В селе под названием Глинное, что затерялось в Брянских лесах, жил был паренек по имени Николай Булкин. Родился он в Петров день в 1925 году. Его отец, Никита Евдокимович, кряжистый, крепкий мужик считал себя старым революционером. Воевал он за красных и участвовал в становлении Советской власти, уважал дело Ленина, хотя коммунистом не был. О его революционном прошлом иногда напоминала ему его жена, дородная Ефросинья:

– Бегал ты, Никита, с винтовкой, да с красным бантом на груди за Советскую власть, а не добился ничего в жизни. Как командовали тобой коммунисты, так и до сих пор командуют.

Не по нутру ему были все эти коллективизации, колхозы, трудодни, налоги.

Он был крепким середняком, владел имуществом, оставшимся от отца, и хотел дальше развивать свое хозяйство, но Советская власть гнула свое, и приходилось подчиняться. В особо трудные минуты жена Ефросинья спрашивала его:

– Ну что, будешь радеть за Советскую власть?

– Буду – да! – говорил он зло.

Это была его любимая поговорка, за что в народе его назвали «Никита – буду – да!». Имел он хороший крепкий пятистенный дом с баней, овин, сарай со скотом, две лошади, сеялки, плуг, да несколько десятин земли. Хозяйство располагалось в ложбине, недалеко от реки, было у него две лодки, особо полезные в половодье. Жена досталась ему крепкая, работящая, терпеливая, все понимающая. Она родила ему четверых детей: двоих сыновей и двух дочерей. Дети росли послушными, трудолюбивыми, родители воспитывали их в любви к родной земле, Родине.

 

Детство и юность Николая

Учился Коля в местной церковно-приходской школе. Особых успехов в учебе не проявлял, но отличался усердием и внимательностью. Имел очень красивый твердый подчерк, местный дьякон, преподававший в школе церковную грамоту, доверял ему писать молитвы напоказ. В школе дети изучали Псалтырь, знали наизусть молитвы, а в большие праздники подпевали церковному хору.

Дьякон Никифор был доволен успехами Коли и смотрел на него часто с одобрением, хотя отношения у них не всегда складывались хорошо, так как домашние задания выполнялись не всегда добросовестно. Непослушных дьякон ставил в угол, на соль или на гречку. Было очень больно и обидно отбывать такое наказание, и сквозь слезы доносилось: «Я учил, но не все успел, мать много работы дала по хозяйству».

В отместку, дети придумали на него пасквиль-частушку: «Паки-таки разорвали Никифора собаки, а если б не дьячки, разорвали б на клочки!». Иногда они вполголоса напевали ее прямо в классе, на уроке, за что получали по голове от дьякона линейкой. Было больно, но весело, и это злило дьякона.

В отличие от дьякона, совершенно иное впечатление на ребят производил настоятель местной церкви, отец Александр, к которому Николай относился с большим уважением. В школу он приходил в мантии, был степенный, рассудительный и любил детей. Он учил их словесности, много рассказывал о Боге, Родине, о храбрости и героизме русского народа. Отец Александр знал в совершенстве несколько иностранных языков.

Мать и отец вставали утром очень рано. Мать Ефросинья, наскоро умывшись, затапливала печь, готовила еду всей семье и варево скотине. Отец сразу шел в сарай управляться со скотиной. Особое внимание он уделял лошадям: подкладывал им сена, поил водой, чистил стойла. Были у него две лошади гнедой масти, жеребец и кобыла. По весне они приносили жеребенка, на радость всей семье. Были в хозяйстве корова, бык, свиньи, овцы, куры, гуси, а также сад с плодовыми деревьями и огород за домом. Работы было очень много, но всей семьей за день со всем справлялись.

Управившись с ранней работой, мать будила детей и кормила их завтраком, по обыкновению это была каша в горшке, подовый хлеб, фрукты и овощи. Затем пили по кружке чая с сахаром или березовый квас – по сезону. Закончив с едой, дети получали от матери задание по хозяйству. Если было время учебного года, то дети отправлялись в школу, а работали после школы.

Школа имела для семьи большое значение, поскольку родители были безграмотными и хотели видеть своих детей, умеющими читать и писать. Старшие, Егор и Клава, закончили по 7 классов церковно-приходской школы, Коля – 6 классов, Вера – 5 классов, а дальше учиться не дала война.

В общем, после школы нужно было выполнить родительское задание в зависимости от сезона: дать корм скотине, почистить сарай, прополоть грядки, картошку, наносить воды, дров. Отец давал задание, в основном, своим хлопцам – так он их называл, а иногда говорил: «Мои бойцы».

Если обязаловка была не выполнена, можно было получить трепку от отца, ну а если все сделал, можешь заняться своим любимым занятием. У девочек это были куклы, игры салки-малки, классики. Старший, Егор, был увлечён техникой, тянулся ко всему прогрессивному.

Недалеко от их дома была кузница, где кузнецом был кряжистый и очень добрый мужик по имени Никита, но звали его все «дед кузнец». Он подковывал лошадей, делал подковы, буржуйки, тяпки, мотыги, работал по металлу. Вот к нему-то после домашней работы и направлялся Егор, которому кузнец был очень рад. Надев фартук, Егор брал в руки молот и бил по металлу, который кузнец выхватывал из угля. «Ух! Ух!» – удар по металлу – и искры разлетались по сторонам. Металл плющился, кузнец поворачивал его, и так продолжалось до тех пора, пока от ударов заготовка принимала нужную форму, затем кузнец опускал ее в воду. «Пшш-пшш…», – и получалась то, что задумывали мастера: это подковы, скобы, тяпки и т. д.

– А ну-ка, Егор наддай воздуха! – командовал дед кузнец, Егор крутил колесо горна, огонь в горне разгорался, искры от углей разлетались. Красотища! Прямо фейерверк новогодний! Егор был весь потный, но очень довольный.

Периодически Егор с отцом приводили приводил к кузнецу своих лошадей, чтобы подковать им копыта. Егор умело заламывал ногу лошади, крепил подкову и всаживал гвозди в копыто – все, готово.

Иногда в кузницу приходила жена кузнеца. Это была статная, пышногрудая женщина по имени Стеха, чуть моложе своего мужа. Была у них дочка Акулина лет семнадцати. Принося отцу обед, она с хитрецой поглядывала на Егора. На вечеринках Егор любил водить хоровод именно с Акулиной, они брались за руки и красиво водили. А вот пляски он не любил, хотя смотреть, как пляшут другие, иногда приходилось.

Николай, в отличие от своего брата Егора, всей душой любил свою родную землю, ее просторы и поля, лес и реку, он был творческой натуры паренек. После школы, наскоро справившись с заданием по дому, брал лодку и сплавлялся по реке Навле. Река в середине апреля разливалась, наполнялась талой водой оттаявших снегов. Она выходила из берегов, становясь стремительной и неуправляемой, заливала пойму противоположного берега, все луга, близлежащие леса и кустарники, до самой дороги на станцию – вода простиралась на несколько километров.

В период разлива рабочие заблаговременно разбирали мост и переходы через реку. Те, кто приезжали на станцию и спешили в родное село, ожидали перевозчика на кордоне. Перевозками обычно занимался бывший лесник. Спеша переплыть на своей лодке с одного берега на другой, он иногда покрикивал в пространство: «Перевезу! Перевезу на другой берег!».

Николай, отчалив на лодке от высокого берега, на котором стояло село, ловко перемещался по залитому лугу, по пути частенько брал с бугров зайцев, непонятно как сюда попавших. Зайцы пугливо жались в углу лодки, но в воду прыгать не решались. Коля подвозил их к сухому берегу, где их уже не надо было просить выйти – там они молниеносно выпрыгивали на сухой берег, и поминай, как звали. Иногда приходилось подбирать раненую птицу и отпустить в лесу. В колдобинах попадалась и живая рыба: щука, лещ или язь – это была хорошая добыча к столу на ужин.

В один из таких дней Николай, как обычно, проплывал меж кустарниковой заросли и вдруг услышал крики о помощи:

– Спасите! Рятуйте! – послышался голос из ближайших зарослей.

Николай налег на весла и увидел такую картину: впереди плыла лодка, перевернутая вверх дном, сзади, держась за нее, бултыхался дед Мендырь, местный паромщик, а поодаль, держась за кустарник, по пояс в воде стояла девушка в красном пальто, это была дочь отца Александра, Ольга. Николай, не растерявшись, быстро пришвартовался к лодке деда, схватил его за шиворот и затащил в свою лодку. Лодку деда потащило быстрым течением дальше.

– Коля, – застонал дед, – лодку подцепи, жаль лодку-то, как же спасти ее?

– Дед, ты что, совсем сдурел, ну ее к бесу! Надо спасать девушку! Видишь, человек в воде.

Николай быстро повернул лодку к девушке. Оля из последних сил держалась за кусты, боясь оторваться и оказаться подхваченной течением реки. Подхватив ловко девушку руками, он посадил ее в лодку, она насквозь промокшая, стучала зубами, тело ее содрогалось от холода, и она всхлипывала. Николай быстро повел лодку к берегу, помог ей выбраться из лодки, подав руку. Она с благодарностью взглянула на него своими черными глазами и произнесла:

– Спасибо тебе, Николай, я не забуду твою помощь! – и, не оглядываясь, побежала к своему дому, хлюпая своими длинными сапогами.

Ольга училась в городе, а по выходным приезжала к родителям в родное село. После этого случая, отец Александр поблагодарил Николая за помощь и спасение их единственной дочки и пригласил в гости на чай.

Из всех православных праздников Николай любил Троицу – в этот день церковь была по-особому убрана, в центре стояли свежесрубленные молодые березки, шла праздничная служба, пел церковный хор. А девушки в этот день кумились, плели венки из васильков и ромашек и прятали во ржи, каждая девушка старалась сделать свой венок неповторимым и долго колдовала над ним. Парни эти венки искали во ржи, осторожно, чтобы не повредить рожь. Тот, кто находил венок девушки, в подарок получал поцелуй от той девушки, которой принадлежал этот венок. Затем сразу же кидали венок в речку, вниз по течению, на счастье. Считалось, что девушка, поцеловавшая парня, который нашёл её венок, могла стать его суженной.

Николай находил венок каждую Троицу. Первый раз он нашел венок Маши Комогоровой, по кличке Машка-коза, за ее прыгучесть и дерзкий характер. Ребята подшучивали над ним:

– Ну что, Николай, как тебе невеста?

На что он весело огрызался, чем вызывал обиду у Машки-козы. Он и правда с ней прогуливался иногда, болтали о том, о сем, могли забрести в чужой сад, сорвать яблок, груш.

А вот в последнюю Троицу он нашел очень красивый венок, который принадлежал Тане Фирсовой, девушке красивой, стройной, с веселым, но чуть грустноватым взглядом. Таня, увидев того, кто нашел ее венок, немного расстроилась – она мечтала, чтобы ее венок нашел другой парень, Володя Косов. Таня сказала очень тихо: «Тоже мне суженый!», – но тут же спохватилась и громко произнесла: «Суженый так суженый!» – быстро подбежала и поцеловала Николая в щечку, и они бросили венок в речку. Венок поплыл по течению, и, как потом показала жизнь, по течению их совместной жизни.

Но, как выяснилось, поначалу душа Николая потянулась к Оле. С каких-то пор они стали неразлучными и проводили много времени вместе. Оля стала приглашать его к себе домой, частенько они засиживались до глубокой ночи. Он пробирался через сад, стучался к ней в окно её комнаты, Оля с радостью впускала его с большой охапкой сирени, и они наслаждались любовью друг к другу до самого рассвета. Это видели, конечно, мать с отцом Оли. Матушка, тяжело вздыхая говорила: «Негоже это все, доченька, тем более, мы имеем священный сан. Что люди подумают о нас?»

– Мама, но мы с Колей любим друг друга, – отвечала в ответ Оля.

– Но нужно делатьвсе по-божески: обвенчаться в церкви, а потом быть вместе.

Оля намекнула Коле о разговоре с матерью, в ответ она услышала: «Мы с тобой будем вместе и поженимся». Они оба с замиранием сердца ждали этого момента, чтобы исполнить свои мечты.

 

Летние работы в поле

Лето для Николая было прекрасной порой. Река Навля успокаивалась, входила в свои берега, природа буйно расцветала и оживала. Особенно ярко зацветали сирень, черемуха, вишня, в лощинах за рекой сине-белой волной шло цветение садов. Воздух вокруг, в бушующих цветением садах, наполнялся запахом, от которого кружилась голова. На озерах появлялись лилии и кувшинки, Николай любил срывать их и вечерами раздаривать девушкам. Он дарил всем по одному цветочку, а когда подходил к Тане и дарил ей, то почему-то смущался. Таня отнекивалась, но все же брала лилию, несмотря на недобрый взгляд Володи Косова.

Очень важным временем для Николая было особое время – время сенокоса.

На другом берегу, в пойме реки вырастала самая высокая и сочная трава. Каждый покос имел свое название, по фамилиям бывших владельцев земли: это Крюцкие, Логутовские, Никитские…

Ранним утром Николай доставал косу, отбивал ее острие, и, проводя пальцем по лезвию, приговаривал: «Хоть брейся!». Поодаль стоял отец, и добрым хозяйским взглядом смотрел на сына:

– Молодец, сынок, настоящий крестьянский мужик!

Наскоро перехватив что-то на завтрак, он вскакивал на лошадь и галопом мчался на свой покос. Завидев издали группу мужиков, Николай привязывал свою лошадь и присоединялся к ним. Трава в утренней росе косилась очень легко и ложилась в красивую, ровную линию. Он старался не отставать от мужиков, но не дай бог, старался не задеть косой ноги переднего косаря.

«Вжик, вжик, вжик!» – сзади в строю косили сильные, проворные мужики с большим опытом. Дед Ларичев иногда сзади покрикивал: «Ну-ка, молодой, быстрее, а то пятки подрежу невзначай». И тогда Коля старался ускориться, не отставать от мужиков, набираясь опыта и мастерства. Мужики с одобрением смотрели на Николая, приговаривая: «Добрый хлопец вырос у Никиты-буду-да, того и гляди скоро опередит всех нас, косарей».

Сенокос продолжался почти до августа, покосов было много. За работу в колхозе деньги не платили, а начисляли трудодни, так называемые проценты. Работать нужно было обязательно, заставляли работать всех местные власти, бригадир Митя по утрам ходил по дворам и давал наряд на разные работы. Если не выйдешь – враг народа со всеми вытекающими последствиями. Сначала разбирали на общем собрании селян вместе с председателем сельского совета Кузьмой Давыдовым, парторгом, председателем колхоза. Ругали жестко, угрожали, даже в ссылку могли сослать. Николай припоминал случай, когда мимо косарей проезжал на телеге Филя Ноздрюля. Кто-то крикнул:

– Куда, Филя, направился, что-то едешь еле-еле?

– Да вот, Иссарионычу (т. е. Сталину), отработать трудодень за просто так!

Эту фразу кто-то передал Давыдову, и через пару дней ночью на воронке приехали с НКВД за Филей, и ему пришлось три года отрабатывать этот трудодень за колючей проволокой.

После косьбы, траве давали подсохнуть, чтобы она превратилась в сено.

Затем ее укладывали особым образом, и получались красиво сложенные стога. Женщины сгребали сено граблями в копны, а парни возили копны на лошадях и складывали в скирды. Следом за возом девушки проходили с граблями и подскребывали. Они были наряжены в цветастые платья и разноцветными косынками. Ребята красовались перед девушками на лошадях.

Однажды за лошадью Николая подскребывала Таня Фирсова. «Ох, как ты гладенько скребешь, так бы всю жизнь работал бы с тобой в паре», – шутил Николай, глядя на Таню. Таня в ответ посматривала на него и улыбалась,

ведь она видела, что неподалеку на лошади гарцевал Володя Косов, и по всему было заметно, что он заревновал.

– Смотри, Николай, не утоми мою девушку, не то вечерком поговорим по душам за клубом.

– Ладно, не егози там, все у нас хорошо, мы поладим, не тревожься, – Правда, Таня? – говорил Коля и тем самым распалял Володю.

Мужики укладывали сено в стога, и здесь брат Николая, Егор, был особым мастером в этом деле. Пласты сена ложились друг на друга и в завершении дела вверху делали конус. На работу Егора засматривалась Акулина, дочь кузнеца, но он не обращал внимания на девушек, его увлекал сам процесс работы. После работы все дружно шли на обед через речку, кто-то прыгал с разбега прямо в речку, освежиться, брызги летели вверх, слышались шутки, смех. Николай с парнями проводили купание на лошадях, они грациозно гарцевали, затем сходу забегали в воду, поднимая огромные брызги. Парни, мокрые, веселые старались развеселить девчат, ловко управляя лошадьми.

А вот в выходные дни, обычно по субботам, на укладку сена и подскребку выходило местное начальство – это председатель сельсовета Давыдов, парторг, бухгалтер счетовод. На этом субботнике появлялись комсомольцы из местных ребят, среди них Яшка Немыкин, тракторист, на груди его красовался красный бантик. Он слыл активистом и работал совместно с секретарем комсомольской организации, молодой учительницей немецкого языка Раисой Коростелевой. На субботниках комсомольцы вместе с народом вносили свой вклад в уборку сена. Раздавались патриотические песни, но простые парни вперемешку с ними распевали и свои разухабистые частушки, что злило Давыдова, который старался приструнить парней, но ему это мало удавалось.

– Пароход идет мимо пристани, будем рыбу кормить коммунистами, – распевали ребята во главе с Николаем. – Это не мы сочинили, это слова Есенина, вы что, не читали поэта Есенина? – куражились ребята.

– Ну, смотри, допоешься, грамотей, куда ты катишься, попадешь в ВЧК, там тебя научат коммунистов любить, кулак недорезанный.

Яша вступился за Николая:

– Да никакой он не кулак, отец его из середняков вообще-то. Отец его Никита-буду-да из красных партизан, насколько всем известно.

– Ладно, не будем про отца, а он, сынок, пусть читает не Есенина, а труды Ленина, Сталина, да рассматривает возможность вступить в комсомол.

– Да нужен мне ваш комсомол! Что он мне даст, кроме вашей агитации? – а сам снова продекламировал Есенина, – Знать так хочется и мне, задрав штаны, бежать за вашим комсомолом!

А потом, ударив коня пятками в бок, Николай прокричал:

– Ваш комсомол – гоп треп калошами: ни коровы нет, ни лошади, не гогочет не ревет, меня горе не берет.

Он поскакал по полю, а Давыдов крикнул ему вслед:

– Ну, мы с тобой еще встретимся, чертенок. Или будешь с нами или…

Но он не договорил, в это время рядом с ним прошла Наталья Григорьевна. Она ему всегда нравилась, хотя и была замужем за бывшим председателем колхоза Иваном Фирсовым.

– Здорово Наталья, ты сегодня как никогда хороша собой, так и хочется тебя обнять, – и он было потянулся к ней.

– Убери свои руки поганые, Кузьма, как у тебя хватает совести вести такие разговоры со мной? Я тебе повода никогда не давала.

Сам Давыдов о себе мало распространялся, был приезжим, родом из Смоленской области. О его прошлом в селе никто ничего не знал. Приехал в Глинное со своей женой, устроил ее на работу в местный магазин. Детей у них не было, а вскоре она бросила его и уехала в неизвестном направлении.

 

Ночные похождения

Одним из приятных воспоминаний о лете у Николая было ночное время.

После рабочего дня, группа ребят отправлялись пасти лошадей в ночь. Прихватив с собой провизии – хлеба с корочкой, кусок сала, лук, картошку и немного табака, – вскочив на лошадей, мчались на Крюцкие луга, в ночное. Прибыв к излучине реки, ребята скакали галопом наперегонки. Впереди обычно скакал Андрей Коршунов на Майке, рыжей кобыле, сильной, всегда стремящейся быть впереди – и ей всегда это удавалось. Вторым обычно скакал Николай на своем Воронке с черной звездочкой на лбу, он тоже всегда старался обогнать соперников, но Майку все же обогнать не удавалось. Глаза ребят горели от удовольствия, лица были раскрасневшимися и довольными. Прискакав к изгибу реки, ребята стреножили коней, вешали им на шею звонок и отпускали на выпас.

Затем они таскали сучья от сухих кустов на костер, а кто-то забрасывал удочку с живцом на щуку. Вечером ребята смогли поймать крупную щучку, по их меркам, на хорошую уху. Костер красиво разгорался, искры летели в небо, они бросали в прогоревшие уголья картошку, поворачивали ее прутьями, нанизывали на прутья кусочки сала и жарили над угольями. Сало румянилось, золотилось, жир капал и шипел, вырывая пламень. Все дружно садились в кружок, чтобы насладиться вкусной едой на фоне свежей ночной тишины. Поужинав, некоторые ребята закуривали, свернув козью ножку из газеты и табака, часто играли в карты и травили байки.

Обычно начинал Андрей Коршунов:

– Я на прошлой неделе ехал на лошади тихо утренней ранней порой. Видел, представляете, настоящую ведьму, а когда пригляделся, ею оказалась бабка Проскута Логутова. Она собирала траву на зелье, им она опаивала людей, которые к ней обращались.

Иван из темноты:

– Напоить тебя, чтоб ты не ходил к ее внучке Насте.

– А что я ей сделал?

– Не сделал, так сделаешь ей правнуков, а бабка потом – воспитывай.

– А ты сначала женись на внучке, поэтому бабка и хочет тебя напоить зельем, – заржали ребята. – Нам, мужикам, ведь не рожать, сунул – вынул да бежать. – ребята в темноте дружно засмеялись.

– А что, и женюсь. Настя мне очень нравится, я не отрицаю.

– Да тихо вы, – прикрикнул из темноты Милак, – я вам расскажу байку, Надысь, дед Сибиль рассказывал. Что как-то в молодости рано утречком возвращался он с блядок, так вот он говорил: идет, идет и видит, будто бы река остановилась, стоит в ней вода. «Что же это такое? Почему вода, как зеркало?» – стал он на мостике и решил пойти пешком по этой водной глади, прямиком к Богу. Сделал шаг – то сделал, но прямиком упал в воду, хорошо, что мелко было, еле вылез из холодной воды. Вот и поговорил с Богом.

Парни засмеялись: «Меньше надо по блядкам ходить – всю ночь до утра блядовал, заснул на ходу и упал с моста в речку. Ха-ха-ха!» – хохотали парни, слушая байки Милака.

Наступила кромешная темная ночь, лишь звезды и месяц мерцали на небе. Балагурили ребята все меньше и меньше. Невдалеке поблескивала неторопливая река, да изредка ухал филин. На луга ложился туман, все гуще и гуще, как будто белое одеяло накрывало землю. Изредка можно было слышать звон колокольчиков – это лошади отгоняли комаров, вздрагивая всем телом.

Ребята стали один за одним клониться ко сну, лишь один Николай, закутавшись в балахон, прихваченный из дома, сидел и вслушивался в ночь, но и он вскоре заснул крепким сном. Под утро ему приснился сон, как будто он на лугу косил густую, сочную траву, и вдруг из травы вылетела белая птица и скрылась за кустами калины. Николай помахал ей рукой и увидел, как из-за кустов появляется девушка в красивом русском сарафане с букетом цветов, и он узнает в ней Танюшу Фирсову. Она улыбалась, глаза ее искрились лучезарным сиянием. Она подошла к нему, они вместе склонились над букетом цветов, и цветы защекотали ему нос… Здесь Коля проснулся и открыл глаза. Перед ним на коленях сидел Андрей и пытался щекотать ему нос:

– Что ты делаешь, зачем цветок тычешь мне в нос? – недовольно проворчал Николай.

– Я слышал, как ты во сне попросил дать цветок понюхать, – проговорил Андрей недовольным голосом.

– Это я во сне и не тебе сказал.

– А кому? Расскажи свой сон.

– Ладно, давай не будем, да и коней пора запрягать.

Вставало раннее солнце, туман почти рассеялся и пал росой на траву. В реке плескалась рыба – утром был самый лучший клев, – но времени на рыбалку не было. Ребята вскочили на отдохнувших за ночь лошадей и галопом помчались на работу в село.

 

Половодье. Вечеринки молодежи

Ранней весной, когда река Навля выходила из берегов, под лучами теплого весеннего солнца стремительно таял снег. Навля была спокойная, тихая река, она сонно несла свои воды в устье и радовала жителей своей красотой и величием. Во время половодья, когда вода заполняла русло реки и неслась, сметая все на своем пути, это приносило немало проблем жителям села. Бывало, воды сметали своей силой все хозяйственные постройки, неубранные стога сена, мосты и переходы, дровяные склады. Но все же в своем бесчинстве, с бушующей водой, река была поистине прекрасна. На излучинах реки течение стремительно несло в пене брызг всевозможные коряги, леса и все, что попадалось на пути.

Здесь-το Николай и его друзья зарабатывали свои копейки. Они сталкивали леса с обрыва в реку, на сплав. Лесорубы всю зиму заготавливали лес и свозили на берег. А весной, во время путины, парни сталкивали бревна в реку, чтобы они продолжали свой путь уже на плаву по реке до леспромхозов. Ребят нанимали для этих работ и деньги за выполненную работу платили сразу наличными. Это было самое хорошее время для заработков.

Во время паводка река заливала все луга, но все же был небольшой островок на возвышенности, который оставался сухим. Вот тут-то молодежь, соскучившись после долгой зимы, собиралась на посиделки и молодежные гуляния. Жгли костры, прыгали через кострище, пели песни, водили хороводы. Жаркий костер, разлетающиеся искры в темноте, а рядом бушующие потоки реки наводили на всех веселое настроение, особенно за полночь.

Такие гуляния продолжались до конца мая, потом река успокаивалась и входила в свои берега. Тогда гуляния молодежи перемещались в деревенский клуб, здесь уже была и гармонь, и пляски. Девушки лихо отплясывали барыню, кадриль, польку. На танцы иногда заглядывали Николай с Ольгой – посмотреть на гуляния, да и себя показать.

На Ольгу заглядывался давненько одноклассник Николая, Васька Окунев – Окунь. Но взаимностью она ему никогда не отвечала, он ее не интересовал. На его приглашения на танец Оля почти всегда отвечал отказом, но один раз все же станцевала с ним. Он стал признаваться ей в своих чувствах, даже предложил проводить до дома. Оля ответила, что у нее есть парень, который провожает ее и она всегда с ним. И через минуту, взявшись за руки, Коля с Олей пошли по сиреневой улице к дому. Окунь присвистнул им вслед: «Ах вот кто ей голову морочит, провожатый мне нашелся, мы тебе эту дурь из башки выбьем», – и стал с дружками обсуждать план действий.

На другой день, в полдень Николай вышел из дома и направился к дому Оли, чтобы пригласить ее искупаться вместе. Но неожиданно за плетнем их огорода перед ним нарисовался Васька Окунь с двумя дружками, Милаком и Кузьмой Гордеевым.

– Погоди, разговор есть, – крикнул Окунь и подошел к нему, сжав кулаки.

– Ну, говори.

– Куда топаешь? Небось к Ольге?

– А тебе какое дело, я не собираюсь тебе докладывать.

– Так вот, чтоб я тебя больше не видел рядом с ней. Она будет моей девушкой, тебе это понятно?

Николай ответил зло: «У тебя забыл спросить, я как встречался с ней, так и буду встречаться, мы любим друг друга. А ты ей нужен, как собаке пятая нога». Окунь присвистнул, повернувшись к друзьям: «А, ты так ничего и не понял, как я вижу, придется пояснить, по-другому».

Он вцепился в рубаху Николая, между ними завязалась борьба. Николай был сильнее и решительнее Окуня и стал одолевать его, но тут вмешались его дружки. Они схватили Колю за ноги и повалили на траву. Васька водрузился сверху и стал наносить ему удары в лицо. Дружки скрутили ему руки.

Неизвестно, чем бы закончилась эта потасовка, но их увидела сестра Коли, Вера и побежала в дом с криком сообщить брату, что Николая за плетнем избивает компания ребят. Егор выскочил из хаты и в несколько шагов оказался возле них. Он отвесил оплеуху Окуню, тот быстро слетел с Николая и отлетел на несколько метров. Друзья его бросились наутек, видя разъяренного Егора.

– Что ж вы, мать вашу, втроем напали на одного. Да я вас! – в ярости крикнул Егор.

– А что он мою девушку отбивает? – проканючил Васька.

Николай встал с земли, по лицу его бежала кровь:

– А кто сказал, что она твоя?

Егор, отряхивая брата, сказал Ваське:

– А ты у девушки спросил, кто ей нужен, ты или Николай? А ты сразу драться, да дружков привел. Если ты хочешь разбираться на кулаках, то должен это делать один на один. Это будет по-мужски, понял меня?

Николай подошел вплотную к Окуню и спросил: «Ну что, будем один на один драться?».

Окунь посмотрел на него, потом на Егора, сначала вроде согласился, но потом передумал и бросился наутек, петляя следы, как заяц. При этом успел крикнуть: «Ну мы еще с тобой встретимся!».

Николай крикнул ему вдогонку:

– Подойди ко мне еще раз, я тебя в муку сотру! А сам пошел по пути к дому Ольги твердыми шагами. Оля, заметив кровоподтеки на его лице, спросила:

– Ты дрался? Хоть за правое дело?

– Да, дрался с Окунем за тебя, считаю, что за правое дело. Окунь сбежал, как трус.

– Ах, ты мой хороший, я знаю, что ты у меня самый сильный и самый смелый,

– она ласково обняла его и поцеловала.

С тех пор Васька не переходил дорогу Николаю, но обиду и злость затаил навсегда.

 

Начало войны

С того злополучного момента прошел год, Окунь оставил их в покое и ничто не омрачало счастье Николая и Ольги. Свою свадьбу они запланировали сыграть на Покров и в мелочах обдумывали вместе все детали сватовства и венчания в церкви. До этого момента оставалось несколько месяцев, но произошло страшное событие, которое в прах разбило все их планы жизни и счастья. Началась Великая Отечественная война, на их Родину напала Германия.

О начале войны Николай узнал, когда ходил в ночное. Оля иногда отпускала его с друзьями и, смеясь, говорила: «Гуляй, Коленька, пока не женатый, поженимся – будем всегда вместе». В эту ночь на 22 июня 1941 года, когда только что взошло раннее солнце и рассеялся туман над лугами, к стойбищу, где еще спали ребята, прискакал конюх Бендас и закричал:

– Эй молодцы, – кружа на жеребце, кричал он, – плохую новость я принес! Пока враг не затоптал вас, быстрее вставайте!

Андрей Коршунов подавил дремоту первый:

– Ты что кричишь, как старый мерин? – разозлился он на конюха. – Кто нас стопчет, что ты несешь?

– Кто, кто! Война началась, немцы напали на нашу Родину, я не шучу с вами, хлопцы.

Все быстро вскочили на коней и помчались в село, чтобы узнать страшную новость. В селе их ждали большие события…

С первых дней войны всех мужчин молодого и среднего возраста активно призывали на фронт. Из семьи Николая в самом начале войны призвали отца Никиту. Отец ушел тихо и незаметно, он недолюбливал лобзаний, слез еще с времен гражданской войны. Обнял и поцеловал девчонок, Клаву и Веру: «Смотрите мне, чтобы слушали маму во всем». Приобнял сыновей со словами: «Будьте мужчинами в доме, на ваши плечи ложится все хозяйство». Ткнул в бок Колю: «Ну что гоп-треп калошами… Смотри за лошадьми мне тут». В самом конце обнял жену, утирающую горькие прощальные слезы:

– Писать буду, обещаю вам, но не часто. Да и некогда будет расписывать, надо бить немца, чтобы быстрее выгнать его с нашей земли.

Закинув вещмешок за плечи, он исчез вдали, помаячив спиной еще несколько минут.

Несмотря на уговоры Ольги, Николай все же направился в военкомат в райцентр, тоже проситься на фронт. Свадьбу пришлось им, конечно же, отложить, – времена поменялись. Николай успокаивал Олю: «Подожди, родная, выгоним немца и через год обязательно будем вместе, потерпи, любимая». Но в военкомате ему отказали, сославшись на возраст, – молод еще, и на фронт пока рано.

А пока что принесли повестку его брату Егору. Получив повестку в военкомат, Егор, напротив, не обрадовался этому, но и не расстроился шибко, сказав коротко:

– Надо, значит надо, пойду на фронт защищать Родину!

Он отправился в кузницу попрощаться с кузнецом. Дед Коваль, узнав, что его любимый ученик и помощник идет на фронт, похлопал его по спине и подбодрил:

– Держись, Егор, молодцом, защищать свою Родину – это дело святое и правое! Я бы и сам пошел, но меня по возрасту не возьмут. Но знайте, кто к нам придет с оружием, тот от оружия и погибнет! Возвращайся Егорушка живым и здоровым, мы с тобой еще помашем молотом и наковальней.

Здесь же была Акулина, дочка кузнеца. Егор протянул ей руку, приобнял и как бы невзначай спросил:

– Ждать-то будешь меня, Акулина?

Акулина потупила глазки и еле слышно проговорила: «Буду».

– Ну, вот и хорошо, если меня будут здесь ждать, значит я вернусь обязательно, – бодро проговорил Егор и, еще раз попрощавшись, вышел и пошел домой.

На другой день были сборы, проводы и вся семья пошла провожать Егора. Мать всплакнула, провожая любимого сыночка на войну, перекрестила его на прощание, велела беречь себя и быстрее возвращаться домой. Николай с Олей решили проводить Егора до районного военкомата. Егор отговаривал их:

– Дорога войны будет длинная, ты тоже по ней, Коля, нашагаешься.

Но Николай успокоил его:

– Нам нужно в райцентр по своим делам.

– И какие же у вас дела могут быть? – спросил Егор, но, уловив взгляд Оли с хитрецой, услышал от нее слова:

– Да у нас свои дела, семейные.

За полдень, отшагав 30 км, они прибыли в район, и Егор встал в строй. Николай и Оля стояли поодаль. У ворот военкомата братья обнялись, Николай с Олей пожелали удачи брату в боевой жизни, а также беречь себя. Егор пожелал им счастья и любви: «Свадьбу без меня не делайте, дождитесь меня».

Проводив брата, молодые, взявшись за руки, отправились прогуляться по рынку, магазинам, купить что-то к предстоящей свадьбе. Денег у них было немного, но кое-что было. Оле платили немного за пение в церковном хоре. Николай последнее время промышлял тем, что ловил кротов на мышеловку, сдирал с них шкурки, высушивал и сдавал местному скупщику с райпотребсоюза. Шкурки ценились неплохо. Также он сдирал кору с ивовых деревьев и сдавал ее, собирал сосновые шишки, мастерил березовые веники. Николай старался заработать денег к свадьбе и откладывал их постоянно.

Оля купила Николаю сатиновую белую рубаху с отворотом. В свою очередь он спросил, а что бы она хотела, какой подарок купить ей? На что она ответила, затаив дыхание:

– Я всю жизнь мечтала, чтобы любимый человек купил мне в подарок духи.

Продавец предложила на выбор несколько ароматов, и Оля стала выбирать аромат. Наконец-то ей понравился знакомый аромат духов «Сирень» московской фабрики. С тех пор она никогда не расставалась с этим подарком Николая, держа его во внутреннем кармане синего пальто – как самый дорогой подарок, она носила его у самого сердца. Еще Николай купил ей отрез ткани на платье, а матушке Дарье он купил четки, чтобы она перебирала их. Отцу Александру купил музыкальную табакерку, открывая которую можно было услышать тихую и чарующую музыку. Ольга купила родителям Николая большие настенные часы, а девчонкам – красивый набор расчесок и бантиков и наборы для шитья. Когда они, счастливые и довольные покупками, покидали рынок, у самого выхода их остановила старая цыганка.

– Ах, какая красивая молодая пара, давайте я вам погадаю! Позолоти ручку, молодец! Она повернулась к Николаю, – Всю правду расскажу.

Они сначала решили не связываться с цыганкой, не верили они цыганам. Но цыганка не отставала от них и шла за ними. Оля, смеясь, наотрез отказалась, чтобы ей гадали. Но Николай вдруг согласился: «Да не было денег и это не деньги!». Он высыпал цыганке на ладонь все, что у него осталось. Цыганка довольно щелкнула колодой карт и заговорила нараспев:

– Ты красавица, если не веришь, постой в стороне, подожди своего суженного. А мы посмотрим, что вас ждет в жизни. Они отошли и присели на скамейку.

– Ну вот дама червей – это большая ваша любовь, а вот семерка бубей – это ранняя дорога. Но чем дальше гадала цыганка, тем мрачнее выпадали карты: крести, пики, а лицо ее становилось все темнее и мрачнее. Вдруг она перестала и вовсе комментировать и замолчала, поджав губы.

– Ну что ты молчишь, говори, я желаю знать всю правду о нас.

Цыганка взяла его руку и внимательно посмотрела на его линии жизни. Затем она подозвала Олю к себе, взяла ее правую руку и посмотрела на ее линию жизни.

– А теперь пойди и сядь на место, я буду говорить с мужчиной, – все также, нараспев, проговорила она. Она еще раз раскинула карты, выпала только черная масть.

– Я скажу тебе, но ты храни это в себе, не расстраивай девушку раньше времени, ее жизнь очень коротка, она скоро оборвется.

– Что ты несешь, старая карга, очумела что ли? Николай не рад был, что связался с ней и не послушался Олю.

– Ты будешь жить долго, и у тебя будет долгая дорога домой. Будут у тебя и жена и дети, много забот и хлопот, но не с этой красивой девушкой, она погибнет.

Николай не выдержал и выругался, сплюнул:

– Что ты несешь! Забери свои слова обратно!

– От судьбы не уйдешь, чему быть, того не миновать, – и, скосив хитрые глаза, скрутила цигарку, закурила и скрылась за воротами рынка, оставив Николая в плохом настроении.

Он подошел к Оле, и она нараспев, подражая цыганке, заговорила:

– Ну что, мой суженый, мой ряженый, на печаль заряженный. Что ты такой грустный? Уж не цыганка ли тебе, что-то плохое предсказала? Был до этого такой веселый и вдруг стал мрачнее тучи, что же случилось?

– Да ничего, видишь, погода совсем испортилась, а нам с тобой еще назад добираться. В висках же стучали слова цыганки о скорой смерти его любимой. «Этого не может быть», – думал Николай, – «надо выбросить все из головы, ошиблась цыганка, неправду нагадала».

Водрузив на плечи сумки с подарками, они отправились в обратную дорогу. Где-то уже за Салтановкой, в лесистых лугах, закуковала кукушка. Ку-ку. Куку.

– Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить? – прокричала Оля, вспомнив детскую игру. Послышалось: «Ку-ку». Коля считал: «Раз!». – Ку-ку – два.

Вдруг кукушка замолчала, Коля даже побледнел и подумал: «Неужели цыганка правду нагадала». Оля, посмотрев на Николая, громко рассмеялась и сказала:

– Кукушка попалась ленивая, не хочет куковать, она не до куковала и улетела. Вдруг она запела высоким звонким голосом:

– По Дону гуляет казак молодой.

Коля подхватил:

– Цыганка гадала, цыганка гадала, за руку брала. Не быть тебе, дева, не быть тебе, дева, замужней женой…

Николай даже остановился от этих пророческих слов. «Что сегодня за день такой!» – подумалось ему. Придя домой, лежа в постели, он еще раз прокрутил в голове слова цыганки, а потом сказал себе, что все нужно забыть и выбросить из головы, думать нужно только о хорошем.

 

Оккупация

Село постепенно пустело, мужчины уходили на войну, один за одним. Известия с фронта приходили безрадостные, от отца Николая письма приходили редко, но, когда получали письмецо, Клава много раз перечитывала матери о том, как воевал он вдали от родных мест. Егор тоже прислал несколько писем, он писал более подробно о себе, о своей службе. Попал он в противовоздушные войска, где-то под Москвой, защищали они нашу столицу от немецких захватчиков, рвущихся к Москве.

Стало известно также, что немцы в стремительном наступлении обошли части Красной Армии слева и справа, и многие подразделения нашей Армии оказались в котлах или в окружении. Войска Красной Армии в это время были деморализованы, во многом оставлены своим командованием. Днем солдаты целыми подразделениями шатались по брянским лесам, вечером санитарные обозы заходили в села, а утром уходили опять в лес.

Вспоминалось Николаю, что под вечер разведывательная группа приходила в село Глинное, выспрашивая у людей, нет ли в селе немцев, только после этого обоз с ранеными заходил в село. Раненых было очень много, и они нуждались в срочной помощи. Размещали раненых в клубе, сельском совете, церкви. За ранеными ухаживали медсестра, санитары, был и военно-полевой врач, который постоянно оперировал тех, кто в этом нуждался. Многие тяжелораненые умирали, население помогало хоронить этих людей в братской могиле. Под утро части и мед. обоз уходили в лес, опасаясь подхода регулярных наземных немецких войск. Это было верным признаком того, что части Красной Армии на этом участке фронта были деморализованы, окружены.

По некоторым сведениям, командующий, сам товарищ Еременко, принадлежавший к высокому военному начальству, в горячий критический момент сбежал с боевых позиций на самолете, оставив подчиненные ему войска на произвол судьбы. Когда пришли регулярные немецкие части, этих брошенных солдат брали в плен, некоторых расстреливали, какая-то часть солдат ушли в партизанские отряды. Все эти события мелькали перед жителями села, как в страшном сне, но все понимали, шла война, и это было только начало.

Однажды неподалеку от леса бабка Пелагея, дальняя родственница семьи Николая, пасла полуторогодовалого теленка. Николай работал дома по хозяйству в сарае и поглядывал в сторону луга. Он увидел, что со стороны реки появились два красноармейца, они как-то по-воровски, подобрались к теленку, отвязали его от колышка и потащили к лесу. Их путь лежал через мост и дальше в лес. Как только они дошли до моста, пропажу обнаружила бабка Пелагея. С криком: «Рятуйте, люди добрые», – бросилась отбирать теленка у мародеров. Тем временем проворные горе-красноармейцы перешли через мост, бабка с силой старалась вырвать веревку с рук, но силы были явно неравные. Двое дюжих мужиков справлялись и с бабкой и с теленком. Бабка орала так, как будто не теленка хотели зарезать, а ее:

– Куда же вы, паразиты, тянете моего теленка, это что же за грабители!

Люди, помогите! Вы же защищать должны нас, а вы грабите.

– Ладно, бабка, не кричи, сейчас трудные времена, сытые бойцы будут лучше воевать, и быстрее победим врага. Это будет твоя помощь Красной Армии.

Николай видел все издалека, в нем взыграло чувство несправедливости, по отношении к собственности бабки Пелагеи, и он решил попытаться помочь ей. Перепрыгнув через плетень, он побежал к мосту и через минуту уже стоял перед грабителями.

– А ну отдайте бабке теленка, это ее добро, а вы кто такие, какое право имеете нападать и отнимать собственность?

Николай попытался вырвать веревку из рук одного, но тот держал крепко. Повтори он попытку еще раз, между ними могла завязаться потасовка. В это время вмешался второй красноармеец, судя по погонам, это был офицер. Он был крайне недоволен появлением паренька, лицо его побледнело, руки задрожали:

– А ну-ка, сопляк, прочь отсюда, не то я с тобой сейчас по-другому поговорю. Офицер потянулся рукой к кобуре и проговорил в злобе:

– Не успеешь моргнуть, как я тебя прибью вместе с теленком, если ты не уймешься и не уйдешь вместе со старухой.

Николай сначала опешил, но потом решил не сдаваться и попытаться вырвать теленка. Офицер визгливо крикнул: «Последний раз говорю – назад!».

Он вытащил пистолет и направил его прямо в грудь Николая. Тут вмешалась бабка Пелагея, она встала между ними:

– Оставь ты их, Коля, пусть они подавятся, а то и гляди выстрелит в тебя, что же я скажу твой матери. Пойдем, успокойся, милый, – она оттолкнула его в сторону, а те пошли в сторону леса, на ходу бросая:

– Ты, паренек, молод еще, горяч, лезешь на рожон, побереги себя, твоя прыть еще пригодится тебе же.

Пелагея пошла домой вся в слезах, Коля шел рядом и успокаивал ее:

«Ничего, мы восстановим справедливость, все еще впереди».

На Покров в село вошли регулярные немецкие воинские части.

Проснувшись в этот день пораньше, Николай вышел за овин и сердцем почувствовал что-то недоброе, что в этот день что-то должно произойти. Предчувствие не обмануло его, именно в покров в его родное село вошли немцы. Войдя в село, они решили отдохнуть недельку, располагаясь по домам местных жителей. Как только немцы расквартировались по домам на кратковременный постой, они сразу же бросились шастать по домам в поисках продуктов. В ход шло все, что было съедобно: молоко, яйца, сало, картошка, куры, свиньи.

Однажды Николай наблюдал такую картину: рядом с их домом жили две женщины, которых люди считали не совсем нормальными. Летом они заготавливали много ягод черники. Они сушили чернику, ссыпали в мешок и хранили в чулане. Немцы нашли этот мешок, набили карманы и горстями ели ее, безобразно соря ягодой по улицам. Одна женщина, видя это бесчинство, стала горестно плакать. Немец стал весело передразнивать ее, вторая женщина пыталась урезонить немца, осыпая их проклятиями и ругательствами. Один из них немного понимал по-русски, он перестал жевать, глядя на эту беснующую бабку, потом взял автомат и направил на нее, но стрелять не стал, решил попугать ее со словами: «Матка, огонь пух-пух – и капут!» Женщины моментально рванули из дома на улицу. Немцы долго хохотали им вдогонку, затем взяли губные гармошки и стали наигрывать свою немецкую музыку. Они явно чувствовали себя хозяевами на русской земле и наслаждались этим в полной мере. По всей деревне со всех сторон кудахтали куры, визжали свиньи, доносилась немецкая речь и хохот.

Николай сжал кулаки, разозлился: «Ну погодите вы у нас, мы вас еще угостим пулями свинцовыми».

У немцев была хорошая техника: самолеты, танки – и вот в обход окруженных советских войск эта техника двинулась на Москву. В деревни же заходили немцы на мотоциклах и лошадях. К примеру, в Глинное вошло большое подразделение кавалерии. Немцы берегли своих коней и на постой загнали их в колхозные конюшни, приставив для охраны одного немца. На следующий день дед Сибиль рассказал веселую историю мужикам.

Немец ухаживал за ними, кормил сеном, но лошадей еще нужно было обязательно поить. Река Навля была рядом, но немец почему-то не водил коней на водопой. На этот счет у него было свое мнение. Но лошадей-то нужно было поить! И тогда немец проявил свою смекалку. Он выглянул на улицу, в это время, на свою беду, мимо проходил дед Сибиль. Немец подозвал его жестом к себе в конюшню. Дед на своем русско-глининском языке спросил:

– И на хер я тебе нужен, как и ты мне? – Но подчинился.

Немец стал по-немецки ему что-то говорить, показывая на лошадей. Дед Сибиль твердил: «Я не понимаю тебя». Немец-конюх снова попытался ему что-то втолковать. Дед на своем: «Не понимаю!» – и все тут. Тогда немец решил показать ему образно: взял два ведра и показал на лошадей и речку. До деда дошло, что немец хочет, чтобы дед Сибиль взял ведра, пошел на речку за водой и напоил лошадей.

Дед пришел в ужас – во-первых, он по жизни был лентяем, во-вторых, сил у него уже таких не было, ведь лошадей был целый табун. Дед попытался объяснить немцу, что нужно всех коней вести на водопой к реке. Но немец стоял на своем, он гнал Сибиля к реке с ведрами: «Шнель, шнель», – кричал на него немец, – «руссиш швайн». Немец показал, что у деда бестолковая голова и он ударит ведром о нее, если он не пойдет. Перспектива получить ведром по голове деда Сибиля не устраивала, он взял ведра и потопал к реке. Дед сходил несколько раз за водой, принес несколько ведер. Кони, фыркая и тряся, быстро выпивали воду, немец удовлетворённо наблюдал за дедом. Дед Сибиль понял, что поить целый табун у него не хватит сил, надо что-то предпринимать. Его осенила шальная мысль, как закончить эту работу «Ишь ты какой умник, а мы, русские, будем еще умнее, иначе нам не выжить среди вас.

«Голь на выдумку хитра», – Сибиль вспомнил, что у него в трусах есть булавка. Он решил сделать коням иглоукалывание, вытащил булавку и как только немец отвернулся, всадил в круп лошади, эту булавку. Лошади начали дико всхрапывать, шарахаться по сторонам, им было больно. Немец не мог понять, что случилось с лошадьми, после очередного взбрыкивания лошади, немец пришел к выводу, что лошадям не нравится этот грязный старик. Он схватил деда за шиворот и со словами: «Руссиш швайн», – выбросил его из конюшни на улицу.

Сибилю только это и надо было, он встал, отряхнулся и был таков. Сухим вышел из воды, как говорится.

Когда Николай слушал эту байку деда Сибиля, он покатывался со смеха. Молодец, дед, голь, действительно, на выдумку хитра.

Впоследствии немцы нагнали народа и поили лошадей, а смешная история ходила еще долгое время среди народа.

Немцы вначале вели себя по отношению к жителям села спокойно и миролюбиво, не причиняя страданий, но впоследствии, все изменилось. Немецкие власти организовали орган местного самоуправления, возглавил его местный сельчанин из бывших кулаков Леха Колтун. Собрав народ на площади у сельсовета, немцы пообещали людям, что при немецкой власти все после войны заживут очень хорошо и сытно, не то что при власти Сталина. Но через некоторое время сами же ходили по дворам, забирали коров, свиней, кур, молоко, яйца, обложили налогами, ограничили хождение по деревне. Все это вызвало озлобление и недовольство со стороны местных жителей, стали организовываться партизанские отряды. В свою очередь, немцы стали зверствовать, хватали ни в чем неповинных людей, обвиняли их в преступлениях и затем учиняли расправу.

Особенно запомнился случай, когда на центральной площади повесили местную учительницу, подозревая ее в связи с партизанами. На груди ее повесили табличку: «ЗА СТАЛИНА, ЗА РОДИНУ!»

Немцы запретили богослужения в церкви и закрыли ее на замок, запретив людям приходить на службы. Народ все больше старался объединиться против немцев, чтобы выжить. До осени Николай работал по принуждению местного Совета, его старосты. Работал нехотя, из-под палки сеял, пахал на лошадях, косил, но, спустя рукава, и без энтузиазма.

 

Плен

Однажды к Николаю подошел член партизанского отряда им. Кирова, житель села Терехов, спросил, как он относится к местной власти, и, услышав от Николая то, что и хотел услышать, предложил ему вступить в партизаны. Николай без колебаний согласился. На предложение Терехова передать лошадей в отряд, ответил согласием. Мать, узнав об этом, всплакнула – жаль было лошадей, это большая помощь в хозяйстве, но Николай успокоил ее тем, что лошади пусть лучше работают на партизан, на благо наших, чем на немецкую власть. Рано утром лошадей увели в партизанский отряд.

Николай обещал прийти в отряд через 2 дня, решил, что поможет матери по хозяйству, а про себя подумал, что очень хочет проститься с любимой девушкой Оленькой.

Не успели увести лошадей, Коля прилег подремать, в спальню вбежала перепуганная мать с криком, что к их дому идет староста с двумя немцами. Николай быстро натянул одежду и задним двором выбежал в огород, перемахнул через плетень, хотел бежать в лес, но перед ним, как будто из-под земли, стоял староста Колтун, размахивая плеткой со словами:

– Ты куда это бежишь, стервец, к партизанам?

Николай, оценив обстановку, хотел бежать, но Колтун ловко подсек его плетью, и стал хлестать по спине приговаривая:

– Ах ты, щенок, ты к партизанам направился, мы тебе покажем, где твое место, там тебя вразумят, научат, как служить новой власти.

Подбежали несколько солдат, скрутили Николаю руки и повели его вдоль по улице, где стояла толпа. Среди них были арестанты, молодые парни, в одном из них Николай с трудом признал друга детства Митю, так его избили немцы. Всех мужиков немцы подозревали в связи с партизанами. Поместили их сначала в колхозный амбар, там они просидели день и всю ночь.

Поздно вечером Коля услышал шорох и знакомый голос, сердце его тревожно забилось, он был уверен, что это его любимая Оля, которая получила известие от полицая, одноклассника, который коротко сообщил ей об аресте ее друга и обещал показать, где он находится. Через небольшое отверстие в стене, им удалось переброситься несколькими фразами, Оля смогла передать ему пакет с едой. Это была их последняя встреча…

На следующий день немцы погнали их через поселок Кокаревку, в Локоть. По дороге мадьяры заставили их заниматься разминированием огромного поля, усеянного минами. Все понимали, что это конец, но выбора у них не было.

Впоследствии Николай с содроганием вспоминал, как в один момент их группу остановил солдат, давая понять, что туда идти не нужно, там мина и, сняв с себя винтовку, выстрелил в мину. Раздался взрыв, вырывая и разрывая мощные пласты земли. Больше до самой Кокоревки мин не попадалось. В Локоть они пришли ночью, их подвели к старой конюшне и бросили в стойла для лошадей. Оглядевшись, они поняли, что бывшая царская конюшня была переделана в лагерь для пленных.

Николай, намаявшись, прилег в угол на солому и сразу заснул. Под утро он проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. В свете ночного фонаря он разглядел, стоявшую перед ним девушку в полувоенной форме с распущенными длинными волосами, она смотрела на него каким-то диким, пронизывающим взглядом, от которого Николаю сделалось не по себе:

– Кто такой? Как фамилия? Откуда прибыл?

Николай коротко ответил на вопросы и спросил, кто же будет она, на что она ответила: «Узнаешь обо мне, когда придет время, а встречу я тебе обещаю. Партизаны, мстители народные, пулемет мой по вас плачет», – и ушла с гордо поднятой головой.

Стали просыпаться остальные ребята, и нашлись те, которые знали и слышали об этой вражеской стервятнице по имени Тонька-пулеметчица, каратель. Она служила у немцев и расстреливала заключенных по приговору из пулемета «Максим». Сколько людей ни в чем не повинных она положила здесь трудно даже представить. А какой у нее взгляд – истинная волчица!

А то, что она сказала: «Сходим по крапиву», – на ее жаргоне значит гнать людей на расстрел к яме, где растет крапива. А чего она приперлась в такую рань сюда – совесть мучает по ночам. Да вряд ли ее мучает совесть, но приходит она сюда каждое утро.

На утро Антонина вновь пришла в казарму. От неё несло перегаром – она была с хорошего похмелья. Проходя мимо Николая и Мити, слегка покачиваясь, Тоня сквозь зубы процедила, глядя на Колю:

– А ты ничего, ты мне понравился, и я не прочь с тобой побаловаться!

Николай буркнул, что она не в его вкусе и пусть она поищет другого для своих утех.

– Тебе что немцев мало? Что ты от меня хочешь?

– Ты мне понравился, запал в душу. Я могу помочь тебе выбраться отсюда, найду для тебя теплое местечко в комендатуре, соглашайся, дуралей, я редко это делаю, и тогда поближе познакомимся. Если удовлетворишь мои потребности, любить буду. Посмотри на меня, ведь я красавица, всем мужикам нравлюсь, но мне никто не нравится, а вот ты мне приглянулся, – и она кокетливо повела статной фигурой.

– Запомни, мы свою шкуру не продаем таким как ты, да уж лучше умереть, чем быть с такой, как ты, – выпалил со страшной ненавистью друг Митя, мы здесь один за всех и все за одного.

Гневно сверкнув в его сторону глазами, оскалив зубы, она поистине была похожа на дикую волчицу:

– А ты, недоросль, лучше помолчи, скажи спасибо, что я без оружия иначе тебя бы уже в эту минуту не было в живых. А ты, молодчик, подумай хорошо над моим предложением, я еще зайду к тебе.

Шли дни, так прошел месяц – в тяжелом изнурительном труде. Кормили, в основном, баландой с сухим кусочком хлеба, не было возможности помыться.

От грязи пошел тиф среди заключенных, люди страдали и умирали. Николай и Митя держались из последних сил.

Однажды в их камеру ввалился пьяный полицай, из бывших кулаков, Кузьма, до войны работал в Совете. Он подошел к Николаю и, шатаясь, произнес:

– Это ты понравился нашей Антонине? У тебя появилась возможность сделать свою жизнь лучше, это твой шанс остаться в живых, и дураком будешь, если откажешься.

– Ты на своем месте, а я на своем, и местами мы не сможем поменяться. В полицию я не пойду, так и передай ей.

– Ну и осел же ты, думаешь я бы пришел с тобой говорить, если бы не Антонина, которую я уважаю? Ну и хрен с тобой! Уговаривать не стану, погибай за свою Родину.

Лихо повернувшись, он пошел к выходу, разведя руки в стороны.

Медленно и тоскливо тянулись дни. Каждый день слышны были пулеметные очереди, которые доносились с убойной ямы. Заключенных выгоняли группами на расстрел, камеры пустели, но ненадолго, каждую неделю доставляли новых заключенных. Арестовывали всех подряд, без разбора: учителей, рабочих, крестьян – за малейшее неповиновение или чей-то донос. Так немецкие власти наводили порядок.

В один из дней в их камеру пришел со списком к расстрелу старший комендант Давыдов. Среди десятков человек были и Николай с Митей. Группу погнали на расстрел. Подойдя к яме, они увидели Тоньку-пулеметчицу, которая подошла к Николаю и грубо рявкнула:

– Ну что, красавчик, прощайся с жизнью, не захотел принять мое предложение – выбор твой, твое последнее слово, говори:

Николай решил схитрить и произнес:

– А можно еще подумать? Дайте шанс.

– Хочешь еще подумать? Хорошо, я походатайствую за вас перед комендантом, а пока марш в камеру!

Так что Николай и Митя в очередной раз остались живы, хотя были уже на волоске от смерти.

Приближались рождественские праздники, стояли холода и выживать приходилось в полном смысле слова. Николай потерял счет дням и ночам, тоскливо вспоминая деревню, родной дом, любимую девушку, и только благодаря этому хотелось жить и бороться за это право.

Интриги Тоньки-пулеметчицы по-прежнему продолжались, и она постоянно изощрялась в своих неуемных желаниях к Николаю. Наблюдая за ним, она поняла, что он взял ее хитростью. Идти служить немцам он, по-прежнему, не собирался, и ей нужно было что-то с ним решать. Она стала разрабатывать очередной план.

Как-то Антонина сидела с Давыдовым в столовой, и зашел разговор о бане.

Ей пришла в голову идея истопить баню яблоневыми дровами, после них стоит очень приятный яблоневый аромат.

– Я хочу пригласить в баньку нашего коменданта, сделать ему рождественский подарок и хороший массаж. Для этого нужно найти яблоневые дрова, заготовить и истопить баню, и сделать это должен паренек из пленных, Николай, нужно отправить их с другом за дровами и обязательно приставить к ним охранника, а остальное я беру на себя.

Антонина была особо приближенной к коменданту, и ее желания выполнялись, поэтому Кузьма не стал с ней спорить, хотя она явно превышала свои полномочия.

На другой день Кузьма приказал полицаю Тарасу Остапову и его сыну, запрячь две подводы, взять с собой двух заключенных, Николая и Митю, и отправиться в заброшенный яблоневый сад за дровами. Тарас пытался возразить против этих заключенных, ему не хотелось иметь дело с земляками, но Кузьма рявкнул на него, что это приказ свыше, и он не собирается его менять.

– Да смотри, чтобы не сбежали, головой ответишь за них.

Выехали засветло, на одной подводе Тарас с Митей, на другой – Филипп с Николаем. Тарас, глядя на оборванного и сильно похудевшего Митю, предупредил его, что при малейшей попытке к бегству будет стрелять без предупреждения, и все остальное время ехали молча.

На другой подводе шел более откровенный разговор, так как встретились два одноклассника.

– Ну как тебе служится у немцев, доволен жизнью теперешней? – спросил Николай, зябко кутаясь в потрепанный сюртук.

– Я сам не хотел, но отец настоял, он сказал, что немецкая власть пришла навсегда, и служить будешь им без разговоров.

– А как же ты смотришь в глаза людям? А если об этом узнает твоя невеста Аня, – спросил Коля.

– А ты не говори ей, я тебя прошу, Николай.

– Нет, Филипп, твой отец не прав, русский народ все равно разобьет немцев и победит любой ценой.

Филипп горестно опустил голову.

– Но я никому не расскажу о тебе, если ты мне окажешь одну небольшую услугу. Помоги мне совершить побег. Подумай над моим предложением, ведь мы с тобой всю жизнь дружили.

Филипп стал говорить, что это невозможно, ведь отец едет вместе с ними и контролирует ситуацию, начнет сразу же стрелять.

Николай умолял его – это шанс, в его жизни другого не будет, а умирать молодым не хочется.

– Ладно, – сказал Филипп, – рискнем, только ты беги зигзагами, я буду стрелять и промахнусь.

Прибыли к старому яблоневому саду и остановились у дороги, снег пошел большими хлопьями, подул ветер и началась метель. Полицаи остались стоять в стороне, а Николай с Митей стали рубить и таскать дрова. Когда подводы наполнились и они пошли за последними дровами, Коля крикнул:

– Митя бежим! Это наш с тобой шанс!

И они побежали зигзагами к лесу, как о ни и договаривались ночью, обсуждая побег.

Тарас взревел, глядя на Филиппа и с криком: «Чего стоишь! Стреляй!», – сам выстрелил, прицеливаясь в спину Мити. Филипп рванул винтовку, стал целиться в Николая, убегающего все дальше и дальше. Тарас прицелился в Николая и выстрелил, Николай почувствовал, как обожгло руку, но он бежал, не оглядываясь. Лес был уже рядом, и он быстро принял его и укрыл. Тарас махнул от досады рукой и пошли к подводе. Филипп дал понять отцу, что убиты они оба.

– Да, я так и доложу, что убиты были при попытке к бегству.

Тарас быстрыми шагами подошел к Мите, ногой повернул ему голову и убедился, что Митя мертв.

– Все, отправляемся обратно. А может, возьмем Митю? Это будет доказательством, а про Николая скажем, что утонул в болоте.

Началась метель. Полицаи повернули лошадей и отправились назад, в Локоть. По дороге, Тарас, не переставая, ругался на Филиппа, что тот промазал и не попал в Николая.

Раненый в руку Николай шел по лесу, по-видимому, кость была не задета, но крови потерял немало. Он был очень счастлив, что оказался на воле, свобода пьянила его и радовала. Митя остался лежать недалеко от леса на снегу. Его обнаружили жители поселка, которые прибежали, услышав стрельбу. К счастью, Митя был тяжело ранен, но жив. Тарас не разглядел это, так как была сильная метель. Жители увезли Митю на санях в деревню, и его выхаживала знахарка.

Тем временем полицаи прибыли в лагерь. Встретил их Давыдов, гневно спросив, где заключенные.

Узнав, что при попытке к бегству были оба убиты, потребовал доказательства. Тарас заверил, что из-за метели, кони еле тащились, и они не стали везти трупы: «Но, если не веришь, можешь проверить». Но проверить Давыдов не смог, так как метель продолжалась несколько дней. Благодаря затее с баней, жизнь Николая и Мити была спасена от расстрела, и они пошли каждый своим путем.

Николай шел по лесу, превозмогая боль в руке, в убежище односельчан. Раненую руку он промыл снегом, оторвал кусок рубахи и перетянул. Слава богу, пуля едва коснулась, разорвав мягкие ткани. Голодный, холодный он переночевал в стогу сена: зарылся глубоко, согрелся и заснул. На третий день, ночью, он наконец-то прибрел к убежищу односельчан. За время его пребывания в лагере в Локте немцы разбомбили и сожгли село Глинное.

Люди бежали, спасаясь, в лес, к реке Нерусса, строили себе убежища. Мать Николая с сестрами жили вместе в одной из землянок. Присмотревшись, он нашел без труда землянку своих родных по домашним вещам.

Совершенно без сил он постучал трижды в оконце землянки – это был условный сигнал для матери. Открыв дверь, увидев сына живым, мать тихо заплакала, но, присмотревшись, и оценив его состояние, она взяла себя в руки и помогла войти в землянку. Она помыла сына, переодела во все чистое, накормила, напоила горячим травяным чаем и уложила в постель, после этого они стали думать, где лучше спрятать его, так как оба знали, насколько опасно оставаться здесь, потому что постоянно велись обыски.

Спрятаться Николай решил в берлоге медведя, которую они знали, это место было неподалеку от убежища, медведица покинула это место несколько лет назад, и оно было надежное. Ранним утром Николай с матерью нашли это место, Николай укрылся там. Поздними вечерами мать приносила сыну еду, немного поговорив, она уходила. В одну из ночей Николай обнял мать, поблагодарил за все и сказал о своем решении уйти в партизанский отряд, который находился в нескольких десятках километров от их убежища.

Не без труда удалось Николаю разыскать место дисклокации партизанского отряда к утру следующего дня. Здесь он увидел и знакомых партизан из своей деревни, которые знали, что пришлось пережить Николаю, поэтому, переговорив с командиром отряда и получив инструкции, Николай встал в строй и принял присягу. В партизанском отряде Николай служил исправно, ничем не выделяясь.

 

Шумел сурово Брянский лес

В силу своей молодости Николай быстро освоился в партизанском отряде, с точностью выполняя все задания, которые поручало ему командование, был дисциплинирован и исполнителен. Группа партизан нападала на немецкие комендатуры, подрывала составы с оружием, шедшие на Москву. Железная дорога пылала огнем мести.

Особенно Николай любил ходить на взятие «языка» и доставку его в отряд.

На это задание он обычно ходил с Ходоричем Иваном, родом из Белоруссии. Иван был постарше Коли, имел семью, слыл балагуром и весельчаком. Он рассказывал о своей жене Анчутке, о белорусской деревне. Вспоминая об нем, Николай эти истории рассказывал по-своему, украшая юмором. Во время отдыха или привала Николай рассказывал эти байки солдатам, которые угорали от смеха. Иван не обижался на Николая, только поглядывал на него искоса, говоря: «Моя Анчутка – жена мне хоть куда, а вот ты кого после войны возьмешь в жены мы посмотрим».

– Гоп-треп калошами, ни коровы нет, ни лошади, не гогочет, не ревет, тебя горе не берет! – так отшучивался Николай, хлопая при этом в ладони и вприсядку танцуя.

Больше всего Николаю и бойцам нравилась веселая история про двоюродного брата Ивана. Его брат женился на ленивой женщине, это выяснилось после женитьбы. С вечера она всегда была веселая, здоровая, миловались всю ночь, а утром, когда надо было работать по хозяйству, готовить завтрак мужу, жена занемогала, плохо себя чувствовала, оставалась в постели поспать. Муж сам себе готовил, а затем шел на работу. А жена спала до полудня.

Это продолжалось довольно долго. Но однажды терпение его лопнуло, и он сказал ей: «Хватит отлеживаться, вставай и иди к врачу». Жена заохала:

«Ой, да не могу даже встать я!» – заохала она и повернулась на другой бок. Муж сам пошел к доктору, рассказал о болезни жены, доктор внимательно выслушал его и сказал, чтобы тот пришел к нему вечером, и он выдаст ему «три флакона», которые вылечат его жену. Пришел мужик к нему вечером, как договорились, и попросил «три флакона». Доктор подозвал его поближе к себе, мужик подошел. Доктор неожиданно схватил его за шиворот и дал сильную оплеуху в одно ухо, при этом приговаривая: «Это тебе «один флакон»!». Затем нанес удар в другое ухо: «Это тебе «второй флакон»». Затем повернул мужика вокруг и пнул его в зад, да так сильно, что мужик отлетел на два метра: «А это тебе «третий флакон»! Все «три флакона» примени к своей ленивой жене с утречка пораньше, так, чтобы она с первого раза вылечилась навсегда».

Мужик обрадовался, поблагодарил доктора и поспешил домой, полечить жену поутру. Жена с утра отказалась вставать, попросила дать ей те флаконы, что ей доктор прописал. Муж попросил ее встать, а когда она встала, он схватил ее за шиворот и нанес ей оплеуху, сначала в одно ухо, затем в другое. Жена закричала:

– Хватит, я вылечилась с «двух флаконов», третий отнеси доктору обратно».

– Ладно, я так и сделаю, – сказал муж и снова пошел к доктору.

– Ну как, помогли флаконы твоей жене? – спросил доктор.

– Спасибо, доктор, моя жена выздоровела от двух флаконов, а третий я возвращаю вам, – и врезал со всей силы ему в ухо.

Доктор понял юмор мужика и сказал ему:

– Будут еще вопросы по здоровью жены, обращайтесь.

На том и разошлись. С тех пор его жена вставала засветло, готовила завтрак и шла сама на работу, лечение «двумя флаконами» явно пошло ей на пользу. От этой байки солдаты на привале покатывались со смеху, смеялся вместе с ними и Иван Ходорич.

Но шутки шутками, а дела делами, однажды их с Иваном поджидала беда, когда они в очередной раз отправились на задание. У одной из немецких комендатур они подкрались и лихо скрутили часового, затем потащили его к лесу, но он успел включить звуковую сигнализацию. Сигнализация завыла так громко, что тут же сбежались немецкие солдаты, офицеры стали палить беспорядочно во все стороны, в том числе и им в спины, ранив своего же немца в ногу. Николай крикнул ему: «Бросай, этого борова и бежим быстро отсюда!».

Они бросили немца и побежали, но тут случилось невероятное: одна пуля все же попала в спину Ивана, он присел на снег, крикнув Николаю: «Беги ты, сзади немцы с собаками».

Николай ему в ответ:

– Держись, Иван, мы своих не бросаем!

– Я серьезно ранен, не выживу, оставь меня, но тебя еще сумею прикрыть, я так просто свою жизнь им не отдам! Я их и здесь еще положу, прежде чем они меня добьют!

– Нет, нет, Иван, умирать – так вместе, – Николай прилег за большой пень, подготовив к бою автомат. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но вдруг у немцев погас свет, погасли все прожектора, воцарилась кромешная тьма. Немцы прекратили преследование в темноте, так как это было бесполезным занятием. Николай же, взвалил Ивана себе на спину и потащил его в сторону партизанского отряда. Пройдя минут двадцать, он услышал, как Иван, простонав, сказал последние слова:

– Коля, мы вместе не дойдем, я умираю, много крови я потерял, силы покидают меня, – и затих.

Николай положил его на снег, оглянулся и увидел, как тянулась струйка крови дорожкой на белом снегу. Но он не бросил друга. Немного передохнув, Николай опять взвалил его на спину, и так всю ночь, продолжая его тащить, иногда отдыхая, только под утро он добрался до отряда, но все-таки донес бездыханное тело товарища, чтобы с честью похоронить. Этот боевой поступок Николая командование оставило без внимания, обратив внимание на то, что задание по взятию «языка» было не выполнено, и никому не было дела до того, какие причины повлияли на это. Николай очень переживал о своем друге весельчаке Иване, и о том, что командование не отметило его геройский подвиг. Но война продолжалась, и таких несправедливостей у Николая впереди ещё очень много.

А пока народ русский, партизаны, поддерживаемые местными жителями, не давали покоя фашистским захватчикам на своей земле. Под ногами немцев буквально горела земля, они спотыкались, терпели свои первые поражения, но все равно лезли вперед, к Москве. По железной дороге «Киев-Москва» перли эшелоны с военными грузами, она проходила через навлинские леса, стоная от непомерных грузов.

Дорога охранялась немецким дозором очень усиленно. Но партизаны, местные ребята, все равно находили места подхода к рельсам и закладывали взрывчатку под рельсы. Немецкий дозор проходил пути, а партизаны наблюдали за ними, и, как только дозор проходил, партизаны быстро ползком пробирались к рельсам и закладывали в них тол. Затем в тол вставляли капсулы-взрыватель, в него втыкали шнур и быстро отползали в укрытие, отмотав шнур, нужной длинны. Взрывчатка была готова. Затем, затаив дыхание, дожидались прибытия грузового состава, а то, что он приближается, они определяли по колебаниям земли, приложив ухо к земле.

Как только поезд приближался, партизаны поджигали бифордов шнур, огонек бежал шипящей змеей к взрывателю. Все было рассчитано с точностью, состав гремел по рельсам, и где-то в его середине происходил взрыв. Вагоны с хода мчались под откос, все горело и взрывалось, немецкий дозор сбегался к месту происшествия, начиная беспорядочную стрельбу по сторонам, но партизан давно и след простыл.

За все время партизанской деятельности, пока была оккупирована Брянская область, под откос было пущено 55 немецко-фашистских составов и нанесен громадный урон. Как шутили партизаны: «Много мы немецкого добра пустили по ветру». Фашисты от этого пришли в ярость.

Весной 1942 года на станциях Навля, Комаричи, Кокоревка, Суземка стали выгружаться отборные немецкие войска СС. Они были прекрасно вооружены, подготовлены, со специально обученными немецкими овчарками. И прибыли они по указанию верховного главнокомандования гитлеровской армии именно для уничтожения партизанских отрядов в Брянских лесах, для наведения порядка, так как спец, комендатура была не в состоянии бороться с партизанским народным движением.

Но одного они не учли, что партизаны при поддержке местных жителей, будут биться за каждую пядь родной земли, и эсэсовцам придется преодолевать ожесточенное сопротивление русского народа. И никакое оснащение и экипировка немцев не заставят капитулировать русский народ, Красную армию перед врагом.

Немцы, используя свое численное превосходство, ринулись в атаку. Пути наступления им показывали местные предатели. Одним из них был злопыхатель на отца Александра, дьякон местной церкви Никифор, а также бывший председатель сельского совета Кузьма Давыдов, Васька Окунь и многие другие.

Партизаны под натиском вооруженных до зубов эсэсовцев вынуждены были отступать, но делали это достойно. Неожиданными хитрыми маневрами, используя знание родной местности, они наносили существенный урон врагу, но отступать все же пришлось. Настал день, когда после тяжелых боев, немцы прижали партизанскую группу к убежищам, где жили местные жители. Ближе к ночи немцы прекратили наступление до рассвета. Они считали, что прижали партизан к непроходимым болотам, в этом их уверял и предатель, дьякон Никифор. Он говорил, что всю группу партизан они возьмут живьем, как только наступит рассвет.

В составе этого партизанского отряда сражался и наш герой Николай. Войдя в поселок беженцев, он сразу же отыскал землянку, где жил отец Александр, ему не терпелось увидеть Ольгу. Встретившись, они несказанно были рады друг другу, отец Александр и матушка были тоже рады встрече молодых. Матушка Дарья быстро накрыла на стол то, что могла. Беседа за столом была тревожной – в воздухе витало предчувствие долгой разлуки. Но а как могло быть иначе, когда совсем рядом расположился батальон СС, готовый наутро в наступление, сметая все на своем пути. Лампу не зажигали, зажгли только свечи, свет свечей совсем плохо освещал землянку, выхватывая лица из темноты. Лица у всех были озабочены, тревожны, говорили тихо. Отец Александр спросил у Николая:

– Коля, прибыли каратели, как вы считаете, сможете устоять?

– Выстоим, с божьей помощью! – отвечал Николай бравым голосом. – Будем биться до последнего патрона.

Отец Александр добавил, поддержав его: «А мы будем за вас усердно молиться». Здесь его прервал стук в дверь, отец Александр пошел открывать. В землянку, пригибаясь, вошел командир партизанского отряда Нефедов и обратил внимание на Николая. Поздоровавшись с отцом Александром, он обратился к Николаю:

– А что здесь рядовой Булкин делает? Пойди, прогуляйся с девушкой, а у меня серьезный разговор к отцу Александру.

Оля с Николаем отправились попрощаться с матерью и сестрами Коли. Мать и девочки очень обрадовались, увидев его живым и невредимым. Расспросив сына обо всем, мать обняла его и спросила: «Когда же свидимся вновь?» Николай, посмотрев на Олю и на мать сказал:

– А следующий раз при встрече сыграем нашу с Олей свадьбу, – и обнял свою невесту.

– Дай бог сыночек, твои слова, да Богу в уши, будем молиться и ждать этого радостного дня. Она обняла и поцеловала их обоих.

Всю оставшуюся ночь Николай с Ольгой просидели на скамейке возле землянки матери. Ночь была тихой и теплой, только светила влюбленным луна, да неугомонно вскрикивали лягушки. Они мало говорили, наслаждаясь поцелуями и горячими объятиями. Мать вынесла им ароматный березовый квас, и Николай залпом выпил несколько кружек, размягчая им душу. Под самое утро Оля вдруг загрустила и даже всплакнула. Коля пытался ее приободрить, но она грустно сказала:

– Я, Коленька, видела печальный сон, как будто мы с тобой гуляем по березовой роще, и я спросила кукушку, сколько нам с тобой лет жить вместе, но она сразу же замолчала, и не стала куковать, а слетела с ветки и превратилась в большую черную птицу.

– Не надо, милая, все будет хорошо, закончится война, и мы навсегда будем с тобой вместе, а гадания и сны – все это пустое. Жди меня, и я вернусь, только очень жди!

Лишь только потекла заря над опушкой леса, и белый туман лег над болотом, партизаны гуськом, словно цапли, друг за другом ушли через болото. Тайной тропой их повел отец Александр.

Ничего на свете не бывает тайным, когда снуют недобрые, злобные людишки. Лишь только на болоте исчез последний партизан, и отец Александр с Олей направились к своей землянке, как из-за кустов неожиданно вынырнул дьякон Никифор. Отец Александр от неожиданности даже вздрогнул.

– Что-то вы не спите? Что-то вынюхиваешь, бродишь где-то в такую рань, неблаговидными делами, чую занимаешься, – ехидно сказал дьякон.

Батюшка хотел ему ответить, но он скрылся в кустах также незаметно. Так дьякон выследил и донес до эсэсовцев весть о том, кто помог партизанам перейти через болото. И этим самим он погубил отца Александра и его молодую дочь Ольгу. По доносу подонка и предателя дьякона, разъяренные немцы тут же арестовали их и расстреляли.

В партизанском отряде эта новость стала известна через день. Николай, когда узнал, что Олю вместе с отцом расстреляли, пришел в безысходное состояние. Он не представлял себе жизни без Оли. Отойдя от горя, он решил узнать подробности этого чудовищного расстрела. Узнав, что пулю в его невесту пустил все тот же предатель, его бывший одноклассник Васька Окунь, он решил отомстить ему во что бы то не стало, обозначив это главной целью своей дальнейшей жизни. С народной молвой он также узнал, где их похоронили. Отпросившись на денек-другой, он собрался посетить могилу Оли. Но прежде он направился в убежище за Неруссой, проведать мать и сестер, расспросить их обо всем. Но убежище оказалось разгромлено, и никого из жителей он не нашел. Куда их угнали, спросить было не у кого.

Вдруг из одного блиндажа вылез дьякон Никифор с мешком в руках и пошёл, озираясь. Увидев Николая, он остановился.

– Слушай, божья душа, куда подевался весь народ? Может, видел мою мать, сестер? – спросил Николай.

Никифор нервничал, пряча за спину мешок, ведь он занимался мародерством, как уже потом проанализировал Николай.

– Людей угнали полицаи и немцы, а куда – не знаю, – тихо ответил дьякон.

– А ты что здесь бродишь? Почему тебя не угнали? – удивился Николай.

– А я спрятался от них! – соврал Никифор и быстро скрылся в кустах.

Только позже Николай узнал, что этот гаденыш дьякон был главным доносчиком и виновником в смерти Оли. Ох как он пожалел, что не грохнул его еще тогда.

А в тот момент он отправился к могиле своей Ольги, по рассказам людей он примерно представлял место их захоронения, совсем недалеко от убежища. Пройдя немного, он увидел на опушке леса недалеко от болота в зарослях кустарника два свежих креста, наспех изготовленных и установленных на свежевырытых могилах. Пока он размышлял, стоя неподалёку, из-за рощи галопом выскочила лошадь, на ней верхом сидел полицейский в форме. Николай узнал в нем Ваську Окуня и поспешил ему наперерез. Окунь бросил поводья и, не обращая внимания вокруг, подошел к могиле и сел на колени рядом с ней. Он что-то говорил быстро, просил прощение за содеянное, доказывал свою невиновность. Окунь так был занят этим, что не заметил приближение Николая, который, подходя, крикнул:

– А вот с тобой-то я и мечтаю встретиться, а поговорить есть о чем.

Окунь моментально вскочил и зигзагами побежал к лошади, схватил поводья и оказался в седле. Николай судорожно схватил винтовку сплеча, почти не целясь, выстрелил вслед Окуню. Выстрел оказался неудачным, пуля сшибла ему шапку с головы, а сам он остался живым и ускакал, нахлестывая лошадь.

Николай с досады плюнул и ударил прикладом о землю: «Ну ничего, оборотень, далеко от меня не уйдешь, я из-под земли тебя достану и вздерну на осиновый кол».

Он подошел к могиле Оли и заговорил: «Ах Оля, Оленька моя, как же я потерял тебя!» – приговаривал он, убирая могилу, и на ранние луговые цветы упала скупая мужская слеза.

– Ку-ку! Ку-ку! – доносилось то и дело где-то поблизости.

Николай с горя схватил винтовку и выстрелил в ту сторону, откуда куковала кукушка:

– Да замолчи ты, проклятая! – в сердцах бросил он. Надо было раньше куковать, когда тебя просили об этом. А теперь оно нам не нужно.

Все стихло, только лес шумел, да склонился куст калины над могилой Оли. Николай поцеловал крест, поклонился над могилой и со словами,-

– Спи вечно, моя любимая, в раю, а я за тебя буду мстить! – И зашагал в направлении партизанского отряда, в направлении войны.

 

Бой на Крюцких покосах

Немцы не ослабляли нажим на позиции партизан. Все их планы по наведению порядка на местах срывались, поэтому они поступали все более ожесточенно и со злостью. Партизаны тоже не собирались сдаваться на милость победителя. И вот, наконец-то, на Крюцких покосах произошел большой бой.

В один из дней в районе Кокоревских лесов, партизаны вынуждены были сняться с постоянного места дисклокации, так как им грозило окружение.

Вновь вывел эсэсовцев на расположение отряда партизан, все тот же предатель, дьякон Никифор. В партизанском отряде служил его родственничек, и через него он знал, где они находятся. Значит, в отряде был предатель, который втерся в доверие и передавал всю информацию немцам. Дьякон Никифор же служил немцам верой и правдой, сдавая всех, в надежде, что за его злопыхательские заслуги после войны немцы поставят его настоятелем храма. Во-вторых, дьякон мстил Советской власти за своего отца, помещика. У него коммунисты отобрали все земельные владения, а его объявили врагом народа, затем он был репрессирован и отправлен в тюрьму, где и пропал.

В этот теплый июньский день немцы теснили партизан, силы были неравные. У немцев было тяжелое орудие, танки, партизаны вынуждены были отступать, давая немцам бой и атакуя их. Партизаны отступали по Кокоревскому большаку в сторону реки Десны. В одном неглубоком месте партизанам удалось перейти реку Навлю, и они оказались на болотистых Крюцких покосах. Но немцам верно служили предатели из местных, которые смогли все просчитать, и через брод реки Навли они бросились вслед за партизанами. Со стороны реки Десны, с другого фланга, партизан атаковала другая группировка немцев.

Положение партизан стало критическим, но они с боем отступали через пролесок к смешанному лесу. Лес был их спасением, до него оставалось немного. Лес немцы не любили, они его не знали и побаивались. В лесу возле каждого дерева и канавы их поджидала смерть, а силы партизан в лесу удваивались и утраивались.

На подступах к лесу шла ожесточенная стрельба. Партизаны метко косили немецких солдат, и они своими трупами усеяли Крюцкие покосы. Но наших солдат, сраженных немецкими пулями, тоже полегло немало в этих местах. Среди погибших был легендарный испанский партизан-интернационалист Леонардо Гарсиа, он покоится в братской могиле на Крюцких покосах.

В этом бою воевал и наш герой Николай. Его душевная рана кровоточила, ему хотелось мстить предателям: Окуню, Давыдову, – и, конечно, же разобраться с ними по полной.

Последовала команда командира отступать в сторону Бочинского леса. Николай вместе с партизанами медленно отходили, прячась от немцев и стреляя на ходу. И вдруг – о чудо! Николай увидел, что со стороны реки Навли шли два человека. Один из них был дьякон Никифор, рядом с ним шел немецкий офицер. Никифор был в своей рясе, которая мешала ему идти быстро, он семенил рядом с бравым немецким офицером, заглядывая ему в лицо, что-то говоря и показывая рукой в сторону Бочинского кордона.

У Николая быстро созрел план мщения. Он подозвал к себе партизана Шурика-Звонаря. Свое прозвище Звонаря он получил еще до войны, так как работал в церкви звонарем и дьякона знал не понаслышке. Он тоже видел, как эта мразь крутится перед немцем, рассказывает ему, как окружить и уничтожить партизан.

– И что ты предлагаешь, у тебя есть план? – спросил он у Николая.

– А вот что, ты дай мне свою винтовку, а я тебе автомат.

– Это еще зачем?

– А вот зачем, – сказал Коля, – ты же знаешь, я лучший стрелок в отряде, как только они приблизятся на расстояние выстрела, я кокну офицера в лобешник. Ты же подкрадись сейчас к ним поближе и незаметно спрячься.

Как только офицер будет убит, ты бери в оборот дьякона и веди сюда ко мне. Уразумел? Действуем!

Когда офицер и дьякон приблизились, Николай прицелился и выстрелил в офицера, пуля попала в голову и офицер упал. Никифор остолбенел, этого он не ожидал никак. И каким было его удивление, когда из-за кустов выскочил не кто иной, как Шурик-Звонарь из местной церкви, да еще с автоматом.

– Здорово, друг! Не ожидал? – крикнул Звонарь, направляя дуло автомата ему в грудь.

– Ты что, Шурик! Что ты хочешь от меня? – заныл писклявым голосом дьячок.

– А вот что, а ну ка кругом! И быстренько иди вон к тому пролеску, ждут тебя там, есть к тебе большой разговор! Быстро, я сказал, вперед!

Дьякон задрал свою рясу и быстро зашагал под дулом автомата. Когда он увидел Николая, он потерял дар речи. Он вылупил на него глаза, сразу всё осознав.

Николай строго обратился к нему:

– Вот мы и свиделись снова, фашистский угодник, твою мать, это по твоей наводке были схвачены и расстреляны отец Александр и моя любимая девушка Оля.

– Нет, нет, Коля, это не я, ты ошибаешься, я тут ни при чем, – затараторил дьякон.

– Нет, это ты долгогривый, я сам видел, как ты вынюхивал, когда мы шли по тайной тропе, мародерничал после угона жителей. Так что по законам военного времени тебе полагается смерть, бес ты поганый, а не дьякон православной церкви.

Никифор упал на колени, стал ползти к Николаю:

– Не убивай меня, дурака старого, беспомощного, я могу многое сообщить вашему командованию о планах немцев. В это время откуда не возьмись из леса выскочил Яшка Немыкин с автоматом и закричал:

– Да что тут его слушать, мракобеса, это по его наводке немцы гнали к болоту беженцев, и многие утонули в топях болотных. Так что к сосне его, и пусть молится в последний раз! Из-за тебя, гадость, утонул в болоте мой родственник, я сам сейчас с тобой разберусь.

Неожиданно для всех дьякон повел себя иначе:

– Я вам мстил, мщу и буду мстить, коммуняки вы, ненавижу вас всех! – неожиданно он повернулся и побежал в сторону леса, но меткая автоматная очередь Яшки сразила его, и он упал лицом в болотную жижу.

– Да, не рановато ли ты его грохнул Яша? Он бы еще пригодился нашему командованию со своими сведениями, – спросил Коля.

– Да с него пользы, как с козла молока, а вони – большая куча. Сколько он принес вреда всем нам, трудно измерить. С ним нужно было давно разделаться, многие бы остались живыми.

Когда наши товарищи будут хоронить бойцов, могут и этого похоронить в братской могиле. А чтобы этого не случилось, мы его тело утопим в болоте. Звонарь с Яковом раскачали его и кинули подальше, в самую болотную топь. Через некоторое время болото засосало его в самую бездну, а на поверхности появились лишь пузыри. Николай, Яков и Звонарь удовлетворенно зашагали догонять своих, быстро скрываясь в лесной роще.

 

Поповское

После неудачных боев партизаны отступили в глубину леса. Немецким головорезам поначалу показалось, что они лишили партизан боеспособности, но оказалось, что расслабляться нельзя, и на многих участках боев немцы терпели поражение за поражением и тоже отступали с захваченных территорий. Гитлер лихорадочно пытался стабилизировать обстановку и бросал на восточный фронт все новые и новые резервы. Немецкие части были переброшены с Брянских лесов и направлены под Курск, там наметили дать грандиозный бой Красной Армии. Для поддержания власти на уже захваченных территориях было решено оставить немецкие комендатуры и местных полицаев из числа предателей, но этого было, конечно же, недостаточно, так как окрепшие в боях и увеличившие свои ряды партизаны набирали силу и не давали немцам покоя. По-прежнему полыхали комендатуры, летели под откос немецкие эшелоны, немцы несли большие потери в войсках.

Николай продолжал сражаться в партизанском ополчении. Понемногу зарубцовывалась большая рана с гибелью Оли, но отомстить Ваське Окуню и Давыдову он сделал своей целью и вынашивал план. От людей он услышал, что Давыдов неравнодушен к Наталье Григорьевне Фирсовой, и что она в это время жила с дочками в Поповском, куда определил ее именно Давыдов, спасая от лагерей. Вот и задумал Николай заманить их с Окунем, чтобы устроить им засаду.

Он побывал там, встретился с Натальей, уговорил ее написать записку Давыдову с просьбой приехать в Поповское на Покров день, якобы ей срочно нужна его помощь. Поначалу Наталья отнекивалась, объясняя тем, что она не хочет подавать ему надежду, быть ему обязанной, да и грамоте она была не обучена, чтобы писать записки.

– А смерть твоего мужа на его совести, тебе разве не хочется ему отомстить?

– призывал к ней Николай. – У меня тоже есть к нему дело: смерть отца Александра и Оли, много на нем крови и грехов. Вот и устроим ему суд.

На том и порешили. Николай сам написал записку своим корявым подчерком и попросил Наталью передать ее через старосту Дениса Волкова. Благо, в этот день на Поповском старосты не было и появление партизан никто не заметил. Через пару дней Наталья смогла передать записку Волкову, а тот, в свою очередь, отвез ее Давыдову.

Получив записку, Давыдов спросил:

– Что ей надо, она тебе сказала?

– Нет, ничего не сказала, просто просила передать.

Какое-то змеиное чутье подсказывало Давыдову, что там какой-то подвох, но низменное чувство позвало его в дорогу, и он просил передать Наталье, что он приедет на Покров. А сам отыскал быстро Окуня и распорядился, что на Покров они едут в Поповское, чтобы он прихватил с собой двух полицаев для прикрытия.

– А зачем едем туда, скажешь? – спросил с любопытством Окунь.

– А, в гости поедем к землякам, все-таки престольный праздник.

– Да знаем мы твоих земляков, – про себя пробурчал Васька, но пошел выполнять приказ Давыдова, собираться в дорогу.

Николай тем временем, спросив разрешение у командования, создал группу захвата. Получив разрешение, он включил в группу, Якова, Шурика-Звонаря и еще пару бойцов, опытных и проверенных в деле.

На Поповское партизаны прибыли пораньше, хотя заранее знали, что «женихи» спешить не будути появятся после полудня.

Давыдов, в глубине души надеялся, что Наталья, и взаправду, ждет от него помощи, чтобы он помог ей определиться в жизни, в связи с приближением фронта. В его продажную голову не приходила мысль, что и Наталья

Григорьевна, и тысячи таких же женщин, только и ждут фронта, чтобы советские солдаты освободили их от тяжелого гнета порабощения, которое принесла им немецкая оккупация.

Поселок Поповское, был расположен на большой делянке среди леса, прямо в самом центре. А при выходе из леса тянулся небольшой луг, поросший камышом. По весне, все здесь утопало в яблоневом цвете, но сейчас был Покров день. По приезду в поселок Николай с группой изучили местность. Затем он расставил всю группу захвата на посты. Троих бойцов он определил на въезде – выезде и велел им замаскироваться до поры, до времени. Сам вместе с Яшкой и Звонарем решил затаиться в хозяйственных овинах. Благо там были прорези для смотровых окошек. Прибыли они на лошадях, лошадей пришлось привязать чуть подальше, в березовой роще.

Но все получилось не так, как было задумано изначально. По приезду в поселок Николай посетил жителей-постояльцев, по русскому обычаю они собрали стол. Женщины были рады появлению Коли на празднике и наперебой стали приглашать его за стол. На столе были грибочки, сальце, отварная картошка и, конечно же, самогонка. Женщины были рады его появлению, но вот хозяин смотрел на Колю исподлобья, с недовольством. Николай поблагодарил всех за гостеприимство, сообщил, что скоро приедут более важные гости. «Вот их-то мы встретим и угостим как следует», – проговорил он загадочно.

Староста, услышав эти загадочные речи Николая, помрачнел еще больше, он понял на кого намекает этот партизан. Но Николай отозвал его в сторонку и сказал ему:

– Мы будем здесь в засаде, когда приедет Давыдов со своими товарищами встреть его радушно, не дай бог пикнешь про нас! Знай, это будет твой последний день жизни. Пристрелю на месте, понял?

– Понял, не дурак, буду молчать, как рыба.

Николай отправился к выходу, а староста угрюмо замолчал. На улице его догнала Наталья Григорьевна, спросив:

– Коля, скажи, наверное, стрельба будет? А нам то что делать? Как спрятаться?

– Да не бойтесь вы, события будут происходить на улице, вас это не коснется.

– Да, вот еще что я хотела сказать, если Давыдов начнет допытываться, кто его заманил сюда, не говори, что это я, ведь я даже писать-то не умею. А то он сживет меня и дочек со свету.

– Ладно, мне есть, что им сказать, вас я не буду трогать, – сказав это,

Николай повернулся и ушел.

Они затаились втроем в овинах и стали ждать. Ждать пришлось довольно долго. «Неужели Давыдов унюхал опасность и передумал ехать?», – стали закрадываться сомнения в душе Николая. Но далеко за полдень, в подлеске затрещали сороки – это был верный предвестник, что кто-то подъезжает к поселку, сороки зря не затрещат. Он через окно подал партизанам знак приготовится – гости едут.

И, действительно, послышалось тарахтение телеги, и из леса въехал Давыдов, на пролетке, запряженной парой лошадей. Следом на гнедом коне ехал, оглядываясь по сторонам, Васька Окунь. Чуть поодаль ехали верхом на лошадях, еще три полицая.

«Вот и приехал наш долгожданный жених, надо его достойно встретить», – подумал Николай. Подъехав к дому, Давыдов сошел важно с пролетки и крикнул: «Хозяева, где вы? Кто гостей встречает?».

Староста Денис Волков медленно, как бы с неохотой, вышел на крыльцо и поздоровался с гостями.

– Ты что это, как не живой, еле ноги переставляешь? Наверное, без нас уже отметил Покров, каналья? Где милые сердцу женщины?

Николай вполголоса процедил сквозь зубы: «Будут тебе сейчас женщины, царь нашелся еще один». Вполголоса друзьям скомандовал: «Брать будем живыми!».

Партизаны без шума стали выходить из овина. Но тут случилось непредвиденное. Давыдов при въезде в поселок, оставил трех полицаев, которые сопровождали их, присматривать за дорогой и охранять их покой. Они оставались на лошадях верхом. Их лошади почуяли чужих лошадей партизан, которые были привязаны в березовой роще и стали ржать и рваться. Лошади партизан тоже стали ржать. Полицаи почуяли неладное и решили проверить рощу, и вскоре обнаружили прикрытие партизан.

Раздалась стрельба между полицаями и партизанами. Полицаи действовали с опаской, они не знали, сколько здесь партизан, старались поскорее улизнуть, забыв о том, зачем они здесь. Но партизаны не дали им уйти, они уложили всех троих на месте.

У хозяйского дома Давыдов и Окунь услышали перестрелку и моментально взъерошились. Окунь скрипучим голосом провизжал:

– Кузьма, здесь засада! Нас сюда заманили партизаны! Уходим быстро!

Окунь к тому же был на своей лошади:

– Уходим другой дорогой, не назад, а вперед. Назад нельзя, там бой, там партизаны. Доверься мне, Кузьма, и за мной, я тебя выведу куда надо.

И Окунь помчался вперед, по лесной заросшей тропинке. Он хорошо знал эту местность. Давыдов стремглав заскочил в пролетку и лошадь помчалась за Окунем. Он яростно лупил по лошади плеткой, и они мчались, как ошалелые.

Все это произошло так стремительно и неожиданно, что Николай с друзьями опешили, выскочив из овина. Когда прошло оцепенение, они начали стрелять по удаляющимся Давыдову и Окуню. Затем вскочили на своих лошадей и стали преследовать беглецов, но было уже поздно, они явно опоздали. В один момент Николай засек впереди Окуня, стал целиться из винтовки, затем выстрелил и, как ему показалось, попал в него. Партизаны поскакали к тому месту и увидели лошадь Окуня без него самого. Они осмотрели всю местность, но обнаружить его так и не удалось. Удалось выяснить, что Николай его ранил в руку, он упал с лошади, но, увидев мчащуюся пролетку, закричал: «Кузьма остановись, возьми меня в пролетку».

Но Давыдов не собирался останавливаться, счет шел на секунды, а своя шкура, как говорится, дороже. Окунь вприпрыжку бежал за пролеткой. Уцепившись за нее одной рукой, бежать было невмоготу, он закричал:

– Да остановись ты, гад, что ты не видишь! Ты что, хочешь, чтобы я остался этим ублюдкам на растерзание?

Давыдов процедил сквозь зубы: «Хочешь жить – умей вертеться! Прыгай на ходу!» – Он на секунду притормозил лошадей, – «Быстро! Ну, давайте, родимые, вперед!». Он еще быстрее пришпорил лошадей, и они помчались.

– Ну Кузьма, век не забуду, помог ты мне оторваться от погони.

– Ладно, сиди и помалкивай, – гаркнул Давыдов. – Но за гада ты еще ответишь мне. Ладно, потом поговорим. А сейчас уходим в лес.

И пролетка стремительно ворвалась в лес по известной только Окуню заросшей дороге. Так Давыдову и Окуню снова удалось уйти от возмездия и остаться живыми.

Партизаны, потратив уйму времени на поиски их по лесу, решили вернуться в Поповское. Яша подытожил за всех:

– Не надо было здесь останавливаться, много потеряли время, а теперь ищи ветра в поле. Вернулись в поселок, на улице их ждали староста Волков и женщины. На вопрос, удалось ли догнать Давыдова с Окунем, Николай ответил:

– Удалось им уйти от нас в этот раз, к сожалению и большому огорчению.

Подъехали еще три партизана с прикрытия и привели с собой одного раненого полицая, которого взяли в плен.

Вот с таким уловом, группа прибыла в партизанский отряд. Докладывая командиру о своей операции по задержанию карателей и о своей неудаче, о том, что более «крупная рыба» ушла, Николай ссылался на непредвиденные обстоятельства. Командир отряда хмуро выслушал и добавил:

– В следующий раз, прежде чем идти на дело, нужно все более детально обдумывать, и просчитывать все непредвиденные случаи.

День выдался тяжелым, Николай был недоволен ходом операции, тревожно спалось. И снилось ему Поповское, озерцо с осокой, камышами, а на краю лесной рощи рос куст калины, на нем очень крупные, красные ягоды, они стали лопаться и с них потекла красная кровь. Откуда не возьмись, показалось лицо матери, и она говорит ему: «Сынок, видишь, это кровь русского народа, тех кто погиб на войне. Хватит и тебе воевать, хватит уже всем нам проливать кровь, заливать ею землю родную».

– Мама, скоро мы разгромим врага, выгоним его с нашей земли и закончим войну.

Мать строгим голосом добавила: «Ну, дай-το Бог, Бог в помощь вам, сынок». На утро Николай проснулся бодрый и полный сил сражаться с врагом дальше.

 

Белоруссия

По плану партизаны проводили широкомасштабные операции совместно с белорусскими партизанскими отрядами. В одной из таких операций отряду, где воевал Николай, пришлось разъединиться, и он оказался в белорусском отряде. Отряд дислоцировался в Ушачинском районе Витебской области. Там и пришлось воевать Николаю до тех пор, пока партизанские отряды не соединились с наступающим на Запад фронтом. Он был зачислен в состав Белорусского фронта, это было осенью 1943 года.

Войска белорусского фронта освободили Брянскую область. Николай пришел в свою область как освободитель, как герой, и был очень горд и счастлив этим. Время от времени всплывали картины пережитого в лагере, расстрелы ни в чем не повинных людей карательницей Тонькой-пулеметчицей. В памяти запечатлелись ее страшные глаза, устремленные на него, это был взгляд дикой волчицы, который он не забудет до конца своей жизни. Он поклялся, что во что бы то ни стало он найдет ее и отомстит за всех, кого она убила.

В октябре 1943 года часть, где служил Николай, проходила поселок Локоть, где был лагерь военнопленных. Он решил отпроситься у командира части на 1–2 часа, чтобы пробежаться по деревне и узнать больше информации. Вначале он побежал к конюшням, где провел с другом Митей долгие, мучительные месяцы, постоял у места расстрела, в крапиве. Ему даже почудился издалека наблюдающий ее дикий взгляд и даже вой волчицы. Затем он пошел к деревенским жителям, чтобы узнать, где квартировала Тонька-пулеметчица, попытаться найти ее след. Вокруг были разбросаны солдатские вещи, чувствовалось, как быстро вспешке им пришлось покидать эту территорию, спасая свои шкуры.

Опросив нескольких одиноко бредущих людей, толком ничего не удалось узнать о том, в какую сторону рванула стерва Тонька. Но в конце улицы он все-таки поговорил с группой людей, стоявших у колодца. Одни говорили, якобы ее отправили лечиться в Германию от венерической болезни, другие сказали, что она спуталась с очередным немцем-поваром, и оба исчезли в круговерти войны. Люди, в свою очередь, поинтересовались, зачем ему, молодому, красивому парню нужна она. Николай, сжав кулаки, сурово ответил: «У меня с ней свои счеты, хочу с полна с ней рассчитаться».

Посмотрев на время и попрощавшись, он зашагал к отряду.

Война продолжалась… Войска Белорусского фронта освобождали Белоруссию. Знаменитая операция под названием «Багратион», проходила в болотных топях. Однажды их часть отдыхала ночью на краю болота, у самого леса. Бойцы расположились на земле, расстелив свои бушлаты, подложив под голову вещ. мешки, накрывшись своими шинелями. Николай, изрядно намаявшись за трудный день, заснул быстро, но ближе к утру его как будто пронзил чей-то злобный взгляд. Он проснулся, как от удара молнии. Вдалеке, у большой сосны, стояла волчица и дико смотрела в глаза вскочившему Николаю. Она завыла, подняв голову вверх. Ему послышались слова: «Ты ищешь меня? Вот я пришла за тобой. Ты обвел меня вокруг пальца, но я не прощаю этого, я перегрызу тебе горло, тебе все равно не жить!». Волчица зарычала и бросилась на него, но Николай опередил ее, так как автомат у него был наготове и очередью выстрелил в волчицу. Она взлетела вверх и превратилась в огненный шар, затем шар раскололся на мелкие куски и видение исчезло.

Спящие бойцы повскакивали, встревоженно хватаясь за оружие. Но кругом стояла тишина, только один Николай стоял в стороне, раскуривая папиросу и судорожно вспоминая только что перенесенное событие.

Каждый день шли ожесточенные бои за освобождение Белоруссии от фашистских захватчиков. Наши войска, двигаясь на Запад, дошли до Кенигсберга. Этот старинный красивый город был всегда спорной территорией, на которую немцы претендовали и считали его своим. Битву за этот город немцы вели с особым остервенением и жестокостью. Здесь была сосредоточена внушительная группировка немцев. Хотя дни этой группировки были сочтены, они яростно боролись и не хотели сдаваться, несмотря на требование капитуляции.

У немцев было достаточно боеприпасов, они получали их по морю из Германии. В это время часть, в которой воевал Николай, получила приказ от высшего командования сосредоточиться на участке окружения и уничтожения фашистского гарнизона, засевшего в Кенигсберге.

Николай за время войны испытал на себе все: был в лагере, воевал в составе пехоты, ходил в наступление, умело оборонялся от немецких контратак, ходил в разведку, притаскивал языков. С недавних пор по его просьбе он был зачислен в состав артиллерийского расчёта, где прошёл обучение у орудия. В артиллерии, где Николаю воевать очень нравилось. По команде командира: «Заряжай!», – он ловко посылал снаряд в затвор орудия.

– Огонь! – и снаряд летел во врага, в танки противника.

А в голове Николая крутились слова песни: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы зовет отчизна нас, за слезы наших матерей огонь, огонь, огонь!».

Так через всю войну шагал славный боец Николай Булкин по полям сражения за свою любимую Родину. Он воевал и честно выполнял свой долг, и победа над врагом была его самой главной мечтой и целью.

При прибытии в Кенигсберг был очень длительный переход, у бойцов закончилась питьевая вода, и они получили приказ остановиться у ближайшего источника воды. Со стороны моря, где находилась группировка недобитых фашистов, раздавалась стрельба, ухали орудия. От пожаров над городом нависли черные тучи дыма и смог. Над головами то тут, то там на низкой высоте пролетали наши бомбардировщики и сбрасывали бомбы на позиции врага.

Немного попетляв по улицам города, наши полуторки обнаружили колонку, где выстроилась очередь из наших бойцов, которые пили воду и наполняли свои фляжки и канистры. Николай тоже подошел и стал набирать воду и жадно утолять жажду. Вдруг неподалеку услышал в разговоре что-то знакомое, давным-давно засевшее в душу, и сердце Николая подсказывало что-то нехорошее. Вдруг он отчетливо увидел раненого бойца и рядом симпатичную девушку, медсестру, в белой шапочке с красным крестом.

Она говорила бойцу, что он выздоровеет обязательно, и они вместе пойдут гулять под черемуху, по крапиву.

Всмотревшись в нее, Николай признал в ней ту самую Тоньку-пулеметчицу.

– Ах вот ты где устроилась, – подумал про себя Николай, – вот мы и свиделись, голубушка, вот куда ты сбежала от немцев и к нашим.

Велики дороги у войны, а мир тесен! Пока Николай, обалдев от встречи с ней, раздумывал, как подойти к ней, с машины с красным крестом послышалась команда: «В машину, вперед!». Раненый боец и медсестра быстро побежали к машине, машина тронулась, набирая ход. Николай бросился вдогонку, он почти догнал машину, но забраться на ходу не получилось.

– Стой же, остановитесь! Среди вас в машине едет одна фашистская стерва, ее надо передать суду, это правда!

Но никто не расслышал его слов, и машина рванула и уехала. Николай остановился, отдышался и увидел приближающую легковую машину, в ней сидел офицер. Он остановил машину и попросил догнать только что уехавшую санитарную полуторку: «Это очень важно, товарищ офицер!».

Но офицер отмахнулся от него: «Мне бы твои заботы», – и уехал.

Николай вернулся к колонке, где его ждали бойцы, Федор спросил удивленно:

– Куда ты рванул за машиной? Ты знакомых встретил со своей деревни что ли?

Но Николай сказал ему, что в медсестре, которая стояла с раненым бойцом, узнал Тоньку-пулеметчицу, хотел догнать ее и передать командованию, но она опять ушла…

– Как ты ее узнал?

– По разговору, по ее словам и по дикому взгляду, который ищет свою жертву. Она так смотрела на меня с машины… Вот это встреча!!! Ну ничего, мы еще встретимся, самое главное, я напал на ее след и знаю, где ее искать. Обязательно найду ее, посажу в клетку и буду эту убийцу показывать всем, – засмеялся Николай от своей шутки.

Последовала команда: «По машинам», – и они быстро побежали к своей полуторке. Орудийное подразделение отправилось на огневые позиции. Уже вечером, немного оправившись от встречи со своим врагом, Николай вернулся в реальность.

Командование объявило, что будет бой за Кенигсберг. Выбрали закрытое место для установки 152-миллиметрового орудия, произвели расчеты и подготовились к бою. Кенигсберг был, как на ладони. В самом городе окопалось и забаррикадировалось большое количество немцев. Немецкие войска получили поддержку с Восточной Пруссии по железной дороге Пиллау-Кенигсберг. Часть, где воевал Николай получила секретное задание от командующего дивизией – нейтрализовать и подорвать состав, с грузом.

Стояла выжидательная тишина. Велись переговоры о немедленной капитуляции немецкого гарнизона. Командование немецкого гарнизона ответило отказом. На это войска Красной Армии приняли решение о ликвидации немецкого гарнизона и освобождении города Кенигсберга. Наши провели разведывательные действия о засадах немцев, и в эти места сбрасывали с воздуха бомбы. Пехота перешла в наступление, немцы яростно сопротивлялись. Шел жестокий бой, не на жизнь, а на смерть. Советские войска медленно, шаг за шагом, продвигались вперед, но враг был еще силен.

Расчет Николая – четко просматривать и контролировать ситуацию по железной дороге. Немецкий товарный состав с боеприпасами прорывался в окруженный город, но безрезультатно. Расчет гаубицы точными попаданиями разбивал состав, разрывал рельсы. Немцы пытались их восстановить, но тщетно – снаряды советской гаубицы мешали им это сделать. Это подорвало силы немцам, так как они очень рассчитывали на эту помощь. Немцы старались уничтожить гаубицы, стали стрелять и в некоторые попали, но орудие Николая самоотверженно сражалось в этом бою, и он метко уничтожал цели с криком: «За слезы наших матерей! Огонь! Пли!».

Бой продолжался два дня, стихал только на короткое ночное время. Немцы сдаваться не собирались и засели в фордах, башнях, что располагались вокруг города.

Огонь нескольких гаубиц снова выплюнул снаряд по составу, и состав заполыхал огнем – этот снаряд был выпущен из орудия Николая. Николай даже подпрыгнул от радости: «Знай наших! За Родину!».

Фашисты отреагировали на взорванный состав яростной атакой. Снаряды рвались то тут, то там, и вдруг взрыв прогремел совсем рядом с Николаем, он запомнил яркий взрыв и свист осколков и потерял сознание от пронизывающей боли в сердце. Федор, его друг, получил ранение в голову, и оба лежали рядом, два друга, плечом к плечу сражавшиеся за Родину, за победу.

Николай лежал навзничь, изо рта бежала кровь, он хрипел, но был жив. Бойцы расчета подбежали к ним, осмотрели: Федор был мертв, а Николай был жив и нуждался в срочной помощи.

– Быстро заводи машину, нельзя терять время, грузи обоих в полуторку.

Кто-то крикнул, чтобы вытащили документы, но командир приказал везти в медсанбат без промедления. Медсанчасть обнаружили неподалеку от поля боя.

Врач осмотрел сначала Федора и констатировал смерть. Николаю был поставлен диагноз «Сквозное проникающее скольчатое ранение в области сердца». Николай родился в рубашке, так сказал доктор, так как пуля находилась в нескольких миллиметрах от сердца и прошла навылет. Но у каждого своя судьба. «Значит, судьба твоя, твой ангел-хранитель были с тобой. Организм молодой, быстро справится с ранением, и вернешься еще в строй», – подытожил доктор. Николаю оказали необходимую помощь и поместили в палату, уложили в постель.

Оказывается, когда Николаю оказывали помощь, одна из дежурных медсестер была всем известная Тонька-пулеметчица. Поколесив дорогами войны, теперь она не Тонька Макарова, а зовут ее Антонина Гинсбург. Настолько она была изворотлива в жизни, что смогла со сбежавшими немцами расстаться. Убедившись, что дела немецкой армии не увенчались успехом, она перешла линию фронта, сделала себе другие документы медсестры и устроилась в один из медсанбатов под Кенигсбергом. Особо никто не стал проверять ее биографию, не до того было в это сложное время. Отстала от своей части, это было частым явлением. В медсанчасти ее приметил и полюбил раненый майор Гинсбург. Он предложил ей стать его женой, и она дала свое согласие. О ее прошлом никто не мог даже догадываться, настолько безупречно она себя поставила здесь. Но несколько дней назад она встретила Колю, который, по ее понятию, должен быть убитым, но он жив и узнал ее. Она видела, как он бежал за машиной, хотел догнать и запрыгнуть, это ей не сулило ничего хорошего. Машина ее унесла быстро от погони разгоряченного бойца.

И вот теперь он лежит здесь, в ее госпитале, без сознания, и находится в ее власти. В её голове зрел коварный план:

– Когда-то я тебе говорила: «Не перечь мне лучше, но ты не соглашался, непокорный ты мой. Теперь уж я найду способ, чтобы отправить тебя на тот свет. Сейчас ты представляешь большую угрозу для меня, и сделать я это должна четко и без свидетелей.

Она очень пожалела, и уже не раз, что когда-то не расстреляла его в лагере вместе со всеми, и теперь он преследовал ее повсюду.

– Я тебя обязательно уничтожу, пока ты не пришел в сознание, и свожу по крапиву, – произнесла она вслух, записывая в журнал регистрации Николая Булкина.

– Что ты сказала про крапиву? – спросил рядом стоявший доктор.

– Я говорю, что ее сейчас столько много, и она цветет, можно собирать, заваривать и поить раненых, это даст им силы и ускорит выздоровление, – быстро произнесла Антонина, думая совсем о другом.

Николая поместили в палату для тяжелобольных, так как он был все еще без сознания, за ним велось постоянное наблюдение врача и сестры. Работа медиков была очень тяжелая, раненых было очень много, и все нуждались во внимании. Носили раненых на носилках мужчины-санитары. Вот в этой компании особенно любила крутиться Тонька. Проходя мимо Николая, она находила предлог, чтобы задержаться и жадно всматривалась в его бледное, заросшее лицо. Она отмечала правильные, мужественные черты лица, его лицо напоминало лицо героя сказок Спартака – это она отметила при первой встрече с ним. В душе она радовалась, что он попал именно в этот госпиталь и под ее влияние. У нее есть шанс убрать его со своего пути, и она лихорадочно строила в голове планы по его уничтожению.

Сначала возникла мысль отравить его, подсыпав в пищу отраву, но это невозможно, так как он без сознания. Она решила сделать ему укол, несколько доз сильнейшего лекарства, и теперь осталось только подобрать время и ситуацию. Она запаслась шприцом подобрала лекарство и теперь только пыталась удачно подобрать момент, но это оказалось самым трудным – в палате постоянно находились медбратья.

Антонина подобрала момент и пришла в палату глубокой ночью, она была уверена, что в это время, если даже кто-то и есть, то дрыхнет, но она ошиблась, в палате находился медбрат Павел, и он не спал, а сидел и читал книгу. Увидев Тоньку, в последнее время крутящуюся у кровати Николая, он был очень удивлен столь позднему ее появлению в палате, да еще и в нерабочее время.

– Что с тобой, Антонина, уж не влюбилась ты в него или раньше знала? Придет парень в сознание, мы его обрадуем, что получал особое внимание от одной медсестры, ему это понравится.

Тонька махнула рукой и вышла из палаты раздосадованная, не получается ее замысел. Вернувшись через некоторое время, она предложила медбрату сходить отдохнуть, покурить, пока она присмотрит за тяжелыми больными, посидит здесь. Но Павел, так звали медбрата, отказался от ее предложения, сославшись на то, что давно не курит, но его интересует вопрос, что она здесь делает в нерабочее время.

Антонина выпутывалась как могла: «Да вот, забыла на работе свои дамские дела, без них не умею жить, пришлось вернуться за ними. Да и вообще сейчас цветет крапива, и это на меня, ох, как действует», – повела кокетливо плечами Антонина, стараясь этим привлечь к себе Павла. Павел улыбнулся, но вежливо попросил уйти из палаты и идти домой, ведь завтра ее дежурство. Она вышла из палаты мрачнее тучи, приняв решение завтра во что бы то ни стало сделать Николаю смертельный укол.

На следующий день в её жизни случился непредвиденный поворот: муж сообщил ей, что после длительного ходатайства его комиссовали, и они вместе срочно уезжают в Белоруссию, на его Родину, где и будут жить:

– Сходи в госпиталь, забери свои документы, попрощайся и будем собираться.

Сообщение мужа было кстати, так как в ее планах было уехать с этих мест после убийства Николая, но сначала нужно было его убрать.

Придя в госпиталь, первым делом она отправилась к главному врачу, который был вечно занят. Он разглядывал снимки и что-то быстро писал в журнал. Бросив взгляд на вошедшую Антонину, он спросил: «С каким вопросом пришла, говори, а то я занят». Она сказала, что мужа демобилизовали, и они возвращаются на родину, и что она хочет забрать документы.

– Ну что же, война заканчивается, и это нормально, нужно теперь ехать и работать, восстанавливать нашу страну. Работала ты хорошо, и я напишу тебе благодарность в справке.

Он написал ей справку с пометкой благодарности и вручил ей, поставив жирную печать и подпись.

Затем она пошла в палату, где лежал Николай, в палате сидел медбрат, который радостно сообщил ей, что больной пришел в сознание и даже открыл глаза.

– Я зашла с тобой попрощаться, – быстро, запинаясь, произнесла она – мы с мужем уезжаем, я приходила за документами к главному, и он срочно попросил тебя зайти к нему.

Павел быстро вышел из палаты, а она приступила к осуществлению задуманного. Антонина подошла к столику и стала открывать свою сумку, но замок, как назло, не открывался. Она стала резко, со всей силы, его дергать, и наконец-то он открылся. Лихорадочно она достала шприц, одела иглу и подошла к Николаю с мыслью, что наконец-то этот момент настал, и она его уничтожит.

Николай лежал с полузакрытыми глазами, очень бледный и слабый, Тонька вытащила из-под одеяла его руку, приставила к вене шприц и только хотела проколоть, как ее окликнули. Она обернулась и увидела, что в палату вошли главный врач и Павел.

– А что это за шприц у тебя в руках и что ты делаешь?

– Да вот, на память хочу взять с собой свой инструмент рабочий, – изворачивалась Тонька.

– Понятно, я забыл тебе отдать твой военный билет, возьми.

Поблагодарив, она быстро пошла к выходу, мельком взглянув на Павла и встретив его осуждающий взгляд. Она резко пошла к выходу, а в голове проносилась злобная мысль, что этого паренька защищает неведомая ей сила, с которой она не смогла справиться.

Тонька услышала на улице сигнал машины – это муж не вытерпел, он ждал ее уже больше получаса. Чтобы снять нервное напряжение, она крикнула очень громко: «Сейчас, я бегу к тебе через крапиву-у-у-у…. Она села в машину и быстро скрылась в свое будущее.

Эта фраза вернула Николая к жизни, разбудила его. В палате медбрат Павел спросил его, почему он все ходит к крапиве, с чем это связано?

Николай, в свою очередь, задал Павлу вопрос:

– Ты говоришь, что мной интересовалась медсестра, часто заходила в палату, как ее зовут?

– Зовут ее Антонина Гинсбург, ты ее знал?

– А где она сейчас, не знаешь?

– Уехала она вместе с мужем, его демобилизовали после ранения, но куда уехали, я не знаю. Интересуешься ей, она замужем. Кстати, интерес ваш взаимный, она вокруг тебя ходила каждый день. К чему бы это?

– Она мне нужна, но по другому делу.

– Ну если так, то поговори с главным врачом, но не донимай его сильно, занят он очень.

Уже через несколько дней Николая выписали из госпиталя. Главный врач, выдавая ему справку о выписке, отметил что только его молодость помогла ему, ранение было очень серьезное: «В рубашке ты, Николай, родился».

Но Николай, все-таки задал вопрос, который мучил его:

– Скажите мне, доктор, у вас медсестра работала Антонина, она уволилась, а куда она уехала? Мне это очень важно знать!

– Зачем тебе это знать, Коля? – спросил доктор. – Да, работала такая медсестра, но несколько дней назад уехала, по-моему, в Белоруссию.

– Гинсбург, говорите, – задумчиво произнес Николай, может это и не она была.

Вскоре он попрощался с персоналом, с ранеными и вышел из госпиталя, вновь радуясь жизни и солнцу, которое радостно светило в этот день, и зашагал дальше по дорогам войны.

 

Курляндская группировка

Курляндский котел – это один из последних боев Великой Отечественной войны.

Выписавшись из госпиталя, Николай отправился в свою воинскую часть. Нашел он ее не сразу, пришлось поездить вдоль берега Балтийского моря. Но наконец-то он прибыл в свое подразделение и встал встрой. Его подразделение орудийно-гаубичных расчетов перебросили в район города

Любавы, в Польшу, для подавления огневых точек немецко-фашистских захватчиков.

Стоял май 1945 года, и во всей Вселенной чувствовалось приближение долгожданной и Великой Победы. Советские Вооруженные силы уже штурмовали город Берлин – логово фашистов и их главарей. Фашистская империя доживала свои последние дни. Все бойцы, командиры и простые люди с тревогой и надеждой слушали сводки Совинформбюро с фронта. Пришла пора фашистам сдаваться. Под ударами Советских войск немцы отступали к центру Берлина. Успех Советской Армии был несомненный и скорый. Но это было так в столице Германии, в Берлине.

А здесь, на Рижском взморье и побережье Балтийского моря, собралась крупная группировка немецких войск, которая не собиралась сдаваться. Это были солдаты тех армий, которые держали в окружении так долго Ленинград, и уморили очень много ни в чем не повинных людей. Они с боями отступали от самого Ленинграда, через Белоруссию, через Прибалтику и, наконец, уперлись спиной в воды Балтийского моря. Советские войска их сильно потрепали, били, но не добили. Этот враг все еще был силен и, отступая, дрался в боях с особой жестокостью.

Гитлер отдал им приказ ни за что не сдаваться, переправу в Германию он запретил, хотя за их спиной было Балтийское море, а по нему прямая дорога в Германию. Солдаты немецкой Армии за годы войны отупели от жестокости, и в их головах сидела только одна фашистская пропаганда, что они особая нация, и они в том числе, непобедима. Это были опытные солдаты и офицеры немецкой армии СС, прошедшие с боями всю Европу. Их было достаточно много, по разным подсчетам около 300 тысяч, и у них была очень хорошая рекогносцировка, то есть связь между подразделениями и мобильность.

К тому же их поддерживала большая часть местного населения, грезящего в то время бредовой идеей о независимости Латвии. Еще не закончилась война, а эсэсовцы-латыши и местные полицаи, а также богатая прослойка населения, уже оформляли независимость Латвии, ходатайствовали перед высшим немецким командованием. Но немецкие власти их не поддержали и даже расстреляли 300 латышских активистов. Немцы до конца верили в свою Победу, и, по их мнению, Германия должна быть единой и неделимой.

А пока, перед воинами всех подразделений Советской Армии была поставлена задача уничтожить группировку врага под названием «Курляндский котел». Тех немцев, кто сдастся, взять в плен, а кто не сдастся – всех уничтожить.

Николая определили в тот же орудийный расчет, в котором он служил и раньше. Возвращение в строй было радостным, тем более за мужество и подвиги на фронте Николаю было присвоено звание младшего сержанта. Это наполняло его душу гордостью и душевным подъемом.

Так проходили последние дни войны, вокруг Курляндского котла. Из Берлина приходили все радостные и радостные новости об успехах Красной Армии, и вот, наконец наступил этот День Победы. Николай помнил этот день всю свою жизнь, и каждый человек, кто перенес войну, пронес это в своих сердцах. И лучше, чем сказал поэт, трудно подобрать слова, чтобы описать этот день…

Праздник славной Победы Советской Армии солдаты под Либавой отмечали весь день 9 мая.

Но бой по уничтожению Курляндской группировки продолжался до 18 мая 1945 года. Уже был подписан акт о капитуляции Немецкой Армии, но здесь фашисты еще продолжали сражаться. Под мощным натиском Советских войск и здесь немцы стали поднимать белые флаги и сдаваться. Артиллеристы пристрелялись, и все оборонные сооружения немецких войск разлетались в щепки. Расчет Николая посылал 152-миллиметровые снаряды на головы врагов. С закопанных танков слетали башни с оборонной крепости, танк превращался в разбитую дыру, из нее выпрыгивали недобитые фашисты и давали деру в лес. Когда было получено известие о уничтожении Гитлера, немцы стали сдаваться повсеместно, во избежание бессмысленных потерь. Немцы выходили из леса, бросали оружие в придорожные канавы и поднимали руки вверх, сдавались в плен. Некоторые выкрикивали: «Гитлер – капут!». Какая– то часть немецких солдат пыталась наивно спрятаться среди мирного населения, но их сразу же выявляли и ставили прямо к стенке на расстрел.

Вечером 17 мая Советские войска готовились к решающему броску по позициям эсэсовцев. В свою очередь, эсэсовцы предвидели это и тщательно готовились к обороне. Они построили линию обороны, окопались в дюнах, часть оборонных окопов проходила через рыбацкий поселок. Мирное население бежало из поселка, но часть осталась и пряталась в подвалах и катакомбах.

Наступило утро решающего дня. Николай с биноклем внимательно изучал оборонные ряды немцев. Стояла зловещая тишина, но она была обманчивой, не видно было даже крикливых чаек у моря, лишь ветер слегка ворошил песок и гнул прибрежную осоку. Всюду в окопах залегли немецкие солдаты. Они из пулеметных дзотов в прицелы всматривались в сторону леса. Зловеще поблескивали от лучей солнца каски на головах немцев, да по бокам оборонной линии стояли танки, вкопанные в песок, для отражения наступления.

Советское командование послало запрос с предложением сдаться без боя, во избежание бессмысленных потерь с обеих сторон, но получило жесткий отказ.

– Ну, что ж, – подытожил полковник, руководивший наступлением, – у них наступила безысходная агония. Будем тогда уничтожать!

Он дал команду артиллеристам: «Начинайте! Бейте по танкам, а далее за спиной эсэсовцев, чтобы не дать им уйти за баркасы, во-вторых, не подвергнуть разрушению построек рыбацкого поселка, что может привести к гибели мирных жителей».

Николай козырнул: «Все понял! Разрешите начинать!». Со словами: «Вперед, артиллерия! Приготовиться! Огонь по врагу – пли!», – начался последний штурм на земле ради дальнейшей мирной жизни.

Сначала в атаку пошла пехота, со стороны фашистской обороны в ответ последовал шквальный огонь из пулеметов и автоматов, артиллеристы посбивали башни с закопанных в песок танков, из них выпрыгивали немцы, ведущие огонь, и эсэсовцы лишились существенной поддержки в обороне.

Бой продолжался уже несколько часов, но штурмующая пехота не смогла продвинуться вперед – слишком опытны были немцы, и озлоблены до предела. Это на бумаге был подписан акт о капитуляции, а на деле все службы Гитлеровской Армии еще функционировали. Это напоминало спрута, у которого голову уже отрубили, а щупальца еще шевелились.

Ряды пехоты наступающих Советских частей были рядом. Временно было решено приостановить наступление, решили подумать. А тут, как нельзя кстати, подоспела рота морских десантников с кораблей, и это было большой подмогой. Танки применять не стали из-за мирного населения, решено было снять с брустверов артиллерийские расчеты и бросить их в атаку, на помощь пехоте. Вот тут-то Николаю пригодился его опыт, его служба в пехоте. Конечно, никому не хотелось погибать, особенно в последние дни войны, но жажда уничтожить врага, его последнее сопротивление была сильней. И не надо было никакой дополнительной агитации и мотивации, ее хватало с лихвой. Пламенную речь политрука, не весть откуда взявшегося, даже и не слушали, не до того было, да и без него все знали, что такое Победа, и как за нее они воюют уже долгих пять лет.

Наши солдаты бросились в решающую атаку. Как бы ни были сильны эсэсовцы, но в рукопашной схватке с моряками Балтийского флота они испытали страх. От крика: «Полундра! Вперед, в атаку!», – и яростных лиц моряков они готовы были зарыться в песок или бежать. Но бежать было некуда, позади их было бушующее море, и эсэсовцы дрогнули.

Русские стали кричать: «Хенде Хох! Руки вверх! Сдавайтесь, оружие бросать в придорожные канавы!».

Так закончилось последнее сражение со сломленными в конец фашистами. Уже вечерело, сгущались сумерки, Николай вытер пот со лба и огляделся вокруг. Все поле боя было усеяно трупами русских и немецких солдат. До сознания его стало доходить: «А ведь я остался жив, слава тебе, Господи!».

Вдруг до него донеслось: «Микола, ты что ли?» – к нему спешил боец из пехоты, – «Кого я бачу! Жив, курилка!». Николай узнал в нем бойца Степанчука, с которым они когда-то вместе служили в пехоте. Они обнялись, радуясь встрече и тому, что остались в живых.

– Как дела? – спросил Николай.

Но Степанчук вдруг встрепенулся и короткой автоматной очередью стрельнул куда-то мимо Николая и проговорил:

– Хорошо, что я увидел вовремя немца недобитого, который целился в нас с тобой, сейчас бы нас уже не было в живых, вовремя я его пришил, на секунду раньше.

– Какого фашиста, где? – удивился Коля.

– Да вон того! – Степанчук указал на окоп поблизости, где лежал упавший на лафет пулемета, фашист. – Так что с тебя причитается, твои фронтовые сто грамм передашь мне. А ты, небось, струхнул?

– Да нет, свою жизнь за правое дело не грех отдать, но, конечно, не в последний день войны. Заглядывай на ужин, свои люди, сочтемся! У меня есть бутылочка в рюкзаке, так что выпьем за нашу Победу.

– Вот и хорошо, а у меня найдется кусок сала и крепкий табак, самосад.

Уже стало смеркаться, конвоиры сгоняли в кучу сдавшихся немцев, гнали их в загоны.

Вечером, постелив бушлат на траве, друзья присели поужинать. Отметили Победу в сегодняшнем бою, вспомнили былое, шутили, смеялись. Вспомнили и сегодняшний случай, как Степанчук спас их обоих от шальной пули немца в конце боя.

Степанчук пошутил: «Так что помни, русак, своих друзей хохлов». Проходивший мимо старый боец-артиллерист заметил: «Русак, хохол, – ребята, это без разницы, мы все – одно целое и Победа у нас одна на всех!».

На прощанье Николай и Иван обнялись, распрощались, пожелали друг другу мирной жизни и счастья.

Утром, проснувшись, Николай позавтракал и отпросился у командира, чтобы сходить на позиции, где вчера проходил последний бой.

– Зачем тебе туда идти? – спросил командир.

– Хочу посмотреть результаты стрельбы из нашего орудия, как мы сбили башни с танков, как метко мы стреляли.

– Хорошо, иди, но будь осторожен!

Он отправился прямиком через лесок к месту вчерашнего боя. Кругом стояла непривычная тишина, в воздухе чувствовался запах гари. Стоял конец мая, щебетали птицы, зацветали весенние цветы.

И вот перед глазами Николая открылась линия обороны эсэсовцев, место вчерашнего боя. Вечером, когда кончился бой и большинство немцев сдались, трудно было что-то разглядеть и понять, все скрыла ночная темнота. А сейчас было еще очень рано, и нога человека не ступала на место боевых действий. Картина была ужасающая, лежало очень много погибших солдат с обоих сторон. Кругом стояла тишина, и от этой тишины брала оторопь.

Здесь Николай увидел идущего к нему Ивана Степанчука. Они поприветствовали друг друга, и Степанчук сказал:

– Я подумал, вот ты, Николай, обязательно придешь считать немцев, захочешь, как и я, посмотреть на поле боя днем. – Он был настроен на шутливый лад. – Давай побачим поле боя вместе.

Степанюк шутканул: «Я тут одного фашиста побачив, под елкой без штанов, погляди, его отсюда видно». Они увидели невдалеке под елкой лежавшего немца с автоматом. Но, что самое интересное, с него упали штаны, и он светил голой жопой, как луна в ясную ночь.

Николай тоже пошутил: «А может, от натуженной злобы у него лопнул ремень и упали штаны? Но автомат так и не бросил, чтобы застегнуть штаны».

Они оба засмеялись. Но тут их внимание привлекло одно интересное событие. Мирные жители поселка повылазили из своих укрытий и стали жить своей повседневной жизнью. Непоседливые детишки выбегали на траншеи, подвергая свои жизни опасности, ведь кругом все было напичкано оружием. Николай прислушался, о чем говорят люди, говорили на русском и латышском языках. Также он заметил, что некоторые пацаны, что постарше, подходят к трупам немцев и переворачивают их, труппы русских они не трогают, понимают, что за это им влетит от русских. Откручивали значки, кресты, снимали часы, если попадалась банка тушенки, хлеб, забирали себе.

Но, в основном, они срезали погоны с гимнастерок немцев и прибивали их на дверь, которую прислонили к дереву. Каждый старался срезать побольше погон, устроили соревнование между собой. Николай спросил у мальчишек, зачем они это делают.

– А просто так, они много плохого нам сделали, отнимали еду, хотя ее самим не хватало, говорили, что потом отдадут, когда победят. – Они рассуждали по-взрослому, война их научила этому.

Откуда ни возьмись, появилась женщина и визгливым голосом, сверкая глазами, заорала на пацанов:

– Алдис, Алексей, а ну ка по домам! Вам что, жить надоело, здесь столько оружия, танков!

Один непослушный пацан показал ей на пальцах козу, и все засмеялись.

– Ах вы, паршивцы, ты еще дерзишь мне!

Но пацаны не стали ждать ее наказания и со смехом разбежались по сторонам.

– Вот шалопаи, – возмутился Иван, – не понимают, что со смертью играют. Пацаны-то пацаны, но ребятки с умом это делают, посрезали погоны, забрали все знаки отличия и значки, то есть лишили их всех званий и достоинств. На том свете они им не нужны будут! – Иван даже похвалил пацанов за эти безобидные действия.

Николай с Иваном продолжили осмотр места сражения. Взгляд Николая остановился на убитом немецком офицере. Он подошел поближе присмотрелся к его рангу, на вид ему было лет 40, рыжеволосый. Он лежал на спине, было видно, что выстрелил себе в висок из дамского пистолета, который лежал рядом. Это был дамский пистолет с перламутровой ручкой.

Тут же лежали карманные часы, выпавшие при падении из кармана. Николай показал Ивану: «Смотри, звание штурмбанфюрер, в чине майора».

Иван предложил Николаю поделить найденные трофеи. Степанчук взял себе пистолет, а Николаю подал карманные часы. Николай взял часы, нажал на кнопку, крышка с мелодичным звоном открылась, и он увидел циферблат с римскими цифрами. Часы были на серебряной цепочке, они показывали точное время.

На ручке пистолете была гравировка: «1 июня 1941 г. Марта», – понятно, месяц начала войны, – «Любимый, иди, во славу Германии и Фюрера, возвращайся с Победой». Эсэсовцы не могли вернуться домой побежденными, поэтому пустил себе пулю, а мог бы сдаться, отсидел бы и вернулся, но так поступали простые солдаты, а не эсэсовцы. Они считали себя высшей расой, с голубой кровью, арийцами. Они были преданы Гитлеру, нацизму и одурманены пропагандой Гебельса.

 

Возвращение солдата с войны

Степанчук попрощался с Николаем и пошел к себе в часть, больше с Иваном им не довелось встретиться. Николай наблюдал, как бережно грузили на машину тела советских воинов, матросов, чтобы похоронить их в братской могиле. Фашистов бросали в большую вырытую канаву и делали это с пренебрежением. И уже по дороге в расположение своей части Николаю стало очень грустно. Он думал о том, что прошло пять долгих, мучительных лет, как немцы напали на нашу Родину. Сколько горя, страданий, убитых людей! Чего эти немцы добились в итоге? Зачем они напали? Победа досталась Красной Армии, но какой ценой? Вот и сам Николай лишился любимой девушки, ее отняла у него война. Ему вспомнилось гадание цыганки, ее пророчество оказалось правильным.

В один из дней Николай получил увольнительную и решил побродить по прибрежной морской зоне, где располагались рыбацкие поселки. Ему было интересно, как после войны живет народ, чем дышит, как восстанавливаются рыбацкие хозяйства. Он хотел что-то купить для себя в магазине: нитки, иголки, бритву для бритья, папиросы. Купив все, что наметил, он решил прогуляться вдоль моря, подышать морским воздухом. Николай шел вдоль моря, мимо перевернутых рыболовецких баркасов летали крикливые чайки.

Рядом с морем стоял ровный сосновый лес. Взгляд Николая привлек немец, вышедший из леса, в руках которого был автомат. Он направился к рыбакам, что смолили баркас. Рыбаки, увидев немца, тревожно соскочили, встали в полный рост, стали ждать его приближения. Никто не знал, что у него на уме. Немец вытащил из кармана белый платок и стал махать им. Без перевода было ясно, что он сдается. Подойдя, он бросил автомат на землю и сдался. Рыбаки взяли инициативу в свои руки и погнали немца в поселок, прихватив автомат.

Николай с интересом наблюдал за ситуацией, присматриваясь к немцу. Это был эсэсовец, в черной форме, лет 25, высокий, стройный, но с очень бледным, исхудавшим лицом. Немца привели на центральную площадь поселка, где собрался народ. Один горластый мужик на русском языке прокричал: «Мы должны решить, жить этому фашисту или нет».

Люди в толпе загалдели, зашушукались, и это смахивало на самосуд – подумал Николай. Его следовало бы сдать в спец, комендатуру, – хотел вступиться он за немца. Но главный гарлопан не дал ему это сделать, а снова закричал: «Кто за то, чтобы этот немец остался в живых, поднимите руки! Кто против, тоже поднимите руки!».

За то, чтобы его расстрелять, поднято рук было больше. Гарлопан сам взял автомат в руки и велел немцу встать около дерева. Все это время немец озирался на толпу, он верил в то, что ему оставят жизнь, но он не проронил ни слова. Автоматная очередь сразила его наповал, и он упал, как подкошенный. В толпе ойкнула женщина и громко заплакала.

С явным опозданием прибежал разгоряченный мужчина, начальник местной администрации. Он сразу же закричал на рыбака, убившего немца:

– Ты что занимаешься самосудом, кто дал тебе такое право? Надо проверить еще, как ты сам воевал и где воевал, и мы это сделаем.

Николай поддержал начальника: «Ты накажи этого самосуда, он не прав был!»

– Ладно, солдатик, иди-ка ты своей дорогой, людей тоже можно понять, настрадались они, озлобились.

Николай покидал это лобное место со смешанным чувством, в голове вертелась мысль: наконец-то пришло возмездие, но людей было жаль. А вообще ему хотелось вернуться на Родину, домой, ведь война уже давно закончилась, и он захотел как можно быстрее демобилизоваться и обнять своих близких и родных.

 

Родные просторы

После победы над фашисткой Германией прошло три года. Шел 1948 год. По окончании войны Николай по особому указанию тов. Сталина был оставлен на службу под Либавой.

И вот, наконец-то, пришел долгожданный приказ о демобилизации. Николай быстро собрал солдатский вещмешок, забросил его за спину, сердечно распрощался с однополчанами, солдатами и отправился на станцию, откуда надумал вернуться в родные места. Были предложения остаться на службе, поселиться в других местах нашей необъятной Родины. Но решение было принято твердо, раз и навсегда. Николай любил шутить по этому поводу: «Соломенная крыша своего родного дома тянет меня». К тому же, старший брат Егор в своих письмах звал его настойчиво в свое село.

Брат вернулся сразу после Победы не один, а привез с собой жену Марию, которая была родом из Рязани. Они служили вместе под Москвой. Мария была в звании старшего лейтенанта, а Егор остался старшиной. Самое главное, писал Егор, недавно у них родилась дочка Аннушка, и они счастливы. Также брат сообщил, что он уже почти закончил строительство добротного пятистенного дома на берегу Навли. Егор предложил и Николаю последовать его примеру, а сначала временно пожить у него.

Попрощавшись с сослуживцами, Николай быстро запрыгнул на ближайший товарняк, идущий в его сторону, и понесла его судьба в родные, милые места. Вид у него был бравый, ранение почти не тревожило, ныло, только если Коля очень расстраивался. На гимнастерке поблескивали и звенели медали за взятие и освобождение разных городов. Больших наград у него не было, но Николай отлично понимал: его вклад в общее дело победы над врагом был очень весомым. Именно они, Солдаты Красной Армии, обеспечили победу над врагом!!! На руке у него поблескивали трофейные наручные часы, которые Николай снял с убитого немца в память о Великом бое под Кенигсбергом. С этим немцем они оказались в смертельной схватке, но Николай все же одержал победу над ним. Впоследствии эти часы ему сослужат не очень хорошую службу, но об этом позже…

В мыслях обо все этом Николай не заметил, как доехал до станции «Навля» Брянской области. Дальнейший его путь, а это почти 40 километров, лежал через лес пешком. Он зашагал по знакомым до боли местам с чувством победителя, возвращающегося после долгой войны, чувствуя каждой клеточкой своего бытия родную природу, родные места. Вокруг бушевал весенней природой май. Лес стоял в весеннем убранстве, зеленели луга, пели птицы на все голоса, цвела черемуха.

Николай шагал очень быстро, он хотел прийти засветло в Глинное, останавливаясь лишь затем, чтобы попить чистой ключевой воды, перекурить, да немного перекусить. Так миновал он с детства знакомые Алексеевку, Салтановку, Заложье. По дороге вспоминалось, как провожал брата Егора на войну. Как с любимой девушкой Олей познакомились. Вспоминалась короткая последняя встреча, как на привокзальной площади они с Олей попросили погадать старую цыганку. Та нагадала Николаю о скорой потере любимой, тогда они не могли в это поверить, и быстро забыли об этом. Но цыганка оказалась, к сожалению, права. Ольгу и ее отца полицаи зверски убили по приказу немецкого командования за то, что они указали группе окружённых партизан тропу в непроходимом болоте, через которую те смогли выбраться. Николай горько переживал это сообщение и старался не думать об этом, так как рана от этого начинала ныть. Только с Олей он видел себя счастливым, мечтал о семье, детишках… Но не судьба, и это нужно было принять.

Прошел через Заложье: село было разрушено, завалено какой-то немецкой разрушенной военной техникой. Все было мрачно и безлюдно. Лишь река Навля поблескивала на солнце, неся свои весенние бурные воды в море. Узкий мостик через речку да кое-где строящиеся дома говорили о том, что здесь началась мирная жизнь. По дороге к селу, вдалеке, у старого дуба Николай вдруг увидел двух девушек, работающих на поле. По мере приближения они заметили его и, приложив руку ко лбу, стали всматриваться в подходящего солдата.

Увидев девушек, работающих в поле, Николай решил подойти к ним. Приближаясь, он видел, как они стараются узнать его, подавшись вперед, будто желая броситься в объятия. Одна из них охнула:

– О, Господи! Да ведь это же Коля Булкин!

Узнал ее и Николай: это была Алена, младшая сестра его матери, то есть его родная тетя, хоть и старше его всего лишь на пять лет.

– Да, это я, девоньки! Как видите, в целости и сохранности, собственной персоной пожаловал в родные края.

И полилась печальная беседа со слезами и радостью в глазах. Николай коротко рассказал о том, как он прошел войну, о ранении, ответил на все вопросы женские:

– Почему поздно возвращаюсь, на это есть причина, девушки. Так нужно было – я выполнял специальный приказ товарища Сталина. Поэтому и задержался после войны на целых три года.

В разговор вступила вторая девушка:

– А почему у тебя на груди наград мало?

– А, остальные награды у меня в сумке, уж больно тяжело носить все, – коротко пошутил Коля. – А ты кто такая? Что-то я тебя не признал.

– Не признал, – засмеялась девушка, – да Алдонья я, Колмогорова, а Алена – лучшая подруга моя: мы с ней всю войну вместе были, стали очень близкими. Нас немцы угнали в Германию, и мы там работали на фабрике. Немцы сожгли наше село, а мы бежали в лес, в убежище к речке Неруссе; нас схватили, кто бежал последним, а многие раньше ушли. Согнали нас в кучу, выбрали тех, кто помоложе да покрепче, и погнали в Германию работать на немцев. Работали на кондитерской фабрике, по 14–15 часов в сутки. Нас кормили, не обижали. После взятия Берлина и победы мы вернулись в свои края. Вернулись к развалинам и хаосу. Сейчас всем очень тяжело, мало мужчин в деревне, но все равно все потихоньку начинают строиться и возрождать свои дома. Начинает возрождаться село, – продолжала Алдонья, сельское хозяйство: сажают пшеницу, рожь, картошку. Вот сегодня мы получили наряд

– полоть лен. Сорняков больно много, намаялись, не разгибая спины весь день, а к вечеру приедет председатель с проверкой.

– А кто в председателях сейчас? – поинтересовался Николай.

– Да Гришка Попик, строгий такой, в очках.

– Да, он всегда был служивый. Но, как говорится, была бы спина, а дубина всегда найдется. Расскажите мне лучше, как там мои родственники, все ли целы после войны?

Алена как-то опустила голову:

– Отец твой, Коля, погиб на войне – была на него похоронка.

– А мамка?

– Мать твоя, Ефросинья, вернулась, но вся больная, надорвалась она от тяжкого труда на чужбине, где-то на Украине; сейчас живет с Егором. Последнее время слегла. Плохо себя чувствует, но очень ждет тебя. Сестер твоих, Клаву и Веру, брат Егор пристроил в приют, где-то в Подмосковье. Сестра моя, твоя тетка Ольга, вернулась с эвакуации живой и невредимой, я живу с ней, и мы строим себе домик. Остальное все узнаешь от своих, иди, ждут тебя твои родные, а мы пойдем, освежимся, искупаемся.

И она махнула рукой в сторону реки Навли, которая на фоне яркого солнца серебрилась и звала к себе. Николай засмотрелся на прекрасное стройное тело Алдоньи, которое манило, влекло к себе, на девичьи упругие груди, ловя себя на том, что природа влечет молодого мужчину к девушкам, что жизнь только начинается. И он, попрощавшись, с радостью зашагал в сторону деревни. Вслед Алдонья крикнула:

– Иди, герой, а девок в селе хватает, еще и выбирать будешь!

По мере приближения к селу Николай все отчетливее различал местность: попадалась разбитая техника, сгоревшие останки труб, печки, и только кое-где выросли новые дома. Уже перед самым селом встретилась громыхающая телега, на ней восседал крепкий мужик. Николай узнал в нем Гришку Попика, нынешнего председателя. Поравнявшись с Николаем, телега остановилась. Гришка, прищурившись, всматривался, наконец, признав, подал руку, обнял и начал крутить цигарку:

– Ну, значит, Николай Булкин. Пришел с войны, отвоевался, значит. Героем вернулся иль как? Что-то медалей маловато.

– Все нормально, а медалей достаточно, с меня хватит! А поевать пришлось,

и задержался не по своей воле, а выполнял специальное поручение. А вы где воевали? Я смотрю, вы и сейчас в начальниках.

– Ну, где я воевал, я тебе в следующий раз расскажу, так как тороплюсь – много работы. А председателем меня народ избрал, вот так-то. Долго гулять не придется: нужны рабочие руки, так что устраивайся, делай свои дела, и я жду тебя на наряде с утра. Работу мы тебе подыщем, не беспокойся.

Гришка гаркнул на коня, телега тронулась и затарахтела по бездорожью.

Николай зашагал дальше уже по деревне. Село являло собой жалкое зрелище: кругом собраны огромные кучи мусора, то тут, то там раздавался стук топоров. Люди – в основном, женщины, но видел он и мужчин, покалеченных войной, без руки или без ноги. Только в центре села Николай остановился, огляделся вокруг. На этом месте была церковь Пресвятой Богородицы, здесь же неподалеку была церковно-приходская школа, и небольшое поместье батюшки Александра, где он жил с матушкой Дарьей и дочерью Ольгой. Церковь была полностью разбита от прямого попадания немецкого снаряда: обломки кирпичей были сложены в огромную кучу, на месте дома батюшки лежали обгорелые бревна, да торчала печная труба. В центре, как памятник разбоя и кощунства, стоял колокол, от удара о землю и пожара он раскололся, и лишь обгоревшая старославянская надпись на нем напоминала о его мелодичном звоне, разносившемся далеко за пределы села. Это все дело рук извергов-фашистов, посягнувших на святыню русских людей, но сломить русский народ и победить при всей их мощи им так и не удалось.

 

Дом, милый дом

Николай обратил внимание на цветущий вишневый сад, который благоухал своим неповторимым ароматом, и снова нахлынуло чувство потери, сжалось сердце, но он быстро взял себя в руки и стал осматривать вишни. Сад, как и полагается, расцвел – здесь цвели вишня, черемуха, сирень, яблоня – и напоминал райский уголок. Он невольно представил Олю, как, взявшись за руки, они бегали по этому цветущему саду, целовались и признавались друг другу в любви. И вдруг ему почудилось, будто где-то рядом, из-за кустов Оля манит и зовет его к себе, он ясно увидел ее лицо, подался вперед, но видение исчезло. Коля подумал, что ее душа приходит сюда – надо почаще будет сюда приходить. Ему предстояло навестить могилы Оли и ее отца, привести их в порядок. Николай вздохнул полной грудью, подтянул ремень, поправил гимнастерку и зашагал к дому Егора.

Уже издали он увидел в родовой ложбине новый недостроенный пятистенный дом. Перед домом в тенечке под уцелевшей чудом яблоней на скамейке сидела молодая темноволосая женщина. Она качала колыбельку с ребенком, подвешенную к яблоне, и что-то напевала. Николай незаметно подошел к калитке и бодро поздоровался; женщина повернулась и внимательно стала смотреть на него.

– Добрый вечер! – отозвалась хозяйка дома. – И кто же ты будешь? – спросила она, сверля его своими черными пронзительными глазами. – Уж не Коля ли?

– Да, я Николай. Прибыл, хотя и с большим опозданием, с фронта. А Вы Мария, как я понял, жена Егора?

– Да, она самая.

Они по-родственному обнялись и поцеловались.

– Посмотри, пожалуйста, за ребенком, я позову маму: она хворает, лежит все, каждый день ждет тебя.

Через несколько минут на крыльцо с трудом вышла Ефросинья, мама Коли. Как и в старые времена, одета она была домотканую кофту с юбкой, на голове был платок в горошек. Очень сильно постарела и сдала за эти военные годы. Они бросились в объятия друг к другу, рыдая, мама благодарила Бога за эту встречу с сыном и за то, что она все же дождалась его живой. У Николая сердце сжалось от встречи с матерью, он очень был счастлив и радовался, увидев ее живой. Мария попросила приглядеть за Анечкой, а сама побежала, чтобы сообщить эту радостную весть Егору. Остались мать с сыном вдвоем, и сидя на скамейке расспрашивали друг друга о том, как пережили тяжелые годы войны вдали друг от друга. Сын поведал матери вкратце о том, как и где воевал, о своем ранении, о госпитале, что пришлось после войны еще нести службу по приказу тов. Сталина. Николай подытожил: «Но, слава Богу, остался жив, здоров, не считая ранения. Руки, ноги, голова на месте. И вот я вернулся и намерен бросить якорь в родном селе».

Мать поведала ему о себе: о том, как она тяжело жила в годы войны, пришлось батрачить в Западной Украине, и здоровье оставила там:

– Когда наши освободили Украину, мы и вернулись домой, на Родину. Жить было негде – сразу стали строиться; тяжелая это работа для нас, баб и стариков, но что поделаешь, ведь все уничтожили фашисты проклятые. Хорошо, что Егорушка с Марусей вернулись пораньше, а то я не знаю, что бы со мной было.

– Ладно, – успокоил мать Коля, – все будет хорошо, мы еще поживем, а ты внуков понянчишь, вот увидишь. Расскажи мне об отце, что тебе известно о нем?

– Отец твой Никита так и сгинул на войне, не увидел героев-сыновей: Жалко его очень – не повезло ему. Ну что ж, на все Воля Божья, такова, наверное, его участь. Пришла на него похоронка не так давно. Похоронен где-то в Польше в братской могиле. Егор позже собирается отыскать и съездить обязательно на братскую могилу.

– А где сейчас сестры Клава и Вера?

– Да, доченьки тоже маялись в войну, где ни попадя скитались, но, слава Богу, вернулись живые домой. Жить и приглядывать за ними я уже не в силах, и Егор определил их в детский дом в Подмосковье как несовершеннолетних. Ты, может быть, с ними встретишься, а вот я, наверное, не увижу своих кровиночек. – и она горько зарыдала.

Николай стал ее успокаивать и утешать, и в этот момент во двор быстрым шагом вошел Егор с женой. Братья обнялись горячо и похлопали друг друга по спине.

– Здорово, брат! – радовался Егор, – как я рад встрече с тобой. Наконец-то вернулся, мы уже заждались все тебя. Я тебе писал, но ты, лентяй, отвечал мне совсем редко, а может, и письма не доходили.

Мать радостно наблюдала за разговором братьев и счастливо улыбалась. Маруся хлопотала с проснувшейся Анечкой, и за ширмой стала ее кормить грудью.

Ну ладно, соловья баснями не кормят – нужно помыться с дороги, переодеться, – и Егор достал Николаю свежее белье.

Притащил два ведра холодной воды с колодца, и братья стали шумно поливать друг друга и мыться. Маруся, уложив заснувшего ребенка, засуетилась на кухне. Егор вытащил самодельный стол из дома, установил его под яблоней, и они уселись за него. Егор поставил на стол пол-литра хорошей водочки, припасенной заранее в ожидании Николая.

– Гоп – треп калошами, ни коровы нет, ни лошади, не гогочет, не ревет – меня горе не берет. – Вспомнил Егор одну из любимых частушек Николая в юности, и они оба рассмеялись.

– Да не такие уж мы бедные, – вступила в разговор мать, – Егорушка молодец, много работает, и все у него ладится. Бери с него пример и ты, Колюшка, заводи семью, строй себе дом, обживайся.

– Да, конечно, мать, всему свое время, все и у меня будет, но дайте мне время. Маруся тем временем спешила и подавала на стол. Принесла свежеиспеченный хлеб, квашеную капусту, сало знаменитое, приготовленное по собственному рецепту, свежий зеленый лучок, редиску с огорода. Сварила картошечки горячей с укропчиком и чесночком, отчего аромат пошел такой, что Николай сладко причмокнул – давно не было такого застолья в кругу родных и близких для него людей.

– Ну что ж, братец, с возвращением тебя, родной наш! Слава Богу, что остались живы, победили врага, разгромили его, – они чокнулись и выпили. – А теперь, Коля, расскажи немного о том, как воевал, что пережил: скинь все

с души, и легче станет.

– Нет, ты, как старший брат, начни и расскажи о себе первым.

– Ну хорошо, после мобилизации я был командирован на службу в Москву в противовоздушную оборону – в ПВО. Немецкая авиация оголтело и рьяно делала налеты на столицу. Я прошел быстрые курсы, служил в зенитном подразделении. Дослужился до звания старшины. По ночам, особенно в 1941–1942 годах, немецкая авиация прорывалась в небо над столицей. Порой небо было усыпано фашистскими стервятниками со свастикой на крыльях.

Так вот, мы, еще зеленые бойцы, из своих сорокопяток прореживали небо от них – стреляли на поражение. Вой сирен, прожектора, хлопанье зениток и горящие самолеты.

– А где же наша авиация была, почему допускали их близко к столице?

– Наша авиация встречала их, конечно, просеивала, но в первые годы войны силы в небе были неравные: у немцев было явное превосходство. В последующие годы ситуация поменялась, и немецкие силы все реже и реже могли прорваться к Москве – наши их не подпускали близко. Ранен я не был, хотя часто был на волосок от смерти, но, видно, судьба была со мной и защищала меня от смерти.

– Ну а где ты со своей женой познакомился?

– Она тоже служила в войсках ПВО, сначала у нее были дирижабли, противовоздушные шары, а позже она вступила в зенитчики: воевали вместе, она дослужилась до звания старшего лейтенанта. Я встретил свою Машеньку, свою любовь. Война войной, а жизнь продолжается, и вот мы вместе, и у нас есть доченька.

Они подняли рюмки и стоя выпили за Победу, как полагается.

– А теперь, братец, я хочу послушать тебя.

Николай поведал Егору обо всем, через что он прошел, что испытал все тяготы войны на своей шкуре: и лагерь, и ранение, и преследование Тоньки-пулеметчицы, о том, что она убила огромное количество мирных жителей, и обо всем, что накипело за время войны.

Николай закурил самокрутку и поведал Егору следующее:

– Сначала я работал на коммуну здесь, в селе, на полях целое лето. Затем мне предложили вступить в партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Я дал согласие, так как хотел на фронт. Перед отходом в лес я передал двух наших лошадей партизанам, а сам решил на денек задержаться

– проститься с любимой девушкой. Но о лошадях, переданных партизанам, прознал Леха Колтун. Уже перед самым уходом в лес он меня и накрыл с нарядом немцев. Меня арестовали по подозрению в связях с партизанами, вместе со мной были арестованы еще несколько односельчан, среди них и Митя Логунов.

– Митя? – переспросил Егор, – а он сейчас здесь, в деревне, вернулся твой ДРУГ.

– Да? – Николай очень обрадовался сообщению брата. – Вот как, значит, жив, курилка!

– Вернулся домой с девушкой, бравый парень, держится молодцом!

– Дальше нас направили в Локоть через Кокоревку, а сопровождали нас мадьяры. Шли через лес, и здесь мы уцелели только чудом, потому что по пути нас заставили тащить бороны, чтобы разминировать дороги. Некоторые подорвались.

Пригнали нас в Локоть, загнали в бывшие царские конюшни, которые были переоборудованы в лагерь для военнопленных, инакомыслящих и подозреваемых в связях с партизанами. Много мы там повидали, много всего натерпелись. Гоняли нас на черные работы, кормили впроголодь. Зимой вспыхнул тиф, унес очень много жизней. Мы с Митей выстояли, но силы были на пределе.

Была на службе у немцев одна русская баба, Тонька-пулеметчица, о ней особый долгий разговор, так вот, она уговаривала меня перейти на сторону немцев: сохранить свою жизнь и стать ее любовником. Мне было тошно от ее слов: я лучше погибну, чем даже мысль об этом допущу. «Родину свою я не предам», – так я открыто говорил всем. Немцы выносили приговор, а она уводила в лес на канаву и из пулемета стреляла ни в чем неповинных людей. Вот такая стерва была! Я еще не оставил мысль найти ее и рассчитаться с ней.

Однажды выпал случай: по приказу и желанию этой Тоньки нас Митей направили за яблоневыми дровами для бани, чтобы немцы поразвлеклись под Рождество. Мы решили с Митей, что это наш шанс, и мы разработали план побега. Переживали тогда только об одном: только бы немцы не передумали, так как была помехой сильная метель. Конвоировать нас отправили наших односельчан, Тараса Лазутина и его сына Семена. В общем, удалось мне с этим Семеном договориться, чтобы он промахнулся, стреляя в меня после побега. В обмен на это я обещал не рассказывать о его измене. Тарас был в ярости, стрелял и тяжело ранил Митю. Они подумали, что убили нас, но проверить помешала усилившаяся пурга, и, чтобы не заблудиться в такую сильную метель, они спешно уехали.

После этого я немного подлечился и окреп, какое-то время жил в берлоге в лесу. Затем я прильнул к партизанскому отряду «Смерть фашистским оккупантам». В начале 1943-го, когда мы участвовали в совместной с Белорусскими партизанами в совместной операции против немцев. Фашистам удалось расколоть нас на два фронта, и я попал в Белорусский отряд, где я партизанил какое-то время.

Потом мы соединились с фронтом и вошли в состав регулярных советских войск. Наступали на Запад: освободили Белоруссию, вступили в Прибалтику. Сначала я воевал в пехоте: ходил в атаки, в разведку, брал языков. Затем в Прибалтике был переведен в артиллерию, о чем я и мечтал. Освободили город Кенигсберг.

Враг был там силен. Мы из своей гаубицы обстреливали дорогу Кенигсберг-Паланга, чтобы немцы не смогли доставлять по ней оружие и подкрепление. Противник был в ярости, и ответным огнем он ударил по нашей гаубице. В том бою был ранен и сильно контужен: сквозное проникающее ранение, осколок под сердцем, пуля навылет. Врачам пришлось бороться за мою жизнь, после чего мне сказали, что я родился в рубашке – пуля прошла в 1 мм от сердца. Месяц я провел в госпитале.

В самом конце войны успел повоевать под Любавой, где принял участие в окончательном уничтожении «Курляндской группировки». Затем два года служил в Прибалтике.

И вот, наконец-то, я демобилизовался. Имею награды «За освобождение Белоруссии», «За взятие Кенигсберга», «За отвагу», «За уничтожение Курляндской группировки» и другие.

Братья засиделись допоздна, но Егору нужно было рано вставать на работу – он пожелал Коле спокойной ночи и пошёл спать. Маша постелила Николаю в горнице, и, пожелав доброй ночи, тоже ушла отдыхать. Вдруг Николай услышал громкий стук в окно в горнице, где горела лампа. Он пошел в сени, открыл затвор. Темнота скрывала гостя, но по голосу Коля понял, что это Митя Логунов. Они обнялись, сердечно приветствуя друг друга, и долго стояли так – им было о чем подумать в это время. Затем Николай пригласил друга в комнату, но предупредил, что все спят. В итоге друзья приняли решение идти на посиделки, где проходит по вечерам гуляние, играет гармошка. По пути они поведали друг другу о своем военном пути с тех пор, как судьба развела их.

– Ну а ты, дружок, женился, говорят, привез себе кралю из города? – спросил Николай.

– Да, это так. Хорошая девка, что надо. Сейчас она дома по хозяйству занимается, ну а мы с тобой здесь отдохнем, посмотрим на здешних деревенских девок, да и определим, чьи лучше, не так ли? – то ли шутя, то ли всерьез бросил Митя.

Они подошли к площадке, вошли в самый круг, и Николай затянул: «Как родная меня мать провожала-аза, тут и вся моя родня набежала…». Откуда ни возьмись, подбежала первая Машка-коза, неизменная его подруга детства:

– Коленька, привет! Кого же я вижу! Неужели ты вернулся?! Как я рада! – посыпался град вопросов, на которые Николай старался отвечать с юмором и задоринкой.

Она увела его в круг – сплясать, как бывало раньше, и они пустились в пляс. Так началась у Николая новая жизнь, была она с оттенком разгула и пустого времяпровождения.

Проснувшись ближе к полудню, Николай почувствовал непривычную тяжесть в голове: выпил он вчера немало. Егор был на работе. Маша на кухне гремела посудой и разговаривала с дочкой. В другой комнате слышались стоны и бормотанье матери: боли были такие, что она очень страдала – это вызывало жалость и боль в сердце сына. В сознании постепенно выстраивалась картина их с Митей похода на гулянье. Вспомнилась встреча с Семеном Логутиным, который пришел со своей невестой Еленой Ковалевой; на нем блестели погоны лейтенанта. Видно, на войне был командиром. Он волчком крутился вокруг яркой рыжеволосой Елены и заглядывал ей прямо в глаза. Увидев Николая, он сделал вид, что обрадовался этой встрече, и даже подошел и хотел потрогать медали на гимнастерке, но Николай отстранил его руку.

Семен начал разговор первым:

– Ну что, герой, вернулся с войны с медалями, я смотрю.

– Да, я пороху понюхал и воевал честно за свою Родину. Да и ты, я вижу, время даром не терял: погоны офицера имеешь, сумел перестроиться быстро. Ну и скажи, где было лучше с полицаями или в Красной Армии?

– Ну зачем же так сразу, Николай, время было трудное, и чтобы выжить, каждый приспосабливался, как мог.

– Да, видно, в вашем роду такие: и вашим, и нашим, примкнем к тем, чья в конце возьмет. А мы свою душу дьяволу не продаем, и воевали против фашистов.

Семен достал кисет, нервно скрутил сигару, угостил Николая, они молча курили, думая каждый о своем. Видно было, как Семен нервничал, и руки его дрожали:

– Я, Коля, потом свой долг честно отдал: прошел штрафной батальон, испытал все тяготы и ужасы войны. В итоге дослужился до лейтенанта, и имею награды, так что не надо со мной так сурово. Ты, по нашему с тобой

уговору, не рассказывай никому о нашей службе в штабе полиции, ведь я спас тогда тебе жизнь – иначе бы ты тут не стоял передо мной. И о моем отце тоже молчи, он старый, больной, и свое в жизни тоже получил. Уговор наш давай будем соблюдать, и не будем нарушать.

После этого разговора у Николая образовался неприятный осадок на душе, как будто кто-то запятнал его честь, но он решил все обдумать. Он также вспомнил, что после разговора он решил принять участие в состязании по вольной борьбе. Парни сходились в центре круга и под ободряющие возгласы боролись. Победитель выходил в следующий круг. Сильных парней было немало, но Николай оказался победителем, уложив всех на лопатки. Только в заключительной схватке противник очень сильно противостоял ему, схватка была на равных, но Николаю все же удалось его уложить. От имени всех девушек Таня Фирсова преподнесла ему букетик полевых цветов.

– А ты молодец, силен будешь! – воскликнула бойко Таня.

Николай улыбнулся ей в ответ.

Вспомнив и прокрутив все в голове, Николай вскочил, по-армейски умылся холодной водой, побрился, сделал зарядку. Мать с невесткой поглядывали на него, улыбаясь, а потом спросили:

– Ну, как вчера погулял, встретился с друзьями, подругами?

– Да, конечно, мы с Митей ходили вчера на гуляние, повеселились от души. Кваска у вас не найдется, как бывало раньше, из березового сока – очень уж хочется.

Маруся с матерью переглянулись, засмеялись:

– Ну конечно же есть, а как же по-другому – Егор наш очень любит и жалует квасок.

Маруся открыла большой бачок, который накануне принес Егор из погреба, и зачерпнула ковш холодного кваса с пеной. Николай позавтракал тем, что подала ему Маруся, и решил прогуляться по окрестностям, обдумать свои важные дела.

Идя мимо дома Мити, он увидел его в палисаднике в обществе белокурой девушки. Он показывал ей на цветущее грушевое дерево и говорил, что на деревенском диалекте оно называется «дульня». К осени на этом дереве будет много-много дуль. Она задорно смеялась и старалась игриво ухватить его за волосы. Подойдя к калитке, Николай промолвил:

– Все заливаешь, дульня, эх ты, грамотей местный – «гоп-треп калошами». А девушка у тебя что надо. Где прихватил этот трофей?

– Пока ты воевать продолжал, я вот ее в любовный плен взял.

– Вы уже поженились?

– Да нет пока, куда нам спешить, еще поженимся, успеем.

Митя достал бутылку самогона:

– Давай похмелимся, браток, а то жабры горят.

– Нет, я не буду, попил квасу и, вот, пошел прогуляться.

– Тогда пойдем на речку сходим – искупаемся, рыбки поймаем, а вечером, как следует, посидим за столом.

– Слушай, а где ты работаешь, ведь ты уже давненько приехал?

Митя улыбнулся:

– Работа не волк, в лес не убежит! Это ярмо мы с тобой еще успеем на себя надеть, Коля, а пока гуляем!

И они отправились дружной компанией на речку. А поздним вечером, подкрепившись самогоном и позакусив жареной рыбкой, отправились в ночное пасти лошадей. Это было чудесное время, которое Николай особенно любил. Своих лошадей у людей почти не осталось. А в селе набрался целый табун. Колхозный конюх Бендас доверял парням и с удовольствием давал им нести ночной дозор за табуном. Парни, накатавшись верхом, загоняли табун на дальние покосы. Стреноженные кони, фыркая в ночной тьме и позванивая привязанными колокольчиками, с хрустом щипали свежую траву. Парни разводили большой костер на берегу реки и отрывались по полной. Играли в карты, пели песни, говорили о войне, мечтали о будущем. А поутру, помыв лошадей и искупавшись в теплой утренней речке, ребята гнали табун в село.

Так продолжалась жизнь Николая уже второй месяц. Егор уходил утром на работу в кузницу, а после – занимался делами по строительству дома. Разговаривали между собой мало: Егор был человеком молчаливым, особенно когда работал, он не любил бездельников, так как сам был очень трудолюбивым человеком.

По вечерам Николай ходил частенько на танцы, и когда он собирался, Егор косо посматривал в его сторону, бросая ему вдогонку:

– Что, опять гоп-треп калошами? Смотри, чтобы не получилось, как в басне: «Вот ты пела – это дело, так теперь иди пляши!».

Мать ласково улыбалась:

– Ну не брани его, Егор, не нагулялся он еще, да и невесту он себе пусть присмотрит, время для этого ему нужно. Успеет еще, наработается, была бы спина, а дубина всегда найдется.

Николай одевался тщательно, чистил обувь до блеска и, улыбаясь, уходил на вечер.

Но такая праздная жизнь долго не может продолжаться, и он с каждым днем все отчетливее это понимал. Да и Егор все суровей и суровей становился – ждал от брата новых, решительных действий. Все чаще стал встречаться председатель Гришка Поник, он недовольно глядел на Николая и иногда выговаривал ему:

– Ну и сколько ты собираешься отдыхать, лодыря гонять, нашел себе дружка Митьку, «сошлась компания порхатых», – любимая фраза Гришки. – А работу кто в колхозе будет делать? Ведь не хватает рабочих рук, особенно мужских. Девки вон ночь с вами гуляют, а утром спозаранку идут на работу в поле, а как же иначе – это жизнь.

Николай старался отделаться шуткой, но слова председателя все же наводили на раздумье. А здесь еще состоялась неприятная встреча и разговор с Алехой Колтуном, который, пройдя по дорогам войны, тоже вернулся в родное село. Коля слышал о нем, но свидеться пока не пришлось. И вот как-то на днях они столкнулись с ним на ростынях.

– Ах, вот еще один начальничек явился, – выдохнул ему в лицо Николай. Лешка от неожиданности отпрянул от него, прихрамывая на левую ногу.

– Что ж ты с фашистами не ушел? Ты же так перед ними выслуживался, наших плеткой хлестал, да и мне хорошо попало, помнится. Староста поганый! Сдавал наших немцам, а мы по твоей вине в лагерях были, многие расстреляны. Как же ты в глаза людям теперь смотреть-то будешь.

– Я отработал свое, и сейчас продолжаю работать в селе, не то что ты тунеядствуешь.

– Это ты про меня так? Да я тебя, гнида, удушу за эти слова. Я через всю войну прошел, освобождал города, воевал за родину против немцев. Да что тебе это рассказывать, мразь!

Николай плюнул сквозь зубы и быстро пошел прочь, махнув рукой. Потом вернулся и пошел на него с кулаками. Вокруг них собрались бабы в кружок. Одна, жена Алехи видно, подбежала, встала между ними и закричала на Николая.

– Остановись, что ты здесь самосуд устраиваешь, он не виноват, время было такое смутное. Отступись от него и иди своим путем, ради наших детей.

Тут откуда ни возьмись, Машка-коза подвернулась и увела Колю, успокаивая

– Да на кой он тебе сдался, марать руки будешь из-за него.

– Да и верно, что-то нервы сдали. Время рассудит ещё, увидим, – сквозь зубы, отстраняя Машку от себя, бросил Николай и пошел домой.

Эта новость быстро разлетелась по селу и стала вечером известна и Егору. Вечером у них состоялся серьезный разговор. Назрело… Егор после работы, выглядел мрачнее тучи. Маруся весело щебетала, накрывая на стол, подавая ужин, она старалась развеселить мужа, но Егор прервал ее на полуслове:

– Ладно, погоди ты с ужином… Его еще надо заслужить, – добавил он, глядя на брата. – Поговорить нам надо, Николай, серьезно, по душам.

– Давай поговорим, коль надо.

– Что это ты давеча за разборки устроил с Колтуном? Что ты на себя берешь и самосуд здесь устраиваешь? Кто тебе право давал, Николай?

– А все потому, что не место таким, как он, среди нас, он сдавал нас немцам, и по его вине расстреляны сотни людей. Я сам чудом остался жив, а с каким остервенением он хлестал плеткой, когда взяли меня. Меня, фронтовика, еще и тунеядцем обозвал, как такое можно простить ему!

Егор осадил его:

– Хватит геройствовать! Помолчи и послушай теперь ты меня.

Николай присмирел: он знал крутой характер брата.

– Если кому надо выдернуть ноги, то это твоему дружку – Митьке.

– А ему-то за что? – опешил Коля.

– А за то, что тунеядствует, бражничает, все веселится, не может успокоиться, и тебя к этому склоняет. Девку привез – не женится, продолжает баклуши бить, да она скоро сбежит от него, вот увидишь. А ты от него отваливайся – гусь свинье не товарищ – иначе он доведет тебя.

Что касается Лешки Колтуна, отстань от него, без тебя разберутся кому и где надо. Негоже фронтовику после победы устраивать разборки со всеми. Их таких после войны знаешь сколько, ты собираешься со всеми счеты сводить? Так и в тюрьму можно загреметь ненароком. А не послушаешь меня – ступай, куда хочешь, из моего дома.

– Ты меня гонишь из дома? И куда мне идти?

Повисла долгая пауза…

– Хорошо, – согласился Николай, – я послушаю тебя, своего старшего брата, но я хочу получить от тебя совет: что мне делать?

– Первое – брось дружбу с Митькой, перестань бражничать. Второе – иди к председателю и приступай трудиться: нужно восстанавливать село, работы очень много. И последнее – это найти хорошую девушку, жениться, построить дом, а там, глядишь, и детки пойдут. Я тебе не советую по-братски брать Машку-козу – с ней погулять, на танцы, а в жены она тебе не нужна. Вот мои советы брат тебе, а уж ты смотри и решай сам.

Николай как-то присмирел:

– Да я с тобой полностью согласен, Егор, спасибо за совет, я учту.

Сели за стол, Маруся, конечно, слышала весь разговор, но не встревала; она поняла, что нужно подавать ужин, и стала ставить на стол еще теплую картошку, свежие овощи, сало, нарезала хлеб.

– И правда, Коля, зачем тебе эта распутница Машка, кругом очень много и хороших девушек, – по-доброму вставила Маруся. – Скажем, чем тебе не пара Таня Фирсова – красивая, скромная, милая девушка, к тому же работящая и хозяйственная.

Усмехнувшись, она добавила:

– Ты что, не завоевал себе хорошей девки.

 

Прозрение

Эти слова так понравились Николаю, что он с тех пор часто стал их употреблять в своих выражениях.

После разговора с Егором, после тщательного анализа Николай как будто просветлел: он со следующего дня покончил с разгульной жизнью, у него появились мечты о будущем, он стал строить планы. И уже на следующей вечеринке он объявил Митьке о том, что с беззаботной жизнью покончено:

– Приступаю к созданию своей основной миссии в этой жизни, и он запел: «Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья».

– Что значит последний денечек, уезжаешь что ли куда? – переспросил удивленный Митя.

– Нет, зачем же, просто решил с завтрашнего дня выйти на работу, и тебе советую последовать моему примеру.

Митя присвистнул:

– Работать? Это куда же? К Гришке Попику в колхоз, значит, за гроши – ни за что, это не по мне.

– Ну, делай, как знаешь, значит, наши с тобой пути расходятся. «Гусь свинье не товарищ», – повторил Николай слова брата, развернулся и ушел.

На этом дружба их прервалась, и они пошли разными дорогами.

На следующий день Николай пошел утром на наряд в контору. Председатель, глядя на него, не то чтобы обрадовался, но одобрительно хмыкнул:

– Ну что, герой, напорхался. Ну и хорошо, одобряю за это решение. Ну и что ты умеешь делать?

– Я все могу по сельскому хозяйству: и пахать, и сеять, и косить.

– Уже вспахали, посеяли и покосили, ждем урожай, так что приступай молотить жито.

– Один что ли?

– Возьми себе в помощницы, к примеру, Алену Фирсову, она вроде твоя родственница.

– А как платить будешь?

– А как работать будешь, так и платить тебе будут, – ответил многозначительно Гришка.

Николай отправился на конюшню, оседлал коня, запряг его в конную молотилку и приступил с Аленой к работе. Руки соскучились по крестьянскому труду, он чувствовал желание работать – это лучше, чем воевать с автоматом и пулеметом. Работали они с Аленой с душой, и работа спорилась. Зерна намолотили они много, и на одном из собраний их работу ставили в пример.

Но, получив свою первую зарплату, Николай понял, как был прав Митька – оказалось, это были гроши. Мать с Егором успокаивали его: «Время трудное, послевоенное, поэтому и платят мало, но подожди, настанут и лучшие времена».

Николай верил в красивое будущее: он был молод, полон сил, любил работу и жизнь. Работал и в поле, и в лесу, и на скотном дворе, помогал брату достраивать дом. Как-то присмирел, пришла какая-то жизненная мудрость. С Алехой Колтуном он больше не связывался, старался поменьше с ним говорить и руки ему не подавать. На гуляния Николай стал реже ходить: сказывалась усталость после работы, но по выходным дням все-таки похаживал в заново отстроенный клуб. Машки-козы он теперь сторонился, старался к ней не подходить, но в один из вечеров она попросила его проводить ее до дома. У них состоялся разговор, наверное, последний.

– Что же ты, Коля, меня сторонишься как-то, а ведь помнишь, когда ты вернулся, мы с тобой провели ночь, и нам было хорошо с тобой вместе. Коля, неужели ты не понимаешь, ведь я люблю тебя, – тихо проговорила Машка и заплакала.

Николай даже присвистнул от такого признания. Но она продолжала:

– Давай поженимся, будем вместе, я буду хорошей тебе женой, построим дом, будем жить, как все.

– Нет, Маша, не будет по-твоему, извини, но я-то тебя не люблю, да и не смогу полюбить, ведь сердцу же не прикажешь. Мы с тобой – друзья детства: вместе бегали, развлекались, покуривали, а строить семью я с тобой не буду, и разговор наш окончен на этом. Прощай, это наша с тобой последняя беседа. Николай успокоил ее:

– Не переживай, найдешь ты себе парня, на мне чтоли клин сошелся? Будет у тебя и семья, и все остальное.

– А ты сам найдешь себе кралю из города?

– А то как же! Что я себе девки хорошей не завоевал? – вставил он полюбившуюся фразу.

– Ты быстро забыл свою подружку Ольгу, – зло бросила Машка.

– А вот Ольгу ты не трожь, не твоего ума это, и говорить с тобой о ней я не хочу. И на этом ставлю точку, больше с тобой не встречаемся, не по пути нам. Прощай!

Машка Колмогорова замуж не вышла, осталась одинокой, так и прожив свою жизнь. При встречах с Николаем она смотрела на него осуждающе, иногда сквозь зубы произносила: «Ненавижу».

Николай постепенно входил в серьезную жизнь. Много работал, стал уравновешенным, спокойным, строил планы на жизнь.

В клубе на танцах стал присматриваться к Тане Фирсовой, пытался даже приударить за ней, но она отвергала его ухаживания. Коля не раз приглашал её на танец, предлагал проводить до дома. Пытаясь в очередной раз проводить Таню до дома, он спросил ее:

– Что ты все одна ходишь?

– Почему я одна? Я с подругами. А ты что, набиваешься в ухажеры ко мне?

– А что я себе хорошей девки не завоевал? – парировал Николай шутливо.

– Я тебе не вещь, Коля, твои ухаживания – это все не по душе мне. Я жду парня своего с войны и не могу принять твои ухаживания.

– Это Володьку Косова, что ли?

– А хотя бы и его!

– Ну и где же он, все уже давно вернулись, а его все нет?

– А я жду его и надеюсь, что он вернется. Так что прости, Коля, не будем торопить события, да и твоя память об Ольге еще свежа.

– Не тревожь моё больное место – ее уже не вернешь. А ты, Таня, мне нравишься, давай с тобой встречаться, лучше узнаем друг друга, а там как уж выйдет, – проговорил Николай взволнованно, взяв в ладони ее руку.

Но она была неприступна:

– Эти твои фразы: «Что я девки себе не завоевал», – мне совсем не нравятся, спешить не будем – нужно подумать, присмотреться. Я быстро не могу ничего тебе сказать. Ну, я пошла домой, до свидания, герой!

Засмеявшись, она убежала в темноту своего двора. На несколько дней Николай решил оставить ее в покое, да и сам хотел все взвесить и обдумать.

Как-то на днях мать решила в присутствии Егора и Маруси поговорить с сыном:

– Молодец ты у меня, сынок, исправился, работаешь на славу, но вот, Коленька, пора и жениться, деток завести пришла пора. Негоже как-то бобылем ходить. Пора забыть тебе Ольгу, земля ей пухом, но ее нет, и хватит ходить на кладбище так часто – люди что скажут.

– Мать, а ты что думаешь, я на людей смотрю, кто и что скажет. У меня своя голова на плечах, и я сам решаю.

– Чем тебе не пара Таня Фирсова: девушка красивая, умная, хозяйственная, присмотрись сам к ней.

Маруся тоже утвердительно и одобряюще вставила:

– Да-да, Коля, я поддерживаю слова матери полностью. Посватайся к ней – мы все тебя поддержим.

– Я пробовал ухаживать за ней, но она ждет своего парня с фронта.

– Ох, ждет она, да сколько ж его ждать-то будет. Он, говорят, в Москве, вернулся с фронта и женился. Я слышала, ты рассказывал Егору, что на фронте встретил отца Тани – Ивана Фирсова, и он хотел, чтобы именно ты женился на его второй дочери Тане. Вот бы и рассказал ей об этой встрече. Отец ее не вернулся с войны, но свое благословение и выбор свой для любимой дочери сделал.

– Я хотел бы с ней обо всем поговорить, но как-то стесняюсь.

Мать обратилась к Егору:

– Вот скоро Покров будет, собери сватов, и посватаем Таню за нашего Колю. Нужно обязательно свидеться с Натальей – матерью Тани, она баба добрая, и очень любила своего мужа Ивана – рассказать ей о встрече Коли с Иваном. Я думаю, она тоже посоветует дочке выполнить волю отца и выйти за Николая.

На том и решили на семейном совете: засылать сватов на покров к Тане Фирсовой.

 

Новая жизнь. Новые надежды

Но сватовство на Покров пришлось отложить, так как незадолго до этого умерла мать Егора и Коли, Ефросинья Петровна. Последнее время она слегла и уже не встала. Перед смертью она была в сознании, но чувствовала, что дни ее сочтены. Она позвала всех к себе и тихим голосом произнесла:

– Живите дружно, не ругайтесь, помогайте друг другу, не забывайте о Клаве и Вере, ваших сестрах. Будет время, найдите могилу отца, поклонитесь ему от меня. Коля, женись на Танечке, чует мое сердце, она согласится. Рожайте детей, будьте счастливы, пусть наш род продолжается.

Сыновья наклонились, поцеловали мать, взяли ее холодную руку и поклонились.

– А теперь идите, я буду молиться Господу, чтобы соединил на небесах наши души.

К утру она тихо померла. Похороны прошли также тихо: похоронили ее на местном кладбище, проводить ее пришло немного народу, в основном, родственники. Егор, скупой на слова, произнес:

– Мама, ты была обыкновенной женщиной, прошла войну, вырастила детей, именно на таких простых женщинах держится вся наша русская земля. Царство тебе Небесное, прощай.

Николай вздохнул и добавил:

– Жаль, панихиду негде заказать за упокой: немцы сожгли нашу церковь.

Поминали мать, как полагается: за столом собрались все близкие.

Жизнь продолжалась, и после Нового года решили засылать сватов. Перед этим Николай сходил на кладбище, побывал на могиле Оли. Стояла сильная метель, и Николай не без труда нашел чуть заметный холмик. Он подошёл и положил букетик из мерзлых ягод калины. Метель усиливалась, покрывая снегом его первую любовь, и ему снова почудилось где-то рядом лицо Оли. Она грустно улыбалась и кивала ему, как бы одобряя его выбор. Назад он шел уже с хорошим настроением – на душе было светло и легко, ему казалось, что он получил божье благословение в свою новую жизнь.

Николай стал смотреть на жизнь по-новому, он стремился ухаживать за Таней, стал галантным кавалером. Всегда был подтянут, гладко выбрит, с хорошим одеколоном. На танцах он выделялся среди всех парней своим высоким ростом, стройной фигурой.

Таня была приятной, милой девушкой невысокого роста. Они вместе гуляли и вели серьезные разговоры о жизни. У Тани возник интерес к Коле, и она потянулась к нему всем сердцем. Накануне рождества, в сочельник, Николай с братом Егором, прихватив двух старцев, отправились к Наталье Фирсовой просить руки ее дочери, но с визитом не угадали. Тани дома не оказалось: она была на работе, в лесу на делянке, где работала сукобоем. Встретили они Наталью, которая удивленно воскликнула:

– Чем же обязана такой компании?

Егор объявил сразу:

– Мы пришли к вам сватать твою дочь, Татьяну, за нашего жениха, Николая.

– Ах, вот как! Как-то неожиданно вы, без предупреждения. Ну что ж, Таня еще не пришла, но скоро должна подойти; нужно ее спросить сначала, ее согласия.

Здесь старшая сестра Анна вставила:

– Вряд ли она согласится – она ждет Володю.

Мать прикрикнула на нее:

– Не встревай, Аня, не тебя сватают, вот когда тебя придут сватать, тебя спросим.

Деды стали петь напевы старинные, нахваливающие жениха. Здесь Егор вступил в разговор:

– А давайте послушаем нашего жениха, пусть он поведает нам о том, как он на фронте встретил вашего мужа Ивана.

Наталья резко выпрямилась и повернулась к Коле:

– Ну а чего ж ты молчишь до сих пор, почему не рассказал мне?

Волнуясь, Николай рассказал, как на фронтовом полустанке он случайно встретился с Иваном: они узнали друг друга, обнялись и поговорили немного. В конце разговора он сказал:

– Хороший ты парень, Коля, вернешься в село после войны – обрати внимание на Таню, мою дочку, я бы благословил вас обоих.

Это были его слова. Наталья всплакнула, услышав весточку о муже – жаль, не пришел с фронта живым. В это время зашла Таня, раскрасневшись с мороза и ничего не понимая, что за гости пришли и по какому поводу. Таня побледнела и сказала:

– Я же говорила Николаю, что жду жениха, не могу выйти за него.

Мать проводила ее в другую комнату и закрыла дверь, зайдя вместе с ней. Состоялся между ними разговор. Наталья накинулась на дочь:

– Зачем же ты отказываешь, видный парень, любит тебя. Время послевоенное, трудно встретить человека, все парни нарасхват, а ты? Подумай сама, у меня три дочки и все незамужем, можно остаться одиночками, но это, Таня, очень даже плохо.

Она поведала дочери о встрече на войне Николая с отцом Тани, о том, что отец хотел, чтобы именно Коля стал её мужем. Таня, услышав об отце, немного подумала и сказала:

– Мам, я очень любила папу, и, если он этого хотел, я дам свое согласие, ведь Николай мне очень нравится.

Наталья с облегчением вздохнула, обняла дочку, прижала к себе и поцеловала. Они обе вышли к сватам. Таня подняла на Николая свои выразительные глаза и произнесла: «Я согласна».

Вот и хорошо, все сразу развеселились и решили сесть за стол, отметить это событие и всё обсудить. Так состоялось сватовство Николая и Тани.

Свадьба продолжалась два дня: сначала погуляли у Егора в доме, на второй день у Натальи Григорьевны. Пригласили родню и друзей со стороны жениха и невесты. Расписали их в сельском совете, на улице играла гармонь, пляски, песни, нарядили тройку лошадей, покатались по селу с гармошкой. Жених был очень счастлив, а невеста лучезарно улыбалась и вся светилась от счастья. Свадьба прошла тихо и спокойно, после неё молодые решили жить пока у Натальи Григорьевны.

 

Свадьба. Жизнь семейная

Собрались на свадьбу Николая и Тани близкие родственники и друзья. Подготовка к свадьбе шла около месяца. Особых изысков на столе не было: чем богаты, тем и рады. В сельсовете, как водится, молодых расписали, невеста взяла фамилию жениха. Запрягли карету, нарядили разноцветными лентами, и с гармонью и задорными песнями молодежь пронеслась по деревне.

Затем скромно посидели за столом, попели песни, и под шумные крики «Горько» молодые успели обменяться условиями. Таня поставила условие-зарок, чтобы Николай не ходил больше на могилу Ольги. Коля, в свою очередь, выдвинул свое условие, чтобы Таня навсегда вычеркнула из жизни своего довоенного парня, Владимира Косова. Условия оба приняли, на том и порешили.

Семья Булкиных 1955 год

Сразу же после свадьбы Николай перешел жить в дом Натальи Григорьевны. Таня наотрез отказалась идти жить в дом Егора. Да и дом у Егора был еще до конца не обустроен, а у Натальи Григорьевны на то время дом был очень даже хорош. Строили дома после войны, как говорится, всем миром.

У Николая с Таней, у наших молодых, пока не было ни кола, ни двора. Коля, взяв свой чемоданчик, пожаловал к своей жене Танюше. Кроме нее в семье было еще две сестры и мать – настоящее бабье царство. Молодым отвели место за печкой, повесив занавеску – так начиналась жизнь у молодоженов.

Поначалу Николай чувствовал себя неловко, как лопух среди роз, но потом стал тяготиться. Бабье царство – оно и есть бабье царство: ругань, сплетни, передряги. Николай был великодушный, добрый человек, и терпел ради любимой жены, надеясь на лучшее будущее. Бывало, Николай и срывался, но теща быстро ставила на место, напоминая, кто к кому пришел.

Молодые терпеливо переносили тяготы совместной жизни, спали за занавесочкой, но сумели зачатьсвоего первенца, который на радость всем благополучно родился через девять месяцев. Женя был всеобщим любимцем и не сходил с рук, с ним стало веселее и радостнее в этом доме.

С весны Николай начал строительство своего дома, выбрав и облюбовав место на краю деревни с видом на лес, так как родовое поместье уже было занято Егором. Строил дом больше всего в одиночку, Егор был занят – своих дел было невпроворот. Николай выписал лес, который оказался не таким уж и дешевым для этого времени. Сам пилил его, обрабатывал, а затем возил на коляске к месту строительства. Благо, был молодым, чувствовал себя бодро и был счастлив: ведь строил для своей семьи, свой личный дом, сам. Пилил доски, ходил в лес за мхом для утепления дома – все это делал Николай после работы и в выходной день, не покладая рук.

Часто, слушая по радио песню «Мы ему колхозом дом построили, чтобы было видно по всему, здесь живет семья советского героя, грудью защищавшего страну», про себя отмечал, что только в песне все красиво и прекрасно, а в жизни каждый только для себя старается, а Родина сыновьям своим после войны так и не помогла, к сожалению.

Осознание того, что они с Таней и сыном будут жить своей семьей, подгоняло его, и он старался работать, не теряя даже минуты. Тем более, аккурат после рождения первенца, Николай крупно повздорил с тещей, и она вышвырнула его чемодан на дорогу, указав ему на дверь. Крутого нрава была его теща, и на компромиссы не шла.

Конфликт случился на бытовой почве. Гвозди для стройки доставались с трудом, Николаю приходилось договариваться с теми, кто ездил в район или даже в город, а теща большую часть потратила, вбив их куда надо и не надо. Николай пришел в ярость от такой наглости, вот и случился шум на их улице.

Таня вступилась за мужа, но мать была неумолима к зятю и выгнала его из своего дома. К Егору он не посмел вернуться, а попросился на постой к своей тетке Ольге, сестре матери, та, конечно же, пустила его к себе. Там он и прожил до следующего лета, пока не достроили дом, а затем вместе с Таней въехали, счастливые, в новый дом. К теще он после того не ходил.

С женой встречались на строительстве дома: она приходила, приносила поесть и частенько наведывалась на ночь к мужу в дом тети Оли. Последние месяцы пришлось нанять плотников, так как одному было не под силу, да и долго, а время поджимало. Приходилось платить рабочим из своего заработка, отчего было еще трудней. И вот новый дом наконец-то был готов к следующей осени, и Николай, счастливый, перевез свою жену и сына в свой первый дом, построенный своими руками. Спустя год после переезда Николай часто со смехом вспоминал свои мытарства (жизнь у тещи) и складывал про нее анекдоты, чем вызывал смех у своих близких, которые буквально катались, слушая Николая.

Началась жизнь в новом доме, со своими радостями, невзгодами и трудностями. В доме они старались ввести свои устои и традиции, свой быт и уклад, который вынесли каждый из своих семей. Именно в новом доме у них с Таней родились еще четверо детишек. Все дети родились по любви, в крепкой и дружной семье. Первые четверо детей рождались каждые два года, все были мальчики, а долгожданная девочка появилась многим позже.

Вторым сыном был Витя, автор этих строк. Он был рожден первым после въезда в новый дом: родители были так счастливы, что ребенок был зачат в первый же месяц их совместной жизни. За ним родился Коля, следующим на свет появился Саша. Последним ребенком стала Наташенька, долгожданная доченька, любимая, продолжение своей мамочки.

Детей Николай очень любил своей строгой отцовской любовью. Воспитывал их по-доброму, но строго: с таким характером и настроением, какими наделил его Господь. Старался относиться к ним по-отцовски ровно, справедливо, иногда выделял Витю за его старания и прилежность в учебе. Конечно же с особой нежностью и трепетом все относились к маленькой сестренке Наташе. Родители в ней души не чаяли – еще бы, это был их запоздалый плод любви. Мальчики с удовольствием приглядывали за малышкой, когда мама была занята работой. А работы при таком семействе было так много, что сыновья были хорошим подспорьем и каждое утро получали свою работу. Отец был настолько занят работой в колхозе и дома, что дети его видели только перед сном, да за совместным ужином.

 

Послевоенные годы

Государство вспоминало о сыновьях, прошедших войну, только на день Победы – 9 мая. В клубе собирались все участники войны, слушали речь казенного человека, который монотонно читал свою речь о победе советского народа и разгроме немецких войск. Затем председатель сельсовета вручал очередную юбилейную медаль. Смотрели концерт художественной самодеятельности местной восьмилетней школы. Вечером собирались за столом ветераны и за рюмкой самогоночки, нарезанным сальцем, огурчиками солененькими вспоминали эти тяжелые годы, эту мучительную войну, поминали тех, кто не вернулся, погиб. Глядя на эти юбилейные медали, наливали еще 100 грамм и запевали любимую фронтовую песню «Артиллеристы, Сталин дал приказ…».

Правда, в один из праздников дня Победы детям Николая решили оказать материальную помощь, но, к сожалению, этого так и не произошло – сорвалось. Местная администрация выделила для подарка детям три пары ботинок. Одну пару должны были вручить Булкину Виктору – как лучшему ученику школы, ему заранее обещали в подарок ботинки. Но когда наступил торжественный момент, подарок Витя не получил, так как вручили его другому мальчику, у которого не было обуви. Папа у него не работал, слыл пьяницей, а мама на войне покалечила руку – помочь решили этой семье.

Огорчению Виктора не было предела, сначала пообещали, а потом не объяснили даже, а просто отдали другому, и все. Дома он рассказал все родителям, отец даже встретился с директором школы и высказал ему недовольство:

– Пустое обещание школьнику, который верит, ждет, а ему сами же учителя плюют в детскую душу, где же ваша справедливость!

Молодой директор саркастически посмотрел на Николая и произнес:

– А ты что, боевой солдат, полный сил, ждешь от сельсовета подачек, сам не можешь заработать? Ботинки нужны более нуждающимся детям. У вас семья не бедная, так решил попечительский совет.

Николай взорвался:

– Ах ты, интеллигент паршивый, молокосос. Видите, он пьяницам помогает.

На фронте ни вас, ни пьяниц не было, а теперь дорвались до власти, до распределения помощи, и мудрите, играете на нервах детей.

– Ботинок все равно всем не хватит, – парировал директор. – Сам понимаешь, деревня большая, и нищих много.

Николай еще больше взорвался:

– Ах ты, крыса тыловая! Да кто тебя просил обещать моему сыну, ты же сознание ему калечишь, душу губишь, педагог ты несостоявшийся. Что парень будет думать в жизни о Советской власти, о справедливости?!

Директор пытался урезонить рассвирепевшего родителя, но Николай разошелся всерьез, сжал кулаки и чуть было не дал в морду чудо-директору. Вовремя взял себя в руки, круто повернулся и зашагал в другую сторону, оставив директора в недоумении – не ожидал он такого разговора с родителем.

Молва в деревне о крутом разговоре Николая с директором школы моментально прокатилась по деревне и дошла к вечеру до жены Николая. Вечером перед ужином Таня выговаривала мужу о том, что они сами все купят своим детям, и не нужны им их подачки.

Разговор, в общем-то, был не о ботинках, а о справедливости по отношении к ученику, ведь это не в первый раз – в прошлом году точно также поступили с путевкой в лагерь: пообещали Вите, а дали другому. Просто наболело уже. Таня успокоила, приласкала мужа, на этом и порешили: надеяться можно лишь на свои силы.

Жили в послевоенные годы тяжело и трудно. Приходилось очень много работать. Николай не гнушался любой работы, старался подрабатывать разнообразным трудом: сдирал кору с ивы, сушил и сдавал; ловил капканом кротов, обрабатывал шкурки и тоже сдавал; подрабатывал на подсочке.

Платили в колхозе по расценкам, а они были очень низкие. Налоги зато брали исправно, платили за все: за участок земли, за каждую голову скота, даже за каждое окно в доме. Выполняя лозунг Сталина «Добровольно и обязательно», государство обязало каждого выплачивать заем: платили свои кровные денежки, а взамен давали облигации, со временем обещали вернуть деньги, но так и не вернули. А облигации так и остались у людей лежать дома в ожидании лучших времен.

В такой беспросветной однообразной жизни случались и моменты встряски, когда приходилось отстаивать свои позиции в жизни. Так, однажды в деревню прибыл бывший ухажер Тани – Володя Косов. Поговаривали, что он разошелся со своей женой в Москве и вспомнил свою первую любовь, Фирсову Таню. Приехав в деревню, он узнал, что Таня давно замужем и имеет двоих детей. Но он подобрал момент и подкараулил Таню на улице. Он поведал ей, что по-прежнему любит ее и думает о ней, жалеет, что сразу после войны не приехал за ней. Володя жаловался, что жизнь его закрутила: встретил авантюристку, которая его одурманила, и он по ошибке женился на ней. Но они уже давно расстались. Володя даже предложил ей уехать с ним, начать все сначала, обещал, что детишек он полюбит, как своих, воспитывать будет. Таня выслушала его бурные объяснения и резко дала понять, что она замужем за любимым человеком, живет с ним душа в душу. Она прямо сказала Володе, что его поезд давно ушел и никогда не вернется. Он пытался что-то говорить, но Таня сказала, что ее совершенно не интересуют его разговоры, так как у нее много работы, и просила не становиться на ее пути. После чего она повернулась и быстро зашагала в сторону своего дома.

Николаю, конечно же, донесли об их встрече, но он не устроил сцену ревности, а лишь спросил у жены:

– Что, Косов объявился?

– Да, он встретил меня, много говорил, но я быстро его отшила. Не беспокойся, мой дорогой любимый муж, у нас с тобой уже давно крепкая, дружная семья, и все разговоры излишни – я буду верна только тебе. Пообещай мне, что ты никогда не будешь о нем напоминать. Я его уже очень давно вычеркнула из своей жизни.

Муж обнял ее, и больше они ни разу не обмолвились об этом человеке за всю жизнь.

 

Встреча в Почепе

Как-то раз Николаю с Митей довелось побывать вместе в командировке в Почепе. Там они зашли пообедать в кафе и неожиданно встретили своего давнего приятеля – Василия Окуня.

Митя зашел первым, огляделся вокруг и даже присвистнул:

– Вот те на, кого мы бачим! – он указал подошедшему Николаю на небритого мужчину, стоящего в очереди за пивом. – Да это ведь Васька Окунь, давненько не виделись! Замаскировался, полицейская морда!

Митя сел за столик, а Николай встал в очередь. Когда Васька проходил мимо, Митя пригласил его сесть за их столик. От неожиданности Окунь даже опешил, но сел и спросил:

– Ты что здесь, проездом?

Когда Окунь увидел подходящего Николая, он чуть было не поперхнулся. Все трое долго сидели молча, каждый думая о своем. Первым не выдержал Николай:

– Ну что, не ожидал нас здесь встретить, полицейская шкура? Расскажи, где тебя носило, чем занимаешься?

В голове Николая мгновенно пронеслись все злобные деяния этого гнилого человека, его глупое преследование Ольги, которая отвергала его ухаживания и домогательства. Он вспоминал, что Окунь никак не мог смириться с отказом Ольги и всячески портил им жизнь.

Перед самой войной они подрались из-за Ольги, но Николай вышел победителем, и Окунь поклялся разделаться с ним. Когда началась война, Окунь, не раздумывая, пошел в полицаи к немцам, служил им преданно и исправно. По его указке немцы расстреляли Ольгу и ее отца, которые помогли уйти от немцев партизанам, указав им тропу через болото. Тогда фашисты были настолько разъярены, что пообещали расстрелять всех, если им не разыщут тех, кто помог партизанам. Спасая свои шкуры, Окунь с Давыдовым указали на отца Александра, и его дочь, Ольгу. Люди рассказывали, что в отца Александра стрелял сам Окунь, а в его дочь – полицай Давыдов.

Тогда Николай поклялся отомстить за них и лично расправиться с Окунем и Давыдовым. С Давыдовым он не встретился ни разу, а вот Окунь дважды от него уходил. Первый раз они встретились на могиле Ольги. Увидев там Николая издалека, Окунь убежал, вскочив на лошадь. Николай стрелял в него, но промахнулся. Второй раз партизаны заманили Окуня с Давыдовым на поповский кордон. Но и тогда им удалось избежать возмездия. Если Давыдов как сквозь землю провалился и не оставил следов, то Окунь опять пытался ускакать на лошади. Николай стрелял в него и вроде бы попал, он видел, как тот упал с лошади. А вот оказалось, что он жив и сидит перед Николаем здоровый и невредимый.

Николай отодвинул резко кружку и сжал кулаки, тело сжалось от напряжения:

– Ты еще, сволочь, бродишь по свету?! Ты знаешь, где твое место?

Окунь наконец-то заговорил:

– Хватит, я свою вину перед Родиной сполна загладил: сидел в лагерях, работал, как вол, так что не надо самосуда, не тебе меня судить. Вообще, мужики, я предлагаю все забыть: «Кто старое помянет…». Давайте выпьем. Я принесу водочки, отметим встречу, земляки мы все же.

Митя обрадовался:

– Пусть за водкой сходит, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Но Николай резко оборвал его:

– Не надо этого, пить я с ним никогда не стану! Пусть он свою грязную водку засунет, знаешь куда! Жаль, что я его не пристрелил на кордоне, да и сейчас мы встретились не вовремя и не в том месте. Видите ли, он загладил свою вину перед Родиной, замаскировался и живет себе спокойненько, по кафе ходит. Знай, Окунь, не дай бог встретить тебя в Глинном или на кладбище на могиле Ольге – повешу, как собаку, на первом же сучке. Я все сказал, пойдем, Митя, к машине, слышишь, сигналит шофер нам.

И уже уходя, услышал вслед:

– Судья нашелся, расправиться он со мной захотел, ну попробуй, если получится!

Николай хотел вернуться, чтобы врезать Окуню по морде, но Митя не дал, успокоил его, и они пошли к машине.

 

Незаживающая рана

Шли годы. На радость Николаю с Татьяной подрастали и взрослели дети, особую радость доставляла им дочурка Наташа. Здоровье Николая стало ухудшаться, все чаще стали напоминать о себе фронтовые ранения.

Поначалу, по молодости, осколок под сердцем он не чувствовал почти, но с возрастом после тяжелых работ он стал ощущать боль, и иногда она была нестерпимой. Особенно старая рана реагировала на плохую погоду и ее перемену. К тому же обнаружили язву, с которой Николай пытался бороться всеми дедовскими способами: травами, заговорами – но мало, что помогало.

Конечно, он старался не унывать и не показывать болезненный вид: бодрился, следил за собой и, как всегда, был занят работой в колхозе и дома. Но во времена обострений иногда попадал в больницу, лежал, проходил курс лечения, обследования. Было время подумать о жизни, отлежаться.

Еще после госпиталя Николай встречался с врачом, который делал ему заключение после ранения. Этот врач, помнится, попросил Николая подарить ему трофейные часы, но получил отказ и написал такой диагноз, по которому Николай не смог ходатайствовать об инвалидности в течение всей своей жизни.

И вот в такие трудные для Николая времена к нему во снах, а чаще – в видениях – стала приходить Тонька-пулеметчица из концлагеря, что был в посёлке Локоть. Как обычно, это было под Покров – в день прихода немцев в село Глинное, в начале войны в 1941 году. Она приходила во снах в виде серой волчицы, скалила зубы, пыталась прыгнуть на него и вцепиться в горло. Николай старался отбиваться, сопротивлялся, кричал во сне; она уходила в лес, оборачиваясь и злобно рыча. И еще ему слышался треск пулемета под рукой Тоньки, и видел он, как окровавленные люди падали в канаву, навеки замолкая.

Однажды Николай не выдержал и поведал своей жене Татьяне о Тоньке, о её деяниях и своих мучениях, и ему стало намного легче, как будто снял огромный камень с души. Жена посоветовала ему сходить в церковь, помолиться, поставить свечку, чтобы эта дьяволица от него отстала.

– Очень жаль, что в нашем селе теперь нет церкви, и несподручно ехать далеко, но я помолюсь в себе и попрошу оградить меня от плохого, – произнес Николай.

В душе же Николая зрело решение. Он был уверен в том, что их с Тонькой пути еще пересекутся, он хотел встретить ее живой и посмотреть в ее глаза. Хотелось всенародно объявить о ее деяниях и вывести ее на чистую воду. А также призвать к ответу, за ее чудовищное предательство.

Вскоре такой случай Николаю представился. Произошел он на встрече партизан в городе Ушачи Витебской области, в Белоруссии. Именно в этих краях он партизанил в первые годы войны. Его разыскали поисковики. В местном музее партизанской славы находились фотографии партизана Николая Булкина.

Поисковики отыскали его адрес и прислали ему приглашение на встречу партизан-однополчан по случаю дня Победы. Николай с радостью откликнулся на этот призыв и стал собираться в дорогу. Он одел, подогнал и привел в порядок свою военную форму, купил билет и отправился на эту незабываемую встречу, где его ждали невероятные события.

 

Жизнь под маской

Итак, после того как Антонина Макарова, будучи уже по фамилии Гинсбург, вместе с мужем отправилась на постоянное место жительство в Белоруссию, где жили близкие ее мужа, по пути она столкнулась с Николаем, совершенно случайно остановившись попить у колонки. Ей удалось уйти с невероятной хитростью – это был ее конек по жизни. Но в душе поселился страх, и с этим страхом ей придется жить, ведь остались в живых те люди, которые знали все о ее деяниях. Слава Богу, что в этот раз все обошлось, и этот раненый боец, Николай, не смог догнать их машину, в которой она ехала с мужем домой.

Муж недоумевал по поводу ее нервозности и всю дорогу пытался ее успокоить и настроить на новую семейную жизнь в мирное время. Антонина взяла себя в руки, успокоилась – она не могла допустить, чтобы кто-то усомнился в ее прошлом, поэтому теперь нужно было себя вести спокойно и уравновешенно.

Прибыв в Белоруссию, они решили осесть в тихом городке Лепель, Витебской области – там жили дальние родственники мужа. Она для себя твердо решила, что растворится в работе, в бытовых делах, и тогда ее прошлая жизнь исчезнет в небытии. Устроились они с мужем на швейное предприятие. Муж стал работать слесарем, а Антонина подалась в швейный цех простой швеей, а свою профессию медсестры решила забыть навсегда. Трудилась она старательно и со временем вышла в передовики производства. Ее портрет висел на доске почета многие годы. С портрета на людей смотрела солидная, властная женщина. Никто даже и не догадывался, что в военные годы это была жестокая преступница, погубившая собственными руками сотни и сотни людей. Антонина носила это в себе, не давая всему этому выплеснуться наружу. Держалась она всегда спокойно, уверенно и невозмутимо, чем вызывала уважение к себе. Но где-то в глубине ее души всегда жил страх, который временами одолевал ее по ночам, напоминая: «Скоро все закончится, за тобой придут, тебя арестуют». Она, как могла, боролась с этим, но это было не в ее власти. Антонина прислушивалась к каждому стуку, скрипу калитки, голосам с улицы. Но годы шли, и все было спокойно.

Однажды в городской столовой она увидела высокого, стройного мужчину (он напомнил ей Николая), от этой встречи она даже вздрогнула вся сжалась. Потом подумала: «У страха глаза велики, возможно, я просто ошиблась», подошла поближе и спросила:

– Извините, а как вас зовут? Вы напомнили мне дальнего родственника.

Мужчина улыбнулся, и она поняла, что это не тот, кого она больше всего опасалась.

– Меня зовут Федор, я совсем недавно приехал в эти места, устроился механиком на швейное предприятие.

Тоня улыбнулась, и у нее сразу отлегло от сердца. Пожелав ему успеха на новом месте, она быстро попрощалась и пошла к выходу.

Антонина часто просыпалась во сне вся в поту от страшных снов, которые уже на протяжении нескольких лет не давали ей покоя. Она видела во сне Николая обычно под Покров или Пасху, в эти святые дни покаяния. Он приходил в образе орла-сокола или птицы феникс, который летая над ее головой и хлопая могучими крыльями, старался вцепиться ей в глаза своим мощным клювом, при этом говоря: «Я пришел покарать тебя за все твои преступления и злодеяния. Ты за все понесешь самую суровую кару». Утром она вставала не выспавшаяся, раздражительная, нервная, с мыслями: «Как хорошо, что это только сон!»

С мужем они жили душа в душу, он человек был очень интеллигентный и уравновешенный, а жену свою он очень любил, несмотря на ее невероятные странности. С разницей в 3 года родились у них две дочери. Детей они очень любили, баловали их и не могли нарадоваться.

В тоже время у нее на душе был тяжелый груз, который не давал покоя, и это бремя выбивало ее из сил. Антонина решилась пойти в церковь и поговорить с батюшкой, хотя была в душе неверующей. Войдя в церковь, она огляделась по сторонам, накинула платок на голову и подошла к батюшке с просьбой поговорить с ней и отпустить ее грехи. Святой отец задал ей несколько вопросов:

– Скажи мне, раба божья Антонина, что тревожит твою душу, какие мысли одолевают тебя. Поведай мне, только честно и правдиво, как на духу. Видно по всему, что на тебя давит твое прошлое.

Батюшка положил на ее голову руку, и по ее телу пробежал разряд, как будто ее пронзило током. Она прошептала:

– Да нет, прошлое у меня было хорошее.

– Так что же тебя тогда беспокоит?

– Батюшка, мне кажется, в мою душу вселился сатана, и мне трудно с этим справиться самой.

– Как же это проявляется?

– Это проявляется в том, что иногда внутри меня что-то есть от зверя: рычание, мне неудобно бывает перед близкими.

– Вы не готовы рассказать правду о себе, я это вижу и чувствую вашу ложь, – сказал батюшка. – Вам нужно время. Если надумаете исповедоваться, готовьтесь к этому, продумывайте все и приходите. Если вы хотите, чтобы я вам помог, нужно довериться Богу, тогда я буду молиться за вас, чтобы очистить вашу душу.

Антонина вышла из церкви с опущенной головой. Она думала над словами священника несколько дней, но идти на исповедь так и не решилась. Со временем она успокоилась, старалась не вспоминать свое прошлое: занималась с дочками, работала, в общем, жила, как все остальные люди, спокойно и уверенно.

Однажды ей пришло извещение явиться в военкомат. Прежде чем идти самой, она попросила мужа сходить и расспросить, чего они хотят. Муж вернулся и рассказал ей, что обнаружены ее документы, якобы, что она была на фронте медсестрой, ей выдали удостоверение ветерана войны. И с ходом времени ее стали приглашать на встречи с ветеранами войны, с молодежью. Вначале она боялась, что все может всплыть, найдутся люди, которые ее узнают, но походив на встречи, она поняла, что ей ничего не грозит, и успокоилась. Наравне со всеми она получала награды, цветы, подарки, денежные премии, однажды она ездила в санаторий для ветеранов. В дни торжества она часто сидела в президиуме: выглядела очень солидно и держалась гордо.

 

Роковая встреча

Прошло тридцать лет со дня окончания войны: Антонина получила приглашение на встречу ветеранов партизанского движения в г. Ушачи Витебской области. Это было недалеко, и она без колебаний решила ехать. Те, кто приехал на эту встречу, были несказанно рады увидеться. Они узнавали друг друга, обнимались, целовались, собирались группами, делились воспоминаниями. Не все приехали на встречу: кто-то по болезни, а кто-то не вернулся с войны. Сначала их приняло руководство района, ходили на встречу со школьниками, как правило, встречи заканчивались детским концертом, но на душе становилось тепло и радостно. Очень торжественно проходила встреча в музее партизанской славы. Николай, который тоже приехал на встречу, с удовольствием рассматривал фотографию, где он обнаружил себя стоящим в лесу вместе с партизанами с оружием в руках. Здесь базировался их отряд. Воспоминания быстро потекли в его голове.

Вечером в честь ветеранов был организован ужин – накрыты столы с фронтовыми 100 граммами. Помянули тех, кто не вернулся с войны, за победу по полной оглушили; появилась гармонь – пели фронтовые песни. Ближе к полуночи все пошли на ночлег в гостиницу. На следующий день, проснувшись, ветераны вспомнили о встрече, которая была запланирована со старшеклассниками в одной из местных школ. Быстро одевшись и приведя себя в надлежащий вид, они бодрым шагом отправились на встречу. Шли быстро, так как опаздывали.

И вдруг из ворот выехал газон с открытым верхом. За рулем сидел довольно молодой мужчина, а рядом – женщина в форме армейской медсестры. Видя, что к школе направляется группа ветеранов, она громким голосом поприветствовала их. Но только машина начала трогаться, как к ней приковался взгляд Николая. «Да это же та самая Тонька-пулеметчица! Я узнал ее, это ее дикий взгляд, дикий смех,» – быстро пронеслось в его голове. Николай рванулся к машине. Тонька тоже узнала Николая и мгновенно сориентировалась – попросила шофера ехать быстро, не оглядываясь. Шоферу она стала объяснять, что он вчера пьяный приставал к ней, а сегодня снова хочет говорить с ней. «Я замужняя женщина и не хочу разговоров о себе», – важно заявила она водителю.

Машина рванула с места, обдав пылью Николая, и уехала.

– Вот стерва! – воскликнул Николай, – опять ушла, и как это ей легко все время удается! Ну ничего, теперь я точно знаю, что ты есть, и даже на встречах ветеранов бываешь, что очень странно.

Он решил зайти в школу, расспросить подробнее о визите Тоньки в школу. Он подошел к директору, который объяснил ему:

– Да, встреча состоялась с Антониной Гинсбург, она приехала из Лепеля по приглашению школы. Она заслуженный ветеран, рассказала нам о боях под Белоруссией, о том, как она вытаскивала с поля боя раненых и оказывала им медицинскую помощь.

В этот же день Николай взял билет и поехал домой. Всю дорогу она не выходила из головы: он вспоминал ее наглую морду и ее встречи со школьниками. Что она может врать детям, и зачем ей это надо?! По приезду он рассказал жене о том, как все прошло, а в конце добавил, что встретил в конце Тоньку-пулеметчицу, и ей удалось опять уйти:

– Но теперь я знаю город, где она проживает, и хочу поехать и разобраться с ней. Я через неделю поеду, – после небольшой паузы решительно произнес Николай.

Таня, внимательно выслушав супруга, все же попыталась возразить:

– Ну что тебе неймется, ну хорошо, поедешь, только после уборки урожая, а потом после Покрова поедешь.

На том и порешили. Но ни после Покрова, ни после нового года Николаю не удалось поехать в город Лепель, так как он серьезно заболел. Беспокоили все сильнее фронтовые раны, да к тому же скрутил радикулит, и пришлось отложить поездку.

После поездки в Ушачи Антонина вернулась в разбитом, подавленном состоянии – не ожидала она встречи с Николаем, не входило это в ее планы.

Прошел год после встречи ветеранов. С тех пор она погрузнела, подурнела, изменилась даже внешне. На вопросы мужа, что с ней происходит, она все время отмахивалась: то погода плохая, то нездоровится.

 

Возмездие

Однажды в Покров она шла по улице города в плаще песочного цвета с авоськой в руках. В этот день ей приснился нехороший сон, и она довольно тяжело встала с постели. Ей приснился сокол, он был очень агрессивен и старался ей выклевать глаза. Она старалась увернуться, закрывала глаза, убегала от него, но в этот раз он был неумолим и решил с ней разделаться. После такого мучительного сна она не пошла на работу, а решила идти к врачу. После посещения доктора, она зашла в аптеку за лекарством, затем в магазин за продуктами, и уже направлялась по улице к дому, как вдруг напротив нее, у тротуара, остановилась черная машина, из нее вышли двое мужчин в штатском и направились прямо к ней. Один из них вытащил из кармана и показал ей удостоверение работника КГБ СССР. Антонина, недоумевая, поинтересовалась: «А в чем, собственно, дело, что вы хотите от меня?». А в голове промелькнуло: «Вот и пришло возмездие за все мои деяния».

Со словами: «Антонина Макарова, Вам нужно проехать с нами», – ее посадили на заднее сидение машины.

– Вы ошиблись, я Антонина Гинсбург.

– Нет, мы не ошибаемся, мы давно за вами наблюдаем, все установили: что вы есть военная преступница Антонина Макарова, которую мы много лет искали. Садитесь в машину, по дороге все объясним. Поедете на следственный эксперимент.

Антонина поняла, что сопротивление не имеет смысла, села в машину. В машине ей сказали, что везут ее сначала в следственный изолятор города Брянска, затем для опознания в поселок Локоть. Ей предложили сознаться во всем содеянном самой: в том, что по приказу немцев расстреливала ни в чем не повинных людей, пленных. Она попросила сигарету, хотя не курила много лет, инервно закурила, руки ее сильно дрожали.

– Скажите мне только одно, кто вас навел на меня? – запинаясь, спросила она.

– Вас начали искать очень давно, сразу после окончания войны, как особо опасную преступницу. Навел на ваш след брат, живущий в Москве. Он заполнял анкету для поездки за границу и указал вас, как сестру, написав вашу правильную фамилию и адрес проживания.

В Локте люди, которые еще остались со времен войны, опознали Тоньку-пулеметчицу сразу, так как знали ее в те годы хорошо, хотя внешне она очень изменилась. Узнали ее по отметине на лбу и по дикому злобному взгляду. Люди шарахались от нее, как от дьявола, плевались в ее сторону и желали ей ответить за все сполна, сожалели, что она столько лет жила на свободе.

В ходе следственного эксперимента он созналась в преступлениях: рассказывала и показывала те места, где по приказу немцев она и совершила все эти преступления. Показала и яму, где она из ручного пулемета расстреливала людей. Это происходило ежедневно, группами по 30–50 человек. Она уверяла следователей, что это была ее работа, и ей за это платили деньги. Он была уверена, что если останется в живых, война все спишет. Она расстреляла около 1500 человек, это были партизаны, пособники партизан, много ни в чем не повинных, неугодных немцам людей. Она была признана самой жестокой женщиной-убийцей в истории человечества.

В Брянске состоялся выездной военный трибунал. На суде Антонина Макарова вела себя спокойно и выдержанно. Лишь однажды все сидящие услышали какое-то неестественное рычание от нее, когда один из свидетелей заявил, что видел ее, карательницу, в концлагере в поселке Локоть в 1942–1943 годах. Он лично видел, как она расстреливала людей, а затем вечером в офицерском клубе выплясывала в высоких хромовых сапожках. Когда ее спросили, жалеет ли она о том, что натворила во время войны, сказать ей было нечего. Она покорно склонила голову, а про себя подумала, что жалеет, что не расправилась с этим Николаем, который тоже навел на ее след. Она попросила, чтобы ее помиловали. Но Антонину Макарову приговорили к расстрелу.

1976 год был Всемирным годом Женщины-матери. Она обратилась в вышестоящие суды и даже в ООН с апелляцией о своем помиловании. Но в помиловании ей было единогласно отказано. Пока шло следствие, суд, никто из родственников, даже муж с дочерьми, не ходатайствовали о встрече с ней, не передали ни одной передачи, ни единого письма. Все понимали, до какой нечеловеческой крайности смогла дойти эта женщина, оставаясь среди людей и бравируя своими заслугами перед ними. Ее муж поначалу не мог понять, за что в одночасье посадили его жену, старался ходатайствовать за нее. Но когда ему открыли глаза и рассказали, с кем он прожил свою жизнь, он за одну ночь поседел и стал стариком. Он ни разу не посетил ее могилу, пока оставался в живых.

25 августа 1976 года рано утром Антонину Макарову разбудил конвоир. Она последнее время и не спала – много думала о своей жизни, ждала исполнения приговора. Конвоир приказал ей идти прямо по коридору, не оглядываясь. Когда она делала последние шаги, ей показалось, что над ее головой парит сокол: он размахивал крыльями, напоминая, что возмездие неминуемо должно было произойти: «В борьбе добра и зла всегда побеждает добро, и таким, как ты, не изменить это закон воздаяния никогда». Сокол еще раз бросил на нее гневный взгляд, зашелестел крыльями и раскололся на множество ярких кусочков, которые рассыпались по голубому небу. Прозвучали слова «Именем Закона», раздался выстрел.

Где ее могила – об этом не узнает никто. Хотя позже одна из дочерей пыталась отыскать могилу своей матери, но таких военных преступником хоронят безымянно. Память о таких людях не нужна ни людям, ни Богу.

 

Окончание

Уже ближе к концу лета Николай выздоравливал, хотя силы понемногу покидали его. Он опять засобирался в дорогу – Тонька не выходила из его головы. Он никак не мог понять, как же так произошло, что преступница с ужасным прошлым ходит по школам и рассказывает о своих подвигах детям, превознося свои заслуги перед Родиной. Николай не мог этого допустить, он узнал о ее местонахождении и должен был действовать. Жена не пыталась отговорить его – она как никто другой знала об упрямстве своего мужа в вопросах справедливости, поэтому она только вздыхала и переживала.

1970 год. На скамейке вечерком

Буквально за день до отъезда случилось невообразимое: в то время, как Николай сидел за столом и обедал, на кухню забежала жена, размахивая газетой «Правда», со словами: «Я думаю, Коля, тебе никуда ехать и не придется, здесь без тебя разобрались с этой Тонькой. Вот, возьми почитай газету, здесь большая статья о ней. Мне библиотекарь рассказала, и я попросила эту газету для тебя».

Читал Николай взволнованно, то и дело вытирая слезы радости. Подробно описывались ее злодеяния, следствие, как проходил суд и приговор, который на днях свершился. Закончив читать статью, он отложил газету, успокоил Таню, что теперь он никуда не едет:

– Как хорошо, что с ней расправились, хоть и спустя много лет. Сколько веревочка ни вейся… Теперь я спокоен, что эта убийца не будет топтать мирную землю.

После сообщения о расстреле Тоньки Никола, действительно, стал спокойнее, увереннее в себе – пришло осознание того, что она понесла заслуженный приговор. Последний раз он видел ее во сне под Покров в этом году, она предстала получеловеком, в зверином обличии, бежала по степи, разбрызгивая кровь и спасаясь от преследующего ее орла. Вдруг земля расступилась и, издав пронзительный крик, она провалилась под землю.

Орел, взметнувшись вверх, исчез в высотах синего неба.

После этого Николай прожил еще один год. Осколок, который остался в сердце, с годами стал напоминать о себе с еще большей силой, в итоге это привело это к серьезным последствиям. Необходимую Николаю операцию могли сделать только в Москве, но на нее нужно было направление от края. Кроме того, нужно было провести всестороннее обследование, которое было не по плечу семье Николая. Накануне Покрова в 1977 году он скончался. Его похоронили на местном кладбище как простого человека, рабочего, солдата, отшагавшего всю войну. Хоронили без особых почестей, пришли попрощаться близкие, родственники, друзья, соседи. Рядом были его любимая жена Татьяна, четыре сына и доченька Наташа, прилипшая к матери и не отходившая от нее ни на минуту. И когда над могилой вырос холмик и поставили крест, Татьяна вдруг насторожилась и посмотрела в сторону болотистого леса, откуда раздался протяжный и долгий вой волчицы.

Старший сын не поддержал мать, сказав, что это все предрассудки.

– А ты, Наташа, права: это, действительно, дует сильный и добрый ветер. – Мама, подумав, согласилась с детьми. – И пусть этот сильный и добрый ветер унесет душу нашего папочки, мужа моего в прекрасные светлые дали, и он издалека будет помогать нам идти по жизни. – И заплакала, вытирая слезы, бежавшие ручьями по бледному лицу.

На могильном кресте значились дата рождения и дата смерти Николая Никитовича Булкина, который был похоронен рядом со своими родителями и братом Егором. Внизу была надпись: «Добро побеждает зло». Эта надпись – символ напоминания людям о том, что добро всегда будет сильнее зла, только добро правит в жизни.

Николай и Татьяна. Последние годы жизни.