Путешественников и Гроссбартов встретили только ветхие дома и сугробы. Кое-где крыши обвалились под весом снега, и лошади едва справлялись с тем, чтобы сдвинуть фургон с места. Они брели по узкой улочке, пока не добрались до большого здания, такого же темного и зловещего, как и прочие, где повернули фургон и подогнали его за угол – к сараю. Усатый и другой охранник повозились с дверью, но сумели ее открыть, и Гроссбарты спрыгнули на землю, чтобы не въезжать на козлах в темное помещение.

Охранники остановились у сарая, потирая руки, но братья сразу опознали в большом строении пивную, казавшуюся брошенной и безлюдной. Они быстро отыскали дверь, обнаружили, что она заперта и заподозрили, что стучать толку нет, но зазубренный меч Гегеля пролез в щель, что позволило братьям, навалившись, сбросить засов. Створка распахнулась, и Гроссбарты ввалились внутрь вместе с небольшим сугробом на плечах.

В темном зале опытные глаза грабителей могил сразу отметили несколько столов и скамей, а когда чуть приспособились, разглядели и большой очаг у дальней стены. Гроссбарты осторожно пошли дальше в потемках, но, как только нашли у задней стены полку с бутылками, принялись за дело. Каждый схватил бутыль и попробовал содержимое: Гегель остался доволен результатом, Манфрид принялся отплевываться мерзким маслом. Каждый из них засунул в свой мешок по бутылке масла и столько бутылок яблочного шнапса, сколько влезло. Только после этого они вернулись к пустующей таверне.

– А где все? – озвучил Манфрид мысли Гегеля.

Гегель еще раз глотнул шнапса, пытаясь утопить в алкоголе свой навязчивый страх. Но стало только хуже. Братья шли вдоль задней стены, пока не наткнулись на незапертую дверь, толчком распахнули ее. Обнаружив, что тьма за порогом стоит непроглядная, Манфрид направился к очагу, чтобы развести огонь, а Гегель стал осматривать остальную часть зала.

Рядом с очагом была приставная лестница, и Гегель вскарабкался по ней, сжимая в одной руке кинжал. Он оказался на просторном чердаке, потолок которого просел под весом снега, особенно там, где навес прикрывал отверстие дымохода. Он разрезал навес и даже немного развеселился, глядя, как маленькая лавина сыплется вниз на ничего не подозревающего Манфрида, и как тот трепыхается в ледяной крупе. Но тревога не улеглась.

Он спустился вниз и принялся разыскивать лучину, а когда нашел, поджег от только что разведенного огня и снова медленно поднялся на чердак. Увы, Гроссбарт ничего там не нашел, кроме заплесневевших одеял, гнилой соломы и вонючего ночного горшка. В зловонии чувствовался не только запах мочи, пота и разложения, но опознать этот призвук Гегель не смог.

Манфрид тоже не сидел сложа руки: сперва слепил снежок с булыжником внутри для своего недотепы-брата, а когда снаряд попал в цель и вызвал возмущенный вскрик, он набрал снега в котелок, бросил сверху остатки конины и повесил его над огнем. Манфрид подтащил к очагу сразу две скамьи и удобно сел, а потом нахмурился, почувствовав сквозняк от двери, когда в таверну вошли остальные трое. Гегель серьезно его напугал, но Манфрид решительно отказывался гадать на пустом месте. В конце концов, дармовая выпивка и укрытие от непогоды – такие дары, к которым не стоит придираться.

Возница и его помощники сгрудились у огня, и вскоре вокруг их сапог на истертом полу разлились небольшие лужи. Гегель спустился с чердака и сел рядом с братом. Все молчали и смотрели на огонь, пока холод и онемение медленно уходили из рук и ног.

– Что-то здесь не так, – произнес возница, вставая и вытаскивая из-под плаща тонкий кинжал.

– Да ну? Правда? – удивился Манфрид, устраиваясь поудобнее и вытягивая ноги поближе к теплу.

– А что, нет?

Возница огляделся по сторонам и взял с полки лучину.

– Он прав, – подал голос Гегель, хотя в тепле его нервы немного успокоились.

– Значит, когда вы здесь в прошлый раз проезжали, тут были люди? – уточнил Манфрид с непоколебимым спокойствием – он ведь бился с демонами и ведьмами, в конце-то концов.

– И много! – сообщил возница, осматривая помещение. – Большой город для горной глуши. Дети играли в снегу.

Усатый добавил что-то на их южном наречии, и возница со вторым охранником дружно кивнули. Возница ответил на том же языке и покосился на дверь. Такой сговор братьям совсем не понравился, особенно подозрительному Гегелю.

– А ну, говорите как положено! – заорал Гегель, вскочив с табурета. – Чтоб мне никакого звериного лопотанья, ясно? Все мы одинаково говорим, а если кто не понимает, его беда.

– Значит так, – ответил Усатый, поднимаясь со скамьи, – люди могли уйти в… в…

– Монастырь, – подсказал возница. – Непонятно только, зачем бы все туда ушли. Судя по домам, по меньшей мере, несколько дней назад…

– Ага, – согласился Манфрид. – Видел, что некоторые наглухо закрыли, как и корчму.

– И тут больше никого нет? – спросил возница. – Ни сзади, ни спереди?

– Ну, – протянул Гегель, – если это перед, то в зад мы не смотрели. Света не было.

Щелкнув зубами, возница зажег свою вымазанную салом лучину:

– Тогда идем со мной.

– Хочешь там все смотреть, валяй, – бросил Манфрид, пробуя свое варево. – А если по пути вдруг найдешь мяса или репы, тащи сюда.

– А я пойду, – решил Гегель и схватился за кирку; ему страшно хотелось вогнать ее острие в источник своего беспокойства.

Остальные двое не шевельнулись, с удвоенным интересом разглядывая лужицы талого снега у себя под ногами. Возница прошипел несколько резких слов по-иностранному, но на этот раз Гегель только улыбнулся. Обвинения в подлой трусости он бы понял на любом языке мира.

– Я – Эннио, – сказал Гегелю возница.

Манфрид расхохотался:

– Он что-что?

– У вас там так детей называют? – уточнил Гегель.

– Да, – резко кивнул Эннио.

– Ни хрена себе, – заключил Гегель.

– А как мне вас именовать? – спросить Эннио.

– Я-то Гегель, а брата моего зовут Манфридом, оба мы Гроссбарты.

– Это, значит, большая правда, – ухмыльнулся Усатый.

– Ты к чему клонишь, волосатый? – воззрился на него Манфрид, но чужеземец только безучастно пялился в ответ.

– Это Альфонсо, – представил спутников Эннио, – и его кузен Джакомо.

Оба посмотрели на братьев безо всякого тепла.

– Аль Понц? – с ухмылкой повторил Манфрид. – То-то он мне сразу понцем показался. Хоть Гегеля спросите, я так сразу и сказал.

– Так и было, – подтвердил Гегель, но думал он о другом.

Гроссбарт и возница подошли к задней двери, Эннио толчком распахнул ее и протянул в темноту лучину. Следом шел Гегель; пот катился по его телу отнюдь не только из-за приятного тепла вокруг. Они прошли по узкому коридору и обнаружили несколько мешков с зерном и бочек с корнеплодами. Еще за одной запертой на засов дверью ярился снежный вихрь, и они ее торопливо закрыли. Три других дверных проема были завешены тканью, за ними оказались гостевые комнаты, в которых лежали только соломенные тюфяки.

Альфонсо и Джакомо приметили полку, на которой оставалось всего несколько бутылок, оба принесли себе по одной к очагу. Манфрид подумал, не убить ли их на месте, но потом принялся корить себя, что не спрятал то, что не влезло к нему в мешок. Из двух охранников Манфрид чуть сильнее ненавидел Альфонсо – за густые черные волосы и усы, и за ямочки на щеках, которые не вязались с плотным телосложением. Не то чтобы ему особенно нравилось резное лицо и руки, а также оливковая кожа Джакомо. Как и большинство мужчин, равно уродливых внутри и снаружи, Манфрид терпеть не мог всех красивых людей на общих основаниях.

– Нашли отличное место, чтоб выспаться, – объявил Гегель, вернувшись в зал.

– Нет. Здесь, Гроссбарты, – твердо сказал Эннио.

– Это почему?

Гегель остановился и повернулся к вознице, по-прежнему сжимая в руках кирку.

– Мы все пятеро будем спать здесь, а она – в других комнатах, – сказал Эннио и нырнул обратно в коридор.

Он добавил что-то на своем родном языке для Альфонсо и Джакомо и скрылся вместе со своей трескучей лучиной.

– Она? – хором переспросили Гроссбарты.

Джакомо побледнел и надолго присосался к бутылке, а Альфонсо что-то пробормотал себе под нос.

– Рассказывай, Понц, – приказал Манфрид.

– Не ваше дело, – буркнул охранник и подвинулся ближе к огню.

Сапог Манфрида выбил из-под Альфонсо табурет, так что чужеземец упал. Он попытался встать, но Манфрид ненавязчиво поднял заряженный арбалет, и его конец уперся итальянцу в гульфик. Оторопевший Джакомо опустил ладонь на рукоять меча, но замер, когда сообразил, что кирка Гегеля вдруг оказалась у него под подбородком, железное острие холодило адамово яблоко.

– Рассказывай, Понц, – улыбнулся Манфрид.

Альфонсо покосился на Джакомо, который принялся орать на него, мол, делай все, что прикажут эти сумасшедшие бандиты. Гроссбарты не одобрили переход на непонятный им язык, и Гегель прижал свой инструмент к горлу Джакомо так, чтобы поранить кожу. От этого чужеземец мгновенно затих, прожигая взглядом кузена. «Потом избавимся от этих иностранных ублюдков», – подумал Альфонсо и исполнил приказ Манфрида.

– Женщина, она… для Алексия Барусса, – проговорил Альфонсо, надеясь, что этого хватит.

Не хватило.

– Это кто такой? – спросил Манфрид и ткнул итальянца арбалетом, так что наконечник поднялся и уперся Альфонсо в дублет.

– Он капо… э-э-э, морской капитан, – промямлил Альфонсо. – В Венеции. Она – его, мы ее для него забрали, везем домой.

– А что она делает в наших краях? – продолжил допрос Манфрид.

– Она была в… – Альфонсо прикусил губу и почти правильно угадал: – В аббатействе. Несколько лет провела в аббатействе в вашей империи, теперь мы ее забрали. Если что-то случится с нами или с ней, он будет вас преследовать до самой вашей смерти и покарает…

– Ага, я понял, – Манфрид опустил оружие. – А теперь заткнись. И лучше вам обоим помнить, что вы обязаны нам жизнью.

Гегель последовал примеру брата, вытер пятнышко крови с плеча Джакомо и снова повесил кирку в петлю на поясе. Джакомо расслабился, прикоснулся к шее и разразился тирадой, обращенной к Альфонсо, который в свою очередь объяснил, что братья явно тронутые луной и с ними нужно соответственно разобраться. Если не сейчас, то потом.

– Выходит, монашка? – спросил брата Гегель.

– Скорее сладкая крошка, которую он хотел припрятать, пока жена умрет или что-то в этом роде. Не сказали, мол, дочь, сестра или еще кто, но мало ли. Понцик-то ушами не вышел, – проворчал Манфрид и осторожно прикоснулся к своему рваному уху.

Когда Эннио вернулся из коридора, он был бледен и дрожал. Альфонсо и Джакомо заговорили разом, но Манфрид врезал Альфонсо по уху, чтоб говорил по-людски или молчал в тряпочку. Эннио сурово взглянул на братьев, но, казалось, его мысли занимало что-то другое. Он поспешил к двери и убедился, что она крепко заперта на засов, а затем подтащил еще одну скамью к огню. Остальные следили за ним во все глаза. Вздохнув, возница отобрал у Альфонсо бутылку.

– Иди, принеси мешок с зерном и свари каши, – устало приказал Эннио.

Альфонсо заворчал, но ушел в темный коридор.

– Гроссбарты, – сказал Эннио, – все вопросы нужно задавать мне, а не моим спутникам, ибо они ничего существенного вам не расскажут.

– Уж не знаю, где тут правда, – бросил Манфрид. – Эта девчонка капитану кто – родня или родню рожать будет?

– Само собой, это не ваше дело, – ответил Эннио и недовольно посмотрел на вернувшегося Альфонсо.

– Может, так, а может, и нет, – проговорил Манфрид, снимая котелок с огня и ставя его на лавку.

Гегель не стал тратить время на споры и просто черпал своей миской всякий раз, когда Манфрид не хлебал прямо из котелка. Три чужеземца сварили и съели свою кашу в завистливом молчании.

Когда мясо и отвар закончились, Гроссбарты посмотрели на кашу. Гегель не столько попросил разрешения, сколько сделал объявление, ее братья доели. Довольные, раздувшиеся Гроссбарты уселись у огня и посасывали свой шнапс. Даже Альфонсо и Джакомо, похоже, забыли о недавнем столкновении, перешептывались и пьяно ухмылялись. После каши братья даже спустили им языковое нарушение. Эннио снова скрылся в коридоре, но вскоре вернулся со свежей изморозью на шапероне и со вздохом уселся на свое место.

– Снег прекратился, – наконец сказал возница, – и луна почти полная, так что все видно.

– Ну, это уже кое-что, иначе ты бы молчал, – вклинился Манфрид.

– Нигде ни огонька, – проговорил Эннио, перекатывая бутылку из ладони в ладонь. – Ничего странного, если бы они все были здесь, но их нет.

– А в монастыре? – спросил Манфрид.

– Черно́. Но его видно в лунном свете. Обычно в монастырях горят огни, особенно если какой-то праздник, торжество или другой повод, чтобы весь город ушел туда.

Эннио отхлебнул из бутылки; судя по шепоту и паузам, Альфонсо переводил для Джакомо.

Алкоголь притупил тревогу Гегеля по поводу этого города, но она терзала его мозг и сердце, так что Гроссбарт молча предался мрачным мыслям. Он знал, что будет дальше, и не хотел слушать. Да и невидимая женщина в задней комнате не давала ему покоя. Гегель хотел взглянуть на нее, проверить, вдруг это поможет. Хоть и подозревал, что не поможет.

– Нам необходимо выйти наружу, постучать в двери на всякий случай, а потом пойдем к монастырю. Даже по снегу, это недалеко.

Эннио поставил свою бутылку на пол и поднялся, глядя на четырех нерешительных спутников. Молчание нарушил Гегель, который расхохотался и удивился, что брат его не поддержал. Взяв себя в руки, он утер глаза:

– Развлекайтесь! Мы с Манфридом проследим, чтоб тут ничего не пропало.

– Гроссбарты, – терпеливо объяснил Эннио, – мы должны выяснить, куда все подевались. Их отсутствие странно. Целый городок не может вдруг исчезнуть беспричинно.

– И что? Какая нам разница, где они? По местным дорогам лошадок нельзя гнать ночью, так что мы тут в лучшем случае до рассвета.

Гегель отхлебнул шнапса, пытаясь припомнить время, когда его еще меньше привлекала идея прогуляться под луной.

– Гегель… – начал Эннио, но Манфрид его перебил:

– Есть тут какой-нибудь князь или граф?

– Нет, – ответил Эннио, но не понял, какое это имеет значение.

– Кто же выстроил этот монастырь? – продолжил Манфрид.

– Он больше похож на форт или крепость, чем на церковь. Возможно, какой-нибудь герцог или граф здесь жил, но это было давным-давно, я полагаю. Иначе сейчас здесь не было бы монахов. Думаешь, кто-то приказал жителям покинуть город? – поинтересовался Эннио, который не мог понять, на что намекает Манфрид.

– Да нет, – отмахнулся тот, – но раз уж вы нам милостиво позволили ехать с вами, я и мой скромный родич будем рады помочь оглядеться в этом городе.

– Какого черта, Манфрид, никуда мы не…

Увидев огонек в глазах брата, Гегель смолк. Знакомое выражение, возникшее на лице Манфрида, подсказало Гегелю ответ, и пьяный восторг в его сердце одолел тревогу. Проклиная свою бестолковость, Гегель сказал:

– Да, ты прав. Некрасиво это было с моей стороны. Не по-христиански.

– Верно говоришь, братец, – пожурил его Манфрид. – Мы здесь, чтоб служить Деве Марии. Она уж точно требует, чтоб мы помогли своим друзьям.

Затем, переключившись на гроссбартский жаргон, он добавил:

– К тому ж монахи чаще бывают приличными людьми, чем всякие священники. В большинстве-то они дерьмо, не спорю, но всегда нужно им помогать, потому что они в ладах с Пресвятой Девой.

Эннио пожал плечами и направился к выходу. Ему хватило ума понять, что, хоть Гроссбарты что-то задумали, он ничего не может с ними поделать. С другой стороны, если бы братья замыслили убийство, Альфонсо и Джакомо уже были бы мертвы, а самого Эннио они прикончили бы без лишних разговоров. Кузенов слегка задело, что их оставили, но они точно не хотели иметь дела с Гроссбартами в опустевшем городе и под полной луной.

Ни снегопад, ни ветер не мешали спутникам, но холод быстро пробрался им в бороды. Они взяли с собой лучины, но пока не доставали их из-за пояса, потому что чистый лунный свет поблескивал на снегу. Всякий раз, когда Эннио поднимал крик или стучал в дверь, Гроссбартам приходилось подавлять желание пристукнуть этого идиота. Городок состоял едва ли из дюжины строений, расположенных по обеим сторонам дороги, но сугробы намело по колено, так что шли они не очень быстро. Высокая каменная стена, окружавшая дома, заканчивалась на другом конце еще одними деревянными воротами, но спутники решили не возиться и не открывать их, а забраться наверх по забытой лесенке и спрыгнуть с другой стороны.

Здесь дорога огибала выступ на склоне горы, так что они уже могли разглядеть силуэт монастыря, находившегося за несколькими петлями дороги. Все молча пробирались через снеговые заносы, прошли последний поворот и свернули на тропу, которая вела к черной громадине. Дорога уходила вниз с той стороны, что нависала над городом, а луна светила так ярко, что можно было разглядеть пивную, городские стены и за ними – горы, оставшиеся позади.

Слева от них стена монастыря упиралась в скалу, уходившую в черноту неба, поэтому с этой стороны другие укрепления не требовались, а справа стена огибала низинку на конце естественного выступа и закрывала раскинувшийся внизу Трусберг. Крепость примыкала к отвесному обрыву; большой зазор между правым краем строения и внешней стеной указывал на то, что монастырские владения не ограничивались центральной цитаделью. Не обращая внимания на деревянные постройки у стены, Эннио шагнул вперед и сложил руки рупором, чтобы позвать монахов, когда Гегель вдруг ударил его в ухо.

– Пасть не разевай, – прошипел Гегель.

– Где погост? – прошептал Манфрид.

– А? – Эннио недоуменно переводил взгляд с одного Гроссбарта на другого.

– Кладбище, – пояснил Гегель. – Костница? Цимитер? Где хоронят? Ну, как земля горшечника, только с памятниками.

– Некрополь? – Карие глаза Эннио резко сузились. – Какое у вас там дело?

– Какое надо, – огрызнулся Манфрид.

– Но что мы можем найти в подобном месте? – с содроганием спросил Эннио.

– На все вопросы найдешь ответы в могиле, – глубокомысленно проронил Гегель.

– Я не знаю, где некрополь, – сказал Эннио. – Если когда-то это был замок, в подвале, наверное, есть склеп.

– Придется пойти на риск, – сказал Манфрид, видя тревогу на лице Гегеля. Противоестественный страх вернулся к нему и стал сильнее, чем был в городе.

– Может, бросить эту затею? – проговорил Гегель, нервно оглядываясь по сторонам.

– Сперва проверим дверь и попытаемся попасть внутрь, – сказал Эннио с большим облегчением от того, что Гегель встал на его сторону. Вменяемые люди не возятся среди могил и в лучшие времена, уже не говоря о том, чтобы пойти туда под полной луной в подозрительно обезлюдевшем городе среди скованных зимой гор.

– Гнилые слова, – прорычал Манфрид. – Проверим сперва за монастырем, вдруг там. Если нет, вскроем окно и найдем подвал. Ты не забывайся, Гегель Гроссбарт.

При звуках своего полного имени Гегель преисполнился решимости. Сокровища только и ждут, а он предложил их в земле оставить. Он бросился вперед мимо Эннио, подозревая, что трусость итальянца прилипла к нему.

Эннио мрачно зашагал за Гроссбартами, устремившимися вдоль деревянных пристроек к краю монастырской стены. Они вновь вошли в густую тень, поскольку край аббатства и внешняя стена сговорились закрыть от них луну. В тишине раздавался только скрип снега под сапогами. Когда спутники вновь вынырнули на лунный свет, они оказались на другом большом дворе, где всего одна пристройка прижалась к задней стене, там, где она выгибалась к скале. Все трое направились к маленькой дверце в стене у пристройки.

Рядом с ней они вздрогнули, когда им в спины прилетел теплый порыв ветра, полный зловония. Одновременно обернувшись, спутники не увидели ничего, кроме задней части монастыря и собственных следов, уходивших во тьму. От вони горели глаза, и все трое сразу опознали в ней запах гниющего мяса. Ветерок стих, но зловоние не исчезло. Эннио сделал шаг по направлению к аббатству, когда Манфрид тихонько присвистнул.

За маленькой дверцей скрывалось раскинувшееся на скальном выступе кладбище. С одной стороны его ограничивала взметнувшаяся вверх скала, с другой – провал, уходивший по склону горы в темноту. Из снега торчали кресты и надгробия, точно обломки наводнения, а рядом с самым большим курганом виднелись несколько холмиков поменьше. Любой другой не увидел бы в них ничего, кроме очередных сугробов, но Гроссбарты мгновенно опознали склеп. Они побежали через кладбище, спотыкаясь и ударяясь коленями о скрытые в снегу надгробия. За ними, неуклюже потащился Эннио.

Каменную дверь гробницы явно не трогали несколько веков, и Эннио прислонился к ней. Он с завистью смотрел, как Гегель извлекает из мешка бутылку и отпивает, затем передает брату. Манфрид отхлебнул и установил шнапс в снегу у ног. Пока Гроссбарты осматривали дверь и переговаривались на своем личном диалекте, Эннио подхватил бутылку, как он надеялся, непринужденным движением и присел на корточки в снегу, чтобы не садиться на могилу.

Хорошенько отпив из бутылки, итальянец подумал об одной девушке в Венеции, которая поможет ему забыть о загадочных городках, странных пассажирах и заснеженных некрополях. Подумал о ее оливковой коже и зеленых глазах, о том, как мило она его дразнит, когда он притворяется, будто забыл кошелек дома. А потом Эннио увидел, как Гегель вытаскивает из мешка лом и всаживает его в щель под дверью склепа, и поперхнулся.

– Зачем вы это делаете? – прохрипел итальянец.

– Замажься, – бросил Манфрид.

– Не идет, – процедил Гегель, который навалился на лом так, что лицо налилось кровью, а костяшки побелели.

– Вы хотите туда войти? – ахнул Эннио.

– Само собой, – ответил Манфрид, разгребавший снег под дверью.

– Ну что, есть? – спросил Гегель, откладывая лом.

– Ага, – вздохнул Манфрид, – но и нас прищучили. Глянь, что думаешь?

Гегель присел на корточки рядом с братом. Снизу дверь подпирали крупные камни и кладка. Но Гроссбарты встречали преграды и похуже. Они принялись рыться в мешках, а Эннио бегал туда-сюда и в ужасе пялился на них.

– Что там, внутри, может нам открыться о городе? Или о вони у ворот? – раздраженно спросил итальянец.

– Ничего, – ответил Гегель, вытаскивая зубило и молоток для Манфрида.

– Даже меньше, – добавил Манфрид. – То, что лежит в могилах, открывает лишь будущее, а не прошлое.

– Да, это очень распространенное заблуждение, – согласился Гегель, устанавливая зубило.

– Что? – У Эннио голова шла кругом. – Что за чушь вы несете?

– Ну, – протянул Манфрид, занося молоток, – содержимое этого каменного домика нам предскажет будущее. Если в нем полно богатств, мы разбогатеем, если нет, то – нет.

– Есть, разумеется, и более глубокий смысл, – добавил Гегель, вытаскивая собственное зубило и примеряясь использовать тупой конец кирки вместо молотка. – Даже если в нем пусто, нам нужна практика, чтобы с ходу взяться за гробницы язычников. Говорят, в них особенно трудно проникнуть.

Гроссбарты ударили одновременно, так что в окружающем безмолвии далеко разнесся звон металла по металлу. Братья улыбнулись друг другу: знакомый звук, точно оберег, отогнал холод и ведьмин взгляд. Вернулось слабое эхо, тут же они ударили снова, и на землю посыпались каменные обломки.

Череда иностранных проклятий вырвалась у Эннио, но потом возница взял себя в руки.

– Вы собираетесь красть у мертвых? Вы – осквернители могил!

– Эннис… – начал Манфрид.

– Эннио, – поправил его Гегель, продолжая разносить кладку под дверью.

– Эннио, – согласился Манфрид, – даже полудурок поймет, что нельзя ничего украсть, если хозяин мертвый.

– Как изнасилование не лишает девственности, – радостно добавил Гегель, уверенный, что под это определение подходило и его преступление с Николеттой.

– Именно!

Молоток Манфрида опустился вновь.

– Вы обрекаете свои души на проклятье! – взвизгнул Эннио. – Такой грех не отмолится!

– Мы платим десятину, – объяснил Гегель.

– Исполняем волю Девы Марии, – добавил Манфрид, отбивая еще кусок камня.

Эннио отвернулся:

– Здесь и сейчас мы расстаемся. Спите здесь, ибо мы не пустим вас в наше убежище.

– Ты уже взялся границы чертить, – проговорил Манфрид, не отрываясь от работы.

– Неумное это дело, – пропыхтел Гегель, продолжая бороться с упрямым булыжником.

– Потому что нам придется их перейти, – закончил Манфрид.

Много лет прошло с тех пор, как здесь уложили раствор, – судя по тому, как легко он треснул. Вот и еще один признак Ее Благоволения.

Эннио осыпал их проклятиями и решительно направился к воротам монастыря. От звона инструментов он вздрагивал и морщился. Пройдя полсотни шагов от склепа к аббатству, итальянец увидел, как деревянные ворота распахнулись внутрь. Ветра не было, но зловоние снова разлилось в недвижном воздухе, так что возница остановился, вглядываясь в черный проем в стене.

Из темноты выплыл человек, его обнаженная кожа блеснула в лунном свете. От пояса человеческое тело сменялась злобно хрюкающей звериной фигурой. Спотыкаясь, Эннио бросился назад через кладбище, умоляя свой непослушный голос позвать на помощь братьев Гроссбартов.