Глава I

Наступил январь – тот самый месяц, в котором король, согласно предсказанию Иоанна, явившегося будто бы под видом странника, должен был переселиться в лучший мир. Действительно, Эдуард быстрыми шагами приближался к могиле.

Лондон был сильно взволнован. Бесчисленное множество лодок сновало по реке перед дворцом, и остров Торней был переполнен боязливо шептавшимся народом. Новый Вестминстерский храм был освящен только за несколько дней перед тем, и этим как будто окончилась жизненная задача Эдуарда. Подобно египетским королям, он заживо выстроил себе могилу.

Внутри дворца волнение было еще сильнее, ожидание напряженнее. По коридорам, залам, переходам теснились таны с пасмурными, унылыми лицами. Их угнетала мысль не об умирающем короле, а о том – кто будет на его месте? Повсюду сделалось известным, что Вильгельм имеет притязания на саксонский престол, и всем поскорее хотелось узнать: осмелится ли Эдуард подтвердить свое прежнее обещание предсмертным словом? Мы уж видели, что престолонаследие зависело не от короля, но при исключительных обстоятельствах его последняя воля могла сильно повлиять на Витан: не было законных наследников, кроме слабого телом и душой мальчика. Эдуарда уважали за его благочестивую жизнь, как было не бояться беспристрастным людям, что его воля будет исполнена! Одни передавали, бледнея, друг другу мрачные предсказания насчет будущности Англии, носившиеся в народе. Другие же угрюмо молчали, но взгляды всех обращались на входивших в спальню короля или на выходивших из нее.

Перенесемся на восемь веков назад и пойдем невидимкой в так называемую разрисованную комнату Вестминстерского дворца. В глубине этого продолговатого, высокого покоя стоит, на эстраде под королевским балдахином, смертный одр Эдуарда.

У ног умиравшего стоял Гарольд. С одной стороны виднелась коленопреклоненная фигура Юдифи, супруги Эдуарда, с другой – Альреда. Тут же, возле изголовья, стоял Стиганд, а за ним находились Моркар, Эдвин, Леофвайн и другие таны.

В стороне лейб-медик короля готовил какое-то укрепительное лекарство, а в глубоких оконных нишах жались друг к другу плачущие постельничие короля, искренно любившие его за его кротость и доброту.

Король лежал с полузакрытыми глазами, но дышал тихо и правильно. Два предыдущих дня он лежал без сознания, но в этот день он сказал несколько слов, доказывавших, что он пришел в себя. Рука его покоилась в руке королевы Юдифи, которая горячо молилась за него вполголоса. Он вдруг раскрыл широко глаза и взглянул на нее.

– Ах! – шепнул он. – Ты все такая же кроткая!. Не думай, чтобы я тебя не любил… В горних обителях ты узнаешь все прошлое!

Королева подняла к нему прекрасное лицо, и он, благословляя, положил руку на ее голову. Потом он подозвал вестминстерского отшельника, снял заветный перстень и проговорил чуть слышно.

– Пусть эта вещь хранится в храме в память меня.

– Теперь он доступен для нас – говори, что надо! – шептали Стиганду или Альреду таны. Стиганд, более смелый, наклонился над королем.

– О, государь, – начал он, – ты теперь меняешь земную корону на небесный венец – вспомни же о нас и скажи нам, кого бы ты желал видеть своим наследником?

Король сделал нетерпеливое движение и королева с упреком взглянула на Стиганда, нарушавшего покой умирающего. Но вопрос был слишком важен, чтобы оставить его нерешенным: таны подняли ропот, в котором слышалось имя Гарольда.

– Подумай, сын мой, – увещевал Альред дрожащим голосом. – Молодой Этелинг едва ли способен править Англией в опасную минуту.

Эдуард кивнул утвердительно головой.

– Ну, в таком случае, – раздался вдруг голос лондонского правителя Вильгельма, норманна, который хотя стоял почти сзади всех, но чутко всматривался и вслушивался во все происходившее, – если у тебя, государь, нет законных наследников, кто был бы достоин быть твоим преемником, как не твой родственник, герцог Вильгельм норманнский?

– Нет, нет, мы не хотим и слышать о норманнах! – заговорили таны, лица которых приняли мрачное выражение.

Лицо Гарольда пылало, и он машинально ухватился за рукоятку ятагана. Он ничем не выказал, как был заинтересован решавшимся вопросом.

Король, очевидно, старался собраться с мыслями, между тем как Альред и Стиганд все еще наклонялись над ним: первый – с выражением нежности и глубокой душевной скорби, второй – с видом напряженного любопытства. Эдуард наконец приподнялся немного и, указывая на Гарольда, промолвил:

– Я вижу, что вам дорог граф Гарольд – будь по-вашему… je l'octroie!

С этими словами он снова опустился на подушки… Юдифь громко вскрикнула: ей показалось, что король уже умер.

Лейб-медик протиснулся сквозь заволновавшуюся толпу.

– Воздуха, воздуха, дайте ему воздуха! – крикнул он бесцеремонно, поднося лекарство к губам короля.

Толпа отступила, но ничто не помогало: Эдуард не дышал больше и пульс его перестал биться. Альред и Стиганд стали на колени, чтобы помолиться за упокой души усопшего. Остальные поспешили уйти, исключая Гарольда, который перешел к изголовью постели.

Уходившие почти уж достигли дверей, когда вдруг какой-то могильный звук заставил их оглянуться: король сидел на постели и ясным, спокойным взором окидывал все собрание.

– Да, – проговорил он звучным, сильным голосом, – я не знаю – сон ли то был или видение, но я должен рассказать это и молю Бога подкрепить меня, чтобы я мог выразить то, что давно смущало меня.

Он замолк на минуту и затем продолжал:

– Тридцать два года тому назад, в этот самый день, я встретил у Сены двух отшельников, одаренных даром пророчества. Они сказали мне, что Англию постигнет большое горе… вот их слова: «После твоей смерти Бог предаст твою родину ее врагу». Я спросил: нельзя ли предупредить эту горькую участь? Нельзя ли моему народу избегнуть этого бедствия посредством покаяния и молитвы? Но пророки ответили: «Нет! бедствие тогда только прекратится, проклятие будет снято с твоего народа только тогда, когда от одного молодого дерева будет сорвана зеленая ветвь, которая потом сама собой опять срастется с деревом и даст цветы и плод…» Перед тем как я заговорил теперь я видел этих отшельников у моего одра со смертельно-бледными лицами.

Он говорил так твердо и с таким сознательным видом, что все оцепенели от ужаса.

Но вот голос его дрогнул, глаза неестественно расширились, седые волосы как будто встали дыбом… он начал корчиться в предсмертных судорогах, страшно метался и произносил отрывистые фразы.

– Сангелак! Сангелак! – хрипел он. – Кровавое озеро… Он спустился с неба, чтобы сражаться с нечестивыми… и гнев его сверкает в мече и огне… Горы преклоняются перед ним… а под ним непроглядный мрак!

Тело его вытянулось, взор сделался неподвижным и Гарольд набожно закрыл ему глаза.

Изо всех присутствовавших улыбался скептически только один Стиганд.

– Неужели вы пугаетесь бреда умирающего старика? – заметил он присутствующим с презрительной насмешкой.

 

Глава II

Витан, который должен был решить вопрос о выборе нового короля, немедленно был собран, так как все члены его заранее съехались в Лондон, по случаю болезни короля, освящения вестминстерского храма, а также вследствие того, что Витан ежегодно собирался около этого времени для обсуждения государственных дел.

Гарольд женился на Альдите, чем и прекратил противодействие со стороны Моркара, Эдвина и союзных с ним графов, так что выбор его был единодушно утвержден Витаном. На другой день погребения Эдуарда происходила коронация Гарольда, чтобы предупредить норманнские интриги.

В собор Вестминстерского храма, выстроенного не то в немецком стиле, не то в римском, были собраны все именитые люди государства, чтобы отдать величайшую честь своему избраннику. Гарольд был, за исключением Сердика, единственным подданным, избранным на царство.

Альред и Стиганд повели Гарольда на эстраду. Заметим мимоходом, что в первые века вождя поднимали при этой церемонии на щиты и на плечи.

– Итак, – воскликнул Альред, – мы избираем королем Гарольда, сына Годвина!

Таны окружили Гарольда, положили ему руки на колени и громко проговорили:

– Избираем тебя, Гарольда, нашим повелителем и королем!

Эти слова были повторены всеми присутствующими.

Спокойно, величественно стоял на эстраде король английский, базилейс британский.

А в толпе стояла, прислонясь к одной из громадных колон, женщина, закрытая густым покрывалом, которое она на мгновение приподняла, чтобы лучше видеть гордое лицо новоизбранного. Лицо ее не было печально, но по нему текли слезы.

– Не показывай народу своих слез, – шепнула ей Хильда, явившаяся перед ней такая же величественная, как Гарольд. – Он будет презирать тебя за твои слезы – тебя, которая ничуть не ниже того, кем отринута.

Юдифь покорно склонила голову и опустила покрывало. В это время Гарольд сошел с эстрады и снова подошел к алтарю, перед которым он ясным голосом дал троекратное обещание:

– Дарую мир королевству! Запрещаю грабежи и несправедливость! Обещаю быть беспристрастным, милостивым судьей с помощью всеблагого Бога!

– Да будет! – произнесло собрание.

Церковнослужители, один за другим, произнесли короткую молитву, после которой стали держать корону над головой Гарольда. Альред тихим голосом сказал обычную речь, которую закончил словами:

– Дай Бог, чтобы он царствовал мудро, чтобы он берег Англию от всех врагов – видимых и невидимых!

Вслед за тем началась церемония, которая окончилась словами: «Да здравствует король!» Эти слова были повторены всем народом. Корона сияла уже на голове Гарольда, а в руках его заблестел скипетр, который был дан ему «на страх злым, а добрым на утешение». Была произнесена и еще одна речь Альредом, она кончилась следующим воззванием.

– Благослови, о Господи, этого короля и дай ему успех во всех его делах! Благослови его и будь ему опорой до конца дней его!

Хильда хотела увести скорее Юдифь, но девушка произнесла решительно: «Я хочу еще раз видеть его!» – и немного выдвинулась вперед. Толпа расступилась, чтобы дать проход участвовавшим в церемонии. За ними гордо выступал Гарольд с короной на голове и скипетром в руках. Юдифь приложила руку к сердцу, как будто желая заглушить его биение, нагнулась еще больше вперед, чуть приподнимая покрывало, и нежно посмотрела на его прекрасное лицо и царскую осанку. Король прошел мимо, не. замечая ее, – для него не существовало больше любви!

 

Глава III

Лодка, в которой сидели Хильда и Юдифь, скользила легкой птицей по волнам Темзы. С берегов неслись ликования народа, потрясавшие, подобно буре, зимний, морозный воздух. «Да здравствует король Гарольд!» – слышалось из уст громадной толпы. Серьезное, зловещее лицо Хильды обернулось ко дворцу, видневшемуся вдали. Юдифь подняла голову и воскликнула страстно:

– О, бабушка, милая бабушка! Я не могу жить дольше в твоем доме, где даже стены напоминают мне о нем… Все на вилле приковывает мои глаза к земному, а я теперь должна думать только о небе… Королева Юдифь предсказала, что мои надежды разобьются на части – зачем я тогда поверила ей! Нет, я не стану больше сожалеть о прошлом! Я долго и искренно была любима им. Но я уже вступила теперь в вельтемский храм.

– Юдифь, неужели ты в самом деле намерена схоронить в заточении свою молодость и красоту? Несмотря на все, что теперь тебя разделяет с ним, несмотря даже на его брак, заключенный без любви, настанет день, в котором вы будете навеки соединены… это суждено свыше. Многое из того, что я видела во время заклинаний, исчезло без следа, но сто раз подтвердилось мне, что ты будешь со временем принадлежать Гарольду.

– О, не искушай, не обольщай меня несбыточными мыслями! – проговорила с отчаянием Юдифь. – Ты знаешь хорошо, что это невозможно и что он муж другой! В твоих словах звучит злая насмешка, я не стану их слушать!

– Решения судьбы, не обращающей внимания на волю человека, не могут быть насмешкой, – ответила пророчица. – Жди дня рождения Гарольда, так как ты в этот день соединишься с ним!

Юдифь сложила руки и начала смотреть с необъяснимым чувством в неподвижное, точно мраморное лицо пророчицы.

Лодка причалила к берегу, и Юдифь твердыми шагами направилась к вельтемскому храму. Морозный воздух был как будто пропитан колючими иглами. Обнаженные деревья были покрыты инеем… и на голове Гарольда сверкала английская корона. Юдифь слушала набожно пение, звучавшее под сводами храма, в это время поднялась буря и забушевала с ревом и свистом над мирной обителью.

 

Глава IV

Тостиг сидел в брюгском замке, рядом со своей надменной женой. Они играли в шахматы, и Роза, очевидно, должна была выиграть, когда Тостиг швырнул фигурки на землю.

– Это довольно удобное средство, чтобы предупредить полное поражение, – заметила Роза полушутливо, полусердясь.

– Это средство мудрого и храброго, – возразил Тостиг, вставая. – Когда не можешь выиграть правдивостью, прибегай к насилию… Прочь игру! Я не могу сосредоточиться на таких пустяках, когда мысли стремятся к предстоящей борьбе: последние сведения, полученные мной, отравляют мне жизнь. Говорят, что Эдуард не переживет эту зиму и что Гарольд будет избран на его место.

– А вернет ли тебе твое графство Гарольд?

– Должен будет вернуть! Он сделает это, если я не прибегну к крутым мерам: он саксонец и потому ему дороги сыновья его отца. Гита заглушила во мне голос мести, уговорив меня терпеливо ждать и надеяться.

Только что Тостиг проговорил эти слова, как к нему явился слуга с докладом, что прибыл гонец из Англии.

– Веди его сюда! Я хочу его видеть, – скомандовал Тостиг.

Через несколько минут слуга ввел гонца: это был англо-датчанин:

– Вижу по твоему лицу, что ты привез дурные вести… говори скорее! закричал нетерпеливый Тостиг, обращаясь к гонцу.

– Король Эдуард умер! – проговорил гонец.

– Умер, а кто наследовал ему?

– Твой брат Гарольд: теперь он уже коронован. Граф бледнел и краснел. В нем заговорила зависть, униженная гордость и злоба, но над ними взяло верх сознание, что он стал братом короля. Эта мысль поборола все гадкие ощущения, вызванные вестью об избрании Гарольда.

– Теперь мы уже не будем жить более из милости, хотя бы и у отца, заметила радостно Роза. – А так как Гарольд холост, то жена твоя, Тостиг, будет иметь такой же великолепный штат, как Матильда норманнская.

– Да, надеюсь, что так, – ответил граф мрачно. – Что с тобой, гонец? Зачем ты отрицательно качаешь головой?

– Мало вероятности, чтобы надежды графини исполнились или чтобы ты получил обратно свое графство: за несколько недель до коронации брат твой Гарольд женился на Альдите, сестре твоих соперников. Этот союз отнял у тебя навсегда Нортумбрию.

Граф отшатнулся и стоял несколько минут как пораженный громом. Прекрасные черты его лица исказились от злобы, он бешено топнул ногой, произнес страшное проклятие и, отпустив гонца высокомерным движением руки, начал ходить из угла в угол.

Роза, достойная сестра надменной Матильды, все больше и больше разжигала злобу Тостига на Гарольда, который своим браком на Альдите как будто желал доказать, что брату нечего надеяться на возвращение ему Нортумбрии. Вполне естественно, это вывело мстительного Тостига из себя. Если бы даже он вернулся в Англию и помирился с братом, то Моркар и Эдвин, вошедшие теперь в родство с Гарольдом, не допустили бы возврата ему графства.

Между тем как он большими шагами ходил взад и вперед по комнате, скрежеща зубами и отыскивая способ мщения, Роза проговорила, как будто про себя:

– Если бы герцог Вильгельм наследовал престол, на что он имел право, то моя сестра была бы королевой, а ты имел бы более справедливого брата, нежели Гарольд. Вильгельм поддерживает своих баронов мечом и панцирем и предает мятежников огню и виселице.

– А! – сказал пылко Тостиг. – Ты указала мне блистательный исход. Бери, Роза, скорее пергамент и перо и пиши обо всем твоей сестре Матильде. Через час я уже буду на пути ко двору норманнского героя.

 

Глава V

Герцог находился в руврейском парке и, окруженный своими рыцарями и баронами, пробовал несколько только что усовершенствованных им стрел. Он весело смеялся и разговаривал, пока оруженосцы привязывали к столбу живую птицу.

– Par Dieu! – воскликнул он. – Конан бретонский и Филипп французский настолько нелюбезны, что оставляют нас в покое, и я уже начинаю думать, что моим стрелам не будет другой цели, кроме этой несчастной птицы.

В эту минуту захрустели ветви, послышался топот коня, и на лужайку, где стоял герцог, выехал всадник, скакавший во весь опор.

– Отважный! – крикнул ему Вильгельм. – Как ты смеешь являться ко мне без позволения?

Всадник подскакал прямо к Вильгельму и одним прыжком очутился на земле. Он был одет роскошнее герцога, но весь в пыли. Не преклоняя колен, не снимая даже берета, он сильной рукой схватил изумленного Вильгельма и оттащил его в сторону.

– Ты знаешь меня Вильгельм? – начал он. – Конечно, я не явился бы к тебе таким небрежно одетым, каким ты сейчас видишь меня, если б я не принес тебе надежды на корону.

– Здравствуй, храбрый Тостиг! – ответил герцог, все еще не оправившийся от этой неожиданности. – Вижу по твоим словам и улыбке, что ты хочешь сообщить мне много хорошего.

– Эдуард Исповедник почил вечным сном, а Гарольд стал английским королем.

– Король?!.. Англия!.. Гарольд! – бормотал бессознательно Вильгельм. Если Эдуард умер… то Англия моя!.. Гарольд поклялся мне… все мои бароны и рыцари слышали его клятву.

– Да, я слышал об этом от графа Балдуина, но могу дать тебе слово воина и саксонца, что никогда Гарольд не уступит норманну ни одного вершка английской земли.

Вильгельм задрожал от сильного волнения. Он был почти не в силах устоять на ногах и прислонился к дереву.

Рыцари и бароны перешептывались между собой и поглядывали с тревогой в ту сторону, где герцог так долго разговаривал с ново прибывшим, в котором некоторые уже узнали Тостига.

Продолжая беседовать с озабоченным видом, зятья подошли незаметно к придворным. Вильгельм приказал де-Танкарвилю проводить Тостига в Руан, башни которого виднелись из-за леса.

– Отдохни и подкрепи свои силы, дорогой брат, – обратился потом герцог к гостю. – Повидайся с Матильдой, а я не заставлю себя долго ждать.

Граф сел на коня и, милостиво поклонившись придворным, скрылся из вида.

Вильгельм сел на траву и глубоко задумался, потом проговорил: «Будет сегодня веселиться!» Встал и пошел один в чащу парка. Верный Фиц-Осборн, заметив его уныние, последовал за ним. Герцог дошел до берега Сены, где стояла его лодка, вошел в нее и сел на скамейку, не обращая внимания на барона, который молча последовал его примеру.

В молчании они доехали до Руана. Как только они достигли дворца, Вильгельм вошел в палату Совета и долго ходил взад и вперед, «беспрестанно меняя положение», говорит летописец, «то затягивая, то распуская шнурки своей мантии».

Фиц-Осборн между тем сходил к Тостигу, который сидел у Матильды, а возвратившись от него, смело подошел к герцогу, чего другой не осмелился бы сделать в подобную минуту, и сказал:

– Зачем, государь, хочешь ты скрывать то, о чем нынче вечером будут говорить все? Тебя смущает смерть Эдуарда и вероломство Гарольда?

– Конечно, – ответил Вильгельм, – смерть моего любезного брата и недобросовестность Гарольда огорчают меня.

Фиц-Осборн ответил полушутливо, полусерьезно:

– К чему печалиться, когда нельзя помочь делу? А если можно исправить зло, тогда уж и подавно нечего унывать. Эдуарда, разумеется, не воскресить, а измену Гарольда можно поправить. Разве у тебя нет храброй дружины? Чего тебе недостает, чтобы разбить саксонца и завоевать его царство? Одной решимости. Стоит только начать великое дело. Начни же его, герцог, а мы его докончим.

Вильгельму была нужна поддержка баронов, а он в ней сомневался. Услышав слова своего любимца, он сбросил маску притворства и гордо поднял голову.

– Ты так думаешь? – произнес он со сверкающими глазами. – Если так, то клянусь честью, что мы совершим этот подвиг!.. Спеши же, Фиц-Осборн, возбуди отвагу баронов, обещай, грози, но убеди их! Обширны земли Англии, а щедротам победителя нет пределов. Иди, приготовь всех моих верных вассалов к совету. Убеди их приняться с усердием за дело, которое будет славнее всех подвигов, совершенных когда-либо потомками Роллона!

 

Глава VI

Граф Тостиг пробыл недолго при норманнском дворе: соглашение между честолюбивым герцогом и мстительным изменником состоялось немедленно. Все, что было обещано Вильгельмом Гарольду, было теперь обещано Тостигу за его помощь в деле завоевания трона.

Но эти обещания не радовали Тостига, он понял из бесед с сильнейшими баронами, которые не верили в завоевание Англии, как сомнительно было, чтобы Вильгельм склонил своих вассалов на содействие, к которому они не считали себя обязанными своими ленными отношениями. Во всяком случае, он предвидел проволочки, которых не терпел. Он принял предложенные ему герцогом два-три корабля, под предлогом наблюдения берегов Нортумбрии и попытки произвести там восстание. Ничтожность оказываемого ему содействия со стороны Вильгельма, который по своей подозрительности не доверял ему, усиливала его неудовольствие. Как ни был порочен Тостиг, но он тем не менее не умел притворяться и, прощаясь с герцогом, не мог скрыть своих чувств.

– Пусть же будет, что будет, – произнес он с угрозой, – а никакой иноземец не завладеет саксонской короной без моего содействия! Тебе первому я предлагаю ее, но ты должен явиться без долгих размышлений, иначе…

– Иначе что? – спросил с озлоблением Вильгельм.

– Иначе племя Роллы предупредит тебя… Но конь мой бьет копытом. Прощай, герцог норманнский! Точи свои мечи, снаряжай корабли и торопи своих неповоротливых баронов.

Когда Тостиг уехал, Вильгельм начал раскаиваться, что отпустил его в подобном настроении. Он призвал своего советника, Ланфранка, который не замедлил успокоить его.

– Не страшись соперника, сын мой и государь, – сказал он ему. – Кости мертвых постоят за тебя! Тостиг может отвлечь силы Гарольда. Оставь его. Пусть сперва докажет свою искренность, не для чего спешить! Туча должна собраться прежде, чем грянет гром. Пошли к Гарольду мирное посольство с кротким увещанием вспомнить свой договор, обещание и клятву на рыцарском мече, действуй по справедливости, а там…

– Что там?

– Небо грянет своим проклятием на клятвопреступника!

Тостиг сел в это время на корабль в Гафлере. Но вместо того, чтобы плыть к северным берегам Англии, он отправился к одной из фландрских гаваней, где под различными предлогами высадил своих норманнских моряков и заменил их фламандцами, финнами и скандинавами. Размышления его во время переезда побуждали его не доверять Вильгельму, и он решил посетить своего дядю, датского короля Свена.

И конечно, если бы вероятности обратились в действительность, то перемена плана была благоразумна. Английский флот многочислен, а английские моряки славились своей опытностью. Норманны же не отличались ею, так что высадка Вильгельма в Англию была сопряжена со многими затруднениями и успех ее был поэтому сомнителен… Но даже допуская блистательный успех, не мог ли Тостиг, знавший изворотливость герцога, опасаться, что с ним будет труднее справиться, чем с родным дядей, Свеном?

На этом основании он тотчас по приезде к датскому королю стал подстрекать его к попыткам возвратить себе славный престол Канута.

Свен был уже старый воин, храбрый, но осторожный и проницательный. За несколько дней до приезда Тостига он получил письмо от своей сестры Гиты, которая, верная последней просьбе Годвина, признавала мудрыми и справедливыми все действия Гарольда относительно беспокойного Тостига. Свен был предостережен этим письмом сестры так, что, когда племянник объяснил ему цель своего посещения, он ответил с улыбкой:

– Видишь ли: Канут-то был великим человеком, а я – ничто перед ним. Мне едва удается отстаивать себя от алчного норвежца, между тем как Канут завоевал Норвегию, не пролив капли крови, но хоть он был велик, а ему было трудно покорить себе Англию и удержать ее.

Так не лучше ли мне управлять своим королевством, чем гнаться за наследием великого Канута, который успевал именно потому, что был велик и славен!

– Не такой ответ ожидал я услышать, – проговорил Тостиг с горькой усмешкой. – Но найдутся другие, которые не испугаются трудностей исполнения этой задачи!

«Таким образом, – говорит норвежский летописец, – граф расстался с королем, очень им недовольный, и поспешил к королю норвежскому, Гарольду Гардраде».

В ту дальнюю эпоху настоящим героем севера, любимцем воинов и скальдов был король Гарольд Гардрада! Во время страшного сражения при Стикльстаде, в котором пал брат его, Олай, ему было не более пятнадцати лет, что не помешало ему быть израненым, не хуже любого престарелого воина. Уйдя с поля битвы, он скрывался в густом лесу, в избе крестьянина, до излечения ран. Оправившись, он запел песню о будущем славном дне, когда имя его возвеличится на покидаемой им родине – Гардрада был поэтом в полном смысле слова. Он стал рыскать по свету. Побывав в Швеции и России, он после многих удалых дел на Востоке, пристал к знаменитым телохранителям греческих императоров, верингам и варягам, и сделался вскоре их вождем. Не поладив с греческим предводителем императорских войск, Гардрада удалился со своими варягами в сарацинскую Африку. Об удальстве великого скандинавского витязя свидетельствуют восемьдесят замков, взятых им приступом, несметная добыча золотом и драгоценными камнями, да песни скальдов. В Сицилии он завоевал себе новые лавры и новые богатства отправился в Палестину, разметая перед собой полчища неверных и грабителей.

По возвращении в Константинополь он начал тосковать о покинутой родине. Он узнал, что племянник его Магнус, побочный сын Олая, сделался королем норвежским, и невольно подумал, что недурно было бы и ему самому завладеть престолом. Гардрада сдал свою должность в службе императрицы Зои, но, если верить сказаниям скальдов, последняя любила смелого витязя, сердце которого между тем было отдано ее племяннице, Марии. Чтобы удержать Гардраду в Константинополе, на него возвели обвинение в утаивании добычи и заключили в тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им, в крайних случаях на выручку прекрасных женщин. Одна прелестная гречанка, вдохновленная сновидением, взобралась на вершину башни, в которой томился узник, и спустила ему оттуда веревку, с помощью которой Гардрада и вышел благополучно из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили с восторгом любимого вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на корабль и поплыл в Черное море. Добравшись до Новгорода, он отдал свои несметные сокровища на хранение князю новгородскому, который был ему верным союзником, а затем продолжал путь на север. После множества подвигов, вполне достойных морского короля, Гардрада получил от Магнуса половину Норвегии, по смерти же его – все королевство перешло ему в руки. На севере не бывало до тех пор такого умного и богатого, смелого и могучего короля. К нему-то и явился Тостиг с предложением овладеть английским престолом.

В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима уже уступала место ранней весне, два человека сидели под грубым навесом, сложенным из необтесанных бревен, вроде навесов, встречающихся еще и теперь в Швейцарии и в Тироле. Этот навес был построен перед задней дверью, прорубленной в конце длинного, низкого, неправильного здания, занимавшего громадное пространство. Выход этот был, по-видимому, устроен для того, чтобы прямо сходить к морю, потому что скала, на которой возвышался грубый кров, нависла над водами, и вдоль по ней были высечены ступени, которые вели к берегу. Он образовал в этом месте довольно большой залив, опоясанный причудливой грядой остроконечных и разбитых утесов. Под ними стояло на якоре семь военных кораблей, высоких и статных, богато позолоченные носы и кормы которых сияли, озаренные взошедшей луной. Это необтесанное строение, казавшееся рядом смежных между собой шалашей полудикого народа, было дворцом Гардрады норвежского. Настоящими дворцами его были, в сущности, палубы его военных судов.

Сквозь мелкие оконные сетки деревянного дома мелькал слабый огонь. Над крышей вился дым, а из палаты, находившейся с другой стороны дома, долетали нестройные звуки шумного пира. Глубокая тишина воздуха и спокойное небо, усеянное яркими звездами, служили резкой противоположностью этому человеческому, буйному ликованию. Эта северная ночь была почти так же светла, как полдень золотого юга, но гораздо величественнее в своем безмятежном спокойствии.

На столе под широким навесом стояла громадная чаша березового дерева, оправленная в серебро и наполненная крепким вином, и два рога, объем которых соответствовал силам людей того времени. Два собеседника не обращали внимания на холод, так как были одеты в медвежьи шкуры.

Эти два собеседника были Гардрада и граф Тостиг. Первый встал со скамьи, очевидно взволнованный и вышел на скалу, освещенную серебристыми лучами месяца. В эти минуты он напоминал героев давно минувших веков, Гарольд Гардрада был выше всех людей нового века, именно в пять норвежских локтей. Но несмотря на это, в его телосложении не замечалось несоразмерностей и той неуклюжести, которой отличаются все люди ненормально высокого роста. Он был сложен; напротив, удивительно пропорционально и отличался самой благородной осанкой. Единственный недостаток, замеченный в нем летописцем, заключался в том, что руки и ноги его были слишком велики, хотя и красивой формы.

Лицо его могло назваться образцом красоты скандинавского типа: волосы его, прибранные над умным лбом, ниспадали на плечи густыми, шелковистыми, светло-русыми кудрями. Коротенькая борода и длинные усы, тщательно расчесанные, придавали ему особое выражение величия и мужества. Одна бровь его была несколько выше другой, что придавало лукавство его улыбке, но заставляло его казаться особенно суровым в серьезную минуту.

Итак, Гарольд Гардрада стоял и смотрел на картину необъятного моря, Тостиг наблюдал за ним молча из-под навеса, потом встал и подошел к нему.

– Почему слова мои взволновали тебя, король? – спросил он его.

– Разве слова должны усыплять человека? – возразил Гарольд.

– Мне люб такой ответ, – проговорил граф Тостиг, – мне приятно смотреть, как ты теперь любуешься своими кораблями. Да и странно бы было, если 6 человек, убивший столько лет на покорение ничтожного Датского королевства, стал бы вдруг колебаться, когда речь идет о власти над Англией.

– А я, видишь, колеблюсь именно потому, что баловень судьбы не должен искушать ее долготерпения, я выдержал восемнадцать кровопролитных битв в сарацинской земле, но еще никогда не встречали неудачи! Ветер не может дуть все с одной стороны… а счастье – тот же ветер!

– Стыдись, Гарольд Гардрада! – воскликнул пылко Тостиг. – Хороший кормчий проведет корабль в пристань и не поддастся буре. А бесстрашное сердце приковывает счастье. Все народы твердят, что на севере не было подобного тебе. Неужели же ты довольствуешься лаврами, пожатыми тобой в лета цветущей молодости?

– Тебе не обольстить меня подобными речами, – отвечал король, обладавший осторожным и обширным умом, – докажи мне сначала верность успеха, как ты сделал бы это относительно боязливого старика. Правитель должен быть рассудителен, как старик в то время, как задумывает совершить важный шаг!

Тостиг невозмутимо обнаружил ему все слабые стороны родного государства: казну, истощенную безрассудной расточительностью короля Эдуарда. Страну, не имеющую никаких укреплений даже на главных пунктах. Народ, сильно изнеженный продолжительным миром и настолько привыкший признавать иго северных победителей, что при первой победе половина народонаселения стала бы требовать примирения с врагом, как было с Канутом, которому Эдмунд принужден был отдать без протеста полцарства. Тостиг старался представить в преувеличенном виде существовавший еще в Англии страх к скандинавам и родство нортумбрийцев и восточных англов с норвежцами. Последнее обстоятельство, по словам графа, хотя и не могло удержать обозначенные племена от сопротивления, но гарантировало их при удачном исходе скорое примирение с чужеземным владычеством. Наконец ему удалось воспламенить честолюбие короля замечанием, что герцог норманнский непременно захватит эту богатую добычу, если только Гарольд не упредит его.

Эти доводы Тостига и чувство честолюбия убедили Гардраду, и когда граф замолк, король протянул руку к военным кораблям и произнес решительно:

– Довольно! Ты сумел разрешить все сомнения: мои морские кони полетят по волнам!

 

Глава VII

С тех пор как царский скипетр перешел в руки Гарольда, новый властелин Англии увеличил любовь к нему народа. Он был милостив, щедр и всегда справедлив. Он частью отменил, частью же облегчил обременительные подати и налоги, введенные предшественниками, и увеличил жалование своим слугам и ратникам.

Принимая в соображение все это, засвидетельствованное летописцами, мы должны заключить, что Гарольд был разумным, деятельным правителем и старался вообще утвердить свой престол на трех главных опорах королевского трона: сочувствии духовенства, бывшего во вражде с его отцом Годвином, любви к себе народа и военном могуществе своего государства, о котором не думал и вовсе не заботился Эдуард Исповедник.

Гарольд оказывал молодому Этелингу такой почет, каким этот принц не пользовался прежде: он окружил его чисто царской роскошью и, наделяя его богатыми поместьями, старался возвысить его даже в нравственном отношении и притом уничтожить последствия его дурного воспитания: возвышенная душа Гарольда была абсолютно чужда низкого чувства зависти. Он поощрял иностранных купцов, давая им разные привилегии, и позволил норманнам мирно владеть своим имуществом, приобретенным в Англии. «Одним словом, – говорит англонорманнский летописец, – в ней еще не было человека умнее Гарольда, бесстрашнее в сражении, сведущее в законодательстве, более совершенного во всех отношениях!».

С этого времени кончается частная жизнь Гарольда. Любовь, со всем своим очарованием, погибла для него. Он признавал себя уже не отдельной личностью, а олицетворением Англии. Его власть и ее свобода должны были отныне жить и пасть нераздельно.

Король Гарольд только что вернулся из Йорка, куда он ездил с целью укрепить власть Моркара в Нортумбрии и лично удостовериться в преданности англодатчан. Он застал во дворце посла от герцога норманнского.

Норманнский посол Гюг Мегро, босой и во власянице, с бледным, болезненным лицом, подошел к престолу повелителя Англии.

– Вильгельм, герцог норманнов, повелел передать тебе следующее, начал Гюг Мегро. – С горестью и изумлением узнал он, что ты, Гарольд, преступив свою клятву, завладел престолом, принадлежащим ему. Однако, надеясь на твою совесть и прощая минутную слабость, он убеждает тебя, кротко и по-братски, исполнить твой обет. Вышли ему свою сестру, чтобы отдать ее за одного из его баронов. Отдай ему Доверскую крепость. Выступи с своими полками на помощь ему и возврати ему наследие его брата, короля Эдуарда. Ты будешь, разумеется, первым после него, обвенчаешься с его дочерью, получишь Нортумбрию. Да хранит тебя Бог!

Король побледнел, но ответил решительно:

– Молодая сестра моя скончалась на седьмую ночь по возвращении моем на престол… а для мертвой не нужны объятия жениха. А дочь твоего герцога не может быть женой моей, так как моя жена сидит возле меня.

Король указал жестом на прекрасную Альдиту, сидевшую на троне в великолепном платье из золотой парчи.

– Что же касается данного мной обета, – продолжал Гарольд, – то я помню его. Но совесть разрешает меня от вынужденной клятвы, данной мной единственно для спасения родины, независимость которой была бы окована вместе с моей. Если обещание девушки, отдающей только свою руку без ведома родителей, признается недействительным, то тем более нельзя признать обет, отдающий в руки иноземца судьбу целого народа, без ведома последнего и без разрешения его законов. Престол английский зависит от воли одного народа, объявляемой, через его вождей, на собрании Витана. Он отдал его мне. Я не имею права передавать его и, сойди я в могилу, престол не перейдет даже тогда к норманнам, а возвратится в расположение саксонского народа.

– И это твой ответ? – спросил посол с угрюмым и недовольным видом.

– Да, это мой ответ!

– Я должен тебе передать в таком случае и добавочные слова нашего герцога: с мечом придет он наказать клятвопреступника и с мечом возвратит свое законное наследие!

– И я тоже с мечом встречу алчного хищника, на суше и на море! проговорил король со сверкающими взорами. – Ты выполнил свой долг и можешь удалиться.

Посол вышел с поклоном.

– Не огорчайся наглостью норманнского посла, – сказал Альдита. – Какое дело тебе, королю, до той клятвы, которую ты дал, когда был еще подданным?

Гарольд не ответил жене, а спросил у постельничего, стоявшего за его креслом:

– Что, братья мои здесь?

– Они здесь, государь, здесь же и твои избранные советники.

– Позови их ко мне!.. Извини, Альдита, я должен заняться серьезными делами!

Альдита поняла этот намек и встала.

– Скоро подадут ужин! – заметила она.

Гарольд спустился с трона и стоял наклонившись над грудой бумаг.

– Здесь хватит пищи на день! – произнес он спокойно. – Ужинай без меня!

Альдита вздохнула и вышла в одну дверь, между тем как в противоположную дверь вошли таны, пользовавшиеся особенной доверенностью Гарольда.

Возвратившись в свои покои, Альдита скоро забыла все, кроме того, что она уже снова королева.

Первым вошел к королю Леофвайн, веселый и беспечный как всегда. За ним следовали: Гурт, Гакон и с десяток знатнейших танов. Они уселись вокруг стола, и Гурт заговорил:

– Тостиг был у герцога норманнского.

– Знаю, – ответил Гарольд.

– Говорят, будто он перешел на сторону дяди нашего, Свена…

– Я это предвидел, – перебил король.

– И будто Свен намерен помочь ему покорить Англию для датчан.

– Посол мой с письмами от Гиты предупредил Тостига у Свена. Он сегодня вернулся. Дядя отказал Тостигу и обещает нам пятьдесят кораблей и отборное войско.

– Брат, ты отражаешь опасность, прежде чем мы успели предугадать ее! воскликнул Леофвайн.

– Тостиг, – продолжал король, не обращая внимания на похвалу, нападет на нас первый – мы должны приготовить отпор. Мальком шотландский самый верный друг Тостига – надо склонить его на нашу сторону. Отправляйся же к нему, Леофвайн, с этими письмами… Мы должны в то же время опасаться Валлиса. Поезжай ты, Эдвин, к князю валлийскому и вели на пути окопать и вообще держать в порядке крепости и увеличить стражу! Вот тебе наставления… Вам уже известно, таны, что норманн прислал требование английского престола, с объяснением, что он идет на нас войной. На рассвете я поеду на Сандвическую гавань, чтобы распорядиться относительно флота. Ты едешь со мной, Гурт!

– На эти приготовления потребуется много денег, – заметил один тан. А ты убавил налоги именно в час нужды.

– Час нужды еще не настал, а когда он настанет, то народ тем охотнее будет служить отечеству деньгами и оружием. В доме Годвина много золота, которое послужит нам для снаряжения флота… Что там у тебя, Гакон?

– Твоя монета нового чекана, с надписью на обороте:

«Мир». Кто из имевших случай видеть эту монету последнего саксонского короля, с изображением на одной стороне умной и благородной головы, а на другой с надписью «Мир», не был тронут простой и многозначительностью этой надписи? кто не вспоминал с душевной печалью о несчастной судьбе, которую она не могла отвратить?

– Мир мирным, – проговорил Гарольд, – а цепи всем и каждому, кто нарушает мир. Да поможет мне Бог завещать мир потомству! Теперь же первое условие мира – готовиться к войне… Ты, Моркар, поспеши в Йорк и стереги устье Гомбера: это необходимо!

Вслед за этим Гарольд назначил каждому из танов и место и обязанность, после чего беседа стала более общей. Рассуждали они о множестве вещей, на которые беспечный Эдуард не обращал внимания и которые требовали немедленной реформы. Отвага и предусмотрительность короля оживляла и его советников, так что их не смущали никакие препятствия.

 

Глава VIII

Посол герцога, Гюг Мерго, возвратился в Руан и передал своему властелину ответ короля Англии. В присутствии Ланфранка Вильгельм выслушал его в мрачном молчании, так как все усилия Фиц-Осборна, склонить баронов на опасный поход кончились неудачей. Хотя герцог предвидел полученный ответ у него не было ни малейшей возможности подкрепить свое требование.

Он был так погружен в свои грустные думы, что не заметил даже, как Ланфранк отпустил посла без его приказания. Вильгельм очнулся только тогда, когда почувствовал на своем богатырском плече руку ученого и услышал его спокойный голос:

– Мужайся, храбрый герцог! Твое дело беспроигрышно! Напиши мне своей рукой верительную грамоту к французскому двору. Прикажи мне ехать до заката, и когда я поеду, полюбуйся заходом солнца. Это будет солнце саксонцев, которое навеки закатится над Англией!

Ланфранк, самый тонкий политик своего века, изложил в коротких словах сущность доводов, которыми намеревался склонить французский двор на содействие герцогу, напирая в особенности на то, какую силу и могущество должно было придать Вильгельму во всей Европе торжественное признание Францией его притязаний на английский престол. Пробудившись от уныния, светлый ум герцога сразу понял всю важность предлагаемой меры. Он прервал Ланфранка, схватил перо и пергамент и принялся поспешно писать. Немедленно были оседланы лошади, и Ланфранк отправился с приличной свитой в самое важное по но своим последствиям посольство, от норманнских герцогов к французскому двору.

Одобренная Ланфранком, великая душа Вильгельма сосредоточила свои силы на трудной задаче: возбудить дух отваги в непреклонных баронах. Прошло, однако же, несколько недель, прежде чем он мог даже созвать совет, составленный из его родственников и немногих наиболее преданных ему влиятельных людей. Все они были тайно расположены в его пользу и обещали служить ему душой и имуществом. Но все и каждый высказывали мнение, что он должен предварительно исходатайствовать согласие всего герцогства на общем сейме. Герцог созвал сейм, на котором присутствовали не только бароны и рыцари, но и купцы и ремесленники, средний класс процветающего государства.

Вильгельм объяснил собранию нанесенную ему обиду, свои права и планы. Собрание не хотело совещаться в его присутствие, опасаясь подчиниться его влиянию и Вильгельм должен был удалиться из палаты. Разноречивы были мнения и бурно было совещание. Беспорядок дошел наконец до того, что Фиц-Осборн воскликнул:

– К чему все эти споры, неприличные распри? Разве Вильгельм не государь наш? Он нуждается в вас. Не откажите ему в вашем содействии: вы знаете его – он никогда не забудет услуги! Он усыплет вас милостями.

Присутствующие избрали, после долгих совещаний, одного из своей среды, который должен был говорить от их имени.

– Вильгельм наш государь, – начал выборный тан. – Но разве не довольно, что мы платим ему порядочно подати? Мы не обязаны ему никакой службой за морем! Мы без нее довольно истощены налогами, благодаря его беспрестанным походам. Одна неудача в безрассудной борьбе, начинаемой им, и край наш разорится.

Громкие рукоплескания последовали за этой речью, так как большинство сейма было против герцога.

– Если так, – сказал хитрый Фиц-Осборн, – я теперь зная средства каждого из присутствующих, представлю нужды ваши герцогу и предложу ему скромное пособие, которое вас не отяготит, но будет в то же время приятно государю.

Противники попались в расставленные сети, и Фиц-Осборн, во главе всего собрания, отправился к Вильгельму.

Фиц-Осборн подошел к возвышению, на котором герцог сидел с тяжелым мечом в руках.

– Государь, – произнес барон, – могу поручиться, что ни один властитель не имел таких верных и преданных подданных, каковы твои подданные, которые, вдобавок, доказали любовь свою всеми тягостями, которые они несли ради тебя.

Всеобщее одобрение покрыло эти слова.

– Так, так! Хорошо! – кричало громче всех торговое сословие.

Вильгельм нахмурил брови, а Фиц-Осборн махнул рукой на горланов и продолжал спокойно:

– Да, государь, много они уж сделали для твоей славы и, в угоду тебе, они готовы сделать еще гораздо больше. Лица присутствующих вытянулись.

– Долг не обязывает их оказывать тебе содействие на море…

Лица присутствующих заметно прояснились.

– Несмотря на то, они согласны содействовать тебе в саксонской земле, как и во французской.

– Как?! – воскликнуло несколько голосов.

– Тише, друзья мои!.. Потому, государь, не щади их ни в чем! Кто до сих пор поставлял двух вассалов, тот обязан удвоить эту скромную цифру, а тот, кто до сих пор…

– Нет, нет! – заревели две трети собрания. – Мы тебя не просили вести подобную речь… Этому не бывать! Один из баронов встал с места и сказал:

– В своей стране и в ее обороне мы от души согласны содействовать герцогу. Но содействовать ему в завоевании чужого государства – мы наотрез отказываемся!

Затем выступил рыцарь и сказал в свою очередь:

– Если мы согласимся нести двойную службу, то впредь ее вменят нам в законную обязанность, и мы превратимся тогда из свободных людей в наемных ратников.

За ним вышел купец и произнес решительно.

– Мы и наши дети будем обременены громадными налогами, в угоду честолюбию и воинственным наклонностям, отличающим герцога от остальных правителей!

– Не хотим, не хотим! этому не бывать! – воскликнуло единодушно буквально все собрание.

Составились кружки, все махали руками и кричали неистово, и прежде чем Вильгельм мог совладать с собой, палата опустела.

На синем небе Англии явилась неожиданно лучезарная гостья – а именно комета невиданных размеров. Она показалась восьмого числа перед майскими календами, семь ночей сияла она на небе, и во все эти ночи все в Англии забыли про отдых и про сон.

Воды Темзы казались кровавыми под этим своеобразным светом, и ветер, вздымая волны Гомбера, разбивал гребни их в снопы огненных искр. Волоча за собой три длинных хвоста, пронеслась эта вестница небесного гнева посреди сонма звезд. Она привела в ужас часовых, находившихся на полуразвалившихся башнях на морском берегу, народ толпился ночью на высоких холмах, чтобы взглянуть на зловещее и грозное светило. Боязливые женщины молили небеса отвести наваждение. Могила саксонского вождя-прародителя внезапно загорелась, как будто подожженная молнией, а пророчица видела валькирий, стремившихся за роковой кометой.

Король тоже стоял и смотрел из дворца на чудное явление. Через несколько времени к нему вбежал Гакон и сказал торопливо:

– Спеши! Тостиг приплыл с большими кораблями, он грабит берега и режет твой народ!

Тостиг поторопился отойти от Гардрады со своими кораблями, выпрошенными у Вильгельма и у самого норвежского короля. Разорив остров Байт и Гемпшайрские берега, он поплыл вниз по Гомберу, обольщая себя надеждой приверженцев в Нортумбрии. Но Гарольд не дремал. Моркар, предупрежденный королевским гонцом, выступил против хищника и победил его. Оставленный большинством кораблей, Тостиг спешил причалить к шотландским берегам, но и тут его предупредил Гарольд. Малькольм отказался содействовать ему, и он удалился к оркнейским островам, где и решил ждать прибытия Гардрады.

Таким образом Гарольд, освободившись от одного врага, мог безмятежно готовиться к отражению другого, более страшного. Он принялся ограждать море и берега от Вильгельма норманнского. Таких огромных сил, морских и сухопутных, не имел до сих пор никто из королей. Все лето корабли его курсировали по морю, а сухопутные силы стерегли берега.

Но чем дальше шло время, тем ощутимее становились последствия расточительности короля Эдуарда: не было продовольствия и, что главное, денег. Ни один из современных историков не обращал достаточного внимания на ограниченность средств, которыми мог располагать Гарольд. Последний саксонский король, избранник народа, не мог делать тех поборов и требовать тех податей, которыми преемники содержали войска, а подданные его начали думать, что нечего опасаться вторжения норманнов. Лето сменилось осенью. Вероятно ли было, чтобы Вильгельм осмелился начать завоевание враждебной страны с наступлением зимы? Саксонцы были не прочь сражаться за отечество, но ненавидели приготовления к бою задолго до войны. Успокоенные легкой победой над Тостигом, они говорили:

– Едва ли норманн сунет голову в пчелиный рой! Пусть попробует, если смеет!

Но Гарольд тем не менее собрал большое войско, подвергаясь опасности не угодить народу С вступления на престол он зорко наблюдал за поступками герцога, и шпионы его доставляли ему сведения обо всем, что творилось в Нормандии.

А что же происходило в это время у Вильгельма? Уныние, которое вызвала его неудача на сейме, было непродолжительно. Убедившись в полном бессилии справиться с целым собранием, герцог стал призывать купцов, рыцарей и баронов поодиночке. Побежденные его красноречием, обещаниями и хитростью, они согласились, один вслед за другим, на желание Вильгельма, обязуясь поставить требуемое количество людей и кораблей.

Вильгельм порвал со своими баронами, когда прибыл Ланфранк. Он вошел прямо к герцогу.

– Приветствую тебя, король английский! – воскликнул он. – Я привез тебе помощь Франции против Гарольда к его приверженцев. Привез тебе в подарок английскую державу. Кто дерзнет отказать тебе теперь в содействии? Можешь объявить свой военный позыв не только в Нормандии, но и во всей вселенной.

Когда прошла молва об успешном посольстве Ланфранка, все страны близко приняли к сердцу предприятие Вильгельма. Из Мена, из Анжу, из Пуату и Бретани, из Эльзаса и Фландрии, Аквитании и Бургундии засверкали мечи и поскакали ратники. Разбойничьи охотники, рыцари и бродяги – все стремились под знамена герцога норманнского на разграбление Англии. Огромное влияние имели, разумеется, и слова: «Щедрая плата и обширные земли каждому, кто хочет служить герцогу с оружием в руках!»

Герцог между тем говорил Фиц-Осборну, разделяя заранее богатые английские земли на норманнские лены:

– У Гарольда не хватит духа обещать хоть клочок из того, что принадлежит мне. Я же могу обещать и свое и то, что принадлежит ему. А только тому-то и быть победителем, кто свободен дарить и свое и чужое!

Государство смотрело теперь на английского короля как на клятвопреступника, а на предприятие Вильгельма – как на правое дело. Матери, ужасавшиеся когда сыновья их уходили на охоту, сами посылали теперь своих любимцев вносить свои имена в гербовые листы герцога Вильгельма. Все приморские города Нейстрии волновались и кипели жизнью. Во всех лесах раздавался треск деревьев, падавших под ударами топора и предназначавшихся для постройки кораблей; с каждой наковальни сыпались искры из-под молота, ковавшего шлемы и панцири. Все, видимо, шло так, как хотелось герцогу Граф бретонский, Конан, предъявил было претензию на норманнское герцогство как на свое законное наследие, но он умер спустя несколько дней от яда, которым были пропитаны его перчатки. Новый же граф бретонский послал своих сыновей участвовать в походе против короля английского.

Громадное ополчение собралось при устье Соммы, но погода долго стояла слишком ненастная, для того чтобы переправляться в Англию: шли проливные дожди и дул противный ветер.

 

Глава XI

В это самое время Гарольд Гардрада, последний и славнейший из морских королей, сел на свой великолепный корабль в Солундаре. Одному из людей, находившихся на палубе этого корабля, Грюдиру, приснился сон. Ему снилось, будто на Суленском острове стояла гигантского роста ведьма, с метлой в руке. Он видел, как она проходила по всему флоту. Видел, что на каждом из трехсот кораблей, составлявших флот Гардрады, сидел ворон, и слышал, как она начала петь:

Не менее странный сон видел и другой человек, именем Турд, находившийся на другом корабле. Турду привиделось, что норвежский флот приближался к берегу Англии, на котором стояли две громадные армии.

Перед одной из них ехала безобразная колдунья верхом на волке. У последнего в пасти был человеческий труп, из которого текла ручьями кровь. Когда волк уничтожил труп, ведьма бросила ему другой, потом третий и так далее. Волк только пощелкивал зубами да пожирал трупы один за другим. Ведьма же запела:

Королю Гардраде также привиделся страшный сон: он будто видел убитого брата своего, Олая, который пропел ему:

Но Гарольд Гардрада был человек не робкого десятка и плыл далее, не обращая внимания на зловещие сны. Около Оркнейских островов к нему присоединился Тостиг, и вскоре грозный флот пристал к английским берегам. Войско высадилось в Кливленде. Береговые жители или бежали или покорялись безропотно при одном виде грозных пришельцев. Захватив богатую добычу, флот поплыл в Скарборо, где встретил, однако, мужественный отпор со стороны граждан. Это не обескуражило ратников Гардрады и Тостига. Они взобрались на гору, находившуюся возле стен города, развели громадный костер и стали кидать горящие сучья на крыши домов. Огонь распространился со страшной быстротой, уничтожая строения одно за другим. Пользуясь общим смятеньем, пришельцы ворвались в город и, после непродолжительной, но кровопролитной битвы, принудили его к сдаче.

Затем неприятель поплыв вверх по Гомберу и Оузу и высадился вблизи Йорка, но был встречен здесь войском Моркара нортумбрийского.

Тут Гардрада развернул свое знамя, которое называлось ланд-эйдан, то есть опустошителем земли, и с песней повел свои полки в дело.

Страшен и кровопролитен был этот бой, но непродолжителен: английское войско было разбито наголову и искало спасения за стенами Йорка, а Опустошитель земли был водружен с торжеством под стенами города. Изгнанный вождь, как бы он ни был зол и ненавидим, сохранит всегда несколько друзей в среде различных негодяев, а успех всегда действует опьяняющим образом на головы трусов. Поэтому нельзя удивляться, что множество нортумбрийцев склонилось на сторону Тостига. В самом гарнизоне города поднялись раздор и бунт. Сознавая полную невозможность удержать в повиновении жителей, граф Моркар счел за лучшее удалиться с теми, кто остался верен королю и родине, и – Йорк отворил ворота победоносному изменнику.

Получив известие о нашествии врага на север королевства, Гарольд двинул туда все войска, расставленные на южном берегу для отражения Вильгельма норманнского. Это было уже в сентябре, и уже прошло восемь месяцев после того, как норманн объявил свою дерзкую угрозу. Осмелится ли он еще явиться? Во всяком случае, придет он или нет, этот враг еще впереди, а другой проникает уже в сердце королевства.

Сдача Йорка вызвала страх и уныние во всей окрестной стране. Гардрада и Тостиг были веселы и спокойны. «Много пройдет времени, – думали оба, прежде чем Гарольд успеет прийти с юга на север».

Скандинавский лагерь стоял у Стенфордского моста, и наступил день, в который завоеватель решился вступить с торжеством в покоренный Йорк. Корабли его стояли на реке, по другую сторону города, и значительная часть войска находилась на кораблях. День был очень жаркий. Ратники короля норвежского, сбросив с себя тяжелые доспехи, веселились, рассуждая о богатой добыче, готовившейся им в городе, смеялись над храбростью англосаксонцев и упивались заранее красотой саксонских девушек, которых не умели защитить отцы и братья. Вдруг между ними и городом поднялась густая пыль. Выше и выше клубилась она, катилась ближе и ближе, и сквозь пыль заблестели щиты и дротики.

– Что это за рать идет к нам? – произнес с удивлением король норвежский.

– Вероятно, из города, в который мы хотим вступить победителями, ответил равнодушно Тостиг. – Это, должно быть, нортумбрийцы, бросившие Моркара, чтобы присоединиться ко мне.

Между тем неизвестная рать придвигалась все ближе и ближе. Ярче и ярче сверкало оружие ее воинов.

– Вперед Опустошителя земли! – воскликнул удалой Гардрада. – К оружию! Стройся!

И тотчас же приказал трем молодым ратникам спешить к кораблям и привести их к нему на помощь, потому что сквозь пыль виднелось уж явственно, среди сверкающих дротиков, знамя короля английского.

Оба войска стали поспешно строиться друг против друга. Гардрада построил свою рать в круг. Сначала она образовала длинную, но не глубокую линию, крылья которой огибались в виде дуги до тех пор, пока не сомкнулись щитами. Находившиеся в первом ряду уставили древки своих дротиков в землю, наклонив их вперед, так что острие было на высоте груди всадника. Второй же ряд держал их еще наклоненное, острием не выше груди лошади, образуя таким образом двойную рогатку против натиска конницы. В середине круга был помещен Опустошитель земли, окруженный стеной щитов. А за этой стеной было обычное место короля и его телохранителей при открытии битвы. Тостиг стоял впереди с нортумбрийской хоругвью и со своей отборной дружиной.

Между тем как Гардрада приготовлялся к битве описанным образом, английский король тоже не терял времени и построил свое войско более верным образом, который он перенял и усовершенствовал из обычной военной тактики датчан. Его строй, до сих пор непобедимый под его начальством, имел вид треугольника, так что в атаке на неприятеля он представлял оружию неприятеля наименьшую поверхность, а при отражении все три линии обращались лицом к нападающему. Король Гарольд окинул взором смыкающиеся ряды ратников и, обратившись к ехавшему подле него Гурту, сказал голосом, дрожавшим от волнения.

– Не будь там одного человека, с какой радостью устремились бы мы на коршунов севера!

– Ты прав, – ответил Гурт с грустью. – Я также о нем думал и чувствую, что эта тяжелая мысль ослабляет мое мужество.

Король задумался и опустил забрало своего шлема.

– Таны, – обратился он вдруг к десяткам двум всадников, окружавшим его. – За мной!

И, пришпорив коня, он поскакал прямо к той части неприятельского войска, где над дротиками развевалась хоругвь графа Тостига. Таны последовали за ним в безмолвном удивлении. Подъехав к грозному строю, к самой хоругви Тостига, король остановился и произнес:

– Находится ли Тостиг, сын Годвина и Гиты, при хоругви нортумбрийского графства?

С поднятым забралом, в норвежской бурке, небрежно наброшенной поверх блестящих доспехов, выехал граф Тостиг на этот голос и приблизился к брату.

– Что тебе надо, надменный враг? – спросил он. Король помолчал. Потом сказал протяжно-нежным голосом:

– Твой брат, король Гарольд, шлет тебе поклон. Допустим ли мы, чтобы родные братья, сыновья одной матери, вступили друг с другом в противозаконную борьбу и притом где же? На земле своих отцов?

– А что дает король Гарольд своему брату? – сказал Тостиг. Нортумбрию он уже отдал сыну врага своего дома.

Саксонец колебался. Но стоявший подле него всадник ответил поспешно за него:

– Если нортумбрийцы снова согласятся принять тебя, Нортумбрия будет принадлежать тебе. Моркару же король отдаст взамен эссекское графство. Если же нортумбрийцы отвергнут тебя, то ты получишь все уделы, которые Гарольд обещал дать Гурту.

– Согласен! – ответил Тостиг и стал, по-видимому, колебаться. Но непредвиденное обстоятельство испортило дело: король норвежский узнал о прибытии короля и выехал из рядов на прекрасном коне, в сияющем золотом шлеме и остановился на недалеком расстоянии от переговорщиков.

– А! – воскликнул Тостиг, обернувшись и увидев стлавшуюся на равнине огромную тень северного гиганта. – Если я приму это предложение, что даст Гарольд другу моему и союзнику королю Гардраде норвежскому?

При этих словах саксонский всадник поднял гордо голову и, смерив взглядом исполинский рост норвежца, сказал громким и отчетливым голосом:

– Ему будет дано семь футов земли на могилу или, так как он выше роста обыкновенного человека, на столько более, сколько потребуется на его труп.

– Если так, то отправляйся назад и передай Гарольду, чтобы он готовился к битве. Так как я не допущу, чтобы скальды и норвежские витязи осмелились говорить, что Тостиг заманил их короля себе на помощь, чтобы предать его потом врагу. Он пришел сюда вместе со мной, с целью добыть себе землю, как добывают ее храбрые витязи, или умереть, как они умирают.

Тут один всадник, казавшийся гораздо моложе других и более нежного телосложения, шепнул королю:

– Не трать более времени. Не то твои войска начнут подозревать измену.

– Братская любовь вырвана из моего сердца, Га-кон, – ответил король. И мое сердце опять забилось одной любовью к Англии.

Он сделал рукой знак, поворотил коня и удалился. Глаза Гардрады не опускались со статного всадника.

– Кто этот всадник, который говорил так умно? – спросила Гардрада, обращаясь к Тостигу.

– Король Гарольд, – ответил тот угрюмо.

– Как?! – воскликнул норвежец. – И ты не объяснил мне это прежде?.. Никогда не вернулся бы он к себе рассказывать о судьбе текущего дня!

При всей свирепости Тостига, при всей его ненависти, зависти к брату, в его саксонском сердце оставались еще грубые понятия о чести.

– Неосторожно поступил Гарольд, подвергаясь такой большой опасности, ответил гордо граф Тостиг. – Но он пришел с предложением мне мира и власти, и если б я решился выдать его, то был бы не соперником его, а убийцей.

Гардрада улыбнулся одобрительно и, обратившись к своим вождям, проговорил:

– Этот человек был поменьше многих из нас, но сидел на коне молодецки.

Затем удалой вождь, олицетворявший в себе все черты времени, сошедшего вместе с ним в могилу, и представлявший в себе образец племени, от которого происходили норманны, – запел импровизированную воинскую песнь. Но на половине ее он вдруг остановился и произнес с замечательным хладнокровием:

– Нет, эта песня плоха! Попробую другую.

Он задумался, затем провел рукой по лбу, и лицо его осветилось огнем вдохновения он опять затянул длинную песню. На этот раз напев и размер: все так чудно гармонировало с собственной восторженностью короля и с энтузиазмом его вождей и воинов, что никакие слова не в состоянии выразить их волшебного действия. Песня эта производила на всех норвежцев почти такое же действие, как сила рун на берсеркеров, воспламенявшая последних жаждой крови и битв.

В это время саксонская фаланга выдвинулась вперед и через несколько минут вступила в битву. Она началась атакой английской конницы, ведомой Леофвайном и Гаконом, но двойной ряд норвежских дротиков представлял грозную преграду, и всадники, не осмелившись сделать на нее прямого нападения, ограничились только тем, что объехали железный круг, не нанеся неприятелю другого вреда, кроме того, что могли сделать мечами и сулицами. Король Гарольд сошел между тем с лошади и, по обыкновению, двинулся с отрядом пехоты. Он находился в середине треугольника, откуда имел более возможности управлять его движениями. Избегая стороны, где начальствовал Тостиг, он направил свой отряд на самый центр неприятельских сил, где Опустошитель земли, развеваясь над стеной щитов, обозначал присутствие короля норвежского.

Град стрел и сулиц посыпался на англосаксов, неопытных в этом роде боя, но король Гарольд удерживал их от намерения схватиться грудь с грудью с неприятелем. Он сам стоял на небольшом холме и, подвергаясь ежеминутно опасности быть убитым, следил с напряженным вниманием за конницей Леофвайна и Гакона, ожидая той минуты когда норвежцы, обманутые мнимой нерешительностью и слабостью конных атак, сами перейдут в наступление.

Эта минута наконец наступила: воспламененные звуком труб, звоном оружия и воинственными песнями своего короля и скальдов, норвежцы ринулись как тигры на ряды саксонцев.

– К секирам, друзья! – скомандовал Гарольд и, мгновенно выйдя из середины, повел отряд вперед.

Оглушителен был напор саксонцев, они мгновенно разорвали круг и врезались в стену щитов. Секира короля потрясла первая эту железную стену, и он один из первых вступил во внутренний ряд, оберегавший Опустошителя земли.

В это самое время из-под грозного знамени вышел сам король норвежский и с пением вступил в самую чащу сцепившихся ратников. Он бросил свой щит и, махая своим громадным мечом, валил им людей справа и слева, пока не очистил все пространство вокруг себя. Англичане, отступая с ужасом перед этим образцом нечеловеческой силы и роста, оставили впереди одного бесстрашного витязя, решившего преградить путь исполину.

В это мгновение битва не принадлежала по характеру к времени более новому, а походила скорее на эпизод из глубокой древности. Глядя на сражающихся, можно было бы подумать, что Один и Тор снова спустились на землю. За королем-гигантом следовали его любимые скальды, распустив под шлемами свои длинные, шелковистые волосы и сопровождая свое шествие воинственными гимнами. И Опустошитель земли, подвигаясь вслед за ними, свертывался и развертывался, так что казалось, будто изображенный на нем ворон ожил и снова захлопал крыльями. А против гиганта один, но со спокойным лицом, с поднятой секирой, готовый кинуться вперед или отразить удар и твердый как дуб, стоял неустрашимый король саксов.

С быстротой молнии сверкнул грозный меч Гардрада и опустился вниз с такой силой, что щит короля Гарольда распался пополам, а сам он от силы удара упал на колено. Но быстрее этого меча вскочил он на ноги. И не успел еще Гардрада поднять головы, наклоненной напряжением удара, как секира Гарольда обрушилась так метко на его шлем, что гигант зашатался, меч вывалился из рук его и он отшатнулся назад. Заметив опасное положение короля, скальды и вожди его кинулись к нему. Этот смелый подвиг Гарольда влил мужество в сердца саксонцев. Увидев, что их любимый вождь почти отдален от них толпой норвежцев и, несмотря на это, храбро прокладывает себе секирой путь к грозному Опустошителю земли, они приободрились, сомкнули свои ряды и с криками: «Вперед!» – пробились к нему. Снова завязался ровный рукопашный бой. Между тем короля норвежского отнесли поодаль, сняли с него измятый шлем и тем дали ему возможность отправиться от самого сильного из ударов, которые он когда-либо получал в своих битвах. Оправившись немного, король кинул с досадой свой шлем и с открытой головой, на которой золотистые волосы блестели как солнце бросился опять в свалку. Опять засверкал убийственный меч, опять стали разлетаться в куски шлемы и щиты англосаксов. Пылая жаждой мести, удалой Гардрада носился повсюду, отыскивая короля английского. Наконец это желание исполнилось, и он увидел поразившую его руку. Желая окончить битву и войну одним ударом, витязь рванулся было к Гарольду, но в это самое мгновение стрела, пущенная издали невидимой рукой, вонзилась в горло, которого уже не покрывал шлем. Глухой звук, похожий на стон погребальной песни, вылетел из уст, кровь хлынула рекой изо рта Гартрады, и он, судорожно замахав руками, грохнулся мертвым на землю. Увидев смерть своего короля, норвежцы испустили такой вопль отчаяния и бешенства, что самая битва на несколько мгновений остановилась и как будто притихла от общего трепета.

– Смелее! – воскликнул Гарольд, обращаясь к саксонцам, – и пусть земля наша послужит могилой для нарушителя ее спокойствия. Вперед же, к знамени, и победа за нами!

– Вперед, к знамени! – повторил Гакон, приблизившийся в эту минуту к дяде, весь покрытый кровью врагов и пеший, потому что конь его был убит. Высоко развевалось мрачное знамя, хлопая по ветру, как вдруг перед Гарольдом, между ним и хоругвью, показался брат его Тостиг, которого легко было узнать по блеску его доспехов и свирепому смеху.

– О чем думаешь? – воскликнул Гакон. – Зачем медлишь? Во имя счастья Англии карай изменника!

Гарольд вздрогнул, рука его судорожно сжала руку Гакона. Он опустил секиру и с движением ужаса отошел от своего племянника.

Тут оба войска остановили свой напор, потому что оба были в страшном беспорядке и рады были дать врагу минуту отдыха, чтобы немного оправиться и построить свои рассыпанные ряды.

Норвежцы не принадлежали к числу тех войск, которые оставляют поле битвы оттого, что пал их вождь. Напротив – они бились упорнее, сгорая жаждой мести за смерть предводителя. Но все-таки, если б не мужество и быстрота, с которыми Тостиг преградил саксонцам путь к хоругви, сражение было бы для них проиграно.

Пользуясь приостановкой военных действий, Гарольд взволнованный донельзя, подозвал Гурта и сказал ему:

– Ради всего дорогого тебе. Гурт, скачи скорее к Тостигу и уговори его согласиться на предложенное ему. Мало того: скажи, что мы не будем помнить зла, что мы даже позволим возвратиться беспрепятственно на родину всем его союзникам… Сделай все, что найдешь нужным, но избавь меня, избавь всех нас от необходимости пролить кровь брата.

Услышав эти слова, благородный Гурт поднял забрало и с чувством непритворного восторга прикоснулся губами к руке короля.

– Иду! – ответил он и, в сопровождении одного только трубача, отправился бесстрашно к рядам неприятеля.

Король в страшном волнении ждал возвращения Гурта: никто не мог подозревать, какие тяжелые мысли раздирали это сердце, у которого на пути к достижению власти были отняты один за другим все предметы его любви. Недолго пришлось ему ждать. Не успел еще Гурт возвратиться, как яростный вопль, раздавшийся среди норвежцев, сопровождаемый звоном оружия убедил короля в безуспешности его попытки.

Граф Тостиг не захотел даже выслушать Гурта иначе, как в присутствии норвежских вождей; а когда последний объяснил причину своего прибытия, то в ответ раздался единодушный крик:

– Мы скорее умрем все, чем оставим то поле, на котором потеряли нашего короля!

– Ты слышишь, что они говорят, – сказал надменно Тостиг. – Я говорю то же самое.

– Не на меня надет этот грех! – проговорил Гарольд, торжественно простирая руку к небу. – Итак, исполним теперь наш долг!

Пока происходило рассказанное, к скандинавам подошла помощь с их кораблей, что и сделало бой несколько сомнительным. Но Гарольд в эту минуту был таким же искусным вождем, каким он был в момент борьбы с Гардрадой. Он постарался держать саксонцев в непрерывном строю. И если иногда случалось, что напор превосходящей силы отрезал часть от общего строя, то она тотчас строилась в тот же грозный треугольник. Один норвежский витязь, став на стенфордском мосту, в течение долгого времени отстаивал этот проход. Более сорока саксонцев, по словам летописца, пало от его руки, Гарольд предлагал ему жизнь и даже – оказать его мужеству должный почет, но надменный герой не хотел слушать эти предложения и пал наконец от руки Гакона. Он был как-будто воплощением Одина, этого скандинавского бога войны, С его смертью угасла последняя надежда викингов на победу, но они тем не менее не уступали, а падали на местах. Многие просто умирали от утомления. Когда ночь начала окутывать темным покровом место страшного побоища, король находился среди груды разбросанных щитов, опираясь ногой на труп знаменосца и положив руку на древко Опустошителя земли.

– Смотри! Там несут тело твоего брата! – прошептал ему Гакон на ухо, отирая хладнокровно кровь с своего меча и опуская его в ножны.

 

Глава XII

Сын Гардрады, Олай, был, по счастью, спасен от всей этой резни. На судах оставался сильный отряд норвежцев, а его предводители, предвидя результат ужасного сражения и зная, что Гардрада не сойдет с того поля, где водрузил своего Опустошителя земли, пока не победит или не ляжет трупом, удержали насильно принца на корабле. Но прежде чем суда успели выйти в море, меры, принятые саксонским королем, преградили им путь. Тогда смелые норвежцы построили шиты стеной вокруг мачт и решили погибнуть славной смертью витязей. На следующее утро Гарольд вышел на берег, а за ним знатнейшие вожди, опустив дротики острием вниз, несли торжественно тело убитого короля-бояна, они остановились и послали к норвежскому флоту переговорщика, который пригласил вождей, под предводительством принца, принять тело их государя и выслушать предложение короля англосаксов.

Норвежцы полагали, что им отсекут головы, но они тем не менее приняли предложение. Двенадцать знатнейших вождей и сам Олай сошли в шлюпку переговорщика. Гарольд вышел к ним навстречу с Леофвайном и Гуртом.

– Ваш король, – начал он, – пошел войной на народ, ни в чем не виноватый. Он поплатился жизнью за неправое дело. Мы не воюем с мертвыми. Отдайте бренным останкам почести, достойные храброго витязя. Мы отдаем вам без выкупа и условий то, что не может более вредить нам… Что же касается тебя, молодой королевич, – продолжал Гарольд, с состраданием посмотрев на статную осанку и гордую, но глубокую горесть Олая, – мы победили, но не желаем мстить. Возьми столько кораблей, сколько тебе понадобится для оставшихся воинов! Возвратись на свои родные берега и защищай их так же, как мы защищали свои… Довольны ли вы мной?

В числе вождей находился владыка аркадских островов. Он вышел впереди всех, преклонил колено перед королем и сказал:

– Повелитель Англии! Ты вчера победил только тела норвежцев, а сегодня покорил и их души. Никогда скандинавы не пойдут войной на берега того, кто так чтит умерших и милует живых!

– Быть посему! – сказали в один голос вожди, преклоняя колена перед королем.

Один только Олай не произнес ни слова: перед ним лежало охладелое тело убитого отца, а месть считалась доблестью у морских королей. Мертвеца понесли медленно к шлюпке. Норвежцы шли за ним медленными шагами. Только когда носилки были уже поставлены на королевский корабль, раздались плач и стоны, звучавшие глубокой, неподдельной горестью, и затем скальд Гардрады пропел над его трупом вдохновенную песнь.

Сборы норвежцев были коротки, так что корабли их скоро снялись с якоря и поплыли вниз по реке. Гарольд глядел им вслед и произнес задумчиво:

– Уплыли корабли, в последний раз принесшие кровожадного ворона к английским берегам!

Непобедимые норвежцы потерпели в этом походе страшное поражение. На этих носилках, которые они везли из Англии, лежал последний внук берсеркеров и морских королей. К чести Гарольда вспомним, что не норманнами, а им, истым саксонцем, был низвергнут Опустошитель земли.

– Да, – ответил Гакон, на замечание дяди, – твое предсказание отчасти справедливо. Не забывай, однако, потомка скандинавов, Вильгельма руанского!

Гарольд невольно вздрогнул и сказал вождям:

– Велите трубить и собираться в путь! Мы отправимся в Йорк, соберем там добычу и потом – назад, друзья мои, на юг. Но преклони сперва колена, Гакон, сын дорогого брата! Ты совершил в виду и неба и всех витязей свои славные подвиги и будешь награжден достойными их почестями! Я облеку тебя не в суетные побрякушки норманнского рыцарства, а сделаю одним из старшин братства правителей и военачальников. Опоясываю тебя собственным своим набедренником из чистого серебра. Влагаю в руку твою собственный меч из чистой булатной стали и повелеваю тебе: встань и займи место в Совете и на поле брани наряду с владыками Англии, граф герфордский и эссекский!.. Юноша, – продолжал король шепотом, наклонившись к бледному лицу Гакона, не благодари меня! Я сам обязан тебе благодарностью. В тот день, когда Тостиг пал от твоей руки, ты очистил память моего брата Свена от всякого пятна… Но пора в путь, в Йорк!

Шумно и пышно было пирование в Йорке. По саксонским обычаям, сам король должен был присутствовать на нем. Гарольд сидел на верхнем конце стола, между своими братьями. Моркар, которого отъезд лишил участия в битве, возвратился с Эдвином.

В этот день песня, давно позабытая в Англии, пробудилась ото сна. Арфа переходила от одного к другому. Воинственно-сурово звучали ее струны в руках англодатчанина, но они нежно вторили голосу англосаксов. Но воспоминание о Тостиге, о брате, павшем в войне с братом, лежало тяжелым камнем на душе Гарольда. Однако он так привык жить исключительно для Англии, что мало-помалу силой железной воли сбросил с себя мрачную думу. Музыка, песни, вино, ослепительный свет огней, радостный вид доблестных воинов, сердца которых бились заодно с его сердцем, торжествуя победу, все это наконец увлекло и его к участию в общей радости.

Когда ночь наступила, Леофвайн встал и предложил заздравный кубок обычай, связывающий современные обычаи Англии с ее стариной. Шумный говор утих при виде привлекательного лица молодого графа. Он снял шапку, как требовало приличие (саксонцы садились за стол в шапках), принял серьезный вид и начал:

– С позволения моего брата и короля и всей честной компании, осмеливаюсь напомнить, что Вильгельм, герцог норманнский, затевает прогулку вроде той, что совершил почивший гость наш, Гарольд Гардрада.

Презрительный смех встретил напоминание о дерзости Гардрады.

– А как мы, англичане, слывем материалистами, даем каждому нуждающемуся хлеб-соль, вино и ночлег, то я думаю, что герцог ожидает от нас одного только хорошего угощения.

Присутствующие, разгоряченные вином, шумно одобрили эту мысль Леофвайна.

– Итак, выпьем за Вильгельма руанского и – говоря словами, которые теперь на устах каждого и будут, вероятно, переданы потомству – если герцог так полюбил английскую землю, то дадим ему от всего сердца семь футов земли в вечное владение.

– Выпьем за Вильгельма норманнского! – закричали пирующие с насмешливой торжественностью.

– Выпьем за Вильгельма норманнского! – гремело по всем палатам! И вдруг, среди всеобщего веселья, вбежал человек, очевидно гонец, пробрался поспешно к королевскому креслу и сказал звучным голосом:

– Герцог Вильгельм высадился в Суссекс с таким громадным войском, которого не видели никогда на наших берегах.