Протекло почти семнадцать веков и Помпею опять вызвали к жизни из ее мертвого сна. При раскопках нашли все уцелевшее от разрушения в том виде, как застало несчастие. Залитые лавой, засыпанные пеплом, освобожденный, от векового слоя земли стены сохранились, как будто недавно выстроенные; мозаика полов не потеряла живости красок. Начатое постройкой здание на форуме, с недоконченными колоннами, так и найдено, как будто рабочие только что ушли оттуда. В садах сохранились треножники перед домашними жертвенниками, в столовых — остатки кушаний, в спальнях — принадлежности туалета и косметики, в приемных — различная мебель, утварь и лампы; и повсюду люди, застигнутые неожиданным бедствием среди своих обыденных занятий и не успевшие спастись, о чем свидетельствуют скелеты, найденные почти во всех домах.

Это ужасное бедствие, между прочим, стоило жизни любознательному натуралисту, известному Плинию Старшему, о чем сообщает его племянник, Плиний Младший, в письме к другу своему Тациту, знаменитому римскому историку. Таким образом, существует свидетельство очевидца, неоценимое для желающих познакомиться ближе с обстоятельствами этого страшного для Помпеи дня.

Плиний между прочим пишет:

«Дядя мой находился с флотом, которым он лично командовал, в Мизенском порте. 23-го августа, так около часа дня, моя мать обратила его внимание на то, что на небе появилось какое-то облако необыкновенной величины и формы. Дядя в то время только что закусил после ванны и занимался лежа; он тотчас потребовал башмаки и вышел на возвышение, с которого можно было хорошо наблюдать явление. Из какой именно горы выходило облако, издали нельзя было различить; что это было делом Везувия, узнали уже позднее. По форме облако более всего походило на дерево, именно на пинию, так как поднималось высоким прямым стволом, а наверху разделялось на множество расстилавшихся в ширину ветвей. Вначале, вероятно силой подземного толчка, его поднимало кверху, а по мере того, как ослабевала сила, выталкивавшая его из недр земли, дым начинал расползаться в ширину. Облако было местами белое, местами как бы грязное и в пятнах, так как вместе с дымом вылетали земля и камни. Дяде моему, как человеку ученому, это явление показалось серьезным и достойным более близкого наблюдения. Он велел снарядить легкое судно и предложил мне сопровождать его, но я ответил, что мне надо заниматься и я предпочитаю остаться, тем более, что имел работу для дяди же.

Только что он вышел из дома, как ему подали письмо из Ретино, в котором его умоляли, в виду близкой опасности, поспешить к ним на помощь; местечко Ретино в Кампании лежало у самого Везувия и спастись оттуда можно было только на кораблях. Дядя изменил, таким образом, свой план и то, что он предпринял сначала как ученый, он исполнил — как герой.

Он приказал всем военным судам двинуться под парусами и не только спас жителей Ретино, но и вдоль всего берега, который был очень густо населен, оказывал помощь, принимая на суда спасавшихся. Он спешил туда, откуда другие бежали, и плыл навстречу опасности, находясь при этом так близко, что мог наблюдать все подробности страшного явления, разыгравшегося перед его глазами.

Уже начинала попадать на корабли зола, и, чем ближе они подходили к берегу, тем гуще и гуще сыпались пепел, шлак и камни на палубы судов.

Новое сильное извержение сделало берег совершенно неприступным и на минуту дядя поколебался, не вернуться ли назад, как это советовал его штурман; но потом решил ехать к Помпонию, который жил в Стабии, т.-е. на противуположном берегу бухты.

Хотя Стабия была еще в безопасности, но Помпоний уже был, в виду ее, со всеми своими пожитками на берегу, выжидая, когда уляжется противный ветер, мешавший отъехать от берега. Когда дядя высадился, они встретились, обнялись и дядя его утешал и ободрял, а чтоб окончательно успокоить его, велел приготовить себе ванну, и, выкупавшись, весело, или по крайней мере с веселым и беззаботным видом (что пожалуй еще труднее), пообедал. Между тем, на Везувии во многих местах показались огни, а из кратера не переставали вырастать высокие огненные столбы. Чтоб рассеять опасения, дядя уверял всех, что это верно горят одинокие обывательские домики, жители которых бежали, оставив свои жилища в жертву огню. Потом дядя пошел отдохнуть и действительно крепко уснул, но, так как в переднюю комнату все более и более насыпалось золы и пемзы, то боясь, как бы он не очутился в безвыходном положении, его разбудили и он вышел из комнаты. Тут он пошел к Помпонию и другим собравшимся и они советовались между собой, как лучше им поступить и что безопаснее — оставаться ли в доме или выйти; колебания земли становились все чувствительнее, и казалось, что дома сошли со своих оснований и качались то в одну, то в другую сторону; на улице же все продолжался пепельный дождь, с которым сыпались и камни, а потому тоже было не совсем безопасно, но все же предпочли это последнее и большинство привязали себе на головы подушки в предохранении от ударов камней. Дядя старался приводить разные доказательства, объясняя причины опасности и безопасности, остальные же все только сообщали свои страхи и опасения. Наконец, порешили все пойти к морю посмотреть, можно ли уже пуститься в путь, но море все еще сильно бушевало. На берегу дядя лег на разостланном ковре и все просил холодной воды, которую и пил несколько раз. Вскоре однако приближающееся пламя и предшествовавший ему серный дым заставили всех остальных обратиться в бегство; дядя же, поддерживаемый двумя рабами, приподнялся, но тотчас же упал, вероятно задохнувшись от густого пара; у него от природы дыхательное горло было очень узко и он был подвержен горловым судорогам. Когда на третий день после этого его нашли там одетого и невредимого, то он имел скорее вид спящего, чем умершего».

В одном из последующих своих писем к Тациту, Плиний пишет:

«Я оставался с матерью в Мизенуме, за работой, ради которой и не поехал с дядей; приняв по обыкновению ванну, пообедал и заснул, хотя спал не много и неспокойно.

Ощущавшееся уже несколько дней землетрясение особенно не тревожило нас, как явление весьма частое в Кампании, но в ту ночь толчки были так сильны, что даже грозили не колебанием стен, а их падением; испуганная мать пришла ко мне в спальню, но я уже встал и хотел идти будить ее, если бы она спала. Мы сели во дворе, отделявшем дом от моря. Я не знаю, приписать ли это бесстрашию или моему легкомыслию — мне было всего 18 лет, но только я уселся, как будто все обстояло благополучно, и, приказав подать себе Тита Ливия, продолжал читать его и делать из него выписки.

Пришел один из друзей моего дяди и, увидя, что мы сидим так спокойно, принялся выговаривать матери моей за ее терпение, а мне за мою беспечность; но я продолжал читать. Хотя было уже часов шесть утра, но было темно; ближайшие к нам строения вдруг так сильно закачались, что опасность быть погребенными под развалинами стала вполне очевидной, и мы решили оставить город. Испуганные соседи, как стадо баранов, делающих то, что делают впереди, присоединились к нам и бежали тоже за город. Когда городские здания остались уже позади, мы остановились, чтоб перевести дух; при этом мы были свидетелями необычайных явлений: наши повозки не могли стоять спокойно и постоянно катились то в одну; то в другую сторону; даже подкладывая камни под колеса; мы не могли их удержать. Море от сильного колебания почвы так быстро приливало и отливало, что иногда казалось, будто оно исчезает совершенно, оставляя на суше всевозможных морских животных. На противоположном берегу громадное черное облако внезапно будто лопнуло с ужасным шумом, и масса огненных языков, как гигантские молнии, заняла все видимое впереди пространство. Тогда друг моего дяди стал настойчивее. «Если твой брат, а твои дядя, — говорил он матери и мне, — еще жив, то, конечно, ему желательно, чтобы и вы были спасены; если же он погиб, то наверно, умирая, хотел, чтобы вы его пережили; что же вы медлите и отдыхаете, когда надо бежать?» Мы ему возразили, что нам тяжело думать о собственном спасении, пока мы не уверены, что дядя в безопасности; тогда он оставил нас и пустился бежать.

Облако же опустилось на землю и покрыло море; вся Капреа была совершенно окутана им, а также и горы за нами. Мать принялась меня уговаривать бежать и спасаться: я — дескать — молод и легко могу уйти от беды, а она — стара, слаба и болезненна и будет мучиться мыслью, что из-за нее погибну и я. Я сказал, что без нее не пойду, взял ее за руку и повел с собою; она следовала неохотно, жалуясь, что только задерживает меня. Зола начала падать на нас, хотя еще в небольшом количестве; я оглянулся: густой пар поднимался и гнался за нами, как будто вслед за нами вылился откуда-то широкий поток горячей воды.

— Свернем немного в сторону, пока еще видно, — сказал я матери, — чтобы нас не затолкали, когда станет еще темнее и народ отовсюду пустится бежать.

Только что мы немного отошли, как сделалось совершенно темно, и притом не так, как это бывает в безлунную или пасмурную ночь, а так, как если в запертом кругом пространстве погасить огни. Тут ужь начался хаос: мужчины кричат, женщины плачут, дети пищат; кто зовет детей, кто родителей, там жена ищет мужа; тут жалуются на судьбу, в другом месте оплакивают близких. Многие призывали скорей смерть, чтобы спастись от угрожающей беды. Кто молитвенно воздымал руки к небе и призывал богов, а кто уверял, что никого там наверху нет и что это настала последняя вечная ночь на свете. Находились и такие, которые к настоящему ужасу прибавляли еще вымышленные страхи или сообщали правдоподобные, но небывалые новости. Временами делалось светлее, но от огня, а потом мрак становился еще чернее и пепельный дождь был так густ, что мы поминутно должны были вставать и отряхиваться, чтобы не быть совершенно засыпанными золой. Я бы мог похвалиться, что у меня не вырвалось ни стона, ни жалобы во время всех этих происшествий, если б не мысль, что весь свет со мной и я с ним погибаем, которая доставляла мне большое, хотя и печальное утешение. Наконец, мрак разошелся туманом и дымом, показался настоящий дневной свет, даже появилось солнце, хотя и неясное, как во время затмений. Все вокруг представилось взорам нашим в измененном виде и густо усыпанное пеплом, как снегом. Мы вернулись обратно, подкрепились, как могли, и провели беспокойную ночь между страхом и надеждой. Страх однако одержал верх, так как землетрясение все продолжалось и люди продолжали рисовать самыми яркими красками ужас положения, предсказывая неслыханные бедствия. Мы, однако, хотя и сознавали опасность, но, получив о ней уже понятие, не решались покинуть дом совсем, пока не получим какого либо известия о дяде».

В историческом сочинении Диона Кассия это достопримечательное извержение Везувия описано следующим образом: «Жителям городов Кампании представлялось, что какие-то гиганты в большом числе начали ходить взад и вперед по земле и по воздуху, то по горе, то у ее подошвы. Наступила засуха, почва трескалась и начались землетрясения в разных местах, после чего появились фонтаны горячей воды. Все это происходило с шумом, похожим на подземные удары грома или на страшный рев диких зверей; море бушевало, на небе грохотал гром, потом раздался страшный треск, точно все горы рушатся; и тогда начали вылетать сперва отдельные камни из недр Везувия, а затем масса огня и дыма, так что все потемнело кругом и самое солнце заволокло, как при затмении. День превратился в ночь и свет в тьму, и многие думали, что гиганты зашагали снова, потому что дым принимал напоминавшие людей формы, а в воздухе слышался точно отдаленный трубный звук. Некоторые считали, что это — конец света и весь мир погибнет в этом горящем хаосе. Поэтому все бежали: кто из домов в поле, кто — наоборот — спешил скрыться в домах; кто стремился к морю, кто бежал от моря, всякий, считая самое отдаленное от него место — самым безопасным. Зола покрывала землю и море, погубив при этом много людей и скота; ранее всех погибли все птицы и рыбы; зола эта засыпала города Геркуланум и Помпею, большая часть жителей которых были в то время в театре. Золы была такая масса, что она попала из Италии в Африку, Сирию и Египет; в Рим же она проникла в таком огромном количестве, что закрыла солнце и весь воздух был полон ею. И там некоторое время все были в страхе, не зная, что случилось, и, будучи не в состоянии даже представить себе, что делается, думали, что наступил конец, что все, вероятно, перемешается — солнце померкнет, а земля сольется с небом».

КОНЕЦЪ.