Красная полосочка была заполнена едва на одну двадцатую. Ноги уже не болели, барон их просто не чувствовал.
— Княжна… Прекрасная Данунашка, владетельница сердца моего… Этот — мой последний подвиг… — крестоносец закашлялся и попытался облизнуть пересохшие губы. — Подвиг… Я посвящаю вам. Будьте счастливы и благословенны… Представ перед престолом Всевышнего… Я попрошу… Попрошу… Даровать вам сил и удачи… Я верю… Я знаю… Вы вернетесь на родину. И вернете себе родину…
В этот момент из-за пережитой боли и накатившей слабости он совершенно не помнил, что у него все еще есть в запасе одна жизнь. И вполне серьёзно готовился к переходу в мир иной. К чести Константина, нужно заметить, в словах его не было лицемерия. Он и правда хотел просить Создателя принять личное участие в судьбе прекрасной пани. Все ведь знают, выполнит Господь одно желание любого верного воина своего, павшего во славу креста. А счастье Данунашки сейчас казалось рыцарю самой важной вещью на свете.
Девушка рухнула перед рыцарем на колени и, ласково поцеловав в лоб, потянулась ручками к ушам Полбу.
В этот момент уже чуть скрипящий и вяло шевелящийся лесовик наконец издох под очередным ударом бердыша какого-то дружинника.
Ту-ду-ду-ду-у-у-у-у-у!!!
Тройка и семерка.
Ту-ду-ду-ду-у-у-у-у-у!!!
Тройка и восьмерка.
Время для Константина на мгновение остановилось, он почувствовал небывалую легкость, счастье и ноги. Все полосочки заполнились до отказа, а тело вновь стало послушным. Полбу улыбнулся, и, притянув к себе княжну, страстно поцеловал.
Та сначала не поняла произошедшей с бароном перемены и попыталась вырваться, дабы продолжить оказывать рыцарю первую помощь путем растирания ушей. Но, почувствовав мощь и настойчивость мужских объятий, растаяв, поплыла по волнам блаженства. Этот, второй с момента их встречи, поцелуй, и вообще второй поцелуй за всю ее жизнь, был настолько долог и сладок, что, когда они оторвались друг от друга, казалось, минула вечность.
Дружинники уже отерли трудовой пот и, выжав бороды, смущенно гыгыкая, во все глаза глядели на милующуюся парочку. Степан, закатав штанины, рассматривал черно-лиловые синяки, оставленные ему на память лесовиком. Пажопье сокрушался по поводу испорченной рыбы и ходил кругами около перевернутого и раскромсанного пня, не переставая сквернословить. Колобок, катаясь вокруг парочки, приводил растрепавшиеся волосы княжны в порядок.
А они все смотрели и смотрели друг на друга. Именно в эту самую минуту Константин в первый раз за всю свою насыщенную событиями жизнь понял, что такое ЛЮБОВЬ.
Княжна осознала: она не сможет жить, если с этим человеком случится что-то плохое. Из обычного, пусть и благородного, но просто встретившегося на ее нелегком пути рыцаря, барон превратился в средоточие Данунашкиных надежд и чаяний. И она готова была отречься от княжества, от титула, от мести, лишь бы оградить этого такого сильного и такого нежного мужчину от грозящих им обоим опасностей и боли. Но в то же время она понимала… Понимала, что, если она не вернет себе статус персонажа, членство в клубе и прилагающийся к ним желтый ник, у них нет, и не может быть будущего. Любой игрок будет считать своим долгом уничтожить ивентового босса. А ее… любимый… да-да! Любимый! Любимый непременно встанет на пути убийц. Пусть их будет хоть огромная армия! Но что он сможет сделать один, один против целого рейда?
Внезапно Пендаль взвыл дурным голосом и бросился к изрубленному в щепу лесовику. Неизвестно откуда появился короткий, но с виду очень острый нож, и корзинщик стал что-то вырезать из перевернутого пенька, тихонько подвывая и кусая губы.
Он бросал это что-то прямо на истоптанную землю и все продолжал и продолжал неистово работать. Какие-то пруты, полоски коры, обрубки корней… Кучка в результате набралась изрядная. В конце он прямо из центра пня вынул полутораметровую жердину, оканчивающуюся зубастым шаром, бывшим некогда ртом лесовика. Пендаль так нежно прижимал жердину к груди, что казалось — корзинщик тоже нашел свою любовь.
Константин решил не обращать внимания на причуды слуги, пусть его… Наверное, снова — пресловутый лут, требующий церковного очищения. Он, наконец, смог отвести взгляд от любимой и сурово посмотрел на десятника.
— Вы храбро бились, рыцарь Гривны. И когда вы поправитесь, я сочту за честь скрестить… Преломить с вами копье!
— Чо? Ты опять? — тут до Степана дошло, что барон обратился к нему на вы. — Гххм… Вы. Чо, делать нечего, да? Тут столько нечисти кругом бродит, что держись. А ты… А вы… Нужно на погост скорее ворочаться… А ты… Вы. Крепкий. Мне бы и пары ударов этими корнями хватило. Он меня только схватил, и то ноги, как не мои, теперича… Эй, други… Подсобите на лошадь сесть. Встать не могу…
Константин, будучи рыцарем умным, тут же сопоставил вложенные в стойкость очки и количество полученных от лесовика ударов. «Было бы больше, не так бы было больно», — подумал он. И недрогнувшей рукой, вернее, не мигнувшим взглядом, добавил все свободные… Ну, куда бы вы думали? Конечно, в стойкость, угадали, ага.
И прямо почувствовал, как внутри забурлила мощь.
Пендаль, как ошпаренный, носился по округе и собирал отрубленные ранее корневища. Скидывал все эти сокровища в порядочно раздувшийся узелок из шкуры Лихомана. Узел был уже настолько велик, что унести его Пажопье в одиночку стало определенно не по силам.
Видя, что дружинники уже направили коней в сторону дороги, а за ними отправился и Константин, держащий под руку даму корзинщик засуетился.
— Господин барон! Прошу вас, помогите… Смотрите, какая прелесть! — Он потряс зубатой жердиной. — Это ведь ингр под эпик! И корни… И кора! И прутья! Тиносоктовые!!! Это же — высший грейд!!! Из этого… Да из этого… У-у-ух! Лесовик-то 255-ым был! Очень, очень сильный, матерый! Ва-аша-а-а ми-и-ило-о-ость… Я крафт на нем до 300-го подниму! Нельзя оставлять, никак нельзя!
— Ничего не понял, — сказал Полбу. — Выражайся яснее, бестолочь!
— Ва-а-аша-а-а ми-и-ило-о-ость… — только и мог скулить корзинщик, прижимая к груди дрын и одновременно пытаясь подлезть под узел с него самого размером.
— Да что с тобой будешь делать-то… Ну уж точно я это все не понесу, мне нужно на чеку быть, вдруг враги? А с нами — прекрасная Данунашка.
— Гмы-гмы? — спросил снова сидящий на плече княжны колобок. Выплюнул копну княжьих волос, рассыпавшихся огненно-рыжим водопадом, и повторил. — Ми-ми?
— А ты можешь? — Пендаль аж подпрыгнул. — Пожалуйста, пожалуйста! Помоги!
— Ми-ми-ми! Ми!
— Хорошо-хорошо! Шкуру сам понесу! И шест! Ты только кору, корни и щепу. А я… Я тебе… Во! Лапти сплету!!! Загляденье, а не лапти! Моднючие! Со статами и плюсами!!!
— Ми-ми…
— Ну, это сейчас нет, но ведь вырастут? И будешь топать! Ваша милость, господин барон, дозвольте! Мы быстро! Сейчас на… на него половину перегрузим и нагоним дружину!!! Мы мигом!
Полбу вздохнул и махнул рукой, мол, что с тобой, дураком, всякий мусор подбирающим, разговаривать…
И тут случилось странное. Впрочем, странного в этом мире Полбу насмотрелся предостаточно. Но это было странное-странное.
Колобок открыл ротик, и Пендаль стал запихивать в него свой драгоценный лут. Колобок таращился круглыми глазенками, его, казалось, и самого удивляла собственная вместительность и грузоподъемность. В общем-то, небольшой колобок поглотил все косточки, щепочки и обрывочки, собранные домовитым Пажопье. И даже чуточку не потолстел. Затем лихо вскочил на плечи пани Рошек и упаковал в себе ее волосы.
Довольный корзинщик поклонился барону и сказал, что вот теперь полностью счастлив и готов идти за хозяином хоть на край света, хоть за край.
И они пошли. Впрочем, не на край света, а всего лишь к дороге, ведущей к погосту.