Таверна пылала всю ночь, вместе с ней дотла сгорели сарай и несколько соседних строений. Заваленные снегом крыши занимались не слишком хорошо, так что остальные дома не пострадали. Когда Гроссбарты выбрались из фургона, их обычно крепкие кишки свернулись узлом от безбожного зловония, пропитавшего одежду и волосы, но прохладное утро и яркий солнечный свет успокоили разбушевавшиеся желудки.

На макушке у Гегеля совсем не осталось волос, даже брови сменились темными пятнами на вздувшихся волдырях. Он чувствовал неимоверное облегчение от того, что уцелела борода, не говоря уже о лице. Обожгло лишь темя, затылок и спину. А вот одежде повезло значительно меньше, чем ее владельцу, поэтому Гегель вломился в ближайший дом, чтобы найти себе что-нибудь подходящее на смену обуглившимся лохмотьям.

После удара копытом адской свиньи в плече Манфрида пульсировала глухая боль, но быстрый осмотр показал, что в остальном он, по большей части, цел и невредим. На руке, которой он схватил демона за ножку, высыпали лихорадочные волдыри, особенно на ладони. Манфрид плюнул на нее и вытер о снег. Затем принялся искать пропавшую женщину, но постыдился поднимать крик и звать ее.

Гегель вернулся к фургону с несколькими ношенными, но чистыми рубахами и штанами, кроме тех, в которые переоделся в доме. Кисть его правой руки тоже опухла и покрылась сыпью. Принюхавшись, он заключил, что от нее воняет хуже, чем от остального тела. Гегель поманил к себе брата, который вламывался в один дом за другим, но едва осматривался внутри, а затем переходил к следующему.

– Братец! – окликнул его Гегель. – Я нам новую одежку нашел.

Манфрид неохотно вернулся к брату и принялся сдирать с тела зловонные полоски – свои прежние шоссы, рубаху и белье, затем натянул подходящие обновки. Пара кожаных штанов, хоть и была поудобнее, чем шоссы, оказалась великовата, но к такого рода неудобствам он давно привык: никогда в жизни ни один Гроссбарт не носил даже носка, сшитого по мерке.

Накрытые одеялами лошади дремали там, где остановились. Братья порылись в обугленных останках таверны в надежде найти целую бутылку или хоть что-то ценное, но нашли только обугленные останки Альфонсо. Лезть в частично завалившийся очаг за старым котелком ни один из братьев не захотел.

Вместе они обыскали дома, в которые успел вломиться Манфрид, и обнаружили мешки с зерном, новый котелок и еще несколько одеял. Гроссбарты собирались бросить все это в фургон, но к вящему потрясению Гегеля и радости Манфрида внутри уже расположилась загадочная женщина. Ее волосы сверкали, и Манфрид потянулся, чтобы отодвинуть прядь и открыть лицо, но Гегель перехватил его руку и сурово посмотрел на брата. Манфрид швырнул одеяла на дно фургона и раздраженно задернул полог.

– Целомудрие надо сохранить, – заявил Гегель.

– Кто сказал, что я не храню?

– Ее целомудрие, и твое тоже. Помнишь, куда везли эту девицу?

– К какому-то толстому богачу на юг, – ответил Манфрид.

– Какому-то морскому капитану на юг.

– Да?

– Да. Именно. Капитаны. Корабли. Плывут. В Гипет.

Гегель ухмыльнулся, довольный тем, что сам во всем разобрался.

– Вот так так, – искренне поразился Манфрид. – А как этого капитана звали, не помнишь?

– Э-э-эм-м, – промычал Гегель, и волдыри на месте бровей болезненно поползли друг к другу. – Вроде бы Бар Гусь. Точно, долю свою ставлю.

– Что за имя дурацкое такое?

– Да у них всех имена дурацкие – Аль Понц там или Эннио.

– Это точно, – согласился Манфрид, – но где гнездышко этого Гуся?

– В Венеции, тут я уверен.

– Это как?

– А?

– «Тут я уверен», – передразнил Манфрид. – А в остальном что, не уверен? Зовут его, что ли, не Гусь, или он не моряк?

– Нет, в этом тоже уверен. Тут чего сомневаться?

– Ох, не ошибись, братец.

– Да ну?

– Ну да.

Гроссбарты злобно уставились друг на друга, затем расхохотались. Манфрид неторопливо привел в порядок лошадей, а остатки упряжи, для которой не смог найти применения, свалил внутрь фургона. Некоторое время он вел коней в поводу, чтобы проверить, не разойдется ли где упряжка, потом запрыгнул на козлы рядом с Гегелем, который протянул брату полкотелка теплой каши.

– «Нужен нам Эллис», говоришь? – фыркнул Манфрид.

– Ну да, может, Эннио и был трусом, но перед смертью очистился.

– Возможно, – кивнул Манфрид. – Уж точно лучше, чем треклятый Понц, который демона впустил в дом. Эннио теперь воссел рядом с Девой Марией.

– А про другого что думаешь? В талом снегу потонул, вот ведь!

– Да плевать! Если они все там такие слабаки, мы быстро заделаемся князьями в Италии, и арабские города нам не понадобятся!

Распогодилось, воздух потеплел, снег на улице подтаял и сильно мешал продвижению, пока они не добрались до ворот, за которыми начинала петлять горная дорога. Здесь она больше походила на ручей, чем на тракт, но братья не сдавались и вскоре остановили коней под воротами монастыря. Поскольку демона они истребили, теперь можно забрать пожитки и заглянуть наконец внутрь склепа.

– Мы скоро, – крикнул Манфрид, обращаясь к женщине внутри, но ответа не получил.

Он было задержался, но Гегель потащил брата за собой к дверце в стене и дальше – на кладбище. Пробравшись через грязь и шугу, они нашли на прежнем месте свои мешки. Арбалеты промокли, но, судья по виду, еще могли сослужить Гроссбартам службу, а похищенные в таверне бутылки чудом не разбились.

– Ни демон, ни Дьявол, ни ведьма, ни зной от золота нас не удержат с тобой! – поднял тост Манфрид.

– Благословенна будь, Мария, и благословенны мы с тобой! – благочестиво протянул Гегель. Затем оба выпили и похлопали друг друга по спине.

Спрятав шнапс, братья алчно распахнули дверь склепа и шагнули внутрь. Гегель поджег последнюю оставшуюся у них лучину и обвел ею тесное помещение; из тьмы выступили три каменные гробницы. Братья не стали трогать бронзовую окантовку, а всадили ломы под крышки и навалились как следует. Скелеты в саркофагах оказались один другого старше, но на дне каменных гробов поблескивал металл. В итоге из праха братья выудили семь колец и золотое распятие.

– Его мы расплавим, – ухмыльнулся Манфрид, пряча распятие в кошель.

– Краса, прекраснее всякой женщины, – вздохнул Гегель, примеряя серебряное кольцо, украшенное зелеными камешками.

– Кстати говоря, – заметил Манфрид, – нужно проверить, как она там.

– Это еще зачем?

– Ну, хм, вдруг она еды хочет. Она при нас-то не ела ничего, помирает с голоду небось.

– Это очень благородно с твоей стороны, братец, – сказал Гегель. – Только смотри, чтобы не вышло, что ты в нашу торбу с припасами мочишься.

– Чего-чего? – Манфрид развернулся на пороге.

– Она благородная или что-то вроде того. Думаю, им умишка хватит, чтобы понять, что мы что-то сделали, если мы что-то сделаем. В общем, делай, что хочешь, но глазами, а грязные ручонки лучше при себе держи.

– Мысли у тебя гнусные и вовсе не христианские, – возмутился Манфрид и решительно вышел, а Гегель остался хихикать и полировать свои кольца на ступеньках у входа в склеп.

Покинув кладбище, Манфрид заметил, что полог, прикрывавший вход в фургон, откинут. Внутри обнаружились только одеяла и несколько ящиков. Оглядевшись по сторонам, Гроссбарт приметил распахнутую дверь в задней части монастыря. Он припомнил, что демон что-то говорил об этом аббатстве, и прихватил с собой арбалет. Сунув голову внутрь, Манфрид счел, что там слишком темно, чтобы лезть без света и Гегеля. Он заорал, призывая брата, а когда тот пришел, они потратили немало времени, чтобы снова запалить лучину.

– Я топор заберу, – сообщил Гегель. – Меч в таверне завалило, а мне, глядишь, острое лезвие пригодится вместо кирки.

– Бери, пока что-то получше не подвернется, а потом я обратно себе заберу.

– Договорились. Арбалет мой, похоже, чуток покорежило. Будем надеяться, что стрелять из него не придется.

– В любом случае не стреляй, пока не уверен, что надо. Иначе торбу нашу продырявишь.

Манфрид поднял повыше трескучую лучину.

– Чего-чего? А, ну да.

Манфрид пошел вперед, а Гегеля сразу встревожили темнота и невыносимый смрад, почти такой же сильный, как запах чумы в городе. В конце коридора высилась большая дверь. Обменявшись нервными взглядами, братья толчком ее распахнули.

Кухня, тут не ошибешься: башни из деревянных тарелок и груды иной утвари, гниющие припасы всех мастей. Высокие окна на зиму закрыли ставнями, но Гегель заметил в стене кольцо, вытащил из него факел и поджег от лучины брата. Манфрид пошел прямо через комнату к дверному проему на другой стороне, а Гегель задержался, чтобы осмотреть несколько дубовых бочонков.

– Ну, что там? – спросил из коридора Манфрид.

– Пиво, – отозвался Гегель, затыкая пробку. – И отличное.

– Позже. Надо торбу найти, потом пить будем.

– Понравилось тебе слово, да? Понравилось?

Далеко по коридору они уйти не смогли: смрад стал таким сильным, что обоих скрутили рвотные позывы. По благоразумному предложению Гегеля братья обмакнули рукава в пиво и поднесли к ноздрям. Это помогло им пройти, хотя у обоих от зловония начала кружиться голова.

Войдя в просторную часовню, Гроссбарты обнаружили источник запаха. Более полусотни тел лежали вповалку на скамьях, так, что четких контуров было не разглядеть за обильно покрывшей их плесенью. Детей и матерей гниение сплавило в единые чудовищные фигуры, из всех отверстий на мертвых лицах сочилась сероватая слизь. Монахи лежали на женщинах в выразительных позах. Вся эта гниющая композиция явно была плодом творческого вдохновения. Несмотря на пропитанные пивом рукава, Гроссбарты чуть не отдали свой завтрак и, пошатываясь, вывалились обратно в коридор, пройдя под большим крестом, вымазанным испражнениями и гноем. Захлопнув двери на обоих концах коридора, братья добились некоторого успеха, но полностью изгнать смрад из носа не могли.

И вновь Манфрид обрадовался, а Гегель встревожился, когда перед ними внезапно возникла женщина. Она сидела на столе в кухне и глодала сушеную рыбу из небольшого ящика перед собой. Манфрид подошел к ней и потянулся к рыбе, но женщина резко захлопнула крышку. Манфрид ощутил смесь гнева и стыда, а его наблюдательный брат презрительно скривился. Гегель тоже хотел рыбы, но если Манфрид не взялся ее отбирать, он тоже рисковать не станет; просто наполнил пивом свой котелок с присохшими остатками утренней каши и слопал весь заплесневелый хлеб, какой смог найти.

Манфрид, не отрываясь, смотрел на это ангельское создание и не знал, что ему сказать или сделать. Ее саму, похоже, такое пристальное внимание не беспокоило, и это сразу встревожило бы любого почтенного человека. Гегель продолжал рыться на кухне и, кроме пива, отыскал меньший бочонок со шнапсом. Его он выкатил по коридору наружу, к фургону, и с ужасом заметил, что солнце садится.

– Скоро свет закончится, – сообщил он брату.

– Значит, тут лагерем встанем.

– Внутри? Да на хер это надо! Заразимся чумой. Лучше давай в гробнице устроимся.

– Чего? – Манфрид даже отвел от женщины глаза.

– Будем спать с аристократами. Они, конечно, малость мертвенькие, как на твой вкус. Но что делать, нужно приспосабливаться.

– Клянусь, брат, ты своими намеками Пресвятую Деву порочишь.

Манфрид покосился на улыбавшуюся женщину и восславил Деву Марию за то, что борода скрыла алый цвет его щек. Он не хотел, чтобы Гегель все понял правильно. Она была не только самым прекрасным видением, какое он зрел в жизни (если не считать, конечно, золота). Эта женщина выносила его присутствие, а не отшатнулась в ужасе и отвращении.

– Надо сжечь трупы, – сказал Гегель, открывая свой мешок и выставляя на стойку бутыль с маслом.

– Мы же не станем тратить его на мертвецов?!

Такая перспектива отвлекла Манфрида от любовного томления.

– Мы их в яму не потащим и уж точно не станем ее рыть под ними. Остается только сжечь.

– Да ну?

– Ну да.

– А с чего бы это было нашим делом?

– С того, чтобы Дьявола позлить.

– Хорошая причина, – согласился Манфрид и вытащил свою бутыль с маслом. Затем братья снова пошли в часовню.

Еле сдерживая тошноту, они полили маслом груду полуразложившихся тел. Сверху на зловонную кучу Гроссбарты набросали церковных скамей и подожгли, а потом, чуть не падая, рванули прочь от огня. Трупы шипели и лопались, дым растекся по монастырю, а братья с топотом вылетели на задний двор и обнаружили, что женщина вернулась в фургон. Затем, переругиваясь и кляня друг друга за глупость, они все же рискнули вернуться в горящее здание, чтобы выкатить наружу бочонок пива.

Вечером братья поставили лошадей в маленькую конюшню у ворот, а сами расположились в склепе, решив, что не стоит спать в одной из пристроек, раз сожгли церковь. Женщина отказалась выходить из фургона, но, поскольку они заперли главные ворота, Гегель решил, что ей ничего не грозит. Манфрид немного поворчал, но скоро позабыл обо всем, кроме радости пития с родным братом на разграбленном кладбище.

Когда солнце скрылось за горами и в небо поднялась луна, на кладбище оставалось довольно снега, чтобы сохранить хоть какую-то тень торжественности и мрачности. Гроссбарты хвастались друг другу ловкостью и сноровкой в убийстве демонов и чудовищ, уже не говоря о вскрытии гробницы. Затем пришел черед серьезного теологического диспута о природе трусости, зла и Пресвятой Деве. Когда Гегель перевел разговор на женщин и их естественную склонность к ведовству и коварству, Манфрид зевнул, заткнул пробкой бочонок с пивом и ушел спать.

Гегель не последовал его примеру, а вырезал на дверях склепа их семейную метку. Дядюшка говорил ему, что вежливо предупреждать будущих Гроссбартов, какие могилы они успели обчистить. И хотя Гроссбарты были неграмотны, этот знак ведали все носители злополучной фамилии.

Поздно ночью, когда огонь у входа потух, Манфрид проснулся от льющейся в склеп музыки. Рядом, обняв обеими руками бочонок, храпел Гегель. Манфрид подошел к двери и выглянул наружу. К его удивлению, весь снег растаял, и в лунном свете кладбище превратилось в спокойную лагуну – только верхушки самых высоких надгробий поднимались над водой. По глади перед ним прокатилась волна, и Манфрид сразу узнал ее по блестящей бледной коже. Женщина выбралась на один из курганов и теперь, когда она оказалась на поверхности, музыка стала еще громче.

Она улыбнулась Манфриду, а ее наготу теперь скрывали лишь кресты между ними. Песня коснулась в душе Гроссбарта таких струн, о существовании которых он не подозревал. Манфрид сошел по каменным ступеням. Когда вода дошла до пояса, он остановился и понял, что она в талом пруду ледяная. Сила ушла из ног, и он с улыбкой на губах повалился вперед, мгновенно погрузившись в студеную темноту.

Гегель проснулся и сел в темноте. Его сердце бешено колотилось из-за сна, который он даже не мог вспомнить. Гроссбарт моргнул и снова лег, но затем услыхал в тишине тихий плеск; тревога из забытого сна отказывалась уходить. Когда Гегель неуклюже выбрался из гробницы, отразившийся от снега лунный свет на миг ослепил его. Затем он увидел Манфрида у подножия склепа; тот лежал лицом вниз в талой лужице. Гегель метнулся вниз, перевернул брата и с размаху ударил в живот. Из почерневших губ Манфрида хлынула вода, он закашлялся. Ошеломленный Гегель поспешил обратно внутрь, чтобы принести брату миску монастырского пива.

– Да какого хера, братец?! – завопил Гегель. – Тебя луной по макушке приложило или что?

– Сон приснился, – ответил Манфрид; он дрожал и мелкими глотками пил пиво.

– О чем это?

– А черт его знает.

– Пошли внутрь, – вздохнул Гегель, помогая брату подняться.

Гегель заново развел костер в склепе и прикрыл дверь, оставив небольшую щель. Манфрид свернулся клубочком у огня, с его бороды и груди стекала вода. Он мгновенно уснул, но Гегель не ложился еще несколько часов, присматривая за братом. Кое-что встревожило его, и он вышел наружу, чтобы проверить свое подозрение. Точно: лужу, в которой лежал брат, покрывал толстый слой льда, если не считать того места, где в воду вошло лицо Манфрида. Рядом с этой крошечной прорубью лежал обломок каменной кладки. Гегелю вдруг свело живот. Поднялся ветер и стал трепать сугробы вокруг, а Гроссбарт все стоял и смотрел на еще дымящийся монастырь. Он дважды сплюнул, восславил Пресвятую Деву и пошел спать.

В путь выступили на рассвете. Братья переругивались, обвиняя друг друга в том, что они подожгли монастырь и трупы, прежде чем обыскали прочие комнаты на предмет тайников с сокровищами. У обычных монахов деньги, конечно, не водились, но в покоях аббата, скорее всего, было чем поживиться. Их первоначальная надежда, что каменное здание удержит огонь и сгорит лишь часовня, не оправдалась. В итоге пожар опустошил все внутренние помещения, кроме нескольких келий и кухни.

Братья не решились забрать мясо, а кроме зерна унесли бушель репы и мешок в меру заплесневелого ржаного хлеба. Гегель унюхал три круга сыра, так что завтрак, который они съели, сидя на скамье, превосходил все прочие, какие Гроссбарты могли припомнить. Дорога выдалась трудной, поскольку вчерашняя жара и ветреная ночь привели к тому, что на тракте было больше льда, чем снега. Все утро фургон петлял по склону горы, а когда добрался до перевала, братья дружно плюнули в обратную сторону. Манфрид наотрез отказывался обсуждать свой сон и сменил тему разговора, славя выпавшую им удачу. Гегель был вынужден согласиться, что все идет как нельзя лучше и они, несомненно, в скором времени станут владыками и князьями гипетскими.

К вечеру небо затянули серые тучи, и повалил снег, что вызвало новый поток проклятий от братьев и еще сильнее замедлило их продвижение. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, Манфрид настоял, чтобы они продолжили путь, лишь бы не останавливаться на узкой горной дороге. Когда фургон чуть не свалился с обрыва у края дороги, Гегель перехватил поводья, и братья быстро договорились, что разбить лагерь до утра – отличная идея. По мнению Гегеля, хуже, чем конь, могла быть только четверка коней.

Через несколько утомительных дней и омерзительных ночей Гроссбарты ехали по совершенно такому же обледеневшему отрезку узкой дороги, когда – незадолго до заката – Гегель вдруг снова ощутил, как необъяснимая тревога нарастает в нем, точно капустные газы в кишках. Ему становилось все больше не по себе, пока наконец он не взвел свой арбалет и не настоял, что пойдет пешком перед фургоном, чтобы не попасть в засаду. Обогнув широкий отрог, где дорога бежала между отвесным обрывом справа и крутым, усыпанным заснеженными валунами склоном слева, Гегель приметил на тракте впереди какой-то горбик. Ринувшись вперед, он обнаружил завал из чуть припорошенных снегом камней. Разобрать его так, чтобы проехал фургон, было делом нескольких минут, но появление этой преграды не на шутку его обеспокоило. Манфрид натянул поводья и остановил фургон позади него, когда Гегель вдруг подпрыгнул и заорал брату:

– Не подъезжай!

– А?

– Ни с места!

Но слова эти вместо Гегеля выкрикнул здоровенный валун примерно в полусотне шагов выше по склону. Прищурившись, братья разглядели за ним темную фигуру.

– Да я и не собираюсь! – ответил Гегель, медленно снимая с плеча арбалет.

– А если подъеду?! – с угрозой завопил Манфрид и хлестнул коней, чтобы те сделали еще несколько шагов.

Валун на склоне зашатался, так что с его вершины посыпался снег.

– Это вам дорого встанет! Я только хочу переговорить!

– Так спускайся сюда, чтобы можно было говорить, а не кричать! – отозвался Гегель, а затем добавил, обращаясь к брату, тише и по-гроссбартски: – Никакому разбойнику я награбленное не отдам.

– Само собой, только учти, что если бы их было побольше, они не стали бы рисковать и угрожать разрушением фургона, – ответил Манфрид, положив собственный взведенный арбалет рядом на козлы.

Невидимый человек выкрикнул что-то на языке, которого братья не поняли.

– Говори как положено, воришка херов! – рявкнул Манфрид.

– Имени своего не узнаешь? – завопил незнакомец, и валун вновь зашатался.

– Полегче, пиздюк безбожный, у нас тут женщина! – выкрикнул Гегель.

– Богохульствуй себе на погибель, змий!

Валун зашатался еще сильнее, но не покатился, а крепче засел в склоне.

– Это какой грабитель обвиняет христианских воинов в богохульстве? – закричал Манфрид, нащупав общую тему.

– Разве не предостерегал Сын Человеческий против алчного рода вашего в подобном же месте? – откликнулся невидимый человек.

– Слушай сюда! – взревел Гегель. – Никаких сыновей мы не встречали, а вот треклятого демона убили. Так что ты, ворюга, лучше подумай, с кем связался!

Человек ничего не ответил, но выпрыгнул из-за валуна и прищурился, разглядывая Гроссбартов. Тут в него и попал болт из арбалета Гегеля, который ринулся вверх по склону к упавшему разбойнику с киркой в руках. Манфрид стал на козлах с арбалетом наизготовку, пристально оглядывая склон.

Раненый бандит почти дополз до бревна, которое засунул под валун, чтобы получился рычаг, когда до него добрался Гегель. Кирка взлетела к небу, разбойник перевернулся на спину и забормотал что-то. Болт торчал у него из предплечья. Гегель едва не проломил ему череп, но вовремя остановился, помянул Деву Марию, отбросил оружие и опустился на колени рядом с незнакомцем.

Увидев, что его брат пригнулся и скрылся за валуном, Манфрид закричал:

– Будь осторожен, братец! Перережь этому обманщику глотку и возвращайся сюда!

– Мы облажались! – срывающимся голосом ответил Гегель. – Он – монах!

– Кто?!

– Монах, чтоб тебя!

– Вот черт, – буркнул Манфрид и тяжело плюхнулся на козлы.

– Ты скоро поправишься, – сказал раненому Гегель. – Прости, что так вышло.

Монах застонал, позволив своей несостоявшейся жертве отрезать наконечник болта, пробившего руку насквозь. Кровь хлынула на обоих, когда Гегель выдернул древко, и продолжала капать, даже когда они перевязали рану полосками ткани, оторванными от истрепанной рясы. Похлопав монаха по спине, Гегель помог ему подняться, и вместе они медленно спустились на дорогу.

В знак приветствия Манфрид протянул им миску с пивом:

– Ну, добрый инок, испробуй сего напитка, а потом скажешь, похожи мы на еретиков или нет.

Потрясенный монах отшатнулся, но Гегель его успокоил:

– Это твои братья сварили, так что, думаю, греха в нем нет.

Отхлебнув пива и скривившись, монах потерял сознание и упал. Замешательство, усталость, боль и лишения подточили его силы. Он очнулся, только когда взошла луна, а Гроссбарты разбили лагерь у дороги. После долгих и пламенных речей Манфрид все же согласился забрать еще пару одеял у обитательницы фургона. Братья закутались в них и уселись под легким снегом, глядя, как мечется в беспамятстве монах.

Боль в ране заставила его всхлипнуть еще до того, как он пришел в себя. Открыв глаза, монах вздрогнул, пытаясь понять, где он и кто эти люди. Затем все припомнил, сжался и прикрыл опухшие глаза руками. Его тонзура подзаросла, тут и там на макушке, над неровным кольцом волос, торчала седая клочковатая щетина. Дрожащие руки наконец замерли. Потом Манфрид решил, что пришло время обратиться к монаху.

– Уж извини нас, – сказал он. – Знали бы, кто ты, не стреляли бы.

– Ни за что! – поддержал брата Гегель.

– Но ты поставил нас в такое положение, что мы никак не могли заподозрить, пойми, – продолжил Манфрид.

– Вообще никак! – кивнул Гегель.

– Так что надеюсь, ты снизойдешь, чтобы милостиво нас простить, – закончил Манфрид.

– Пожалуйста, – вторил ему Гегель. – Честная ошибка честных людей.

– А позволите ли, добрые люди, попробовать у вас тушеного мяса? – спросил монах.

– И не только попробовать, если пожелаешь. Мы уже поели.

Гегель протянул ему почти пустой котелок и немного посиневшего хлеба. Голодный монах быстро разделался с едой и снова с надеждой поднял глаза. Хоть и святому человеку, но второй ломоть хлеба Гегель дал уже через силу. Женщина никогда не ела то, что братья ей предлагали, поэтому один лишний рот голодной смертью не грозит. Но все же.

– Будьте благословенны, – промямлил монах, набив рот заплесневелым хлебом.

Обрадовавшись этим словам, Манфрид предложил ему бутылку. Тот принялся отпивать из нее, перемежая глотки пригоршнями снега. Лишь покончив с хлебом, он заговорил снова, переводя взгляд налитых кровью глаз с братьев на фургон и обратно:

– Простите мне эту хитрость, я не желал причинить вред таким добрым людям.

– Так и вреда-то не было, инок, – отмахнулся Манфрид.

– Вообще-то я священник, – поправил его священник.

– Рад слышать, что ты не собирался на самом деле свалить на нас тот камень, – примирительно сказал Гегель.

– Нет, что вы, я бы вас обязательно им раздавил, – возразил священник, и его глаза блеснули.

– Да ну? – Гегель даже наклонился вперед.

– Видит Бог, будьте вы другими, а не самими собой. Вы ведь… – Священник тоже наклонился вперед.

– Мы? А! Гроссбарты, – ответил Манфрид, как только понял, что это вопрос. – Манфрид.

– И Гегель.

– Благослови вас Господь, Гроссбарты. Я – отец Мартин, и я должен попросить у вас прощения: разом за первое впечатление, которое на вас произвел, и за новое неудобство, коему придется вас подвергнуть.

– Прощенья просим, – перебил его Манфрид, – но ежели ты вдруг сожалеешь о том, чего еще не сделал, можно беду обойти, если этого не делать вовсе.

Гегель пнул брата ногой.

– Не слушай его. Мы – служители Пресвятой Девы и сделаем все, чего ни попросишь.

– От всей души благодарю вас. А теперь, прошу, снимите свои рубахи и плащи, – поспешно сказал отец Мартин, которому не терпелось сказать и покончить с этим.

– А ну-ка, погоди, – зарычал Манфрид.

– Пожалуйста, прошу вас, – умолял священник. – Я должен сам посмотреть. Должен.

Братья быстро разделись, но Манфрид чуть менее охотно, потому что слыхал рассказы о священниках, которые злоупотребляли саном именно для таких дел.

– Теперь поднимите руки.

Увидев, как они напряглись, Мартин повторил «пожалуйста». Холодный ветер обжег им подмышки, зато Гроссбарты поняли, чего хотел священник, когда он наклонился и пристально всмотрелся, чуть не подпалив при этом изодранную рясу. Удовлетворенно кивнув, он снова отхлебнул из бутылки и уселся на место, пока братья натягивали рубахи.

– А теперь не были бы вы так добры, чтобы… – начал Мартин, но Манфрид его перебил:

– Мы сами все проверили вчера вечером, и еще завтра проверим на всякий случай, но я штаны сегодня не спущу – ни для человека, ни для Бога.

– А с чего ты решил нас проверить? – подозрительно спросил Гегель. – Вспышек не было уже сколько? Лет пятнадцать?

– Может, и так – в ваших краях, – сказал священник. – Другим землям такого благословения не досталось. А сами вы, позвольте спросить, отчего вздумали себя проверять вчера, если чумного мора у вас не видели, как вы сказали, пятнадцать лет?

– Да, в наших краях, – подтвердил Гегель.

– И? – Священник наклонился вперед.

– Ты знаешь больше, чем нам говоришь, – заметил Манфрид.

– Ты, – бросил Мартин, указывая тонким пальцем на Гегеля. – Прежде чем напасть на меня, хвалился, будто сразил демона.

– Да не нападал я, это был так, несчастный случай. Мы ведь уже объяснили. И я ничем не хвалился. Я человек честный, потому хвалиться мне не надо, я сразу правду говорю, хвала Деве, чистую и незапятнанную, – возмутился Гегель. – Сейчас я все расскажу и восславлю Ее Имя, а ты лучше слушай.

– Погоди-ка, братец, – вмешался Манфрид, – пусть наш рукоположенный друг сперва расскажет, как вышло, что он нас поджидал за валуном, задумав при этом убийство.

– Чего? – удивленно моргнул Гегель.

– Понимаешь, я никогда не слыхал, чтобы монах или священник такое дело задумал. И глянь, как ему плевать на дырку от твоего болта, и как он привычно сосет эту дрянь. В общем, думаю, раз мы ему рану перевязали и накормили, да еще подмышки показывали охеренно холодной ночью, он точно должен нам свою историю рассказать, прежде чем услышит нашу. Ну что, честно это или подло?

– Манфрид! – Гегель даже побледнел. – Не годится так разговаривать со священником, которого мы чуть не пристрелили.

– Нет-нет, твой брат прав, – вздохнул Мартин. – Я должен объясниться, господа. Каюсь, хоть ваша история меня чрезвычайно интересует, моя собственная тяжким бременем лежит у меня на душе. Так что я с радостью разделю его с такими достойными людьми, как вы.

– Чего? – недоуменно прищурился Гегель.

– Он нам расскажет, чего такого наделал, что в конце оказался за валуном, – перевел Манфрид.

И священник начал свой рассказ.