За завтраком вокруг Гроссбартов собрались местные жители, которые хотели услышать, где братья побывали и что видели. Но даже священник не горел желанием обсуждать их приключения. Как выяснилось, они и вправду ехали верной дорогой в Венецию, и, вопреки настоятельным уговорам кузнеца, который советовал дать коням еще хотя бы день отдыха, маленький отряд выступил в путь незадолго до полудня. Добрая еда чрезвычайно взбодрила спутников, и круг сыра, который Гегель вытребовал у трактирщика, отлично подошел к засоленной свинине, добытой Манфридом у какого-то крестьянина.

Рана на руке Мартина не загноилась, но цирюльник ее перебинтовал и закрепил руку на перевязи, что дало священнику повод снова приложиться к запасу пива Гроссбартов. Спутники миновали несколько крестьянских хозяйств, а затем тракт резко ушел вниз, на равнину, так что фургон теперь подпрыгивал от скорости, а не от ухабов на дороге. Переехав вброд несколько ручьев, они добрались до небольшого деревянного моста через реку и замедлили бег лошадей, чтобы аккуратно преодолеть это хлипкое сооружение.

На другом берегу реки Иннокентий и Климент спрятались в густой траве по одну сторону дороги, а Урбан – по другую; все трое положили стрелы на тетивы своих луков. Бенедикт, который вытянул короткую соломинку, сидел под мостом у противоположного берега. Он предлагал перерубить опоры, но остальные возразили, что в результате вся добыча полетит в воду следом за конями. Весточка от подмастерья кузнеца Витторио пришла как раз вовремя, потому что, стоило им договориться и занять свои места в засаде, как на дороге появился фургон.

Рядом с мостом кони остановились; трое путников на козлах, похоже, держали совет. Климент прошептал, что на таком расстоянии можно и стрелять, но Иннокентий призвал его к терпению. Через некоторое время двое из троих кое-как залезли внутрь фургона. Подползая вперед, Урбан заметил, что один из них снова возник и поставил какой-то бочонок на козлы рядом с оставшимся за возницу, а затем вновь скрылся за пологом внутри. Когда фургон пришел в движение, Урбан подал знак своим товарищам по другую сторону дороги, что все по-прежнему благополучно.

Как только Гегель заявил, что впереди чем-то воняет, Гроссбарты передали поводья Мартину, и священника тут же пробил холодный пот. Братья великодушно поставили рядом с ним бочку с пивом, чтобы успокоить все тревоги, но это ему не слишком помогло. Мелкая, но быстрая речка поблескивала рябью в лучах солнца, но Мартин чувствовал лишь ветерок, теребивший его рясу и траву, в которой священник нервно пытался высмотреть движение. Поскольку особого выбора не было, Мартин принялся молиться и позволил лошадям лениво двинуться вперед.

Заслышав над головой стук копыт, Бенедикт подобрался к краю моста и приготовился выскочить из-под него, чтобы забраться наверх позади фургона. Кони уже оказались над рекой, но в этот миг со стороны берега раздался резкий звонкий щелчок, и что-то плюхнулось в воду позади. Резко развернувшись, Бенедикт оглядел прибрежную полосу, но увидел только камыши и тучи над головой. Над ним прокатился фургон, так что мост ощутимо зашатался. Бенедикт рванул в сторону и даже не заметил, что в опасной близости от его шеи пролетел арбалетный болт, который нырнул в воду и быстро умчался вниз по течению.

Когда кони почти преодолели короткий мост, Иннокентий закричал:

– А ну, стоять!

– Я – священник! – завопил Мартин, в голосе которого прозвучало куда больше страха, чем ему хотелось бы.

– Значит, будешь делать, что мы скажем, так? – проговорил Иннокентий, и все три разбойника вышли из своих укрытий в траве.

Их внешний вид – особенно одежда – заставил сердце Мартина пропустить удар. Хоть белые балахоны и покрывали пятна, сам покрой был явно заимствован у облачения понтифика, а над прикрывавшими лица масками возвышались шапки, которые иначе, чем богохульными, назвать было нельзя. В измученной душе священника всколыхнулось негодование, и он неуверенно поднялся на козлах.

– Кощунство! – возопил, дрожа от праведного гнева, Мартин. – Как вы посмели?

– Полегче, старик, – отозвался Климент, направляя на священника лук, пока Урбан с Иннокентием обходили фургон с боков.

– Глумитесь над тем, кто правит на сей земле?!

На заскучавших лошадей шлепнулся комок мокроты.

– Не может быть, чтобы нас всех одинаково звали! – заметил Урбан. – Так что, давай скажем, «тех, кто правил». Так?

– Мы – Дорожные папы, – объявил Иннокентий с другой стороны фургона, – и ты, священник, лучше прислушайся к нашей мудрости.

– А то отлучим от Церкви! – пригрозил Климент, у которого руки дрожали от напряжения, необходимого для того, чтобы удерживать лук натянутым.

– Смерть, – неистовствовал Мартин, – смерть пришла за вами, богохульники!

– Мы у вас просто заберем все деньги, какие есть, а об этом беспокоиться не будем, если вы не против, – отозвался Иннокентий.

– Еще двое внутри, – крикнул своим товарищам по ту сторону экипажа Урбан, а затем обратился к фургону: – А теперь вылезайте быстренько, не то мы вас поджарим!

Иннокентий остался с Климентом спереди, а Урбан пошел назад, нацелил лук на прикрытый пологом вход и принялся ждать Бенедикта, который только что выбрался на мост. Последний папа побежал к нему, но что-то в его походке заставило Урбана оглянуться. Ровно в этот момент Бенедикт остановился, полы его балахона разошлись, и наружу высунулся арбалет. Только теперь Урбан заметил, что из-под маски торчит медно-рыжая борода.

Переодетый в костюм человека, которого только что убил, Гегель выстрелил в живот уставившемуся на него разбойнику. Урбан пошатнулся, отступил на шаг, свалился с моста, выронив оружие, и выл всю короткую дорогу до воды. Иннокентий развернулся и приготовился стрелять, но болт Манфрида, выпущенный с мелководья под мостом, вошел папе под мышку, разорвал мышцы и прошил сердце. Стрела Иннокентия пустилась в полет, когда его труп повалился набок, и Провидение направило ее в полупустой бочонок пива на козлах. Он и так шатался, а теперь свалился на мост и покатился к краю.

На дороге остался один Климент, но в план Гроссбартов вкралось внезапное осложнение, когда женщина в фургоне запела. Мартин заорал на Климента, который отреагировал на окружающий хаос выстрелом в священника. Гегель бросился на него из-за фургона, неуклюже вытягивая кирку из-под мешковатого белого балахона. Манфрид увидел, как бочонок с пивом плюхнулся в воду поблизости, и головой вперед нырнул за ним, хотя не умел плавать.

Осевший на козлы Мартин стонал и истекал кровью: стрела пригвоздила его прежде здоровую руку к спинке скамьи. Сквозь слезы он увидел, как Папа Стефан Шестой – или все-таки Седьмой? – выронил лук и выхватил меч, но затем из-под копыт коней выскочил Формоз, и между ними закипела схватка. Стефан ушел в глухую защиту, но натиск Формоза оказался очень быстр, и лже-папа рухнул на дорогу под градом ударов.

Когда на правую руку Климента опустился сапог Гегеля, разбойник стал молить о пощаде. Пощада настигла его в лице кирки Гегеля, которая трижды быстро прошила локоть грабителя. После третьего удара Гегель оставил кирку в изувеченной руке, схватил Климента за запястье и потянул, пока предплечье не оторвалось так, что кровь брызнула в лица обоим. Климент обезумел от боли, а Гегель просто обезумел.

– Ах ты, проклятый еретик! – ревел Гегель, пиная умирающего ногой в челюсть. – Вот тебе! Вот тебе, драный засранец! Думаешь, мы позволим каким-то херовым папам испортить нам дорогу в Гипет?! Теперь попробуй ересь сказать!

Маску Климента насквозь пропитала алая кровь, но тот все равно дернулся, словно чтобы укусить Гегеля за сапог, и это произвело на Гроссбарта достаточно сильное впечатление: Гегель выдернул кирку и вогнал острие в грудь папе-разбойнику, положив судорожный конец его агонии. Содрав смехотворную маску и шапку, Гегель повернулся к брату, но, к своему удивлению, увидел только обмякшего на козлах Мартина. В следующий миг он сообразил, что из фургона льется пение, и душа Гегеля содрогнулась от ужасного, холодного чувства.

Манфрид немного побарахтался, прежде чем нащупал ногами илистое дно и выпрямился, чтобы вброд пойти за бочонком. Однако, прежде чем он успел выйти из-под моста, тот достиг центра потока и умчался вниз по течению, скрылся за поворотом реки. Манфрид пошлепал к берегу, решив отвязать лошадь и поехать на ней вдоль берега, чтобы нагнать беглое пиво. Он ведь за этот напиток насмерть бился с демоном, а еще одного был готов отправить в Преисподнюю, чтобы вернуть бочонок. Но Манфрид не успел дойти до берега, когда увидел, как первый из упавших с моста пап выбирается на сушу.

Манфрид понял, что бочонок не спрыгнул с козел по своей воле и разумению. Ухмыляясь, он подобрался к полузахлебнувшемуся, раненому папе с большой дороги. Маска и шапка Урбана остались в реке, так что показалось умеренно уродливое, искаженное болью лицо. Манфрид уверился, что Дева Мария приведет бочонок на песчаную отмель или в какую-нибудь тихую заводь, чтобы ему хватило времени еще немного попортить этому ублюдку рожу. Он стащил грабителя обратно в реку, а затем навалился так, чтобы тот оказался под водой и принялся теребить болт в животе разбойника; занимался этим до тех пор, пока изо рта несчастного не прекратили вырываться пузыри. Только затем Манфрид успокоился настолько, чтобы расслышать пение, и его жестокая улыбка сразу стала невинной.

Гегель увидел, как Манфрид остановился над утопленником, а затем упал на колени, так что вода укрыла его плечи. Потом Манфрид повалился вперед, и его укрытый длинными спутанными волосами затылок стал похож на мшистый камень у берега. Когда брат не предпринял даже попытки вынырнуть, Гегель подбежал к нему по берегу и прыгнул в реку, упал, поднялся, снова упал, но потом все же сумел ухватить брата.

Увидев, как лицо мертвеца задрожало, исчезло, сменилось ее игривым обличьем, Манфрид утратил присущий ему здравый смысл. В холодной воде ее губы были такими теплыми, он не чувствовал ни стыда, ни нерешительности, даже когда коснулся ее языка своим. Он почувствовал, как в груди нарастает давление, видно от того, что сердце переполнилось радостью, и крепче прижался к ней. О том, как она продолжает петь, если у нее рот занят, Манфрид не задумывался.

Ухватившись за седую прядь, Гегель рывком поднял голову брата из воды. Манфрид некоторое время пытался вырываться, но потом затих, тупо поморгал, глядя на спасителя, а затем сблевал водой. У Гегеля так свело желудок, что он мгновенно ответил собственным потоком теплой рвоты. Затем братья выбрались из реки и упали, задыхаясь, на берегу. Ни один из них не заметил, что пение стихло.

– Какого? – выдохнул Гегель, глядя, как течение уносит жертву Манфрида.

– А?

– Ты что делал?

– А ты как думаешь? Убивал этого свиножопа.

– Да ну? И тебе понадобилось поближе на него посмотреть?

– Убедиться нужно было, – моргнул Манфрид. – Остальные тоже кончились?

– Ага. Только священника продырявили.

– Сильно?

– Откуда мне знать? Я ж тебя из реки вылавливал.

– Я в порядке, давай глянем на священника.

Стрела пробила предплечье Мартина, кровь лужицей разлилась по скамье возницы, а сам святой отец в полузабытьи стонал и грозил обидчикам страшной местью. Гегель поискал два тела, которые не достались реке, но ничего не нашел. Манфриду повезло больше: чуть в стороне от дороги он обнаружил в рощице четверку коней. В седельной сумке нашелся круг сыра, завернутый в точно такую же желтую тряпицу, как и тот, что он получил сегодня утром от трактирщика. Гроссбарт привел лошадей к фургону, чтобы провести с Гегелем военный совет.

– Думаешь, нас сдали? – спросил Гегель.

– Возможно.

– Этот сраный жук под мостом и вправду был похож на местных.

– Предлагаю копытить назад, разнюхать и выяснить, подставили нас или нет, – сказал Манфрид.

– Ага, нельзя допустить, чтобы эти подлые холопы продолжали подличать. К тому же священнику опять нужен цирюльник, а то он кровью истечет, судя по ране.

– Верно говоришь.

До городских ворот они добрались перед самым закрытием и немедленно направились к цирюльнику. Новообретенные кони трусили позади фургона. На стук открыл щуплый подросток, сын цирюльника, который безуспешно попытался удержать братьев на пороге. Гроссбарты занесли внутрь стонущего священника и уложили на стол, за которым обедал ошеломленный цирюльник. Впрочем, воспоминание об их кольце пронеслось у него в голове, так что он сразу принялся за работу.

Гегель отвел коней Дорожных пап к кузнецу, а Манфрид пошел в трактир. Крестьяне при его появлении обернулись и разом смолкли, поскольку вошел он с папской шапкой в одной руке и булавой в другой. Трактирщик поспешно предложил кружку, которую Манфрид променял на шапку. Выпив эль и повернувшись к любопытным селянам, он с грохотом обрушил кружку на стойку.

– Святая кровь на руках ваших, – провозгласил Манфрид, но никто не отреагировал, пока трактирщик не перевел.

Это вызвало перешептывания, но никаких возмущенных возражений или чистосердечных признаний. Дав им несколько мгновений, чтобы прийти в себя, Манфрид добавил:

– Священник может умереть из-за кого-то в этом городе. Выдадите его нам, разойдемся миром. Если нет, на вас падет гнев Девы Марии.

Трактирщик побагровел, но переложил мысль Манфрида на итальянский. Тут все закричали. Несколько человек попытались добраться до Манфрида, но другие их удержали. Трактирщик куда-то ускользнул, а в это время (хоть этого никто не знал) подмастерье кузнеца Витторио, который сообщил своим двоюродным братьям о ценной добыче в лице Гроссбартов, ждал в условленном месте за городом, чтобы получить свою долю. Вскоре снова появился трактирщик – с рычащим мастифом на веревке.

– Катись ко всем чертям, сумасшедший негодяй! – заорал он, наступая. – Если не поторопишься, собаку на тебя спущу!

– Ну хорошо, – проговорил Манфрид, отступая к выходу. – Я вижу, как все выходит.

– Выходит так, безмозглый проглот, что ты не в своем уме! Никто здесь никакого священника не ранил, а теперь проваливай да сношай дальше своего мерзкого братца!

Захлопнув дверь, Манфрид услышал, как трактирщик сказал что-то собравшимся, и вся таверна взорвалась хохотом, торжествующими криками. Прежде чем вернуться к цирюльнику, он обошел городскую стену по периметру. Мрачное выражение на его лице постепенно сменилось ухмылкой. Удовлетворившись осмотром, он пришел по пыльной улице к цирюльнику и сразу приметил фигуру брата, который возвращался со своего задания.

– Кузнеца, видно, из конских яблок лепили, – объявил Гегель. – Выбил из него несколько монет за папских лошадок. Но он все равно не раскололся, так себя повел, будто меня не понял.

– Ты удивлен?

– Конечно, нет. Кто проводит столько времени с копытными зверями, сам обязательно станет скользким. Я по глазам понял, что он узнал этих лошадок.

– А тот парень, косоглазый? Из него мы могли что-то выбить.

– Подмастерье? Нет, его не видел.

– Жаль. Но неважно, потому что я получил все ответы в трактире.

– Да ну?

– Ну да.

– И что?

– Они все виновны, – провозгласил Манфрид.

– Признались?

– Все равно, что признались. Смеялись над нами, угрожали, говорили, мол, у нас с тобой связь.

– Ну, мы же по крови…

– Половая связь.

– Ух! Ну пошли, – бросил Гегель и направился к трактиру.

– Придержи свой гнев чуток, – проговорил Манфрид и увлек брата в сторону дома цирюльника. – Чтобы судить, нужно подумать наперед, а их сегодня точно ждет судный день. И начнем с драного цирюльника.

– Думаешь, он в курсе дела?

– Как знать? А если не знаешь, ошибиться в сторону предосторожности – не ошибка.

– Думаешь, ягодки, которые он нам продал, вправду страшный яд, как он рассказывал?

– Если врет, будет за это гореть в печах подземных. Если нет, блаженство ждет его раньше, чем он думает, – процедил Манфрид.

Мартин спал на полу у огня; обе руки сложены на груди, что придавало монаху набожный вид, который в противном случае сильно пострадал бы от громкого храпа. Чиприано, высокий темноволосый и большеглазый цирюльник, снова сел за стол к остывшему обеду, а его щуплый сын Паоло вытирал кровь с пола. Слава Богу, священник будет жить, но пальцы Чиприано дрожали от усталости, да и Паоло был расстроен. Он расстроился куда больше, когда дверь с грохотом распахнулась, и внутрь ввалились Гроссбарты.

– Повезло святому отцу, – начал Чиприано, откладывая нож.

Манфрид врезал ему в грудь так, что сбил с табурета, а Гегель ухватил Паоло за шею и бросил мальчишку на стол. Манфрид присел на корточки над перепуганным хирургом и поднял кинжал, чтобы отблеск огня на лезвии попал в глаза Чиприано.

– Есть у тебя еще такие ягоды, как ты нам продал? – спросил Манфрид.

– В чем дело? – выдавил из себя Чиприано.

– Есть или нет?

– Паоло, – сказал цирюльник и добавил еще несколько слов по-чужестранному, затем добавил по-понятному: – Дайте ему их принести.

Гегель отпустил несчастного мальчишку, который стал рыться в ящиках и сумках в углу комнаты. Со дна какого-то сундука он вытащил глиняный сосуд с деревянной крышкой. Паоло понес его лежавшему на полу отцу, но так дрожал, что выронил, сосуд разбился, и темно-фиолетовые ягоды раскатились по полу. Гегель отвесил ему подзатыльник и собрал пригоршню, затем посадил Паоло на стул и встал у него за спиной, ожидая знака от брата.

– Вот, берите. И оставьте нас в покое! – взмолился Чиприано.

– Дело в том, – объяснил Манфрид, – что этот бург нас продал. Подставил. Сдал разбойникам.

– Не по-христиански это, – добавил Гегель.

– Это не я! – прохрипел Чиприано.

– Ни туда ни сюда, – сказал Манфрид. – Ты же нам продал так называемый яд, небось хотел малость сам подзаработать, прежде чем папы загребут остальное?

– Что? Так называемый? Папы? Белладонна не сработала?

– Не знаю, не пробовал еще. Гегель!

– Готов, братец.

– Что вы хотите сделать? – ахнул Чиприано и чуть не сел, но вспомнил про клинок, застывший у него перед лицом.

– Проверочку, – ответил Манфрид. – Мы твоего пацана ягодами накормим, и, если он окочурится, значит, у нас все по-честному, а если нет, ты железа пожуешь.

– Что?! Умоляю, не надо! Прошу вас! Умоляю!

Чиприано в отчаянии перешел на свой родной язык, забыл про кинжал и вцепился в руку Манфрида. Его сын услышал, что говорит цирюльник, и начал всхлипывать, так что Гегелю пришлось дать ему еще один подзатыльник.

– Вот дерьмовина, – буркнул Гегель и сплюнул в шевелюру Паоло. – Думаю, они не врут.

– Я тоже, – вздохнул Манфрид. – Ни он сам, ни пацан на нас с ножом не полезли, как кровожадная женка старика Генриха. Выходит им милость. Хватит бабьи сопли разводить, цирюльник, вставай.

– Спасибо, – всхлипнул тот. – Мой мальчик – моя жизнь, спасибо.

– Черт, да мы ведь неплохие люди, – сказал Гегель, вытряхивая какие-то травы из мешочка и собирая в него раскатившиеся ягоды.

– А теперь – где то колечко, которое мы у тебя сменяли на марки? – уточнил Манфрид, не выпуская кинжал из рук.

Лекарь неуклюже отполз к очагу, приподнял камень и вытащил из тайника украшение. Тем временем Манфрид взял с соседней полки кошель с монетами, из которого Чиприано расплачивался с братьями за кольцо, и бросил в свой мешок. Затем Гроссбарты связали отца и сына спиной к спине на полу, при этом младший дрожал и с открытым ртом смотрел на братьев, а старший продолжал осыпать их благодарностями.

– С этого момента, – объявил Гегель, – Гроссбарты против тебя ничего не имеют. Сколько мы тебе должны за священника?

– А? – заморгал Чиприано, потом назвал небольшую сумму.

– Есть. А за ягодки?

Он назвал еще одну, несколько бо́льшую сумму.

– И опять есть. Заплати ему, Манфрид.

Манфрид извлек тот же кошель, который только что прикарманил, отсчитал монеты на стол и положил еще одну.

– Это за то, что не соврал нам. А это, – добавил он, встряхнув кошель, прежде чем высыпать все его содержимое на стол, – за то, что не будешь врать тем, кто придет потом, чтоб очернить имя Гроссбартов. Мы не воры и не убийцы, а добрые люди, с которыми плохо обошлись.

– Ты нам вчера заплатил за него, – проговорил Гегель, поднося кольцо к свету. – Честную цену или немного заниженную?

– Честную, – выдохнул Чиприано, который уже совсем не понимал, что происходит.

– Хорошо, – бросил Гегель и положил кольцо обратно в тайник под камень, пока Манфрид отсчитывал соответствующее количество монет и клал их обратно в кошель.

– Сегодня вечером лучше в чужие дела не лезь, – посоветовал цирюльнику Манфрид. – Лучше набрать несколько ведер для собственной крыши, чем чужими заниматься.

– Он это прямо говорит, – пояснил Гегель, забрасывая Мартина на плечо. – А если мы выясним потом, что ты враки распускаешь, или ягодки не сработают, можешь рассчитывать, что увидишь нас снова, причем раньше, чем чертей.

– Присматривай за отцом, – назидательно сказал Манфрид, легонько пиная ногой Паоло в подбородок. – Честного человека найти труднее, чем то, что у вас под камнем лежит.

Дородный ополченец даже не шевельнулся, чтобы открыть Гроссбартам ворота, когда они выезжали из города, поскольку был поглощен разговором с крестьянином из трактира. Братья остановили фургон недалеко от городка, затем отвели его в густые заросли за холмом, где привязали коней к старому пню, а сами крадучись двинулись обратно в сгущающихся сумерках. Обойдя стену, они подошли к месту за конюшней таверны, которое Манфрид пометил, засунув палку между досок, а там Гегель помог брату забраться наверх.

Мягко приземлившись в густую грязь в загоне для свиней, Манфрид быстро поднялся и перебросил веревку для брата. Гегель как раз выбрался на стену, когда кто-то подошел, освещая дорогу лучиной. Паренек успел заметить лишь проблеск седой бороды, прежде чем булава ее обладателя ударила его точно между глаз. Подхватив с земли шипящую лучину, Манфрид от души пнул ногой помощника конюха, а затем взял остатки масла и забрался за таверну.

Гегель бегом пересек рыночную площадь, и волосы на загривке подсказали ему, что его никто не заметил. В строениях у дома кузнеца света не было, что вполне устраивало остроглазого Гроссбарта. Не скупясь, он полил маслом деревянную дверь, а еще больше расплескал в конюшне. Он бы предпочел самолично разделаться с кузнецом, но тут ничего не поделаешь. Несколько минут он боролся с кремнем, вспотел, а солома никак не хотела заниматься. Но, когда она вспыхнула, огонь переметнулся на стены здания так быстро, что ему едва хватило времени метнуться на другую сторону улицы, прежде чем в доме поднялся крик.

Лучина заметно облегчила задачу Манфриду. Увидев в темноте ухмылку Гегеля, он поджег трактир. Тот разгорелся еще быстрее, и, прежде чем Гроссбарты перебрались в свиной загон, а потом через стену, весь город уже полнился воплями. Ослепленные пламенем Гроссбарты побежали, спотыкаясь и поскальзываясь всю дорогу до фургона. Мартин уже очнулся и вскрикнул, когда они вдруг возникли перед ним, и братья обрушились на него с упреками.

Некоторое время ушло на то, чтобы снова выбраться на дорогу в темноте, но, когда они обогнули холм, путь осветило зарево горящего городка. Мартин потряс головой, чтобы прочистить мозги, и с любопытством взглянул на братьев. Те ничего не сказали, но по их ухмылкам было легко прочесть мрачную историю. Голова у священника работала слишком плохо, чтобы осознать что-то, кроме того, что правая рука у него теперь болела больше, чем прежде левая, поэтому вместо ответов он попросил у братьев выпить. Манфрид поднес к губам священника бутылку шнапса и держал до тех пор, пока тот не поперхнулся и не забрызгал всех троих. Братья тоже приложились к бутылке, а фургон время от времени съезжал с дороги. В полночь спутники пересекли папский мост, провозглашая тост в память Его Святейшества Формоза.