акбердыев так и не узнал.

Время, время! Сверхскоростным экспрессом перемалываешь ты под своими колесами годы и целые эпохи, человеческие жизни и судьбы поколений. Не остановить, не догнать. Летит поезд без остановок. И лишь на повороте блеснет иногда огонек чьей-то судьбы.

Видит себя Мамлакат Акбердыевна вновь десятилетней девочкой. Тяжело и долго малярия треплет ее мать. Уже нет в живых отца. Голодно в кишлаке. А еще горше в их кибитке: килограмм овсяной муки в неделю да кормовая свекла — на трудодни. Плачет маленькая Назакат.

Мамлакат повязывает большой мамин фартук и выходит в поле. Ведь мама — звеньевая, ей нельзя отставать. Теперь вместо Курбан-биби будет она, Мамлакат.

От самого хона бежит хлопковое поле, далеко к горам, что у голубого горизонта. Девочке кажется, что ему нет конца. Хлопок плохой, низкорослый, с одного куста семь коробочек снимешь и все разного сорта. Хорошо, что она маленькая, ей легче: не надо нагибаться за каждой коробочкой. Ну а если пришить несколько карманов и раскладывать сразу по сортам? А если собирать обеими руками? Будет вдвое больше?

Рядом подруга Шарифа Эльмирзоева. Она тоже пионерка и тоже помогает взрослым. А что, если организовать пионерское звено? Недавно ребята постарше, комсомольцы, так и сделали. И вот уже Мамлакат — звеньевая.

Девочки идут рядом, мелькают руки — одной, второй… Вместо 15 килограммов в день, как собирала мама и все взрослые, у девочек по 60—80 за полдня, что выкраивали они после занятий в школе.

Однажды детекторный радиоприемник, что установили в бывшей мечети, сообщил интересную весть: донецкий шахтер за день вырубил 102 тонны угля вместо 7 по норме. Звали его Алексей Стаханов. Человек из приемника, которому так поражались старики: — говорит, а не видно кто, — так вот этот человек призвал всех равняться на Стаханова.

Мамлакат эта мысль понравилась. «102 килограмма хлопка в день?» На митинге она сказала: «Будет 102», — не предполагая, что это такая большая гора — около 100 тысяч махоньких коробочек.

Это было невиданно! Это было неслыханно! Дерзко! Что оставалось делать взрослым? Почему девочка такая «умная»? Зачем ей столько?

Ее избили вечером, когда возвращалась с поля, жестоко, безжалостно. Хулиганов поймали. На суде Мамлакат заступилась за них: обыкновенные лодыри.

В нее стреляли, когда ехала на встречу с колхозниками района в клуб шелко-мотальной фабрики.

Ночью на крыше кто-то закрыл трубу, чтобы девочка не проснулась, угорела от чугунной печи, что по решению правления колхоза установили в ее кибитке.

А она учила подруг, взрослых. «Открытый Мамлакат новый способ сбора хлопка, перенесенный на все поля Таджикистана, дал невиданный результат: уборка хлопка пошла быстрее и лучше», — так писали в журнале тех лет.

4 декабря 1935 года постановлением ЦИК СССР Мамлакат Нахангову наградили высшим орденом страны.

…Из детства ее и моего нам улыбается белозубая девочка, толстая коса перекинута через левое плечо, тюбетейка с нарядной бахромой одета чуть-чуть набок. Видимо, снимок сделан не дома: некому было заплести многочисленные косички.

Да, это 1936 год, она в Москве, а в это время в кишлак в гости нагрянул Юлиус Фучик.

Чешский публицист-антифашист тогда вторично был в Таджикистане: заехал познакомиться с писателем Айни, о котором был наслышан в первое памирское путешествие, и с Мамлакат.

Встретился лишь с Курбан-биби, попил чаю в их кибитке, оглядел хлопковые поля, что наступали на кишлак со всех сторон. Потом, вернувшись в кибитку, спросил, показывая на фотографию девочки:

— Чем же вы ее кормили, что выросла она такая проворная?

— Тыквой, — грустно вздохнула Курбан-биби.

— Когда-нибудь я приглашу ее в Прагу, — сказал Юлиус, прощаясь.

В буржуазной Чехии это был период наступления реакции, и Фучик прибыл в СССР нелегально, без паспорта, имея аресты и тюрьмы в недалеком прошлом и «Репортаже петлей на шее», а затем смертную казнь не в таком уж далеком будущем.

Через 20 лет приехала Мамлакат в Прагу. Она поднялась на Злату улочку к кафе, где когда-то часто сиживал Юлиус с чашкой кофе.

Внизу лежала Прага, злата Прага, красавица Прага, свободная, социалистическая, какой мечтал увидеть ее Фучик и за какую отдал жизнь. Густа, его жена, рассказала Мамлакат, что накануне казни фашисты привезли Юлиуса сюда, на это его любимое место. «Посмотри, как прекрасна жизнь. Разве не жалко умирать? Отрекись…»

Долго сидела Мамлакат в старом кафе на Златой улочке… в гостях у Фучика.

Многие считают Мамлакат Акбердыевну Нахангову своим другом, доброй знакомой. Судьба подарила ей не одну встречу, память о которой живет десятилетиями: Калинин и Сталин, Папанин и Буденный, Немирович-Данченко и Нежданов, Коллонтай, Дарья Гармаш, Турсуной Ахунова, Гуля Королева, Петр Машеров, Нина Жвания, Натела Челебадзе…

Три года назад М. А. Нахангова, кандидат филологических наук, доцент Душанбинского педагогического института, выступала перед студентами и преподавателями Гарвардского университета в США.

Мамлакат говорила о Таджикистане, рассказывала о советских студентах. Еще войдя в зал, она заметила портреты Поля Робсона на стенах, стенды, посвященные его жизни. Заканчивая выступление, бросила в аудиторию вопрос:

— Любите Поля Робсона?

— А разве можно его не любить? — зашумели слушатели, в основном латиноамериканцы и негры, они насторожились и сразу умерили свои симпатии к Мамлакат.

— Я-то знаю это хорошо: его не любить нельзя, — засмеялась она, успокаивая, — знакома лично. Слушала на концерте.

Что тут поднялось! Оказалось, что даже из профессуры никто не видел Поля в жизни. Даже те, кто называл себя его друзьями, помогали певцу бороться за свободу, за права негров.

Мамлакат рассказала, как в ноябре 1945 года на I Лондонской антифашистской конференции молодежи мира, на которой она вместе с Николаем Михайловым, Ниной Жвания, Петром Машеровым и другими представляла советскую молодежь, их приветствовал Поль Робсон. В перерыве он подошел к советской делегации и, разговаривая, взял руки Мамлакат, с шутливым удивлением стал разглядывать их, а потом серьезно сказал: «Неужели эти маленькие ручки могли так много сделать!» — и поцеловал их (через много лет при первом личном знакомстве этот жест и слова повторит Алексей Стаханов).

— Качать Мамлакат! — к ней тянулись люди, ее подняли в воздух, куда-то понесли. Лишь в машине от сопровождающего негра-профессора узнала: едут в Вашингтон — культурный центр Поля Робсона, там сегодня собрались друзья.

— Вы расскажете о нем.

В большом зале действительно было много народа, сидели даже на полу, в проходах. Шла программа, посвященная 80-летию певца, в которой участвовали и советские гости — члены общества по культурным связям СССР — США, с которыми Мамлакат прилетела из Москвы.

Профессор шагнул на сцену и громовым голосом объявил:

— Этот человек видел Поля Робсона.

И вновь — шум, удивленные крики, и вновь Мамлакат — на трибуне: выступление-экспромт. Она говорит о том, как любил Поль Робсон советский народ, как посвящал ему песни, как песни Поля помогали в жестокой войне.

Как раз в эти дни американцы смотрели серии «Этой неизвестной войны», активно обсуждали виденное, постигали пережитое советскими людьми, и все присутствующие прекрасно поняли Мамлакат. Тем более, говорила она прямо в зал, без переводчика, на чистейшем английском языке: ведь этот язык — ее специальность.

Да, хлопковое поле не стало судьбой Мамлакат. Но в этом нет ее вины. Когда ребятишки страны распевали песню «Мамлакат-пионерка идет, а вокруг рукоплещет народ», когда она продолжала в месяцы уборки собирать по 100, 150 и даже 300 килограммов хлопка в день, подкралось несчастье. Заболели глаза.

Еще не знали окончательного диагноза, и председатель Совета Министров республики М. Курбанов в шутку говаривал: «Для Мамлакат одной построим текстильный комбинат», а судьба ее была предрешена.

Не одну и не две, а целых восемь операций сделали лучшие врачи в Кремлевской больнице. Приговор был суров: хочет видеть — должна навсегда расстаться с хлопком.

Рушились мечты, казалось, теряется смысл жизни — и это в ранней юности.

Едва оправившись, Мамлакат мужественно ищет выход. Она поступает в подготовительную группу Московского текстильного института. Заканчивает успешно и — новый приговор врачей: не сможет учиться в этом вузе, не сможет чертить, разбирать схемы, — и — девятая операция.

Жена пограничника, начальника погранзаставы, она не имеет права раскисать. Вновь готовится в вуз и поступает в Военный институт на факультет иностранных языков.

Война бурей пронеслась не через одну судьбу, топча, разбивая и руша…

Нахангова закончила факультет иностранных языков лишь в 1952 году в Душанбинском пединституте. С тех пор 30 лет преподает она в этом вузе, возглавляла кафедру. Сколько студентов могут сегодня сказать: «Учились у самой Мамлакат»? Сотни? И лишь двое — Роксана и Алишер — имеют право назвать ее мамой. Есть и внуки у Мамлакат Акбердыевны. Прошлым летом с девятилетним Мехрдодом гостила у своей закадычной подруги — Нателы Челебадзе, той самой легендарной пионерки послевоенных лет, что за рекордный сбор чая — одной тонны за сезон — была удостоена звания Героя Социалистического Труда. Она по-прежнему живет в Аджарии, теперь директор чайной фабрики.

Нахангова много путешествует, часто выступает, как член республиканского комитета по зарубежным связям нередко бывает за рубежом.

В Соединенных Штатах Америки состоялась еще одна интересная встреча. Нахангову пригласил в гости Филипп Смит — 92-летний фермер из штата Пенсильвания.

Оказалось, что он из тех самых братьев Смит, которые в 20-е годы привезли в Советскую Россию тракторы-фордзоны — подарок американских фермеров, сочувствующих революции.

Братья оставались в России до конца 30-х годов, тогда и видели Мамлакат, читали о ней в газетах.

В гости к Филиппу Смиту посмотреть на «ту самую девочку из России» приходили все новые и новые люди. Мистер Смит каждому пояснял, что это действительно та Мамлакат из его почти полувекового российского далека.

— Никогда не думала, — вспоминает Нахангова, — что в Америке у нас столько друзей. Честные, простые американцы с большим уважением и симпатией относятся к Советскому Союзу.

…С Шукурджаном Зухуровым, заместителем заведующего отделом рабочей и сельской молодежи ЦК ЛКСМТ, едем в колхоз, где так ярко началась жизнь Мамлакат. Собственно, нет теперь колхоза имени Лахути — уже давно вошел он в состав большого хозяйства-миллионера в Ленинском районе. И нет уже поля, на которое в отчаянной решимости вышла десятилетняя девочка, — на этом месте теперь взлетная полоса Душанбинского аэродрома. Нет нужды. Нет неграмотности. Нет классовой борьбы. А есть память. И еще — живет ее имя.

Въезжаем в зеленый, нарядный кишлак, петляем среди добротных, побеленных домиков с большими дворами и гаражом почти при каждом доме.

Проезжаем мимо правления, диаграммы и плакаты у входа в которое рассказывают об успехах колхоза имени Ленина, первого среди хозяйств района, и выбираемся наконец на поле.

Босоногие и любопытные кишлачные мальчишки со всех сторон облепили остановившуюся «Волгу».

— Вам кого?

— Мамлакат, — неуверенно говорю я.

— А какую? — немедленно выстреливает вопрос. — Из бригады Мирова? Саидову или Хабибову?

Не понять им, что другую Мамлакат, черноглазую и белозубую девчушку с косичками, героиню из своего детства, мысленно ищу я за незнакомым дувалом.

— Саидову, — называю наугад. И бывает же такое везение: оказывается, что Мамлакат Саидова родилась в год, когда слава пришла к ее землячке, в год, когда та первой в Таджикистане получила орден Ленина. И родители назвали новорожденную в ее честь, раз уж так прославила их колхоз и республику.

Назвали. И не ошиблись, достойной преемницей трудовой славы Наханговой стала их дочь.

— О ней в газете писали, — сообщили мальчишки, ни на шаг не отставая от нас.

Мамлакат Саидова в страду собирает вручную 140—150 килограммов хлопка в день, в нехлопковые месяцы выращивает и сдает государству по 160—170 килограммов кокона. А что значит вырастить его, да еще в таком астрономическом по отношению к весу одного кокона количестве? Малое дитя не требует стольких забот; по нескольку раз в ночь встает к шелкопряду хозяйка — подложить свежий лист тутовника, проверить температуру и влажность в помещении, проветрить его, собрать грязь. Ни на шаг — из дома. Целые недели жизнь — строго по часам.

Имеет Мамлакат награды за труд, ордена «Материнская слава» и «Медали материнства».

Когда вся семья Раджаба и Мамлакат собирается вместе, «Жигулей» не хватает. Если ехать куда, нужны две-три машины.

Хорошо, в большом достатке живет семья, как и все в колхозе имени Ленина. Хозяйство это знают даже в Верховном Совете страны: Косим Нуров, механизатор, представляет колхоз и всю республику в советском парламенте.

Почти тысячу гектаров занимает хлопок. Урожаи здесь получают высокие: в добрые годы до 40 центнеров с гектара. Вручную убирают — четверть. Много механизмов, сельхозмашин в колхозе, даже неловко спрашивать, сколько. Да и дома каждая третья-вторая семья ездит на «Жигулях» или «Москвиче». Теперь это не вызывает удивления. А тогда…

Первый грузовик колхоза имени Лахути имел громкую историю и прибыл сюда, минуя разнарядки и планы. В 1935 году, когда в Москве на слет собрались передовые колхозники-хлопкоробы среднеазиатских республик, московские автомобилестроители решили сделать Мамлакат Наханговой подарок: они прикатили в гостиницу, где жили делегаты, трехколесный велосипед и детскую педальную машину. Мамлакат обиделась: работает лучше взрослых и вдруг — детские игрушки — и попросила настоящий грузовик для колхоза.

Уж и не знаю, как выкрутились зиловцы: может, сверхплановый собрали, только просьбу девочки выполнили, прибыла в колхоз первая трехтонка. А на педальной машине Мамлакат еще три года ездила по улицам Душанбе, где училась в интернате вместе с Шахиром Камбаровым и другими ребятами из кишлака.

Шахир Камбарович и рассказал эту историю. К нему на центральную усадьбу колхоза сходятся все телефонные линии, и он круглосуточно на посту, хоть и инвалидность имеет. Поведал и о клубе, который построили тогда в кишлаке на те 50 тысяч рублей, что подарил колхоз на новую кибитку семье Мамлакат за ее труд. «Будет клуб»! — так тогда решила девочка.

— Он и сейчас цел. Только теперь — в черте города. Это в районе 3-й автобазы.

…Мы сидели с Мамлакат Акбердыевной в душанбинской гостинице, проходил час за часом, а мы все пили зеленый чай и говорили, говорили, будто встретились после большой разлуки. Вспоминали события, называли имена, переживали, радовались, смеялись. А с фотографии из старого журнала улыбалась нам девочка в тюбетейке чуть-чуть набекрень, что пришла на эту встречу из нашего детства.

Душанбе, 1982 г.

Мамлакат было 11 лет, когда она стала первой в стране пионеркой — кавалером ордена Ленина.

Пионеры-орденоносцы. Мамлакат Нахангова и Барасби Хамгоков во Всесоюзном пионерском лагере Артек. 1939 г.

И снова Артек. Встреча через 43 года.

Такой вошла в историю страны пионерка Мамлакат.