Братья навалились разом, и лом сделал свое дело. Каменная дверь заскрипела и застонала на сопротивляющихся петлях. Еще рывок – и получилось. Взметнувшуюся пыль на вид было не отличить от мелкого снега. Манфрид попытался зажечь сальную свечу, которую украл в доме Генриха, а Гегель распахнул дверь пошире. Потом из-за холма появился Эннио, он задыхался и выкрикивал что-то невнятное.

– Да что ты… – начал было Манфрид, но замолк посреди предложения.

Яйца Гегеля вдруг втянулись в тело, и он чуть не потерял сознание от силы, с которой вернулся страх, тщетно подавляемый им все это время. Гроссбарт медленно повернулся, чтобы увидеть источник своего предчувствия. Эннио проскочил мимо, задев его ноги, и нырнул в гробницу. По кладбищу к ним неторопливо ехал верхом на огромном борове абсолютно голый человек. Его зубы сверкали.

Вместе с ним катилось зловоние, от которого у всех присутствующих свело желудки. Манфрид хмуро посмотрел на новоприбывшего и вытащил булаву из кольца на поясе. Гегель потряс головой и ломом, приготовился следовать за братом. Человек и боров остановились между сугробов, в ночи блеснули четыре черных глаза. Они уставились на Гроссбартов, те уставились на чужаков в ответ. Эннио всхлипывал где-то внутри склепа.

– Приветствую вас! – выкрикнул голый человек.

– Ага, – кивнул Манфрид. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, – протянул незнакомец, – узнать, кто вы такие и что намеревались сделать, раз уж пришли посреди ночи на кладбище и открыли этот склеп.

– Мы – Гроссбарты, – сообщил Манфрид. – А как ты думаешь, чего мы хотим? И с чего это ты взобрался на свинью?

– И почему остался без одежды? – вторил Манфриду Гегель.

– Вы хотите обокрасть мертвецов, я полагаю, – ответил голый человек. – Я еду на этом звере потому, что мне так удобно, и рассудительному человеку подобает держаться за что-то, когда скакун шатается. Ну и, наконец, я обнажен, ибо ночь нынче спокойная и умиротворенная, а прохладный ветерок полезен для моей кожи.

– Полнолуние, – прошептал Гегель, и Манфрид кивнул.

– Ага, что ж, раз ты все понимаешь, должен понимать и то, что нам тут нужно немного побыть в одиночестве. А сам ты замерзнешь насмерть, если будешь и дальше разгуливать без рубахи.

Манфрид знал, как иметь дело с лунатиками.

– Не спеши, не беспокойся.

Боров сел, и голый человек скатился с его спины. Он закувыркался в снегу; от его тела поднимались клубы пара, как от раскаленной сковородки.

– Ты из монастыря? – спросил Эннио, который уже пришел в себя, но все равно стоял в дверях склепа, чтобы между ним и незнакомцем находились Гроссбарты. Гегель медленно наклонился и взял свой взведенный и заряженный арбалет со ступеньки позади брата.

– Да, в последнее время, – ответил голый человек, споткнулся, но удержался на ногах и продолжил медленно приближаться к ним.

– И ты знаешь, где все жители? – продолжил Эннио.

– Разумеется! Они внутри. – Его вдруг согнул приступ жестокого кашля.

– И?

Эннио положил руку на плечо Гегелю, но тот легонько врезал ему локтем, чтоб не подходил слишком близко.

– И что? – переспросил незнакомец, оправившись от кашля.

– Слушай ты, полоумный ублюдок, он спрашивает, куда все подевались и почему. Так что лучше рассказывай и проваливай или даже сразу проваливай отсюда.

Много чем славился Манфрид, но точно не терпением.

– Я пришел с гор, – сообщил голый человек так, словно это все объясняло.

– Умопомрачительно, – восхитился Манфрид. – Неужели правда? Чудо из чудес.

– Он уже был со мной или я с ним, неважно. Мы пришли вместе.

Трое спутников уставились на борова, а лунатик продолжал:

– Мы прибыли, а они нас приняли, несмотря ни на что, даже впустили. А когда они все присоединились к нам, обратились, если угодно, мы призвали остальных. Услышав определенную последовательность в колокольном звоне, они бегом побежали – вместе с собаками, младенцами и женами. Тут и пришел конец.

Продолжая говорить, голый человек медленно приближался к ним.

– Ближе не подходи, если только не хочешь увидеть, что под снегом спрятано.

Манфрид сменил булаву на арбалет.

Впервые улыбка на лице незнакомца дрогнула:

– Умоляю, одно лишь одеяло спасет меня. Неужели вы бросите усталого путника замерзать? Хоть обрывок ткани, прошу вас.

– Ну-ну, – вступил Гегель, – мы тебе и так услугу окажем, если позволим снова сесть на этого зверя и уехать, как ты приехал. Монастырь рядом, там и согреешь свои косточки.

– Что ты имеешь в виду, – громко выкрикнул Эннио, – «тут и пришел конец»? Что-то здесь не так, Гроссбарты! Где все монахи и жители города? В какую веру обратились? Какой еще конец?

– Я имею в виду, – ответил голый человек без прежнего добродушия, – что им пришел конец. Они покоятся внутри, где и вы упокоитесь.

– Он – ведьмак! – завопил Эннио.

Голый человек собирался броситься вперед, но Гроссбарты со значением вскинули свои арбалеты, так что он замер, готовый к прыжку.

– Ты монах? – спросил Гегель.

– Нет, – ответил тот.

– Ну, вот и хорошо, – пожал плечами Манфрид, и братья выстрелили.

Один из болтов вонзился в раздутый живот лунатика, другой вошел в шею. Не вскрикнув, тот повалился на спину, фонтан крови хлынул к их ногам. Голый человек извивался в снегу, а боров подошел ближе и принялся обнюхивать его раны.

Сжимая оружие, Гроссбарты и Эннио осторожно приблизились к агонизирующему телу. Гегель чувствовал себя еще хуже, чем прежде, кишки просто стянулись узлом. Лунатик что-то бормотал, поглаживая рыло борова. Эннио опустился рядом с ним на колени, но не слишком близко.

– Что он говорит? – спросил Манфрид, опознав в речи умирающего тот же язык, на котором Эннио обращался к охранникам.

– Умоляет не бросать его, – ответил Эннио. – Они проделали долгий путь, и он всегда был покорным слугой своего госпо…

Эннио откатился в сторону и завизжал:

– Свинья, свинья!

– О чем ты? – нахмурился Манфрид.

– Porco – его господин, свинья – Дьявол!

Эннио метался в снегу, отчаянно пытаясь убраться подальше от борова.

– Гм-м-м.

Манфрид слыхал, что Дьявол частенько принимает облик кота, но никогда – свиньи. С другой стороны, он ведь, наверное, родом оттуда же, откуда и Эннио. Так что, может, в романских королевствах Дьявол работает иначе. Манфрид решил, что в худшем случае будет им грудинка, и бросился на борова. Тот увидел Гроссбарта и отпрыгнул в сторону.

Эннио встал на ноги и присоединился к погоне, они с Манфридом помчались за боровом по заметенному снегом кладбищу. Однако Гегель не мог оторвать взгляда от умиравшего. С такого близкого расстояния он хорошо различал его черты. От него шла ужасная вонь, а лицо покрывали нарывы и волдыри. У Гегеля возникло мрачное подозрение, и он присел, чтобы присмотреться.

Дядюшка научил Гроссбартов смотреть сперва под мышками и в паху, за мошонкой. Само собой, сжигать нужно равно короля и раба, но на практике много тех, кого следовало предать пламени, оказывались в семейной гробнице по воле действующих из лучших побуждений наследников. Таких склепов следует избегать, чтобы не обречь себя на смерть, так и не обследовав соседние, менее опасные могилы.

Яркий лунный свет подчеркнул лиловый оттенок раздутых наростов под мышками мертвеца, таких огромных, что Гегель даже не сразу поверил. Он отшатнулся – вонь от голого человека стала невыносимой, – и увидел, что его брат вместе с Эннио гонят борова в его сторону.

– Манфрид! – заорал Гегель, пятясь от трупа. – Это зараза!

– А?

Манфрид споткнулся, и боров вновь уклонился от взмаха его булавы.

– Не трожь его! – раскатился над долиной оглушительный крик Гегеля. – Чума! У него чума!

Манфрид остановился как вкопанный, а затем кубарем покатился вперед, когда ему в спину врезался Эннио. Поднявшись и пнув пару раз Эннио, Манфрид отряхнулся от снега и вернулся к брату, который стоял у входа в склеп. Боров улегся в снегу рядом с мертвецом, тревожно поглядывая на Манфрида.

– Чума? – переспросил Манфрид, утирая пот с лица и исподволь поглядывая на тело.

Гегель серьезно кивнул:

– Бубоны размером с мои кулаки.

– Теперь ясно, почему он чепуху нес.

– Да ну?

– Ну да. От заразы котелок набекрень становится.

– Кто это тебе сказа…

– Он шевелится! – взвизгнул Эннио, который прижался спиной к каменному кресту.

– А?

Оба Гроссбарта присмотрелись. Действительно, голый человек выгнул спину и заметался в снегу. Его левое плечо опухло и почернело, изо рта пошла пена. По вонзившимся в него арбалетным болтам потекла кровь, а потом начала брызгать дальше, чем можно было ожидать.

– Это все нормально, по-твоему? – возмутился Гегель, но Манфрид только пялился с отвисшей челюстью.

Боров с любопытством подобрался ближе к телу, завизжал и помчался прочь через кладбище. Опухоли под мышками мертвеца надулись пузырями, его стошнило, так что рвота забрызгала все тело. Гнилостный смрад стал еще сильнее, омерзительные жидкости полились из всех отверстий тела. Затем мертвец перевернулся на бок, закинув левую руку за голову, и пульсирующий бубон лопнул, так что густые выделения с шипением хлынули в снег.

– Нет, это все ненормально, по-моему, – признался Манфрид.

Потоки выделений из подмышки ускорились и загустели, а потом гной, кровь и желчи ударили в холодное небо, взвились гуморальным вихрем над трупом. От растущей массы жидкости несло мясным, мускусным, жарким запахом гнили, так что у всех троих свернулись волоски в носу. Прежде чем кто-то успел пошевелиться, в невозможном вихре сформировалось нечто. Завеса гуморов распахнулась, а тучи скрыли луну, однако в ночи все, что должна была поглотить тьма, оставалось видимым, будто мрак стал черным солнечным светом. Все трое беспомощно смотрели, и каждый сползал в бездонную пропасть собственного сознания.

Голова размером с череп, за ней – бочкообразное тело, пластины панциря топорщатся длинными волосками. Шесть тонких и гибких, многочленистых ножек тянулись из грудного отдела, причем задняя пара выгнулась вверх, а потом опустилась, чтобы оставить своими изящно расщепленными копытцами на трупе отпечаток в форме сердечка. Передние конечности больше походили на руки, чем на ноги, несмотря на близкое, четырехсегментное строение и длину; они поглаживали пучок антенн длиной с кинжал, которые выпирали из головы на месте носа. На жестком, блестящем лице соседствовали человеческие глаза, козьи уши и рога, а также ряды иголок на щеках, сходившихся к выпуклому скоплению усиков. Жуткая тварь неуклюже спрыгнула в снег рядом с трупом прежнего носителя; округлое брюшко цилиндрической формы приподнялось сзади, продемонстрировав решительно человеческий эрегированный член внушительных размеров, который торчал между пластинами панциря, как рыцарское копье или жало скорпиона.

Манфрид начал вполголоса молиться, Гегель повернулся и собрался бежать, Эннио сблевал. Окутанная желтоватым туманом, покрытая склизкой пленкой тварь по очереди повернула к каждому голову. Антенны задрожали, и (доказывая, что дела всегда могут пойти еще хуже) чудовище обратилось к ним:

– Гроссбарты, да?

Гегель отвесил Манфриду увесистую пощечину, чем привел брата в состояние, близкое к вменяемому. Тот подхватил Гегеля под руку, так что пошатывающиеся Гроссбарты оперлись друг на друга. Эннио утер рот и с воплем бросился бежать, что, видимо, помогло чудовищу принять решение. Оно прыгнуло следом за Эннио, тонкие ножки подбросили раздутое тело высоко в воздух, и тварь поскакала за орущим возницей. Гроссбарты побежали ровно, как один человек, но тут же остановились, заметив, что Эннио и его преследователь направляются к выходу.

– Какого хера? – выдохнул Манфрид.

– Ух-х-х, – промычал Гегель, чувствуя, как рвота подбирается к горлу, но усилием воли сдержался.

– Сюда, – сказал Манфрид, метнувшись в противоположном от Эннио направлении.

Показавшееся сначала огромным кладбище оказалось довольно маленьким. Оно раскинулось на скальном выступе, а единственным выходом была дверь в стене, к которой убежал Эннио. С одной стороны поднимался отвесный утес, с другой темнел обрыв; они сходились в конце треугольного участка, спрятаться на котором было практически негде. Братья не нашли места, где могли бы взобраться по утесу на верхнюю дорогу или перебраться через стену монастыря, чтобы себя не выдать. К тому же, как на беду, тучи сгустились над головой, и кладбище погрузилось во мрак. Крики Эннио послышались ближе, и Гроссбарты с отчаяния подбежали к обрыву. Они увидели, как внизу поблескивает снег, но не смогли оценить высоту.

– Веревку, – приказал Манфрид.

– В мешке она, – простонал Гегель.

– И что?

Тут Манфрид тоже понял, что они оставили свои мешки на ступеньках у склепа.

– Возвращайся и принеси их.

– Ну уж нет, – решительно замотал головой Гегель. – Давай лучше обойдем тварь, пока она гоняется за Эннио.

– Разумно.

Они стояли у края кладбища, там, где утесы с одной стороны сливались в отвесную каменную стену. Стараясь держаться ближе к холмикам, братья побежали обратно к монастырской стене. Когда они приблизились к задней части склепа, у них под ногами внезапно возник зарывшийся в снег боров. Он завизжал, Манфрид заорал.

Ополоумевший от ужаса Эннио услышал, что кто-то оказался рядом, но не посмел взглянуть, поскольку густая волна вони подсказывала ему, что преследователь не отстает. Поэтому он свернул туда, где, как ему показалось, спрятались Гроссбарты. Мало кто на земле испытывал ужас, подобный тому, что гнал Эннио вперед, мало кто, не считая Гроссбартов.

Гегель увидел Эннио, повернулся и побежал к обрыву. Манфрид, который еще не отошел от того, что наступил на свинью, задержался на миг и краем глаза увидел, как проклятая тварь прыгает с верхушки надгробного камня. Ножки задрожали, а тяжелое брюшко закачалось, когда она приземлилась рядом с Эннио, который едва сумел уклониться от цепких рук.

Гегель свесился с обрыва, так что скала врезалась ему в живот, и уцепился пальцами за скользкий камень, чтобы не упасть. Носком сапога он нащупал трещинку, а потом новая туча закрыла луну, и он вслепую полез вниз по склону. Тучу снесло ветром за миг до того, как Манфрид на полной скорости свалился бы с обрыва.

Откинувшись назад, Манфрид ногами вперед соскользнул с края. К счастью, Гегель очистил от снега несколько мест, где можно было ухватиться, и Манфрид вцепился в них, когда сполз с края и с размаху приложился к скальной стене. К несчастью для Гегеля, брыкаясь ногами, Манфрид придавил ему пальцы, но тот сумел ухватиться за ремешки от штанов Манфрида. Братья чуть не сорвались, только покрасневшие пальцы Манфрида удержали их на утесе.

Гегель снова нащупал ухват и отпустил брата, но не раньше, чем Манфрид увидел, как к ним несется измотанный Эннио. Руки Манфрида дрожали, и он спешно полез вниз, задерживаясь, только когда наступал ногой на брата вместо опоры.

Эннио увидел, как Манфрид исчез за краем провала и потратил последние силы на то, чтобы рвануть вперед. Позади неуклюже скакала жуткая тварь. Выкрикнув последнюю молитву, Эннио бросился с обрыва, но развернулся в воздухе, чтобы посмотреть, погонится ли за ним чудовище. Оно не погналось, но остановилось у края, глядя ему вслед. Затем его зрение помутилось в полете, и все вдруг стало черно-белым.

Гроссбарты услышали, как мимо них промчался Эннио, который что-то лепетал в падении. Вдруг он замолк, и братья задержали дыхание. Тень утеса скрывала дно, но, судя по стонам снизу, до него было недалеко. Они продолжали бы спуск, но Манфрид поднял глаза и увидел над собой жуткую тварь. Со своего места он отлично разглядел круглый, сжимающийся, покрытый геморроидальными шишками анус-рот сразу за центральным кругом антенн. Ему хватило смекалки оттолкнуться от скальной стены, но он все равно врезался в Гегеля, и оба рухнули вниз.

В таверне Альфонсо и Джакомо быстро вусмерть напились. Они смеялись над глупостью Гроссбартов и оттачивали свои угрозы да кичливые манеры. Вполне закономерно, что такая жалкая империя произвела на свет столь же жалких ублюдков вроде Гроссбартов. По мнению итальянцев, они сами же виноваты.

Еще бутылку спустя им наскучило обсуждать врагов – былых и теперешних, – и разговор естественным образом перешел на женщин. Ни тот ни другой не успели и одним глазком взглянуть на девицу, которую везли, но оба были убеждены, что она писаная красавица, иначе капитан никогда не послал бы за ней экспедицию в несусветную даль. Затем они заговорили о капитане и о том, как странно, по слухам, он себя ведет.

Оба были в стельку пьяны, когда послышалась песня, полилась откуда-то из задней части таверны. Оба не могли разобрать слов, но обоих мелодия тронула больше, чем любая другая, какую они слышали в жизни. Джакомо неуверенно встал на ноги и направился к двери в заднюю комнату, но, как бы ему ни завидовал Альфонсо, он выпил слишком много, чтобы шевелиться. Поэтому он просто отчаянно рыдал, пока не уснул, упиваясь ее пением – первой радостью за всю его тяжкую жизнь.

Гегель упал на Эннио, Манфрид – на Гегеля, и вместе братья сломали итальянцу обе лодыжки. Гегель врезался лицом в снег между ног Эннио и потерял сознание. Манфрид ударился копчиком о копчик брата и теперь катался в снегу, изрыгая ругательства. Эннио взвыл, ухватился за ноги и не затыкался, пока Манфрид не начал его размашисто хлестать по щекам.

Затихший от побоев Эннио проследил за взглядом Манфрида и тоже поднял глаза на обрыв. Несмотря на заново вышедшую из-за туч луну, они едва могли различить плато, на котором располагалось кладбище. У обрыва никакого движения. Затем над горами разнесся ужасный, нечеловеческий крик, от которого нервы у них натянулись.

Гегель пришел в себя, утер снег с глаз и носа. Охлопав себя сверху донизу, он пришел к выводу, что все в порядке, и он удачно не напоролся при падении на собственный меч. Манфрид тоже собрал несколько ушибов и синяков, а Эннио, разумеется, мог только причитать: его разум переломился так же, как и ноги.

– Брось его, – сказал Манфрид, – нам надо убираться отсюда.

– Он нам нужен для фургона, – возразил Гегель.

– Сами разберемся, – настаивал Манфрид.

– За возницу сесть – да, а упряжка? Фургон – это тебе не телега, а нам нужно быстро сваливать.

Гегелю было даже немного стыдно за то, что он встал на сторону Эннио.

Братья подняли Эннио и потащили между собой, поддавая этому дурню локтями всякий раз, когда его сломанные ноги задевали землю и он вскрикивал. Городская стена была совсем рядом, и, преодолев несколько небольших холмов, они добрались до ворот. Гегель перелез на ту сторону и впустил остальных, с подозрением разглядывая темную громаду монастыря, нависшую над городом. Прищурившись, он заметил тень, скользнувшую через дорогу у последнего поворота. Что-то белое двигалось по белому снегу в белесом свете луны. Что бы это ни было – а он имел серьезные подозрения на сей счет, – ноги у Гегеля снова задрожали, а тревога вернулась.

– Бегом! – рявкнул Гегель и схватил Эннио за правую руку.

Манфрид сжал левую, и братья рванулись по следам фургона к таверне, волоча за собой Эннио. Несчастный возница потерял сознание от боли, потому что его ноги все время задевали обледеневшую дорогу. Как и за все проведенное с Николеттой время, уровень тревоги в душе Гегеля слегка менялся, но совсем она не пропадала, а теперь раздулась до размеров мамонта.

Призрачный город поблескивал в лунном свете, покуда тучи не окутали его полноправной чернотой ночи. Гроссбарты не останавливались, и, когда они наконец уложили Эннио на землю снаружи таверны, снегопад еще надежнее скрыл их фигуры. Когда стало ясно, что дверь охранники не откроют, братья взломали ее, как и прежде, и подтащили бесчувственного Эннио к очагу. Храп Альфонсо смолк, когда Манфрид ударом ноги сшиб его со стула и принялся орать в лицо:

– Где твой человек?

– Говнюк ублюдочный, – промямлил Альфонсо.

– Точно!

Манфрид принялся колотить пьяного охранника и колотил до тех пор, пока Гегель его не оттащил.

– Нам понадобятся все мечи, если эта тварь вернется, – напомнил Гегель.

– Что вы сделали с Эннио?

Альфонсо подполз к вознице и потряс его за плечи. Эннио тут же очнулся, завопил и разодрал ногтями лицо Альфонсо. Налитые кровью глаза покалеченного итальянца сфокусировались на приближавшейся фигуре Манфрида, он тут же замер и затих.

– Демон, – сказал Манфрид, и Гегель не стал с ним спорить.

– Что? – переспросил Альфонсо, подозрительно глядя на братьев.

– Демон из бездны! – взорвался Гегель. – Тварь из Преисподней, это в твою дубовую голову укладывается? Проклятый дьявол!

– Что? – повторил Альфонсо.

– Чума, – провозгласил Манфрид, расхаживая по комнате и дергая себя за бороду. – Гниль в нем была. Вышла наружу. Демоны и чума, сохрани нас Дева Мария!

– Чума?

Альфонсо побледнел, а Эннио застонал.

– Да заткнитесь вы оба, черт бы вас побрал! – завопил Гегель и швырнул стул в стену.

– Братец, – прошипел Манфрид по-гроссбартски. – Нужно сохранять спокойствие, чтобы слинять отсюда и добраться до песчаных земель. Спокойствие.

– Спокойствие?! – огрызнулся Гегель, не используя их личный жаргон. – Спокойствие! За нами демон гоняется! Не какая-то манти-дура или зверолюд, а настоящий демон! Ты его видел!

– Ага, видел, – поежился Манфрид. – Может, он там на горе остался.

– Хрен! Я его видел! Он сюда идет! Проклятие ведьмы, Манфрид, это проклятие ведьмы!

Гегель совсем разъярился, и чужеземцы сжались на полу.

– Веруй! – кричал Манфрид.

– Херня! – отозвался Гегель и принялся рубить стол мечом.

– Она следит за нами!

– Вот уж точно! Такое нам проклятье удружила, что до конца дней хватит!

– Не она, недоумок! Мария! – взревел Манфрид. – Мы живем и умрем по воле Девы Марии! И умрем, когда Она того пожелает, не раньше! Веруй, будь проклята твоя борода, веруй!

– Веруй? – выдохнул запыхавшийся Гегель.

– Веруй, – вздохнул Манфрид, который даже себя самого почти убедил. – Сам знаешь, что нам предстоит сделать.

– Убить демона. По-настоящему.

– И благослови нас Дева Мария. Лучше, конечно, просто убраться из этого местечка, чтобы больше никогда его не видеть. Где безмозглый неуч, с которым ты тут сидел? – спросил Манфрид у Альфонсо.

Джакомо они нашли лежащим лицом вниз в коридоре около задней двери. Он утонул в небольшой луже талого снега – вода едва прикрывала его нос и рот. Трое мужчин, способных ходить, собрались в коридоре, и, когда Альфонсо рассказал свою запутанную историю, все трое уставились на ткань, за которой скрывалась комната загадочной женщины.

Манфрид сорвал завесу.

– Ну, что скажешь?

Самая красивая женщина, какую только видел в жизни отвратительный грабитель могил, подняла глаза. Ее стройное тело частично прикрывали грязные одеяла. Гегель и Альфонсо тоже хотели заглянуть внутрь, но его квадратные плечи надежно перегородили узкий дверной проем. Бледное бедро сияло, точно луна; оглядывая восхитительный контур ее тела под тканью, Манфрид уверился, что под одеялами на ней ничего нет. Женщина лукаво улыбнулась, блеснули ее черные волосы, и Манфрид вдруг почувствовал, что должен извиниться, хоть и сам не знал за что. Прежде чем он успел заговорить, красавица поднесла палец к темным губам и все они услышали негромкий стук во входную дверь.

Гегель и Альфонсо бегом ринулись обратно в главный зал, а за ними с горечью двинулся и Манфрид, обещая своим глазам, что скоро они снова узрят ее. Она пахла иначе, чем любая другая женщина, и несмотря на спешку, с которой Гегель и Альфонсо побежали к двери, он не мог выбросить ее из головы. Прежние события этой ночи вдруг почти забылись, а обычно острый слух оставался глух к воплям вокруг.

– Манфрид! – рявкнул ему прямо в лицо Гегель.

– А?

Манфрид попытался привести мысли в порядок.

Он здесь!

Встревоженный равнодушием брата Гегель выпучил глаза.

– Веруй, – мечтательно улыбнулся Манфрид, но затем стряхнул видение. – А ну, заткнитесь все!

В комнате воцарилась тишина, которую нарушал только Эннио, стонавший у очага, сжимая обеими руками бутылку. Стук не повторялся, но что-то засопело у нижней части двери, так что снег полетел в щель. Гроссбарты подошли ко входу, за ними последовал пьяный Альфонсо с мечом и лучиной. Некоторое время они просто стояли, затем Манфрид заставил себя действовать.

– Чего ты хочешь? – закричал он.

– Впустите меня, – взмолился голос.

– Зачем? – спросил Манфрид.

– Тепло. Христианское милосердие. Клянусь, я не причиню вам вреда.

– Ага, и кто ты такой, откуда взялся? – поинтересовался Манфрид.

– Меня зовут Фолькер, я живу на краю города. Я прятался все это время. Пожалуйста, впустите меня!

– Хрен там, ты тот же самый драный демон! – выкрикнул Гегель.

– Демон? Демон! – Фолькер принялся колотить в дверь. – Так впустите меня ради Христа-младенца! Душе моей грозит погибель, и если он ее заполучит, и вашим гореть за то, что не помогли мне!

– Может, открыть дверь и посмотреть? – спросил Альфонсо, переводя взгляд с одного Гроссбарта на другого.

– Я не удостою эту чушь ответом, скажу только: да клянусь вонючей могилкой своей матери, ты совсем тупой? – проговорил Манфрид, а затем добавил громче: – Дай нам переговорить, Фолькер!

– Только быстрее!

Манфрид вернулся в центр зала, за ним поспешили Гегель и Альфонсо.

– Слушай, – сказал он брату на их семейном языке, – он пытается хитростью пробраться внутрь, значит, он слишком слабый, чтобы просто высадить двери. Выждем до рассвета, и он в пыль обратится на солнце.

– Ты уверен? – спросил Гегель.

– Что вы говорите?

С каждым новым поворотом событий напряжение Альфонсо росло, и совет, в котором он не мог понять ни слова, не пришелся ему по вкусу. От взглядов, которыми прожгли его братья, язык у итальянца отнялся, так что он пошел в угол к Эннио и попытался успокоить несчастного. Пропитанный алкоголем мозг Альфонсо отказывался работать; он просто отпил немного из бутылки Эннио.

– Демоны не выносят солнечного света, это тебе любой ребенок скажет, – настаивал Манфрид.

– А как же демон из леса? Он солнце вроде даже любил, – возразил Гегель.

– Погоди, ты настаивал, что это был не демон.

– Ведьма мне сказала, что он раньше был человеком. Хочешь душу свою поставить на слово ведьмы или детскую сказку? – Гегель покосился на дверь. – Нужно было в снегу круг начертить вокруг таверны, и дело с концом.

– И чем это отличается от моего так называемого суеверия? – возмутился Манфрид.

– Это факт! Нам же дядюшка рассказал.

– Ты этому куску навоза решил поверить? Кстати, если это правда, можем вокруг себя и здесь круги начертить.

– Остановите его! – завопил Эннио. Обернувшиеся Гроссбарты увидели, что Альфонсо присел у входной двери, прижав ухо к створке.

Братья бросились к нему, но прежде чем они успели сделать три шага, безумец отбросил засов в сторону. Дверь с грохотом распахнулась, и снег взвихрился вокруг маниакально хохочущего Альфонсо. Позади него в дверном проеме темнел силуэт, увидев который Гроссбарты резко остановились, а крик Эннио оборвался.

– Видите, Гроссбарты? – взвизгнул Альфонсо. – Думаете, можете убить моего брата и сохранить жизнь? Думаете, сможете убить меня? Он дал мне слово!

Левый глаз Альфонсо вдруг вылетел из глазницы в потоке крови. Челюсть у него отвисла, и изо рта вывалились смятые остатки мозга, поскольку всю затылочную часть черепа ему проломила темная фигура. Итальянец замертво рухнул на пол у ног нападавшего.

В зал на задних ногах вошел боров с кладбища; к его левому переднему копыту прилипли кусочки костей и волос Альфонсо. Черные глаза сверкнули, и боров легким ударом копыта захлопнул за собой дверь. Гроссбарты уже навидались безумных кошмаров, но почему-то сравнительно простое зрелище – животное, которое ходит, как человек, – ошеломило их. Но не Эннио, который полз в сторону коридора, отказываясь смотреть на демоническую тварь.

– Гроссбарты, – проговорил боров, облизывая зубы.

Прежде чем они отправились в путешествие по горам, такое зрелище вызвало бы у братьев приступ неконтролируемой паники, но, пережив недавно не менее жуткие события, они кое-как устояли. Гегель часто задышал, поле его зрения резко сузилось, а меч дрожал в руке. Манфрид держал лучину крепче, чем булаву, которая тряслась, как и он сам. Боров сделал еще один шаг, копыто глухо стукнуло по доскам, и братья отреагировали.

Манфрид бросил лучину в демоническую свинью и пустился наутек, а Гегель кинулся на зверя. Из рыла вырвалось облако темно-оранжевого тумана, которое окутало Гегеля, принявшегося рубить тварь мечом. Оказавшись в коридоре, Манфрид понял, что брат за ним не последовал, и вернулся в зал, захлопнув дверь, чтобы Эннио не сбежал без них. Копыта врезались в ослепленного Гегеля, но и его меч попал в цель, так что зверь покатился по полу. Гроссбарт зашатался, задыхаясь и кашляя в зловонном облаке.

– Брат! – позвал Манфрид, но Гегель будто не слышал, согнувшись вдвое от боли.

Боров вновь поднялся на задние ноги, но копыто, которым он убил Альфонсо, осталось лежать на полу, там, где его отсек клинок Гегеля. Демонический кабан бросился на своего охваченного рвотными позывами противника, но Манфрид перехватил его, метнув бутылку, которая разбилась чуть выше копыта, так что зверь повалился рядом с Гегелем. Демон попытался ухватить его за сапог зубами, но Гегель вслепую отшвырнул кабана ударом ноги, однако и сам упал.

Манфрид бросился на борова с булавой, а тот присел и отпрыгнул, проявив дьявольскую для столь грузного тела ловкость. Демон перебросил Манфрида через стол и придавил, поставив копыто на одну руку и окровавленную культю на другую. Манфрид плюнул в свиное рыло и увидел на нем десятки язв и нарывов; один глаз намертво закрыл засохший гной. Влажный язык потянулся к Манфриду, и тот с ужасом заметил, как под мышками у твари растут бубоны размером с яблоко.

Протирая глаза, Гегель увидел, что тварь навалилась на Манфрида, и бросился на помощь брату. Меч Гегеля вошел борову между ребер. Зверь упал на полки, так что сверху на обоих посыпались, разбиваясь об пол, бутылки. Боров отскочил от стены и всем весом врезался в Гроссбарта, поэтому они рухнули на пол. Гегель попытался высвободить меч; всюду хлынула кровь; Гегель пытался не дать ревущему зверю раздавить себя на битых глиняных черепках, в шнапсе и масле.

Эннио откатился в сторону от свалки и лежал, прижавшись к очагу, а лужа масла тем временем все ближе подбиралась к его ногам. Итальянец сунул руку в огонь и выхватил горящее полено; пламя обожгло кулак и испепелило кожу на ладони. Краем глаза Манфрид заметил это, пнул борова сапогом в рыло, схватил Гегеля и выдернул его из-под свиной туши. То ли из заботы о благополучии Гегеля, то ли не в силах заставить себя действовать, Эннио выждал ровно столько времени, чтобы Гегель успел выбраться из лужи, и только потом бросил пылающее полено в масло.

Всех троих ослепил фонтан пламени, взлетевший с пола по стене до самого потолка. Боров визжал и метался – тень внутри огненного столпа. Тварь попыталась встать, но упала, щетинистая шкура потрескалась, наружу потек густой дым. Гроссбарты оперлись друг на друга, а Эннио торжествующе закричал на своем родном наречии. Затем часть силуэта отделилась от содрогающейся туши и метнулась к Эннио через огонь. Его победные крики сменились воплями, а стена таверны уже во всю пылала.

Гроссбарты бросились на помощь, повинуясь инстинкту, и увидели, что сильно уменьшившийся демон до половины пролез в глотку вознице. Тоненькие, ребристые ножки и раздутое брюшко торчали из вывихнутых челюстей Эннио, а золотистая пленка выделений работала смазкой, облегчавшей демону путь в желудок. Каждый из Гроссбартов ухватился за одну из ножек и потянул, но хрупкие конечности отломились, измазав ладони братьев зловонным гноем. Поскольку ножки больше не мешали демону, он, извиваясь, скрылся из виду, а шея Эннио раздулась вдвое.

Манфрид схватил возницу за подбородок и свернул ему шею, затем Гегель ударом ноги отправил труп в очаг.

Чердак уже занялся, а всю комнату наполнил черный дым. Тело Эннио извивалось на углях, и прежде, чем демон успел снова сбежать, Манфрид схватил стол и обрушил его на тело одержимого. Сверху братья навалили табуреты, потом дым стал непроглядным. Держась за руки, Гроссбарты вслепую устремились к двери, когда шальная искра подожгла масло на одежде Гегеля. Манфрид толчком отправил горящего брата вперед, так что они вылетели из двери и повалились в снег.

Гегель лежал лицом вниз в сугробе, а над ним поднимались дым и пар. Манфрид вспомнил о красавице в задней комнате за миг до того, как часть крыши обвалилась, намертво запечатав вход в таверну, превратившуюся в огромную печь. Он упал на колени, но прежде чем слова раскаяния сорвались с его губ, черноволосая женщина выступила из-за угла. Она была одета в строгое черное платье, а густую вуаль отбросила назад, поэтому ничто не скрывало ее лица. Манфрид забыл о брате и побежал к ней, но прежде, чем он успел обнять красавицу, та указала на пристроенный к таверне сарай, на крышу которого уже перекинулось пламя.

Безумная ночь стала еще безумнее, когда Манфрид отважно бросился в горящий сарай, чудом уклонившись от копыт ошалевших лошадей. Разгильдяй Эннио не освободил их от упряжи, а может, предчувствовал необходимость быстро уехать, так что Манфрид лишь подтянул подпруги, чтобы кони вытащили фургон наружу. Он обнаружил на полу в сарае еще какие-то ремешки, веревки и металлические пряжки; вынес их, прежде чем дым закрыл ему дорогу внутрь. Безумное напряжение сменилось безумной усталостью, когда он вернулся к продолжавшему дымиться брату.

Нельзя счесть ничем иным, как чудесным вмешательством Девы Марии, тот факт, что борода Гегеля не пострадала. А вот волосы на голове сгорели до корней. Одежда тоже превратилась в черные лохмотья, а из груди Гроссбарта вырывался кашель. Но кашель означал, что Гегель дышит, чем обрадовал Манфрида. Оттащив брата к фургону, Манфрид обнаружил, что внутри тот обит бархатом и усыпан подушками. Здесь Манфрид упал рядом с братом, обнял его, чтобы не замерзнуть без одеял, и провалился в сон, похожий на смерть.