Темная заплесневелая комната, затянутая паутиной, под ногами хрустят мертвые насекомые, зловонье и мерзкие, пробирающие до печёнок скрипы… В углу — прикрытая склизкой мешковиной куча.

Константин раскидал тряпки. Да. Бесспорно. Это они. Волосы гордой полячки. Немного поблекшие и слегка поредевшие, но, несомненно, они.

— Ми-и-и… Дануна-а-ашка-а-а… Хоро-о-о-ошая…

Фофан ласково погладил волосы и вопросительно посмотрел на командира.

— Да. Загружай, — кивнул тот. — Только не прячь далеко. И будь готов к контролю. Может быть придется вступить в бой, а я не хочу, чтобы она пострадала…

— Ми-ми.

— Ваша милость, а можно мы здесь немного задержимся?

— Зачем?

— Паутину собрать. Очень уж она хороша.

— Зачем тебе эта гадость?

— Ну… Сплету чего-нибудь. Одежку может какую.

— Разве из паутины можно вещи делать?

— Я слышал, есть такая страна Кхитай. Там все поголовно в одежде из паутины ходят. Шелк называется.

— Шелк? Да, о шелке знаю… Если шелк одеть, вши убегают, наверное, пауков боятся. Ладно, собирай. А то уже загрызли, паразиты мелкие. Только быстро.

Паутины было много, но опытный в мародерке Пендаль справился в два счета. Кроме того, ему помогали Токик с Фофаном. Сам Константин до сбора паучьих слюней не опустился, лишь изредка подбадривал коллектив вопросами «Ну, долго вы еще?» и воспитательными щелбанами.

— Все, — довольный Пажопье оглядел почти чистую комнатку. Он даже бережно свернул и хозяйственно припрятал вонючий кусок мешковины. Теперь с интересом разглядывал раздавленные трупики пауков, видимо прикидывая, кому и почем их можно загнать.

«Ему дай волю, он и штукатурку со стен соскребет», — покачал головой Полбу.

— Я чувствую, знаю, где сейчас прекрасная Данунашка, — сказал барон вслух. — У меня такое… ммм… сердечко с молнией перед глазами маячит… Ну, эта… Как ее там… Спиртограмма. Вы на всякий случай все за меня держитесь.

— Ваша милость, а может не стоит вот так… Сразу? Может сначала отдохнем, покушаем…

— Нет. Держитесь, я сказал. Ну… Аве Мария!!!

Лесная полянка освещена лишь неярким светом звезд. Луны нет — ночь новолуния… Именно этой ночью, в полночь, должен произойти итоговый Ритуал Осквернения и существо, живущее в теле прекрасной княжны, окончательно укрепит свои позиции. Изменения станут необратимы, по крайней мере до тех пор, пока живо тело.

Хозяин Тлена обещал наделить еще большей властью, еще большей силой. Уже сейчас существо ощущало небывалый подъем. И чувствовало себя тем лучше и тем увереннее, чем больше делало пакостей. Проклятья, сглазы, темное колдовство — вот ее стезя. Парочка убитых крестьянок не принесла удовлетворения. Не-е-ет… Людишки должны жить. Мучиться. Проклинать и ненавидеть. Питая своей бессильной слепой ненавистью существо. Больше проклятий! Больше зла! Раздора! Несчастий и страданий!

Существо не успевало набрать максимально возможное количество единиц ненависти, но это было неважно… Просто резервные емкости у этого тела поистине гигантские. Для свершения ритуала уже полученного хватит с лихвой, что, на данный момент, главное. Но это вовсе не значит, что можно остановиться на достигнутом и почивать на лаврах. До полуночи еще есть время. Вполне достаточно времени для… Ага… Вот.

Землянка с ветхой дверкой и выбитым окошком. У землянки, на бревнышке сидит небритый худосочный дед и, что-то бубня под нос, курит козью ножку. На чурбачке неподалеку примостилась пухленькая бабка, прихлёбывавшая что-то из огромной глиняной кружки.

Жаль, власть существа пока что распространяется только на существ женского пола. Нет, конечно, физически существо очень сильно, и у него есть несколько крайне мощных, но краткосрочных проклятий, однако… Очки ненависти оно получает только от женщин. Уже проверено. И даже если женщина носит мужское имя, долгосрочные заклинания работают кое-как, а то и вовсе не действуют.

Но эта условность временная, силы существа растут с каждым часом. А когда свершится Ритуал — вообще удесятерятся. И исчезнет, наконец, тот маленький, свербящий и постоянно мешающий золотистый комочек, оскверняющий изысканную черноту злой сущности.

— Ой, гляди штарый, штранница! Куда же она бедная ночью, да по темному лесу…

— А ей вфе равно. Фмотри — повяфка.

— Ох, ты ж батюшки-и-и-и… Шлепенькая… Пойду, вштречу. Накормить треба.

— Ага, репы мно-о-о-ого ефе… Ефли б ты колобка не упуфтила…

— Я?

— Ты.

— А ты забыл, што нам батюшка шказал? Это еще, хорошо, што колобок от нас ушел… Взяли бы грех на душу!

— Э-эх…

Тем временем странница в монашеской одежде, уверенно и совершенно не спотыкаясь, будто и не было непроницаемо-черной повязки на глазах, подошла прямо к землянке.

— Хорошей вам ночи, добрые люди.

— И тебе, мать… Дочька… Внучка… Ой, совфем молоденькая.

— Няшка? Ты што ли? Вернулась, внученька!!!

— Ой, а фто же с глазоньками приключилофь?

И бабка, вскочив, полезла обниматься.

Существо удивилось. Направленный на него всплеск положительных эмоций доставлял практически физические страдания. И существо, вскрикнув, резво отпрыгнуло.

— Няфка! Неуфто? Ты фто?!! Это же мы! Бабуля с дедулей…

Существо трясло головой, пытаясь прийти в себя, когда из кустов, с треском и шумом вывалились два человека. Вернее, один человек, а второй… На первый взгляд человек, а вот если присмотрится…

Бледная, практически молочно-белая кожа. Алые, будто окровавленные губы. И странная прическа, очень походящая на пук перьев.

— Не говорите с ней! — заорал еще издали бледный. — И в глаза не смотрите!!! Это не ваша внучка!

— Чаво? — спросил дед. — Хто это?

— Ой, Гошподи! Упырь! Упырь енто, мертвец ходящий, я жнаю, мне Шунька о таких бледных рашкаживала! Внучка, шкорее в дом! Он не шможет войти, коли не приглошить его! Дед! Шкорее! Да брошь ты швою цыгарку!!!

— Стойте! — орал бегущий к ним потенциальный упырь. — Стойте! Не трогайте ее! Не смотрите!

Его спутник бежал молча, только громко сопел и топал огромными сапожищами. В руках у него был огромный колун и факел. Колун произвел на деда сильное впечатление, он враз вспомнил, что совсем недавно видел почти такой же у одного нелюдя, крошившего почем зря беспомощных зайцев. Правда зайцы почему-то были синие (не бухие, а именно синие), и дед списал то событие на иногда случающиеся у него странные видения.

Обычно дед был тихим и никого кроме своей бабки, когда особенно достанет, не гонял. Но сейчас опасность угрожала его внучке, кровиночке, единственной надежде и наследнице… Ну как наследнице. В наследство от деда оставались только долги.

Он подхватил валяющийся рядом дрын и на крейсерской скорости полкилометра в час устремился навстречу страшным пришельцам.

— Зафыбу-у-у! — взвыл дед страшным голосом. — Уходитя! Бабка, внучка, фкорее пряфтесь!

— Не могу! Шмотри, они Няшку ишпугали, плохо ей! Ох, ты, боженьки мои, вштавай, вштавай внученька…

Существо корчилось и извивалось на земле. Аура любви и нежности, окружающая стариков, лишала ее последних сил.

— Дед, окстись! Мы на твоей стороне! Это не твоя внучка!

— Уходите! Я вас не жвал! Уходите! Батюшке Фтаврофию пожалуюфь — не пощадит!

— Дед!

Удар дрыном — и тот, что несет топор, останавливается. Трясет ушибленной головой. Дебильно улыбается. Дрын, следуя законам жанра, ломается, и в руках старика остается лишь жалкий коротенький кусочек.

— Не упал, — сказал здоровый скалясь. И замахнулся топором на деда.

— Стой! Отставить! — бледный прыгнул и всем телом повис на руке с колуном. — Идиот! Страже сдам! Уволю к чертям! Без ужина останешься!

Последняя угроза явно подействовала.

Детина опустил топор и недоуменно посмотрел на бледного. Пробасил:

— Почему-у-у? А че он… Он ведь первый на-а-а-ача-а-ал…

— Так, — сказал маленький… Ну, не маленький, нормального роста пришелец. Просто на фоне спутника кажущийся подростком. Хотя и широкоплечим, отлично сложенным. — Всем стоять. Слушать только атамана. То есть меня.

Разбойники, понял дед. Атаман и ватажник. А почему всего двое-то? Ну, разбойники — это не очень страшно, брать у него, кроме репы, нечего, а бедных за просто так лихие люди обижают редко. Наоборот, то монетку кинут, а то едой поделятся.

Разоруженный старик приложил ладонь к уху и кивнул, показывая, что да, слушает. А куда деваться? У амбала топор, а у этого, второго — на поясе две булавы шипастых болтаются. Но не снимает он их, да и не желает старику зла, иначе не удержал бы своего ватажника.

О! А может атаман его к себе, в ватагу возьмет? А чего? Дед он еще крепкий, песок сыплется в умеренных количествах, да и собственный дрын есть… ну, был.

— Это, — альбатрос (дед, наконец, вспомнил слово, обозначающее совершенно белых людей) ткнул пальцем в бьющуюся в судорогах девушку. — Не. Твоя. Внучка.

— А ты, альбатрош, откель знаеш? И шам-то, кто такой будешь?

— Почему альбатрос?

— Дык ведь, белый.

— Аа-а-а… Альбинос.

— Не-е-е… Альбинош — это птица такая. Во-о-о-от ш таким вот ношом. Но ты меня не путай!

— Для простоты скажу так. Это — ведьма. Злая ведьма. Она вашей внучкой прикинулась, вот вы и перепутали. А я — инквизитор. На ведьм охочусь.

— Инквизитор — это имя?

— Нет, специализация.

— Аа-а-а… Хвамилия жначит.

— Ну, пусть так. В общем, дед. От имени Всемировой Инквизиторской Службы выношу тебе поощрение!

— Шлужу! — дед попытался вытянуться во фрунт, по дороге вспоминая, а чему же именно он служит и как отдавать честь. Не вспомнил и ограничился пионерским салютом.

Сомнения, посеянные инквизитором в душе старика, притупили терзающую существо боль. Оно смогло приподнять голову и обратить лицо к старухе.

— Бабуля… Скажи мне… Чего ты хочешь?

— Корыто, — не задумываясь брякнула та.

— Чего? — существо удивилось. В списке ее проклятий не было ни одного, включающего в себя такую тривиальную вещь, как корыто.

— Корыто хочу, новое… Фтарое-то дед мой ефе давно, по вефне, пропил. И ефе приговаривал…

— Может ты хочешь молодости? Здоровья? Богатства? Стать дворянкой, княжною али владычицей морскою? Проси. Проси, и все сделаю. Все у тебя будет!

— Внучка, ты чаго, фовфем в этом фвоем городе двинулафь? Какой царицей? Корыта, говорю, и то нету в хозяйфтве!

— Не говори с нею! — снова заорал бледный. — И не смотри в лицо!

Обеспокоенный старик тоже замахал руками и, ковыляя к своей старухе, заголосил:

— Бабка! Бабка, туды тябя в кочерышку, отойди от девки! Проверить надобно, наша ли???

— Чаго?

— Она точно наша Няша?

Старуха пристально вгляделась в лицо странницы. Достала маленькие треснутые очки, водрузила на нос. Присмотрелась снова. Отпрянула.

— За мной! — бросил бледнокожий амбалу и на ходу снимая палицы бросился к существу.

— ТЫ НЕ НЯФА!!! И зуба нет фолотого, и шрамика у нижней губки. Кто ты, дивчина?

Сияющий поток позитива и любви иссяк. Существо почувствовало, как его снова наполняет блаженная, обволакивающая, липкая тьма. Оно улыбнулось и сделало последнюю попытку.

— Скажи мне, чего ты хочешь?

— Увидеть внучку… — пролепетала бабка обмякнув.

— Хорошо… — странница плотоядно улыбнулась. — Теперь, назови мне свое имя и будет по-твоему.

— Имя… Имя… Дед, а дед? А ты мое имя не помниф флучаем?

Дед остановился, почесал седую голову.

— Ну дык, как не помнить… Яшное дело, помню. Бабка. Или Штаруха… Когда ошобо доштанешь — Яжва кишечная!

— НЕ ГОВОРИТЕ С НЕЙ!!! — инквизитор уже почти добежал, на ходу замахиваясь булавами.

— Тьфу ты! — существо с досадой сплюнуло. Ну что тут скажешь! Не везет так не везет! Впредь для проклятий нужно кандидаток, не страдающих маразмом подбирать. А ведь почти уже… Но без имени, настоящего имени, данного при крещении, проклятье уйдет в никуда.

Биться? Существо на глаз оценило несущегося на нее альбиноса. Нет. Пока нет. Вот после Ритуала оно само его найдет и разотрет в кровавую пыль. А сейчас…

С силой толкнув растерянную старуху навстречу инквизитору, существо метнулось в темноту.

Вернее, попыталось метнуться, но врезалось в широкую грудь выросшего будто из-под земли улыбающегося щербатым ртом амбала.

— Давай дружить? — предложил тот и сграбастал хрупкое девичье тело огромными ручищами.

— А давай! — крикнуло ему в лицо существо.

Сорвало с глаз повязку и завизжало:

— Ра-а-а-а-азложе-е-е-ен-н-н-нь!

Огромные черные пауки выпрыгнули из ее глаз и впились в лицо здоровяка. Тот взвыл, разжал руки, попытался стряхнуть ядовитых тварей. Существо извернулось и кувырком откатилось от беснующегося полуослепшего великана.

— Вот, чер-р-рт! — выкрикнул альбинос, когда одна из его булав свистнула над головой уклонившегося существа. Оно не поверило своим ушам. Его враг призывает в помощь Нечистого? Так может он и не враг? Может — союзник?

Повелитель Тлена и Повелитель Зла — не то чтобы друзья, но уж точно не враги. И почему тогда…

Магический разряд ударил существо в грудь. Чем это он? Тьмой? Хорошо, что от тьмы у существа почти стопроцентная защита. Однако, если противник маг, это резко меняет ситуацию. Существо вскочило и резво развернулось, принимая бой.

— Кто ты??? — прошипело оно. — Что тебе нужно? Ты знаешь кому я…

Тот не стал отвечать, а невежливо тыкнул в существо пальцем.

Соскочившая с пальца искра пропищала над ухом существа и унеслась в ночь.

Существо решило, что игры кончились и, разведя руки, набросило на окружающее пространство Ядовитую Сеть. Инквизитор успел вскинуть руки и закрутил булавами, так что получился гудящий сталью зонтик. Сеть на бледного не прошла. Но скулящий и дергающийся, опухший от паучьего яда здоровяк затих. Или смерть или болевой шок. Так или иначе — минус один противник, что уже радует.

Стукнув одной булавой о другую, инквизитор окутался яркими всполохами и попытался войти в контактный бой. Существо уклонилось и плюнуло. Из земли полезли острые, сантиметров тридцати, шипы, в клочья разрывая лапти (ага, инквизитор носил лапти), нападающего.

Бледный тоненько взвизгнул и попытался вырваться из колючего круга. Череда плевков сопровождала его скачки, и каждый раз, приземляясь, он все больше и больше ранил ноги. Ранил-то ноги, но руками схватился за голову (булавы повисли на специальных ремешках) и, видимо, самоизлечился.

Существу нужна была передышка, дабы перевести дух. Небольшая. Секунды две-три. Но именно этих секунд у него не было. Инквизитор стал тыкать пальцем в существо, строить ему фиги и показывать факи. Обидные жесты сопровождались непрерывающейся чередой магических атак. Атака тьмой, огнем, воздухом, менталом… И снова по кругу.

От большинства атак существо уворачилось, но некоторые достигали цели. Монашеская ряса дымилась, кожу покрыли синяки и царапины, тело болело. Существо сделало над собой усилие и приказало телу не болеть. Тело послушно перестало.

Наконец, инквизитор, видимо, выдохся. Кончилась его магия. Он, снова стукнув булавами и засветившись, бросился в ближний бой. Но в этот раз оно уже было готово.

Выставленные вперед руки раздвинули воздух, высвобождая место для Расщелины Гнили.

Инквизитор со всего маха влетел в Расщелину и застрял в ней. Гниль начала действовать, одежда бледнокожего расползалась, на теле возникали язвы и струпья. Он заорал от непереносимой боли.

— Ты не с теми связался, маленький жрец, — прошипело существо и подняло руку для последнего, завершающего удара.

За спиной существа раздался хлопок и стальные пальцы ухватили тоненькое запястье.

Существо пару раз дернулось и обернулось.

— Наконец, я нашел тебя… Любовь моя.

Силы покинули тело. Существо беспомощно билось в теле княжны, но мощный, во сто крат более сильный, чем стариковский, поток любви и нежности сковывал движения. Маленькое сверкающее нечто в самой глубине сущности радостно и возбужденно зашевелилось.

— Отпусти меня… — шепот существа был еле слышен. — Я не знаю тебя. И клянусь больше никогда не попадаться на твоем пути… Отпусти…

Константин смотрел в черные провалы пустых глазниц и плакал. Нет, плакал не от горя. От радости. Глаза… Что, глаза? В этом мире ноги отрастают за одну ночь! А глаза они намного меньше! Значит еще быстрее вырастут!

Но она! Княжна! Жива! ЖИВА! И пусть говорит, что не знает, не помнит его, это неважно. Он развеет злые чары, и они будут счастливы.

Существо сдерживалось из последних сил. Напирающее изнутри золотистое нечто выталкивало его из тела, аура Света и Любви лишала воли к сопротивлению.

— Я не уйду… Это тело теперь мое… Мне даровал его…

— Милая моя, хорошая. Одержимость — это плохо, очень плохо. Но с помощью Господа и Пресвятой девы мы избавим тебя от злого духа!

К смывающему сознание существа потоку Любви присоединился полноводный поток Веры. Существо удерживалось в теле княжны последним коготком… Еще чуть-чуть…

— Ми-ми… Хоро-о-оша-а-ая-я… — и Фофан протянул сверкающую гриву золотистых волос. Его умильная мордашка светилась нежностью и неподдельной радостью от встречи с горячо любимой подругой.

Этот слабый ручеек принес именно ту соломинку, которая сломила хребет метафорического верблюда. Черный коготь, цепляющийся за сознание, сломался, и маленькое сверкающее нечто внутри Данунашки взорвалось сверхновой звездой.